Екклесиаст

ОТ АВТОРА

Научиться перевыражать библейские тексты строгим рифмованным стихом – давняя мечта русских поэтов. Пример подал Михаил Ломоносов, перу которого принадлежит силлабо-тоническое переложение 81 псалма. Однако почин его так и не нашёл продолжателей. Известно, что Пушкин хотел переложить слогоударным стихом книгу Иова, но ранняя гибель помешала ему подступиться к этому грандиозному замыслу. После Пушкина ни один из поэтов не ставил себе подобной задачи. Вместе с тем в ХХ веке сложились предпосылки, обещающие сделать  выражение библейской мудрости рифмованным стихом самостоятельным жанром русской поэзии. Имеются в виду успехи в области теории и практики стихотворного перевода, сделанные в этот период. Процесс перевода стихов стихами сталкивается с теми же проблемами, что и при пересказе библейской прозы рифмованным стихом. Поэты-переводчики научились эти проблемы преодолевать. В поэтическом переводе существуют три основные операции: воссоздание (эквиваленция), перевыражение (субституция) и иновыражение (реконструкция). Эквиваленты передают доминантные образы оригинала максимально полно, субституты – частично, а реконструкты и вовсе являются переводческими «дописками», однако без этих добавлений перевод стихов стихами был бы невозможен. Если распространить данную методику на переложение библейской прозы рифмованным стихом, то мы, по сути, получим новый поэтический жанр. Проще продемонстрировать на конкретном примере, чем теоретизировать, что при этом происходит с отправным текстом. Всякий христианин обязан знать молитву «Отче наш», но так уж устроен ум стихотворца: всё, что в него закладывается как молитва, начинает восприниматься как отправной материал для поэтического творчества. Помимо сознательной воли я в один прекрасный день переложил Господню молитву восьмистишием и сам удивился результату:

Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твоё святое,
Да наступит царство Твоё благое
Здесь, на земле, дивное во чудесах!

Хлеб наш насущный дай нам сегодня вновь
И прости нам всякое согрешенье,
И не введи нас, Господи, в искушенье,
Но да пребудет с нами Твоя любовь!

После этого опыта я уже сознательно обращался к библейскому тексту как к объекту стихотворного  перевыражения. Существует, однако, ещё один метод переработки прозаического текста в стихотворение – в случае, когда он представляет собой не повествование, а афоризм. Короткое изречение, уложенное в строгий размер, задаёт тему. Цель поэта – развить её. Этот метод тоже имеет давнюю традицию в европейской поэзии. Самым знаменитым стихотворением, написанным на заданную тему, является, пожалуй, «Баллада о поэтическом состязании в Блуа» Франсуа Вийона, известное русскому читателю по переводу Ильи Эренбурга. Поводом к написанию баллады послужил афоризм: «От жажды умираю над фонтаном». Чаще отправное изречение стоит в начале стихотворения, но это не строгое правило. Нередко задающий тему афоризм нуждается в переработке, чтобы уложить его в размер. С этой целью он инверсируется, в нём допустимы синонимические замены, отсечения и добавления. Оба метода – в больше мере второй, чем первый – использованы мною в переложении книги притч Соломоновых и книги Екклесиаста в одноименной поэме. Идея написания такого произведения складывалась постепенно, по мере написания сначала небольшого цикла стихотворений, затем его разрастания за счёт всё новых и новых  добавлений, так что стала вырисовываться композиция, предопределившая группировку строф по сродным темам, а затем и сюжет. Каждая строфа представляет собой сонет, написанный пятистопным ямбом, что позволило соблюсти единство поэтической интонации, но сонеты имеют разную строфическую организацию, что дало возможность избежать монотонности.     Использованы все виды сонета, включая изобретённую мною рубаи-структуру. Сонет – сугубо европейская форма организации стихов в строфе, рубаи – восточная. Применив схему рифмовки: aаbа bbab aаbа bb (ba)  или: aаbа bbab ccdc dd (dc) мне удалось вопреки утверждению Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись», – органично вписать восточную интонацию в европейскую строфу. Число стихов в сонете – 14 – символично: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны» (3 Царств: 10, 18-20). Сонет – это словесный трон Соломонов! Написание сонета на заданную тему – скорее интеллектуальная игра, чем свободное творчество. Привлечь к этой игре как можно большее число читателей и поэтов – одна из моих целей.

Вадим Алексеев.

1

Хочешь прожить всё лето в шалаше
Один возле ручья,  мудрец строптивый?
Наслушаешься всласть, вещун нельстивый,
Воды плеск и шум ветра в камыше…
Не даст твой Бог терпеть голод душе
Изгнанника, но сгинет нечестивый,
В стяжании неправедном ретивый –
Кто вспомнит о надменном торгаше?
Вот притчи Соломона. Изложи
Их на свой выбор чередом и чётом,
Игрою мудрой всех заворожи
И принят будешь в городе с почётом,
Когда в него вернёшься к холодам.
Екклесиасту вдохновенье дам!

2
На улицах Премудрость возглашает,
На площадях свой голос возвышает,
В главных местах собраний говорит,
Глупцов, невежд и буйных вопрошает:
«Доколе безрассудный не смирит
Гордыни, что над разумом царит?
Ко мне вам обратиться что мешает?
Кого из вас мой дух животворит?
Звала я, только вы не отзывались,
Взывала, но вы там же оставались.
Смотрите, люди, вот я, не таюсь!
Но вы опять безумству предавались.
За то и я над вами посмеюсь
И зла вам пожелать не побоюсь».

3

Становится Премудрость на высотах
И в людных появляется местах:
«Вкусите, люди, мёд в пчелиных сотах,
Сладка для уха речь в моих устах!
Труд человека праведного – к жизни,
Успех же нечестивца – ко греху,
Не к вящей ли богат ты укоризне,
Купец земной, чьё имя на слуху?
Спасает прямодушных непорочность,
Лукавство же коварных губит их,
Испытывает Бог людей на прочность:
Избытком – грешных, бедностью – святых!
В день гнева на богатство нет надежды.
Разбогатеть мечтают лишь невежды!»

4

«Я простирала руку к подаянью
И не отвергла нищую суму.
Не приняли меня вы почему?
Не помогли мне и по настоянью.
За то и я подвергну осмеянью
Погибель вашу, с радостью приму
Известие о ней – не по уму
Вы приняли меня, по одеянью.
Когда беда, как вихрь, на вас придёт
И ужас, словно буря, принесётся,
Меня никто из звавших не найдёт,
Из зря меня искавших – не спасётся.
Премудрость от дверей своих гоня,
Не вы ли обесчестили меня?»

5
«Начало разуменья – страх Господень
И мудрость – у боящихся Его,
Вот только судный близится Его день,
И кто из вас избегнет дня сего?
Глупцов упорство и невежд беспечность
В день посещенья обернётся им
Паденьем в бездну. Длится оно вечность.
Её измерил кто умом своим?
Блажен снискавший мудрость, потому что
Её именье лучше серебра,
И золото отменное неужто
Приносит больше, чем она, добра?
Зачем меня невежды презирают?
Глупцы себе погибель избирают».

