Война прошла по судьбам и сердцам

 Выпускники сорок первого года

               
                О чем шумите вы, сосны?

      Налетел буйный ветер на борок, зашумел, загудел в вершинах сосен, раскачал ветки, свисающие чуть ли не до земли. Причудливы хвойные волны. Извиваются, вьются ветки, трепещут под натиском весеннего ветра. Веселится, кружит ветер, стрекочут сороки, перелетая с сосны на сосну. Везде мощное движение, везде жизнь!
      О чем шумите вы, сосны? О чем думаете? Какую тайну хранит ваша древесная память? Помните ли вы выпускников 1941 года? Юношей и девушек, получивших аттестаты 15 июня? Белых платьев и туфелек не было, не было и выпускного вечера. Заходили по приглашению в кабинет директора. Дроздов Константин Ильич крепко жал каждому руку, говорил напутственное слово. У школы всем классом с учителями сфотографировались на фоне бархатного с золотой бахромой красного знамени: «Переходящее знамя Волчихинской средней школы. Лучшему классу за хорошие знания и отличную дисциплину».
      В одном ряду с учителями учащиеся-отличники: Шарыгина Вера (в центре, рядом с директором), по краям Семернин Федор и Кузнецов Владимир.
      Они стояли у крыльца и влюбленными и грустными глазами смотрели на борок, и их мысли-мечты были возвышенные. А борок густой, сосны стройные. И каждый мысленно прощался с ним и со школой. Откуда ни возьмись – ветер, загулял по зеленым головным уборам. Ах, если бы деревья умели говорить, а человек воспринимать и понимать! Это был не тот ветер, который доставляет радость, приносит свободу. Это был ветер войны. По Европе маршировал внешне живой фашизм в униформе со свастикой.
      Ровно через неделю Гриша Мочалов подарит лучшему своему другу Феде Семернину фотокарточку и подпишет ее красными чернилами: «На память Феде от Гриши М. 22/VI – 1941г.» (22-ое июня 1941 года – черная дата в судьбе каждого из них). И красавица-востровчанка Вера Шарыгина: «Феде. Вспоминай меня иногда.  Вера Ш.» Вот и все! Не знали они, что… эти бесхитростные строки на фотокарточках станут пророческими:

Если встретиться нам
                не придется,
Значит наша такая
                судьба…
Пусть на память
                тебе остается
Фотокарточка эта моя.
                ***

В синей дымке тумана
                вечернего,
В угасающем блеске зари,
Вспоминая друзей
                и товарищей,
И меня среди них вспомяни.

      О том ли вы шумите сосны, о чем думали юноши и девушки предвоенного выпуска 1941 года?



               

 Аттестат 41-го года

Выпуску 1941 года
                посвящается


Предвоенной поры аттестат!
Сколько лет это было назад?
50? 60? Или больше?
Годы те протяжённостью дольше.
41-й. Война на пороге,
Потянулись на запад дороги,
Сотни, тысячи вёрст по стране –
Бесконечная плата войне.
Аттестат воевал и трудился,
На «отлично» и только на «пять»,
У станков, на полях стойко бился,
В бой кидался опять и опять.
Всё для фронта! Для полной Победы!
Для изгнания варварских орд,
И светил тебе Орден Победы,
И ты был непреклонен и твёрд.
Аттестат! Сколько ты пережил!
Сколько вырыл безвестных могил,
Сколько братских курганов, кладбищ –
Сотни, тысячи, тысячи тыщ!
И лежишь ты во мгле под Смоленском,
Под Орлом, городочке том Энском,
В Белоруссии, Латвии, Польше…
Тех названий значительно больше.
На высотке под номерным знаком,
С потемневшим от времени лаком,
Или без вести сгнил ты в болоте,
При немецкой с овчаркой охоте.
«Ма!» – И замер предсмертный привет,
Натянулся струною мальчишка,
А в руке комсомольский билет,
Аттестат, фотокарточка, книжка.
А в руке комсомольский билет,
Аттестат, фотокарточка, книжка.
А тебе 18 лишь лет,
И безусый ещё ты мальчишка.
А тебе 18 лишь лет,
И все мысли твои о девчонке,
Черноглазенькой, брови вразлёт,
В босоножках, короткой юбчонке.
Ты её заприметил давно,
И она тебе снилась ночами,
Ты её пригласил бы в кино,
Показал непременно бы маме…
Но война помешала тебе.
Стервецы! Будь вы прокляты вечно!
Ты мечтал о счастливой судьбе
С той девчонкой, любимой сердечно.
Аттестат 41-го года!
Летний месяц, июньский рассвет,
Спит борок, класс у школьного входа,
И тебе 18 лишь лет…             
Я духовно смотрю издалёка
На ребят той военной поры,
Как вы взрослыми стали до срока!
И в войну вы шагнули с урока,
Не оставив взамен детворы.
Назову я вас всех поимённо – 
Аттестаты мне это велят –
И воскреснете вы непременно,
И на школьной линейке бессменно
Вы займёте пустующий ряд.
Мы пред вами в долгу неоплатном.
Чем измерить ваш выбор святой?
Молвить «Слово о подвиге ратном»,
Ярком, доблестном, невозвратном –
Древний способ, надёжный и свой.
Волчихинская первая школа
Помнит старших выпускников,
По велению сердца и долга,
Спасших Родину от оков.





                Юность, опаленная войной

      Полковник запаса Федор Васильевич Семернин в армию ушел добровольно. Семья дважды получала на него похоронки в 1943 и 1945 годах. В армии прослужил до конца 1968 года. До 1988 года работал военруком в школе.
      Ушел добровольно. Как и все ребята единственного в нашем районе выпускного класса 1941 года Волчихинской средней школы №1. О каждом товарище-однокласснике Федор Васильевич нашел самые весомые, значащие и добрые слова. О себе пишет: «Мы с ним (Гришей Мочаловым) вместе учились в первом Киевском артиллерийском училище им. С. М. Кирова в г. Красноярске с декабря 1941 по май 1942 года. По окончании училища были направлены на Воронежский фронт». И в первых числах июля Федя узнает о гибели друга. И, возможно, вспомнил: в 10-ом классе он заболел и не мог ходить в школу. А с посещаемостью в  школе было очень строго. Каждый день Гриша из школы шел к нему домой, объяснял по всем предметам новую тему, вместе выполняли домашнее задание. Об этом мне рассказала Александра Александровна, жена Федора Васильевича, в мой приезд в Петербург.
      Благородным другом, товарищем остался Гриша Мочалов в его памяти. Свою юную жизнь, а было ему 17-18 лет, отдал Родине, защищая ее. Вот все, что он мог совершить в жизни. Может быть, ему, Грише, мое стихотворение «Два шага». Или Грише Нечаеву, или Павлу Есину? Все они в «Книге памяти» значатся пропавшими без вести. А судьба Алексея Баранова неизвестна.

           Два шага

Горы металла,
                людей груды тел,
Кажется вот он –
                последний предел.
Нет ничего: ни снарядов,
                ни сил,
В этот момент сам себя
                ты спросил:
«Что? Умирать?
             Так погибну как воин,
Этим и памяти буду
                достоин».
Поднял с земли
                угрожающе ком,
В рост весь поднялся –
                и к танку рывком.
Ярости нет! Есть решимость,
                отвага!
Сделал, как в детстве учили,
                два шага:
«Родина! Мама!
                Простите меня!» –
И не почувствовал
                мальчик огня…
Вражеский танк навсегда
                замолчал.
Здесь он нашёл свой
                бесславный финал.
      … У меня в руках аттестат Федора Васильевича. 18 предметов, по 17-ти знания «отличные», по рисованию  «хорошие». Такой аттестат давал право поступления в высшую школу (вуз) без вступительных экзаменов. Отличные аттестаты получили еще Вера Шарыгина и Владимир Кузнецов. Но первым местом их деятельности, и юношей, и девушек, стали война и трудовой фронт. Погиб Володя, гвардии рядовой,  и Павел Басалаев, старшина. И остались девушки без ребят, а матери без сыновей.
Посмотрит мать
                на фотокарточку,
Погладит трепетно рукой
И молвит, с горя
                выпив чарочку:
«Я жду тебя, сыночек мой!»
И потекут глаза слезинками
На те извечные слова.
Лицо покроется
                морщинками,
И побелеет голова.
«Где ты лежишь,
                моя кровиночка,
В каком неведомом краю,
Чать, заросла
                травой тропиночка,
Не видно ямочку твою…»
И до скончания всех дней
Ее сыночек будет с ней.
      Одну маму я помню: Елену Ивановну Кузнецову, учительницу немецкого языка.
      А Федя воевал, за друзей-товарищей, за родную землю. С 1942 года и до конца войны в одном полку, в одной дивизии. Начинал командиром взвода, кончил командиром батареи в звании капитана. И было ему тогда 20 лет. Артиллерист. 89-я гвардейская Белгородско-Харьковская дивизия, одна из прославленных в Красной Армии. В ее рядах – свыше 50 Героев Советского Союза. Она участвовала в Курской битве за освобождение г. Белгорода.
      В честь 40-летия  разгрома фашистских войск на Курской дуге, освобождения г. Белгорода и области на заводе энергетического машиностроения состоялся праздник. В гостях у этого коллектива было 120 ветеранов бывшей 89-й дивизии. На этот праздник пригласили и Федора Васильевича.
      «Задача оставалась прежней – овладеть центром Белгорода. …Авиаполки с пикетирования начали бомбить город и тыловые объекты, огневые позиции артиллерии и скопление резервов противника… В 13.30 открыла огонь артиллерия. Удар авиации и огонь артиллерии был большой силы, снаряды и бомбы буквально перепахали каждый метр фашистской обороны. Стоял сплошной гул, поднимались столбы огня и дыма, на НП трудно было разговаривать. 14.00… Выпустили две зеленые ракеты. Как только они взвились в зенит, гвардейцы встали и с криками «Ура!», «За Родину!», «Вперед!» ринулись на штурм» (Г. Середа, гвардии полковник в отставке, почетный гражданин Белгорода).
      Маршал Г.К. Жуков о Курской битве. «Начавшееся утром 3 августа 1943 года контрнаступление наших войск в районе Белгорода завершилось освобождением города». О том памятном событии в книге маршала так сказано: «В 6 часов утра  5 августа в Белгород первым ворвался 270-й гвардейский стрелковый полк 89-ой гв. стрелковой дивизии, а также части 305-й и 375-й стрелковых дивизий». Одним из величайших сражений Великой Отечественной войны и второй мировой назвал маршал Г. К. Жуков битву в районе Курска, Орла и Белгорода. (А. Оскольский. Эти воспоминания взяты из газеты «Белгородская правда», 5 августа 1983 года).
      «Товарищ гвардии капитан Семернин Федор Васильевич. Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 5 августа 1943 года за отличные боевые действия при освобождении города Белгорода всему личному составу  соединения, в том числе и Вам, принимавшему участие в боях, объявлена благодарность»…
      Дивизия продолжала наступление. Харьков, Кировоград, Яссо-Кишиневская операция. Благодарности «от 23 августа 1943 г. за отличные боевые действия при освобождении г. Харькова»; «от 8 января 1944г. … при освобождении г. Кировограда»;  «от 24 августа 1944 г. …при освобождении г. Кишинева».
      Об одном бое рассказала мне Александра Александровна. «Внезапно появились немецкие бомбардировщики. Земля вздыбилась от взрывов. Все бросились врассыпную как обезумевшие. Куда бежали, какие препятствия были  на пути, никто ничего не видел, не заметил.  Когда налет кончился, и все стали собираться  к батарее, то оказалось, что на пути была глубокая и широкая противотанковая траншея. Как ее преодолели, никто не помнил и не мог объяснить. Пришлось обходить.»  Этот рассказ вылился в поэтические строчки.
А на войне, как на войне:
В живой ты коже –
                не в броне,
А кожа дышит каждой
                клеткой,
Мишенью для снаряда,
                меткой.
Вот с неба слышен  дикий вой.
Ты в землю, в землю
                с головой
Зарылся. – Вот твоя броня
От смертоносного огня.
Земля – фонтанами кругом,
А ты – бегом, бегом, бегом…
Бегом! Куда глаза глядят:
На все четыре, наугад…
Ты весь спрессованный
                в комок.
Кто тебе выстоять помог?

