ОнаОн

Сказочно-лирическая стихотворная
стилизация под старину
«ОнаОн»
«Я дышу, и значит – я люблю!
Я люблю, и значит -  я живу!»
В. Высоцкий

Историю эту поведал мне как-то
один случайный седовласый старик.
 Из уст его лилась история сладко,
трепал ему ветер жизнью одетый парик.
Он начал нескоро, как водится, просто.
Ссылался на память, свои немладые лета…
И свой сказ ознаменовал перекрестом,
по-старому – в два, сухие, перста.

***
… То не важно, случилось когда,
в коем веке, на чьей территории…
В тёплый день родилась Она –
пусть то будет начало истории.
В её городе славном - липовый цвет,
листвы изумрудное море…
Тихие волны катились на брег,
ароматом любви веселясь на просторе.
От неё, полгода спустя,
где-то рядом, а, может, поодале,
морозом укутано родилось дитя,
в старом купеческом городе.
То родились: защитник, посланник небес,
а Она, о  том и не зная,-
спустя годы, - невеста невест,
в свете сил и всегда молодая!
И росли друг от друга вдали,
совершенствуя силы и души.
Для того ль, что б пришлось им в любви
всё известное людям нарушить?
Им начертаны были три круга,
(знать о том они не могли),-
связали повязкою головы туго
 два безответных и один лишь взаимной любви.
Их встреча была, говорили, случайной.
Только случай - такой же закон…
Она  была скована тайной печальной,
а Он – безнадежно в другую влюблён.
Они не заметили, как слово за словом
зародился их вечный роман.
Кто-то скажет: "И что здесь такого?!
Сам пивал я любовный дурман!"
Любви не случилось с первого взгляда,
первый взгляд был туманом укрыт,
а за ним – всем наградам награда,
чудный клад, что глубоко зарыт.
Первой пылко влюбиться черёд
выпал Ей – такова уж природа.
Он смотрел на неё, только вот:
другую в ней видел тень небосвода.
Прав был пророк - не забудем
несколько слов гениальных речей:
"Чем меньше женщину мы любим,
тем легче нравимся мы ей!"
Отношенья текли благородно и чинно,
только в нём не горело огня.
Тускло тлела, догорала лучина.
Чтоб гореть, Он вскочил на коня.
С огромной, тяжёлою ношей
с согласья Её он покинул края.
 Уж следы заметало порошей –
кружилась, другими мечтами маня...

Тут спросил старика я до срока:
- Как же звали героев твоих?
Старик поперхнулся, заохал:
- Не вспомню; похожи буквы имени, первые три.

…Он сродни стал потухшим вулканам,
не любил, только в пьяном угаре кутил.
Нарекали его хулиганом,-
Он хотел всем казаться таким.
В кутеже очень просто давалось:
радость жизни, лицемерность речей…
Ещё бы чуть-чуть и  ему оставалось
скатиться под гору и погибнуть под ней.
Так бывает… Ему же уроком
эти дни послужили. На грех
предался наш рыцарь порокам,
правда, рыцарь с него был лишь курам на смех.
Он в кабаках свои лихие песни
горланил под гитару до утра,
и пил, и пел с размахом, хоть залейся.
Был завсегдатай в кабаках.
Его, конечно, там любили,
да Он любил и сам...
На всю ивановскую слыли
и вытворяли чудеса…
К ногам его – признанья и букеты,
 к устам – горячий поцелуй.
Затем застолья, рауты, банкеты,
за ними, откровенно, дурь!
А за спиной наушники вещали,
мол, сколько выпил, с кем ушёл…
И головой презрительно качали:
"Ну, как же так?!  Нехорошо!"
Друзья по штофу предавали,
изменою платили все цветы любви.
И в омут грусти да печали
ушли героя корабли…
Песня грусти и печали
***
Я в любви потух,  как вулкан.
В алых ветра нет парусах.
Свой корабль на мель, как в капкан,
посадил я у всех на глазах!
Время, алчный паук,
в моих трюмах плетёт сединой паутину.
Моё безнадёжное море потуг
омывает огромную, вечную льдину.
И не ждёт меня в бухте Ассоль.
Да и я не  тот капитан.
Ветра нет. Что теперь? Спорь - не спорь –
заслужил. Получи по делам!
На горизонте одна лишь тоска.
От неё никуда не уйти.
Туманом повисла печаль на висках.
Душу- грусть разрывает в куски!
Среди соседних миров и далёких галактик
оказался я на самом краю.
Умер вчерашний романтик;
все мечты его сравнялись к нулю.
Неужели я просто напросто сплю?
Только сон – это лживая смерть.
А во сне - никого не люблю?!
Я не в силах больше это терпеть!
Знаю, моё время придёт
сквозь любые невзгоды.
Спящий вулкан оживёт,
разорвавшись духом  кипящей свободой.
Мне с мели сорваться удастся ещё.
Наплевать, что беснуется штиль!
На прилив надеясь, как на друга плечо,
вырву из плена израненный киль!
Семь футов под килем отмерю,
положу корабль на курс.
В лихую удачу поверю
 и, конечно, влюблюсь!

***
… "Где твой меч, где твой конь и доспехи?
Посмотри, на кого ты похож?!
Ты предался тщедушной потехе
и на подвиги вовсе не гож!"-
 Он смотрел на свое отраженье,
мимоходом тянулась река.
Тяжело было жизни похмелье,
и вода была в речке горька…
Вдруг сошло на него озаренье,
поутру. Поутру – мудреней!
Он услышал прекрасное пенье:
заливался, чудил соловей…

Уже солнце стояло высоко,
шёл спокойно к полуденю день.
Улыбаясь лучами, кругло, светлооко,
поедало Ярило прохладную тень.
У воды кружили подружки стрекозы.
Вдруг заметил Он:  возле камней
без воды погибали прекрасные розы…
Глядя на них, Он подумал о Ней!
В ладони набрав живительной влаги,
из реки Он цветы напоил.
В нём проснулось забытое чувство отваги, -
Он от Солнца спиною цветы заслонил.
Солнце жгло и дырявило спину
острыми, как кинжалы, лучами.
Только с места ноги он не сдвинул,
а розы, краснея, молчали…
Каждый день он поил их водою,
нежно укутывал тенью прохлады,
стебли – их ножки - гладил рукою.
И сдались шипы – элементы преграды.
Озаренье с небес, как таинственный дар,
Снизошло. И подобно тому соловью,
раздавая свой даром  богатый товар,
Он запел им рождённую песню свою:

***
Вот и всё, вот и всё…
Как хотелось продлить то мгновение,
когда  рука легла на плечо,
и растаяли снегом сомнения…
Но даже в самом сладком сне,
увы, мне не приснится,
как серебристый снег
сверкает на твоих ресницах.
Я и сейчас дарил бы ей цветы,
не растеряв все чувства до предела.
"Одна лишь ты, конечно ты!" –
произносил тогда я неумело…
Уж замуж невтерпёж…
Увы, но мы с тобой не пара.
И стал я холоден, как нож,
со мною лишь моя гитара.
И словно чары мага-колдуна
твой взгляд таил в себе коварство.
Наверняка, в другие времена
он стоил бы, как минимум, полцарства.
И нежный очерк твоих губ
ложился в памяти листок.
 Как был я слеп и глуп,
 пройдя такое множество мостов…





***
Не сдержали своей грусти и слёз –
так ранимы были цветы.
Хрустальными каплями рос
окропили свои же листы.
Промолвили розы ему:
"Спасибо тебе, ты нас спас!
Мы открыты тебе одному;
бери, пока цвет не угас!
Только слово нам верное дай,
что от этих печальных камней
унеся в туманную даль,
нас отдашь ты именно Ей!
Только искренность чувств сбережёт
нашу свежесть и красоту.
Видим мы, твоё сердце не лжёт;
сохрани и души чистоту".
Здесь возник пред очами его
образ девы  прекрасной, младой.
Не осталось ему ничего,
как влюбиться в Неё с головой!
Эта дева, конечно, была
той, оставил которую он.
Как те розы, Она расцвела, -
Он не верил сначала в свой сон.
Так, собравшись с духом, прозрел
вновь наш рождённый герой.
Он боялся, что не успел
 подарить себя именно той!
Испытания сложные ждали в пути;
не единожды принявши бой,
 Он сражался во имя любви,
 как ни странно, сражался с собой!
Этот бой -  пострашнее побоищ,
 там, где кровь разливалась рекой…
Но победа – дороже сокровищ,
для души обретённый покой.
Всё  это ему предстояло
 пройти, как начертано - в срок.
На себя не стащив одеяло,
Он усвоил ошибок урок!
Взял с собою спасённые розы
 и берег их у самой груди.
Ни злые ветра, ни морозы
 поранить цветы не могли!
Долго ли шёл Он дорогой обратной…
Уж осень и зиму сменила весна,
 капелью звенящей, отрадно-приятной,
 пробуждалась земля ото сна.
Здесь настало время знакомить
 с той, что шептала на ухо Ему
 созвучие слов и волшебных мелодий,
 словно дивная птица в райском саду.
Прикрытая тайной прозрачных надежд,-
 мнилась в них она внеземною, -
а земных не носила одежд
 и манила своей наготою…
Заветную рифму Ему подарила,
 белой пеной по синим волнам
 та рифма играючи плыла
 к известным ему берегам.
По ночам приходила к Нему посудачить,
 поутру - исчезала туманом вдали…
Это Муза была, не иначе!
Владычица мыслей и слова – богиня Джоли!
В благодарность богине за слово
 песню ей посвятил наш герой.
Не верьте, что творить – это проще простого.
Песня та получилась такой:

***
Меня сегодня Муза посетила
и мне шепнула тихо: "Не томи….
Ведь я всегда тебя любила…"
Знакомьтесь: Муза, милая Джоли!
Прекрасна Музы нагота,
 ночной одежды плен ей не знаком.
 А утром сплетни свяжут, скажут: "Да…
пришла, осталась, а потом…"
Завидуйте! Я с этой Музой сплю! -
 Дитя рождается мгновенно
 для той, которую люблю, -
 и изливаю чувства сокровенно!
Уйдёт она, оставив плод творений.
 Джоли красива, как и её дитя.
Но вот с одною, право, нет сравнений
 моё всё вдохновенье - для Тебя!

***
Под звук мажорной капели
разгорался огонь в геройской обители чувств.
И розы пламенем тем же пестрели
 – не цветы, а творенье искусств!
Хоть на ветер слов не бросают,
 Он дарил их потоку, чтобы тот разносил:
пусть Она и другие узнают,
 как Он нежно Её полюбил!
Он и письма Ей слал голубиною почтой,
выливая признанья пером на бумагу, что кровь.
С глубокою нежностью, строчка за строчкой
 Он писал Ей картину, названьем Любовь!

***
…Тебе пишу. На белый лист
ложатся вычурные строки…
Небесный лик прозрачен, чист
 и чуть подкрашен на востоке.
Твоею спящей красотою
 любуюсь я час от часу сильнее…
Не утаю, не обману, не скрою
 и не сойду, как снег весенний на аллее…
Моей любви не создано границ.
 Я рвусь к Тебе на чувственном пределе.
Твой очерк губ и веер ласковый ресниц
 меня околдовали и согрели.
Ты знаешь, я искал Тебя повсюду.
 Но вот он жизни парадокс:
 вдали хотел увидеть чудо
 и вдаль смотрел, а надо бы – под нос!
Все поиски мои была Ты только рядом.
А я не замечал, ослеп и поглупел!
 Ты для меня та самая награда,
прозрев, завоевать которую хотел!
Мне не к чему оценки судей.
Ты – главный мой судья!
 Средь серых лиц и скучных будней
 есть двое ярких – Ты и Я!

***
Настало время пару слов обмолвить
 о той, которая для витязя одна.
Чтобы понять чего Она на самом деле стоит,
добраться требо до глубин, до дна.
На первый взгляд Её ты не заметишь,
пройдёшь, не замечая, и тогда
 ты про себя как будто бы забредишь:
 "Ах, как прекрасна, замечательна Она".
В Ней было немного востока
 и какая-то тайная власть.
 Червлёна губами, стройна, светлоока…
В Ней что-то рождало сердечную страсть.
Под снежной вуалью сладкой дремотой
 в Ней красота спала. И видно было лишь,
 как в суете метались хлопоты, заботы
 у ног Её – как в небе юркий стриж.
Она так женственна, по-девичьи проста,
как лебедь белая на водной глади - недоступна…
Ах, как Её очерчены прелестные уста!
 – Собой являла тайну райского приюта…
И легкий стан Её среди садов и кущ
 был непорочен девичьей косою.
 Как небо: ясная, свободна и без туч-
 Она звучала как ручей весною.
 Её молчанье - миру говорило;
Её добро - спало на облаках…
Но, всё же, как Луна – уныло –
 была погружена в своих мечтах.
 Уж все о Ней я сказывать не буду,
 в рассказе дале освещу.
Скажу одно: Она была подобна чуду,
сошла с небес к нам по лучу...




