Noctes aninenses. К. И. Галчинский

(польский оригинальный текст см. под переводом)

«Noctes aninenses»*, Konstanty Ildefons Galczynski

           перевод с польского

                          I

          Кровный[1] Ганимеда

Ты мне сказала: «Ну... выключи свет,
ночь уж, не будь же ты глупый!»
Я же, как фляга на палубе лет,      
пал у жасминовой клумбы.

Вдруг я очнулся, узрев меж ветвей
через окно в винограде:
лампу ночную с верандой моей,
блещущую на прихвате.

Зрю я и вижу морского конька,
так мне привиделось это,
лампа же — бабка, что в клёше цветка,
на осмеяние ветра:

весь ироничный, весь в полутонах,
несся верандой смешливо,
лампа на цепи, как будто во снах,
дрыгалась в такт шаловливо,

всюду бросая златые лучи
на виноградные кисти,
так что лучом стал единым в ночи
весь палисадник лучистый.

Это узревши, опешил вконец,
сколько ж диковин от музы! —
выплыла музыка наших сердец,
словно вода через шлюзы.

Тучи тянулись, как вол за волом,
в блеске, как леса иконы,
так довели, что упал я потом,
как топором пораженный.

Росы святые жар сняли с чела,
пташкой взыграло в сединке...
Всё колесил как слепая пчела
на граммофонной пластинке.

Лезла пред очи[2] смертельная даль,
в уши — органные звоны,
к царской охоте готовился краль[3],
правил дороги влюбленным.

Снова жасмин так запах[4], что нет слов,
ночь же в устах — как тутовник,
к травам припал и хватился цветов,
чтоб не унес Зевс-громовник.

Небо собрало все звезды, а я
тряс их клюкой ошалелой,
пели деревья, просили меня:
«Нас инструментами сделай».

Песню запели сверчки в унисон
и забренчали пригорки,
взором окинул наш кот Соломон
ручку зеленую фортки.

                       II

     Песнь об июньской ночи

                 Увертюра

Когда вдруг ночь является лукаво,
тогда она, как дева, моложава,
и всё вокруг смешит ее, всё тешит,
и всё вокруг хотела б в руки брать.
Сам дьявол явит ей свой дар известный —
фальшивых звезд из ярмарки небесной,
ночь эти звезды на уши привесит
и с звездами хотела бы уж спать.

Но прежде чем дурман ее охватит,
танцующей походкой к саду катит,
меж улицами сонными наскоком —
звенят сережки тягостные там,
и в каждом танцевальном взмахе — воля,
смарагдами[5] блестят в заборе колья,
и вот уже у нас, у наших окон,
танцует и поет повсюду нам.

              Ночь поет:

Я — ночка июньская, длинная,
ах, я — королева жасминная,
всмотритесь же в руки мои
и вслушайтесь в поступь земли.

Я снами коснусь вас в постели
и дам приворотное зелье,
и небо над вами раздвину,
как будто рулон серых нот.
Окутает вас небо это,
кларнетом вдруг станет для света,
гудя и гремя не по чину,
в беспутие[6] вас поведёт.

Я — ночка июньская, длинная,
ах, я — королева жасминная,
рубины и песни мои
сильнее, чем голод земли.
 
              Ночь танцует

Мотыльки задремали при лампе
и сверчки замолчали, и сад,
ночь танцует на клумбовой шляпе,
потрясая запястьями в лад;

музыкальная пыль под стопами
к нам с болезненным блеском неслась,
изумрудные кольца кругами
к вверху руки тянули не в масть.

У оград расцветали ирисы,
засмотревшись в ночные зрачки,
из скворечников вылезли птицы
поглядеть на сей танец в ночи;

ночь танцует с бубенчиком в чаще,
раз еще, раз еще и опять,
так что стал изумрудом бренчащим
сад от танца ночного вихлять,

стала зеркалом клумба лучиться,
где все звезды вскарабкались вширь...
вскрикнет ночь и у стоп примостится,
как подраненный нетопырь[7].