      С тяжелыми боями дивизия продолжала наступление. Польша, Варшава. «За участие в героическом штурме и освобождении Варшавы гвардии капитан Семернин Федор Васильевич Указом Президиума Верховного Совета СССР награжден медалью «За освобождение Варшавы». «…приказом Министра Народной Обороны Польской Республики медалью «За Варшаву 1939 – 1945 гг.»
      Впереди был Берлин. Берлин – это означало – Победа. О штурме Берлина у меня два источника: доклад Федора Васильевича Семернина и его же статья в газете «Камчатская правда» (накануне 20-летия со Дня Победы). Из газеты: «…общее наступление на Берлин началось 16 апреля, но дивизия начала вести разведку боем еще за два дня до этого. Густое молоко тумана нависло над позицией. Но только начала наступление пехота, туман рассеялся, наши – как на ладони. Пять раз цепи поднимались в атаку и залегали снова. Пулеметные очереди косили.  Уже потом выяснилось, что было в этой огневой точке 5 пулеметов. Что рассказывать долго – прямой наводкой сержант Заварзин подавил «гнездо». Пехота пошла в атаку».
      Из доклада: «20 апреля часов в 10.00 утра 6-я батарея, которой я командовал, получила приказ открыть огонь по Силезскому вокзалу и району трех газовых заводов с расходом по каждой цели по 100 гаубичных снарядов весом 21 кг 700 г. Но орудия не достают, рации, чтобы корректировать огонь, нет, и телефонный провод не протянешь. И артиллеристы пошли вместе с пехотой. 150 выстрелов дала батарея. 70 из них орудие Александра Агака. 23 апреля в 11.30 была перерезана окружная железная дорога в Берлине, и наша 89-я гв. дивизия в числе первых наступающих с востока ворвалась в городской район Лихтенберг и стала двигаться к центру города. Начались тяжелые уличные бои. Вести их в таком крупном городе было сложно. Для обороны столицы Гитлер поставил все мужское население под «ружье», запугал его «красным террором» и Сибирью. Воевали 60-летние старики и 15-летние юнцы-гитлерюгенд. Обычно обороняли дом те, кто в нем проживал. Но ничего не помогло. На нашей стороне было превосходство во всем: в танках, артиллерии, авиации, людях и моральном духе. …Гаубицы на руках помогала перекатывать пехота. Бои велись вдоль улиц, в домах, а в них – на этажах, чердаках, крышах, подвалах. По подвалам можно было идти целые кварталы, т.к. в стенах подвальных помещений были пробиты лазы.
      Обстановка была сложной, запутанной. Было так, что впереди дом уже наш, а сзади стоящий – еще у немцев. Массовые пожары, дым, пыль от рушившихся зданий еще больше усложняли условия боя. К 24 апреля дивизия пробилась к Силезскому вокзалу, овладела этим крупным узлом сопротивления на пути к центру города. На Александрштрассе орудие сержанта Агаки А. М.  уничтожило «фердинанд», 75-мм орудие и 20 гитлеровцев. За этот бой командир орудия был награжден орденом Красного Знамени и был участником парада Победы в Москве. 30 апреля два гвардейских стрелковых полка нашей дивизии форсировали реку Шпрее и 1-го мая вышли на Унтер-дер-Линденштрассе – одну из главных улиц Берлина, идущую к Бранденбургским воротам. До них оставалось до километра, а правее, метрах в ста от ворот – рейхстаг. По рейхстагу вели огонь прямой наводкой 89 орудий разного калибра из двух дивизий. 
      Мы еще вели бои в городе, а нам приказали своих солдат кормить сухим пайком, а в походных кухнях готовить пищу для гражданского немецкого населения. Сначала мы все возмущались этому, а потом поняли, что мы не завоеватели, а освободители. Немцы увидели в нашей армии гуманность, величайшую доброту и заботу.
      На одной из станций метрополитена освободили до 6000 военнопленных союзных армий. Дивизией были захвачены важные фашистские учреждения. Каждый из нас в душе ликовал, но вели себя сдержанно».
      «2 мая Берлин пал. Шли и шли по улицам колонны пленных. Они шли по 6-8 человек и бросали свое оружие в кучи высотой в двухэтажные дома. Последний выстрел был дан в Монетном дворе. Это был уже мирный выстрел».
      «За Берлинскую операцию дивизия была награждена орденом Суворова II степени. Подтвердились пророческие слова Александра Невского: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стояла и стоит русская земля!»
      Бывший командир 6-й батареи  196 гв. А. П. (артиллерийского полка), 89 гв. Белгородско-Харьковской Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии, полковник в отставке Ф. Семернин».
      «Товарищ гв. капитан Семернин Федор Васильевич. Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза товарищ Сталин приказом от 29 января 1945 года № 265 объявил Вам благодарность за отличные боевые действия в боях при вторжении в Германию», «…от 2 мая 1945 г. № 359 за отличные боевые действия в боях за овладение г. Берлином».
      За участие в героическом штурме и взятии Берлина (2 мая 1945 г.) гв. капитан Семернин Федор Васильевич награжден медалью «За взятие Берлина». За участие в Великой Отечественной войне награжден медалью  «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медалью  «За боевые заслуги», орденами Отечественной войны I и II степени, двумя орденами Красного Знамени.
      Так Родина высоко оценила храбрость, стойкость и мужество нашего земляка, выпускника Волчихинской средней школы №1.  В 1946 году дивизия была выведена из Германии.
      По моей просьбе Александра Александровна составила основные этапы жизни Федора Васильевича. Волчиха, война, Германия, г. Песчанка (Забайкальский Военный Округ), ДВО г. Хабаровск (Дальневосточный), ДВО г. Петропавловск-Камчатский, ОВО г. Феодосия, Крым (Одесский),  г. Керчь, ЗВО г. Нижнеудинск. Из Керчи был переведен в Нижнеудинск для продолжения дальнейшей службы (1967 – 1968 гг.) Жена и дочь Ирина на один год остались в Керчи. И в 1968 г. вышел в отставку в звании полковника.
      Из памятного адреса: «За время пребывания в части Вы своим исключительным трудолюбием завоевали уважение всего офицерского коллектива, начальников и подчиненных».
      Не обошли мы в разговорах с Александрой Александровной и тему любви. Родилась и выросла она в Новосибирске. Во время войны с сестрой уехали работать в небольшой городок на востоке. Вот там после войны и встретила свою судьбу. Два молодых офицера (форма с иголочки и за плечами война) подошли к ним (Саше и ее подруге) в городском парке. Был вечер, играла музыка. «Девушки, мы здесь впервые и заблудились, не можем найти выход из парка. В Берлине было проще». Девушки оценили юмор и «военную хитрость» молодых людей.
      Все радости и тяготы армейской жизни Александра Александровна разделила с Федором Васильевичем. Изо дня в день, из года в год. Всю жизнь Федор Васильевич учился, имел высшее партийное образование.  Выйдя в отставку, продолжал трудиться. Более 20 лет работал военруком в средней школе №25 г. Керчи. Многими благодарностями, почетными грамотами отмечена и трудовая биография выпускника Волчихинской средней школы №1 Семернина Федора Васильевича.
      Я благодарна Александре Александровне за те материалы, которые она предоставила мне, за ее воспоминания о муже и его одноклассниках, за щедрость души и гостеприимство. И предо мною встает образ патриота нашей Родины, человека сильного, до конца своей жизни пронесшего высокие идеалы служения своему народу, героя.
      Мы вправе гордиться теми, кто вернулся с полей сражений: Селезневым Афанасием, Павловским Степаном, Крашенинниковым Федором, Чернусь Борисом. И теми, кто навсегда остался 18-летними: Мочаловым Григорием, Басалаевым Павлом, Нечаевым Григорием, Есиным Павлом, Кузнецовым Владимиром, Барановым Алексеем. Все одиннадцать защищали Родину. Вечная им память!




      Потомкам

Не за награды, не за славу
Они сражались в том бою,
Но за советскую державу,
Мой друг! За родину твою.
Она твоя – ты это помни!
Она твоя – ты это знай!
Поля, леса, каменоломни,
Деревни, реки, твой Алтай.
Наследство –
                силачам под силу,
Богатырям-гвардейцам брать,
Герою Греции Ахиллу –
Когда напутствовала мать.
В той высоте благословенья,
В тех вдохновляющих словах
Питают стойкость поколенья,
Как корни дерева в дождях.               






    Борочек, борочек, зеленый борок
                Памяти учащихся Волчихинской
                средней школы №1,
                погибших и пропавших без вести
                на полях сражений

Сегодня в борочке царит тишина,
А в прошлом тут веке гуляла война,
И гибли мальчишки от вражьей руки,
А мы им посмертно слагаем стихи.

        Борочек, борочек, зеленый борок,
        Любимый детьми всех времен уголок,
        Борочек, борочек, зеленый патруль,
        Мальчишек укрой от невидимых пуль.

Письмо-треугольник несет почтальон,
И радость подарит великую он,
И шепчут дрожащие губы: живые.
Живые! Кровиночки наши родные.

        Борочек, борочек, зеленый борок,
        Любимый детьми всех времен уголок,
        Борочек, борочек, ты всем передай:
        Сражается с фрицем далекий Алтай.

Но если,.. но если печальная весть,
И сердце сожмется от боли.
Лекарство целебное все-таки есть:
Оно среди сосен и в школе.

        Борочек, борочек, зеленый борок,
        Любимый детьми всех времен уголок,
        Борочек, борочек, замри на мгновенье,
        Не канет в безвестность ребят назначенье.

На мраморе черном начертаны строго
Бойцов имена – это в вечность дорога,
Фиалки, гвоздики, – живые цветы, –
Положишь, потомок, возможно, и ты.

        Борочек, борочек, зеленый борок,
        Любимый детьми всех времен уголок,
        Борочек, борочек, ты их воскресил,
        Назвал поименно из братских могил.

Стояла линейка в торжественном стиле,
Войны и труда ветераны тут были,
И гимн прозвучал, и горячие речи,
И дело благое легло всем на плечи.

        Борочек, борочек, зеленый наш друг!
        Ты преданных помнишь друзей и подруг!
        Борочек, борочек, живой и веселый!
        Визиткою стал ты и памятью школы.





Память светлая – красные маки

Солнце землю ласкает лучами желанно,
И ручьи мелодично о чем-то журчат,
Маки красные, словно солдатские раны,
О погибших сердечную память хранят.
        Маки красные, красные маки –
        Память сердца погибших хранят.

И победно весна по планете шагает,
Ожидающим весточки радостно шлет
От того, от далекого светлого мая,
И от тех, кто привета от родины ждет.
        И от тех, кто домой не вернется,
        Кто привета от родины ждет.

И качнется черемуха веточкой пышной,
Задрожит, затрепещет молоденький лист,
И знакомой мелодией, чуточку слышной,
Донесется по ветру мальчишеский свист.
        Донесется по вольному ветру
        На прощанье мальчишеский свист.

Солнце землю ласкает лучами желанно,
И ручьи мелодично о чем-то поют,
Заживут потихоньку душевные раны,
Только красные маки по веснам цветут.
        Маки красные, красные маки –
        Они память солдат берегут.






     Война и любовь

Через сердце, через душу
Все, о чем и как пишу,
Голос каждого я слышу,
Их дыханием дышу.
То бледнею, то седею,
То лишаюсь чувств,
От видений тех немею,
Не сжимая уст.
Вот примерная картина:
Среднерусская равнина,
Вся в лазоревых
                цветочках,
Словно в девичьих
                платочках.
Вдруг исчезло все,
                пропало,
Будто сроду не бывало…
Ров широкий и глубокий,
И подросток одинокий
Под кустом лежит
                прилежно,
И белеет шейка нежно,
И к земле лицом
                прижался,
И недвижимый остался.
Чей сыночек он, чей внук,
Чей он ненаглядный,
Чей наивернейший друг,
Воин беспощадный…
Нет ответа. Тишина.
Льдисто стынет кровь.
В этом подвиге одна
Детская любовь.




    Божья коровка

Нет, на войне нет романтизма.
На ней суровость прозаизма,
Жестокость, ненависть и кровь.
Любовь? Бывает и любовь.
Ползет по брустверу коровка,
Ты палец ей подставил ловко,
Она на палец – и в ладонь,
А тут по брустверу огонь.
Нет больше божией коровки.
И от тебя торчком подковки
Над вздыбленной огнем горой,
Безвестно сгинувший герой…
Любовь вдовой останется.
Кому ж она достанется?





    ***
     Старому зданию ВСШ №1 
               
Коснусь стены рукою,
Волнения не скрою:
Здесь дух ваш, дух, ребята,
Здесь все светло и свято.
Снегами-покрывалами
Тропинки замело,
За теми перевалами
Вас много полегло,
За Волчиху и школу, 
Товарищей, борок,
Прощальную линейку,
Последний ваш урок.
Торжественно-печально
Повеет ветер-друг,
И мерно, идеально
Сердец раздастся стук,
Потоком пронесется
Имен живых печать,
И стен родных коснется
Привета благодать.







         Учитель-фронтовик

      Василий Михайлович Бражников

      Война изменила судьбы миллионов и миллионов людей, внесла коррективы не в одну биографию, а то и вовсе оборвала нить жизни. Выжившие до конца своих дней помнили, не забывали уродливого ее лица. И с этой памятью они жили. Их мучили не только физические, но и душевные раны. Вот и жили они, выплескиваясь из берегов серой жизни, взрываясь, бурля, бушуя.
      Василий Михайлович Бражников родился в селе Новокормиха Волчихинского района. А родословная его по отцовской линии – станица Колобилка на Дону. Аттестат у него №1 Волчихинской средней школы, которую он окончил в 1937 году. Первый в районе получил университетское образование, окончив Томский Государственный университет в 1941 году, почвенно-геологический факультет.
      Стать бы ему геологом, исследовать недра алтайских гор, которые он исходил на практике, будучи студентом, открывать новые месторождения ископаемых. Но он стал учителем. Какого предмета? А любого! Он преподавал географию, черчение, физику, химию, прилично знал литературу, любил поэзию. Знал и любил декламировать стихи многих поэтов. Но это будет после войны.
     Дважды подавал он заявление идти на фронт. На него была наложена бронь. Не мог Василий с его горячим сердцем оставаться в тылу, хотя и необходима была для страны его профессия. Он отказывается от брони. Томское артиллерийское училище. Московский комсомольский добровольческий полк, в который он был зачислен, сразу отправили под Сталинград.
      Участвовал гвардии старший лейтенант Бражников в окружении и пленении немецкой армии, которой командовал фельдмаршал Паулюс. Сталинградский фронт, Курская дуга, 1-й и 2-й Прибалтийские фронты.  Это вехи военной биографии. Четыре ранения. Награжден медалью «За оборону Сталинграда» в 1943 году, орденами Отечественной войны I степени и Красной Звезды.
      Директор и учитель Волчихинских школ, школы №47 г. Новосибирска. Заботился об оснащении кабинета физики необходимыми приборами для проведения лабораторных работ, опытов.  Гуманист, любил детей, был неприхотлив в быту.
    На пенсии общался со своими учениками. К нему приходили, приезжали, его приглашали на встречи в школы. До конца своей жизни этот мужественный человек, патриот душою и сердцем болел за любимую Родину, народ, мирную жизнь, которую он защищал и утверждал.



