Братец Лис. Верлибры

http://www.stihi.ru/avtor/pvlnvkv


Буква к букве... – Этот человек – Сегодня – В солнечный четверг – Государство плохих стихов – Я никому не говорил, что

==============================================

***

Буква к букве, слово за словом, 
строчками по странице вниз в бесконечность, 
в незавершённость, 
в глухую от прошлого отрешённость. 
Всё об одном и том же, 
без каких бы то ни было перемен,   
сам уже толком не знаешь, сколько ещё и зачем. 
Сколько таких страниц исписано, 
смято и выброшено. 
Сколько забыто, потеряно, 
в злобе, горе, обиде порвано. 
Ни одной не жаль, особенно той, 
что с пожеланиями и признанием.   
Потеряны и забыты все прочие - незаконченные, 
а порваны самые лучшие: 
честные, настоящие, местами блестящие, 
но только местами, от этого они даже слаще, 
без привкуса фальши на кончике языка, 
когда о них сам с собой вспоминаешь.


ЭТОТ ЧЕЛОВЕК

Этот человек,
без памяти влюбленный в толпу,
ведомый то общим сбивчивым топотом,
то твёрдыми и широкими мужскими шагами,
то цоканьем женских туфелек по асфальту и мрамору,
пронзительными гудками,
визгом дисковых тормозов, руганью,
то веселыми разговорами на остановках,
то безотрадным молчанием в общественном транспорте,
то свистками грустных женщин в подземке,
драками на площадях или в глухих переулках,
грохотом тяжелых машин за кольцом,
звоном монет в карманах,
шелестом крупных купюр в магазинах,
затяжками сигарет в томительном ожидании…
Этот человек,
чья жизнь проходит в дурмане уличных звуков,
вот-вот начнёт забывать,
как звучит его голос.


СЕГОДНЯ

Сегодня листья зелёные, крупные;
ветки ломкие, как и положено веткам;
ветер мягкий, - дует с запада,
тепло…
и вокруг меня много цветов.   

Я живу на людной улице, среди камней,
и мне не часто удаётся подолгу смотреть на деревья,
смотреть на луга, луговые цветы
и на этого глупого пса,
который от чего-то решил пройтись вместе со мной.

(Он живёт у сторожки,
и у него перебито левое ухо)
 
Зато
я могу подолгу любоваться городским небом,
(обманчиво разным)
его закатами и восходами,
чаще восходами, чем закатами;
и каждый день оно не лучше того, что я видел когда-то
в морях Дальнего Востока;
и не лучше того неба,
на которое я смотрел, засыпая от холода...

но оно
совершенно точно
моё,

и привязано ко мне,
как перебитое ухо этого пса
привязано к его глупой морде. 

Он смотрит в мои глаза и виляет хвостом.
И я думаю о том, как же мне всё-таки повезло.
А ещё,
думаю о том,
что уже начал забывать это немыслимо вечное,
трепетно страхом обшитое чувство, что всё
вот-вот кончится,   
но почему-то
никак не кончается.


В СОЛНЕЧНЫЙ ЧЕТВЕРГ

я давно подозревал, но теперь
точно знаю, что у меня
дальнозоркий астигматизм.
я вижу вещи такими,
какие они есть, только с расстояния
в несколько лет. вижу их
искривлёнными или
раздвоенными.
и у меня болит голова,
когда я на них смотрю. а ещё
болит сердце,
и текут
слёзы.
я ходил к доктору, и просил
прописать мне очки,
а он взглянул
на меня,
сделал пометку в карте
и выписал мне таблетки
две упаковки
один раз вечером.
похлопал по плечу и
закрыл за мной
дверь.


ГОСУДАРСТВО ПЛОХИХ СТИХОВ

встречался с приятелем,
он задерживался, и пока я его ждал,
купил как-то почти случайно в магазине
томик плохих стихов.
я видел, да и сам писал стихи и похуже тех,
что таращатся на людей со страниц этой книги,
но те стихи никогда не будут опубликованы,
а эти вышли тиражом в пять тысяч экземпляров,
в твёрдом переплёте,
с броской обложкой и написал их все до единого
известный поэт.
что за никчёмный,
жалкий,
бесполезный хлам, думал я,
и я потратил на него деньги, и листаю его уже около получаса,
и за всё это время
встретил лишь два достойных стихотворения.
одно занимает шестнадцать строк, второе
двадцать четыре.
я прочёл оба ещё по одному разу,
и они мне снова показались вполне приличными,
захлопнул книгу, взглянул на обложку –
отличная обложка
и переплёт
хорош.

когда,
наконец, подошёл мой приятель
я с рукопожатия начал
грузить его этой книгой.
мы зашли в кафе, сделали заказ, курили, пили кофе,
а я всё не унимался, а он сидел молча
и слушал.
нам принесли еду, я был голоден,
поэтому как-то резко закончил, и вступил
он:
- а чего ты вообще ожидал? - сказал он. - чистая демократия,
тирания серого большинства над меньшинством.
не будь у неё громкого имени
и не будь там тех двух стихотворений, книга бы не состоялась,
а не будь там всего прочего мусора,
у неё не было бы объёма.
это модель государства, стоящая книга,
сохрани её.
я решил, что в этом есть смысл, и сказал ему,
что сохраню книгу, к тому же пара стихотворений
вполне достойны того,
чтобы их читали не раз и не два.
- тогда, - начал он с хитрой улыбкой. - если ты
оставишь её ради них,
то это уже плутократия,
власть меньшинства лучших стихов
над большинством серых, наскоро слепленных,
полуживых,
полумёртвых.
- полустихов, - добавил я.
- и полулюдей, - добавил он. - у тебя в руках
государство плохих стихов,
с плутократией, как формой правления.
я рассмеялся и решил,
что воткну дома книгу
между философским словарём
и Уроками античной культуры.
насколько я помню
у них у обеих
хорошие обложки
и
переплёт
хорош.


Я НИКОМУ НЕ ГОВОРИЛ, ЧТО

эту книгу я сжигал дважды
в первый раз мне нужен был ритуал,
и мне пришлось выдумывать его
самому,
потому
что для моих целей не придумали
никаких ритуалов,
и было странно сжигать то,
что раньше казалось
святым.
второй раз я сжигал её
практически сразу после того,
как купил.
она мучила меня,
говорила: «ты мой, погляди, как ты перепугался,
поставь меня на видное место, и больше
никогда так не делай».
я облил её бензином для зажигалки,
бросил спичку
и
она вспыхнула.
потом было тяжёлое время, но я не связываю
его с тем,
что я сделал,
я думаю, - всё совсем по-другому,
когда тяжёлое время закончилось
я забыл о ней,
и о том,
что между нами случилось,
и только несколько месяцев назад вспомнил,
и как-то снова
пошёл в магазин, снова
купил её, и принёс
домой,
поставил
на видное место, и читаю в разные дни,
в разном расположении
духа,
думаю,
что ей нравится стоять
на моей полке,
и думаю, она
знает, что теперь
её строки
принадлежат мне,
а не я
им.