6
«За то, что ненавидящие знанье,
Избрав не страх Господень для себя,
Отверглись, обличений не любя,
Премудрости, назначив мне изгнанье,
И я их обреку на препинанье,
О камень искушения губя,
А если упадёт он на тебя,
То праха в прах, глупец, будет вминанье.
И пусть невежд упорство их убьёт
Равно глупцов беспечность их погубит,
Но чашу вина ярости кто пьёт,
Свою тот гибель мукой усугубит,
Спасения себе не заслужив.
Внимающий же мне пребудет жив!»

7
«Послушайте, что я скажу вам, люди,
Раз уж у вас есть в мудрости нужда:
Не лучше ль горка зелени на блюде,
Заколотый чем бык, а с ним – вражда?
Кто ищет мудрость, тот её находит
И любящих меня я возлюблю.
Стезями правды неимущий ходит,
Богатством же я грешников гублю!
Моё лучше учение примите,
Чем серебро, и знанье у меня
Чем золото отборное, возьмите,
Его превыше жемчуга ценя!
Сокровищницы здесь я наполняю
Лишь тем, кому богатство в грех вменяю».

8
«Господь имел меня пути начатком
До всех Своих созданий, искони,
Его ума легла я отпечатком
От сотворенья мира на все дни.
Я родилась до всех начал вселенной,
Когда ещё ни рая на земле,
Живыми существами населенной,
Ни солнца, ни луны в вечерней мгле,
Ни этой звёздной бездны Бог не создал,
А я уже художницей Его
Была, и вот, жуку в удел навоз дал
Творец не без совета моего.
Как этот жук, богач весьма полезен!» –
Губительницы сытых взор бесслезен.

9
Услышьте, не премудрость ли взывает,
Не разум ли возвысил голос свой?
Кому открылось, что Господь скрывает
Источник внутри нас воды живой?
Кто пьёт из него, горе забывает,
Не сетует с поникшей головой,
Пути, дескать, прямого не бывает,
Но есть один возврат на путь кривой.
Кто с плотскою усладой порывает,
Из череды выходит круговой,
Которую царь скорбно воспевает
Под ветра, прах взметающего, вой.
Знать дни свои уже он доживает,
О смерти размышляя не впервой…

10
Екклесиаст сказал, что ничего
Нет нового под солнцем и луною.
Прельщаться глупо мнимой новизною,
И очевидна правота его.
Сошло ль хоть что-то с круга своего?
Нет, но не стала новизны виною
Времён смена, и той же, не иною
Осталась жизнь. Устройство таково,
Что новизны в нём нет, мира сего,
Чьи все круги с возвратной кривизною.
Не удивлён в нём вещью ни одною
Екклесиаст и все до одного
Согласны мудрецы с ним, нет того,
Кто б спорил  с его мудростью земною.

11
Таков путь ветра: к югу он идёт
И переходит к северу, кружится,
Доколе путь возвратный не найдёт,
И на круги свои опять ложится.
И если что с кругов своих сойдёт,
Чей новый путь с путём своим смежится,
То на круги свои же попадёт –
Что так и будет, можно положиться.
Уже всё было и нет ничего,
Что бы опять, как встарь, не повторилось.
Душа твоя мятётся оттого,
Что с истиною этой не смирилась,
Искатель новизны, но нет её.
Одна тщета искание твоё.

12
«Что было, то и будет, что творилось,
То делается снова на земле,
И ничего – что бы ни говорилось –
Нет нового под солнцем. В том числе
И то, что есть, всего лишь повторилось.
Уже всё было, – с грустью на челе
Сказал Екклесиаст, добро смирилось
Со злом, сев плакать в пепле и золе,
А зло на пышном троне воцарилось
И царство его мрачное во мгле
Закатными лучами озарилось.
Во мраке страшно плыть на корабле
Неведомо куда… Тьме покорилось
Всё. Этот мир давно лежит во зле».

13
Не счесть таких вещей, что порождают
На свете суету, но знает кто
Для человека в жизни лучше что?
И вещи человека побеждают.
Порабощают – не освобождают.
И это суету плодит, и то,
И вот, ты раб вещей своих, зато
Они твоей гордыне угождают.
В дни суетные жизни на земле
Кто знает, благо что для человека?
Жизнь наша коротка, словно миг века,
И вот, печаль на старческом челе.
Не счесть таких вещей, что суетою
Чреваты и душевной пустотою.

14
Бывает то, о чём все говорят:
«Смотри, вот это новое», –  хоть было
Оно уже в минувшем, да забыло
Об этом человечество. Лишь ряд
Событий повторяющихся зрят
Глаза мои. Наставшее отбыло
В прошедшее и снова не убыло
Под солнцем суеты, чьи повторят
Опять себя все вещи и повтор их
Во времени – закон мира сего,
Вихревращенье вечное которых
На круговых стезях здесь не ново,
Ибо старо как мир, но повторилось
Вновь то, что новизною притворилось.

15
«Всё суета и суета сует, –
Сказал Екклесиаст. – Что пользы людям
Трудиться на земле, коль все там будем,
Куда не проникает солнца свет?
Проходит род, иной приходит род,
Ну а земля вовеки пребывает,
Хотя на ней отныне проживает
Совсем другой, чем прежде был, народ.
Восходит солнце, чтоб зайти опять,
И к месту, где оно восходит, снова
Вернуться, ибо нет пути иного
У солнца, не катящегося вспять,
А суета пребудет суетою.
Как справиться с сердечной маятою?»

16
По силам делай то, живёшь пока,
Обучена чему твоя рука,
Ибо в могиле нет ни размышленья,
Ни знанья, ни заботы… Смерть близка
И от неё не будет избавленья.
Кто знает: после тела оставленья
Возносится ли дух наш в облака,
А дух животных в землю, место тленья?
Итак, иди, с весельем пей вино
И с радостью ешь хлеб твой, коль дано
Тебе благоволение от Бога,
А если нет, то пусть к тебе оно
Скорей придёт, хотя ведёт дорога
Ко гробу в жизни этой всё равно.

17
Трудящемуся польза от того,
Над чем он утруждается, какая?
И это тоже суета мирская,
Кроме неё нет в мире ничего.
Зачем она, спросить бы у кого?
Вопросом этим поглощён пока я,
Дни мчатся, как мгновения мелькая…
Похоже, нет ответа на него.
Итак, мирскую видел я заботу,
Какую человеческим сынам
Дал Бог, чтоб упражняться в ней всем нам
И каждому свою иметь работу,
Но польза человеку от трудов
Какая после прожитых годов?

18
Собрал себе я много серебра
И золота, и ценностей в избытке,
Так что напрасно делались попытки
Счесть, сколько было у меня добра.
На редкостных орудиях игра
Слух услаждала, яства и напитки
Ласкали нёбо… Только видом пытки
Теперь мне обернулась та пора.
Что бы мои ни пожелали очи,
Не возбранял я сердцу ничего,
Лишь бы опять порадовать его,
Пока хотеть совсем не стало мочи,
Тогда взглянул я на свои дела,
И вот, всё суета, а жизнь прошла.