              Ночь умирает

Месяц помутнел уже меж ушек,
но зеленые имел еще глаза,
для диванов, кресел и подушек
глубь открылась необъятнейшего сна.

Золотые, мирровые[8] звезды
на стекле творили ребус из словес,
а из туч, как по ступеням тосты,
плавно нисходило пение небес.

С плачем мы тогда воздели руки,
как язычники, восторженные сном:
«Ночь, для нас тянись же без разлуки,
наша звонница высокая с окном!»

Нетопырь, пугая без усилий,
где-то с писком пролетев, залег на дно,
а в покоях из валявшихся бутылей
бычьей кровью пахло красное вино.

Тут явилась ночь тогда без дела,
заплясала и затем запела:

«Я — ночка июньская, длинная,
королева ночная, жасминная,
изумруды мои и рубины
все покрали и месяц сгас[9];

лишь остались одни морщины,
ах, и шум не пугает лощины!
Я станцую вам танец змеиный
подле клумбы последний раз...»

              Кода[10]

Гееей!
Растерялись все рубины
с изумрудами девчины[11]...
Гееей!

Лист за листом вдруг огнем проблеснул,
утро явилось, ветер и сон.
Нетопырь под карнизом заснул,
с клумбы прыснули звезды в разгул,
разлетаясь и прячась за склон
стародавних своих сторон.

                           III

               Ночное завещание

Я, Константин[12], сын Константина,
прозван Галчинским от предка латина,
мастер в Испании я Ильдефонс,
будучи сам не при полном уме я,
здесь при свечах я пишу, пламенея,
в теплых стихах завещание грёз.

Вот мотыльки, что трепещут у фары,
с дрожью и я тут в руке от стихов, —
мастеру, что создавал канделябры,
я завещаю ночных мотыльков.

Коли хандра на него вдруг насядет,
будет он в вечер средь улиц ступать,
то мотыльки промелькнут на веранде,
звезды на клумбах погаснут опять,
и, мотыльков тут узрев в желтом дыме,
вспомнит твое на мгновение имя.

Ныне поэтам, поэтам грядущим
я завещаю из кафеля печь,
в ней я сжигал ворох помыслов пуще,
нежели игр, не стоивших свеч,
да и луну хоть чернильницу паче,
кою продал мне торговец бродячий.

Если ж когда-либо, в годы иные,
как ныне я, голос все вознесут,
всюду пергаменты вынут живые
увековечить ночной атрибут,
сердце возьмет искушения хмарь,
дабы во скрежете перьев, как встарь,
всё бы корпел тут ночами я сдуру,
всю разбирая до дна партитуру.

Кире, дочурке моей и танцорке,
я завещаю семь светлых небес,
семь херувимов, поющих трехсборки,
шум рек высокий со светом чудес,
также природу, как ящик секретов,
для изученья красивых балетов.

А Теофилу, в час темного слёта,
улочку дам я к шептанию лун,
также еще и на Лешне ворота,
где был закован в железо Нептун,
что убежал, ведь не жаловал места.
В небе звезда там тиха как невеста.

Всем, кто вбирает всё очарованье
этой земли и желает добра,
дам я, как азбуку слов, в назиданье:
поры — из золота и серебра,
дятлов хвалебных и мушек у груши
возле акаций роящихся в ночь,
также зарю, из какой наши души
не удаляются более прочь...