***
…Уже тонуло солнце в горизонте
багряной акварелью по волнам.
(картину мира ту рукой не троньте –
 разделите случайно кругозором пополам).
Тянулся пышным частоколом
 вдоль озера косматый лес.
 Здесь было всё, ну, так знакомо –
 волшебный мир из сказок и чудес.
Зажглись на темном покрывале неба
далеки взору огоньки.
 Отрезал Бог краюшку хлеба
и уронил в излучину реки…
Река задумчивым движеньем
 озерную мешала гладь…
Всё засыпало с упоеньем
  и было Ей одной подстать.
Рогатый месяц хладным светом
ловил на озере волну.
С подножья гор несла карета
уснувших звуков тишину.
Приметнояркая комета между звёзд
мела своим сгорающим хвостом,
и осыпались былью грёз,-
тем драгоценным серебром,-
мечты Галактики, Вселенной;
и зажигались светлячки.
Приятной тайной сокровенной
звенели чувства ручейки.
И звуком тем играли горы,
где Эхо всеобъемное  спало,
что исстари на все просторы
гласило чистое добро.
Укрыты горы ледниками
и снежной шапкой на века,
породы скалосильными руками
держали думы-облака.
А во дворце за синими горами
Она смотрела чудносладкий сон:
 как рыцарь с милыми чертами
Ей признается, что влюблён.
 Ступая тихо по паркету,
 заботливым теплом согрета на ногах,
вдруг  слышит, узнавая,  песнь поэта;
 остановилось время на часах.
 Камин умерен, еле греет,
 а ночь прозрачна и тепла.
Он под окном. Она лелеет
надежды, полные добра.
Он Ей влюблено произносит
простой, но светлый мадригал.
 Её хватает и уносит
 возникших чувств приятный ураган.
 Она признала в нем поэта,
и благородный рыцарь – Он один.
А для него Она - осьмое чудо света;
 Он рядом с Ней – не победим.
Но это сон пока, не боле.
 В нём отраженье правды, право, есть.
Спокойно дремлет сине море,
 храня в себе благую весть.
То море не сыскать в пустыне
 душ человеческих, усыпанных песком.
 Оно не найдено, не познано доныне,
 но как прозрачно и чисто.
Ох, что-то я, брат, отдалился,
сказание мое уходит в степь,
 где дождь и капли не пролился.
 Назад вертаться надо бы суметь…

 Старик испил воды холодной,
 рукой по бороде провёл.
 И продолжал уже свободно,
 помолодел в лице, зацвёл.

…Вдали от гор, дворца невесты,
где вечер тенью загустел,
 на биваке, в пустынном месте
 герой наш на ночлег приспел.
 Под древом рослым и ветвистым
Он сну предался до утра.
 С ним розы, девственны и чисты,
 внимали свету от костра.
Джоли ему, склоняясь, шептала,
(Он вторил ей сквозь дремоту),
на чувствах арфою играла,
 и разносилось в темноту:

"Мне не уснуть без мысли о Тебе,
 а с мыслью – просто нет вариантов!
 Без сна не может человек, но и во сне
 ценю тебя дороже всех бриллиантов!
Ведь, я богаче всех царей на свете,-
 у меня есть Ты!
 Но мы - как полюсы Планеты:
и не сойтись нам, не уйти…
Не верю я, что время лечит.
 Лишь прячет чувства в глубину;
 и пусть все начинания конечны,
 но без тебя не вижу я, не слышу, не дышу..."

На сих словах Его пленила дрёма.
 Склонились ветви, листьями шепча.
Кругом природа потаённо
 спала, тигрицею урча.
 А вдалеке  кометой доносились
 любви поэта нежные слова,
 сгорая в небосклоне, снились
 лишь только Ей. Она одна…

***
С героем рядом, недалёко
 Кощея царство вознеслось.
В нем извергалось ядом рока
 неправда, гнев, насилье, злость…
Угрюмо месяц восходил
 на темной сцене небосвода.
Так узник из последних сил
 на эшафот ступает… под развесёлый глас народа.
Внизу лежала и ждала
долина вечного изгнанья.
 И в ней осколками добра
 разбросаны слова – источник наказанья.
"Достоинство"  развеяли по ветру,
 а "Совесть" – вздёрнули петлёй!
Да "Честь" раздали всему свету…
Настиг и "Веру" выстрел роковой!
Здесь нет людей и разных судеб.
 Одна судьба, один удел…
Надеятесь? Но ничего не будет!
 Кругом – лукаволожный беспредел!
Большая ватная стена:
 ей нет конца, и нет начала;
 долина ею та обнесена,
 давно там правда не звучала…
Ареда царство оставлю до срока,
 уж много вниманья ему уделил.
Чтоб скрасить картину порока,
 истратить придется немало белил.
Во Млечном пути утонули
 девичьи зори; забрезжил рассвет.
 Тьмы одеяло с природы стянули;
 манящего утра являлся привет.
 Первые лучики вежды согрели,
витязь проснулся, умылся росой.
Розы омыл и, поднявшись с коленей,
отправился в путь дорогой прямой.
 Долго ли шёл он, уж солнце венчало
 неба просторного мнимый зенит.
 Вторило Эхо в горах, отвечало.
Загаром коснулось Ярило чела и ланит.
 На тропе у ветвистых берез
 ему повстречалась младая Колдунья,
 с водопадом красивых русых волос,
 с милым ликом июля.
 Она ведала что да к чему,
 ясно видела судьбы и сны,
 читала по карте руки, по челу.
 Была воплощением дивной красы.
Поприветствовал низким поклоном
 наш витязь Колдунию ту.
Сдается мне, были они уж знакомы,
 но только откуда, я в ум не возьму.
Глубоким взором обернула
героя с головы до пят
 и на ладонь его взглянула,
потом его поймала взгляд…
 А дальше молвила: "Ты своего добьёшься.
Ты без излишества упорный и уверенный в себе.
И пусть глаголят: поскользнешься! –
Ты будешь без коня, но на коне!
 В тебе сокрыта тайна сила,
используй только на добро её.
 К иному времени останешься без чина,
но обретёшь могущество своё.
 Ты обливаем будешь ложью,
но верна истина в тебе.
Не припадешь ко трона лжи подножью;
 не пожалеешь о своей судьбе.
Врагов сразишь ты острым словом,
их участь  каждого найдёт.
 С собой сразиться будь готовым,
 настанет времени черёд.
 Иным  ты помощи не жажди.
 А коль попросят – пособи.
 Не бойся ошибаться, но в одном – не дважды.
 Нуждаться будешь – попроси.
Линия любви твоя прерывна –
чтобы сойтись, последует уйти.
Ты романтичен, и она взаимна…
Так, погоди немного, потерпи.
А дальше картами раскину,
 известно имя мне её.
 К чему ты хочешь полную картину,
 каким вам будет житиё?
 Всё разрешится. Ты – не торопи
и не давай событьям срока.
 Что будет – с благодарностью прими
и мудростью далекого востока".

- И выпали две карты на поляну:
 червовый туз, девятка пик…
Он на Колдунью вещим взором глянул,-
и светел был её и мрачен лик.
 Он сам прочел их али ведал,
 картина ясная представилась, без слов.
 Колдуньи милой к точным ведам
 был витязь наш давно готов.
Что означает эта пара, она смолчала. Почему?
 В его очах ответ считала,
 тебе знать, право, не к чему.
Придёт минута, и в тумане
проглянет ясность лезвием лучей.
Теченье силы время не обманет,
и станет видно всё, до самых мелочей.
Как все мы поздно прозреваем
и отрываем вежды ото сна.
Лишь осознав, когда теряем,
всю ценность. Нам становится ясна
картина мира. И надежды
вскипают в нас, как лавою – вулкан.
Со склона вниз срывается печаль лавиной снежной;
вдыхаем ртом пьянящий, чувственный дурман!
И водопадом слов, что пребывали ранее в неволе,
камней-ошибок сглаживаем острые углы.
Простые истины,  как на ладони,
в  прозрачной сути вдруг становятся видны…

"Тебе свезёт в любви и смерти…
Урочно и красиво ты покинешь мир.
И за одним столом архангелы и черти
продолжат твоей тризны пир.
Ты сам себя ещё не знаешь
и, всё же, смертный – оттого:
под небесами не летаешь,
и под землёю – ничего.
Твой путь один, как на дуэли:
вперёд, к известному концу,
где мысли пулями свистели,
вверяя жизнь холодному свинцу…-
И по команде – шаг к барьеру.
Ты безоружен. Где же пистолет?!
Твоё оружие – Любовь и Вера,
Надежда рядом. Выстрел! – Нет!..
…Стрелявший промах допустил, в тебя попав,
и не убил, а, верно, обессмертил.
При жизни был он вертопрах,
за жизнью ждёт беднягу вертел!
Тебе не первому слова последние мои
я молвила; их не единожды я сею.
Поэты умерли воистину Любви
и по-другому жить, поверь мне, не умеют.
Но хватит, право. Я оставлю смерть.
Она в урочный час не опоздает…
Тебе любить дозволено успеть!
А это очень редко выпадает.
… Влюбиться можно без ума,
а вот с умом любить – сложнее…
И ту, которая одна,
и всех прекрасней, и милее,
не ревновать до гнева, а любить;
и признавать Её свободу действий;
дыханья тонкий такт ловить;
из ситуаций – не додумывать последствий.
Партнёра силой не сдержать,
как птицу вольную в селке-верёвке.
Она, рождённая летать,
обманет все твои уловки.
А коли сможешь приручить,
с тобой останется навеки;
познаешь, что суть безболезненно любить,
где это скрыто в имяреке.
Но если гневным бесом ты ведом –
погибнешь сам, да и её погубишь!

Займёшься ветреным костром,
гореть огнём геенны будешь!
Так будь достоин ты любви своей!
Под искушением грехом не падай.
Ведь тайна сладострастная – елей,
наверх всегда всплывает Правдой!
Коль сможешь всё преодолеть,
трёх аспидов сразить в себе - собою;
об этом людям песни петь,
то будешь одарён богатой, вечною любовью.
Ступай же, сказочный герой,
и помни вечные заветы;
знай, Счастье завсегда с тобой;
твой путь – подобие Кометы.
Недолгий час ей отведён,
но ярок и не забываем.
Лишь тот свободен и влюблён,
кто ей подобно прогорает!"

Был витязь наш Колдунье благодарен
и веды точно уяснил,
да не был думой опечален,
как белый лист - маранием чернил.
Таяли тенью укрытые росы,
и прозрачны были они, и чисты…
Преподнёс он Колдунье цветы, но не розы,
Он дарил ей другие цветы…
Так, на добром слове расстались
наш герой и младая Колдунья.
Волосы русые ветром касались
милого лика июля…


Пару верст, и  витязь добрался
до камня во главе распутья.
Печально ему Алконост усмехался.
Здесь пахло бедою. И суть я
открою тебе: мы часто стоим,
как наш витязь, и выбор терзаем.
Добро, коли выбор один,
и худо, когда его мы не знаем.
На славу Творца, был единственный путь,
и в выборе наш герой не чурался.
Добро, коли можно рискнуть,
худо, когда рискнуть отказался.
На камне огромном сечением слово:
"Налево пойдёшь – потеряешь коня;
Направо – вернёшься к тому, что не ново;
А прямо - падёшь да изгинешь за зря".

"Назад? – не вернуться тем боле.
Налево пойти? – я так без коня.
Направо? – не чувствовать воли.
Лишь прямо! С надеждой и верой, любя!
Сомнение гложет: свернуть бы налево -
всё просто, и нечего вроде терять.
Да только "налево" - не правое дело,
и истины там не сыскать!" -
У камня стояв, не долго размыслив,
Выбор свой сделал витязь младой.
Свинцовые тучи угрозой повисли,
но пошёл Он прямою тропой.
В пути года ему считала зегзица,
и разносилась праздная её молва…
Всё б хорошо, да только ей не верится, –
уж больно  много отвела!
Грянул гром над кощеевым царством;
молнии били, смывая дождём.
Падал град. Вкруг пахло коварством,
зло кипело, бурлило во чреве своём.
Милые, нежные розы при нём
оставались, молитвы шепча.
От испуга горели огнём,
опасаясь попасть под топор палача.
Но покойством своим Он умерил их пыл,
согрел красоту одеялом любви.
От молний и града коварных укрыл
рядом с сердцем своим, на груди.
Не свернул Он с опасной тропы,
оказался один в поле воин,
где молчали и гнили рабы,
где забвением пыльным покрыты герои.
Государство Кощея, моральных калек,
безликих и лживых глупцов.
В государстве своём они красили снег
и кичились ступенью постов.
Выливали на землю сладкую ложь,
а дёготь в себе – забеляли.
Этот "мир" был ужасно похож
на свободу с терновым венцом и цепями.
В государстве всегда было смрадно от слов,
и боялись правители собственной тени.
Чтобы тень их была больше тени рабов,
Был указ: "Всем рабам – на колени!"
Не могли, не хотели рабы в государстве прозреть,
хоть и зрения были не лишены.
Им сподручнее было терпеть,
заливая горькой водою умы…
На границе ему, понавесив цепей,
ярлык прикрепили к челу.
Возразил Он, что, мол, из людей.
А в ответ: "Рабу возражать не к чему!
Выполняй сей указ:
"Всем рабам – на колени!"
Не сдержал этой наглости фраз,
но в ответе был витязь умерен.
Ошиблись кощеевы слуги,
не из робкого был Он десятка.
Отклеен ярлык,
разорваны цепи упруги…
И шагнул Он вперёд без оглядки.
Погони за ним снаряжать то не стали,
да только наверх - донесли.
К нему был смотрящий приставлен,
чтоб справлялся о нём да хулил.
В распутице вязкой ему повстречался
артистов бродячих нестройный обоз;
тонул, лошадьми надрывался.
Какой чёрт сюда их занёс?!
В столицу держали артисты свой путь
и схожие были во многом с героем:
они, как и Он, рискнули рискнуть;
Он, как они, на удачу настроен.
В одну из повозок запрыгнул герой:
приняли как своего, на ура!
"А, ну-ка, нам что-нибудь спой,
путь не ближний ещё до утра".
На все стороны песнь разносилась,
болезнью привычной тоскливая.
Грусть-печалью из уст его лилась,
загадкой текла, заунывная.

***
Песнь поэта

С неба падает снег,
 чтобы растаять.
Зачем живёт – человек
  не знает.
Землю - каплями дождь,
 чтобы впитаться.
А у нас:  за вождём - вождь,
 - снова скитаться!
И стоит кругом
 грязь-распутица.
Всё, что кануло в неё –
 позабудется.
И берёзы те вдали
 - чёрно-белые,
Опосля всегда судим
  что наделали.
Руки по локоть в крови;
 грязь поднялась выше пояса,
да друг друга мы гноим
 и не молимся.
С куполов церквей
 кресты сброшены,
и от этого души людей –
запорошены.

Так отпусти грехи мои
на все четыре стороны,
где только НЕ и только НИ
и кружат вороны;

Где небо синее –
 в облаках,
 над страной красивою –
 в дураках.

