Светлейший

Современники называли его «Князем тьмы» и «Избранником Божьим». Женщины сходили с ума от любви к нему, мужчины - от зависти. Он считался одним из красивейших мужчин России, будучи по сути калекой. Рожденный в деревенской бане, он стал фактическим правителем империи, но умер на проезжей дороге...
Имя его – Григорий Александрович Потемкин.
 
Родился Григорий в 1739 году в селе Чижове Смоленской губернии. Отец его - Александр Васильевич, несмотря на пожилые лета, был человеком гордым и необузданным, женившимся при живой первой жене на молоденькой вдовушке Дарье Васильевне Скуратовой, а первую супругу, с которой детей нажить не успел, заставил постричься в монахини.
Впоследствии Григорий Александрович не раз говаривал о том, что грех его батюшки лег на него самого, посему супружеская жизнь ему заказана. Лукавил, конечно, ибо под венцом побывал, но об этом - много позже.
 Потемкин рано потерял отца, отставного майора и мелкопоместного дворянина, который мучил свою жену безумной и беспричинной ревностью вплоть до того, что хотел утопить новорожденного Грица как «приблудного» и только счастливый случай спас будущего «светлейшего» от такой участи. Мальчик остался с матерью, женщиной малообразованной и насмерть запуганной самодуром-мужем. В семье было еще пятеро дочерей, только-только прокормиться с усадебки...
   До пяти лет мальчик вообще не разговаривал, причинив этим немало беспокойства маменьке, а потом заговорил здраво и связно, но  проявлял невероятную неохоту овладевать какими бы то ни было знаниями. Любимыми занятиями юного Грица было: лазить по деревьям, плескаться в реке, опустошать родительский погреб и... бодаться с козлятами и телятами.
 В десятилетнем возрасте был отдан в Смоленскую семинарию, так как светских учебных заведений в городе тогда не было. Там пристрастился к церковным службам и пению, а в  двенадцатилетнем возрасте был отправлен в Москву к богатым родственникам, где завершил начальное образование, а также начал увлекаться к женщинами - в число его пассий были даже монахини.
Поступил в Московский университет и в 1757 году - восемнадцатилетним! - в числе лучших двенадцати студентов был представлен императрице Елизавете, но затем был исключен «за леность и нехождение в классы». После этого Потемкин вдруг принялся усердно посещать монастыри, беседовать с духовными лицами и вообще - готовился к принятию монашеского сана.
- Хочу быть архиреем или министром! - такова была еще в семинарские годы «программа-максимум» Потемкина.
Но для пострижения необходимо было получить благословение кого-нибудь из высшего духовенства - и будущий инок и подвижник явился к архиепископу Московскому и Калужскому Амвросию, который благословил его... на десятилетнюю службу в армии и уж потом, если желание надеть клобук не пройдет - на постриг в монахи Чудова монастыря. На дорогу и первое время Амвросий дал юному Потемкину пятьсот рублей - сумму по тем временам громадную, но только не для жизни при дворе, куда волею судьбы он очень скоро угодил.
Записанный в рейтары конной гвардии еще в 1755 года (поздновато для дворянина), Потемкин в 1761 году, во время недолгого правления императора Петра III, был вахмистром. Сблизился с братьями Орловыми - исключительно на почве общих интересов в проведении досуга: и братья, и Потемкин отличались невероятной физической силой, выносливостью в потреблении горячительных напитков и страстью к азартным играм. И…
И неожиданно для самого себя молодой вахмистр оказался втянутым в дворцовые интриги, принял довольно-таки деятельное участие в свержении императора Петра III и возведении на престол его супруги - Екатерины. Участие в дворцовом перевороте обратило на него внимание императрицы Екатерины II, которая и будучи Великой княгиней заглядывалась на красавца-рейтара: в 1762 году Потемкин был пожалован чином камер-юнкера и 400 душ крестьян.
В 1763 году, не покидая военной службы Григорий Александрович стал помощником обер-прокурора Синода, хотя эта должность и была чистой воды синекурой. Дружба-соперничество с Орловыми продолжалась, в результате чего Потемкин был не просто допущен ко двору, но и получил приглашение на так называемые «малые приемы», где императрица поощряла простоту и непринужденность общения.
Тут-то Григорий Александрович немного перестарался, пытаясь обратить на себя более пристальное внимание императрицы. Как-то Екатерина обратилась к нему с вопросом на французском языке, но камер-юнкер Потемкин рассудил за благо ответить ей по-русски. Один из присутствовавших при этом сановников, заметил:
- Сие есть неуважение к государыне, ибо подданный обязан отвечать монархине на том языке, на коем был задан вопрос.
- А я, напротив, думаю, что подданный должен отвествовать своей государыне на том языке, на котором вернее может свои мысли объяснить: русский же язык я учу с малолетства, - не замедлил сдерзить в ответ Потемкин.
Хотя с малолетства русский язык отнюдь не изучал, а до поступления в университет говорил на смоленском диалекте, сильно «замусоренном» украинскими и польскими словечками и выражениями.
Дерзость, впрочем, пришлась по вкусу Екатерине, тем более, что ее очень забавляла еще одна способность молодого придворного - умение мастерски подделываться под чужой голос. Этой способностью немало развлекался официальный фаворит Екатерины того времени, Григорий Орлов, он же придумал потешить этим государыню. Спрошенный ею о чем-то Потемкин ответил ей ее же голосом, безукоризненно имитируя и выговор, и неистребимый немецкий акцент. Екатерина хохотала до слез, Потемкин радовался вместе с нею, но... хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Когда атлетическая фигура Григория Александровича стала все чаще появляться подле императрицы во время карточных забав и игры на бильярде, Орловы забеспокоились. Их благополучие, казавшееся незыблемым, могло быть подорвано очередной прихотью влюбчивой Екатерины. Та же подчеркивала, что молодой красавец ей нравится.
