Ганна Кралль. Мужчина и женщина

          Ганна Кралль

                МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА.

                1. После спектакля.

                Э т ой осенью* воздух Москвы был пронизан серой мглой. Множились домыслы вокруг того;  почему это произошло, и почему это с ними так должно было произойти. Преобладало мнение, что это Бог покарал Россию за грехи. Не исключалось, что Ленин был порождением Сатаны. Подчёркивалось значение погоды – она была похожа на ту, тогдашнюю:  гнетущее, невыносимо низкое давление продолжалось уже несколько недель.
                В годовщину того люди собрались перед зданием ЦК неподалеку от Кремля, и молились за душу царя, за Святую Русь, за людей, которые погибли, защищая царя и Отечество, а также за тех, кто погиб в лагерях и в Афганистане.
                Этой осенью люди молились, всё больше, всё истовее. Толпами собирались в храмы.  В церквях происходили удивительные вещи. Певица, секретарь партячейки в   одном большом академическом хоре, запела во время молебна в Васильевском соборе таким звучным сильным и чистым голосом, каким не пела никогда. Уверовала, вышла из партии, приняла крещение. Обращения подобного рода не были редкостью. По расположению звёзд предугадывали развитие ситуации. Астрологи предсказывали, что зимой не дойдёт до трагедии, но весной наступит голод и будет гражданская война. Экстрасенсы предостерегали перед возникновением отрицательных полей, усиливающих страх и поглощающих энергию. Милиция предупреждала, чтобы не носили драгоценности на улице. Общество «Память»  запугивало евреев – не оставайтесь в России. На процессе по поводу вторжения боевиков хулиганской группы из «Памяти» на собрание писателей давала показания Алла Г. Ей сообщили, что её дни сочтены. – Убьем тебя – сказал ей мужчина, затаившийся в подъезде. Он был молод, опрятен и вежлив. – Убьем – повторил он без злости, спокойно. – Не думай, что тебе удастся сбежать.
                Этой осенью с домов осыпалась штукатурка, валились балконы, чёрные щели трещин змеились от крыш до фундаментов. Стену на Неглинной подперли бревном. Бревно растрескалось, торчали щепки. На Кузнецком мосту поставили вдоль дома деревянный забор. Кто-то выломал одну доску, и в проёме было видно подвальное окно.
В окне не было стёкол. Его закрыли газетой. В газете была дыра. На бульваре напротив Кремля во дворе сушили одеяла. Из одного одеяла был вырван кусок ткани, обрывок колыхался на ветру,  с него свисали длинные перепутанные нити, их концы погрузились в грязь.
                На каждой улице в деревянных будках с надписью «Чистка обуви» работали люди, но обувь прохожих была грязной. Может быть, потому, что на мостовых были лужи. (Были лужи, хотя дождя не было). Прохожие передвигались медленно, как люди, которые не очень хорошо знают куда нужно идти. Порой они останавливались и сквозь витрины заглядывали в магазины. По всему центру свободно можно было купить только две вещи: на уличном прилавке баночку маринованного чеснока, в магазине – дверной электрический звонок. Люди входили в магазин, рассматривали звонки, проверяли, как они работают. С минуту слушали  острые пронзительные звуки, как бы задумываясь, не купить ли, потом возвращались на улицу и шли дальше.
               Центр Москвы был когда-то, в 19 веке, не лишённым сецессионного изящества оживлённым городом. Этой осенью он производил впечатление необычной декорации.
              Это была театральная декорация, закомпонованная в каждой детали. Но увиденная после.
              После того, как погас свет. После спектакля.
 *1990 г.
                2.  ОН.