19
Екклесиаст сказал: «Вещи в труде,
Но человек всего не перескажет.
Слова кругам подобны на воде,
Но ухо ль себе в слушанье откажет?»
Ещё сказал Екклесиаст: «Нигде
Нет новизны под солнцем. Кто докажет
Обратное, тот будет не в стыде,
Но пусть он оку новое покажет.
Что было, то и будет на земле,
И делаться, что делалось от века.
Как, род людской, ты умудрён во зле
И прост в добре! Природа человека
Испорчена и каждый новый род
Хуже чем прежний. Не наоборот».

20
Чего б глаза мои ни пожелали,
Себе я не отказывал ни в чём.
Царю цена любая нипочём,
И вещь, мне недоступная, была ли?
Только, увы, поленья отпылали
И в сердце жизнь не бьёт уже ключом,
Нет радости быть мудрым богачом…
Волхвы ли порчу на меня наслали?
И оглянулся я на весь мой труд,
Которым я под солнцем потрудился,
И вот, всё суета! Хоть насладился
Я жизнью, но богатые умрут
В великой скорби – жаль им расставаться
С богатством, только некуда деваться.

21
Когда сгорает жертва в пламенах,
Я с грустью размышляю об отсталых
Не ведающих Бога племенах –
Всевышнему не жаль их, как вод талых…
Сказал о человеческих сынах
Я в сердце своём, чтобы испытал их
Господь в быстролетящих временах…
На склоне лет чем от волов усталых
Отличны мы? Но участь у скотов
И у людей одна: как умирают
Животные, так смертию карают
Лета и человеков – гроб готов.
И всё же те из них, кто знает Бога,
Надеются на жизнь, молясь убого.

22
И сердце моё предал я тому,
Чтоб испытать всё мудростью под небом,
Вещей познаньем, как насущным хлебом,
Я насыщался, пищу дав уму.
Исследовал я жизнь и смерть саму,
Бог дал мне знанье по моим потребам,
Вписать велел я в книгу буквоскребам
Открывшееся сердцу моему.
Занятье это трудное Творец
Сынам дал человеческим, не праздно
Чтоб прозябал на грядке ты гораздно,
Несорванный зелёный огурец!
Влетев, в другое вылетела ухо
Земная мудрость – вот томленье духа!

23
У мудрости над глупостью какое,
Ты спросишь, преимущество? – Тьму свет
Так превосходит – дам тебе ответ,
Чтоб на сей счёт ты пребывал в покое.
Как мог бы я сказать нечто другое?
На истину изрёк бы я навет.
Не глупым будь, но умным – вот совет!
И мудрость обретать – дело благое.
Вот, глупый спотыкается во тьме,
А мудрого глаза не в голове ли?
Но будь ты даже при большом уме,
Конец для всех один, и неужели
Избегнешь смерти ты, а не умрёшь?
Иную участь разве изберёшь?

24
Исследовал я мудростью устройство
Вселенной и испытывал я свойства
Вещей, только и это суета,
Но о земном напрасно беспокойство.
Влекла меня к себе и красота –
В ней отразилась неба высота!
Но лишь острее ощутил изгойство
Людей из рая – и сомкнул уста.
Исследовал людские я поступки.
Вот суета! Нельзя без злу уступки
Жить на земле, в чём сознаюсь и я,
Царь Соломон, и не без глаз потупки.
Не без изъянов жизнь была моя
И не нашёл я смысла бытия.

25
Если меня постигнет участь та же,
Что и глупца, то сделался к чему
Я очень мудрым? Он уйдёт во тьму,
Где жизни больше нет, и я туда же.
Как о глупце никто не вспомнит даже,
Так и о мудром. И зачем ему
Обширный ум? Отдать его кому?
Задаром предлагаю, без продажи.
От золотой нет пользы головы
И мудрого не будут помнить вечно,
А память человечества увечна,
Как каменная статуя, увы.
О, если бы я заново родился
И в том, что заблуждаюсь, убедился!

26
Екклесиаст сказал: «На круговерть
Свою всё то, что стало, возвратится,
А человека ожидает смерть.
Покойника лицо вдруг опростится…
Качнётся под ногой однажды твердь,
И что раб Божий умер, возвестится,
А ты сказать не можешь – в горле сперть –
Ни слова, но пора с собой проститься.
Я в Иерусалиме был царём
И над Израилем – в городе Давида,
Но день наступит, все мы вдруг умрём.
Нет в трупе ни величия, ни вида…
Претит мне на покойника смотреть.
Как это всё же страшно – умереть!»

27
Что было, то и будет, что творилось,
То делается вновь и ничего
Нет нового под солнцем. Вещество
Закону повторенья покорилось –
С возвратом на круги свои смирилось
И человеческое существо:
В прах прах же обратится. Нет того,
Кто жил бы вечно, что б ни говорилось.
Нет памяти о прошлом и о том,
Что есть, в грядущем памяти не будет,
И это человечество забудет,
И то – что толку спорить о пустом?
Так! Память о былом хрупка и бренна.
Забудут и меня, вздохну смиренно.

28
Что хорошо – кто знает? – во все дни
Для человека суетные эти,
Которые проводит он на свете
В трудах, терпя страдания одни?
Но тени преходящей мы сродни,
Настанет время – и отходим в нети,
Кто вспомнит о нас? – Разве только дети.
А если не осталось и родни?
Узнать как человеку, будет что
После него под солнцем? Забывает
Его земля. Иначе не бывает.
Не вспомнит о тебе на ней никто,
Екклесиаст. С печалью подытожи:
Когда умрёшь, тебя забудут тоже.

29
Нет памяти о прошлом и о том,
Что будет, вспоминать, увы, не станет
Никто из тех, кто жить будет потом –
Меж нами пропасть и над ней моста нет.
На месте мы для них уже пустом,
Никто из нас, как есть он, не предстанет
Потомкам нашим, грешником притом,
И для людей быть как бы перестанет.
Но не для Бога. В памяти Его
Добро творивший вечно пребывает,
А множившего зло Бог забывает –
Вот что есть ад, вот жутко отчего
Должно быть в этой жизни человеку,
Ответил бы я будущему веку.

30
Нет памяти о прежнем, но забвенье.
След на песке и ветра дуновенье.
Ему подобна память о былом,
Чей ветер – время. Каждое мгновенье,
Как след, о добром память и о злом
Стирается: сперва краёв излом,
И слепка, наконец, исчезновенье,
Впечатанного под прямым углом
В зыбучий прах. Нет памяти о прошлом.
Помнит о слепке, пылью запорошлом,
Лишь небо, и в грядущих временах
Нет памяти уже о настоящем,
Из множества мгновений состоящем.
Кто помнит о забытых утром снах?

31
Да и о том, что станет, вспомнит кто?
И это позабудется, и то,
И в памяти у тех, кто после будет,
Надолго не удержится ничто.
И если кто-то спящего разбудит
И он, проснувшись, сон свой не забудет,
То много ли запомнит он? Зато
Недолго в его памяти пребудет
Обрывок сна – вот сколько помним мы.
Обрывок сна, выхваченный из тьмы,
Вот всё, что помним мы о жизни прежней.
Какие-то виденья да шумы.
Ночной сумбур житейской кутерьмы.
Но есть ли что забвения безбрежней?