Виршам моим — фосфоричности чудной,
луч в темном царстве стихам принесу,
только моей Смуглой, Стройной и Смутной —
слезу.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

*    Noctes aninenses (лат., поэт.) — Анинские ночи.
Название (на латыни) произведения характеризует
место пребывания семьи Галчинских с 1936 году в
Анине, жилом квартале в районе Вавер в Варшаве.
См. в веб-ресурсе: https://pl.wikipedia.org/wiki/Anin

[1]  кровный — 1) происходящий от тех же предков,
родной по крови. 2) основанный на происхождении
от общих родственников; родственный. См. словарь:
https://ru.wiktionary.org/wiki/кровный

[2]  предстать пред очи (устар.) — являться перед
кем-либо. См. значение фразеологизма в словаре:
phraseology.academic.ru/9603/Предстать_пред_очи

[3]  краль (устар., перен.) — король (шутливо). См.:
https://поискслов.рф/wd/краль

[4]  от глагола «запахнуть», т.е. начать пахнуть. См.:
https://ru.wiktionary.org/wiki/запахнуть

[5]  смарагд (устар.) — то же, что изумруд. Словарь:
https://ru.wiktionary.org/wiki/смарагд

[6]  беспутие (перен., религ., филос.) — отсутствие
пути направления, ориентиров, идей или идеологии:
https://ru.wiktionary.org/wiki/беспутие

[7]  нетопырь — крупная летучая мышь. См. также:
http://что-означает.рф/нетопырь

[8]  мирровый — то, что мирры. См. в след. словаре:
https://dic.academic.ru/dic.nsf/ushakov/861086

мирра — ароматическая смола, получаемая из коры
тропических деревьев. См. значение в след. словаре:
https://ru.wiktionary.org/wiki/мирра

[9]  сгаснуть (устар.) — то же, что и погаснуть. См.:
https://ru.wiktionary.org/wiki/сгаснуть

[10]  кода (поэт., муз., спец.) — 1. добавочный стих
сверх традиционной формы; 2. завершающий раздел
музыкальной пьесы, дополняющий основную часть:
https://ru.wiktionary.org/wiki/кода

[11]   девчина — девушка. См. в следующем словаре:
https://dic.academic.ru/dic.nsf/es/107879/девчина

[12]   польское лич. имя Konstanty (поэта Галчинского
звали именно так) в русском яз. можно употреблять в
двух вариантах написания, а именно:
1. Константы, в полонизированной форме.
2. Константин, в русифицированной форме.

Оба варианта приемлемы, что можно хорошо видеть
на примере употребления этого имени и для маршала
Рокоссовского, в чем можно убедиться если заглянуть
в русскую и польскую Википедии; см. веб-источники:
http://ru.wikipedia.org/wiki/Рокоссовский,_Константин
https://pl.wikipedia.org/wiki/Konstanty_Rokossowski

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

польский оригинальный текст:

http://kigalczynski.pl/wiersze/noctes_aninenses.html
http://kigalczynski.pl/wiersze/noctes_aninenses2.html
wiersze.duno.pl/wiersz,3781,Noctes+Aninenses.html

Konstanty Ildefons Galczynski (1905 — 1953)

                      Noctes Aninenses

                                   I

                      Krewny Ganimeda

Ona mi powiedziala: «Zgas lampe na werandzie,
juz polnoc, no! nie badz glupi!»
A chwialem sie na nogach jak flaszka na okrecie,
bo mnie zapach jasminu upil;

i nagle zobaczylem, jakbym, sie ze snu ocknal,
przez szybe w dzikim winie:
werande, dzikie wino i owa lampke nocna,
wiszaca na kroksztynie.

Kroksztyn byl morski konik, takem to nagle odczul,
bo inne zwidzialo sie wszystko,
a swieca — biedna babcia uwieziona w kloszu,
wiatrowi na posmiewisko;

wiec gdy on szedl weranda, woniejacy, komiczny,
caly w ironiach, w poltonach,
to lampa na kroksztynie, na lancuchu, pod liscmi
kolysala sie jak podchmielona,

gubiac swiatelka rozne. Tak promien za promieniem
caly winograd oplotl,
a gdy blask pchnal dalej, stal sie jednym promieniem
promieniejacy ogrod.