Направления одни,
 да не выведут,
потому что все они –
 чёртом выбиты.
И бреду в бреду
 той дорогою…
У страны в крови-роду
 быть убогою!
Только громче всех кричим,
 мол, великие!..
Наши лица – кирпичи,
 все - безликие.
Ни надежды, ни житья;
 в ухе - жёлтой серою-
 ляжет подлая змея –
 скатерть белая.
 Где же очи вы мои,
 очи чёрные?!
От своих добро таим,
-  все учёные.
Птицы песен не поют,
 песни кончились.
Где ж ты, милый Гамаюн?
 Отпророчились?!
 Колокольный слышу звон
 да малиновый.
 Неужели это Он?
 Видно, сгинули.
Ведь дивиться нам давно
 просто нечему.
Спотыкаясь о порок,
 бьём себе по печени...
Замечаю на краю,
 по-над пропастью,
 тех лошадок, что свою
 ношу тянут совестью.
Через всю страну, страной падкою,
привередливой,
 неразгаданной загадкою,
 надоедливой.
 Ищем мы все ветра в поле.
Ох, наивные.
Не сыскать иголку в стоге…
 Думы ссыльные…
В омут тихий с головою,
 да похмельною.
Черти стихли под водою,
 тянут колыбельную.
Эх, поддать парку,
 чтоб мурашки все из-под кожи – вон!
На своем горбу
 испытать тепло, после - веничком!
 Вот, где тело,
думы чисты. Не части!
 Знамо дело,
смыли горести да нечисти!
И знамение явилось
 разумом,
 что мечталось – всё вдруг сбылось,
 а потом:
 небо синее –
в облаках,
над страною сильною –
 в куполах!

***
Поразил Он артистов талантом своим,
и, пока добрались до столицы,
им песни свои подарил,
высоки и красивы, как перелётные птицы.
Ну, а артисты, не лыком же шиты,
взяли его в своё представленье.
Глашатай кричал: "Спешите, спешите
услышать свободное пенье!"
К означену сроку на площадь народ
стянулся, игру предвещая голодно.
Зажёгся искусственный свет- небосвод,
и вышли артисты на сцену по одно.
Развлекали народ как могли:
кто-то сабли глотал, кто смешил-усмехался.
Но на сцене был, верно, один,
кто душою для них разрывался.
Он пел песни, глаголил стихи.
А приставленный смерд не терялся -
обо всём и подробно узнали верхи,
а затем приговор состоялся:
"Что за раб без железных оков?!
Мой указ ему нем: "На колени!"?!
Тать умов. Такого – в острог!
Сгноить вместе с тенью!
Разыскать эту наглую тварь
и на двор, сперва, на Калечий!
Ишь, нашёлся народный знахарь,
ждёт его мастер заплечный!"
Услыхав, что сказали Кощея уста,
слуги, не думавши, сделали дело:
Арестован поэт, артисты спроважены – совесть чиста.
Всем одного – очень смело!
Привычный к терзаньям телесным палач
не жалел своей силы безумной,
раскроил поэта, ловкач,
после молвил сквозь зубы:



"Что молчишь, наглая тварь?! Хотя бы кричи.
Под кнутом и немые кричали.
Завтра утром тебе не поставят свечи"…
(а рабы про казнь то узнали).
Поутру на площади снова толпа.
Всё для казни поэта готово.
Мастер заплечный, надвинув колпак,
произнёс:  - У тебя есть последнее слово.
Молви тварь али хочешь, молчи.
Мне одно; право, раньше окончу работу.
Мы на то и суть палачи:
до слов нам мало заботы.
- Я, конечно, скажу, но учти,
будет три моих слова.
А скажу, коли сможешь, прости:
может, станет тебе что-то ново.
Разомкнул поэт избиты уста:
истину молвил вселюдно.
Она оказалась свежа,  но проста
и понятна рабам абсолютно.

Первое слово:

Есть слово тварь. И слово, в общем, неплохое.
 Мы твари все, ведь всех нас кто-то сотворил.
Произнося его, мы, к сожаленью, думаем иное
 и мстим тому, кто нас, как мы считаем, оскорбил.
Ведь каждой твари должно быть бы в паре.
 Задумайтесь, всё просто на земле:
 в партнерстве каждый тварь и
 этот каждый, к тому же, судит по себе.
 К чему же я всё это говорю?
 Чтоб подчеркнуть ещё раз суть проблемы.
 Ведь если я кого-то этим словом оскорблю,
 то тварью стану дважды, непременно.
 Вот тварь одна, которую вы знали.
 А тварь другая была раньше не видна.
 Её как зло большое презирали.
 Итог всему, пожалуй, можно подвести:
 что тварь одна другую оскорбить готова,
 и кто б ни встретился нам в жизни на пути,
 все твари, как и я, в хорошем смысле слова.

***
Разлился шёпот по толпе,
волной накрыло место казни…
Он оказался " без коня, но на коне",
хотя без чина да без власти.
Второе слово произнёс поэт -
развеян миф бессмертия Кощея
о том, что его смерти нет,
во что рабы так слепо верят.



Второе слово:

Всё чаще за собою замечаю
подряд уже который день
чуть позади иль где-то с краю
ко мне привязанную тень.
Как будто вышел я наружу,
прорезан светом, как ножом.
Сижу, стою, иду и тут же –
она со мною заодно.
Её не раз уже бросали
и наводили на плетень,
размеры мерили часами
по ходу солнца в белый день.
По солнцу тень ложилась,
гораздо реже - по Луне.
В постель - ведь тоже умудрилась,
 но не со мною, не ко мне.
Моё ли это отраженье?!
Скорее, отпечаток, негатив.
Она ворует каждое движенье,
но проявляться в свете не спешит!
И тень выходит из меня,
мои черты и контуры похожи,
но сущность скрыта, тайною маня,
и всё никак не вылезет из кожи.
 Она  хитра, коварна и жестока;
и крутит за спиною тёмные дела.
А их тебе потом припишут столько…
Привяжут у позорного столпа.
А может, тень есть "я" моё второе?(Всегда ведь рядом свет и тьма).
Подобие коня в осадной Трое?
А может, для души тюрьма?
Я, как и все: две стороны медали.
Где тень моя? И где я сам?
А может, нас местами поменяли,
теперь и я измерен по часам?
Признаться, было иногда,
что тень моя меня обгонит.
Но это, право, не беда,
лишь показуха и не боле…
Плетутся тени сбоку, позади.
И, всем известно, исчезают в полдень.
Нет, видно, тени прячутся внутри…
Моя - ушла. Я рад, что от неё свободен!

***
И гул усилился толпы,
волнение хватило море люда.
Глагольные, позорные столпы
чернели в ожидании паскудном…
Скручинился думой палач тот лихой
и осаднил своё несменное упорство.
Впервые смерти не поверил он, махнул рукой
 и проиграл единоборство!
Прижались прекрасные розы от страха
шипами своими к геройской груди.
Краснела на нём белее снега рубаха,
шептали в толпе: "Спаси, сохрани!"
Здесь третие слово поэт произнёс.
Он знал или верил, что казнь не свершится,
и дал им ответ на вечный вопрос,
что с ними в грядущем случится.

Третье слово:

Мне свет в глаза проник,
хотя закрыты веки.
Передо мной возникли в миг
моральные калеки.
В лицо ударил ветер, разбудив,
и я поднялся из себя наружу.
Лениво проявился негатив,
печалью прошлого к тому же.
Теченье – времени песок-
слизало камни вековые…
И смерть смотрела точно в срок,
как будто видела впервые.
Свободен разум и разут,
душа бурлит холодною тоскою.
Но по привычке страшен кнут,
а пряник пахнет чьей-то кровью…
Остался вечно не удел,
зато при деле милые калеки…
Хорош! Ведь ты окаменел!
Я, просыпаясь, открываю веки!
И вот отбиты кандалы и снята
очей повязка чёрная с лица.
А на челе остались ранами объяты
следы терноволожного венца.
Давайте, жгите мне глаза!
Я вас увижу и без зренья.
Вы - чёрная фигура без лица,
без своего осознанного мненья!

***
На сих словах палач повесился с тоски,
в конвое - попросту молчали.
И все внимали: дураки!
Во что мы верили? Нам врали!
И изменил Кощей в лице себе,
когда рабы поднялися с коленей.
Они узнали: смерть Кощея не в игле,
а в жалкой пресловутой тени.
Поднялись дружно в полный рост.
Сверкнуло солнце, ветром тучи
снесло. Кощея прочат на погост…
И пала власть болезнею падучей.
Пока оправились от шока,
стянули к площади войска,
ушёл поэт с долины рока,
но смерть кружила у виска.
Он красиво ушёл, улыбаясь,
Ареда царство презрев да указ.
Всё, что в месте гнилом оставалось,
кипело, бурлило и гибло на раз.
Толпа гудела, бунтовала:
"Долой Кощея! По делам!"
Сама себя на зло пленяла,
и на колени снова: тут и там!
Себя и в цепи гневом заковали,
на капище молились идолам-врагам.
Кто в полный рост – тех по спине плетями,
кто поднимал их – по рукам!
Всё было просто бы наверно:
пришёл, увидел, победил…
Ах, как привыкли мы всё мерно –
на жизнь стереотипами глядим!
Разверзлись небесные хляби,
и сверху потоком на люд
упали Всевышнего ряди,
смывая водою погибели бунт…
Граница предстала пред ним балахной,
и стражи вокруге не видно.
Был витязь стране этой явно чужой,
но, право, за это не стыдно.
Пошагал Он с бессудной земли,
там, где правда – есть грязная ложь,
куда очи глядели да ноги несли,
туда, где нет ни рабов, ни вельмож.
Но увязалися за ним
кощеевы придворны слуги.
Приказ отдал им господин:
"Героя погубить! Берите луки!"
Уходящему в спину летели, горя,
копья и стрелы обид да проклятий:
"Всё здесь случилось из-за тебя!
Ты нам чужд, неприятель!"
Цели своей они достичь не могли, -
коротки были руки у тех, кто бросали.
Задумались жители падшей земли,
мотая на ус, что на площади нынче слыхали.
Его не проводили добрым словом,
лишь тот, кто истину узрел,
пока что шёпотом заговорил о новом,
и стал сужаться беспредел…
Он ушёл, не признан, охаян  властями;
не поэт, не герой и вовсе никто.
Как острожник лихой, не удержан цепями,
сразил Он их словом остро.
Но слухосплетнею змеёю
за ним спешила по следам
под превосходною парчою
Химера – пакостей капкан!

Не раз змее Он этой головы рубил,
они росли, плодами опадая наземь.
Он мог её убить, но было не с руки,
тем самым день приблизил своей казни…
Прошёл Он опасной калугой,
(то был не побег с коварной земли).
В пути, за туманом, общался с подругой.
Вы не забыли? – богиня Джоли.
Они, ведь, с ней хранили розы
для той единственной, одной.
Вот, показали стан прекрасный свой берёзы
и встретили приветливо листвой.
В ручье лесном омыл от крови
герой шипы мечтаний и надежд,
и небосклон раздвинул брови
свинцовых, траурных одежд.
А высоко над горизонтом
светило солнце, тьму поправ.
Парило, и прозрачным зонтом
накрыло поле дивных трав.
И радостно над полем Сирин
клич упоенный разносил.
Другие птицы песни вили,
и Он прилёг набраться сил.
Недалеко от топь-болота
наш витязь, думою томим,
превозмогал в себе дремоту.
Был край прекрасен, не людим.
С Джоли приятным разговором
увлёкся Он. Избытком чувств
им представало перед взором
творенье чудное искусств:
"Твоё счастливое несчастье
Тобою признанный поэт.
Твоим он предан чарам власти.
И дамой бит его валет…"
Но всё глаголить я не стану,
наступит времени черёд,
когда наш рыцарь перед дамой
сие творение прочтёт.
Пока они с Джоли болтали,
их милый сердцу разговор
 услышал ангел, под крылами
 хранящий тайный уговор.
От места чудного рожденья
 прекрасных чувств и светлых дум
 унёс с собой богини пенье
 и глас поэта, птичий шум…
 Всевышний видел всё и ведал,
творил, а злое – разрушал.
 Свалились каверзы и беды
 на тех, кто копия бросал…
И пал устой Кощея царства,
 их тени превратились в прах.
 Было добром повержено коварство,
 и эта быль осталась на устах…
Джоли ему всё говорила,
а Он, в дремоту погружён,
 уж видел, как по-рыцарски и мило
 Ей признаётся, что влюблён.
 Что молвила Джоли поэту,
 не меньше кто её любил?
Немного приоткрою тайну эту:
 её Он нежностью поил.
 В его тепло она одета.
Джоли Он будто приручил.
 И хороша любимица поэта,
 на ней одежды парусил
 бродяга ветер нехотливо;
он прилетел с ущельев гор
 и, потеряв былые силы,
улёгся боком на простор.
Лаская очи и ланиты,
 Джоли дарила лёгкий слог ему.
Цветочными венками свиты,
являлись образы уму.
 И спящий ветер, изредка вздыхая,
 листвой тревожил тишину.
Природы длань, кусочек рая,
 душевную затронули струну.