В результате братья Орловы, не мудрствуя лукаво, затащили Григория Александровича в одно из пустующих дворцовых помещений и там впятером избили будущую гордость России до полусмерти. Забили бы и до смерти, да богатырский организм Потемкина выдюжил.
Памятью об этом побоище остались приступы дикой головной боли, мучавшие Григория Александровича всю оставшуюся жизнь, да слепота в одном глазу - последствия не столько избиения, сколько неумелого лечения какого-то шарлатана.
На несколько лет после этого Потемкин отошел от светской жизни: читал священные книги сутками напролет, отрастил окладистую бороду, не стригся. Слепой глаз небрежно завязывал тряпицей, сам ходил чуть ли не в рубище. Екатерина, казалось, довольно быстро забыла его, тем более, что Орловы преподнесли исчезновение Потемкина как очередную блажь «смоленского увальня» и черную неблагодарность с его стороны по отношению к матушке-государыне. Но не забыла красавца-великана подруга и наперсница Екатерины - графиня Прасковья Брюс - и как-то ночью добровольный затворник был разбужен жаркими женскими поцелуями и ласками, которые отнюдь не отверг.
«Брюсша» донесла обо всем Екатерине – «Като». Та послала забывшему свои обязанности камер-юнкеру и поручику суровое письмо, с требованием вернуться ко двору и на службу. Ослушаться Потемкин не посмел, и Екатерина встретила его довольно-таки прохладно:
- Наконец-то я снова вижу вас. Из подпоручиков жалую в поручики гвардии. Кажется, ничего более не должна я вам.
 В 1768 году Потемкин был отчислен от конной гвардии и пожалован в камергеры, как состоящий при дворе. Его переписка с Екатериной возобновилась и в одном из писем Григорий Александрович обратился к своей монархине с просьбой такого содержания:
«Беспримерные вашего величества попечения о пользе общей учиняет отечество наше для нас любезным. Долг подданической обязанности требовал от каждого соответствования намерениям вашим. Я ваши милости видел, с признанием вникал в премудрые указания ваши и старался быть добрым гражданином. Но высочайшая милость, которою я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне вашего величества усердием. Я обязан служить государыне и моей благодетельнице, и так благодарность моя тогда только изъявится во всей своей силе, когда мне, для славы вашего величества, удастся кровь пролить.
Вы изволите увидеть, что усердие мое к службе вашей наградит недостатки моих способностей, и вы не будете иметь раскаяния в выборе вашем...»
 В 1769 году из камергеров Потемкин был «переименован» в генерал-майоры и отправился «волонтиром» на турецкую войну, где отличился под Хотином, успешно участвовал в битвах при Фокшанах, Ларге и Кагуле. За распорядительность и личную храбрость получил чин генерал-поручика и ордена Святой Анны I степени и Святого Георгия III степени. В конце 1770 года именно его отправил главнокомандующий русской армией граф Румянцев-Задунайский с донесениями к императрице в Петербург, снабдив тридцатилетнего генерал-майора следующим рекомендательным письмом:
«Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны состоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными высочайшего внимания и уважения, а посему и вверены ему для донесения вам многие обстоятельства к пользе службы и славе империи относящиеся...» 
Потемкин появился при дворе, но его время еще не наступило. Озабоченная не столько государственными делами, сколько неуклонным ухудшением отношений с Григорием Орловым, возымевшим безумную и тщеславную идею обвенчаться со своей царственной любовницей, Екатерина приняла его боевого тезку более чем прохладно. На большом придворном выходе, миновав вначале Потемкина, будто пустое место, Екатерина вдруг резко повернулась к нему:
- Генерал! Коли война идет, вам следует о подвигах помышлять, а вы без моего соизволения ко двору явились. Повелеваю вам вернуться к делам батальным!
- Отныне и навеки я в этом доме не слуга! - заявил Потемкин графине Брюс, вздумавшей его удерживать.
И уехал снова в армию. Но там, в декабре 1773 года им было вдруг получено  необычное послание от Екатерины:
«Господин генерал-поручик и кавалер!
Вы, я чаю, столь упражнены глазением на Силистрию, что вам некогда письма читать, и хотя по сию пору не знаю, преуспела ли ваша бомбардировка, но тем не менее я уверена, что все то, что вы сами приемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию и ко мне персонально, и вообще к любезному отечеству, которое вы горячо любите. Но как, с моей стороны, я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то прошу вас по-пустому не вдаваться в опасности.
Прочитав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие имею вам ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей о вас, ибо я всегда к вам доброжелательна».
Потемкин не знал, какие огромные перемены произошли при дворе. Григорий Орлов, спасший Москву от чумной эпидемии, был отставлен от государственных дел и выдворен из царской спальни. Его место - только в алькове! - ненадолго занял красивый, но робкий и недалекий Александр Васильчиков, первый из бесчисленных впоследствии молодых фаворитов Екатерины. Придворные глядели на нее так, словно она подхватила какую-то смертельную болезнь. Но императрицу мало волновали плотские утехи, нового любовника она завела исключительно для того, чтобы надежнее отгородиться от попыток Орлова вернуть утраченное положение. И отзыв о Васильчикове, который она дала подруге - графине Брюс - не оставлял места каким-то иллюзиям:
- Плохо, если много усердия и очень мало фантазии.
