Барон

       Иногда мне кажется, что мы живем сразу в нескольких измерениях. И эти измерения не пересекаются друг с другом. В одном измерении мы находимся телом, в другом – сердцем и душой. А в третьем – мыслями… И в каждом из нас живут сразу несколько человек. Хороших, добрых, ласковых, нежных, расчетливых, жестоких, подлых… И все это как-то сосуществует рядом, и каждый выбирает из тех, кто в нем прячется, именно того человека, с которым комфортно его телу и душе. Но иногда что-то случается. Эмоции перехлестывает разум, и мы выпускаем из себя того, другого джинна, и он за один миг снесёт вокруг нас всё то, что строилось с таким трудом, выстраивалось и лепилось со всевозможным стараниями и любовью. А затем, оставшись на руинах и осматриваясь с изумлением вокруг себя, мы не можем понять: как это, собственно говоря, могло произойти?..
    Сегодняшний период моей жизни заставляет меня думать. Вспоминать всю свою жизнь, потому что в ней было столько неожиданного, часто непонятного и пугающего до такой степени, что иногда казалось, что все: жизнь окончена, и ничего не может помочь мне в той или иной безвыходной ситуации, но всегда открывалась дверца, и чья-нибудь сильная бескорыстная рука вытаскивала меня. Поднимала, и отправляла в следующий путь… Что есть бескорыстие и доброта? Как часто нам попадаются такие люди? Не поверите, мне – очень часто. Столько было людей, принявших когда-то участие в моей жизни и сделавших для меня так много. И неважно, что это было: ночлег, когда осталась одна на улице в Ереване и мне негде было преклонить голову; или тарелка супа от соседки в те годы, когда нам по полгода не платили денег; или отправка в Германию человеком, сильно меня любившим, но не имеющим шанса ни на одно мое прикосновение... Бескорыстие – великая штука. Или любовь – великая штука? Или это совместимо? Не знаю. На самом деле мне сегодня хочется рассказать историю, произошедшую в Германии. Речь пойдет… о людях и животных… Конкретнее – о братьях наших меньших.

    Его звали Барон. Я не могу точно сказать, что это была за порода, плохо в них разбираюсь, но мы называли между собой эту породу «ротвейлер-водолаз». На самом деле это была даже не собака, а просто теленок. Когда я сталкивалась с ним, идущим на прогулку, в подъезде, я просто прижималась к стенке. Потому что собака доставала до моего горла своей необъятной огромностью. И глаза этой грозной псины находились на уровне моих глаз, и мне казалось, что он просто как рентгеном, просверливает меня до самого моего дна, до пяток, до дрожи, потому, что боялась я его насмерть. И он видел мой страх и испытывал ко мне легкое презрение. Это читалось во всей его повадке, и каждый раз, когда он проходил мимо, непременно заглядывал в мои глаза, и я падала в обморок от ужаса…
 
    Дом был пятиэтажный, современной планировки, и он был единственным элитным жильем в Первом городке, потому что там не надо было топить печь, как это происходило повсеместно во всех немецких домах в гарнизоне. Вместе со своим хозяином они жили на одной площадке со мной, и это уже был 1994 год. Городок был практически пуст, на дворе стоял июнь. Часть нашу внезапно расформировали, и вот этот бешеный загон людей, уезжающих пачками ежедневно, эти сборы, коробки, контейнеры, по 10—15 штук стоящие на улице, – все это рождало ощущение какой-то катастрофы. Хотелось тут же немедленно собрать вещи и тоже рвануть вместе со всеми, но ехать было нельзя – меня упросили остаться до самого последнего дня, и даже до самого  после-последнего, ибо уехала оттуда я 4 сентября, а должна была 9-го. По крайней мере деньги в виде марок мне были выплачены по 9-е число… На руках было отношение в город Воронеж, Отношение было на руках уже в мае, но ехать я не могла, потому что дала слово. Да и деньги были выплачены вперед...
    И оставалось только смотреть, как городок пустел. Было довольно страшновато видеть эти покинутые глазницы окон, пустые заброшенные дома и чужих людей в городке, потому что убрали шлагбаум, запрещающий вход на территорию гарнизона, и открыли КПП. В нашем подъезде оставалось всего три семьи, и две из них – на нашей площадке: мы и хозяева собаки. И как-то мы случайно познакомились (живя на одной площадке два года, это уж точно) и немедленно подружились. Да так крепко, как могут дружить только люди, знающие, что через два месяца их разнесет в разные части света и они никогда не увидятся, и ужасно сожалеющие о том, что, столько времени живя рядом, ничего не знали друг о друге. Но там была собака… Заставить меня зайти к ним было невозможно. А потому все сборы и встречи в первую неделю нашего знакомства происходили у нас. И когда я просила по утрам Иринку приходить ко мне на завтрак, Барон от ревности готов был вышибить дверь, и его лай был, наверное, слышен даже в другом конце городка… Пришлось переступать через невозможный, буквально животный страх, поддаться уговорам и идти туда, к этому медведю…