32
Хоть реки текут в море, но оно
Всё не переполняется водою,
Что стало бы великою бедою,
Однако суша – не морское дно.
Реки происхождение земно:
Рождённая вершиною седою,
Что высится над горною грядою,
Она стремится к морю всё равно.
В места свои, откуда текут реки,
Чтоб течь опять, они вернутся вновь –
Бог отвернётся от того навеки,
В ком иссякает к ближнему любовь.
Быть с Господом – великая награда.
Но ты, о моё сердце, кому радо?

33
Что человек имеет от труда
И от заботы сердца? – Беспокойство
И днём и ночью. У вещей есть свойство
В негодность приходить из-за вреда,
Который причиняет им всегда
Безжалостное время. Неустройство
Влечёт оно, как нищета – изгойство,
Остался кто ни с чем – тому беда!
Нет власти человека и в том благе,
Чтоб есть и пить и душу услаждать
Плодами от трудов, а смерти ждать
Он обречён, как дерево без влаги,
Но всё во власти Бога одного –
Кто может наслаждаться без Него?

34
Познал я, что нет лучше ничего
Для человека, как повеселиться,
Творя добро в дни юности его,
Прежде чем в вечном доме поселиться.
Живи не для себя лишь одного,
Но расточи, коль есть чем поделиться,
Имение твоё ради того,
Чтоб бедный за тебя мог помолиться
Господу Богу. И ещё познал
Я то, что Бог вовеки пребывает
И праведника он не забывает,
А грешника из памяти изгнал.
Бог воззовёт прошедшее из плена
Для жизни – не забвения и тлена.

35
«Всё, что под солнцем делается, можно
Исследовать умом земным неложно,
Но только это – суета сует», –
Сказал Екклесиаст, вздохнув итожно, –
И никакого смысла в жизни нет,
Во тьме напрасно возжигают свет,
А перед смертью на душе тревожно
И всё печальней жизнь на склоне лет».
То, что людьми под солнцем и луною
Творится, суетой назвал земною
Царь Соломон, ещё Екклесиаст
Признал: «Я тоже отягчён виною.
Был в жизни сей и я на зло горазд.
Теперь вот, маюсь совестью больною»

36
Предпринял я великие дела:
Построил себе домы и садами
Их окружил, владел я и стадами,
Мне по трудам земля и воздала.
Не зря со мною мудрость пребыла –
Быв озабочен многими трудами,
Вознаградил себя я их плодами
И слава ко мне громкая пришла.
И оглянулся я на все труды,
Моими совершённые руками,
И вот, напрасно всё, но с облаками
Сравню я их, лишёнными воды.
Нет от них пользы. Под ногами сухо…
И это суета, томленье духа!

37
Живые, они знают, что умрут,
А мёртвые уж ничего не знают.
Именье твоё быстро приберут
И ниву твою скоро дожинают.
Что было под замком, то отопрут
И ногу о порог не препинают,
Но, не трудясь, другой вошёл в твой труд,
А о тебе уже не вспоминают.
Нет чести тебе более вовек.
Твоя любовь, и ненависть, и ревность
Исчезли, больше ты не человек.
У солнца есть бессветность и безгревность –
Оно уже померкло для тебя,
Прейди, не ненавидя, не любя…

38
Лучше ходить в дом плача и скорбеть
О том, кто умер, нежели в дом пира –
И веселиться. Беды сего мира
Учись и ты, душа моя, терпеть.
Доброе имя –  масти дорогой
И лучше дня рождения день смерти,
А ликованья возгласы умерьте,
Но сокрушайтесь – вот совет другой.
Скорбь лучше смеха и печаль лица
Смягчает сердце, жёсткое вначале.
На склоне лет умей в лица печали,
Екклесиаст, смиренно ждать конца.
Когда во гроб всё ближе новоселье,
Какое может быть ещё веселье?

39
Чего б глаза мои ни пожелали,
Ни в чём я не отказывал им, но
Пресытился весельем я давно
И радость моя полною была ли?
Вот, к старости желанья отпылали,
А счастья я не видел всё равно,
Искал, но не нашёл я – в чём оно?
Соблазны лишь мне очи застилали.
И оглянулся я на все дела,
Которые своими я руками
Соделал в этой жизни, что прошла,
И вот, я занимался пустяками.
Томлюсь я духом: жизнь моя пуста,
Нет смысла в ней… И это – суета!

40
Не властен человек в своём добре,
Чтоб есть и пить и, душу услаждая,
На брачном расточать себя одре,
И жёнам, и девицам угождая.
Что счастье не в адамовом ребре,
Но в Божией руке, постиг тогда я,
Когда была уже в осеребре
Брада моя, а удаль молодая
Сошла на нет. Но радость Бог даёт
И знание, и мудрость добрым сердцем,
И лучше нищим быть, но боговерцем,
Чем богачом, который устаёт
От своего богатства, как от брюха.
И это суета, томленье духа!

41
Что пользы человеку от трудов,
Которыми трудился он под солнцем?
Уже не рад и золотым червонцам
Богач на склоне прожитых годов.
Ты был, дворцов владелец и садов,
Известнейшим в Израиле многожёнцем,
Став в конце жизни идолопоклонцем,
И вот, дождался Божиих судов.
Все вещи постигаются в труде,
Но человек всего не перескажет…
За мерзость Бог отступника накажет.
Былое, царь, веселье твоё – где?
Кадят в Израиле статуям Астарты…
Для жён уже и немощен, и стар ты.

42
В дни юности твоей повеселись
И сердце твоё радость да вкушает,
Пока ты молод – старость разрешает!
Избытком чувств твоих с ней поделись.
Только путей неправых удались,
На злое дело да не поспешает
Нога твоя и да не совершает
Его рука – греха сам не приблизь!
Ходи   путями сердца твоего
И веденью очей твоих, но помни,
Что есть от Бога суд – страшись его!
А о душе своей не высоко мни,
Будто за зло Бог ей   не отомстит,
Но грех и преступление простит.

43
Видел рабов я, на конях сидящих,
И видел я князей, пешком ходящих,
Словно рабы. Увидел много я
Вещей под солнцем, суету плодящих.
Устала от неё душа моя.
Опять вздохну, печали не тая,
Жён много у меня сынородящих,
Да не нашёл я смысла бытия.
Из дум жестоких и с ума сводящих,
Из размышлений, разум не щадящих
–  Вина, что нет у жизни смысла, чья? –
Оно – из самых душебередящих.
Неисцелимо, сердце, скорбь твоя.
Тоска порою жалит как змея.

44
И я возненавидел весь мой труд,
Которым я под небом потрудился,
Кому б он после смерти пригодился?
Разве его плоды с собой берут,
Чтоб ублажать себя, когда умрут?
Другой трудом твоим распорядился,
Войдя в него, и жизнью насладился,
А память о тебе лета сотрут.
Я обратился к сердцу моему,
Чтобы скорей трудов своих отречься –
И для кого добро должно беречься?
По смерти всё достанется кому?
Но сердце было немо, так и глухо.
И это суета, томленье духа!