                Далеко от московского центра, у подножья поросших лесом Воробьёвых гор царица Екатерина построила для одного из своих фаворитов летний дворец. После революции в нём расположился институт химии, в домах для челяди поселились научные сотрудники. Жёлтые стены, белые дорические колонны и обширный парк сохранились в отличном состоянии.
              Если бы не объявление на дверях, что к празднику Великой Октябрьской Социалистической Революции будут выдавать талоны на промтовары, дача царицына фаворита производила впечатление заповедника. Это был заповедник 19, а, может быть,и 18 века и россиянства, о котором этой осенью так тосковали.
              Обитательница дома с колоннами Сара Соломоновна П. получила в честь праздника талон на пальто. Доцент с первого этажа получил талон на утюг. Брат Сары, Лев Соломонович П. не получил ничего, потому, что в институте физики, где он работал, талоны на промтовары не выдавали. Правда, разыгрывались по жребию коробки мясных консервов – одна коробка на 20 учёных – но профессору консервы не достались.
              Сара и Лев были родом из Астрахани. Их дед, человек очень набожный, носил длинную бороду, имел талес и ежедневно ходил в синагогу. Их дяди были передовыми людьми и  издавали меньшевистскую газету. Их не менее прогрессивный отец работал инженером по танкерам.
             Получив высшее образование, Лев Соломонович П. стал ассистентом великого ленинградского математика и кораблестроителя Алексея Крылова. Когда в 1937 году Льва Соломоновича арестовали ( коллега по докторантской аспирантуре выразил мнение, что журнал «Вопросы философии», орган ЦК ВКП(б) – сущее говно, а Лев Соломонович, как было написано в акте обвинения, молча это одобрял) профессор Крылов написал Молотову длинное письмо. В нём он сообщал, что Лев Соломонович необычайно талантлив, мгновенно ухватывает суть труднейших проблем. С черезвычайной проницательностью он разобрался в стратегии адмирала Нельсона и в принципах его руководства кораблями. «Благодаря именно этим принципам – добавил профессор в письме к Молотову в 1937 году – Нельсон выиграл битву при Трафальгаре, которая более, чем на сотню лет укрепила морское могущество Англии». « Если окажется, что  Ваш ассистент невиновен – ответил Молотов – то через неделю Вы будете пить с ним в Вашем кабинете чай с ромом».
               Лев Соломонович выпил чай с ромом через 18 лет, пять месяцев и одиннадцать дней. – Начнём с выводов – предложил он - от базисных истин, с которыми оттуда возвращаются.
              ИСТИНА ПЕРВАЯ: Воронье мясо годится в пищу, а мясо галок – не годится.
              ИСТИНА ВТОРАЯ: От клещей нет никакой выгоды, а от вшей есть. Вшей кладут на жестянку над банкой с кипятком, а вытопленный жир, если в него погрузить фитилёк, годится для освещения.
              ИСТИНА ТРЕТЬЯ: Добыча еды, конечно, дело важное, однако не менее важной является работа кишечного тракта. Особенно когда на то, чтобы оправиться даётся пять минут.
             ИСТИНА ЧЕТВЁРТАЯ:  Нельзя попадаться в лапы уголовникам.
             ИСТИНА ПЯТАЯ: Шаг вправо, шаг влево – считается  побегом. Оружие применяется без предупреждения.
             ИСТИНА ШЕСТАЯ: Не думай, что в этом мире ты кому-нибудь нужен. Ты можешь поверить, что тебе всё можно. Можно даже отнять у ближнего кусок хлеба.
           Лучше думай о том, что и мир  может прекрасно обойтись без тебя, но и ты можешь обойтись без мира.
             ИСТИНА СЕДЬМАЯ: Если ты упорно решил всё это выдержать, то только для того, чтобы жить. И ни для какой иной цели.
       – Кажется, - продолжал Лев Соломонович – были такие, кто держался ради того, чтобы всё это описать. Я слышал о них, но с ними не встречался. Что же касается меня – я хотел жить, вот и всё.
             