Какая уж там фантазия, если молодой корнет буквально каменел в присутствии своей повелительницы и без ее разрешения шагу не смел ступить из раззолоченных дворцовых покоев! К выполнению обязанностей его призывали звонком - не тогда, когда он хотел, а когда ей было надобно. А императрицу между тем одолевали совсем иные заботы...
 В России вспыхнул пугачевский бунт, и Екатерина как никогда нуждалась в сильной поддержке умного и энергичного человека. Глубокая личная симпатия к Потемкину решила вопрос окончательно: императрица недвусмысленно предложила Григорию Александровичу место подле себя и в своем сердце.
Зато хорошо знал придворную жизнь вообще и императрицу в частности главнокомандующий граф Румянцев, который, ознакомившись с посланием, громыхнул:
- Какое ж это письмо? Это, братец мой, подорожная до Петербурга!
1 февраля Потемкин прибыл в столицу, но ко двору - в Царское Село - не поехал, отсиживался у родственников. Боялся? Размышлял? Или... ревновал? Не хотел быть очередным «случаем»?
Наконец, Екатерине удалось залучить его в Царскосельский дворец. Там, на лестнице, встретился ему Григорий Орлов, у которого Потемкин простодушно спросил:
- Что нового, князь?
- Новость одна, - не без иронии хмыкнул отставной фаворит, - я спускаюсь, ты - поднимаешься.
Екатерина встретила Потемкина приветливо, но с какой-то неловкостью, попросила помочь с «маркизом Пугачевым» управиться - вроде бы только за этим и звала. Наконец, Григория Александровича прорвало: выплеснул все обиды - и за то, что был обойден наградою за военные действия, и за то, что поздно спохватилась:
«У тебя, матушка, перебывало уже пятнадцать кобелей, - написал дерзкий подданный своей государыне, - а мне честь дороже, и шестнадцатым быть никак не желаю».
 Невиданная дерзость и... невиданная на нее реакция. 1 марта 1774 года Потемкин назначен был генерал-адъютантом, подполковником Преображенского полка (где полковниками традиционно были лишь императоры и императрицы), вице-президентом военной коллегии, кавалером орденов Святого Александра Невского, Святой Анны и Святого апостола Андрея, прусского ордена Черного Орла, датского ордена Слона и шведского Серафима, польских орденов Святого Станислава и Белого Орла, и стал, по отзывам иностранных послов, «самым влиятельным лицом в России».
И еще получил... «Чистосердечную исповедь» Екатерины, где она, жестко проанализировав все свои романы, извиняла себя лишь страстью, бороться с которой была не в силах, и женским одиночеством. Усиленно доказывала, что было у нее лишь пятеро мужчин, включая неспособного мужа. Сошлись на том, что Потемкин будет не шестым, а - раз уж никак не может быть первым - последним мужчиной Екатерины.
Сохранились письма императрицы к ее «последнему», написанные совсем не по-царски:
«Все пройдет в мире, кроме страсти к тебе... Сердце зовет: куда делся ты, зачем спишь? Бесценные минуты проходят... Ласками все свечки в комнатах загашу... Что хочешь делай, только не уйди от меня без этого!»
Он и без писем делал, что хотел. Сам не заметил, как в его руках сосредоточились все нити власти. Потемкина кружило днем в делах государственных, а по ночам укачивало в объятиях Екатерины. Только с его богатырским здоровьем можно было выдержать такую жизнь. Впрочем, и сама императрица казалась железной: спала мало, работала много, страсти предавалась безмерно.
К лету 1774 года всем стало ясно, что одноглазый великан, сутками не вылезающий из халата, это не случайный «прохожий» в царской спальне. Первый биограф Потемкина А.Н.Самойлов об этом времени написал так:
«В предыдущих главах объяснено было, как Григорий Александрович, еще достигая возмужалости, строил мысленно чертежи о возвышении своем через заслуги Отечеству и для того, чтобы некогда быть способным к делам государственным, прилагал великое прилежание... Судьба и счастье благоприятствовали его предначертаниям!»
У судьбы, впрочем, было конкретное имя. Она звалась Екатериной. В 1775 году у любовников родилась дочь, которую, дав ей фамилию Темкина, быстренько спихнули куда-то на воспитание - обычная судьба внебрачных детей коронованных особ. Старшему сыну Екатерины, наследнику престола Павлу было уже тридцать, сыну, рожденному от Григория Орлова - тринадцать. Потемкина же она уверяла:
- Последнее мое дитя, от тебя - последнего...
И в то же время подарила перстень со своим шифром новому кабинет-секретарю Петру Завадовскому, молодому красавцу, которому Потемкин учинил строгий выговор:
- Беря подарки у матушки, ты спросил бы у батюшки...
Но влияние Григория Александровича на императрицу оставалось незыблемым. По утверждению английского посла в Санкт-Петербурге, оно было даже «еще сильнее, чем когда-либо». Теперь фавор Потемкина во многом зависел от реакции европейских дворов и она не замедлила проявиться. В 1776 году австрийский император Иосиф II, желая угодить Екатерине, возвел Потемкина в княжеское достоинство Священноримской империи.
Маленькая, но интересная деталь: незадолго перед этим событием тот же император отказался дать этот титул двум собственным министрам, за которых, кроме того, просила его собственная мать - вдовствующая императрица Мария-Терезия.
Одновременно Григорий Александрович был назначен новороссийским генерал-губернатором. И стал... венчанным мужем Екатерины. Тайное бракосочетание состоялось в Москве в самом начале 1775 года, причем об этом писали многие историки, как зарубежные, так и российские.  Венчание происходило в храме Вознесения на Большой Никитской улице.