  Медаль «За оборону Сталинграда»

Фронт Западный. Донской и Сталинградский.
Дивизии, дивизии, полки…
Огонь орудий всех калибров адский
На волжских переправах, вдоль реки.

От грозной артиллерии «катюши»
У немчуры закладывало уши.
Земля и воздух сотрясались,
Фашисты кто куда бросались.

«Катюши» – ласково прозвали вас,
Возможно, это девичий наказ
Не забывать на поле брани тех,
Кто вам в тылу страны ковал успех.

Учитель мой, товарищ, друг!
Ты был в той беспримерной схватке,
Когда фронтов сомкнулся круг,
Враги бежали без оглядки.

Медаль «За оборону Сталинграда» –
Вот первая твоя, солдат, награда
Гвардейцу-командиру, лейтенанту,
Холостяку, красавцу и Атланту.

За города в руинах и пожарищах,
Погибших боевых друзей-товарищей,
За сирых вдов, детей – и за меня.
«Огонь! – кричал ты яростно. – Давай огня!»

Гвардейский минометный полк,
Орудия особого устройства на ЗИСах,
Ты добровольно выполнил свой долг:
Разбил «непобедимую» армаду в пух и прах. 




                Хутор Перелазовский

      «19 ноября 1942 г. началось историческое контрнаступление советских войск под Сталинградом. в этот день перешли в наступление войска Юго-Западного и правого крыла Донского фронтов. Прорыв обороны противника производился на нескольких участках. Погода была туманная, нелетная. Это нарушило план: при прорыве обороны пришлось отказаться от применения авиации.
      Плохая видимость могла также снизить эффективность огня артиллерии. Однако неблагоприятные метеорологические условия не сорвали с такой тщательностью подготовленное наступление. Войска ударных группировок фронтов своевременно  заняли исходное положение.
      В 7 час. 20 мин. была подана по телефону команда: «Сирена». По этой команде орудия и минометы, сосредоточенные на трех узких участках прорыва (общим протяжением 28 км), были приведены в боевую готовность. Орудия заряжены и наводчики взялись за шнуры.
      В 7 час. 30 мин. последовала новая команда: «Огонь». Залпом реактивных установок – «катюш» –  началась артиллерийская подготовка. Ведя огонь по заранее разведанным целям, артиллерия наносила тяжелые потери противнику. 3500 орудий и минометов громили оборону врага.
      …Сокрушительный огонь нанес врагу  тяжелый урон и произвел на него устрашающее воздействие. Однако из-за плохой видимости не все цели были поражены…
      В 8 час. 48 мин. прозвучали выстрелы последнего огневого налета, и в 8 час. 50 мин. стрелковые дивизии 5-й танковой и 21 армий вместе с танками непосредственной поддержки пехоты перешли в атаку.» [Самсонов А. М. Сталинградская битва. – М.: «Наука», 1989, с. 369]
      Среди материалов о Сталинградской битве большое место занимают воспоминания ее участников. Василий Михайлович Бражников, командир батареи реактивных минометов в составе 85-го гвардейского минометного полка, участвовал в прорыве немецкой обороны. Хутор Перелазовский – большой населенный пункт в излучине Дона, узел автомобильных дорог – оказался на пути прорыва. Один из эпизодов, рассказанных мне Василием Михайловичем, связан с этим хутором.
      «Моя разведка обнаружила там продовольственную базу Паулюса. Просидели мы ночь на наблюдательном пункте в окопе с Евгением Дятловым, командиром взвода. Я ему говорю:
      – Ты побудь на НП, а я пойду позавтракаю и приду. Потом ты.»
      Участок, на который вышел Бражников, оказался низиной.  Сквозь густой утренний туман слабо виднелся огонь костра. Василий Михайлович подошел. Над костром – ведро, солдаты хлопочут, отогреваются от сырости. Рядом на земле раскинута плащ-палатка, а на ней кучка какого-то белого вещества. Начали доставать варево, а оно распухает, увеличивается в объеме, лезет из ведра на костер. Взял Василий Михайлович пакет и прочитал (на немецком языке), и объяснил, что содержимое пакета надо залить 10-ю литрами воды. «А они 3 пакета бух в ведро». Это был немецкий суп, «зуппе», как сказал «переводчик». Солдаты его на палатку, чтобы потом еще использовать – не пропадать же добру.
      Ночью решили сходить в разведку за хутор. «Взял я двух подчиненных. Тихо подошли мы к какому-то строению, похожему на коровник или барак. Приказал остановиться, а сам решил обойти строение с другой стороны. Так и есть! Стоит часовой, нос уткнул в воротник шинели. Ну, я его сначала кулаком, а потом ликвидировал.» – Я не поняла, напряженно смотрю на Василия Михайловича. Он тихо добавил: «Холодным оружием». В помещении без единого выстрела расправились с остальными, освободили военнопленных, вывели из барака. Василий Михайлович приказал им построиться, спросил: «Водители есть?» Несколько человек шагнули вперед. Указал он на двух остаться. Батарея понесла урон, на двух машинах водители были убиты. Шла война, и необходимо было на месте принимать решение, брать ответственность на себя. Орудия оставлять нельзя, это – преступление. И командир батареи берет водителей, военнопленных, без документов. А остальных куда девать? Не вести же их с собой на батарею. Пленные с надеждой смотрели на него, ожидая решения. Показал Василий Михайлович направление – на восток. «Идите и сдайтесь любому командиру».               
      Этот случай дошел до командования, и Василию Михайловичу грозил трибунал. И только после вмешательства высшего командования дело до трибунала не дошло.
      За участие в Сталинградской битве гвардии лейтенант В. М. Бражников был награжден медалью «За оборону Сталинграда»
Хутор Перелазовский,
Месиво дорог,
Помирай хоть заживо,
Весь расчет промок.
Грозное оружие
В целости вполне –
Далеко не худшее
На любой войне.
Студебеккер также,..
Но шофер убит,
Невеселый, скажем,
Командира вид.
Не остыв от хриплости:
«Закурить пора…
Нет ли тут поблизости
Чистого двора?
Схоронить водителя,
Место указать…»
Сына-победителя
Опознает мать,
Опознает вдовушка
И заплачет тихо:
«На мою головушку
Да еще ведь лихо,
Лихо безутешное,
Лихо вековое…»
Ветер, путешествуя,
Отзовется воем.




                Михайловское

      44-й год, середина  апреля, 85-й гвардейский минометный полк "катюш" перебросили на новый участок фронта, в Псковскую область. Рельеф местности полугористый. Святые или Пушкинские Горы. Начиналась распутица,  дороги к огневым позициям никто не строит. Гвардии старшему лейтенанту  командиру батареи (четыре орудия) Бражникову Василию Михайловичу приходилось организовывать доставку снарядов на передовую пешком, своими силами, пехоты не было, прикрытия никакого.
"Вышли мы, прошли полкилометра (как раз под Пушкинскими высотами). Видим, ремонт подъездных путей уже идет. Снаряды доставляли на ЗИСах и американских студебеккерах. Начался обстрел. Немец стрелял шрапнелью. Кто куда. Прыгнул мой ординарец в углубление. Кончился обстрел, собрались, потерь нет. Ординарец вытаскивает из углубления человека. Спрашиваем, кто такой, что тут делает. Плетет что-то несуразное. Сделал ему ординарец "внушение", отпустили.
Обстрелы с немецких позиций велись методично, каждые 15-20 минут. Беспокоились фрицы, чтобы значит передвижения  у нас не было. Ну, и мы в долгу не оставались: дадим по ним 2-3 залпа, успокоим, и чтобы немец  знал: мы здесь и не дремлем. Вот так каждый день. Наступательных действий  не предполагалось. Задача перед нами была поставлена такая: держать линию фронта до новой передислокации".
Не раз направлял старший лейтенант бинокль на Михайловское, до него километра три. Виднелось домика два и больше ничего, никаких построек. Все разрушено, сожжено. Всё, что создавалось и сберегалось веками. Знали бойцы, с чьим именем связаны эти места, И хотелось отомстить врагу за поруганную нашу землю, за надругательство над святыней.
Нет, не простая это была земля! Эти горы, холмы, леса, река Сороть, озёра питали поэзию Пушкина. Эти старые деревья, этот простой русский народ. И он отвечал им взаимностью: глубоким смыслом своих стихотворений, гармонией звуков.
И я представила, ясно увидела эту пустыню: вырубленные леса, безлюдье, заброшенные хаты, оголённые природные холмы-перекаты и искусственные грубые насыпи, траншеи, окопы. Услышала орудийные перекаты… и тишину того далёкого Михайловского.

Земляные волны-
                перекаты,
Деревушек низенькие
                хаты,
Тишина, покой
         в подлунном мире,
Здесь открыл он
           сердце своё лире,
И она свирель ему
                вручила.
Звуки и слова
                препоручила,
И из уст его, как
                из творила,
Божество само
                заговорило.
Вот такими строчками  отозвался во мне рассказ Василия Михайловича, моего учителя, верного друга. Удивительная мысль пришла мне в голову: ведь Василию Михайловичу было тогда столько лет, сколько Александру Пушкину во время его ссылки в родовое имение. Какое совпадение!
Не случайно, видимо, бьётся в этом человеке поэтическая жилка. Вот так, через войну и мир происходит связь времен, событий, людей, связь родственных душ.  Вот так соединилось пушкинское Михайловское и Волчиха Алтайского края. Соединилось живой человеческой связью. Далекое стало близким, реально ощутимым.
Решили организовать баню. На войне ведь что: всё временно, удобств никаких. А как выпадет минутка затишья - сразу налаживается какая ни на есть мирная жизнь. Без этого человека нет. Оказалось, бань в этих местах не строят, а моются в избах, в русских печах. Печи клали большие. Протопят жарко, настелют соломы, шайку туда с горячей водой, лезут, закрывают чело заслонкой. Вот так и моются. "Ну, в печь мы не полезли", - смеётся Василий Михайлович. (Да и какая нужна печь для такого богатыря!).  Километров за 15 нашли целый амбар, нагрели в металлических бочках воды,  хорошенько вымылись.
В начале мая полк перебросили в Литву. Здесь Василий Михайлович получил четвёртое, самое тяжелое ранение. Снаряд разорвался близко.
Помнит старший лейтенант, как его, окровавленного, подобрали танкисты.  Кирзовый сапог он сумел сам разорвать и сделать из рубахи перевязку. Танкисты – в люк, а его - наверх. И пошли без дорог. Уцепился он, теряя сознание: только бы удержаться. А уже в медсанбате "отключился". Отправили в госпиталь. Город Себеж, Латвия, октябрь, 44-й год. Вот тут и кончилась война для гвардии старшего  лейтенанта Бражникова Василия Михайловича.
Беседа наша проходила в Волчихинской больнице. Все чаще тревожат старые раны. Поинтересовалась, как и чем лечат, как относятся. Василий Михайлович удовлетворён. Ну и слава Богу! И сейчас в свои преклонные годы он интересен и красив, любит пошутить, украсить свою речь отрывками из стихотворений, попросил принести почитать. Нет, не Пушкина – Лермонтова.
По доброму можно позавидовать его памяти, оптимизму, стремлению к активной жизни. И поучиться! На прощание прочел:

«Увижу ль, о друзья! народ неугнетённый
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?»



    Под бризом Вашей любви

И война, и мир за их плечами,
Многотрудные дороги жизни,
Не измерить прошлыми ночами,
Честного служения Отчизне.
Дорогой учитель! Верный друг!
Благодарна я за нашу встречу,
За поддержку мужественных рук
Я стихами, как могу, отвечу.
Не хочу для Вас расхожих слов:
Крепкого здоровья, много лет…
Я Вам пожелаю крепких снов –
Лучшего не может быть и нет,
Хлеба на столе, в избе тепла
И сердечного друзей участья,
Да страна бы доброю была, –
Вот залог и долгих лет, и счастья.
«Помни юность и Родину», –
                этот девиз
Подхватило детей поколенье.
Да сопутствует миру любви
                Вашей бриз,
Как Пречистой благое явленье.




   9 Мая               

Вы Россию спасли —               
И воскресла страна!               
45-го май —
Это Ваша весна,               
Это Ваша страда,               
Это пахота Ваша,               
Это Ваша солдатская               
Дымная каша,               
Это Ваши цветы,               
Это Ваши награды,               
В майской неге сады               
И огней звездопады.               
Тех огней, что салютами               
В мае гремели               
И до звездной дали,               
Как снаряд долетели.

Ваши раны, бессонные
                долгие ночи…
Я люблю Вас,
         Василий Михайлович,
Очень!




