Чудеса бывают!

Написать в рифму четыре строки, да так, чтобы на века – это очень трудно. Опоясать одной и той же парой рифм две строфы, как в правильном сонете – это уже сверхтрудная задача. Написать сквозной сонет, то есть такой, в котором все стихи скрепляет  одна пара рифм, это сверх-сверх-трудная проблема. Умножьте теперь это «сверх-» на шесть, и учтите – необходимо ещё сохранить верность оригиналу!

Перед читателем оригинал, подстрочник и стихотворный перевод моего учителя Вильгельма Левика, наконец… мой извод. Извод – это текст, восстановленный по зачину благодаря максимально точной рифме. Одно из двух: либо Шарль Бодлер владел русским языком и перевёл собственное стихотворение на французский язык, либо… Либо это просто чудо. Представьте себе алмаз, который после обработки становится бриллиантом, но при этом не теряет ни единого карата. Скажете: такого не бывает? А вот! 

 
XCVIII. – L’amour du mensonge 

Quand je te vois passer, ; ma ch;re indolente,
Au chant des instruments qui se brise au plafond
Suspendant ton allure harmonieuse et lente,
Et promenant l’ennui de ton regard profond;
Quand je contemple, aux feux du gaz qui le colore,
Ton front p;le, embelli par un morbide attrait,
O; les torches du soir allument une aurore,
Et tes yeux attirants comme ceux d’un portrait,
Je me dis: Qu’elle est belle! et bizarrement fra;che!
Le souvenir massif, royale et lourde tour,
La couronne, et son c;ur, meurtri comme une p;che
Est m;r, comme son corps, pour le savant amour.
Es-tu le fruit d’automne aux saveurs souveraines?
Es-tu vase fun;bre attendant quelques pleurs,
Parfum qui fait r;ver aux oasis lointaines,
Oreiller caressant, ou corbeille de fleurs?
Je sais qu’il est des yeux, des plus m;lancoliques,
Qui ne rec;lent point de secret pr;cieux;
Beaux ;crins sans joyaux, m;daillons sans reliques,
Plus vides, plus profonds que vous-m;mes, ; Cieux!
Mais ne suffit-il pas que tu sois l’apparence,
Pour r;jouir un c;ur qui fuit la v;rit;?
Qu’importe ta b;tise ou ton indiff;rence?
Masque ou d;cor, salut! J’adore ta beaut;.

ПОДСТРОЧНЫЙ ПЕРЕВОД

Когда ты выходишь, такая томная,
Под звуки музыки, разбивающиеся о потолок,
Как бы задерживая медленную и гармоничную походку
И выражая глубоким взглядом саму скуку,

Когда я созерцаю в цвете газовых рожков твой бледный лоб,
Украшенный болезненной привлекательностью,
Где светильники вечера зажигают зарю,
И твои глаза пленяют, как портрет,

Я говорю: как она красива и странно свежа,
Тяжкое воспоминание, царственное, массивное
Венчает ту, чьё сердце, смятое как персик,
Зрело, как эта плоть, для знающего толк в любви.

Кто ты, осенний фрукт для утончённого вкуса,
Траурная урна, ждущая нескольких слезинок,
Аромат, заставляющий мечтать о далёких оазисах,
Ласковая подушка, корзинка с цветами?

Я знаю, что есть глаза, грустнее которых не бывает,
В них нет никакой драгоценной тайны,
Ларцы без безделушки, медальоны без реликвий,
Более пустые и глубокие, чем даже вы, небеса!

Но не достаточно ли того, что ты – наважденье,
Радующее сердце, которое бежит от правды,
И что мне твоя глупость и твоё безразличие?
Маска и декорация, здравствуй! Я влюблён в твою красоту!