В связи с этим понятны бесконечные хлопоты Потемкина, который с помощью архитектора Василия Баженова хотел перестроить церковь в величественный собор. Смерть светлейшего помешала этим планам - собор достраивался уже при императоре Николае I. Доказательства брака имелись в архиве Энгельгардтов - потомков любимых племянниц Потемкина - и до революции хранились в Казанском университете. Другие документы были уничтожены Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой - дочерью Александры Энгельгардт, в замужестве - княгиней Браницкой.
Ровно через год после этого события Григорий Александрович, не без раздражения наблюдавший за восходившей звездой Завадовского, испросил у императрицы разрешения на неопределенное время покинуть двор. И почти немедленно получил его, причем Екатерина проявила великолепную выдержку:
- Ты уж надолго-то не покидай нас, - сказала при всех на прощание.
Потемкин уехал, а новый фаворит спешно стал обживать его дворцовые апартаменты и искать поддержку у многочисленных врагов светлейшего. Одним из немногих, отвергнувших эти авансы, был... Григорий Орлов:
- Рано радуешься, - предупредил он Завадовского. - Думаешь, тебе замены не найдут? Ошибаешься: где взвод побывал, там и батальону место сыщется.
Обиженный Потемкин, отъехав от двора, сообразил, что от Екатерины-то он уйти может, но кто же без него задуманные дела совершать будет. И с полдороги вернулся. С грохотом растворил двери в парадную залу во время «Большого приема» и появился перед императрицей и придворными во всем блеске своих регалий. Непобедимый. Незаменимый.
- Ты звала, матушка? - обратился к Екатерине. - Так вот я, приказывай.
Императрица молча сошла со ступенек трона и, подав Потемкину руку, удалилась с ним в свои покои. И там обняла:
- Вернулся, единственный мой...
Что правда, то правда: первым быть не мог, последним - не стал, единственным - остался. И, прервав интимные отношения с Екатериной, достиг таких высот, каких в истории немного примеров сыщется. Даже фаворитов императрица заводила с одобрения светлейшего, который отныне ревностно относился лишь к делам государственным, предоставив дела любовные молодым «охотникам». Только последний, Платон Зубов, был избран лично Екатериной. И вот это уже означало окончательное падение светлейшего. Но произошло это лишь пятнадцать лет спустя.
Сознавая свои заслуги, Потемкин понимал, что раболепствующая перед ним  толпа придворных не имела даже отдаленного представления о его деятельности и низкопоклонничала лишь перед силой его блеска и богатства. Он для них был всего лишь «вельможей в случае», каковыми были и Васильчиков и Завадовский. Никого не интересовало, почему Потемкин «попал в случай», каждый судил об этом в меру своего воображения.
Потомки недалеко ушли от его современников, и большинство из них отмечало и отмечает лишь пятна, бывшие на этом солнце, тем более что официальная историография, вплоть до событий 1917 года, всячески старалась обойти вопрос о фаворитах великой императрицы, как бы их вовсе и не было, и посему до небес превозносила заслуги всех, кто попадал к ней «в случай».
 С тем большим наслаждением историки и литераторы кинулись оповещать публику о «шалостях» матушки-Екатерины и о том, что все ее фавориты - без исключения! - были лишь пустоголовыми призовыми жеребцами-производителями. Хотя известно, что, шарахаясь из крайности в крайность, правды не получить, и все же...
Так вот, Потемкин был прирожденным государственным человеком и достаточно много сделал для блага России (не забывая, впрочем, и себя, и своих близких - так когда на Руси было иначе?). Как видно из его докладов императрице, его особенно занимал вопрос о южных границах России и в связи с этим - судьба Турции. В особой записке он начертал целый план, как овладеть Крымом: программа эта, начатая в 1776 году, была выполнена в действительности.
Именно Потемкину принадлежал так называемый «греческий проект», предполагавший уничтожить Турцию вообще, разделив ее между Россией и Австрией, и возложить корону нового византийского императора на одного из внуков Екатерины. Именно поэтому второй внук монархини был назван Константином и его кормилицей стала гречанка. Больше, увы, ничего осуществлено так и не было, но зато какой размах!
«Это будет не простая война, - писал Потемкин своей августейшей подруге, -а новый российский крестовый поход, борьба креста и луны, Христа и Магомета. Чего не сделали, не довершили крестоносцы, должна сделать, довершить Россия с Великой Екатериной. Я здесь, в груди моей, ношу уже давно уверенность, что Россия должна совершить это великое и богоугодное дело - взять и перекинуть луну через Босфор, с одного берега на другой, в Азию».
Мечты так и остались мечтами, но даже попытки реализовать этот проект принесли России несомненную пользу: они расширили границы империи на западе и на юге, проложили дороги в Грецию и на Кавказ и позволили не только принять участие в разделе Польши, но даже извлечь при этом разделе максимальную для России выгоду. Это - не великодержавный шовинизм с моей стороны. Это - история.
В военном деле Потемкин провел некоторые рациональные реформы, особенно, когда стал фельдмаршалом в 1784 году. Он уничтожил пудру, косички и букли, ввел легкие полусапожки, шаровары и куртку, а также удобную и теплую шинель, и собственноручно перекроил нелепую шляпу немецкого образца в практичный и теплый треух, спасший немало солдатских ушей от обмораживания в суровые российские ночи. Ружья армии стали легче, ее численность - увеличена. Сохранилась даже любопытная записка, собственноручно начертанная фельдмаршалом по части этих вопросов:
«Завиваться, пудриться, плесть косы - солдатское ль это дело? У них камердинеров нет, на что же им пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели обсыпать пудрой, салом, мукой и пришпиливать косы.
