Памятные осенние листья

В том самом году пустыня ринулась покорять чужие владения. Она накатывала свое бугристое тело на городские предместья, поливая обитателей ядовитой пылью. Она дышала жаром на прохожих из каждой водосточной трубы. Проникала под жестяные крышки бутылок с прохладительными напитками. Из окон на засыпанные брошенными машинами дороги смотрели высушенные немигающие глаза людей, которых стихия неминуемо лишала жизни. Стены тех квартир, где денег водилось больше, были увешаны талисманами, спасавшими ненадолго от незримых пожаров, хаотично разгоравшихся то там, то тут. Створки настенных оберегов беспомощно захлопывались, когда по всему городу отключалось электричество.
Каждый день всё больше и больше людей уходили за песчаные барханы, надеясь по дорожному атласу отыскать путь к горам. Порой, несколько смельчаков отваживались взобраться на пожелтевшую громаду городской администрации, они выстраивались на смотровой площадке с морскими биноклями, телескопами, длиннофокусными объективами, устремляя взоры к трепещущей от зноя линии горизонта, в надежде увидеть отблески ушедших приятелей, друзей и близких. Но раз за разом, спустя четверть часа, под единогласные удивленные всполохи толпы, с верхотуры сверзались дорогие оптические приборы, образовав за прошедший с последнего дождливого четверга месяц огромную блестящую гору. Вслед за выброшенной техникой, сползали по лестнице ее хозяева, разбитые и треснувшие, словно собственные окуляры и подзорные трубы. "Только руки" - катился за ними по пыльным ступеням утробный голос.
Вместе с отважными путешественниками уходила из города хозяйка этой планеты - вода. Люди прислушивались к стону водопроводных труб и посменно дежурили у фаянсовых ракушек, тщетно крутя барашки забитых песком кранов. Воды в акватории городского пруда оставалось по щиколотку, но и той было не видно под толстым слоем страждущих, улегшихся лицами в эту мутную кашу прямо в своих дорогих костюмах и нарядных вечерних платьях.
В самые душные часы, у главной святыни, можно было видеть человека в голубых очках, который разбрызгивал вокруг себя безнадежные речи о том, что Бог уволил садовника. Самые добрые люди давно нашли в себе силы отдать весь, оставшуюся от весенних капелей, свежий аромат того, другого мира, не прося ничего взамен. Таких просто складывали под дюной, что распласталась возле опустевшего завода на одной из окраин. На утро, от них не оставалось и следа. Но и этого хватило лишь на пару ночей. В городе не осталось запахов.
Днем, люди могли различить только оттенки рыжего. Краски местных рисовальщиков обратились хной, чернила писателей стали йодом, а серебро на фотокарточках внезапно превратилось в сульфид. Вечерами, люди собирались на центральной улице, где фонари отрывисто мерцали белым, глазели, затаив дыхание, будто зрители, впервые увидевшие фильм "Жертвы моря".

***
Его уши давно забил песок. Поэтому, в башне, наполовину обвитой  песчаным конусом, уже не звучит его отрывистое дыхание. На рыжем столе, посреди выдуманных им миров, которые всего навсего месяц тому назад были обитаемыми, зеленеют картонные грани кубика, накрытого сверху тонким слоем флютингов и лайнеров. Когда то, придумывая все эти жизни, рассыпанные перед ним на столе, он изящно вывел на боку этой зеленой коробочки слово ОСЕНЬ.
Сидя здесь, в самом сердце пустыни, у границы, за которой разлетаются мириадами разноцветных дождей осенние листья, где разливается по лужам топот сотен босых ног, веселые брызги смеха, где полтора миллиона людей спасены от забвения первым в их новой жизни листопадом, именно в этой комнате, перейдя с картонным изделием на ты, он берет оранжевый фломастер, и резкими движениями, точно зубилом на гранитной плите, выводит на другом боку кубика: "Мой Город. 18.11.1723 - 17.07.2010".