    Иринка зашла первая, а я просто стояла за ее спиной ни жива ни мертва. Собака рычала и смотрела на меня тем самым своим рентгеновским взглядом, словно пыталась прочитать меня, проникнуть в мое нутро и в мою душу.
    – Барон, у нас гости. Это друг, – сказала она это достаточно строго и в то же время умоляюще просительно: ну, мол, не подведи меня, покажи, какая ты умная собака.
     Собака прекратила рычать, но от этого совсем не стала казаться мне кошкой. Усевшись и сложив перед собой огромные лапы, она молча смотрела на меня.
    – Барон, подойди к ней. Понюхай ее. Ты должен знать ее запах и не обижать ее, она теперь будет к нам приходить все время. – Барон зарычал снова, но потом нехотя встал и приблизился ко мне…
     Как я удержалась, чтобы не завизжать во все горло и не вылететь пулей за дверь! Только сознание того, что этот медведь в образе собаки понимает все и видит меня насквозь, заставило остаться на месте, чтобы не показаться еще большим ничтожеством в его глазах. Самое удивительное, я теперь понимаю, что с самого начала я относилась к нему как к человеку…
    Барон обнюхивал меня медленно: руки, ноги, тело, обувь. Несколько минут просто стоял и пристально смотрел в мои глаза. Его собачья морда была на уровне моего лица, и если бы он захотел перекусить мне шею, то для этого ему не надо было бы даже стараться. Потом так же медленно отошел, но выглядела я в его глазах уже точно по-другому. У него изменился взгляд…
    – А теперь ты, – Ирочка повернулась ко мне, – положи ему руку на голову и подержи несколько минут.
    Положить руку вот на эту грозную махину… Мне казалось, что как только я подниму руку, он оттяпает ее на лету…
   Делать нечего. Сделав шаг навстречу, не глядя ему в глаза, я подняла руку и медленно опустила на загривок. Он даже не дернулся – прикосновение было удивительным… Шерсть тяжелая и теплая одновременно, и вообще сознание того, что это я и моя рука лежит на загривке этой «собаки баскервилей», просто непомерно и немедленно возвеличивало меня в моих же собственных глазах. Я медленно убрала руку и отошла. И тут я не знаю, что случилось со мной, потому что в следующую минуту  не ожидая этого от самой себя, проговорила:
   – А можно мне ее погладить по-настоящему?
Иринка засмеялась.
   – Можно. Барон, ты разрешаешь? – Она внимательно посмотрела ему в глаза и улыбнулась мне: – Гладь давай.
    Я протянула руку и погладила Барона, сначала несмело, робко, осторожно, потом смелее и смелее, потом засмеялась от переполнивших меня чувств, и он вдруг завилял хвостом. Заскулил. И залился лаем, но лай был совершенно не тот, что я привыкла слышать. Он был звонкий. И радостный… Он меня принял. В дальнейшем, как только я переступала порог квартиры и усаживалась на диван, он тут же подходил ко мне. И укладывался своей огромной мордой на мои колени, и его умные глаза счастливо и преданно смотрели на меня. Боже, он был ручной, как котенок. Я обожала целовать его в нос. Я запускала руки в его гриву, и мы кувыркались с ним на ковре. И это было потрясающе!!!

    Каждый вечер мы ходили купаться на Вюнсдорфское озеро, и так как особо двигаться ему было негде, а физические нагрузки были необходимы, мы ему устраивали на озере настоящий марафонский забег в воде. Мы отплывали с Иринкой на середину озера, потом расходились в разные стороны и начинали кричать, прося о помощи. И ленивый Барон тут же резво вскакивал и бросался в воду. Вхождение его в воду было просто уморительным, потому что вода выходила из берегов после его броска. Но бедный Барон, он не знал, что делать... Доплыв до середины озера, он несколько минут честно метался между долгом и желанием и не мог выбрать, кого же ему в первую очередь спасать. К тому же каждая из нас истошно вопила: «Барон, ко мне!», «Барон, спаси!». Но потом долг пересиливал любовь ко мне, и он мчался к Иринке, она хваталась за него, и уже вместе с ней он подплывал ко мне; я вешалась на другую часть его туши, и он волок нас на себе до берега. Мы хотели заставить его сначала вытащить Иринку, а потом уже плыть за мной, но так и не смогли подбить его на подобный шаг. Я впервые тогда увидела, как могут любить собаки. И также – КАК они могут ненавидеть.