Туалет солдата должен быть таков -
Что встал, то и готов!»
Невозможно переоценить и значение действий Потемкина для скорейшего усмирения восстания Пугачева. Без его выдержки, хладнокровия и правильно избранной тактики, восстание еще долго бы бушевало на российских просторах, унося огромное количество бессмысленных и бесполезных человеческих жертв с обеих сторон.
Тем, кто будет упрекать автора в приверженности монархизму и поощрении расправы над народным лидером, напомню, что Емельян Пугачев объявил себя чудесно спасшимся императором Петром III, а не кем-нибудь иным, и вовсе не собирался менять в России государственный строй.
При активном содействии Потемкина был заключен очень выгодный для России Кучук-Кайнарджийский мир с турками, закреплявший отказ Турции от верховных прав на Крым и признававший его независимость, а также давший стране некоторую передышку в военных действиях и возможность собраться с новыми силами для решающего сражения с Оттоманской империей, поскольку турки вовсе не намерены были навсегда отказываться от такого лакомого кусочка, как Крым, и борьба за него могла возобновиться в любое время. По заключении этого мира императрица издала следующий высочайший именной указ:
«Генерал-поручик Потемкин, непосредственно способствовавший своими советами к заключению выгодного мира, производится в генерал-аншефы и всемилостивейше жалуется графом Российской империи. В уважение же его храбрости и всех верных и отличных заслуг, оказанных им в продолжении сей последней войны, всемилостивейше награждаем мы его, Потемкина, золотой саблей, украшенной бриллиантами и нашим портретом, и повелеваем носить их, яко знак особого нашего благоволения».
Впрочем, и самому Потемкину страстно хотелось покончить с псевдо-независимостью Крыма и раз и навсегда присоединить его к России.
«Крым положением своим разрывает наши границы, - писал он императрице, -нужна ли осторожность с турками по Бугу или со стороны Кубанской - во всех случаях и Крым на руках. Тут ясно видно, для чего крымский хан нынешний туркам неприятен: для того, что он не допустит их через Крым входить к нам, так сказать, в сердце. Положите-ка теперь, что  Крым наш, и что нет уже сей бородавки на носу - тогда вдруг положение границ будет прекрасное: по Бугу турки граничат с нами непосредственно, потому и дело должны иметь с нами прямо сами, а не под именем других. Всякий их шаг тут виден. Со стороны Кубанской, сверх частых крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско Донское всегда тут готово. Доверенность жителей в Новороссийской губернии будет тогда неусумнительно, мореплавание по Черному морю свободно, а то извольте рассудить, что кораблям нашим и выходить трудно, а входить еще труднее. Еще вдобавок избавимся от трудного содержания крепостей, кои теперь в Крыму на отдаленных пунктах.
Всемилостивейшая государыня! Неограниченное мое усердие к вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кого оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику. Цесарцы без войны у турок в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки и Америки.
Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить вас не может, а только покой доставит. Удар сильный, но кому? Туркам: это вас еще больше обязывает. Поверьте, что вы сим приобретением бессмертную славу получите, и такую, какой ни один еще государь в России не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство на Черном море, от вас зависеть будет закрыть ход туркам и кормить их или морить голодом. Хану пожалуйте в Персии что хотите - он будет рад. Вам он Крым поднесет нынешнюю зиму, и жители охотно принесут и сами просьбу. Сколько славно приобретение, столько вам будет стыда и укоризны от потомства, которое при каждых хлопотах скажет: вот она могла, да не хотела или упустила...»
Знал бы Потемкин, какие штучки будет выкидывать потомство с этим самым Крымом, напрочь забыв о том, кем, когда и как был добыт для России этот полуостров!
В 1783 году последовал высочайший манифест, в котором Екатерина объявила, что Россия, желая положить конец беспорядкам и волнениям между крымскими татарами и сохранить мир с Турцией, присоединяет навсегда к своим владениям Крым, Тамань и всю Кубанскую сторону.
Турки стали спешно готовиться к новой войне, но вмешался австрийский император, который заявил, что в случае начала военных действий он соединит свои войска с русскими. Благоразумные действия дипломатов также принесли свои плоды. В самом конце 1783 года была подписана российско-турецкая конвенция, согласно которой статья Кучук-Кайнарджийского договора о независимости Крыма была уничтожена, и границей между обеими империями была назначена Кубань. За это светлейший князь Потемкин был произведен в фельдмаршалы, назначен президентом военной коллегии и генерал-губернатором Крыма, наименованного Таврической губернией. С того времени он уже официально звался Потемкиным-Таврическим.
 Чрезвычайно важным делом Потемкина было сооружение флота на Черном море, создание его любимого детища - города-порта Севастополя, который почти сразу стал многолюдным и процветающим, закладка таких городов, как Херсон, Екатеринослав, Николаев. Можно сколько угодно смеяться над «потемкинскими деревнями», но они то ли были, то ли не были, а города - стоят и поныне. Вот с Крымом только не совсем складно получилось... Зато соборный храм в Екатеринославе должен был быть, по проекту Григория Александровича, «на аршинчик» выше знаменитого собора святого Петра в Риме. Этот «аршинчик», так характерный вообще для русской натуры, свидетельствует о грандиозности проектов Потемкина, увы, далеко не осуществленных. Ему не хватило каких-нибудь двадцати лет... и очень мешал последний екатерининский фаворит. Но об этом - позже.