         Сонет
   
               
Ты на плечах своих вынес войну,
Стойко сражался за землю родную.
Спас от коричневых гадов страну,
Славу принёс ей свою боевую.

И ордена, и медали, и честь,
Знамя Победы в Берлине.
Прошлых заслуг твоих вряд ли и счесть –
Всё это наши святыни.

Ты и сейчас на посту, как солдат,
Сил не жалея и жизни,
Не получая за это наград,
Служишь любимой Отчизне.

Нам повезло, мы счастливы сто крат:
Нас защищает учитель-солдат.





     Учитель-фронтовик
               
Ждешь звонка               
                телефонного, слова,               
Ждешь сочувствия
                просто простого,
Жизнь твоя – вот
                она – на ладони,
Пронеслась,
                как залетные кони.
Было все: и ухабы, и ямы,
То послушны коньки,
                то упрямы,
Ты ни их, ни себя не щадил,
Не жалел молодеческих сил.
А теперь иссякают они,
И в страданиях все твои дни,
И душа-то, и сердце болит,
Невеселый и внешний
                твой вид.
Забегу я к тебе на минутку,
Но как прежде услышу я шутку
И отвечу: учитель, держись!
Не напрасно дается
                нам жизнь.
Нам бы только дожить
                до Победы,
Дотянуть, доползти,
                достоять,–   
Перенесшим военные беды
За Отчизну, за Родину-мать.





В моей жизни был такой человек
          
      Последняя неделя апреля 2007 года порадовала теплом и ослепительно-ярким солнцем. Как будто природа откликнулась и присоединилась к этой встрече. На кладбище Заельцовское  (г. Новосибирск) я поехала с Михаилом Васильевичем, сыном В. М. Бражникова. Расположено оно в сосново-березовом лесу. В том месте, где похоронен Василий Михайлович, у холмиков нет ограждений, нет мраморных, гранитных надгробий, нет плит, нет фотографий. Таблички с фамилиями, датами жизни. Все просто, скромно, естественно. Эта простота и естественность заставляют задуматься о более значимых ценностях, чем надгробия. Это – жизнь человека и память о нем. Посидеть, поразмышлять… И следить, ухаживать за пристанищем дорого любимого человека. Он был воином, учителем, другом. Столики, скамеечки и тишина, которую иногда нарушают перелетающие с дерева на дерево птицы. На холмиках листья берез, хвоя сосен.
      Волнение охватило меня при виде простого металлического обелиска и высеченного на табличке:
                Бражников Василий Михайлович
                18•XII•1919 – 28•VIII•2005 гг.
      Положила живые цветы, красные гвоздики, убрала сухие веточки, почистила вокруг холмика. Слез моих никто не видел, и я их не вытирала. Выпили мы с Мишей по стопочке, так уж заведено. На память взяла я горсточку земли. Приеду ли еще когда-нибудь сюда? Ведь и мои годы уже преклонные.
      На протяжении всей своей жизни я общалась с моим учителем. Интересный собеседник, начитанный, с большим чувством юмора, умудренный опытом, он был для меня  старшим товарищем, наставником. Не к кому теперь пойти ни со своей грустью, ни с радостью, обратиться за советом. Но я счастлива, что в моей жизни был такой человек. 



                Сонет

Мы у гроба тебя не оплакали,
И знамен боевых не несли,
Слезы наши в могилу не капали,
И не кинули мы горсть земли.

Горько, грустно, печально, мучительно,
Без тебя стало пусто вокруг,
Одиночество болью томительно:
Ведь ушел наилучший наш друг.

Друг, товарищ, учитель и воин,
Стойкий, мужественный человек,
Кто высоких регалий достоин,
И на ком продержался весь век.

Не стяжательство, не богатство –
Ты ценил дружбу, верность и братство.





       ***

Прости нас, учитель,
                за слабости наши,
Ошибки и промахи, пройденный путь,
Хлебнули и мы из страданий той чаши,
И вынесли главное: истины суть.
А суть – она в жизни простой
                и достойной,
В труде каждодневном
                на радость всем нам,
Россию не делать коровушкой дойной,
Богатства ее завещать и сынам.
Ты встал на защиту России когда-то,
Себя  не щадил и врага не щадил,
9-е Мая – победная дата –
В ней все совместилось:
                фронт, дети и тыл.
Ты стал нам вернувшимся
                с фронта отцом:
Приветливым, добрым,
                мужчиной-борцом.







       Совсем молодой…

      Это письмо о Николае Ильиче Тиманове мне написала его сестра, Валентина Ильинична Камынина.

                «Справка:    Николай Ильич Тиманов
Родился 21 декабря 1926 года в
с. Песчаное Парфеновского района
Алтайского края.
Родители:   мать Тиманова Прасковья Максимовна 1906 года рождения, отец Тиманов Илья Акимович 1904 года рождения.

      Родился и рос Коля в простой крестьянской семье. Мама из крестьян, неграмотная, перед войной  прошла через ликбез – научилась читать и писать. Папа закончил 4 класса церковно-приходской школы. По тому времени он был грамотным, развитым. В Алейске он одно время работал учителем, затем бухгалтером в потребсоюзе, в заготзерно. В 1942 году его по состоянию здоровья перевели работать главным бухгалтером  заготзерно в с. Волчиха. Умер он в январе 1943 года.
      Мама всю войну работала на разных работах: пекла хлеб для рабочих, охраняла зерносклады, была прачкой в автобате (что стоял в резерве в Волчихе в 1943 – 44гг), была и поваром, и помощником мастера маслозавода. Умерла в октябре 1964 года.
      Коля учился  в 9 классе в Волчихинской средней школе №36, когда в ноябре 1943 года его призвали в армию.
Ребят забирали со школьной скамьи,
На сборы два дня и прощай край родимый.
И не было в Волчихе, в крае семьи,
Где так бы не ждали вестей от любимых.
      После небольшой подготовки он попал на западный фронт, и уже весной 1944 года писал, что служит в разведке. А весной 1945 года его часть была переброшена на Восток, где уже шла война с Японией. Там его ранило, и он пролежал в госпитале до весны 1946 года. Домой он приехал 5 марта 1946 года на костылях.
Но нам, я считаю, ещё повезло,
Не в каждой семье отмечали такое.
Вернулся солдат с костылями в село.
И в доме впервые пахнуло покоем.
                То было много лет назад.
А кажется совсем недавно.
И засветился мамин взгляд
И песни зазвучали славно.
                И пели мы про Сулико,
И «Соловьи» и про «Катюшу».
И хоть все жили нелегко,
В наш дом ходили песни слушать.
      Да, песни в нашем доме звучали всегда. И до войны, когда мы жили в Алейске;и в войну, когда собирались к нам женщины- соседки, проводившие на фронт мужей и сыновей; и после войны, когда ребята, оставшиеся в живых, по одному возвращались домой.
      Пели все: и родители, и дети. Коля любил и умел петь. Да и мы не отставали. Иногда женщины нашей улицы, послушав, как мы с сестрой Леной поем, говорили «горемыки растут».
      Поправился солдат немного и пошел работать. Сначала  в райфо, потом в сберкассу. А с лета 1949 года стал работать в школе с. Новокормиха. Закончил заочно пединститут. Там работал до ухода на пенсию. Потом вместе с женой Марией Кирилловной переехали в Волчиху. Марии не стало в апреле 1988 года. Коля умер в январе 2001 года.
      Жалко терять родных, близких людей. Страшно было терять их в годы войны. Редкую семью обошла стороной эта беда. Мы тогда были детьми, подростками, но хорошо понимали, сколько слез, горя принесла война.
Не забыть нам войны,
Не забыть тишины,
Что царила в сибирских селеньях.
Сколько горестных слов
Мы слыхали от вдов
И в солдатских разрушенных семьях.
      Мне 72 года, сестре Лене – 74, но в памяти живы те голодные, холодные годы, полные тягот и лишений.
Когда были детьми,
                Вместе с взрослыми мы
Испытали и голод, и холод.
Всем досталось сполна –
Не щадила война
Ни больших, ни того
Кто был молод.
      Но все постепенно забывается, свыкаемся с мыслью о потерях. Но подвиг русских, советских людей в той страшной войне не должен быть забыт. Россия в долгу перед такими мальчиками, которые в 17 – 18 лет встали на защиту свободы и чести родной страны.
Может быть, слова мои –  вода.
Мысль одна проходит красной нитью:
Чтоб не забывали никогда
Тех, кому обязаны мы жизнью.»

                Валентина Ильинична Камынина (Тиманова), г. Яровое.
       Сентябрь 2004 года.





                Ветер с Алтая

       Николаю Ильичу Тиманову посвящается


Совсем молодым и безусым мальчишкой
Ушёл ты на фронт, на войну, воевать.
Тебе бы учиться, дружить с умной книжкой,
Но ты не послушал родителя: мать.
Отца уже не было, и потому
Ты старшим стал, главным мужчиной в дому.

Ребята, девчата военной поры!
Взрослели вы раньше другой детворы.
Потери, ранения, госпиталя,
Восток, север, запад –  родная земля!

Шагами измерены те километры,
Во всех направлениях дули вам ветры,
Но ветер с Алтая милей всех ветров,
Пусть даже и был он немного суров,
Но ветер с Алтая из дома нес вести,
И сердцем ты знал: вся семья с тобой вместе.

И духом крепился боец молодой,
И вот наконец-то вернулся домой.
Сестренки и мама тебя дождались,
В дом радость вселилась и мирная жизнь.

И хоть было трудно, но вы были вместе,
И вновь зазвучали любимые песни.
В них радость Победы и горечь утрат,
И ты подпевал – верный сын и солдат.







      Петербургские – Ленинградские встречи




                Встреча первая
               
                Янек

      Накануне поездки в Петербург я зашла в детский дом и попросила архивные документы. Листаю толстые (пухлые), старые, наполовину истлевшие книги. И вот нахожу список детей блокадного Ленинграда. Скупые записи в графах: фамилия, имя, отчество; год рождения; родители; откуда и когда прибыл; когда и куда выбыл. Сведения о родителях у некоторых детей отсутствуют. У большинства отмечено: «мать умерла», «отец в Красной Армии», или «отец и мать умерли». Дата прибытия в Волчиху одна: 25 августа 1942 года.
Рожанскому Яну посчастливилось, пожалуй, более, чем другим детям. Нашла я его в Петербурге очень быстро. Добрые люди, можно сказать, за руку довели меня до дверей его квартиры. Нажимаю на кнопочку звонка (номера телефона у меня не было). Слышу: кто? А кто, действительно. Мгновенно сообразила: «Я из Волчихи Алтайского края, из детского дома». Двери сразу открыли. Я поздоровалась и еще раз повторила, кто я и откуда.  «Раздевайтесь, мойте руки и проходите на кухню, - распорядилась Кира Давыдовна, - а Яна Иосифовича еще нет, он на работе. Я знаю, что во время войны его вывезли из Ленинграда в Волчиху. Ну, об этом он сам вам расскажет».
        Мы пообедали, потом прошли в небольшую уютную комнату.  У одной  стены стеллажи с книгами, у другой –  пианино, столик, стулья. Мы сели на диванчик. Я преподнесла Кире Давыдовне подарок детей: думочку (подушечка) из плюша в форме головы медвежонка, такая симпатичная. Кира Давыдовна кратко рассказала, в какие трудные годы они  жили, учились, поднимались на ноги. И только своим трудом, без какой-либо помощи и поддержки. Я прочитала ей свою поэму, посвященную Волчихинскому детскому дому к 70- летнему его юбилею, подписала и подарила.
          О встрече с Яном Иосифовичем мы договорились уже по телефону. «У меня в руках будет черный портфель», – добавил он. «А я в чёрной шубе  и белой шапочке», – сообщила я ему свои приметы. Небольшого росточка, черноволосый, черноглазый, подтянутый, не скажешь, что уже за 70 лет. Электричка ушла, мы сели на скамью. Ян Иосифович сразу начал свой рассказ. До войны его родители разошлись. Он  был у них  один. Мама- врач, и,  конечно  же,  военнообязанная. Когда началась война, мама определила Янека  ( так она его называла) в Ленинградский 20-й детский дом и уехала на фронт. Первый класс Янек закончил в Ленинграде, но потом не было возможности учиться: бомбёжки, голод. Я  внимательно слушала его рассказ, и моё воображение рисовало картины того времени, событий, того, что сохранила и моя память.