45
Казалось бы, живя в земном раю,
Избыточествовал я многократно,
Но отчего же ничему не рад, но
К утехам я презренья не таю?
И я возненавидел жизнь мою,
Ибо она мне сделалась отвратна,
Бессмысленна и днями пустотратна,
Что я теперь со скорбью признаю.
И ублажил я мёртвых и давно
Умерших больше, чем ещё живущих,
Счастливыми, однако, не слывущих,
Хотя они и живы, всё равно.
Но их блаженней тот, кто не рождался –
Он на путях кривых не заблуждался!

46
Во дни благополучия вкушай
Земные блага – вон их сколько много!
А в дни несчастья размышляй – от Бога
Добро и зло. Греха не совершай
И сам себя надежды не лишай,
Творца виня в беде твоей, но строго
Суди свои дела, молясь убого,
И ропотом Его не искушай.
Бог то и это сделал для того,
Чтоб человек сказать нечто худое
Не мог в сердце своём против Него,
Но имя прославлял Его святое.
Зло как добро Бог знает потому,
Что непокорен человек Ему.

47
Себя Бог в человеке повторил,
Но люди любоделаньем прельстились,
Так что познаньем зла обогатились
И норов род людской не усмирил.
Одно лишь я нашёл, что сотворил
Бог человека правым, но пустились
Все в помыслы, ну вот и развратились,
И Бог к страданьям нас приговорил.
И стал человек смертным на земле,
Зная добро и зло и различая,
Что хорошо, что плохо, но во зле,
Однако, преуспел, души не чая
В негодном деле. Кто творит добро
И брата не продаст за серебро?

48
Дни человека – скорби, а труды –
Забота с беспокойством. От беды
Кто ограждён? Хотя бы не пропали
Стараний долгожданные плоды.
В чужие руки как бы не попали,
От ветра бы на землю не упали…
Хоть бы достало деревам воды…
Надо сказать, чтоб вновь их окопали.
Кроме заботы сердца своего
Под солнцем что трудящийся имеет?
В поте лица работать он умеет,
А радость убегает от него.
Кто ищущему к счастью путь укажет
И в чём оно, кто человеку скажет?

49
Всему и всем свой срок. Добрый и злой
Равно умрут и не случится чуда,
Чтоб целой ты, скудельная посуда,
Осталась и при крепости былой.
Над тлеющей шипящая золой,
Крепка ты лишь до времени, покуда
Не трескаешься. Это-то и худо.
Уж черепки твои объяты мглой,
Где будут истлевать, доколе с прахом
Их не смешает время навсегда,
И смерти ожидаем мы со страхом.
Коль за добро воздастся, то когда?
Тех разобьют, а эти сами треснут…
Так неужели мёртвые воскреснут?

50
Что пользы человеку от трудов,
Которыми под солнцем он трудился,
Когда он стар, и кто освободился
От бремени им прожитых годов?
Зачем тебе обилие плодов,
Когда ты сыт? Вот если б насладился
Голодный пищей! В срок свой пригодился
Домов владельцу, пастбищ и садов
Отцовский посох… Солнце вновь восходит
И снова к месту, где оно заходит,
Спешит. Жизнь человека коротка
И быстро на земле она проходит.
Не радует именье старика.
Одну печаль в богатстве он находит.

51
Тогда сказал я сердцу: «Испытаю
Дай я тебя весельем, насладись
Сполна добром, пока я не истаю
Свечой, и счастья, сердце, не стыдись!» –
Только теперь зачем я причитаю?
В том, что ты ошибалось, убедись,
Душа моя, тебе бы в птичью стаю,
А в скважину сырую не глядись.
С презреньем я сказал о смехе: «Глупость!»
И о веселье: «Что оно творит?»,
Но прежде чем в колодезьную мглу пасть,
«Прощай!» надежда сердцу говорит…
Увы, себя кто в юности обманет,
Тот в старости взор скорбью затуманит.

52
Не может человек постичь всех дел,
Творящихся под солнцем. Есть предел
Познанью и довольствоваться малым –
Вот мудреца единственный удел.
Однако я не радуюсь, что стал им.
Печально Соломоном быть усталым,
Всё мнится мне, что суть я проглядел,
Пока умом искательно внимал им,
Делам земным, под солнцем и луной
Творящимся. Тоска моя со мной
И никуда не делась. В многом знанье
Печали много и тому виной
Природа человека, чьё изгнанье
Из рая за него было ценой.

53
Вот что ещё я доброго нашёл
С приятным: есть и пить, и наслаждаться
Во всех своих трудах, и не нуждаться
В насущном хлебе. Также я пришёл
К мысли о том, что не тугой кошёл
Есть Божий дар. В обратном убеждаться –
Зло то же, для плода что – повреждаться
Червивостью. С ума не я сошёл!
Труды все человека ради рта,
Душа же всё насытится не может.
Богатство ей пресытиться поможет –
Опасная в достатке есть черта,
Переступив которую теряет
Тот разум, кто его мошне вверяет.

54
Всё испытал я мудростью своею,
Сказав: «Я буду мудрым». Не близка,
Однако, ко мне мудрость, далека
И глубока – кто обладает ею?
Увы, не стала вся она моею,
А та, что стала, так невелика,
Что ты, царь Соломон, за простака
Сойдёшь, если похвалишься твоею
Неглупостью. Итак, я изыскал,
Что мудрость есть и разум и подвергнул
Исследованью глупость, но отвергнул,
А не, приняв с любовью, обласкал
Её как неразумный. Кто б хвалился,
Что от греха  с блудницей удалился?

55
Чти Господа в дни юности, пока
Беспечнее живёшь ты мотылька,
Доколе не пришли к тебе лишенья
И сладость вдруг не сделалась горька.
Но будут у тебя надежд крушенья
И никакого в горе утешенья,
Доколе не вкусишь, как нелегка
В нужде жизнь, Соломон, за прегрешенья,
Которые тогда ты совершил:
И этим усладиться поспешил,
И тем, хоть причиняет оно вред, но
Излишеств сам себя ты не лишил.
То, что для остальных людей запретно,
Себе ты в прошлой жизни разрешил.

56
«Иметь при страхе Божием немного –
Не лучше ли, –  сказал Екклесиаст, –
«Чем при большом сокровище тревога?
Приложишь к сердцу как смоковный пласт?»
Кто сам свои грехи осудит строго,
А этот случай далеко не част,
Тот привлечёт к себе вниманье Бога
И Бог их искупить возможность даст.
Пойдёт ко дну корабль с пробитым днищем,
Если внутри его тяжёлый груз…
Бог повелел Екклесиасту нищим
Прожить ещё раз жизнь, коль он не трус:
Кончается опять в кадушке брашно…
Без средств к существованию жить страшно.

57
«Что было, то и будет на земле,
Что делалось, то делается снова,
От жизни ждать чего-нибудь иного
Немудро…» –  Догорел огонь в золе.
Чело в ладонях, локти на столе,
Екклесиаст уснул. Нет ни съестного
Запаса, ни запаса дровяного…
Как бедняку согреться в зимней мгле?
Но несравнимо нищего страданье
С пресыщенного мукой. Тот поел
И жизни рад, а этот… Надоел
Богатому весь мир. Тоской снеданье.
Царь Соломон богаче был, чем Крез,
И вот, для нищей жизни он воскрес.