"… Моё божественное пенье
не убиваешь ты оковами строфы.
В тебе рождая вдохновенье,
я не стыжуся наготы.
 Тобою образ мой очерчен,
 он неземной, но, право, видишь ты.
 Так ласково, мои целуя плечи,
 ты согреваешь одеяньем доброты.
 Меня не ловишь, не сажаешь в клетку
 и не гоняешься с пером за мной.
 Таких, как ты, встречала редко –
 и оттого я следую с тобой.
Поведать чтобы обо мне народу,
тебе дарую право записать
 чернилами на лист мою природу,
 чтобы народ возмог узреть и прочитать.
 Ты знаешь, вдохновение не купишь
и не продашь. Его перстами не познать.
Корыстью – запросто погубишь,
 а разорвёшь – потом не залатать.
 Ты мне не льстишь и не лобзаешь очи.
 С тобою так кудесно и добро.
 Лишь позови – явлюсь урочно,
со словом буду заодно.
 И ты мои услышишь звуки;
 мой образ, очертаньем мил,
 возьмёт поэта мысли в руки
 и разольёт на лист ручьём чернил.
 Но тем свободы не умолишь,
 а подчеркнёшь моих достоинств сонм.
 Ведь ты, как я, по свету бродишь
и к свету ликом обращён.
Так спи же, милый мой избранник.
Залижут твои раны Гончьи псы,
 взойдёт на небо звёзд охранник,
 качелями подёрнутся весы…
На землю, серебром играя, ярко,
 падут, исполнившись, заветные мечты.
Ты загадай, твоя загадка
 изменит бег привычной суеты.
 Пока ты спишь, с тобой побуду рядом
 и окружу вниманием цветы.
Их ярким, праздничным нарядом
сведу хрустальные мосты.
 Прекрасная любовь тебя уж поджидает,
 и ты запомни, бравый кметь:
 снега извечные растают,
 если, конечно, сильно захотеть.
Об остальном смолчу, не буду
 тебе я сказывать. Придётся самому
себя лепить всегда и всюду
и поступать по совести-уму.
 Тебе в подарок я оставлю
кольцо с перста моей руки.
 Ошибок прошлых не исправлю,
 соткали с них узоры пауки.
 На этих сотканных узорах
 кольцо обрящешь поутру.
 На здешних ветреных  просторах
с тобою рядом – по нутру"…

***
Тем временем в дворце открыты двери,
 и на балкон, и в залу, где Она.
Докачался коромысел – Большая из медведей
 на полночь смотрит. Тишина.
Вот, вышел месяц на поклон,
 перевалил лицом за половину.
 Она почует, чудный сон
 ложится рядом на перину.
 В открыты двери залетел
и к изголовью ложе милой,
 как птаха малая, присел
 красивый ангел сизокрылый.
 На ушко ангел шепчет Ей
 слова влюблённого поэта.
 Он их услышал, где ручей
 ловил с утра краюшки света;
 где пела милая Джоли,
 росою слово омывая;
 где плыли мыслей корабли,
по ветру парусом играя;
 где божия коровка на плечо
 его присела незаметно,
 и где пылали горячо
 те розы – для одной, заветной.
 Внимая ангельскому слову,
картина дивная рисуется очей:
она выходит к рыцарю младому,
 он на коленях перед Ней.
Любовь его всё долготерпит, переносит
 и, милосердствуя, у зависти не примет груз.
 Не раздражаясь, гордости не просит,
не мыслит зла, с бесчинством - не заключит уз.
Его любовь не ищет своего,
 не превозносится, а верит
 всему, всё покрывает и надеется всего,
 неправде – радости не сеет.
 Сорадуется истине всегда и вновь
 иного повода сомненью не даёт;
и никогда Его прекрасная любовь
во тьме и свете не перестаёт.
Она во сне улыбкою сияет,
 её ланиты лунный свет
 приятной нежностью ласкает,
за ним любовь спешит во след.
 То ангел, помахнув крылами,
исполнил тайный уговор.
 И вновь за добрыми делами
 умчался вмиг к вершинам гор.
 На свет манящий от свечи,
 что за стекло был заключён,
 влетела бабочка в ночи,
 красавица природы  - Онаон.
 (Мы все, без исключенья, счастье ищем.
За ним гоняемся, боимся не поймать…
 Тем делом время, лживый нищий,
 уносит годы, словно тать.
Мы от рожденья одного не знаем –
 что счастье рядом каждый миг.
Оно, как бабочка, порхает
и мимо нас не пролетит.
 Держать открыты надо окна
 и души – чистыми всему.
 Не предаваяся пороку,
 вверять себя холодному уму.
 А прилетит она ко сроку;
 ее ты, право, не спугни,
 не закрывай души и окон –
 горит огонь в твоей груди.
Он должен греть, светить, не боле.
 Умеренно и излучать добро.
А коль пожар, то зло и горе
 твоей рукою сотворят тавро…)
 Два крылышка её – партнёры:
прекрасная "Она", не менее прекрасный "Он".
 Под редким, вычурным узором
 хранится счастья вечный сонм.
 
Красавица немного покружила,
 осыпала пыльцой златою утварь,
пророчество чудесное свершила;
а лунный свет, полночный сударь,
дорожку Млечную сложил. По ней
 спешили в спальню, как на бал,
 созвездия, эклиптики герои всей,
 и каждый знак – знак уваженья отдавал.
Ах, как прекрасен, тонок свет Её…
От упокоя, не спеша, к балкону
Она ступала; прозрачной нежностью бельё
 укрыло девичьей красы корону…
Кружился вальс созвездий песней.
Таинственно у ног Её прилёг
 зверей владыка – Лев прелестный –
и  званием своим пред нею пренебрёг.
 Играя светом, меркнув перед нею,
 вертелся звёздный Зодиак.
 А бабочка волшебной феей
 дополнила царя ночного фрак.
 И к ней на волосы волнистые присела,
 и замерла, и мнилось, что на миг
 богатым чувством изнутри согрело
 и озарило светом милый лик…
Подобна имени Её  - Луна:
печальна, холодна, прекрасна…
И одинока, как Она,
 и также неподвластна…
И не покорна, и мила,
 укрыта тайною вуалью,
 в своих мечтах на облаке спала,
 с землёй играя звёздной дланью…
Вот под окном разлил любви ручьи
 простой и скромный Водолей.
 Под свет мерцающей свечи
 он всё богатство дарит Ей.
В саду: вкушает Дева виноград,
 играются озерным отраженьем Близнецы.
 А Рак, запятившись назад,
 задел, пустив качелями, Весы.
 Вот Рыбы – им своя стихия.
 От них подальше – Скорпион…
И здешние места глухие
 наполнил звёздный перезвон.
 На сочном луге Овен и Телец
 зовут к себе собрата Козерога.
И не пускает стрелы в них Стрелец,
 лук отложил до срока.
 Они на землю снизошли
и мнились наяву, но точно
минуты сна спокойно шли,
 и близился рассвет урочно.
Пока же: висло небо на горах,
 и вторило о чём-то Эхо.
 Многоголосье звёздных птах
 его забавило до смеха.
Оно сквозь смех им изрекло:
 "Не вторить вам  я права не имею,
 но мыслю, будет не во зло
 сей час дать слово Водолею".
Из звёздных уст его лилось
любви таинственное слово.
А Эхо громко разнеслось,
 не вторя ранее такого…
*** 
"Надеюсь, что не сильно потревожил
 в сей поздний ночи час.
 Я вылезаю вон из кожи,
 желая лишь увидеть вас.
 А коль почуете, не страшно.
Простите мне мои грехи.
 Ваш сон – ваш страж, но
дарю сейчас свои стихи!

Песня Водолея

Серебром упавших звёзд
украшал желания,
 а кометы жаркий хвост
 заметал сгорание.
 Я за хвост её, лису,
 изловчился, выловил
 и к тебе теперь несу,
 да боюсь, вдруг выроню!
Я с тобою рядом,
 словно верный пёс –
 и душой, и взглядом,
 не поджавши хвост.
 Ты со мною – ласкою,
 я тебе – комету с хвостиком.
 Быль бывает сказкою,
 да с большим вопросиком.
 На вопросы разные
 я найду ответ,
 а твои черты – прекрасные,
 ярче света нет!
Серебро от звёздочек
 да  кометой хвост,
 виноград без косточек
 до тебя донёс!
Очень рад я этому,
 отдаю тебе
 всю любовь – с кометою,
радость – в серебре!
Соглашайся, милая,
счастье на порог,
как ангел сизокрылое,
 спустится к нам в срок!"


***
…Она стояла на балконе
Светлее всех иных светил.
В лунной, неземной короне
 являла образ тайных сил.
 Улыбкою печальною, загадкой,
 Она внимала неба соловью.
 Созвездия шепталися украдкой
у света-ночи на краю…
 Луна сзывала их с собою
за край вершин и глубь морей.
 "Ты стала, право, внеземною.
 Идём со мной", - глаголил Водолей, -
 "О, ты, прекрасная Селена!
Тебе я верен, ожиданием томим.
И воду лью через колено,
 твоим молчанием любим!
Так отчего молчите Вы?
 Молчанье – знак согласья безмятежный.
 Вспелёнутый объятьями любви,
дождусь ответа неизбежно!
Пусть твой охранник- царь могучий-
воды отведает живой.
 Идём. Вот твой счастливый случай –
 за всё ручаюсь головой!.."

  Ярила первые лучи, краснея,
 раздвинули ночную, звёздную вуаль,
 прервали речи Водолея;
и за стеклом утих ночной фонарь.
 Кружение созвездий обратилось в схему,
 и, повернувшись, небосклон
 означил вечную дилемму:
что – свет и тьма; что – явь и сон?
 Она, приятной нежностью полна,
ко свету обратила очи.
 Проснулась с нею рядом тишина,
отдав бразды созвучьям сочным.
 От поцелуя пробудившись ветра,
 что передал тепло поэта уст,
 Она сама – источник света-
 рождала море сладких чувств.
 "Какой чудесный, милый сон…
Ах, если бы он сбылся"…
 Пред Нею яркий Онаон
 меж утренних лучей резвился.
 (Всё, что предстало перед Ней,
 в народе сном прозвали вещим.
 Романтик вечный  Водолей
 оставил здесь благие речи).
 …В ночной одежде выбежала в сад,
 а там, на выпавшей росе,
 играли отраженьем чудеса,
 но, к сожалению, не те…
Уж растворилась мириада,
 наперсница ушла Луна.
 Фатою утренней прохлада,
 тумана верная жена,
укрыла горы и равнины
 и место то, где ночевал герой.
 Лучи, как солнца херувимы,
 слетались во единый строй.
 Под их бесшумное движенье
природа пробуждалась ото сна;
явилось миру озаренье,
 сложить единым словом – лепота!
 А бабочка, исполнив назначенье,
 покинула покои красоты.
И по лучам скользя, под птичье пенье,
 растаяла в просторах синих высоты. 
На месте отдыха героя
остатки сна ещё витали.
 А светлячки из сонного конвоя
посты свои спокойно покидали.
 И кружевной король своих владений –
мизгирь, хранитель прошлого и пут
невидимо-прозрачных тёмный гений,
 для насекомых смертный плут,
свои чертоги взором величавым
 осматривал, а после – обходил.
И в них досадно и случайно
 красивый Онаон попал и выбился из сил.
 Кольцо Джоли от колебания упало
 и затерялось в лабиринтах матушки Земли.
 А паутина в солнечных лучах играла,
 под ней трудились муравьи…
Мизгирь, привычно, по сигналу,
до новой жертвы начал семенить.
 Ах, бабочка, видать пропала…
Да и о помощи не может попросить…
(Вот так и в наших душах паутину
 плетёт живущий в нас паук.
 А мы снаружи ищем в сём причину
своих болезненных душевных мук).
 На счастье, (оно было рядом),
 от сна очнулся витязь наш.
 Окинув всю округу взглядом,
заметил траурный пейзаж.
 Уже мизгирь готов был кончить дело
своею мёртвою слюной,
 но помощь вовремя успела:
 уверенною, твёрдою рукой
 сорвал наш витязь липкие оковы
 и бабочку-красавицу освободил.
 Другим помочь – ему не ново,
 Он помогать, поверьте мне, любил.
 А самому себе помочь было сложнее,
 да Он об этом не просил.
 Ему казалось, дела есть и важнее.
 И, как губу, вопрос сей закусил.
 Смолчать здесь будет неуместно
 о той, что неподвластна, но близка,
 что точно знала своё место
 и от рождения кружила у виска.
Она, карга, прекрасно знала
назначенный ему угрюмый срок,
 но всё ж надежды корень думами питала
 скостить его хотя бы на чуток.
 И, как мизгирь, под тёмным одеяньем,
за ним ступала следом в след.
 Улыбкою могильной и косы сияньем
 ему грозила: - Слышь, поэт?
Быть признанным на свете – значит, умереть.
 Дела при жизни мало кто оценит.
 Кто я? И что такое смерть? –
 Мишень, куда все попадают, даже и не целясь!

-  Да мне пускать стрелу ещё не срок,
 тем более, с тобою знаем оба
 назначенного часа грустный рок,
 ведущий от рождения до гроба.
 Ступай до времени и жди,
 побереги себя, орудье и одежду
 и боле мне на ухо не зуди,
 и не ищи во мне свою надежду. -
 (Тем временем трудяги муравьи
 к ногам большого великана
 кольцо Джоли насилу донесли,
 как будто бы к подножью храма.
 Конечно, воин - не святой,
 но добрый, честно-бескорыстный,
как Онаон, красивый, молодой,
 а главное – душою чистый).
- Ты шею мне петлёй не удавила,
 бичом не раздробила мне хребет.
 Сейчас твоя холодная могила
 мой не порадует скелет.
 Конечно, ты мне неподвластна,
но у тебя до срока, право, власти нет;
и надо мною ты, до ужаса прекрасна,
 не засти мне приятный свет.
 Ты видишь, бабочка порхает;
 куда тебе вязаться к нам, живым?
Твой вид меня не испугает,
 пусть даже отражением кривым.
А, ну-ка, просыпайтесь, Розы.
 Мы живы, хватит спать.
 У смерти есть ко мне вопросы,
 но с ними ей надёже обождать.
 
Здесь вечная, несолоно хлебавши,
 пропала с виду, не махнув косой.
 А воздух, холодом кусавший,
 за ней увился шлейфом-полосой.