                Ленинград, блокада, 
                детский дом,
                Голодно и холодно кругом.
                Как детишек от беды
                спасти?
                Надо их подальше увезти,
                В глубину что ни
                на есть страны,
                Где страданья смерти
                не видны,
                Где  богаты хлебные поля,
                Где цветёт алтайская
                земля.
                Далека, как далека 
                дорога,
                А силёнок детских
                так немного.
                Голод! Никого он не щадит,
                Это страшный
                моровой бандит.
                Волчиха 42- го года,
                Августовская,
                как марево, погода.
                Деток на руках несут
                в дома,
                Кажется, что помню
                я сама,
                Как тут жили, как
                тут выживали,
                Как безмолвно, тихо
                умирали.
                Я свидетелем была одной
                той смерти,
                В память она врезалась,
                поверьте.
                Мы лежали с ним
                в одной палате,
                А палата та в какой-то
                хате,
                Истощенное, худое тело,
                Хлебушка просил он то
                и дело,
                Но к нему никто
                не подходил,
                А малыш из жизни уходил,
                Ни отца, ни матери
                в пять лет,
                У меня начался
                странный бред.
                Человек какой-то
                черный-черный
                Неподвижно у печи стоял,..
                И малыш, судьбе своей               
                покорный,
                Даже стона, вздоха
                не издал.
                Да и я куда-то
                провалилась:
                То ли в бездну,
                то ли в ночь и тьму,
                Как я в этой жизни
                очутилась,
                До сих пор, признаться
                не пойму…

      В Волчихинскую среднюю школу №1 Янек пошел уже во второй класс. Прошло столько десятилетий, а Ян Иосифович многое помнит. Вдруг он спрашивает: «А казеиновый завод работает?» «Какой?» –  переспросила я. «Казеиновый. Мы бегали туда за казеином. Вот лакомство так лакомство».
      Я задумалась. И вспомнила: да, где сейчас за домом престарелых построены гаражи, раньше была молоканка. Вот туда-то и бегали голодные ребятишки. И еще помнит он, как по снегу лазили в чей-то огород за луком-батуном.
      А мама в это время была на фронте. И случилось так, что она услышала по радио передачу об эвакуации Ленинградского детского дома №20 в Алтайский край, в Волчиху. Она пишет письмо и получает ответ: Ян Рожанский, 1933 года рождения находится в Волчихинском детском доме. Матери предоставляют возможность съездить за сыном. Доехав до Барнаула, за один литр спирта (у нее с собою было три литра), она нанимает повозку и едет в Волчиху. А в голове одна мысль: только бы живой был. Зима , мороз, путь неблизкий. И они встретились, нашла мать сыночка. Янек маленький, щупленький, одни глазенки, большие, черные. Две ночи отдыха – и в обратный путь (еще один литр спирта). Помнит Ян Иосифович, как уложили его в сани и завалили каким-то тряпьем (теплой одежды не было). И еще он помнит снег, березы и метель. «А березы, как метелки», –  тихо и как-то отдаленно добавил он.
               
                А березы, как метелки,
                А березы – веера,
                Ветки инисты и колки
                С вьюжной ночи до утра.
                По степи бескрайней
                стелется
                Белоискристый ковер,
                Госпожа – зима-метелица
                Заметелила простор.
                Заметелила-завьюжила,
                Залепила небеса,
                Путь-дорогу проутюжила
                К детской вере в чудеса!               

      В Новосибирске предложили работать в госпитале (документы ее были в порядке). Янека она устроила в интернат. И как только окончилась война, мама и сын поехали в Ленинград. Город представлял страшное зрелище. Много пришлось им потрудиться. Ян Иосифович закончил кораблестроительный институт; немного позже стал кандидатом экономических наук. Кира Давыдовна – преподаватель музыки. У них есть дочь, зять и 19-летний внук.
       На прощанье Ян Иосифович передал гостинец детям детского дома: большую коробку шоколадных конфет, а также свою фотографию и две брошюры научных работ. И огромный привет Волчихинскому детскому дому, приютившему детей блокадного Ленинграда.



                ***               

                Волчихинскому детскому дому

Давно это было, давно, так давно,
Когда черно-белым крутили кино,
Страна наша крепла, страна поднималась,
Страна до научных высот добиралась.

Воздушные трассы, стальные дороги,
И люди советские – истинно боги –
Трудились на совесть, на честь, и на славу,
Любили советскую нашу державу,

Советскую родину, родину-мать,
И были готовыми жизни отдать.
А враг в это время не спал, не дремал,
А враг в это время снаряды ковал.

И только что школьный закончился бал,
Поднялся на западе огненный вал,
От края до края, от моря до моря…
И не было горше народного горя.

И сотни, и тысячи малых детей
Лишились отцов и родных матерей.
Дороги, дороги, дороги войны,
Как эти дороги длинны и трудны.

В далеком теперь уже, 42-ом,
Детей Ленинграда принял детский дом,
Больных, обессиленных, страшно худых,
Несли на руках их с машин грузовых.

О, сколько страданий, и слез, и потерь!
Читатель! Судьбу на себя их примерь.
Как им выживалось, как жили они
В те долгие ночи – короткие дни.

Детишки и взрослые были дружны,
Друг другу как воздух и солнце нужны,
Как воздух и солнце, как хлеб и вода –
Во все времена дорогая еда.

А время на месте одном не стояло,
А время летело, спешило, бежало.
Детей поднимали всем миром, селом,
Заметным для Волчихи стал этот дом.

На ласку, заботу, внимание к ним
Платили детишки талантом своим:
И в школе, и дома трудились прилежно,
О младших заботились родственно, нежно.

Я помню концерт, переполненный зал,
Не сцене, на стульчике мальчик стоял.
Он пел, а по коже как будто мороз,
И люди не прятали глаз, полных слез.

Та песня вошла в мою жизнь, в мою кровь,
Я помню ту песню: она про любовь.
Она про любовь к голубям сизокрылым,
Доверчивым к людям, созданиям милым.

Песня о Вите Черевичкине из Ростова,
Погибшем от фашистской пули,
спасая голубей.
«Жил в Ростове Витя Черевичкин,
В школе он отлично успевал,
В час свободный Витя, как обычно,
Голубей на волю выпускал.

Улетали голуби высоко,
Уносили мысли за собой,
Грёзы о девчонке черноокой
Пробуждали первую любовь.

Голуби! Вы мои милые!
Улетайте в облачную высь.
Голуби! Вы сизокрылые,
В небо голубое унеслись.

Как-то возле Витиного дома
Шёл отряд захватчиков-зверей,
Офицер вдруг крикнул: «Отберите
У мальчишки этих голубей».



Простите, я больше не помню, забыла,
Ведь мне тогда годиков пять вроде было.
А мальчика Витю с тех пор я люблю
И песню о Вите частенько пою.

А дом, детский дом, своей жизнью живет,
И мимо проходит привычно народ,
А в доме том плачут, смеются, мечтают,
Весной сизокрылых в полет провожают.

Да, всё это было когда-то и есть.
Кто трудится честно, тому эта честь.
Кто детской судьбы, как жилища, строитель,
О том говорят одно слово: учитель.

Учитель и друг ребятишек любых:
С отцами и без, с матерями – без них.
И если ты друг и учитель как мама,
Смягчится со временем детская драма.

Как мама! Не просто сказать это слово.
Но сердце ребёнка поверить готово,
Готово тебя  словом «мама» назвать.
И если ты друг и учитель – ты мать.

Войдите в семейный Волчихинский дом,
Здесь всё создается совместным трудом,
Здесь много трудилось хороших  людей,
Ещё было больше хороших детей.

Сюда приезжают, чтоб встретиться с детством,
Совместным и трудным, но все же наследством.
Сюда пишут письма и шлют телеграммы,
Здесь память их детства. Здесь дети и мамы.



      Встреча вторая
          Свеча

      –  Скоро у мамы день рождения, посидим за столом, споем ее любимую. Иногда думаю: чем держались и держатся эти люди? Она ведь всю блокаду пережила  в Ленинграде. Может, это стойкость от нашей русской деревни, от земли, на которой трудились. Семья была многодетная. Маленькая, миниатюрная, ловкая, «смыслёная» беленькая девочка. И так радостно и весело было сельчанам на нее глядеть, что все стали любовно называть девчушку «куколкой».
      «Девочка, как тебя зовут, скажи?».
      И она с веселой готовностью всем отвечала: «Ксения Михайловна, куколка!»
      И старших уважали. Ходили в церковь. В сентябре, когда убран урожай, можно делать смотрины, засылать сватов, справлять веселые деревенские свадьбы. Осенины, осеннички. Земля, животинка – это дар. Распоряжаться им нужно рачительно: ибо от этого зависит – пропадет дар или приумножится. Все небольшие радости детства пронесены в памяти через всю девяностолетнюю жизнь Ксении Михайловны Смирновой (свекрови Хроль Гали, выпускницы Волчихинской средней школы №1 1966 года).
      Отошла страшная блокада, чьи-то многочисленные проводы, прощания, смерти. Но очно встреча наша не состоялась: занемогла Ксения Михайловна. Ее день рождения и день снятия блокады Ленинграда почти совпали. И получила Ксения Михайловна подарки и поздравления от Президента РФ и губернатора Санкт-Петербурга.
«Уважаемая Ксения Михайловна! 60-я годовщина полного снятия блокады Ленинграда – святой праздник для всех россиян. 900 блокадных дней – это тяжкая боль и великая слава нашего Отечества. Это беспримерный подвиг защитников великого города и всех ленинградцев, чье мужество и стойкость не сломили тяжелейшие жертвы и лишения. Ваш героизм, воля к жизни и вера в Победу заслужили вечную благодарность народа России. Примите мои самые сердечные пожелания – здоровья и благополучия Вам и Вашим близким. Президент Российской Федерации В.В.Путин».
      Эти поздравления Галя отдала мне. «Возьми, ты пишешь, может, когда-нибудь пригодятся». И список наград: медали «За оборону Ленинграда», «За доблестный и самоотверженный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»; орден Ленина; «Медаль в память 250-летия Ленинграда»; «Медаль в память 300-летия Санкт-Петербурга»; «Медаль в честь 60-летия полного освобождения Ленинграда».
Сели мы за стол, зажгли свечу, и Галя запела.
«Горит свечи огарочек,
Звучит недальный бой,
Налей, дружок, по чарочке,
По нашей фронтовой.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу.
Тост наш за Родину многострадальную.
Выпьем! И снова нальём…

Пушки молчат дальнобойные,
Залпы давно не слышны,
Что ж мне ночами спокойными
Снятся тревожные сны?
Залпами небо расколото,
Пламя во весь горизонт,
Наша военная молодость –
Северо-Западный фронт.»
      Что ж, знакомство с Ксенией Михайловной состоялось. Пусть заочно.
      27 января 2004 года – 60-летие снятия блокады. В этот день я поехала на Пискаревское кладбище. Все виды транспорта идут в том направлении. Пискаревское кладбище – самое большое в мире гражданское кладбище. Более 500 тысяч ленинградцев: мужчин, женщин, детей похоронено здесь в братских могилах. С двух сторон входа расположены одинаковые здания цилиндрической формы. Это музей обороны и блокады Ленинграда. Внутри на стенах фотографии больших размеров. На них запечатлены трагические события блокадного города. Вот на саночках везут гробы по заснеженной улице; или тянут завернутые в материю трупы; на Неве возле проруби очереди за водой; голодные очереди у хлебных магазинов. А вот за станками подростки, дети. Многие стоят на подставках. Фронту нужны снаряды. Две женщины, изможденные, худенькие, опираясь на палочки, поддерживая друг друга, идут по тротуару. Лица одухотворенные, глаза светятся радостью: они выжили, выстояли, победили смерть.

Чем держались за жизнь их сердца?
Невозможно понять до конца.
От кого этот дух исходил?
Неужели от братских могил
В основании града Петрова?
Видно, там этот дух, та основа:
Стойкость, мужество, непокорённость,
И в свободу всё та же влюблённость.
Умирали, но не сдавались,
И смертям всем назло улыбались,
В твоём сердце огонь Пискарёва,
Ленинград – Петербург, – вот основа!
Рулевой на Неве – Ленинград –
Наивысших достоин наград.

      В нише за стеклом самый маленький паек блокадного времени: 125 граммов хлеба – суточная норма. Что там? Отруби, опилки и клей? Этому кусочку 60 лет. Он черно-коричневого цвета.

        125 грамм

125 пайковых грамм!
Я моей маме их отдам,
Она ведь у станка стоит,
Она там кушает и спит.
И силы ей отдам свои,
Мне 10 лет уже, бери!
Мне, мама, ничего не надо,
Я дочь твоя и Ленинграда,
Ты будешь жить – и город будет,
Очищенный от страшной жути,
И много-много лет пройдет,
И нам воздаст помин народ.
Прекрасный город Ленинград
Сердцами любящих богат.

      А вот фотография 10-летней девочки Тани Савичевой, ее дневниковые записи дней и часов, когда умирали ее родные. Последняя запись: «Умерли все. Осталась одна Таня».
      Дорога Жизни, ледовая дорога через Ладожское озеро. Машины с продуктами, людьми идут под лед…

О тебе писали много,
Хлеб блокадный Ленинграда,
И ледовая дорога,
И бомбёжки, пекло ада,
И глаза детей голодных,
Женщин трепетные руки,
И промозглость стен холодных,
И отчаяния муки.
Умирали лёжа, стоя,
У станка, в пустой квартире,
Но не вышли вы из строя,
Но мечтали всё о мире.
И спасли любимый город –
Ленинград – великий форвард.

      Зажигаю свечу от Вечного Огня и иду вместе со всеми к рядам захоронений. Начало смеркаться. В снегу свечи, свечи, свечи, горящие на огромном пространстве. Кусочки хлеба и даже целые булочки, деньги кладут люди рядом со свечами. И цветы: гвоздики, тюльпаны, розы. И все красные. И над всем этим: живыми и мёртвыми, горящими свечами и цветами – звучит траурная мелодия. Она тихо льётся сверху, проникая в душу и сердце каждого, кто пришел к этому скорбному месту.

Зажгу свечу, поставлю в снег
И тихо помолюсь за всех:
Господь, услышь мою молитву,
Благослови бойцов на битву
За дело правое, былое,
Для сердца и ума святое,
Благослови их подвиг ратный
И адрес укажи обратный.
Свеча бесшумно догорит,
И снег под пламенем растает,
И ручеечком зажурчит,
Слезой Господней засверкает.
Склонитесь, взрослые и дети,
В прощальном памятном привете.