58
Всему свой срок, и время, и устав
Под солнцем и луной: время рождаться
И время умирать, время нуждаться
И время всё иметь, имущим став.
Есть время насаждать и вырывать,
Любить и ненавидеть. Время пиру
И время есть посту, войне и миру.
Время смеяться, время горевать.
Есть время вопля, но и тишины.
Как рассказали прежние века мне,
Ещё время разбрасывать есть камни
И время собирать их для стены.
Есть время обнимать и уклоняться
От рук простёртых, но в лице меняться.

59
«Глазами видеть лучше, чем бродить
Душою и сомненье бередить,
Что тоже суета, томленье духа,
Способное лишь муку породить.
К кому ушла моя немолодуха
С двумя детьми? Кто станет – вот стыдуха!
Оралом борозду ту бороздить?
Неужто допекла так голодуха?»
У Соломона было много жён.
Блистательным гаремом окружён,
Познал на ложе он все наслажденья,
С которыми зов плоти сопряжён.
Пресытился богач до изможденья…
И вот, жены изменой поражён!

60
И обратился я, чтобы узнать,
Исследовать и изыскать бесстрастно,
Что мудро, подвизаясь не напрасно,
Что глупо, о чём горько вспоминать.
И мудреца ведь могут доконать
О смерти мысли. Знаешь же прекрасно,
Что омрачат лишь и на этот раз, но
Кто их, мух чёрных, вон умеет гнать?
Но горше смерти женщина. Вот сеть!
Не сердце, а силки, уста – оковы,
Блажен, кому она не строит ковы –
В тенетах бедной мошке не висеть!
Из тысячи нашёл себе я друга,
Но есть ли безупречная супруга?

61
Свой дом устроит мудрая жена,
А глупая своими же руками
Разрушит его. Больше не нужна
Она следящему за облаками…
А на душе такая тишина…
Глядел бы и глядел на них веками…
Была любовь, но где теперь она?
В ночь выйдя, застучала каблучками.
Глупый сейчас же выкажет свой гнев
И разума лишает исступленье,
Благоразумный скроет оскорбленье –
С тобою я расстался, поумнев.
Не бросил я в больнице мать родную,
И ты ушла. Тебя я не ревную.

62
Друзей богатство много прибавляет,
Бедняк же оставляется в беде
Единственным своим, а дружба –  где?
Нет помощи, и это подавляет.
Надеждою души не окрыляет.
Забудь о дружбе, если ты в нужде.
Чураются тебя теперь везде.
Вот только друг ли друга оставляет?
Если ты нищ, никто тебе не рад.
Нигде не принят, ты теперь вне врат.
Но чудеса случаются на свете –
Бывает друг привязанней, чем брат.
Всё виделось недавно в чёрном свете,
Но ты пришёл – забрезжило в просвете!

63
Лучше вдвоём, нежели одному.
Если один упал, другой ему,
Руку подав, встать на ноги поможет,
Но если друга нет, взывать к кому?
И если некто тяжко занеможет,
Но некому помочь, он изнеможет.
Ещё раз говорю: увы тому,
На друга кто надеяться не может!
Когда вдвоём лежат, то им тепло,
А одному согреться как? Вошло
В самую душу стужи дуновенье
И теплоту всю ветром унесло.
Так холодно, как в смертное мгновенье.
Что бы теперь от пагубы спасло?

64
Об одиноком вспомнит кто изгое,
Если он сляжет, чтобы не вставать?
Лучше вдвоём и зиму зимовать,
И пережить на пару время злое.
Если вдруг станет преодолевать
Кто-либо одного, выстоят двое
Против врага и скрученную втрое
Уже не так легко и нить порвать.
Будь другу другом – правило простое,
А без него и дружбе не бывать,
Блаженнее не брать, но отдавать,
Бессильно против дружбы зло мирское.
Негоже другу друга предавать.
Худое это дело и срамное.

65
Благотворящий нищему даёт
Творцу взаймы. Пускай душа поёт,
Когда ты совершаешь подаянье,
А не на свою щедрость восстаёт.
Итак, твори всегда благодеянье
В душевной простоте, а воздаянье
Не здесь будет – Бог долг Свой признаёт!
Нажив, раздать успей всё состоянье.
Кто затыкает уши свои, чтоб
Не слышать вопля нищего, сам будет
Вопить, но состраданья не пробудит –
Помог так поступающему кто б?
Но трепещи, о, бедного грабитель,
Найдёт тебя души твоей губитель!

66
Творца хулит теснящий бедняка
И тот, кто грабит нищего, злословит
Создателя его. За то уловит
Большую рыбу крепкая рука.
Ибо Господня мышца высока,
Суров Его для возлюбивших зло вид,
И кто из вас Ему воспрекословит?
Разве осудит рыба рыбака?
Не обижай, стяжатель жадный, нищих,
Не отнимай наделов и жилищ их,
Ибо услышит скоро Господь Бог
На небе вопль голодных и беспищих.
В груди твоей, знать, шерстяной клубок,
Хозяин жизни – вилы тебе в бок!

67
Нуждающемуся не откажи
В благодеянье, если сделать это
Легко руке твоей, а не скажи:
«Приди потом»,  и, если ты сын света,
То ближнему сам помощь предложи.
Так поступать в писанье нет запрета,
Однако же не верь лукавой лжи,
Будто сказал, что есть он кто-то где-то,
Притом весьма прославленный, так что
Его ученье сделалось всеобщим:
Мол, не напрасно мы на нищих ропщем,
Если не Бог их наказал, то кто?
Лишь развращает бедных подаянье.
Напрасно, стало быть, благодеянье.

68
Место суда под солнцем видел я,
И вот, там беззаконие. Судья
Берёт подарки и превратно судит,
Раз ты бедняк, то правда не твоя.
Богач же как паскудил, так паскудит.
Кто нечестивца к честности принудит?
Вновь бедняку нет от него житья.
Что было, то и есть, что есть, то будет.
Судья ответит за неправый суд
И деньги негодяя не спасут
В торжественный миг смерти, но однажды
Его во гробе тоже понесут.
Бывает смерть, как утоленье жажды,
Но нечестивый умирает дважды.

69
Когда увидишь ты, как притесняют
Того, кто беден, нагло, без стыда,
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся, ибо применяют
Законы те, кто их и сочиняют,
Легко чтоб было повернуть туда
Закон лукавый, выгодно куда,
Им же вину невинному вменяют.
Законы лишь богатых охраняют,
А беднякам от них одна беда.
Не удивляйся – было так всегда,
Кто неимущ, того и обвиняют.
Законом суд и правду изгоняют.
Решает всё неправедная мзда.

70
Не поспешает над злым делом суд
И грешник воздаянья не страшится,
Неужто оно всё же совершится
И богача подарки не спасут,
Которые судье преподнесут,
Чем исход дела да не предрешится
И суд от мзды неправой отрешится
И честность его все превознесут?
Пусть грешник хоть сто раз сделает зло
И закоснеет в нём, только я знаю,
Что тот лишь, в ком добро превозмогло,
Возлюблен будет Богом. Вспоминаю
Я делателя злого неспроста –
Прейдёт и он. И это – суета!