Пока же светлейший разделил Таврическую губернию на семь уездов, открыл порты для свободной торговли дружественных с Россией народов и заключил выгодные для этой торговли трактаты с Францией и Италией. Между тем, Екатерина выразила желание посетить свои новоприобретенные земли и Потемкин, привыкший все делать с размахом, стал готовить Тавриду к приезду монархини. Времени у него оказалось достаточно: Екатерина осуществила свое намерение лишь два года спустя и нашла полуостров цветущим, а жителей - спокойными и довольными. В том числе, и татар, которые преспокойно жили на прежних местах и по прежним обычаям, благословляя Аллаха за то, что на их земле больше никто не воюет между собой.
О поездке Екатерины в Крым в 1787 году известно почти все, поскольку ее сопровождал не только двор, но и многочисленные иностранные посланники. Почти все они оставили воспоминания об этом удивительном путешествии. И они же, кстати, пустили в свет выражение «потемкинские деревни», уверенные в том, что за время ночлега блестящей экспедиции строения на пути разбирались и переносились далее по пути следования.
В России, конечно, все возможно. Только Севастополь, монументальные строения которого Екатерина видела собственными глазами, и по сей день стоит на своем месте, причем, несмотря на многочисленные войны, кое-что уцелело и с тех времен. Только днепровские пороги были впервые не уничтожены - а хотя бы выровнены - для этой поездки. Да и Екатеринослав, если уж на то пошло, какое-то время, пусть и незначительное, был столицей России, если не по статусу, так по духу. И все это - показуха?
Воля ваша, только считать так было бы, мягко говоря, несправедливо по отношению к Григорию Александровичу Потемкину. Как и к тем, безвестным, людям, которые заложили основы городов, дорог и укрепили южные рубежи России.
После этого путешествия Потемкин получил титул «князя Таврического», тут же воздвигнув в честь этого события дворец в Санкт-Петербурге. Таврический дворец, один из многочисленных памятников блестящего царствования Екатерины, был построен   сообразно вкусам «Князя Тавриды», как тогда называли Потемкина не только в России, но и в Европе. Одноэтажный, дворец  тем не менее представляется величественным, благодаря высокому куполу и прямоугольному саду, окруженному крытой колоннадой из шести поддерживающих фронтон колонн. Словом, дворец столь же своеобразен, сколь был и его хозяин, если верить, например, такому описанию современника:
«При великих свойствах Потемкина, нельзя не дивиться и противоположностям, кои имел знатный вельможе в нравственном своем поведении. Характер его с этой стороны был из самых странных, каковой едва ли можно в сравнении приискать в другом великом муже, поэтому нельзя почти верить, чтобы человек был в состоянии предаваться стольким непостоянным страстям, как Потемкин.
Люди, возраставшие с ним в молодости, обнадеживали, что он прихоти сии усвоил уже в совершенных летах, с приумножением его необычайного счастья, и что в молодости своей не оказывал он и следов такого нрава. Великое богатство, дозволявшее ему ежегодно издерживать свыше трех миллионов рублей, не в состоянии было доставить ему радость, чтобы он хотя один день в покое оным наслаждался. Он не щадил великих сумм для удовлетворения страстям своим, и прежде нежели что-либо доходило к его употреблению, он уже терял желание, побудившее его в первые мгновения сделать на то издержки.
Сколько странна была сия его перемена страстей, столько же быстро действовала и переменчивость его душевного состояния. Несколько раз в день можно было видеть его в полном веселии и удовольствии и столько же раз в совершенном унынии. Нередко случалось, что князь во время увеселений ясностью своего духа и радованием превосходил всех участвующих, но прежде нежели кто-либо мог вообразить, соделывался он столько унынен, как бы произошли с ним все несчастия в свете. Радость и огорчение с равномерной быстротой в нем действовать могли, и потому нельзя было воспринимать осторожности, чтобы заблаговременно избегать его гнева, поелику нрав его был вспыльчивый и действия оного следовали скорее, нежели можно себе представить.
Малость в состоянии была доставить ему несказанное удовольствие и опять малость могла на целый день повергнуть в несносную скуку. Он имел некоторые часы, в которые сердце его таяло, иногда от радости, иногда же от сострадания, еще иные, в которые ему ничего не нравилось, не могло восстановить его понуренного духа. Он имел привычку непременно окусывать ногти, отчего всегда говорил сквозь пальцы и большею частью - наморщив лицо, а сие представляло в нем вид недовольный.
Чтобы не видеть уныние в лице других, Потемкин, особливо же в веселом духе, расточал свои сокровища, в другие же слезы невинности и бедности служили орудием к вящему раздражению его гнева. Но через несколько мгновений приходил он в состояние, в котором о поступке своем раскаивался. Вообще, кроме занятий по своей обязанности, ни к чему на свете примениться не мог».
Либо - все, либо - ничего. Либо место почти на троне, либо - монастырская келья. А поскольку в келью уже не слишком тянуло, а место возле трона приходилось все чаще делить с молодыми любимцами императрицы, светлейший и «чудил», наживая себе все новых и новых врагов и теряя тех немногих друзей, которые еще у него были. Самым верным другом была Екатерина, но и она...
Почти сразу по возвращении императрицы в Санкт-Петербург началась вторая война с Турцией. Турки предъявили России достаточно унизительные требования, придав им, к тому же, ультимативную форму. Османская империя требовала выдачи молдованского господаря Маврокордато, нашедшего, как бы теперь сказали, политическое убежище в России, Отозвания из Ясс, Бухареста и Александрии русских консулов, но зато допущение турецких консулов во все русские гавани и торговые города, признание вассалом Турции грузинского царя Ираклия, откровенно предпочитавшего опеку Санкт-Петербурга, хотя бы потому, что северные соседи не воровали для своих гаремов и армии грузинских девушек и юношей.