      Женщина не может зажечь свечу. «Вам помочь?» – обращаюсь к ней.
      – Да, пожалуйста.
      Мы познакомились. Александра Горациевна Ривина. Её отец похоронен в индивидуальной могиле. Здесь есть и воинские захоронения. 10-месячной Александру Горациевну вывезли из блокадного города. Многие её родственники остались, все они умерли. Она давно уже живёт одна. Мы понесли свечу. Это было довольно далеко. Мы шли аллеей между берёзами. Александра Горациевна сказала, что у неё свеча почему-то всегда гаснет. Я расстегнула шубу, взяла у неё свечу и, прикрывая её полой, понесла. Мы медленно шли, поворачиваясь спиной к ветру.
      – Уже близко, –  говорит женщина. И тут я почувствовала ожог. Приоткрыв полу, увидела, что огонь свечи почти насквозь прожёг мою шубу. Но свечу мы донесли и поставили в снег у небольшой плиты с высеченной фамилией и датой рождения и гибели воина: 1914-1944 гг. Такая трогательная встреча и знакомство. С Александрой Горациевной мы прошли к главному памятнику: Родине-матери.
      Мужчины, женщины, дети с цветами, свечами, шли и шли, чтобы отдать дань памяти тем, кто ценой своей жизни обеспечил жизнь следующим поколениям. У памятника море венков.
      В Петербурге зимой темнеет рано. Мощные прожектора осветили мемориал. На гранитной стене высечены слова поэтессы Ольги Берггольц о мужестве, стойкости и жертвенности жителей и воинов, защитивших город Ленинград.
      Более 200 воинов нашего района погибли и похоронены в Ленинградской области. Читаю и перечитываю «Книгу памяти» Алтайского края – Волчихинский район. Перед моим взором открывается география необозримого пространства, на котором сражались и погибали наши отцы, братья, наши земляки. А сколько пропало без вести? Места захоронения: у озера; братская могила пос. №5; на берегу реки Тосно; умер от ран в госпитале, похоронен в Лодейнопольском районе; западнее деревни Любино Поле Чудовского района; на опушке леса; 800 м сев.-вост. деревни Русская Яблоня; высота «Богоская гора»; квадрат 4099-4100 Мгинского района. Шашурин Андрей Никитович умер от ран в госпитале 16.04.1942 г., похоронен в деревне Борки Полавского района. Это отец моего одноклассника.
      Братья Нарожные воевали рядом, но не знали этого. Илья Степанович – на Ленинградском, а Иван Степанович – на Северо-Западном фронтах. Илья Степанович пишет домой письмо и получает адрес полевой почты младшего брата: Северо-Западный фронт. И между ними завязалась переписка. Об этом рассказал мне Иван Степанович Нарожный, ветеран войны, учитель Волчихинской средней школы № 1. Участвовал он в прорыве блокады Ленинграда, с боями дивизия прошла к Витебску, а 20 декабря 1943 года он был ранен. Весь 44-й год по госпиталям: города Иваново, Чита. Вернулся в Волчиху, домой, на костылях.
      Спрашиваю: «Как здоровье, Иван Степанович, ваше и супруги?»
      – Люба, не спрашивай. Мне девятый десяток, какое здоровье, зиму бы пережить, до тепла, может полегче летом-то будет.
      В помощи нуждаются наши ветераны, фронтовики.
      А Капустин Василий Никанорович, Фомин Федор Семёнович, Гусев Василий Михайлович, Торба Иван Петрович умерли от ран в госпиталях Ленинграда и похоронены на Пискарёвском кладбище.
      Пискаревское кладбище, братские могилы по всей Ленинградской области соединили город на Неве и село Волчиху на безымянной речке. Да поможет нам память о том времени выстоять в настоящей жизни и оставить своим детям и внукам наследство: мирную и достойную жизнь.             








       Встреча третья
         Сковородочка

      С Марой Михайловной Нигамановой мое знакомство произошло летом 1999 года в пушкинские юбилейные дни. Она – поклонница его поэзии. Приехав в Петербург через четыре года, я позвонила ей. Мара Михайловна пригласила меня в гости. Ее приглашение взволновало тем, что у нее собирались встретиться дети блокадного Ленинграда и участники войны. Что преподнести Маре Михайловне? И я решила, что это будут живые цветы – красные гвоздики. Ее друзья – башкиры, татары, русские. Сама она башкирка. Хозяйка представила меня: «Поэтесса с Алтая, мы еще услышим ее стихи. Люба, ты обязательно почитаешь нам». Сразу завязался разговор о поэзии. Говорили на трех языках, и я не только понимала, но и вставляла в разговор … узбекские слова, чем удивила и обрадовала их. На встречу собралось десять человек. А Люция пришла с внуком, четвероклассником Харисом. Все они связаны многолетней дружбой, и в дни снятия блокады собираются как одна семья. Мара-опа (мама Мара), так все с любовью уважительно обращаются к Маре Михайловне. Атмосфера теплоты, чуткости, внимания. Это я почувствовала сразу. Шутки за столом сменялись песнями военного времени.
«На позиции девушка
                провожала бойца,
Темной ночкой простилася
       на ступеньках крыльца,
И пока за туманами
             видеть мог паренек,
На окошке на девичьем
                все горел огонек.»
      Пели и народные башкирские и татарские песни. Харис, необыкновенно одаренный мальчик, и пел, и танцевал, и декламировал стихи. Все с любовью смотрели на него, аплодировали ему. Я прочитала несколько стихотворений о нашей алтайской земле, красоте природы, о Волчихе.
В волчихинских степях
Солнце светит щедрей,
Урожай на полях
Созревает быстрей,
Здесь любовь и печаль
Неразлучно слились,
Словно роза и вьюн
На веночке сплелись.
Посмотрю на село,
Дорогие поля,
Где родительский дом,
Там Отчизны земля,
Роднички на реке,
И болотце, и лес,
Вольный ветер в степи,
И простор до небес.

      Организатор и душа встречи – Мара Михайловна, Мара-опа. Ей за 70, но она продолжает работать в больнице. Высокая, тоненькая, подвижная, с проседью в черных волнистых волосах, с чертами яркой восточной красоты. Она напомнила мне лермонтовскую героиню Бэлу, и я сказала об этом. Мара Михайловна засмеялась: ей говорили о таком сходстве. Ее невозможно застать вечером дома: она страстно любит театр, спектакли. Люция, врач по профессии, –  оперу. Мы с нею тут же договорились посетить Мариинский театр оперы и балета. Роуза, психолог, увлекается народной медициной, Клара, искусствовед, обладает прекрасным голосом. А Владимир, участник художественной самодеятельности, исполняет арии и романсы не хуже знаменитых певцов, чем доставил нам истинное наслаждение.
«На призыв мой тайный
                и страстный,
О, друг мой прекрасный,
Выйди на балкон.
Как красив свод неба
                атласный,
И чистый, и ясный
Струн печальный звон.»

         Дядя Саша, орденоносец, воевал на Карельском фронте, имеет три благодарности Верховного Главнокомандующего, садовод-любитель, пригласил всех летом в гости на дачу. Ему за 80.
      Я в кругу необыкновенных людей, я пристально всматриваюсь в их лица, вслушиваюсь в слова: достоинство, уважение, благородство в каждом поступке и высокая культура речи. О блокадном времени говорили мало. Все они детьми были вывезены из осажденного города, пережили голод, холод, детские дома, потеряли родных. Им тяжело вспоминать прошлое, но нет-нет, то молча обнимутся, то соприкоснутся лицами и на несколько секунд замрут в таком порыве: они помнят, они ничего не забыли. И все-таки я спросила: «Мара Михайловна, а не сохранилось ли у Вас какой-либо вещи блокадного времени?» Она легко поднялась из-за стола, прошла на кухню и принесла сковородочку, маленькую чугунную сковородочку. И мы услышали историю, связанную с этим предметом быта. Оказывается, эта сковородочка «пережила» две блокады: Петроградскую (1919 г.) и Ленинградскую (1941 – 1944 г.г.), как и мама Мары Михайловны Вера Исламгуловна.
      Из блокадного города их семья (отец, мать, пятеро детей) выехать не смогла, как и тысячи ленинградцев. Отца сразу призвали на Ленинградский фронт. Он был участником первой мировой с 1914 по 1917 годы, имел ранение. Трудился он на заводе. Вера Исламгуловна с первых дней блокады копала противотанковые траншеи и окопы вместе со всеми жителями. Маре, старшей, 18 лет, она закончила школу, младшенькому братишке 1 год 4 месяца. Мара оставалась с детьми, но вскоре и она стала копать окопы. Детишки терпеливо ждали маму: она придет и принесет что-нибудь покушать. Веру Исламгуловну направили в Кенгисеп, где она четыре месяца копала окопы, а потом вместе с армией, которая отступала к городу, вернулась домой вместе с беженцами.
      Семья получала иждивенческий паек по 125 грамм хлеба на каждого в день и все.   Однажды мама принесла целый узел то ли пшеницы, то ли ржи вместе с мякиной. Дети бережно выбрали подмерзшие и подгнившие зерна. Мара затопила печку-буржуйку. Эту печку их папа однажды откуда-то принес, поставил на середину комнаты, а трубу вывел в форточку. Рубили мебель тут же в комнате на полу, топили времянку, грели воду. В маленькую сковородочку насыпали зерен и поместили в печку прогреть, подсушить. Зернышки делили всем поровну, а младшенькому разжевали, завернули в тряпочку и сделали соску. Каким вкусным и сытным был этот ужин! Остальные зерна мать промолола через кофемолку и варила похлебку. Хоть немного, но это был хлеб.
       Откуда же у матери оказалось такое богатство? В глубокую осень, копая окопы, она увидела небольшой скирд. Сегодня они на новом участке, на дальних подступах к городу. Это было напротив Пулковской обсерватории. Мать время от времени всматривалась вдаль. А даль была уже вся покрыта снегом. По-видимому, это не убранный с осени хлеб. И мать решилась. Она с трудом вылезла из окопа и пошла к скирду, расстелила свое черное пальто и стала на него трясти колосья. Сил совсем нет, перед глазами темные круги. Скорей, скорей, пока немец не заметил. Но немец заметил. По ней стали стрелять. Она вначале не поняла, но потом, когда ее приподняло волной и бросило на землю (ее контузило), она поняла, что немцы ее одну обстреливают. Она стала сгребать под себя пальто. Нет, она не оставит зерно здесь: дома голодные, обессиленные дети. Под пулеметным огнем, контуженная, мать ползла по открытой снежной равнине, прикрывая пальто своим телом. Вот, наконец, спасительные окопы. Она свалилась,  не разжимая рук. Стрельба прекратилась.
      И сейчас, вспоминая рассказ милой Мары Михайловны, я волнуюсь: так живо представляется мне эта картина и материнские чувства. Из блокадного города их вывезли в Башкирию, там Мара Михайловна, юная красивая Марочка, пошла работать в госпиталь, и уже до конца войны. И всю свою жизнь она была сестрой милосердия, медицинской сестрой. Своей семьи ей создать не удалось: на ее руках была больная мама, младшие братья и сестры. Всех их она растила, помогала учиться, забывая о себе. Впоследствии она смогла найти могилу отца.
      Когда я сказала о нашем музее и мечте директора об экспонате блокадного Ленинграда, Мара Михайловна молча протянула мне сковородочку, потом провела в комнатку мамы, показала ее вещи, которые дочь бережет, как самое святое: заправленная мамина кровать, вязанные ее руками накидки.
      Перед поездкой на эту встречу я прослушала по радио передачу и поэтически изложила ее. Я прочитала это стихотворение присутствующим и сказала: «Милая Мара Михайловна, позвольте это стихотворение посвятить и подарить Вам».

   Медицинская сестра

А ты для него сейчас все:
И мать, и сестра, и дети,
А ты для него – мумие,
Последний оплот на свете.
Красивый, без рук и без ног,
На бледном лице страданье.
Что сделать ты в жизни бы мог?
В чем, милый, твое призванье?
И клонишь ты голову низко,
Глаза застилаются влагой,
И губы, открытые близко,
Целуешь, целуешь с отвагой…
Прощай навсегда! И прости.
Прости! Медицина бессильна,
Санбат оборвал все пути –
И слезы ручьями обильно.
      
      На прощанье Мара Михайловна и все женщины наполнили мой пакет продуктами. «Это тебе в дорогу, до Алтая неблизко». Мы простились, взаимно пригласив друг друга в гости. А Люция с Харисом поехали со мною на метро проводить меня. Вот такими я их и запомнила: красивыми, талантливыми, увлеченными, любящими жизнь, деятельными. И самое главное, умеющими прийти на помощь, как бы самим ни было трудно.