          Молодой физик жил с женой и двумя детьми в коммуналке на Арбате. Принимал участие в деятельности еврейских организаций. Около миллиона советских евреев решили эмигрировать. Около полумиллиона хотело остаться в России. Организация, в правление которой входил молодой физик, поставила перед своими членами благородную, хотя и неопределённую задачу – с достоинством выехать или с достоинством остаться.
           Для молодого физика решение – с достоинством остаться – почему-то было связано с разговорами, которые он вёл в институте физики со Львом Соломоновичем П.
           Иногда Лев Соломонович вспоминал самого себя перед арестом – чужой парень -  убеждался он удивлённо. Не знаю его. Иногда кажется, что я никогда с ним не встречался.
         И рассказывал о нём со спокойным интересом. Как будто исследовал и описывал плазму.

          У уголовников был обычай играть в карты на вещи, принадлежащие политическим, на посылку, полученную из дома, на рубашку или на голову. Голову должен был отрубить тот, кто проиграл. Он должен был вынести её за ограду зоны, и только тогда карточный долг чести считался выплаченным полностью. Однажды уголовники играли на голову одного из своей компании, которого они ненавидели, Фаворского. Рано утром голову Фаворского нашли за колючей проволокой, а туловище – в клоачной яме. Туловище, по распоряжению бригадира, вытащил Лев Соломонович П.  Это был удачный день, потому, что, после того как он это сделал, его уже не послали в лес. Лёг на нары, съел свою пайку хлеба на следующий день, и был счастлив.
              Лев Соломонович заболел воспалением лёгких. После болезни он так ослабел, что не мог работать. Спас его врач: поручил ему хоронить людей, умерших в больничном бараке. Это была лёгкая работа, потому, что яму копали другие заключённые.
              Трупы нужно было вывезти, уложить в яму и засыпать землёй. Вывозил на санях. Старался укладывать тела так, что бы не сыпать землю на лица. Земля была смешана со снегом: жижа, возникающая весной в тайге и в тундре. У мёртвых не было ни одежды, ни фамилии. На них были только таблички с номерами. Он задумывался над обрядом захоронения. Знал, что существуют разные обряды, но он их не знал. Произнесение речей было бы смешным. Молитвы звучали бы фальшиво, потому, что он не верил в Бога. Выдумал собственный обряд: несколько раз обходил могилу, махал руками, как крыльями. Наверно был похож на птицу. Думал: пусть летят себе куда-нибудь, только как можно дальше отсюда. Потом пел. Охотнее всего песни, которые любил, например, старые романсы:
                Чёрные розы, эмблемы печали,
                в час расставанья сюда я принёс.
                Полны тревоги, мы долго молчали,
                хотелось нам плакать, но не было слёз.
           Потом садился в пустые сани и поворачивал коня. Возвращаясь, мысленно произносил речь, всегда состоявшую из одних и тех же слов: «Вы отошли. Всё правильно. Но мы с ними ещё посчитаемся!» Кто с кем и каким образом будет считаться – он не имел ни малейшего представления, когда возвращался в барак. Там ждали его очередные трупы. Он прикасался к голым холодным  плечи, говорил: «Ничего, братцы, завтра встретимся» – и ложился на нары возле уголовников, с азартом игравших в карты.
            Однажды Лев Соломонович П. отказался копать торф.
          - Закон говорит об общественно-полезной работе – объяснял он судье. - И поэтому, как доктор физико-математических наук я должен получить более достойное применение.
           Судья, большая статная женщина, вскормленная сибирскими морожеными пельменями, предложила, чтобы он сам нашел себе достойное применение. Он нашёл его на острове посреди Ангары. Там был  маленький аэродром для гидропланов. Стал механиком и заливал баки горючим. Генерал НКВД, приземлившийся однажды на острове, перевел его на ещё более полезное занятие: в геологическую экспедицию, занятую поисками железных руд.
              Отбыв лагерный срок, Лев Соломонович был на поселении. Это означало, что он не имел права выезжать с места жительства, должен был регистрироваться каждые десять дней  в отделении НКВД, и на зелёной карточке ему ставили соответствующую печать. Но в отделение он ходил сам, без собак и конвоиров, и был счастлив.
             Потом отправился в экспедицию. В ней было 30 человек, причём семеро – убийцы-рецедивисты.
             Через несколько месяцев приехали женщины. Их было десять. Восемь колхозниц, их называли «колосками», осуждённых за то, что они после жатвы собирали оставшиеся колоски, одна проститутка, как выяснилось позднее, больная сифилисом, и ПШ – подозреваемая в шпионаже.
            ПШ была полькой.  Звали её Анна, ей было 22 года, у неё были красивые ноги и глаза необычного зеленовато-голубого цвета.
               