CVII. ЛЮБОВЬ К ОБМАНЧИВОМУ

Когда, небрежная, выходишь ты под звуки
Мелодий, бьющихся о низкий потолок,
И вся ты - музыка, и взор твой, полный скуки,
Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок,

Когда на бледном лбу горят лучом румяным
Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет,
И ты, наполнив зал волнующим дурманом,
Влечешь глаза мои, как может влечь портрет, -

Я говорю себе: она еще прекрасна,
И странно - так свежа, хоть персик сердца смят,
Хоть башней царственной над ней воздвиглось властно
Все то, что прожито, чем путь любви богат.

Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком,
Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез,
Иль аромат цветка в оазисе далеком,
Подушка томная, корзина поздних роз?

Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира
Мерцает влажный мрак, но нет загадок в них.
Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира,
В них та же пустота, что в Небесах пустых.

А может быть, и ты - всего лишь заблужденье
Ума, бегущего от истины в мечту?
Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?
Пусть - я люблю в тебе и славлю Красоту.

(Перевод Вильгельма Левика)


СТРАСТЬ К МИСТИФИКАЦИИ

Когда выходишь ты с ленивостью беспечной
Под звуки музыки, что бьются в потолок,
То бёдра твои с их гармонией навстречной
Не в силах описать поэта бедный слог.

И когда я смотрю с влюблённостью обречной
На твой блудницы лоб, который так полог –
Он пышной люстрой озаряем яркосвечной!
То взор твой развращён как к прелести прилог.

Молюсь: как хороша и странно свежа в вечной
Юдольной суете та, память о ком – клок
С овцы паршивой и в чьей грешно-человечной
Душе уже взимал червь с персика налог.

Кто ты – живой портрет в оправе безупречной,
Влюбляющий в себя, берущий сон в залог,
Молох, что жертвою не сыт новоиспечной?
Шлет стрелы твоих глаз искуснейший стрелок!

Я знаю, есть глаза с тоскою неизречной,
В них нет никаких тайн, пустые как брелок,
Готовые на всё столь ради краткотечной
Забвения волны... Закат зрачков… Белок…

Не хватит ли того, что ты – виденье млечной
Разрыв-травы, а я – не сброшенный молок,
А Шарль Бодлер, поэт с душой неискалечной.
Прости меня, Париж, за честный эпилог!


Истинное чудо отличается от ложного тем, что оно не требует веры, а порождает её. Если есть чудо, то есть и Чудотворец, не так ли? А теперь я обращаю внимание читателя на стихотворение Чудотворца - Арсения Александровича Тарковского "Поэт начала века".

Твой каждый стих - как чаша яда,
Как жизнь, спалённая грехом,
И я дышу, хоть и не надо,
Нельзя дышать твоим стихом.

Ты бедный мальчик сумасшедший,
С каких-то белых похорон
На пиршество друзей приведший
Колоколов прощальный звон.

Прости меня, я, как в тумане,
Приникну к твоему плащу
И в чёрной выношенной ткани
Такую стужу отыщу,

Такой возврат невыносимый
Смертельной юности моей,
Что гул погибельной Цусимы
Твоих созвучий не страшней.

Тогда я простираю руки
И путь держу на твой магнит,
А на земле в последней муке
Внизу -
        душа моя скорбит...


О ком это стихотворение? Читаем коментарий автора: "...В этом стихотворении речь вовсе не о каком-нибудь конкретном лирике 1900-х годов (допустим, Миропольском, Александре Добролюбове, Коневском), но скорей о собирательном образе поэта, едва перешагнувшего порог нового века, как уже всласть упевшего хлебнуть из его горькой и обжигающей чаши едкое, саднящее зелье беды". Этот комментарий опубликован в 1979 году в кн. "Альманах библиофила".  Цензура свирепствовала... Нет такого поэта в России, которому могли быть посвящены эти стихи. Зато он есть во Франции. Это - Шарль Бодлер. Но Бодлер жил в середине 19 века... Но замените "Гул погибельной Цусимы" на "Гул сожжённой Хиросимы"! - и получится... пророчество. Тарковский предрекает воскресение Бодлера.  Между прочим, Бодлер и сам предрекает собственное воскресение. И - вот чудо-то какое! - он предсказывает, что родится вновь в короне, описанной в конце публикуемой ниже поэмы "Благословение". Если посмотреть на мой лоб под особым углом зрения, то можно увидеть своеобразный "клин" из света и тени в виде "рогов" или римской цифры (буквы) V. Я, между прочим, являюсь переводчиком "Цветов Зла". Получается, что Бодлер благослловляет... Вадима Алексеева?


БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Когда из звёздных бездн верховных сил декретом
Родился в мир Поэт, чтоб стать причастным злу,
То мать его, скуля над чадом не согретым,
Такую вознесла на Вышнего хулу:

«О, лучше б родила я ком гадюк шипящих,
Чем столь позорное кормить мне существо,
Да будет проклят миг в усладах преходящих,
Когда себе на срам я зачала его!

Но раз Ты захотел, чтоб этого уродца
От мужа скверного явила я  на свет,
И если мне нельзя его на дно колодца
Или в огонь швырнуть, как жёлтый мой билет,

То я на выродка отверженного чрева
Всю ненависть Твою злорадно изолью,
И так искрючу ствол отравленного древа,
Чтоб впредь не распрямить листву ему свою!»

Так, богохульною захлёбываясь пеной,
Не зная, что за путь назначил чадцу Бог,
Она в самой себе соделалась геенной,
Таков преступницы заслуженный итог.

Но под опекою незримой Серафима
Младенец возрастал под солнцем на земле,
И выросло дитя, как на крылах носимо,
Не ведая нужды ни в пище, ни в питье.

Играет с ветром он, беседует с грозою,
Хоть знает, что рождён для крестного пути,
И Ангел, умиляясь, взирает со слезою
На поприще, что он решил уже пройти.

Все те, кого любить мечтает он, пугливо
Шарахаются прочь, другие, обнаглев,
Над жертвой кроткою ругаются гневливо,
Без страха, что на них прольётся Божий гнев.

Иные же тайком к вину его и хлебу
Примешивают смесь из пепла и плевков,
И ханжески воззвав к всевидящему небу,
Клянутся не ходить вослед его шагов.

Жена его вопит: «Зачем юроду лира?
Но если он на ней так сладостно бренчит,
То пусть он и меня, как древнего кумира,
Волшебною игрой теперь озолотит.

Я миррой услажусь и нардом с фимиамом,
А чрево ублажу и мясом, и вином,
Исторгну из него коварством и обманом
Самой себе хвалу, чтоб воцариться в нём!

Когда же это всё мне надоест, я руку
Простру и возложу несчастному на грудь,
И когти выпущу, и обреку на муку,
И к сердцу нежному проложат когти путь,

Стальной десницею схвачу комок кровавый,
Как малого птенца, и стискивать начну,
Когда же наслажусь жестокою забавой,
То вырву из груди и псам его швырну!»

Но к трону горнему, где радуги сияют,
Возводит очи он, Христовой правды столп,
И молнии ума из глаз его сверкают
Поверх бушующих, беснующихся толп:

«Благословен Господь! Он нам даёт страданье.
Оно –  благой елей для наших гнойных ран,
Оно – заблудших душ святое оправданье,
Оно от всех невзгод целительный бальзам!

Я знаю, только боль не причинит урона
Свершающему путь по океану зла,
И если б из неё плелась моя корона,
То скорбью всех людей она бы расцвела!

Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,
Кораллы дивные, жемчужины морей,
Металлы редкие, алмазы и сапфиры
Сравниться не смогли б с короною моей,

Ведь соткана она из выспреннего света,
Из тех перволучей, чья сила так светла,
И миллиарды глаз, их отразивших, это
Лишь помрачённые, слепые зеркала!

POSCRIPTUM

Появились новые данные, доказывающие праводу этой гипотеза: http://tanatocronos.livejournal.com/243048.html