Война, как ни странно, застала Россию врасплох. Кроме того, Потемкин посчитал, что удача отвернулась от него: во время морской бури  был практически истреблен севастопольский флот - гордость и надежда светлейшего. К счастью, турки начали войну довольно вяло и ограничились неудачным нападением на крепость Кинбурн, хоть и с потерями, но отраженным русскими солдатами. Екатерина требовала взятия Очакова - Потемкин медлил. Только в августе 1788 года - спустя год после объявления войны! - начались активные приготовления к осаде Очакова.
Готовились, впрочем, странно. Потемкин расположился в военном лагере, как античный полководец: в шатре, с музыкантами, поварами и даже... гаремом, составленным не столько из турецких полонянок, сколько из российских аристократок. Одна из красавиц пообещала ему свою благосклонность лишь после того, как получит ключи от Очакова - это на какое-то время вывело светлейшего из состояния апатии и хандры, но решительный штурм крепости был предпринят лишь в декабре, когда кровь, лившаяся из ран сражавшихся, тут же застывала на морозе. И крепость... пала.
Одного-единственного наступления оказалось достаточно для того, чтобы считавшийся неприступным Очаков сдался. Поговаривали, что причиной такого чуда оказалась любимая жена очаковского паши, гречанка по происхождению, сестра которой была среди потемкинских красавиц. Сестрички и решили дело полюбовно, а мужчины сделали вид, что отчаянно сражаются. Сколько истины в этой легенде - сказать довольно трудно.
Зато чистая правда то, что за взятие Очакова Потемкин получил орден Святого великомученика и Победоносца Георгия I степени и шпагу, украшенную алмазами. Красавица же, требовавшая за свою благосклонность взятия крепости, сдалась еще раньше. К тому же из военной добычи на долю Потемкина достался великолепный изумруд, величиной с куриное яйцо, тут же посланный им в подарок государыне. А та устроила ему триумфальную встречу в Санкт-Петербурге, достойную любого античного героя. Празднества продолжались три месяца, после чего светлейший вновь отбыл к своей победоносной армии. Почти без боя была взята крепость Гаджи-бей (в недалеком будущем - Одесса), а крепость Аккерман вообще сдалась при довольно курьезных обстоятельствах.
Потемкин предложил паше Аккермана обойтись без кровопролития. Вскоре парламентарий принес ответное послание - написанное, естественно, по-турецки. Переводчик что-то замешкался и светлейший рявкнул в нетерпении:
- Да говори же, сдаются они или нет?
- А как вашей светлости доложить? - довольно спокойно спросил переводчик. - Изволите видеть, в турецком языке есть слова, имеющие двойное значение: утвердительное и отрицательное, смотря по тому, поставлена над ними точка или нет. Так вот если в этом письме над одним словом поставлена точка, то крепость  не сдается, но если эту точку насидела муха, то...
- Ну, конечно, муха! - не дослушал переводчика Потемкин и тут же соскоблил точку с бумаги столовым ножом. Крепость действительно сдалась, но лишь через двое суток, после того, как ее паше были обещаны ценные подарки.
Через месяц практически без боя - турки были слишком напуганы рассказами об осаде Очакова - сдалась крепость Бендеры. Оставалось взять Измаил - последнюю турецкую цитадель на русской земле - и войну можно было считать законченной. Но ни русские, ни турки не хотели воевать зимой, к тому же Россия ввязалась в войну со Швецией, а прежние союзники - австрийцы - после смерти императора Иосифа поспешили заключить с Турцией мир. Россия осталась одна, окруженная врагами. А Измаил - и не без оснований - считался одной из самых неприступных крепостей в Европе. Во всяком случае, его паша, которому было сделано предложение о мирном исходе дела, надменно ответил:
- Скорее небо упадет на землю и Дунай потечет обратно, чем сдастся Измаил.
В ответ Потемкин послал... приказ Александру Васильевичу Суворову, вся армия которого составляла в то время около 30 тысяч человек:
  «Взять Измаил во что бы то ни стало».
Солдат не рассуждает - Суворов стал готовиться к приступу, объявив своим подчиненным:
- Один день - Богу молиться, другой день - учиться, третий день - славная смерть или победа. Чудо-богатыри, крепость непременно должна быть взята. Это повелевает матушка-царица, а воля ее святой закон.
Суворов и его солдаты сделали невозможное - 11 декабря 1790 года Измаил был взят. Русские потеряли 10 тысяч убитыми и ранеными, турки - 15 тысяч убитыми и 10 тысяч - пленными. Екатерина получила краткое, как всегда, донесение Суворова:
«Знамена вашего величества развеваются на стенах Измаила».
Личная жизнь Потемкина также всегда была предметом для сплетен и пересудов. Устав считать любовниц светлейшего, окружающие решили, что нежная забота его о племянницах скрывает за собой нечто большее. Шушукались об интимных отношениях, которые связывали Потемкина с Александрой, Варварой и Екатериной Энгельгардт. Под это шушуканье светлейший сыскал племянницам богатых и титулованных мужей. Александра вышла замуж за графа Браницкого, украинского магната, Варвара - за князя Голицына, отпрыска древнейшей русской фамилии, Екатерина - за графа Скавронского, родственника императорского дома.
Но звезда светлейшего уже закатывалась. С окончанием турецкой войны закончился и его пятнадцатилений фавор.  Место любимца императрицы  занял двадцатидвухлетний  Платон Зубов, имевший на нее колоссальное влияние и, по слухам, отравивший «светлейшего» медленно действующим ядом. Хотя внешне Екатерина продолжала выражать своему старому другу чувства уважения и признательности за его заслуги, но уж кто-кто, а Потемкин, прекрасно знавший императрицу, понимал, что конец близок. И, верный себе, устроил 8 мая 1791 года праздник в Таврическом дворце, по роскоши затмевавший все придворные торжества вместе взятые. Три тысячи приглашенных съехались к назначенному часу и... два часа ждали Екатерину. Та появилась лишь на короткое время: в царском дворце ее ждал молодой фаворит, не желавший и слышать имени Потемкина.