71
Не соревнуй тому, кто поступает
Насильственно. Из всех путей его
Не избери себе ни одного –
Мудрец через запрет не преступает.
Себя накажет тот, кто отступает
От истины, ища лишь своего,
А не во благо общества всего
Своё именье ближним уступает.
Однако мерзок ищущий во зле
Своим дурным поступкам оправданье:
Устроено так, дескать, мироздание…
Он не укоренится на земле,
Но не спасутся и его потомки
Если не примут нищенской катомки.

72
Богатого именье – крепкий город
В его воображении – увы!
Равно как то, что процветёт его род,
А не зачахнет, словно цвет травы.
Изнежен отпрыск и розгой не порот.
Кто выбьет дурь из юной головы?
Закладывает каждый день за ворот
Виновник о себе худой молвы.
Богатство есть высокая ограда
По мнению владельца его, но
Утехам райским вновь душа не рада,
Которые наскучили давно.
Неисцелимо к жизни отвращенье.
Вернее яда нет, чем пресыщенье.

73
Вновь обратился и увидел я
Под солнцем угнетения, какие
Творятся на земле – труды людские
Ради убогой пищи да жилья,
Но нет от угнетающих житья
Трудящимся за блага хоть такие,
Несовершенства оглядев мирские,
Ещё сильней душа грустит моя.
Утешителя нет у них. Просила
У Господа душа послать Его…
И вот, не изменилось ничего.
В руке же угнетающего – сила.
Но верил я: Утешитель придёт –
Господь на землю к нам Его сведёт.

74
Если увидишь бедных притесненье
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся этому – всегда
Так было. Произвола объясненье –
В неверии людей и в их сомненье,
Что за деянья злые ждёт их мзда
Посмертная, коль скоро не беда
Прижизненная – крах, болезнь, гоненье…
Возможно ли на сей счёт поумненье?
Кладя руку на сердце, скажу: да.
Произойдёт оно только тогда,
Когда пройдёт свободой опьяненье:
Раз Бога нет, то можно всё! Есть мненье,
Что Бог на землю сходит иногда.

75
Они, не сделав зла, уснуть не могут,
Бессонница их мучает, когда
Они упасть кому-то не помогут
И мрачно на душе у них тогда.
Злом лечатся они, коль занемогут,
И радость доставляет им всегда
Чужая боль – своей не превозмогут,
Не причинят коль зла хоть иногда,
Другому, и тогда они хиреют
От недостатка радости, стареют
Не по летам и жизнь их в тягость им.
Сперва от тучных яств они жиреют,
Затем они, пресытившись, звереют.
Зло возлюбивший не усовестим.

76
«Одно только нашёл я: сотворил
Бог человека правым, но пустились
Во многие все помыслы, прельстились
Тем, что запрещено», –  проговорил
Екклесиаст. Молчаньем предварил,
Вздохнув, он речь свою: «Усовестились
Не все, зато грехи так участились,
Что Бог источник веры претворил
В сомнение и муку водворил
Бог в душах человеческих. Простились
С надеждой люди, горько им отмстились
Свободы их, но сердце ты сварил
И съел, без веры живший. Озверил
Себя род сей – как нравы опростились!»

77
Где полны облака, там дождь идёт
И ниве за терпенье воздаётся,
Не тщетно колос влаги с неба ждёт,
Которая от Бога подаётся.
На юг или на север упадёт,
Там дерево лежать и остаётся,
Куда оно упало, жизнь пройдёт,
А дольше простоять не удаётся.
Кто наблюдает ветер, тот не сей,
И кто на небо смотрит, жать не будет.
Не ведаем премудрости мы всей –
Чем больше знаний хитрый ум добудет,
Тем больше и печали на земле.
Как преуспеет человек во зле!
 
78
И вот ещё какую видел я
Печаль под солнцем: город осаждённый
Царём великим, но не побеждённый,
Бедняк спас мудрый, но его в друзья
Не пригласили гордые князья
И город, от врага освобождённый,
Не вспомнил о нём. Сильно измождённый,
Он умер от несносного житья.
Да, мудрость лучше силы, но когда же
Её начнут ценить? Гонима даже
Она порой. Какая простота!
Где нищим мудрецом пренебрегают
И бедному в нужде не помогают,
Там быть беде. И это – суета!

79
«Безгрешному воздастся на земле,
Тем паче законевшему во зле…» –
О, Соломон! Твоими бы устами
Да мёд пить. Знать, ты был навеселе,
Когда…  нет, не вещал – пестрил цветами!
Изрёк реченье, как всплеснул перстами,
Ещё без той печали на челе…
Ах, как ты молод был тогда летами.
«Не приключится праведнику зла…» –
Увы! Тому примеров несть числа,
Когда безвинно праведник страдает,
А богача опять мошна спасла.
Посмеиваясь, он лишь наблюдает,
Как гонят отпущения козла.

80
«Язык лукавый попадёт в беду
И не найдёт добра коварный сердцем…» –
Слов этих правоты удостоверцем
Не стану я, царь нищий, ко стыду.
Как еллинский Тантал в своём аду,
Я сделался голодным страстотерпцем –
Приправил бы пустую полбу перцем,
Да не на что тогда купить еду…
«До сытости ест праведник, а грешник
Терпеть будет лишения…» – Увы!
Уже обобран нищими орешник.
Сварить ли вновь кашицу из травы?
Нет больше тыкв… Какое огорченье!
За что же я терплю сие мученье?

81
Повсюду очи Бога и везде
Глаза Господни – доброго и злого
Он видит ими. Спрячешься от Слова,
Читающего мысли твои – где?
Надолго не оставит Бог в беде
Попавшего в неё не удалого
В злом деле стихотворца пожилого,
Погрязшего в безвыходной нужде.
Хочу покинуть землю насовсем.
Я тоже ими вытолкан из жизни.
Лишь избранным чтецам в моей отчизне
Я нужен,  но пришёл я не ко всем.
Молюсь, чтобы скорее отлетела
Душа от исстрадавшегося тела.

82
«Преследует зло грешника, зато
Добром воздастся праведнику вскоре…» –
Вновь, Соломон, ты на себя в укоре –
Бывает, что страдает ни за что
И праведник. Виновен в этом кто?
Недостаёт смиренья непокоре,
А праведных испытывает горе.
Бог Сатане оставил дело то.
«У праведника полон дом сокровищ,
В прибытке же у грешного – разлад…» –
На самом продувном из всех ветровищ
Изрёк ты перл. И стар теперь и млад
Его услышат. Изреченье ложно.
Не всё моё ученье непреложно.

83
Случается под солнцем иногда,
Что нечестивый кары избегает,
А праведника горе постигает,
За горем вслед стучится в дверь беда.
Творящий зло наказан не всегда,
А кто щедр на добро, изнемогает
В нужде, никто ему не помогает…
Испытывает, добр ли ты, нужда.
И похвалил я от души веселье –
А потому что лучше его что
Под солнцем на земле? Но ждёт зато
В одну всех домовину новоселье,
Но все закончим жизненный мы путь.
Воздастся всем за всё когда-нибудь.