                2. Она.

              Бабка Анны Р. работала у графа. Родила девочку, которую граф не хотел признать. Когда она подросла, её быстро выдали замуж за человека,  значительно старше неё. Он  был седой   и у него были больные ноги. Внебрачная дочь графа и этот старый хромой человек были родителями Анны и трёх её братьев.
            Жили они в деревне Розмерки. Костёл и староство были в Косове Полесском. В костёл ходили только двое – Анна и её мать, (Мать в красивой блузе с буфами и с мелкими пуговичками от манжеты до локтя) у отца болели ноги, а братья были коммунистами. Старший из братьев, Антони, уехал учиться аж в Москву. Среднего, Станислава, преследовала полиция, поймала и посадила в Берёзу Картузскую. Младший, Иосиф, сидел в тюрьме в Полоцке. После ареста сыновей мать умерла от разрыва сердца.
            Дома остались только Анна и отец. Отец мастерил деревянные вёдра и лохани, Анна подавала ему деревянные клёпки и железные обручи, или пряла и ткала полотно из льна. Через год отец завёл себе любовницу. Привозил ей из Косова отличные отрезы на платье, шоколадные конфеты, и исчезал на несколько дней. вместе с подарками.
            Когда Анне исполнилось десять лет, пришло письмо от Антона. Он писал, что сестра должна пойти в староство, получить паспорт и приехать в Москву. В Розмерках ничего хорошего её не ждёт, а в Москве она будет учиться и выйдет в люди. В следующем письме Антон прислал билет и подробную инструкцию. Она должна была приехать на пограничную станцию и сидеть на перроне. – брат сам её найдёт. В конверте к письму прилагалась фотография и кусочек материи. На фотографии был пристойный улыбающийся мужчина, которого она не узнала. Ткань была в тёмнобежевую ёлочку, отливающую бронзой. Улыбающийся мужчина был её братом и в этой одежде в тёмнобежевую ёлочку он должен был отыскать её на пограничной станции.
             Она ждала несколько часов. На коленях держала мешочек с пуховой подушкой и льном, который сама соткала.
             Пассажиры удивлялись: - Сама едешь? В Москву?
           - Я там буду учиться – отвечала она, -  и выйду в люди.

            Когда появился мужчина в бежевую ёлочку, она задала ему несколько контрольных вопросов: как зовут братьев? На какую ногу хромает отец? С чего упала бабка перед смертью?
          - С печки – ответил мужчина. И только тогда она поверила, что это Антон.
           Брат знал иностранные языки, и у него было много книг. Он записал её в польскую школу. Года два им было очень хорошо, но брат познакомился с русской девушкой Валей, стал приносить ей хорошие подарки и в конце-концов женился.
            Анна перебралась в семейство Взёнтек – таких же коммунистов, как и Антони, и пошла работать на карбюраторный завод имени Сталина. В 1937 году арестовали Взёнтка.
            Через месяц арестовали Антони, через два месяца арестовали Анну. Ей сказали, что её брат – враг народа, а она сама на комсомольском собрании хвалила правительство Пилсудского. Приговор: подозрение в шпионаже, десять лет без права переписки в лагерях усиленного режима.
           Когда кончилась железнодорожная колея, заключённые шли пешком, по снегу, всё время на север. Кто-то увидел на снегу маленькую дощечку с надписью «Антони Р.». Анна подумала, что буква «Р», имеет внизу такую же закорючку, как и в подписи её брата. Она спрятала дощечку под телогрейку и шла дальше.
           Пять лет она пилила, рубила и складывала в сажени древесину. На шестой год, как расконвоированную, её без охраны и псов направили в геологическую партию, которая искала железные руды.