   Война прошла по судьбам и сердцам

Три треугольничка-письма

Николаю Федоровичу
Горохову, отцу, погибшему
01.05.1943г. под г.Орлом

Стрелковая дивизия 17.
Как ты попал в неё, речь не о том.
Ты в землю, в землю ту старался вжаться,
Как будто та земля и есть твой дом,
Твой дом, твоя семья, жена и дети,
Твоё село, работа и родня,
Ты ими жил и думал, ими бредил
Среди окопов, крови и огня.
В атаку шёл под дулом пистолета,
Ты был штрафник, за доброту, отец,
Ты шёл зимой, весной, мечтал, что летом
Войне-разлучнице придёт конец.
Три треугольничка в захабинке лежали,
Три треугольничка, на сгибах порох, дым,
Мы детскими руками их держали
И верили тебе, что победим.
В последнем написал, что не вернёшься,
Не вырвешься живым из бойни той.
«Меня, Настасья, вряд ли ты дождёшься»…
И в мае, первого, погиб весной.
Мы без тебя, отец, встречали вёсны,
Мы без тебя росли из класса в класс,
Сейчас мы вроде бы и стали взрослые,
Но твои письма в детстве держат нас.
Как я теперь жалею мою маму,
Как понимаю я слова её теперь,
Слова, что говорила иногда мне:
«Сейчас придёт отец, пойду открою дверь».
И долго-долго у двери стояла,
Стояла, слушала, смотрела в темь,
Потом к соседке ворожить бежала,
Так в каждую неделю раз по семь.
Три треугольничка – в них вера и любовь;
Три треугольничка – «апофеоз» войне;
Три треугольничка – на них отцова кровь,
Наследство, что досталось в жизни  мне.





                ***

                Памяти отца

По окошку скользнула луна,
Задрожала поверхность окна.
Стылый воздух железом гремит,
Будто кто-то из пушек палит.
Лес безмолвен.
Застыл, словно взвод.
Словно ждет его новый поход.
В белых ватниках сосны стоят.
Как похожи они на ребят!
На парней той суровой волны,
Беспощадной, жесткой войны.
Кто из них уцелеет?
Как знать?
Ведь судьба – роковая печать,
Как отметина, как тавро:
Тому – нет, а тому – добро.
И хочу я представить отца,
Мысль никак не идет до конца.
Обрывается, меркнет и гаснет...,
Взрыв – и рвет его, рвет на части.
Хорошо, если так,
То – добро.
Это значит – ему повезло.
Ну, а если – печать роковая?
И остался он жить, стеная.
А кругом тишина,
Звуков нет.
И оглох, и ослеп белый свет…
Как живется с отцом, я не знаю.
Даже в мыслях не представляю.
Я не знаю мужского духа.
Я с младенчества стала старуха.
Это чувство давило и жало.
У него было острое жало.
До сих пор оно режет и колет.
И мне больно.
Мне очень больно…
По окошку скользнула луна,
Но теперь уж другая война.
               
               



Беленький листок

Для кого он в радость,
Для кого и горе, –
День Победы в мае, –
Слёз скорбящих море.
Счастлив сын: дождался
Наконец отца,
Ласково коснулся
Милого лица.
Пусть черты другие,
Кожа огрубела,
Под бинтами в шрамах
Мученика тело.
Пусть! Зато вернулся
Насовсем домой,
И дитю родному
Нужен он живой…

Я портрет отцовский
Со стены сниму,
И рукой дрожащей
Бережно прижму,
И стеная тихо,
Сотворю молитву,
Осеню трехкратно
Доблестную битву.
И на площадь Мира
В этот день приду,
Видно разум с сердцем
Не всегда в ладу.
Положу цветочки
К грани обелиска,
Помолюсь Пречистой,
Поклонюсь ей низко…

Похоронка в мае,
Бедный уголок,
За иконой в рамке
Беленький листок.
Память сохранила
Тот печальный год.
Поняла я сердцем:
Папа не придёт.
Я осиротела,
Нет в роду звена,
И в разрыве связи
Не моя вина…
Чья? Предполагаю…
Да не в этом суть!
На фронтах погибших
Детям не вернуть.

Вот назвать бы внука
Именем отца,
И вложить всю душу
Предка-удальца,
И из дальней дали,
Времени века
Малыша коснется
Прадеда рука,
Нитью-паутинкой
Опояшет род…
Вот назвать бы внука,
Осчастливить год.

Празднику я рада,
Это праздник мой.
Он и мне достался
Дорогой ценой.







       Отец и дочь

Гущенко Гавриилу Арсентьевичу и его
дочери Ираиде, не видевших друг друга

    Гавриил Арсентьевич Гущенко был направлен на учебу в военный лагерь в г. Горький. Из Волчихи выехал 4 мая 1941 года. Семья: жена Вера Григорьевна, учительница начальных классов, и дети Валя, Люся, Женя и еще один ребенок, который родится через четыре дня – мужа и отца никогда  больше не увидят.
      А вот письма жены к мужу на фронт вернутся в Волчиху с войны, редкий случай. И прислали их сослуживцы Гавриила Арсентьевича.
             
В упор расстрелянный
                в бою,
Над люком танка он
                склонился,
И в умирающих
                глазах
Прозрачный образ
                появился,
Голубоглазая мечта
В кольцепшеничном
                ореоле,
Девчушка – копия
                отца…
Под Брест-Литовском
                было, в поле.






Не только от имени моего…

                От сынов, дочерей, чьи отцы
                не вернулись с победных полей
                1
На яблонях белый наряд:
Крупы ледяной виноград.
Снежит месяц май по садам,
Улыбкой я шутке воздам.
Но хмурит природа брови,
Ей радости нет в этом, вроде…
Нет радости. Но почему?
Никак я того не пойму.
Природа и мир человечий –
Единство противоречий.
И может быть снег этот в мае
Нам время назад возвращает?

                2
Надену я белый платок
И в руки возьму желт-цветок.
Наряд этот грустный к лицу,
Пойду к обелиску,.. к отцу,
Ко всем, кто с войны не вернулся,
Заснул навсегда, не проснулся.
Столбцами фамильные святцы.
Как трудно к тебе добираться!
Читаю имен тех дорогу,
Знакомых встречается много.
Горохов… Николай Федорович.
Зацепин. Боровиков.
И Гущенко. И Куйбеда. И Саньков.
Безруков. Шашурин. И снова Зацепин…
Весь класс мой
В отцовской печальной той цепи.
Оставили вы нам в наследство
Полусиротское детство.
Оно в нас навеки застряло,
Как в сердце кусочек металла.
И трудно металл растопить,
Сердечные раны омыть…
Господь да услышит молитву
И слезы прольет, слезы битвы
На нашу на землю родную,
За душу народа живую.
Живую на все времена:
И прошлые, и настоящие,
Пока буде есть страна.

                3
С мольбой на дрожащих устах
Шепчу: «Упокой ваши души,.. ваш прах,..
Пусть пухом вам станет земля,
Где грудью закрыли поля.
Не дай вам остаться в забвенье
На вечное на мученье,.. – 
И как на духу, – 
Буду помнить всегда
Суровых минувших событий года.
Я честно жила. Я детишек растила,
Душой никогда и ни в чем не кривила. –
И месяц далекий тот май
Донес ко мне ветром: «Прощай!
Прощай, моя радость, голуба!
Прощай, моя доченька Люба!
Хранит тебя Вечный Господь! –
И тихо, как цвета цветенье,
Пыльцы золотой дуновенье, –
Ты дух мой… Ты моя плоть…» –
Я вижу закрытые, сжатые
Смертельною мукой глаза.
В них светится светом последним,
В них светится светом последним,
В них светится светом последним
Последняя в жизни слеза.

                4
И мела метелица. Дни и ночи.
И студила их сердца. И слепила очи.
Души переплавила. В облака.
В мир иной направила. На века.
И поплыли ;блаки над землёй.
В дождь ли. Снег ли. Ветер.
Полуденный зной.
И поплыли ;блаки…
В Оптину Пустынь…
Господи! Помилуй нас грешников.
Аминь.







  Солдатские вдовы

Ах, вы, вдовы! Солдатские вдовы.
К вам судьба повернулась сурово.
Всё на плечи легло молодые,
Стали рано вы, вдовы, седые.
Дни и ночи… Года и года…
Всё о нём ваша мысль. Всё одна:
Вот откроется дверь, вот войдёт,
Вот окончится чёрный ваш год.
Сундучки иногда открывали
И наряды свои доставали.
Сколько слёз, сколько думок, мечтаний!
Сколько тайных безмолвных страданий!
Вам бы, вдовы, да распрямиться,
Вам бы, вдовы, омолодиться,
Но года, что вода… Что вода.
Не вернутся уже никогда.
В душу чаще вы взор обращаете
И прощаете всё, и прощаете…
Я пред вами встаю на колени
И прошу, и молю о прощенье,
О прощенье за всех, за себя.







                ***

               Размышления по прочитанной
              книге В. М. Комарова «Такой
              запомнилась война»

«Такой запомнилась война»,
                суровой и жестокой.
Осталась бабонька одна,
              как перстик – одинокой.
Нет мужа, мал мала детей,
И маленькая хата,
Жила без форса и затей –
Вот этим и богата.
Трудилась в поле и в цеху,
Коров доила, пряла,
Впрягалась, словно бык, в соху,
Мешки с зерном таскала.
«Такой запомнилась война»,
                холодной и голодной.
Хлебнула горюшка до дна
              судьбы своей походной.
Меняла мужнины штаны,
                рубахи, пиджаки
Для голой и худой шпаны
                на тощий куль муки.
Вдова, солдатка – вот твое,
               гражданка, положение.
И незавидное житье,
                и страх, и унижение.
Война! Она несет разврат,
                болезни и заразу.
От непосильной ноши – мат,
                не выкорчуешь сразу.
А дети? Жили без отцов –
                ковыль-трава степная,
Без рук мужских,
                отцовских слов,
              кто? что они? – не зная.
Защиты нет, опоры нет,
                надейся на себя –
Вот поколения портрет,
                в котором значусь я.
Но веры дух, надежды свет
                и жизни назначенье,
И данный Господом завет
                развеяли сомненье.
Предельно выжить, устоять!
Благодарю за это Мать!





  Только и было что света в окошке

          1
Мне запомнилось время военное
Как бесхлебица и бескормица.
Состояние дней неизменное:
Есть так хочется! Есть так хочется!
Вот сестренка из школы пришла,
А в шкафу ничего нет на полках,
(А у мамы дела все, дела),
В уголках посмотрела и в щелках,
Тихо, молча подсела ко мне
На некрашеную скамейку:
Не увидим ли маму в окне,
От мизинца в кружок с копейку,
И утешимся: мама придет
И поесть что-нибудь принесет,
По головкам погладит дочек
И к глазам поднесет платочек.
Только и было что света в окошке –
Милая мамочка, мама,
Ручки натруженные, да и ножки,
Вдовий твой век – это драма.
А для меня и Россия – вдова,
В черном платке и одежде.
Пусть не покажутся эти слова
Лжепатриоту, невежде
Чем-то кощунственным,
                лживым и злым,
Или лишенным основы…
Мы все века у окошек стоим,
Мы – это русские вдовы.
Не по тому мы шагаем пути,
Не по тому, господа.
Нам бы по Божьему Слову идти,
Как изначала, тогда…

      2
Двери, стены промерзли насквозь,
Пол холодный, а мы босиком,
Вместо хлебушка – мысли как гвоздь,
Вместо щей – спазматический ком.
Мы с трудом пережили войну,
Детским сердцем ее пережили,
Мы у голода были в плену
И терпением смерть победили,
И болели мы, кто знает чем,
(Мы не знали и слова «больница»),
Распрощаешься с жизнью совсем…
К бабкам мама вела нас лечиться.
Да и многих мы слов-то не знали,
Например, шоколад, масло, мед…
Вот в какие словесные дали
Меня детская память ведет.
Зато знали паслен мы и жмых,
Да «калачики» на лужке,
(Мы все лето копили их,
Тот лужок был невдалеке),
Да картошку – горохом горох! –
Вот и весь «суповой» наш набор,
Для «веселья» хороший предлог:
У тебя «приключился» … запор.
Да коровка в хозяйстве была,
И она-то вот нас выручала.
Мать честная! Была не была!
Дорогая Чарлушечка, Чарла!
Слезы лью по тебе я, родная,
Те печальные дни вспоминая:
Ведь и ты голодала подчас,
Когда не было корма у нас,
С ног валилась, а мы поднимали,
У нас руки от страха дрожали,
И тогда мы не пили парного
Молочка; это истины слово.

             3
Раньше срока мы вдруг постарели,
Хоть крепились, как  только могли,
И житейские вьюги-метели
Тропы в прошлую жизнь замели,
Замели, замели, запорошили,
Только память те дни бережет,
И сейчас они мысленно ожили,
И горящей свечой сердце жжет.
Груз идейный, фальшивый груз,
Исказил, искалечил нас.
Если честен ты и не трус,
Обольют тебя грязью враз.
И уходит в небытие
Поколение то, мое,
Без внимания, без огласки,
Без сочувствия и без ласки.
Мы военного времени дети,
Как забыть нам страдания эти?
Как потомкам о них рассказать,
Чтобы чтили они отца-мать,
Чтобы честно, открыто жили,
За излишествами не гнались,
Были стойкими и не ныли:
Человек сам творит свою жизнь.
Не скупитесь на доброе слово,
На внимание к старикам,
Милосердие – жизни основа –
Возвратится сторицею к вам.


Ну, а мама – ее уже нет,
Нет страдалицы с нами рядом,
Нам достался немеркнущий свет,
Что ткала она теплым взглядом.