Они виделись в предпоследний раз и расстались трогательно: Потемкин на коленях облобызал руку Екатерины, та поцеловала его в лоб. Оба плакали. И оба знали - почему.
После праздника на Потемкина напала его обычная болезнь - хандра, то, что сейчас назвали бы тяжелой депрессией. Из этого состояния его вывел лишь суровый личный приказ императрицы немедленно возвратиться в действующую армию. Встреча их была сухой и официальной, ни о каких слезах уже и речи не было. Она повелевала, он покорялся, Платон Зубов прыгал на одной ножке от радости, что опасный соперник уезжает далеко и надолго и бог весть, вернется ли...
   Потемкин на сей раз действительно больше не вернулся. Он скончался 5 октября 1791 года, в степи, в 40 километрах от одного из своих любимых городов - Николаева, на руках у своей любимой племянницы Александры, при чрезвычайно загадочных обстоятельствах. Несколько дней подряд светлейший жаловался на невыносимые боли в желудке и на то, что заключенный в его отсутствие мир с Турцией лишает его заветной мечты: войти победителем в Константинополь. Прибить свой щит к вратам Царьграда...
 Григорию Александровичу исполнилось всего лишь пятьдесят два года, и он почти никогда и ничем не болел, разве что страдал в результате постоянного и гомерического обжорства... Глаза ему закрыл безвестный казак из его охраны.
Светлейший князь Потемкин-Таврический, президент государственной военной коллегии, генерал-фельдмаршал, великий гетман казацких, екатеринославских и черноморских войск, главнокомандующий Екатеринославскою армией, легкой конницей, регулярной и нерегулярной конницей, флотом Черноморским и другими сухопутными и морскими военными силами, сенатор, екатеринославский, таврический и харьковский генерал-губернатор, ее императорского величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полка подполковник, шеф корпуса кавалергардов и полков Екатеринославского кирасирского, Екатеринославского гренадерского и Смоленского драгунского, мастерской Оружейной палаты главный начальник и орденов российских: Святого апостола Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Святого великомученика и Победоносца Георгия и Святого равноапостольного князя Владимира больших крестов и Святой Анны, иностранных: прусского - Черного Орла, датского - Слона, шведского - Серафима, польского - Белого Орла и Станислава кавалер - отошел в вечность.
Императрица велела похоронить Потемкина с почти царскими почестями и великолепием, но - в Херсоне и поставить ему там мраморный памятник. Тело выносили генералы, балдахин несли гвардейские офицеры, кисти поддерживали полковники. Траурное шествие происходило в следующем порядке:
Эскадрон конвойных гусар усопшего фельдмаршала.
Кирасирский полк князя Потемкина.
Сто двадцать человек солдат с факелами и в траурных одеяниях.
Двенадцать штаб-офицеров в трауре со свечами.
Бояре княжества Молдавского, князья и посланники черкесские.
Духовенство.
Знаки отличия: ордена, камергерский ключ, гетманская булава, золотая сабля, жалованная императрицей шпага, венец золотой с бриллиантами, бант от портрета императрицы, фельдмаршальский жезл, гетманское знамя, княжеская корона.
Гроб на черных дрогах, запряженных восьмью вороными лошадьми.
Родственники покойного.
Эскадрон конвойных гусар, казачий полк гетмана и донской казачий полк князя Потемкина.
23 ноября 1791 года тело Потемкина было положено в херсонской крепостной соборной церкви во имя Святой Екатерины в особом склепе. Императрица пережила своего друга-подданного на шесть лет. И все эти годы с ужасом ждала, что на юге страны появится самозванец под именем светлейшего. Но его так и не было, потому что выдавать себя за легендарного и неповторимого князя Таврического ни у кого бы не хватило ни сил, ни таланта, даже если бы сыскался некто, внешне схожий со светлейшим.
Прижизненные враги оплакивали смерть Потемкина. Никогда не ладивший с ним Суворов, впал в тяжкое уныние и сказал:
- Великий человек был! Велик умом и ростом велик...
Суровый и сдержанный адмирал Ушаков, никогда особо не любивший Потемкина, прослезился:
- Словно в бурю сломались мачты, и не знаю теперь, на какой берег нас, сирот, выкинет.
Граф Румянцев-Задунайский, вечный соперник и гонитель Потемкина, при известии о его смерти встал с кресла и вытер глаза. Потом сказал присутствовавшим при сем:
- Не дивитесь слезам моим. Потемкин не врагом мне был, лишь соперником. Но мать-Россия лишилась в нем великого мужа, а Отечество потеряло усерднейшего сына своего...
Зато будущий император Александр I был краток:
- Сдох! Одним негодяем на Руси меньше стало.
В первый же год по воцарении его отца, императора Павла, херсонский губернатор получил приказ зарыть тело светлейшего в особую яму, а поверх засыпать землей и пригладить так, чтобы следов захоронения не осталось. Памятник - снести. Все, разумеется, было исполнено немедленно и беспрекословно.
Впрочем, сам Потемкин при жизни о памятниках себе отзывался так:
- Лучше уж пусть люди гадают, отчего нет памятника Потемкину, нежели станут на всех углах судачить о том, за какие заслуги Потемкину памятники ставят...
Что ж, его желание исполнилось.