                4. Спасибо, сердце.


          Бригадир геологов, Лев Соломонович П. был невысоким, но культурным мужчиной. Книг прочёл даже больше, чем Антони. Не ругался матом. Декламировал стихи. Пробовал её учить английскому языку, но с языками у неё было туго. Со стихами тоже, главным образом, потому, что он читал ей самые трудные – Тютчева и Гумилёва. Никогда не произносил её имени уменьшительно. Говорил «Анна», как Вронский или Каренин. Ей нравилось, когда он рассказывал своими словами разные романы и повести, но больше всего она любила слушать песенки из кинофильмов:  «Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить, сердце, как хорошо, что ты такое, спасибо, сердце, что ты умеешь так любить».
           Через год Анна родила дочку. Её не забрали в дом младенца, потому, что жена начальника тоже родила ребёнка, но молока у неё не было. Анне давали коровье молоко, и она кормила обоих детей – свою дочку, и ребёнка начальника НКВД. Ежедневные посещения  его дома оказались выгодными, там были папиросы, каких в бригаде не курили очень давно. И был пёс, большой и жирный. У некоторых людей в бригаде были больные лёгкие, а считалось, что  для лечения лучшим лекарством является собачий жир. Она завела пса в лес. Люди убили его и могли лечиться.
         Когда её вызвали в правление и сказали: «Собирайтесь!» - она перепугалась. Думала, что получит новый срок: за пса и папиросы, но оказалось, что она едет сама. Получила хлеб и бумагу, которой было написано: «Анна Р., приговорённая за… отбыла наказание в течение 9 лет, направляется в Москву, просим оказать ей помощь во время поездки. Май 1946 г.». Попрощалась со Львом Соломоновичем П., взяла ребёнка за руку, и в Ухте они сели в товарный поезд.
            В Москве было жарко. В телогрейках и валенках они вошли в здание польского посольства. Показали бумагу дежурному. Тот куда-то побежал и вернулся с другим мужчиной..
           - Товарищ Р.? – улыбка мужчины сияла. – Наконец-то! Товарищ министр звонил, спрашивал…
           - Кто?
           -  Разве Станислав Р. не ваш брат?
           -  Брат.
           -  Ну вот – обрадовался мужчина. – Пожалуйста, пройдёмте в комнаты.
           Они очутилась среди ковров, картин и красивой мебели. Получили еду и платья Пошли спать. Когда она проснулась, светало. Стало страшно: Боже, уже светает, а она не в лесу. Вскочила. Не могла найти топор, выломала ножку стула, стала ею рубить. Услышала плач ребёнка. Негромко крикнула ей – надо выполнить норму. Запомнила  белые халаты, укол, дежурного, сложившего обломки в неуклюжую кучку. – Не так! – крикнула она, хотела объяснить, что нужно укладывать в сажени, но вдруг захотелось спать.
              Министр Государственной безопасности Станислав Р. ждал сестру на Окенце, в Варшавском аэропорту. Она его не узнала. Пошутила: - Жаль, что ты не прислал мне кусочек материала – и сразу стала рассказывать про Антони, но брат прервал ее: - Никому не говори об этом. Даже мне. Дома повторил отчётливо: - Запомни, на всю жизнь – ни слова.
              Поселил её на вилле в Константинине. Вилла была роскошной, поэтому она перешла в дом садовника, охотней всего рубила дрова, но вскоре смонтировали центральное отопление, и необходимость в рубке дров отпала.
              Знакомый из Косова Полесского рассказал, что Иосифа, младшего брата, русские застрелили в 39 году, он не хотел отдать им свой велосипед. Антони найти не удалось.
             Льва Соломоновича тоже не удалось освободить досрочно. Хотела поговорить об этом со Станиславом, но он не хотел её слушать. Не удалось ей рассказать даже о дощечке с надписью «Антони Р.», которая затерялась где-то в тайге.
             В пятьдесят пятом году поехала в Москву – ей поручили организацию репатриации поляков. Навестила Сару.
           - Мой брат вернулся – сказала Сара.
           - Аня – сказал Лев Соломонович П. – Я вернулся не один. Вы должны познакомиться.
           Ей было неприятно, что он назвал её уменьшительным именем.
          - Познакомиться? – удивилась она. - Нет, зачем?
          Он женился в ссылке. Жена была вольнонаёмной, с нормальной работой, с паспортом, со свободой передвижения. Брак с вольнонаёмной был огромным благом для ссыльного. Это был постоянный дом, настоящая еда, настоящая женщина в настоящей постели.
           - Но у тебя дочь – сказала Анна. – Я понимаю, как многим ты ей обязан, но ведь у нас дочь. Тогда оказалось, что у Льва Соломоновича П. с вольнонаёмной двое детей.
           В Москве открылся ХХ Съезд Все вокруг говорили о преступлениях, лагерях и докладе Хрущёва, но Анну Р. эти сообщения не интересовали. Не затронуло её, когда она узнала, что жена Антони, Валя, баловалась с друзьями из НКВД, и их песни и смех были слышны во всём доме.. Анну Р. занимала одна единственная мысль: вернётся ли к ней Лев Соломонович П. Или останется с вольнонаёмной. Когда стало ясно, что Лев Соломонович
к ней не вернётся, Анна Р. взяла дочь за руку…
           На Окенце её встретил Станислав Р. Министром он уже не был. В машине он сказал: - Пишут обо мне в газетах… Пишут о преступлениях, а я ничего не знал…
           Она не припомнила ему ни их бесед, ни даже о дощечке с нацарапанной надписью. Думала только о том, что уже не нужно ждать Льва Соломоновича П., и что, пожалуй, так и лучше.