 Мизгирь, печально свесив лапки,
 качался на оборванной петле,
 для чертога своего кроил заплатки.
 Кольцо Джоли лежало на земле.
 Кружил спасённый Онаон,
 затем присел к кольцу богини.
 А витязь, думой омрачён,
 смотрел на лес вдали лилово-синий.
"Спасибо, братцы малые мои,
что отыскали мне Джоли подарок".
"Пожалуй,"- молвили герою муравьи,
 спеша в высокий, самодельный замок.
 Кольцо заветное герой поднял;
 а бабочка изящная на солнце
 играла цветом по семи огням,
 как звёздами - вода в колодце.
 Стебли цветов в объятья обручил
 кольцом любимой им богини,
 затем минутку улучил,
 промолвил птахе Её имя.
 Она уж ведала его,
 и два крыла соединились.
 Сбылось пророчество,
 что лишь доколе мнилось.
 И, вечной тайною пленён,
своё предназначение исполнив,
 взметнулся ввысь прекрасный Онаон,
 их имена храня и помнив…
Чем ближе к лесу подходил
 наш витязь, чувствами гонимый,
 тем больше дух нечистых сил
являл свой призрак  еле мнимый.
 И всяка нежить голоса
 свои уродовала звуком
 и лезла в уши, волоса,
 да по лесу водила кругом.
Свои личины подменяла:
то леший, то русалка, водяной,
 то лихо, то суть чего не знамо,
  то, просто, зверь какой.
 Покамест витязь путь держал по кругу,
 его нагнала тихо по следам
 та слухосплетняя чернуга,
 что яд пускала по умам.
 Она глотала слухи, сплетни,
 как на дрожжах, на них росла.
 Была хоть древней, многолетней,
зато завистливо красна.
Из-за спины настигнув незаметно,
пустила в уши яд ему:
 "Твоя любимая неверна
 и, знать, давно, а по сему
 оставь свои больные грёзы,
тебе другую, верь, найду.
 Отдай мне девственные розы –
 с другою я тебя сведу"…

 (Признай мне, глупо было думать,
 когда Она красива да умна,
 что лишь один Её полюбит,
 и участь Ей такая суждена.
Конечно, был огромный выбор,
 лишь в нём тот самый Он один.
 К тому же наш герой виновен, ибо
 Её покинул. И должен доказать, что полюбил.
 Любовь его всё долготерпит, переносит
 и, милосердствуя, у зависти не примет груз…
Но яд змеи Его колени косит,
 и поднимается волненье чувств.
 И на тепло, исподнее от гнева,
 чтоб вырваться наружу из груди,
 явилась чёрной ревности химера –
 змея с кинжалом смерти от любви.
 И, вот, она героя поразила,
 смутился духом витязь наш,
 но, всё ж, собрал господни силы,
 дабы унять лихую блажь.
 И одержав в себе страстей нелёгкую победу,
 Он записал на камне у тропы, где рядом был мой скит,
 что сам познал да истинно изведал,
 про то, как пламенем нутро горит.
 Писал, не оторвав руки,
 тем ядом гневным окаянной.
 Сокрыли камень время пауки
 своею пряжей бренной и пространной:

"…гадюкой чёрною пригрелось на груди
 дурное чувство ревности ползучей.
 И всякий, что ступил на путь любви,
 ужален ею может быть как молнией гремучей.
Запазухой, завёрнуто кольцом,
 оно гнетёт и прорастает внутрь.
 И не видать за человеческим лицом,
как яд змеи души сжигает утварь;
как расползлись до кончика перста
её змеёныши, пожаром гнева разогреты;
 как поглощает тело человека темнота;
 как пали в нём извека-вечные заветы…
И вот уже горит огнём
 и  вырывается из уст наружу:
"Не тронь! Оно - моё!
 Иначе я себя не сдюжу!"
И ненавистный яд слюной, из пор
 фонтаном бьёт, живое убивая.
 Недобрым затуманен взор,
 и не спастись, лишь вежды закрывая…
Последствия угрюмы и пусты:
 фиаско терпит ревностью гонимый.
Лишь тот, чьи помыслы чисты,
от яда ревности незримой силою хранимый.
 Но как гадюку не пригреть,
 не бесноваться в иступленьи?!
 Да и душой не прогореть,
унять отравное кипенье?! –
Верь своему избраннику и жди.
 Любовь лишь та, что всё прощает…
Подвластны чувству и холопы и вожди,
 но помни, ревность – бесом поглощает.
Любовь не ищет своего,
что значит, в собственность партнёра не приемли.
Ценить не забывай его,
 внимай ему и внемли".

Да; как Георгий копиём,
пронзил Он словом змия.
  Душа осталась при своём
спокойном, светлом мире.
 И оземь бросил чрез плечо
 герой ту слухосплетнею отраву.
 Она шипела гневно-горячо,
 и надо  бы добить её, по праву.
Но, пожалев, переступил
 и далее отправился Он в путь нелёгкий
 с душевной торбою своих мерил,
 вбираемых объёмом лёгких.
 Тропинка шла витиевато
 там, где светила прятались лучи
 и нашего людского брата
не сыщешь днём с огнём, сколь ни кричи.
 Мне удалось героя повидать,
 что случаем набрёл на скит,
 а с ним явилась благодать,
что души так к себе манит.
 При встрече молвил мне Он первый,
поклоном в пояс упредил:
 "У тебя, как вижу, ангельские нервы,
 коль ты бытуешь здесь один.
 Так что забыл ты здесь, в глуши?
 Аль, леший, ворог, закружил?
Век доживать свой не спеши.
Ты здесь не всё, ведь, довершил?"
Откуда знал Он мой удел
 иль, может, просто угадал?
А я знамением прозрел
 да храм на небе увидал.
 Мои молитвы словом разрешил,
которым пуще ока дорожил.
 Он камень снял с моей души
 и в основанье храма возложил.
 Уверен, мне послан был Он свыше,
 но видно сам не знал, что суть пророк.
 Творец мои прошения услышал
 и дал для дел благих угодный срок.
 Я расспросил Его, а Он поведал,
как пропадал, как полюбил…
 Воды колодезной отведал
 и дале в путь. Я вслед Его благословил.
Надеждой в думы погруженный,
 шёл витязь к цели напрямик.
 И пеньем Музы озаренный,
 блистал Его усталый лик:
 
…"зачем томлюсь бессмысленной тоской?
 Я погружён в неё, как камень в воду;
 хлебаю соль… и задыхаюсь под водой,
 в надежде слабой на свободу.
 Но вот спасение моё – отлив!
 Мне на раздумья времени не много.
 Сомнений пыл надеждой, верой погасив,
 я выхожу на брег с убранствами чертога"…

Из леса тёмного Он вышел к морю,
 бежала по морю волна.
 О брег разбившись, шёл на волю
 раската шум, и говорила тишина.
 У края моря, словно замок на песке,
 виднелся балдахин, расшитый рясно.
 А в нём в задумчивой тоске
почила женщина, хоть не знакома, но прекрасна…
Вдоль края ласковой волны
ступал герой шатру навстречу.
 Предупреждали хладом валуны,
 являя что-то человечье.
Красавица ужасная змея,
изящный, милый искуситель,
 в шатре, желанием томя,
 влекла в порочную обитель.
 Но не подумай ты, мой друг,
 что была она с виду змеёю.
 Ты забыл бы всех прежних подруг
 пред картинной её красотою.
В прохладе траурной шатра,
 что полон яств, напитков сладких,
манила, гадкая, остаться до утра,
 предавшись морю наслаждений падких.
 Она его к себе звала
в подобии Сирен из Одиссеи.
 Плыла туманом голова
от приторного пагубного зелья…

Песня искушения.

Приди, приди ко мне, мой путник грешный,
 тебя согрею я в объятиях своих.
 Не тешь себя иной надеждой,
огонь любви во мне чарующий не стих.
 Никто тебя, как я не приласкает,
не утолит желаний жаждущих твоих…
 Приди, с тобою поиграем,
разделим выигрыш на двоих.
 Вкуси мой плод, запретно-сочный;
 дай волю вожделениям своим.
 И будет долог наш с тобою час порочный,
 ведь только он – признание любви!
 Не бойся, наказания не будет:
 не властен здесь всевышний суд…
В своих страстях, обманчивые люди,
 вы губите, что остальные – берегут.

***
Со древа предлагала плод запретный,
 что сладок так и так желан,
и наслаждений сонм несметный;
на ложе свой почила стан.
 Ах, как богато её лоно,
открыто, можно утонуть.
 А поведение – не скромно,
и так заманчиво уснуть
 на ложе рядом и в объятьях,
вкушая час любви порочный,
 и вот краса её без платья
к себе десницей тянет, . . .
 Приятен, жаждою томим на вкус,
 сокрытых любодействий яд.
 Смертелен, правда, сей укус.
Ну, а за ним – дорога в ляд.
 Но жало смерти – сладкий грех –
 она заманчиво являла.
 И силы нет отречься с нею от утех, -
 таким к себе влеченьем покоряла.
 Её, как всех, приветствовал поклоном.
 Она – бездушною улыбкою цвела,
как солнце, наслаждаясь небосклоном,
 изящная, такую речь ему свила:
 
"О, вижу я, тебя оставили без чина,
 но ты так краше и милей.
 Простой, но, всё-таки, загадочный мужчина,
отличный от мирских людей.
 Отведай, и не пожалеешь.
 Плодов моих греховных сласть.
 Аль мне, красавице, не веришь?
Со мною не желаешь пасть?
 Что за цветы с тобою милы?
 Устал, поди ведь, отдохни.
 Ах, дочего они красивы!
 Ты мне их, витязь, подари".

 Герой наш, право, потерялся…
Поди, перед такою устоять!
 В нутро залез и там метался
 коварный бес и жаждал взять
 плоды запретные нескромно:


" Чего  ты ждёшь?! Бери, дурак!
 Её обворожительная власть огромна,
 отдай цветы – тем сделай знак
 своего  малейшего вниманья,
и станет женщина твоей.
Ты что, боишься наказанья?!
 Да кто узнает? Не робей!"

(Так, кто ж явился перед Ним: змея
аль дивная очам русалка?
 Ведь на неё не вскинешь копия, -
 пронзить такую просто жалко.
 Была то – женщина мирская,
 да только кудом властью зла,
что в сети рыбина морская,
в оковы чар заключена.
 Мучение своё до срока
 должна та дева претерпеть.
 Ты слышишь валунов печальный рокот? –
Каждый из них был ране бравый кметь.
 Но только пался он. Змеёю
 хвостатой силой колдовской
был в камень обращён; уже скалою
 оброс песчаный брег морской…
А наш герой, что падший ангел,
 почти осмелился шагнуть в шатёр,
свои уловки жадный срам где
 в пучине страсти распростёр.
 Ему сплетает дева речи.
 Как одурманен марой, сам не свой,
Он ей и слова не перечит,
 польщённый ложной лепотой.
 Но укололи сердца витязя шипами
 те розы; Он, от боли пробуждён,
увидел у себя перед очами
 лишь ту, в которую влюблён.
 Да озарился взор Его,
 рассеялся туман обмана
 и лёг холодным потом на чело.
 А на груди – кровоточила рана.
Увидел Он, что за змеиною улыбкой наслажденья
 скрывалась боль да женская тоска;
 давил безмерно груз мученья
 и бился мыслью по вискам.
 За красотой её стояла тенью смерть
с холодной, сардонической улыбкой.
 Пред нею видеть, право, было леть
 всю беззащитность жизни, неуверенной и зыбкой.
В нём взмыл порыв  сильнее ветра
душевных сил и нежных чувств.
Но вновь она, ужалив незаметно,
пустила в кровь свой яд из уст.
 Её Он, словно книгу, прочитал,
 но молвила она безумно:

- Передо мной ещё никто не устоял,
ты слышишь, мой любовник чудный?!
 Ты, право, не мужчина, а кремень
и кладезь духа, силы хват.
 И где твоя, бедняга, тень?
 Ты ж, вроде, смертный и не свят?!
 Я ничего не понимаю.
 Такого быть, ведь, не должно.
 К тебе желанием сгораю.
 Веду себя чарующе грешно…
 Всё как и прежде я вершу.
 Мой рок давно над мной повешен.
 Иди ко мне, тебя прошу.
 Аль ты, действительно, безгрешен?!
 
- Грехов за мной, увы, не меньше,
 чем у других. Особенно пред той,
 что самая прекрасная из женщин.
Её люблю и поелику не с тобой.
 А тень моя ушла на волю.
Я рад, что более не прячется во мне.
 Она живёт сама собою,
 как смерть кощеева в игле.
 Я не святой и никогда не буду.
 Но свой священный я имею долг
 пред той, подобной ласковому чуду.
 Себя кляну, что до сих пор вернуть не смог.
 Цветов я сих тебе не подарю.
Не для тебя они краснели. –
 Для той, которую люблю,
перед которой встану на колени.
 Внимай за мною что скажу:
 души мне сердце не обманет.
 С тобой, красивая, не согрешу;
 и так за мной грехов хватает…
Тебе на память на песке оставлю
 рифмованных случайно пару строф.
Ошибок часть своих исправлю
своим заточенным орудьем слов:

" Прости. Цены твоей я не убавил.
 Но я, скорее, исключение из правил
 скупого общества мужчин.
 Себя тобою мог бы позабавить,
 душой и сердцем бы слукавить…
 Но, право, нет! И не ищи причин!"