    В то время каждый из нас старался в эти последние минуты пребывания на немецкой земле хоть как-то подработать, тем более что времени свободного в эти месяцы было довольно много, и мы решили попробовать поработать на сборе ягод. Как раз пошли вишня и черешня.
    Майор из нашей части знал плантацию в Потсдаме, но сам выезжать не мог – его машина была без разрешительных номеров. А мы недавно приобрели старый, зеленого цвета, «мерс» с немецкими номерами. Майор нам показал место, а мы за это обязались брать его с собой. Выезжали в половине пятого утра, потому что в пять, в половине шестого – край уже нужно было приступать к работе. Майор был из отдела воспитательной работы или что-то в этом роде, уже не припомню точно, небольшого роста, щупленький, и я его почему-то просто на дух не переносила. Случается ведь, что между людьми мгновенно возникает антипатия. Было в нем что-то гадливое и подленькое, и все это отражалось на лице. Зависть лезла из всех щелей. Было в нем что-то от любителя подсчитывать чужие деньги и разглядывать постельные сцены в замочную скважину. И вот, в первое утро он зашел за нами, соответственно, поднялся на наш этаж и подошел к Ирочкиной двери. А мы в это время уже были у нее, и это была страшная сцена. Как только майор позвонил в дверь, Барон кинулся на хлипкую по его размерам преграду и начал просто крушить ее, заливаясь бешеным яростным лаем.
    Попытки успокоить его, оттащить от двери были бесполезны. Пока сам майор не убежал вниз, перепугавшись насмерть. Барон возненавидела его с первого мгновения до такой степени, что, наверное, если бы двери поддались ему сразу, он просто-напросто разорвал бы «воспитателя» на части. Что вызвало в нем такую агрессию, я не знаю, – залезть в собачий ум и чутье человеку не дано.

    Надо сказать, что Барон не зря его ненавидел, он просто чувствовал его точно так же, как и я. Перед самым отъездом из Германии в Союз майор пытался нас обворовать и был пойман, что называется, за руку.
   Барон чувствовал его даже на расстоянии и мгновенно переполнялся ненавистью и яростью, едва тот подходил к подъезду (а далее пройти он больше так и не осмелился), как тут же Барон кидался разносить дверь, заливаясь бешеным лаем… После мы попросили майора ждать нас на улице, и подальше от дома.

    Эти поездки в Потсдам запомнились мне приятным эпизодом  моей той , «немецкой» жизни. Я обожаю собирать всякие ягоды, потому что выросла в доме с огромным садом и с большим количеством фруктовых деревьев в нем. Все пришлось оставить, бросить во время ужасающих Бакинских событий 1989 года, и поэтому эти сборы чем-то напоминали мне милое и беззаботное детство.
      Деревья были невысокие, так что сбор ягод не составлял труда, и к половине одиннадцатого уже вся работа заканчивалась. Уже сейчас не помню, сколько платили нам за час. Но то, что я заработала там за неделю, было гораздо больше моей месячной зарплаты. И это еще надо учесть, что нам, русско-советским гражданам, платили гораздо меньше, чем тем же полякам или венграм. На заработанные от сбора ягод деньги я позволила себе шубу, которая пришлась очень кстати для той зимы, которая ожидала меня в России. Военнослужащим по контракту платили очень мало, и, в принципе, много мы себе там позволить не могли. В одиннадцать расчет, и мы уезжали, а я к двум часам еще успевала на свою основную работу, из-за которой собственно и находилась там. Гонка бешеная по автобану. Машина развивала скорость до 250 км в час, и это было что-то! Я обожаю высокую скорость, когда хорошая трасса, и муж, зная это, баловал меня этой радостью, зато бедный наш майор просто сползал с сиденья вниз от страха.

       Наступило время отъезда Ирочки и Саши. Ребята начали собирать коробки, складывать вещи. Уезжали они на своей машине с очередной колонной. Расставаться не хотелось, но я уже к тому времени привыкла к переездам и расставаниям с людьми. И это наконец перестало быть для меня трагедией. Еще несколько лет назад подобные вещи были для меня невозможно тяжелым потрясением. Я пошла служить в армию 1987 году, попав в Вооруженные силы совершенно случайно, и никогда до этого мне не приходилось расставаться с живыми людьми, зная, что я их больше никогда не увижу, потому что всю жизнь я прожила на одном месте. Все мои друзья, все мое окружение было всегда рядом со мной. Все было стойко и незыблемо, как это могло быть в советские годы. И первое расставание с людьми, которые за два года службы стали частью моей жизни, было очень тяжелым. Мне тогда было всего лишь 22 года, и я была наравне с мальчиками, служившими одновременно со мной. Я не могла даже представить, что когда-то наступит та ужасная минута: я приду, открою двери, а там уже не будет этих милых и родных для меня лиц...   Я разорвала свое сердце тогда на части, впервые расставаясь с друзьями.
      Чуть позже и  я  уехала в Армению, а после и сама  научилась расставаться… А потому и расставание с Ирочкой и Сашей, и отъезд из Германии стали для меня просто очередной полосой жизни.

