Малая поэма

               Час зачатья я помню не точно...
                В.С.Высоцкий
ПРОЛОГ
Брёл по Парижу пьян и лих
Отчаянный бродяга.
И про себя какой-то стих
Хрипел и тихо крякал.

Вокруг поблескивали в нож
Громилы переулков,
Но не знакома ему дрожь, -
За пазухой бутылка.

Пройдёт чуть – чуть и отхлебнёт,
И снова шепчут губы
Про море горя и невзгод,
И пройденные тюрьмы.

Про шрам на теле и рубцы
Сокрытые под кожей.
И волки выли от тоски
На сумерки похожие.

Монастыря последний звон
Ударил ему в спину:
- Прощайте, Франсуа Вийон,
Во имя Отца и Сына.
         
И он ушёл через Париж,
Через редут веков,
Оставив свой последний стих
Трактирщице в залог.

ЭПИТАФИЯ
Герои прошлые мои,
Есенин, Пушкин, Магельаеш,
Побудьте нонеча одни.
Теперь к другим я поспешаю.

Ведь чем я старше становлюсь, -
О прошлом чаще вспоминаю.
Позвольте с вами поделюсь
Мне дорогими именами.

Со мной в квартире в те года,
Когда я плакал аж до рёва,
Мадам Плешивцева жила,
А рядом Валька Бочкарёва.

И Вальки мать ещё жила,
Её все звали Балабошкой.
Потом Намнясовых семья,
И приходил сюда Серёжка.

Я с ними рос, учился жить.
На кухне общее всё было:
Кастрюли, вилки и ножи
И, чтобы руки вымыть, мыло.

Я здесь родился. До того
В квартире довоенной
Родились мама, брат её
И возвращался с тюрем Гена.

Ещё скажу я о друзьях
Из первых лет моего роста:
Андрей, Марина. С ней в кустах
Друг друга трогали мы просто.

И Витька был, я с ним дружил.
А в старом доме, что напротив,
Дедмиша с бабой Дашей жил
И приезжал дядя Володя.

И ту квартиру помню я.
Встаёт вот живо передо мною
Сергея Гусева семья:
Лариска, мама (Рогалёва).

Ну, хоть садись, пиши роман.
Случались склоки, споры, драки.
Становкин Петька вечно пьян
И бабка Груздева на лавке.

И Файка с дымом изо рта,
И сын её туберкулёзный.
А вот Онучкиных чета, -
У них был первый “телевёзир”.

Шабанов Толька и Сявась,
Калганов, тоже Анатолий.
А вот какая была власть,
Я вспоминаю просто с болью.

Но не она мне, люди, бог.
Нет, для меня судьба святая -
Любимый Красный уголок
И даже бабка Гробовая.

Сараи милые мои,
Качели за сараем.
И на коленках синяки
С тоскою чистой вспоминаю.

Где б я не был и где б не жил,
Но пыль Ново-Садовой
Нет, не сотрёте из души,
Как мёд вы вересковый.

Года текли как ручейки.
И всё менялось, не стояло.
Куда-то люди все ушли,
Осталась только мама.

Потом в бараке жили мы,
Где “Буревестник”, ЦУМ “Самара”.
Про то слова мои скупы -
Там баба Саша умирала.

В футбол  я там во всю играл
И постигал азы хоккея.
И иногда мне забивал
Приятель Лёха Козаченко

Цветковы там, Пантелюки,
Шишватов, Зубарев, Тумасов…
Остались где-то позади.
И все товарищи из класса.

Да и барака нет того…
(Другой Барак теперь, Обама.)
А дому “восемь” повезло:
Стоит он как театр драмы.

И двухэтажный дом стоит,
Где тридцать лет я прожил.
Отец в нём умер, а зарыт
На кладбище “Рубёжном”.

Немало немцев было там:
И Шотт, и Парфенгуты,
По кругу также шёл стакан,
Конфеты “Футы – Нуты”.

Здесь жил когда-то Макашов.
Не генерал, - по кличке “Борман”.
Ему кричали все: “Сашок!
“Москвич”-то твой поломан!”

Их тоже нет уж давно.
Кажись уж третье лето.
Ни Образины, мать его,
Ни Мишки – Президента.

И завершая трудный шаг,
Я подскажу, мол, всё в порядке,
Что даже, может быть, спектакль
Про то поставить на Таганке.

Там в эпилоге тушат свет,
На сцену выскачут безумно:
Пастушин, Дудочкин и мент,
И даже Васька Абакумов.

Они опять, как и тогда,
Подвалят вместе к гастроному
И понесут три пузыря
К бабвалиному дому.

Но вот и занавес закрыт.
Любой кончается спектакль.
В буфете стол уже накрыт,
За всех там пьянствует Лохматый.

ЭПИЛОГ
Устал. Надо б прилечь.
Говорят, скоро лягу
Под прощальную речь
Приглашённого дьяка.

С его лёгкой руки,
Во сияньи креста,
Упадут пятаки
Прямо мне на глаза.

           июнь - июль 2010 г.