Лишь только наш герой окончил
 свои слова, закрыв уста,
 сменился свет на время ночью,
 и воцарилась темнота.
Сокрылось солнце за Олоньи горы,
и чёртов палец выказал упрёк.
 Вкруг разнеслись раскаты грома.
 Как будто зазвучал небесный рог.
 И пали чары, оборвавши перлы.
Повержен куд – языческий кумир.
 На небе знаком проявилось имя девы
 и в переводе означало: "мир".
 Вернулся свет. От колдовства свободна,
 она стыдливо прикрывала наготу.
И молвила: "Кто вы? Что вам угодно?"
 Ещё красивей стала, ну и ну!
 Отвёл с неё свой взор смущенья
 и ей одежды протянул. "Укрой
 свои греховны наслажденья
 и извини, коль уродился не слепой"…
Затем поведал ей историю коварства,
 и кем она слыла в шатре…
Да, видно, всё же есть лекарство
от грешных мыслей в голове.
 Она его благодарила словом
 и тоже рассказала, что и как.
 Виднелся в небе бирюзовом
 как будто парус – верный знак
стремленья к милым берегам
 воздушных нег. Где реки счастья
 своим течением хвалу возносят ко снегам,
растаявшим любви подвластно;
 их вечный хлад, низверженный с вершин,
 пополнил русло чистою слезою;
круговорот, вновь испарившись, завершил
 да наземь пролился водою…
 Оставил брег морской, где валуны
 так и лежали под скалою,
 отлив; под силой тайною Луны –
короткий путь отдал герою.
 И Он ушёл, а дева, чувствами полна,
 в душе своей себе гласила слово:
 "Как жаль, что я – не та Одна,
эх, мне бы витязя такого"…
За синим морем и горой,
 в долине нег дворец невесты,
 богатый росписью, златой
 и оку зримому прелестный,
почил в туманных облаках,
земли основой не касаясь,
 то словно кто-то на руках
 его держал, и, улыбаясь,
хранил чарующий покой вокруг.
 Чуть одаль озеро разлилось…
И никаких тревог и мук
 в нём, кроме звёзд, не отразилось.
А отражались звёзды даже днём,
точнее в нём они купались.
 Ночным упав в то озеро дождём,
 навечно в его водах оставались.
И если в озеро смотреть,
загаданных желаний блики
 спокойно можно лицезреть;
 святые будто лики,
 они сияли тем добром,
 которое несли из космоса с собою.
 И счастьем полон новый дом,
 но скрыт под тёмною водою.
 Кувшинки в танце там цвели.
 И приходили к водопою звери.
В том озере жил дух любви,
 но, кто не видел, тот не верит.
 А дух лишь избранных пленял,
 являя им своё обличье,
 его искусно заменял:
 то рыбье, то звериное, то птичье.
 А для героев наших он
 стал бабочкой красивой.
 Исполнил тайну Онаон
 с божественною силой
 и вновь сокрылся до поры
 в озёрной чистой глади;
 а ближний склон горы
 лежал в заснеженном наряде.
На подступах к нему олень
 кормился сочной зеленью лугов.
 Ветвистая качалась тень
 его раскидистых рогов.
 Да нет охотника за ним,
 нет рыбака – за рыбой.
 Для птиц – свободен неба дым,
 для остальных – природы виды.
Всё здесь как сказкою жило,
 красиво пело и молчало.
Да становилось на крыло
 и здесь брало своё начало…
Сквозь леса стройные ряды,
как через сито – просо,
 касаясь гор, поверхности воды
лучи тянулись нитью солнца.
 И зайчик солнечный играл
 на тереме красавицы-невесты.
 Всё чудо это витязь наш внимал;
 таинственное место…
 В том дивном тереме жила
 краса с девичею косою,
 стройна, румяна, молода
 и с редкой простотою.
 Она, подобная цветку, влекла
 среди  дерев и чащей
к себе, как звон в колокола,
малиновый, манящий.
Но, как цветку, ей не хватало
 заботы, света и тепла;
да и любви, хотя мечтала
 о ней и с трепетом ждала.
 А в люди только выходила
с покрытой ситцевым платком главой.
 Она была приятно мила,
 с природной, редкой лепотой.
Клонилось солнце спать закатом.
Тропинкою извилистой, крутой,
 спустился витязь, где во златом
 хранила дева тереме покой.
 Где в этой сказочной долине
 играло море вечных нег,
 где места не было кручине,
 где выходил покой на брег…
Здесь по-другому время слыло,
 менялись года времена…
Могла быть весело-уныла,
 а может, радостно-грустна,
и настроению Её подвластна
душевных чаяний струна –
 природа, очарованно прекрасна
 и также непокорна, как Она.
 Здесь по-другому Эхо пело,
 лишь вторило душевному добру;
и ледником в вершинах гор горело,
 да соловьём рождалось поутру.
 Здесь всё не так али иначе,
 как будто сказкою какой.
А коли кто о чём поплачет –
его хрустальною слезой
 то ли роса на листья ляжет,
 а то ли жемчугом цветы в лесу
 нарядятся. И под водою даже –
в жемчужную оправятся слезу
дары неведомого царства,
 стихии рыб и водорослей одних;
 подводный мир бескрайнего пространства
на дне сокроет тайну их.
 А терем – чудное творенье,
 и, вроде как, без окон, без дверей;
 жил свет в нём, словно приведенье,
 и днём и ночью - враг теней.
 Терем к ночи становился лунным
 и звёзд вбирал в себя лучи,
 да разливался златорунным
соцветием всегреющей свечи.
 А днём: по-солнечному ярко,
 патлато, по-лесному, густотой,
 по-водному – прозрачною загадкой –
 казалось, терем тот живой…
В себе он с тайною от мира
скрывал цветок божественно простой:
 цвела бесценна, но ранима,
 та девушка с открытою душой.
 Изящный стан Её подобен стеблю.
 Заботливые, ласковые руки – листья.
 А ножки стройно держат землю,
 в них ни намёка, ни корысти.
 А светлый лик, полуоткрыта перси,
 подобные бутону у цветка,
 лишали ум возможных версий, -
 красы мелодия тонка,-
что есть иное в мире краше и милее…
 Она ж не верила в свою красу
 и оттого ещё скромнее
сплетала девичью косу…
Вернусь в рассказе я к герою:
 пленённый дивной красотою мест,
 в душе своей дворец Он строил
 для самой лучшей из невест.
 Она уже сознаньем сны ловила,
 молчала громко тишина,
 по мироколице поплыла
 Её наперсница Луна,
как под балконом кто-то нежно
 слова заветные шептал.
Вернулся к ней наш путник грешный,
 к ногам Её с повинною упал.

***
"Мне без тебя ни воздуха, ни сил…
Бывают чувства скоротечны…
Ведь я тебя не сразу полюбил,
 а значит, потревожил вечность.
 Стараюсь дать тебе поверить,
 но ты сама того не видишь, впрочем:
 перед тобой любой упал бы на колени
 и не вставал бы с них до первой брачной ночи.
 За красотой твоей богатый внутримир,
 гармония изыска и природы.
 И не желал я большего, не ждал и не просил,
 как у небес – приемлемой погоды.
Тобой одной дышу и набираюсь сил.
 Поверь в себя и знай, всегда я рядом!
 Я никого и никогда так не любил,
 не перед кем вот так не падал…"

Она поднялась из покоев,
узнав любимые стихи.
 Себя немного успокоив,
 накинула движением руки
 ночной одежды звёздный сонм,
 и на балконе появилась.
Сошёл с чела ленивый сон,
 и вкруг всё светом озарилось.
Нежданной радостью полна,
промолвила:  - Ну, здравствуй, мой поэт.
 Как долго я тебя ждала…
Вернулся… Сколько лет…
 
- Не молви боле обо мне, прошу.
 Прости меня! Вернулся! Полюбил!
 Свою любовь к тебе я докажу,
 потрачу все остатки сил.
Мне не уснуть без мысли о тебе,
 а с мыслью – просто нет вариантов!
Без сна не может человек, но и во сне
 ценю тебя дороже всех бриллиантов.
 Я богаче всех царей на свете,
 ведь, у меня есть Ты!
 Но мы как полюсы планеты:
 и не сойтись нам, не уйти…
Не верю я, что время лечит,
 лишь прячет чувства в глубину.
 И пусть все начинания конечны,
 но без тебя не вижу я, не слышу, не дышу!
 Твоё счастливое несчастье –
 Тобою признанный поэт.
Твоим Он предан чарам власти,
 и дамой бит его валет.
 Твой самый благородный рыцарь
 врагов сразил и розы спас.
 "Позволь прекрасному случиться
в Любви! не в смерти! в этот раз!"
 Я роз спасённых лепестками
 ковёр и ложе застелю,
 чтоб розы не кололи, а ласкали
 королеву, которую я преданно люблю.
 И буду ждать коленопреклонённо,
 когда же выйдет на балкон
 души моей прекрасная Мадонна,
 и явью станет чудный сон…
 В кристально белом, нежном платье
 Она затмила свет небесных тел.
На руки поднял и в объятьях
 поцеловал, а сна как будто не было совсем...

***
Согрели Ей поэта строки душу.
 Она представила себя…
И молвила Ему: "Послушай,
 а сделай чудо для меня.
 Твой сон, конечно, станет явью,
 когда ты сможешь доказать
 свою любовь. Я не лукавлю –
 ошибки надо исправлять.
Но знай, что это не из мести.
 Ты мой поэт и рыцарь мой,
слуга достоинства и чести.
 Пусть похоронит прошлое покой".
 На сих словах улыбкой озарила,
верталася в покой, где до утра
 ему внимала; чувственно и мило
стихи напевные глаголили уста:

 "Сегодня мне опять не спится,
 повесил сон свой на крючок.
 Черкая чистые страницы,
укладываю буквы на бочок.
 Прекрасен сон волшебных строчек:
 "Ты также непокорна, как скромна", -
 и я поставил здесь бы многоточье,
 настолько ослепительна Она!
 Тебе теплом согретые слова
 я собираю по крупинкам мирозданья.
 Потрачен год, а может, два,
 но всё же, заслужил твоё вниманье.
 Ты мне близка, но, вижу – одинока,
 как свет холодный от Луны.
 Не пожалею никакого срока,
 отдам тебе свои все сны.
Пусть лунный свет другим не греет души.
 Но солнце, ведь, зимою – не теплей.
Хоть я мировоззрение нарушил,
 надеюсь, стало не темней…"

***
А поутру, едва проснувшись,
увидела, как перед Ней
 предстало чудо. Улыбнувшись,
 с него свести своих очей
была не в силах. И не веря
 такой безумной красоте,
 задумалась: кто через запертые двери
 цветы оставил эти мне?
 Конечно, это были Розы,
 что наш герой запазухой носил,
а с ними вместе – сны и грёзы,
 и чувства нежные. Парил
по зале, словно птица,
цветов прекрасных аромат.
В них невозможно не влюбиться,
как в остров счастья, райский сад.
 Ковёр усыпан лепестками, с ним – и ложе.
 По ним Она не смеет сделать шаг.
От удовольствия мурашками по коже
 сбежала грусть- печаль. В её очах маяк –
 блистало наслажденье светом неуёмно.
 И на открытых девичьих плечах
 Она почуяла неколюще нескромно
 влюблённый взгляд. В немых речах
 налились алой краскою ланиты –
знамение стыдливой чистоты.
 Подле Неё, бутонами открыты,
 краснели дивные цветы.
 Они Ей молвили о многом,
 хотя молчали, как могли,
 в одеянии своём, немного строгом,
 творение прелестное Земли.
 Для Неё они свежесть хранили,
 только Ей берегли красоту.
 Её больше жизни любили,
 лепестками прикрыв наготу.
 Ради Неё себя не жалели,
 отдавая свои лепестки;
 ими ласкали и грели
 даму сердца его и руки.
 На цветочные пясти ступив королевой,
 неповторима, но скромно мила,
 бесприданницей, невестой несмелой
по цветочным волнам, будто пена, плыла.
 Вновь вышла на берег чертога,
 ласковый взор, словно длань, простерла;
 на Неё изобильем из рога
изливались ручьями слова,
 которые молвил чудесно
 Её поэт и печальник.
 Воистину слыли слова и не лестно –
свой нос не подточит комарик:

***
"Как Ваша жизнь, моя властительница чувств
и дум хранитель безмятежный?
Без Вас храм жизни холоден и пуст,
но вы одна в нём тёплым лучиком надежды…
Я беспокойством ратую за Вас,
мне Ваш удел не безразличен.
И это не высокопарность фраз –
я чувством к Вам не ограничен.
Как жизнь, поведайте, лукаво не тая, -
и я порадуюсь, а погрущу – тем боле.
Ведь Вами пита чаша бытия,
и небеса подвластны Вашей воле".

***
- Скажи, где берешь ты вдохновенье
 красивое такое для меня?
 Оно как ангельское пенье,
 что Эхо вторит день от дня,
 и где нашёл ты это чудо,
 соцветье розовой волны?
 Ужель тебе всё по плечу? Но…
 безумно как они милы.

- Они тебе, ведь, сами всё сказали,
 любви застенчивый цветок,
 как с Музой мы их сберегали
 лишь для одной в урочный срок,
 который плюсной наступил сегодня
 на циферблат отмеренных часов.
 К тебе за полночь я по сходням
 зашёл в опочивальню снов.
 И, не мешая твоему покою,
цветы оставил у ночных светил.
 А дальше - они сами, я не скрою,-
  "раздеваться" их, поверь мне, не просил.
 Мне жаль, что видеть ты не можешь
 мою любимицу – Джоли.
 Ты с ней порато схожа;
а вот кольцо её, смотри.
 То от неё тебе подарок,
такого нет ни у кого.
 В нём круг чарующих загадок
 и ещё таинство одно.
 Она мне вдохновение даёт.
 А я тебе его вручаю
 и образ твой, как небосвод,
 я на руках, что облаках, качаю…
 
Кольцо к персту Её пришлось;
они касалися друг друга взглядом.
 И чувство потаённое в груди тряслось,
 Она была безумно рада.
И поцелуем одарила
его застывшие уста…
Любовь над озером парила,
 и наполнялась ею высота.

- На завтра королевский бал назначен.
 Так на него придите Вы.
 Но это, право, ничего не значит,
 так что – не теряйте головы.
 Да, вот ещё: найдите слово,
 чтоб сердцу заменить "болит".
Оно, конечно, стоит дорогого,
 но  пусть покойствие царит.

Немало рыцарей добиться
 Её пыталися руки.
 О том в народ молва струится:
Она с одним, Она с другим…
Но как пусты все разговоры,
 что расходились "по душам"!
А слухосплетняя проворна
 и яд свой лила по ушам!
Из кавалеров каждый думал, что с тобою,
злопотребив  Её безмерной добротой.
 Она – одна. Я тайны не открою,
 и будет с кем, но только лишь женой.
 Никто  ещё ведь не добрался
 до перстня на Её деснице,
 что, по обычаю, снимался,
 когда Она в окно светлицы
 смотрела через белы облака
 на длань природы. Одиноко
 ждала прикосновения рука,
 печаль Её тянулась сроком…
Никто из молодцев не смог
 добраться   до окна светлицы
 ни на коне, никак иначе. Лишь у ног
 Её кружили, будто птицы.
 А он непостижимой наглостью своей,
 противу всех, кольцо Ей подарил;
 безмерной радостью пленительных очей
 Он для Неё признания творил.
 О правде отношений знают только двое.
 Их правда – чиста, не горька.
 А коли нет, то не были б герои
 сей былью вручены векам.