     Помню

(Из детства военного времени)

Я помню пустынные улицы:
Ни песен, ни смеха,
                ни игр,
Пылятся лишь
                сонные курицы,
Да мечется
                взвившийся  вихрь.
Сидят по домам
                ребятишки,
Послушно родителей ждут,
Читают, как взрослые,
                книжки, –
И в этом великий их труд.
Внезапно стемнеет вокруг,
Притихнет земля
                вожделенно,
И солнца сияющий круг
Закроет глаза
                непременно.
Раскатисто гром
                прогремит,
И ветер  засвищет
                разбойно,
С налету листвой зашумит,
И станет во всем
                беспокойно,
Тяжелые капли-дождинки
Монетками вдруг
                запестрят,
И предгрозовые картинки
Уловит внимательный взгляд.











        Побирушка

Мне с детства помнится старушка,
Ее все звали «побирушка»,
Без роду, и без племени,
Продукт того же времени.
Она ходила по домам
И что-то говорила там.
В одних подольше оставалась,
В другие вовсе не совалась,
Потрепанный и жалкий вид
Яснее слов всех говорит.
Зимой и летом – все года подряд
Один и тот же был ее наряд:
Сума на лямке портяной,
И посох, грубый, дровяной.
А остальное, в том-то все и дело,
Названья никакого не имело.
Однажды в наш вошла старушка дом.
И взором ясным обвела кругом,
Вдова сидела у стола.
Детишек куча. Мал-мала…
Все пусто и уныло…
И печь давно остыла…
И повернула побирушка
Согбенная, ничья старушка,
Но мать без слов всё поняла,
Её как гостью приняла.
И всё, что в доме было,
Пред нею положила.
Кусочек драгоценный,
Единственный, бесценный.
И с молчаливого согласия детей
Мать отдала кусочек ей.





А как выросла в саду…

Посвящается Анне Яковлевне
Калмыковой, колхознице
колхоза «Воля»

А как выросла в саду
да бела яблонька,
А во садочке да и садике
зелёненьком.
Раскидала она ветви
ввысь да в ширину,
А корнями пронизала
глубь да в глубину.

А как вёснами златыми
да далёкими,
А ночами тёмными
да и глубокими
Расцветала-то она
да бел-кипением,
На ветвях-то птицы пели
дивным пением.

А как под яблоней в саду
шло свидание,
А с молодой-младой
женой расставание.
Были клятвы, были слёзы,
заверения
А как под яблоней в цвету
в дни весенние.

Уходил-то ясный сокол
на седую брань,
На седую оборону
и жестокую.
Оставлял-то ясный сокол
молоду жену,
А молоду жену да и
одинокою.

А как ждала она его
обязательно,
Перечитывала весточки
старательно.
Всё крепилась да трудилась
для победы той,
А победа прилетела к ней
беда-бедой.

Не вернулся с обороны
милый-суженый,
А не встретился с женой
да и за ужином.
И стоит там стол в саду
одинёшенько.
А весна над ним цветёт
бел-белёшенько. 




Степные рапсодии

                Незабвенной и дорогой маме,
                Анастасии Григорьевне Гороховой

                «Уж и есть за что…
                Полюбить тебя».
                И. С. Никитин

                1
Как древний исполин она лежала,
Нетронутая, девственная степь.
Зимою – белый саван, покрывало.
Весною – любо посмотреть.
Светлее изумруда зелень молодая
Чуть снег сойдет мгновенно прорастает.
И как в калейдоскопе разноцветном
Меняется картина эта летом.
Волнуется ковыль и мягкий, и колючий,
Кузнечиков крылатых хор гремучий,
У норок – суслики – посты сторожевые –
Стоят навытяжку, как будто часовые.
И солнце огнеглазое повисло,
Как с влагою ведро и коромысло.
И зноем пышет, и пролиться угрожает,
Жизнетворящая и огневая.
А над землею воспаренье – дух земельный,
Пьянящий, обжигающий, смертельный.
И молят все небесного Творца,
Создателя, родителя, Отца:
«О, Господи! Прости своих детей!
Дождя пошли нам поскорей!»  –
Притихнет степь. Ни звука, ни движенья,
Однообразное, сонливое томленье.
Вдруг грянет гром, и дождь прольется с неба.
Июньский дождичек – куска дороже хлеба.

              2
Еще я помню вечера степные.
И песни, грустные и озорные.
«Светит месяц над облаками,
Вечерней, раннею порой
Прощался мальчик черноокий
С прекрасной девой молодой».
А мальчик с девочкой навек прощался,
Закат над степью алый разливался.
Но меркнет. Вечер. Всем домой пора,
И разбегается по избам детвора.
По-разному тогда, конечно, жили.
Кто побогаче. Больше – бедностью тужили.
Родители трудились день и ночь,
Чтоб выучить детей и чем-то им помочь.
Я помню, мама шила по ночам.
Все больше людям. Иногда и нам.
Мне сшила платьице веселое из ситца.
Любила в нем я перед зеркалом  кружиться.
А мама, глядя на меня, то засмеется,
То тихими слезами вдруг зальется.
А песни! Как она их пела!
От песен тех я рано поседела.
«Вы не вейтеся, русые кудри,
Над моею больной головой…»
Я слушаю и замираю:
Где песня, где плачевный вой.
«Товарочки» (частушки) были в моде.
Она их пела за шитьем и на природе.

«Ты поверь, как я страдаю,
Ты поверь, как я люблю,
По ночам как свечка таю,
Свою молодость гублю».

«Милый мой, пойдем домой,
Пойдем, моя картиночка».
Тебя угонят на войну,
Останусь сиротиночка».

«Ягодиночка на льдиночке,
А я на берегу.
Брось, мой милый, хворостиночку,
К тебе перебегу».

«Через речку быструю
Я мосточек выстрою.
Ходи, милый, ходи мой,
Ходи летом и зимой».

По-детски я не понимала,
Как мама по отцу страдала.
Хоть бедствовали мы, но песни пели.
Старинные. Они нам души грели.

«Стоит гора высокая,
А пид горою гай да гай.
Зэлэний гай, густэсинький,
Нейначе вправду рай».
Как ручейки текли живые звуки.
В моменты эти мы не знали скуки.

           3
Меня и степь, и песни волновали.
Они во мне любовь к свободе воспитали.
Свобода! Тайная избранница моя.
Я за тобой бежала в дальние края,
Где не было степей. Пески там были,
Гостеприимные в краю том люди жили.
Я полюбила их язык и песни.
В Хорезме было мне вольней и интересней.
Я помню, месяц призрачно сиял,
Пески-барханы смутно освещал.
И чудилось: Меджнун здесь где-то бродит,
Лейлы прекрасной, черноокой не находит.
Его любовь светлее маяка.
Она легендой стала на века.
В песках горячих растворились, как в морях,
Слова: «Мен сени севаман, (люблю), – и – ах»…

          4
«Распаханную степь мы называли пашней.
Но это день уже не нонешний – вчерашний. –
Так начинала мама свой рассказ.   
И я его  перескажу сейчас. –
На пашне хорошо. Работаем, поем.
А в летнюю грозу и мокнем под дождем.
Пшеница, лен, подсолнушки, горох.
И урожай бывал совсем не плох.
Всяк для себя старался, как умел. –
Крестьянство –  русской нации удел. –
Бывало рано спозаранку
Мы выезжаем на делянку,
Ведь пашня требует ухода.
Вот так и жили год из года.
На Покрова играли свадьбы,
И норовили все позвать бы
Меня на свадебный пирок.
«Тебе на пользу это впрок», –
Шутили бабы, мужики, –
Остры в деревне языки». – 
И Чернышковой Насти голос
Звенел, как золоченый колос.
Связать ли, выткать – все умела.
Во всем старательна, умела,
Смугла лицом, черноволоса,
И замуж вышла очень просто,
За Николая, гармониста,
Хотя была и неречиста.
Русоволосый, синеглазый,
Пришелся по сердцу он сразу.
Сыграли свадебку ладком.
Зажили собственным домком.
Пошли детишки друг за другом.
Он – муж, отец. Она – супруга,
Жена и мать его детишек.
Да все девчонки как-то вышли.
Он не журил ее за них,
Любил детишек он любых,
Любил их наряжать в наряды –
И этим счастьем были рады.
Он даже в Фергану однажды
С дружком отправился отважно.
Подарков женам накупили
И о детишках не забыли.
Как в сказке «Аленький цветочек»
Привез мне папочка платочек,
Платочек кашемировый,
Ни разу-то не стиранный,
Зеленый, с золотой каймой.
Любил меня он, папка мой.
И сестрам всем раздал подарки,
А маме ткань. Шелк ало-жаркий.
Горит огнем ферганский шелк,
К лицу он маме очень шел…

               5
В степи зимой метели да бураны,
В степи зимой темнеет очень рано.
Дороги замело. Лишь санный след глубокий,
Да путник, из нужды идущий, одинокий.
Шла степью женщина по бездорожью,
На саночках везла мешочек с хлебом, рожью.
Мороз охватывал туманом синим.
И страшно было ей в пути том зимнем.
Фуфайка ветхая, а ветер злой,
И на лице пыльцы морозной слой.
По деревням прошла она немало,
Вещички мужнины на хлеб меняла.
А дома на холодной печке дети.
О, Боже милостивый! Есть ли ты на свете?
И зарыдала голосом Настасья.
Такое в жизни выпало ей счастье.
И не одной ей. Многие страдали,
Да только молча все переживали.
Ах, мама, мама! Дорогая ты моя!
Ведь это о тебе слагаю песню я.
Какой в вас дух был, матери России.
С каким трудом вы нас, страдалицы, растили.
Поклон вам низкий до самой земли
За то, что вы для нас, детей, смогли.

              6
Но шли года, и степь менялась бурно.
Мне говорить, читать, писать об этом дурно.
Всю землю распахали до порогов.
А много брали урожая? Нет, немного.
Где рос ковыль, там свалки расцвели,
И нет хозяина у матери-земли.
В чем парадокс побед тех грандиозных? –
В отчетах дутых, ложных, одиозных.
А люди верили. И как трудились!
Своим трудом на благо Родины гордились.
Пейзаж осенний миротворный.
Все вызрело. Отяжелели зерна.
Как войско присмирело перед битвой,
Так колос к колосу стоит, склонив главу.
И боевым порядком, в четком ритме,
Степные корабли в поля плывут.
Хлеб покоряется лишь только сильным,
Кто вахту в поле сутками несет.
И потечет зерно рекой обильной.
Для счастья Родины и  мира потечет.

             7
Притихла степь. По ниточкам-дорожкам
Выходит ветерок сторожко,
Попутчиков дорожных поджидает.
Вот так вожак пернатых собирает стаю.
И караваны катунов шарообразных,
Больших и маленьких, смешных и праздных
Потянутся по тропочкам степным
За ветром шаловливо-озорным.
А мы гурьбой бежим за катунами,
Куда глаза глядят, не зная сами.
И степь, и детство родиной зовется.
Милее этого едва ли что найдется.

                8               

        Солоновский мотив

В степи мне дышится и легче, и вольней,
В степи и глазу, и душе-то веселей:
То холмик насыпной, а то ложок,
То необычный, красочный цветок.
И взором обведя степную эту ширь,
Воскликнуть хочется: вот матушка-Сибирь!
Но я боюсь напыщенности фраз,
И не о том сейчас мой новый сказ.
Я свои чувства песней изолью,
В ней вы любовь услышите мою.
А песня русская сама собой поется,
И вместе с ней душа на волю рвется.
      «Степь да степь кругом,
        Путь далек лежит,
        В той степи глухой
        Умирал ямщик».
Вот так бы умереть в родной степи,
Чтобы никто не мог тебя найти,
И стать сиреневым цветочком у воды,
И никакой не знать-не чувствовать беды…
«Про меня скажи,
Что в степи замёрз,
А любовь её
Я с собой унёс».


            

               



   День  Победы



       ***

Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.
                А. С. Пушкин « Песнь о вещем Олеге»


И светлый, и радостный он, и печальный.
Такой этот праздник у нас: поминальный.
И все же Победа! И все же весна!
Седым ветеранам сейчас не до сна.
«Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они».
И вспомнят Полтавскую сечу, Петра,
Победное русское слово «Ура!»
Кутузова вспомнят, Бородино,
Где также победно звучало оно.
Услышат чеканность победного марша.
Парад, Площадь Красная, Жуков, наш маршал.

С великим праздником немеркнущей Победы!
Любимым праздником! Ура! Ура! Ура!
Вы молодыми вспомните себя, отцы и деды.
Здоровья, мира вам, спокойствия, добра!






       Май 45-го

От Сталинграда, от Москвы-реки
Шли добровольцев грозные полки,
Шли защищать деревни, города,
Как было в прошлом. Будет так всегда!

Сквозь дым пожарищ, орудийный гром,
Под градом пуль, как будто под дождём,
Стояли насмерть клятве той верны
Свободного Отечества сыны.

Новороссийск, Воронеж, Ленинград,
Нам не забыть погибших там солдат,
Нам не забыть отважных дочерей
От Чёрного до Белого морей.

Победы Знамя, красное как кровь,
В нём воплотились вера и любовь,
Вы заслужили, верные сыны,
Салют и благодарность всей страны.

Вы заслужили славу на века,
Победы Знамя внука жмёт рука,
На Красной площади полки чеканят шаг,
И мирно реет над Кремлём России стяг.

Май 45-го! Гвоздики красный цвет.
Май 45-го! Живым живой привет.
Май 45-го! И радость, и печаль.
Май 45-го! Весны победной даль.