    Но что-то странное происходило с Бароном. Пес начал грустить. Кстати, историю появления Барона у Саши с Иринкой я узнала после и была шокирована и поражена. Я думала, что они приобрели эту собаку щенком, а оказалось, что собака у них – всего лишь последние полтора года… Надо отметить, что брошенные животные в Германии при отъезде людей, а особенно при выводе войск, были скорее правилом, чем исключением, но от этого все казалось еще бесчеловечнее… Барон не стал исключением – его просто оставили хозяева, уезжая. Просто бросили. И он сидел на КПП, где нес службу Ирочкин муж (Саша ходил в наряды по КП  Первого городка, а там сразу за КПП был вокзал, так называемый «русский», и оттуда убывал и туда прибывал поезд «Москва – Вюнсдорф»). Каждый день пес убегал на вокзал и обнюхивал прибывающий поезд, потом возвращался. Ложился перед шлагбаумом справа и просто смотрел вдаль… Сашка приучал к себе Барона  постепенно. Начал подкармливать, но Барон сначала даже не притрагивался к пище. Как только прибывал поезд, он убегал на вокзал, а потом снова возвращался на свое место и выл ночами от тоски. Потом он просто благодарно принимал еду, но не подпускал к себе никого. Сашка все время звал его Бароном. У него повадки были, как у аристократа, объяснил он нам, когда мы спросили: почему же Барон?
     Так продолжалось месяца три. Потом в один прекрасный вечер, сменившись с наряда, Сашка просто свистнул ему и сказал: «Барон, домой!». И собака вдруг встала и пошла за ним… Так он у них и появился. Я плакала, когда мне это рассказали.
   Ирочка продолжала собираться. А Барон перестал есть. Что происходило с ним, никто не понимал. Он забивался куда-то под коробки. И казалось, его огромная туша стала меньше, и даже взгляд стал затравленным и жалким, а из глаз все время катилась вода. Мы думали, что у него воспалились глаза, пытались что-то капать, а оказалось, что собака… плакала. Но так же, как и раньше, когда я появлялась, он молча подходил ко мне и укладывал свою огромную морду на мои колени. И смотрел на меня так, как будто он умирает каждую минуту своей собачьей жизни. А я гладила его, целовала его жалобную морду и спрашивала: Бароша, что у тебя болит, мой хороший?

    Наступил день отъезда. Пока выносили коробки, грузили все в машину, суматоха, волнение, сумятица, потом кинулись садиться, и тут обнаружилось, что… собака исчезла. Барон просто испарился. Иринка в истерике, Саша в ужасе, кинулись искать его. Истеричные крики «Барон, Бароша, где ты?» Носились с полчаса. Собака не отзывалась. Иринка начала кричать: «Выноси коробки, мы никуда не едем!». Сашка начал кричать на нее, требуя, чтобы она немедленно успокоилась, я рядом рыдаю в голос… Сашка что-то думал, думал, метался по улице. Потом остановился. И снова закричал громко: «Барон, домой!». И тут случилось чудо. Из-за ближайших кустарников, скрытых за деревьями (которые мы тоже осматривали, но его там не было!), появилась несмелая робкая морда, потом и он сам. Он просто вышел и встал у дерева, не приближаясь, и нам было видно, как он плакал… Ира хотела кинуться к нему, но Сашка удержал ее, потом подошел к машине, открыл дверцу и сказал громко: "Барон, в машину. Мы уезжаем", – пес быстро и резко кинулся, запрыгнул в машину, придавив ее своей огромной тяжестью, и Сашка захлопнул двери. Пес высунул морду в окно и залился счастливым визгливым лаем, как маленький щеночек, а слезы просто капали на нос, и это было удивительно… Мы молча все плакали вместе с ним. Барон просто видел уже раз в своей жизни эти людские сборы. И помнил, чем это кончилось для него, и ушел сам, уверенный в том, что его не возьмут, а бросят… На прощание он облизал мне все лицо и руки… Потом мы созванивались с Иринкой. Семья их  распалась, но Барон остался с Иринкой.

    Экзюпери… Мы ответственны за тех, кого приручили. И неважно, братья ли это наши меньшие. Женщина ли, которой мы говорим, что любим, называем ее родной, любимой, а назавтра забываем. Ребенок ли, которого мы оставляем, отказываясь от него, забывая, для чего его рожали… Всякое сердце может быть ранено, и как бы хотелось, чтобы каждый из нас понимал степень боли, причиняемой другому.
18.07. 2010