I ujrzalem raptownie, azem sie przestraszyl,
wiele dziwow za sprawa muzy, —
i wdarla sie muzyka i noc do serc naszych
jak woda, gdy spuszcza sluzy.

Gora sunely chmury, wolno, jak wol za wolem,
zasie w blasku stawal bor za borem,
az zmogly mnie te chmury i ta noc, i runalem,
jakby w kark razony toporem.

A wtedy swieta rosa zdjela mi upal z czola,
ptak sie jakis odezwal w zycie...
Kolowalem na nocy, jakby zasnieta pszczola
na gramofonowej plycie.

Wtedy oczom zamknietym otworzyla sie nowa
dal smiertelna, a uszom organy, —
i ujrzalem dabrowy dla krolewskich polowan,
i drogi dla zakochanych;

jasmin znowu zapachnial, wiatr znowu zalatal,
noc mi w usta wpadla jak morwa;
i przywarlem do ziemi, i chwycilem sie kwiatow,
zeby Zeus mnie w gore nie porwal;

gwiazdy poczely wschodzic, zagwiezdzilo sie niebo;
trzaslem nimi jak pekiem kluczy;
i przychodzila do mnie sosna i inne drzewo,
i prosily: «Instrument z nas uczyn».

Potem swierszcz sie odezwal, potem drugi i trzeci,
i zagraly swierszczami pagorki.
I przeszedl kot Salomon, i oczami oswiecil
klamke zielonej furtki.

                         II

        Piesn o nocy czerwcowej

                   Uwertura

Kiedy noc sie w powietrzu zaczyna,
wtedy noc jest jak mloda dziewczyna,
wszystko cieszy ja i wszystko smieszy,
wszystko chcialaby w rece brac.
Diabel duzo jej daje w podarku
gwiazd falszywych z gwiezdnego jarmarku,
noc te gwiazdy do uszu przymierza
i z gwiazdami chcialaby spac.

Ale zanim dur gwiezdny ja oplotl,
idzie krokiem tanecznym przez ogrod,
do ogrodu przez senna ulice —
dzwonia nocy ciezkie zausznice
i przy kazdym tanecznym obrocie
szmaragdami blyszcza kolki w plocie,
wreszcie do nas, pod same okna!
i tak tanczy, i spiewa nam:

           Noc spiewa:

Ja jestem noc czerwcowa,
krolowa jasminowa,
zapatrzcie sie w moje rece,
wsluchajcie sie w spiewny chod.

Oczy wam snami dotkne,
napoje dam zawrotne
i niebo przed wami rozwine
jak rulon srebrnych nut.
Oplacze was to niebo,
klarnet uczynie z niego
i bedzie buczal i huczal,
i na manowce wiodl.

Ja jestem noc czerwcowa,
jasminowa krolowa,
znaki moje sa: szmaragd i rubin,
i piesn moja silniejsza niz glod.

              Noc tanczy

Nawet cmy zadrzemaly przy lampie
i swierszcz zamilkl, i ogrod zamilkl, —
bo tanczyla noc wokol klombu,
potrzasajac bransoletami;

kurz muzyczny spod stop jej wypryskal
i z bolesnym blaskiem frunal do nas;
szmaragdowe toczyly koliska
raz w raz w gore rzucane ramiona.

Nagle irys pod plotem zakwitl
i zapatrzyl sie w nocy zrenice,
z domkow swoich wyszly senne szpaki,
by spojrzec na tanecznice;

zasie ta, wokol klombu, z brzekadlem,
jeszcze raz, jeszcze raz i na powrot,
az sie stal brzakajacym szmaragdem
stopa nocy tracony ogrod,

a nasz klomb powierzchnia zwierciadla,
gdzie spoczely wszystkie konstelacje...
i krzyknela noc, i upadla
do twych stop jak raniony gacek.

              Noc umiera

Juz sie ksiezyc zasepial i metnial,
lecz zielone jeszcze oczy mial i duze;
nieobeszla otwarla sie glebia
dla dywanow i dla poduszek.