                5. Камень.


         Этой осенью Лев Соломонович продолжал исследования плазмы. Много лет тому назад он разработал исследовательскую методику, которую до него никто не использовал, поэтому его приглашали  руководить разными симпозиумами, то в Париже, то в Амстердаме.
        Этой осенью, Лев Соломонович получил заграничный паспорт и впервые, в возрасте 82 лет поехал заграницу. Ему понравился финский лес. Он сказал сестре, что  это первый лес, который не вызывал у него ненависти. Он привык ежедневно навещать сестру. После работы над плазмой он шёл к даче царицыного фаворита на Воробьёвых горах в дом для челяди, разбитый на десятки тесных неудобных помещений, и садился под восточным абажуром, уцелевшим ещё со времён блокады Ленинграда. Почему-то он предпочитал  пить чай с сестрой, а не, а не со своей женой, бывшей вольнонаёмной. Низенькая старая женщина с коком старой девы и большими голубыми глазами ставила перед ним чашку и спрашивала: - Ты хочешь есть? После чего приносила ломтик сухой булки с сыром и начинала говорить о последнем камерном концерте в филармонии. Он ей рассказывал о плазме, о финском лесе или о разговорах с молодым физиком.
              Его не огорчало, что ему снова не достались мясные консервы. Не беспокоили его и предсказания астрологов. Не боялся он ни голода, ни морозов. Боялся лишь, что нынешние записи о лагерях закрепят только образ унижения и страха, хоть там были люди большой отваги и силы. Хотел сказать об этом на Лубянке. Этой осенью заложили памятный камень: - памятник жертвам репрессий. Лев Соломонович П. хотел сказать, что это должен быть памятник жертвам и борцам – и подошёл к трибуне.
            - Вы в списке выступающих? – спросил его дежурный торжественного собрания, которое собрали московские демократы.
           - Нет – ответил Лев Соломонович.
           - Значит, выступать не будете.
           - Почему?
           - Потому, что вас нет в списке – ответил демократ, и попросил Льва Соломоновича отойти от трибуны.