***
И вот настал тот светлый час,
когда в дворцовой бальной зале
растаял вечер, как свеча,
 где пары мило танцевали.
 Где песни прежние звучали:
 "… был тусклый свет, и музыка плыла…"
 Их искушённым видом провожали,
и только с ним Она была.
 И где, конечно, вечный вальс
 своим движением по кругу,
 с любовью светом обручась,
душевных чувств затеял вьюгу:   
 
Вальс
***
На белый вальс ваш приглашу,
я для себя решила.
 Вниманьем Вашим я дышу
 и Вас не позабыла.
 Ах, как красивы те цветы,
 что Вы мне подарили.
 Сквозь грусть привычной суеты
 они к себе манили
 пьянящим ароматом чувств
 и лепестками нежной веры.
 Они – творение искусств,
 им нет цены и меры.
 "Ах, благородный рыцарь мой,
я приглашаю Вас на танец".
 В  ответ – кивнули головой
 Вы, скромно улыбаясь.
Нас подхватил движеньем вальс,
 но поначалу Вы смущались,
 как танцевали первый раз
и с Вами мы общались.
 Но нежно Вы меня вели –
земли я не касалась,
 и взгляд с меня не отвели,
а, может, мне казалось.
 Я целовала Вас в уста,
 Вы поцелуй мой заслужили.
Оркестра музыка с листа
 лилась, и мы кружили…





***
Кружили пары вальс
в дворцовой, светлой зале.
 Оркестр играл для нас,
 мы никого не замечали.
С Вами кружился мир,
 такой волнующий и чистый.
И дирижёр движеньем лил
 оркестра звук лучистый.
Горели тысячи свечей,
 но перед Вами меркли.
 Ваш взгляд исполненных очей
 стал для меня заветный.
 И я тонул в Ваших очах,
 не закрывая вежды.
 В моей душе пылал очаг
 безудержной надежды.
Вино в бокалах – на успех-
 играло и горело.
 Улыбка Ваша, милый смех,
 божественное тело…
На белый танец приглашён
 и тем польщён безмерно,
 но, всё ж, в движениях смущён.
 Вы видели, наверно?
Касался свет Ваших плечей,
 и грудь стеснялась от вниманья.
 И неуверенность речей,
 и близость томного дыханья…
На откуп музыке отдам,
всего не вымолвить словами,
 те чувства, что я испытал,
к прекрасной, милой даме.
 Моё ты сердце не ревнуй,
 ведь, я люблю сильнее.
 Она дарила поцелуй –
 награды нет милее.
 Но жаль всему приходит час,
час окончанья неизбежный.
Кружили пары вальс,
 волнующий и нежный,
 кружили пары вальс,
 и ласковый, и нежный…

***
Волненьем чувств ещё кружили
они от бала до утра.
 Над тёмной ночью звёзды плыли
 по куполу природного шатра.
 Давно растаял милый вечер.
 И каждый, полон впечатлений,
 ждал с придыханьем новой встречи.
 И падал лист уже осенний…
Он для Неё искал слова,
Она от радости молчала.
 И начиналась новая глава,
 как путь их отношений каравана.
Над лоном песчаного моря
 оазис любви и надежд возвышал
 прекрасные древа конвоя,
 что тайну глубин окружал.
 Хранитель запасов живительной влаги –
 он в дымке дрожащей воздуха стыл.
 Его не сломили набеги, атаки
 бури песчаной и солнечный пыл.
 И был он им ведом один на двоих.
 Лаская пленительной негой.
 Тянулись мечты в одеяньях своих,
 сгорая в пространстве кометой.
К ногам Её уже к утру
 упали, словно листья, строки,
 подобны пламенем – костру,
 а содержанием – истоки.
 Какая умница Джоли:
 как странник страждущий  - с сумою.
 Он был недавно на мели,
 теперь поёт любовью: 

***
"Теплом осталось на губах Твоё "непростое спасибо",
 и в памяти: вечер – один на двоих.
 А солнце тогда по-другому светило,
 был самый счастливый и радостный миг.
 Был я пьяный от чувств и твоей красоты.
Ты не веришь в неё и напрасно, -
 на тебя отраженьем смотрели цветы,
 любимы тобой и "безумно прекрасны".

***
Ему с открытым упоением внимала,
улыбкою подчёркивая чарующую власть.
 Отнюдь, Она не колдовала
 и чувства не желала красть.
 Она в тайне хотела, чтоб сбылось:
 чтобы рыцарь, и на белом коне…
А когда мечта проявилась,
 не поверила в счастье. И, словно во сне,
Она в себе ответ искала,
 Всевышнего просила: "Пособи!"
 и к сердцу разумом взывала:
"Вот Он; ты слышишь? Полюби!"
Отброшу схему предысторий.
 Они тускнеют перед тем
чудесным сонмом аллегорий,
 что нам доступен, но не всем.
 Все действия сочетанным мгновеньем
я постараюсь описать.
 Их от него я слушал с упоеньем,
 рассказ не смея прерывать.
Сложу я словами поэта
 как время событья вершит,
поскольку было всё это
 мне не дано пережить.
 Да, мы все несовершенны,
но лишь в стремлении к нему
 мы выгоняем яд из вены
 и открываем истины уму.
 Нет в совершенстве точки настоящей,
суть прошлое и будущего нить,
 влекущая загадкою манящей,
что нам и позволяет жить.
 И в свете нашем всё нейтрально;
 события мы сами красим в разные цвета.
 И оттого звучат до ужаса банально
слова: то – хорошо, то – плохо, это – пустота.
Всего однажды чёрной полосой
окрасив то или иное,
 ей красим всё перед собой,
 к себе притягивая лишь плохое.
Только изредка разбавит суеты
густая тень сухие краски.
Чтобы сокрыть холодные черты,
 мы цвета белого натягиваем маски…
Но эту грубую подделку
легко, конечно, распознать.
 Так стоит ли идти на сделку,
 чтоб обратиться чёрной полосе подстать?!
Ответ, вопросом вечным обречённый,
 за каждым будет, право, свой.
 Его, как панацею, ни один не даст учёный,
 пусть даже с самой светлой головой.
 Не видим мы и дальше собственной руки,
 а по сему слепы, да и к тому же глухи.
 Делам заранее навесив ярлыки,
 мы кривотолками притягиваем слухи.
 Но вижу я, имеет смысл
 всю цепь событий красить в светлые тона –
тогда уравновешен коромысел,
 и суть глубиночистая видна…

Старик замолк и взором непонятным
 смотрел как будто сквозь меня.
 Сказ становился более занятным,
загадки истины храня.
 Молчал довольно долго мой сказитель
 и будто что-то вспоминал.
 Душа его – спокойствия хранитель,
что мудрости наполненный бокал,
стала прозрачной – я увидел
 и оборотом мысли прочитал…
Пал с высоты земной мой идол,
которого я слепо почитал.
 И улыбнувшись, он продолжил:
 

… герой перед дворцом Её витал.
 Но рядом кривотолки свои рожи
 являли отражением зеркал.
 Здесь слухосплетняя ползучим гадом,
 шипя и извиваясь как петля,
 вновь поразила кровь гнетущим ядом;
резвилась, слухи сплетнями кроя:

- Ну, посмотри, ну, разве ты не видишь? –
Она с другим, не для тебя.
 Ты опоздал и дело не осилишь.
 Она живёт, обман тая…

- Мне ревность чёрною вдовою
пыталась сердце растерзать;
а искушение – польстивою игрою
 хотело ядом сладким покарать.
 Их участь ведь, тебе известна?
 Пора с тобою счёты мне свести.
Сражу тебя я словом честным,
 не стой мне больше на пути.
 Я люблю Её и принимаю,
 какая есть Она, и счастлив тем.
В твои шипящьи игры не играю,
 твой яд в тебе самой сгорел!


Песня о слухосплетней змее

Жизнь очерчена и отмерена,
свой отрезок шагаю вверх.
 Время движется неуверенно
в направлении на успех.
 Бой не равный и не объявленный
я встречаю лицом и в грудь.
 Только змей, не единожды обезглавленный,
норовит огнём отрыгнуть.
 Ядом жалит змей, не смиряется,
 из последних сил травит зло.
 Перед гибелью своей ухмыляется, -
 вот, и мне бы так повезло!
Мне б добить его, шею вывернуть.
 Только как–то всё не с руки.
 Оземь брошенный, змей пустился в глубь
 той гнилой, протухшей реки:
 где слухи ширятся, слухи множатся,
 распускает щупальцы спрут,
вяжет сплетнями гнилорожими,
 берёт каждого – и под суд!
Хорошо ли там? Там, под плахою?!
 Этих слухов и сплетен нож
пустит кровь ручьём под рубахою,
 белой-белою. Красным выльется ложь!
 И любовь моя, цветом схожая,
 расплескается по земле.
 Грусть-тоска, неумытая, перехожая,
 след оставит свой на челе.
Точно было б так, как рассказано,
 только есть, увы, то одно:
 за ошибки мы все наказаны.
 Наказание – тянет на дно.
 Ложью красною змей насытился,
 отросла его голова.
 Со спины ко мне, гад, приблизился;
зубы острые – в "ахиллес" – и хана!
 На колени пал; болью скорченный,
 как подранок беспомощный полз.
Жизнь былая из знаков и чёрточек
 пред глазами ложилась на холст.
Край земли, горизонтом очерченный.
 Я над пропастью, шаг – и полёт!
Змей победой своею одержанной
очень рад, только верх не возьмёт.
 Надо мною стоит, слизью капая
 с ядовитых иголок своих.
 Я же землю жру, в пропасть падая,
 незаметно срываясь на крик!
 Звериный. До дрожи в конечностях
 шею аспида сжал в кулаки.
Онемел на мгновение змей перед вечностью,
зашипел и как будто затих.
 Но любовью залив всю вселенную,
 на себя примеряю возможности птиц.
 С мечтою своей сокровенною
убиваю змею - камнем вниз!
 Улыбаюсь я от поветрия,
 значит, всё-таки мне повезло!
 Проиграла ты, слухосплетняя;
 я живой всем ядам назло!
 Проиграла ты, слухосплетняя!
 Я живой! А тебе – западло!

***
 Сразив коварную змеюку,
герой наш молвить продолжал.
Природа мнила его звуку,
 а воздух в такт ему дрожал:
"Да. Задала ты мне задачу:
придумай слово, ты ж поэт.
Пусть сердце не "болит", а как-нибудь иначе.
 Пусть будет "да", не будет "нет".
 И я счета все обнулил,
 искал загадочное слово.
 В нём суть и отражение любви,
да и не может быть иного.
 "Да" будет, лишь повременить…
Похоже, ты права и снова:
 хотел "болит" другим я словом заменить,
 да только нет такого слова!

Я подобен сейчас герою былины,
 ты меня не берёшь, хоть я есть у тебя.
 Мы с тобою душою едины,
 даже просто молчанье храня.
 Да, я верю тебе, хоть ты говоришь, что не стоит.
 Я не слеп и не глух от прекрасной любви.
 Я романтик. А счастье приходит
к тем, кто любит, не скрывая чувства свои.
 На край света?! С тобой?! Нет проблем!
Пожелаешь - унесу на руках.
По карте звёздных космических схем
 мы отыщем его наяву и во снах!"

***
И красота Её проснулась,
набралась сил и расцвела.
И, словно дланью, прикоснулась
 печалью скрытого чела.
 До пор иных невиданной свободой
Она парила в облаках.
 Её, как тело небосвода,
 качал как будто кто-то на руках…
Она поэту радостно внимала,
 но всё ж молчала. Отчего?
 Она обманывать не стала
и не себя, и не Его.
 Он без бремени ждал у окон.
 И под ноги Её падал листвою.
Тянулся патокой имени сон,
 той, которая ждала героя.
 Был Он прост и от этого – мил,
без коня и слуги и доспехов.
Но Её так красиво любил,
а Она была благодарна за это.
 И однажды спустилась к нему –
 хранитель тревог и сомнений.
 Случился их разговор поутру
 у подножия гор, где олени
 свои обходили луга,
жизни обилием полны.
 Вечные сверху смотрели снега
 на манящие снизу пологие склоны.
 Где меж ними теченьем вилась,
 срываясь с порога к земле водопадом,
 на перекатах задорно резвясь,
 река; с ней тянулась прохлада,
 впадая в волшебное озеро сна,
 в нём звезд находила пучину.
 Смотрела на небо царевна-волна,
свою разгоняя кручину.
 Спал рядом спокойствия вор,
 ветер свободный – могучая сила,
 не беспокоил сегодня простор,
Она его в том попросила.
Ступил сизый ангел на свой пьедестал,
высоко-высоко над облаками:
 "Ну, что? Ты  нашёл, что искал?
Так молви о том ей устами".
 И молвил Он: " Я пред тобой виновен.
 И в том, что я Тебя люблю.
 В своих страстях не обескровлен,
 и за слова свои – я голову даю.
 Хотя слова перед Тобою, буквы, слоги,
 мелодии и звуки: все – немы.
В моём скелетом справленном остроге
 они пожизненно заключены.
 В моём сознаньи тени нет сомнений,
твой образ чист, как не крути!
Перед Тобой одною - на колени! –
 моё безмолвное признание в любви.
 Перед Тобою на колени припадаю,
с рукою сердце отдаю.
 Себя достойным не признаю,
 пока не скажешь, что – люблю!
 Я на Тебя, бесспорно, права не имею
и грань свою не преступлю,
 но зла я семени не сею
 и поведенья не сменю"…

Был час судьбой сей не минуем:
 Он сердце вынул из груди,
 Ей подарил, а поцелуем
 в Ней струны чувства разбудил.
 Обняв Её красы колени,
 Он голову, как мастеру заплечному, склонил.
 Сомнений колких испарились тени,
Её он истинно любил!
 
