Эмпатия

…Как-то мы заспорили по поводу значения этого слова. Я его понимал, но объяснить никак не мог. Это – сопереживание, соучастие, сопричастие? Нет, не так! И вдруг моя память высветила давний незначительный эпизод из школьной жизни, почему-то запомнившийся мне, который исключительно точно определялся этим словом…
Мы называли ее Белкой, что никак не сочеталось с ее внешностью. Высокая, крупная, хорошо сложенная, она к 11 классу безнадежно выросла из школьной формы, дерзко распирая ее своими округлостями, особенно в бедрах, но менять форму уже не имело смысла – скоро нас ждал выпускной вечер. Она была комсоргом школы, что соответствовало ее поведению, вольностей она не позволяла, одним словом – комсорг.
А в тот день, все уже вышли из класса. Задержались я с “Кицоном” (моим дружком) и Белка. Подняв руки, она стирала со школьной доски задание по математике. Ее тугие бедра упруго натянули ткань, раскачиваясь от движения рук, расходящиеся книзу ягодицы, вызывающе обозначились, заставляя нас отводить глаза, но взгляд упрямо возвращался, пробуждая в нас непреодолимое желание – осязать! Увы, это мы могли сделать только глазами. И вдруг неожиданно нам улыбнулось счастье! Вытерев доску, девушка непроизвольно провела рукой по бедрам, оставив следы мела на заду. Мы уставились на возникшие белые пятна, не зная, что предпринять. Следовало просто стряхнуть, но решиться на это мы не смели, зная ее характер (можно и схлопотать!), но как же хотелось! Она поняла по нашим глазам, что что-то неладно у нее сзади, выкрутила тело, вывернула голову, заглядывая себе за спину, выпятив зад, стряхнула мел, еще более запачкав себя. Глянула вокруг в поисках – кто бы ей смог помочь. Девчонок не было – были лишь мы и мольба в наших глазах, вопившая:  “Мне и только мне такое можно доверить!” Замерли в ожидании – кого же из нас двоих она осчастливит. Девушка задумалась, посмотрела на меня, на моего друга, наконец, выбрала, решилась, поворачиваясь к нему спиной, но просить не стала, молча, одними глазами позволяя ему осуществить эту вожделенную процедуру. Тот не торопился, преисполненный важности, гордый за оказанное доверие, предвкушая предстоящее наслаждение, медленно приблизился к Белке.
Вдруг некстати вошел Клим – наш спортсмен (мастер спорта по плаванью), высокий стройный красавец. Черт бы его побрал!!! Увидев ее ухищрения, он спокойно развернул ее спиной к свету, и несколькими шлепками (явно большим количеством, чем того требовалось) стряхнул мел с ее упругого зада, не скрывая, впрочем, удовольствия от этого. Мы смотрели на это действо с трепетом, затаив дыхание, остро сопереживая ему (точнее его руке), завидуя черной завистью. Мне же явственно представилось, будто это моя рука прикладывалась к заветным ягодицам. Они дрогнули, завибрировали, распространяя волнами дрожание на весь зад, вызывая удивительно приятное, неизведанное ранее ощущение упругой девичьей плоти, нарастающее наслаждение, даже восторг от каждого следующего соприкосновения. Белка зарделась от смущения и удовольствия и спешно покинула класс.
Именно это, возникшее тогда у меня и у моего дружка ощущение, позволительно определить одним словом – эмпатия.
Огорченный упущенной возможностью, он не смог удержаться от вопроса:
 – Ну что, как, приятно, упруго? Что ты почувствовал?
Клим пожал плечами, не понимая как это можно рассказать, да и что тут рассказывать?..
…Через год Кицон (Леня Киселев) – наш поэт, признанный и уже печатавшийся тогда в «Новом Мире», отличавшийся среди нас нездоровой рыхлой полнотой, вечный вратарь в наших футбольных баталиях, ушел из жизни, боюсь, так и не познав изумительных ощущений непостижимости девичьей плоти. Ну что стоило Климу уступить ему или войти на минуту позже!..