Накануне отъезда

Было грустно и нежно. Мы пили из маленьких стопок
Потеплевшую водку, не чувствуя края и дна.
Плыл июль, то застенчиво нагл, то удушливо робок
В нешироком проеме открытого настежь окна.

Окунаясь в закат, он играл то багровым, то алым,
То чертил изумрудным, впадая в маразм, полосу
И неспешно густеющий сумрак с упорством усталым
В обожженных ладонях, казалось, держал на весу.

Эту смену оттенков мы вряд ли тогда замечали,
Погрузившись, как алчный рыбак в небогатый улов,
В предпрощальное пьянство без признаков внешней печали
И, конечно, в печаль – без малейшего признака слов.

Было горько и тихо. Лишь звук разливаемой водки
В полусумраке комнаты мягко играл тишиной.
И скользил полумесяц, качаясь в серебряной лодке,
Опрометчиво к нам повернувшись худою спиной.

И хотелось вонзить ему лезвие в тощую спину –
За отсутствие боли, за то, как он счастлив и рад
Пересечь в этой лодке уснувших небес половину
Уплывая вперед и забыв оглянуться назад.

Разорвалась цепочка. Рассыпалось время на звенья.
Мне хотелось ощупывать заново каждую пядь.
Я подумал, что вечность кончается в каждом мгновеньи.
И не вспомнил о том, что она воскресает опять,

Что подобная связь, как рожденье и смерть, неизбежна
И стремленье назад равносильно движению прочь...
Но тогда было горько и тихо. И грустно и нежно.
И июль за окном превращался из вечера в ночь.