Gwiazdy z myrry i gwiazdy ze zlota
ukladaly na szybach swoj rebus,
a z chmur ku nam jakby po schodach
zstepowalo spiewanie niebios.

Wtedy z placzem wznieslismy ramiona
jako dwoje przerazonych pogan:
«Nocy, stan sie dla nas nieskonczona,
nocy krotka, dzwonnico wysoka!»

Ale tylko nastraszyl nas gacek
i zapiszczal, i smignal, i zginal;
a w pokojach z przewroconych flaszek
krwia bydleca pachnialo wino.

Wtedy noc sie znowu ukazala,
zatanczyla i zaspiewala:

«Ja jestem noc czerwcowa,
Bog mnie do trumny chowa.
Szmaragdy moje, rubiny
rozkradali, gdy ksiezyc zgasl;

zostaly mi tylko zmarszczki,
ach! byle szmer mnie straszy!
Zatancze wam gniewny taniec
wokol klombu ostatni raz...»

              Coda

Heeej!
pogubily sie rubiny
i szmaragdy tej dziewczyny...
Heeej!

Lisc za lisciem ogniem blysnal,
ranek przyszedl, wiatr i sen.
Pod okapem zasnal gacek,
z klombu prysly konstelacje,
poginely, odfrunely
do swych starodawnych stron.

                       III

             Nocny testament

Ja, Konstanty, syn Konstantego,
zwany w Hiszpanii mistrzem Ildefonsem,
bedac niespelna rozumu,
pisze testament przy swiecach.

Cmy sie, zaznaczam, kreca przy lichtarzach
i drza, i reka mi drzy —
a wiec majstrowi, co lichtarze stwarzal,
zapisuje czerwcowe cmy.

Jesli kiedy go rozwlecze chandra,
w wieczor bedzie wsrod tych ulic stapal,
cmy sie zaczna krecic na werandach,
gasnac kule niebieskie na klombach,
cmy zobaczy, twarze w zlotym dymie
i przystanie. I wspomni twe imie.

A poetom zyjacym i przyszlym
zapisuje moj kaflowy piec,
w nim spalone mysli i pomysly,
czyli rozne gry niewarte swiec,
nadto ksiezyc, pelny moj kalamarz,
co mi sprzedal go wedrowny kramarz.

Jesli tedy kiedys, w latach innych,
jak ja dzisiaj noca wzniosa glos
i rozloza swoje pergaminy,
wzdychac zaczna, jak uwieczniac noc, —
to ja bede w kuszeniach chmur,
w pergaminach i skrzypieniach pior,
bom ja noca zaszumial i odszumial,
i do dna jej partytury zrozumial.

Corce mojej Kirze, tancerce,
zapisuje niebiosa siodme,
cherubinow modlacych sie z tercyn,
szum wysoki i swiatla uludne,
i przyrode jej skrzynie sekretow —
niechaj z niej sie uczy swoich baletow.

Teofilowi, gdy sie w miescie zmierzchnie,
daje cala uliczke do szeptow
oraz pewna brame na Lesznie,
gdzie byl kuty w zelazie Neptun,
ale uciekl, bo mial wstret do miasta.
Teraz w niebie jest spokojna gwiazda.

Wszystkim dobrym caly czar, co wezbral
na tej ziemi, daje jak alfabet:
pory roku ze zlota i srebra,
i dziecioly, i te muszki nawet
wieczorami, wielkim rojem, przy akacjach,
w glebi zorza, z ktorej sie nie wraca...

Wierszom moim fosforyczne furie
blaskiem w wertep ciemny i zly,
a mojej Smaglej, mojej Smuklej, mojej Pochmurnej —
lzy. 

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

в качестве иллюстрации к материалу произведения
представлена картинка иллюстратора Jacub Gagnon
https://images89.fotosik.pl/209/2bc1a7de9e13e137.jpg