"Ах, рыцарь, милый мой", - ему
 она так грустно говорила, -
 "прости. Я понимаю, только не могу,
 коль разум с сердцем не сдружила.
 Коль совесть властвует над мной,
 Тебя, родной, не обманула.
 Ты настоящий мой герой"… -
 речь прервалась, Она всплакнула,-
 "Что дальше делать мне с Тобой?
Да и с собой? – не знаю.
 Откуда взялся Ты такой?!
 С Тобой и без Тебя – страдаю"…

***
Песня невесты

Отчего я Тебя не люблю?
Отчего я с Тобой не рискую?
 Не отдам никому, зарежу, казню!
 До смерти Тебя зацелую!
Боже, дай же мне чувств,
 коли выбор мой, всё-таки, Он;
 сними с души моей груз,
 дай поверить, что вижу – не сон.
  Мой благородный, незабвенный рыцарь,
 очам не верю и кляну…
Ты наяву, а мне  не верится и мнится,
 и отчего так, не пойму.
 Твоих страданий всех довольно,
 перед Тобою мне вины не исчерпать.
 Прости меня, мой узник добровольный,
 твоих надежд не в силах оправдать.
 Не знаю я, что с нами будет дальше.
И слов мне нужных не сыскать,
 но поклоняться лжи и фальши,-
 что душу бесу отдавать…

***
- Без Тебя тяжело, и с Тобою – не легче,
только верю и знаю одно:
 другую, как Ты, я не встречу,
 мне ужасно с тобой повезло!
 Перед тобой не стану мелким бесом рассыпаться.
Я это дело не приемлю.
Своё желание остаться
 я закопаю в эту землю.
 Мне снизошло, как откровенье,
 ( я отпущу привязанность свою),
 прозрачной сути ясное виденье,
теперь я безболезненно люблю.
Люблю: де-юре – безответно,
де-факто – вижу, не совсем.
 Моя любовь прозрачна и конкретна,
 без сложных, никому ненужных схем.
Моя любовь всё долготерпит, переносит
 и, милосердствуя, у зависти не примет груз,
 не раздражаясь, гордости не просит,
  не мыслит зла, с бесчинством не заключит уз.
 Моя любовь не ищет своего,
 не превозносится, а верит
 всему, всё покрывает и надеется всего,
 неправде - радости не сеет;
 сорадуется истине всегда и вновь
 иного повода сомненью не даёт;
 и никогда моя прекрасная любовь
во тьме и свете не перестаёт.

***
Ох, знали б вы, какие муки
предстанут той, что изберёт
принять поэта на поруки
и этот крест по жизни пронесёт.
 Но не страшил Её такой удел,
 в Ней правда верная цвела.
 Духовной силы сей пример
 и слиток чистого добра.
 А что творилося в их душах
мне словом, право, не объять.
Но ангел им шепнул на ушко,
чтоб им покойствие сыскать.
 Слышна была птица надежды,
малиновый реутов звон;
земные открылися вежды,
 и в явь перешёл чудный сон.
 А за услышанным их взоры,
 дыханья слились в одново.
 Страстей красивые узоры
 спокойствием оправило чело.
 Он снял с Неё вины одежды
и бросил в озёрную гладь,
 где отражалась, как и прежде,
 стройная звёздная рать,
 которая вышла на берег по зову,
 их светом своим окружа.
 Цвет воздуха стал бирюзовым –
это сочилась душа.
Но свет одного лишь светила
 его согревал. Ароматом дыша,
 краснели цветы – те, что любила
Она, как они, хороша.
 Ледник на вершине заплакал слезою,
 и ручейком по каменным щекам
сбежала вниз она, где под горою
 струилась времени река.
 Пройдя пороги, водопадом канув,
 влилась слеза в озёрный, ласковый простор,
 где хлад, подобно великану,
 своё огромно лоно распростёр.
 Сковало льдом озёрное зерцало.
 С открытых голубых небес
 парило невесомое начало –
 калейдоскоп несбыточных чудес.
 То снег кружился белой негой,
 творя элегию любви,
 и шёл за ними следом,
 у ветра выиграв штиль в пари.
 Сколько веков лежал, не тая,
хладный старик заснеженных вершин?
 В их отношеньях не конец, а запятая –
 так вседержитель предрешил.
Осеребрил Он негой их ресницы.
 И снег кружил, божественно сверкая,
 как то перо таинственной жар-птицы,
 словить которую мечтают.
 Играло время каруселью впечатлений.
 Он от любви, не оглянувшись, уходил.
 Хранитель дум и милый гений –
 печальным взором озарил.
 На снежном том ковре остались
 его согретые добром следы.
 Вот так они расстались,
 но в этом нет лихой беды…
***
На сцену тайны небосклона
вновь поднялась печальная Луна.
Её приветствовал поклоном
 печальник звёздный. Тишина,
одета звёздным ожерельем,
 не заглушала Эхо, что вторило ему –
 созвездию поэта Водолея.
 Он молвил, глядя на Луну:
 
"Я гением твоим ведомый странник,
 благоуханием чарующих надежд.
Да, я тебе небес посланник
и охранять приставлен от невежд.
Ты дать себе ответ не можешь,
 к чему тебе так повезло,
 и неизменно свою совесть гложешь –
наоборот: её и ей назло.
 Ответ мне ведом и тем боле
 прошу тебя с плечей своих сорвать
 тяжёлый груз вины, одежды боли
 и впредь их на себя не одевать!
 Сейчас же потерпи немного,
 и я ответ открою и тебе.
 За всё, что есть, уж не судите строго.
 Давно известно, суд не на земле".

***
Старик свой сказ на сем окончил,
а я, не понявши, его спросил:
 "Что было дальше? Аль не знаешь точно
или чего-нибудь забыл?"
Старик ответил, улыбнувшись:
 "Тебе я всё, мой друг, сказал", -
 дополнил после, поперхнувшись,-
"а коли не понял, то плохо внимал.
 Но так уж и быть, свой рассказ подытожу
 и более слова тебе не скажу.
 Не видал я людей,  с ними схожих,
  и знанием их дорожу.
 
Он без бремени ждал у окон
 и под ноги Её падал листвою.
 Тянулся патокой имени сон,
 той, которая ждала героя.
Был Он прост и от этого мил,
 без коня и слуги и доспехов.
 Но Её так красиво любил,
 а Она была благодарна за это.
 Он мог одним взором любить,
 таким любят только поэты,
 и, смотря на Неё, не мог говорить,
 ожидая её непростого ответа.
Был Он не при деньгах, но богат благородством.
И достатком своим не скупился пред Ней.
 Светила мечтою Луна – холодное солнце,
 и была ему всех на свете милей.
 В благородстве Она ему уступать не хотела,
 не веря своей неземной красоте.
 Но признаться себе отчего-то не смела –
вот Он, рыцарь на белом коне…
Он же видел Её осторожную робость,
 отчего, поначалу, себе не позволил уйти;
любил Её не поддельную скромность
и когда – оставались одни.
 Он не раб Её, не слуга
и не пленник темницы невольный.
 Даже вечные тают снега…
Он казался себе Её не достойным
и неволить Её не хотел,
хоть и мог бы украсть в сей же час.
 Он согласия ждал и не смел,
 всякий раз, всякий раз…
А Она лишь молчала в ответ,
 но Его как никто понимала,
излучая приятный, немеркнущий свет,
 и Его светом тем согревала.
 А наградой ему был её поцелуй.
Он от счастья немел, а потом
плавным теченьем серебряных струй
 слились два дыханья в одно!
 Их взлетели слова из разомкнутых уст.
И, услышав, подумал Всевышний:
этот вечный, красивый союз
 на земле будет точно не лишний!
 Пролилось божьей росою с небес
 на них благословенье.
 Много в мире вершится чудес
с незабвенных времён сотворенья!
 Сказка сбылась, а была ли то – сказка?
Эту быль для неё он писал.
 Любовь на земле разумно - прекрасна.
 Он любил и Она, . . .  ставлю, финал.

















Песни героя (в кабаках)

1.
Красавицы могли, (а многие - хотели),
со мною рядом быть, (а кто-то – лишь меня),
 в своей коварной, но заманчивой постели,
 с другим «апельсина» не деля.
 И я бы мог, не подавая вида,
 уйти из них бы всех  - с любой,
но: глотайте зависть и обиды,
поскольку буду я с Тобой!
На вечере цветов, где оплавлялись свечи,
 был тусклым свет и музыка плыла.
Своею красотой ты разбавляла вечер
и то вино, которое пила.
С таинственностью мифа Атлантиды
 тонул в твоих глазах герой.
Нас провожали искушённым видом…
"Спокойно! Эта девушка -  со мной!"
 Был поцелуем вечер не испорчен.
Ради такого, точно, стоит жить.
С Тобою рядом днём и ночью
дышать - равняется любить!
Сомнений нет, Ты не спешила,
осознавая бренность бытия,
 и в этот вечер для себя решила:
с Тобою буду только я!

2.
Связала руки мне гитара-
 моя приговорённая вдова.
Мы с ней:  два сапога  - пара,
 как с ветром вольным – голова.
 На свой вопрос ответа не нашёл,
трагически, не побелев виском,
уйду я в тот же день, когда пришёл,
не сожалея о былом.
Порвались отношенья, словно нить,
 и, как вода, ушли в песок;
и вновь возникло: "быть или не быть",
как пулей продырявило висок.
Отверстие в виске – есть чёрная дыра,
за нею всё, что раньше было...
Любовь не разожгла во мне костра,
а время - быстро потушило.
Я холоден стал, верно, но не умер.
К чему гадать?  Меня, ведь, не исправить.
В моих поступках, общей сумме,
слагаемых не переставить.
Но кто сказал, что сумма не изменна?!
Константы нет, темно в пути…
И я тяну струною нервы,
по ним пуская импульсы свои.
Осталось их закоротить,
и вот на "плюс"  кидаю "минус"-
 Искра! И заново пожить
хотелось, но не получилось!

3.
Нет пока иной причины, чем по имени дивчины,
от которой становлюсь я в один миг другой.
Как река адреналина по артериям игриво,
 Ох, разлилась ты, словно знак небесный мой.
Мальчик серьёзный улыбается
 ему такое очень нравится -
 всё то, что делает она,
такая вот стервозина.
 Не время нынче каяться
 да тосковать- печалиться,
 когда о многом говорят уста
 улыбкой девичьей с холста.
Глаза твои бесстыже-лисьи
читали мои мысли,
 и безоружная сражала ты меня,
 лаская и любя.

4.
Отпали все сами собой
мои случайные подруги.
Я стал дышать одной тобой,
 забыв терзания и муки.
 Тебе меня не схомутать,
а мне тебя не переделать.
 Но кто сказал мне век не открывать
на то, что рядом, в самом деле?!
Перед одной колено преклонил.
Плевать, что был поступок праздным.
Ах, сколько времени и сил…
Но как чертовски ты прекрасна!
Так что ж? Выходит, полюбил?
Сколь ни скитался, но в итоге…
Прошу, меня ты обнули,
и брошу я себя тебе под ноги!
 Как рыцарь средневековой,
 стрелой Амура поражённый,
 доспехи сбросил пред тобой;
 теперь я пленник твой влюблённый.
Я обещаний не даю и не прошу,
Сдаюсь тебе, как победителю, на милость.
Тобою я безумно дорожу
 и буду, что бы ни случилось.
 Уверен, лучше всяких слов
моё признание немое
 и сотни самых сладких снов
 тот миг, когда нас только двое.
 Так что же: быть или не быть?
 Или в словах пустые звуки?
 Не дай себе меня казнить,
 и я возьму тебя на руки.
Не дай себе меня казнить,
 ну, что? Берёшь поэта на поруки?

5.
В твоих глазах я видел радугу.
И дождь прошёл, прошла гроза
- всё стороной…
Любви к тебе я не загадывал.
Не верь слезам…
А я не верил то, что ты со мной.
А я не верил в наше счастье то, случайное.
И как могло оно произойти?
Но словно с яблонь дым
 прошло моё вчерашнее отчаянье;
 тебя я встретил на пути
 и понял, что любим.
 Смешно и просто получается:
Хочу сказать, да не найти слова.
Одно "люблю"
 из уст и сердца вырывается.
И голова пьяна,
когда я на тебя смотрю.
Сольются вместе два дыхания,
как две реки  - течением одним
Два разных берега,
Поверь, не наказание.
Я так тобой храним,
что тают вечные снега.
Пусть даже всё когда-нибудь кончается.
Я не хочу об этом думать и жалеть.
Себя кляня,
перед тобой готов раскаяться,
Хочу тобой дышать, тобою петь
любовь моя.

6.
На древе жизни бытия
простая истина созрела:
 для королевы нужен хулиган от "А" до "Я",
 для хулигана – только королева!
 Известно всем, минус на плюс
 рождают замыкание.
 Я, хулиган, к тебе стремлюсь,
ты, королева, даришь мне внимание.
 Надежды важное звено
портрет рисует будущего смело.
 И на портрете вместе, заодно
 тот хулиган и королева.
 Прекрасен миг, прекрасен час
 и, я уверен, будет вечность!
 Они продлятся лишь для нас,
 как горизонта бесконечность!

7.
Хризантемы и герберы я дарил тебе не первый…
Но не в этом дело и не в этом суть.
Хризантемы и герберы эти все для королевы,
 а не для кого-нибудь.
 Но, просыпаясь, я в бреду,
 с другою ночью обречённый,
 видел ту, лишь ту одну,
 в которую давно влюблённый.
 Мне надоело жить в плену
 и постоянно выбирая или-или,
 любить одну лишь ту одну,
 но, как ни странно, спать с другими.
 Я суеверий с детства не копил.
 Кто ищет, то всегда ль находит?
И сам себя приговорил
к минорным звукам всех мелодий.
 И разорвав ещё одну струну,
 а их все меньше остаётся,
 боюсь, а вдруг, не дотяну.
Без той одной не так поётся.
 В который раз любовь в себе я похоронил.
 Уж скоро мест не будет для надгробий.
 Я сам её приговорил.
 Другого, право, не выходит.
В бессильи расписаться? – Не  могу!
 Что ставить: точку или запятую?
Я от себя никак не убегу –
 всегда выносит на кривую!
Жалею только об одном.
Что не сказал тебе о чувствах тет-а-тет я,
 и обманул себя вчера, сегодня и потом
 на мой вопрос не будет никогда ответа.