84
И обратился я и увидал,
Что часто не проворным удаётся
Успешный бег, не мудрым достаётся
Хлеб, но глупец опять не прогадал.
Ещё что я под солнцем наблюдал:
Победа не тому, кто храбро бьётся,
А трусу малодушному даётся
И праведника суд не оправдал.
Но время есть и случай для всех их.
Как рыба в сети пагубные входит
И гибель неизбежную находит,
Так жертвой человек времён лихих
Становится, входя без опасенья
В ловушку, из которой нет спасенья.

85
В дни жизни моей суетные я
Всего в ней насмотрелся. Воля чья,
Что праведника гибель постигает,
А нечестивый жив и жив, друзья?
Мой разум одного не постигает:
Преклонных лет неужто достигает
За то что ближним не давал житься
Злой человек? Врасплох ум застигает
Безвременная праведника смерть.
Но почему земная носит твердь
Того, кто явно не был сыном света?
Постичь жизни и смерти круговерть
Мне не дано. Хоть я знаток завета,
Вопрос этот оставлю без ответа.

86
Всего я насмотрелся в дни мои:
Сын света гибнет в праведности честной,
А нечестивый и во дни сии
Живёт, будучи личностью известной.
Кто, Господи, постиг пути Твои?
Мы думали, что более уместной
Была бы смерть того, поступки чьи
Не сковывались нравственностью тесной,
Но он живёт до старости, зато
Добро творивший рано умирает.
Постичь пути Господни может кто?
Однако смерть и скверных прибирает.
Как знать, быть может тот, кто мало жил
Смерть раннюю в награду заслужил?

87
Есть и такая суета земная:
Вдруг постигает праведника зло,
А нечестивцу снова повезло
И он себе живёт, беды не зная.
Ты скажешь – и того участь иная,
И этого в час смертный ждёт. Пришло
Время суда и грешника нашло
Возмездие, награда же честная –
Того, кто сердцем чист, но пострадать
Назначил человеку Бог, чтоб видеть,
Кто будет своих ближних ненавидеть,
А кто любить, чтоб по делам воздать
Тем и другим, хоть и не в этой жизни.
Блажен, кто на Творца не в укоризне!

88
При смехе сердце иногда болит
И радости концом печаль бывает.
Плохое память быстро забывает,
А доброе до самой смерти длит.
Жив будет тот, кто муку утолит
Добром и тот, чью душу согревает
Надежда, а не со свету сживает
Тоска, что Бог его не исцелит.
Пусть нечестивый с сердцем развращённым
Насытится от всех путей своих,
Да и умрёт безумцем непрощённым,
Ты ж избери, уверовав, не их.
В Господнем страхе – твёрдая надежда,
А Бога не боится лишь невежда.
 
89
Кто сердцем развращён, тот от путей
Насытится своих, как от сластей,
А добрый сердцем – от своих: оставит
Зато в наследство имя для детей
Тот, кого зло враг делать не заставит,
Но добрый ближних в честности наставит,
А злой умрёт от низменных страстей,
Из смерти в жизнь его Бог не восставит.
Развратный сердцем от путей своих
Насытится как сам избравший их,
А чистый сердцем тоже избирает
Свои пути. Был выбор у двоих.
Кто, не избрав добро, со злом играет,
Того оно безжалостно карает.

90
И видел я под солнцем: хоронили
Без скорби нечестивых – подошли
К святому месту, так и отошли.
Слезы о мертвеце не проронили.
Бесславными делами не они ли
Прославились? Но плача дни прошли,
И памяти о мёртвых не нашли,
Хотя они в гробах ещё не сгнили.
И это – суета! Не скоро суд
Над грешными поступками вершится,
Поэтому их делать не страшится
Злой человек. Но верю я: спасут
Тех, кто благоговеет перед Богом,
Дела их на суде святом и строгом.

91
И видел также я, что всякий труд,
Всякий успех в делах к вражде приводит
И только зависть в людях производит.
И это суета! Но все умрут.
Напрасно богача в пример берут,
Ибо возносит также как низводит
Богатство и на сердце грусть наводит,
Не радует – завистники всё врут.
И ублажил я мёртвых больше чем
Живых и тех, которые почили,
Больше  того,  кто здравствует. Зачем
Они существование влачили?
Но всех блаженней тот, кто не рождён.
От суеты лишь он освобождён.

92
Участь одна и доброму, и злому,
Нечистому и чистому. Всему
И всем одно. Ты спросишь – почему?
И сено вол молотит, и солому!
Не будь склонён к душевному надлому,
Беря ту перемётную суму
Или садясь как праведник в тюрьму –
Что сетовать по счастию былому?
Вот это-то и худо во всём том,
Что делается на земле под солнцем,
Что участь всем одна. Быв многожёнцем,
Ты рассуждал всё больше о пустом,
Екклесиаст, теперь же видишь вещи
Как они есть, и сны у тебя вещи.

93
Падению предшествует гордыня
И гибели надменность предлежит.
Какая непреступная твердыня
Величием своим не дорожит!
В мозгах у них – безумная взбредыня:
«Во зле мира сего виновен жид!»
Воняешь ты как трупная смердыня.
Главу тебе меч Божий размозжит.
Безбожному конец приходит веку,
А что потом? Разгадка уж близка…
Предположенья сердца – человеку,
От Господа – ответы языка.
Лучше смиряться духом с мудрецами,
Чем разделять добычу с гордецами.

94
Безумный! Не хвались грядущим днём.
Гордец, откуда знать тебе, что в нём?
Быть может то, на что ты уповаешь,
Сегодня будет пожрано огнём.
День завтрашний ты смело называешь
Днём славы, а  о смерти забываешь?
Ливанский кедр! Теперь ты станешь пнём.
Величье своё зря ты воспеваешь.
С прискорбием тебя мы помянём,
О высоте былой твоей вздохнём,
Дожить до завтра ты не успеваешь…
Да будет! С пониманием кивнём.
А то ты слабых со свету сживаешь.
От тени твоей щедрой отдохнём.

95
Бездонны сердца  помыслы, как воды,
Но муж разумный вычерпает их.
Что к старости все беды и невзгоды?
Вот, перед Богом кроток я и тих.
Он истребляет целые народы
И вспоминает мало кто о них –
Сперва завоевателей походы,
А после серп сжинает их самих…
Дух человека есть светильник Божий,
Испытывает он глубины и
Все сердца тайники… Народ, не гожий
На добрые дела, а я – твои:
Здесь гордость у тебя, там – жажда мести,
А вот и зависть в потаенном месте…

96
В день этот стражи дома задрожат,
Согнуться мужи силы, перестанет
Молоться в жерновах зерно – не станет
Шумящих ими – хлеб не будет сжат.
Смутятся вдруг смотрящие в окно
И днём ворота станут запираться,
Умолкнут дщери пенья и чураться
Веселья будут, а не пить вино.
Ибо высоты станут всем страшны,
И расцветёт миндаль, отяжелеет
Кузнечик, каперс в сердце тишины
Рассыплется, во гробе прах истлеет,
И ужаснутся крика петуха,
Так песнь его во тьме будет лиха.

97
Отходит человек в свой вечный дом,
А плакальщиц толпа труп окружает
И до  святого места провожает,
Однако в горе верится с трудом…
Себе мы признаёмся со стыдом,
Что скорбью нас их плач не заражает,
Печаль лицо притворно выражает,
Да только кто осудит нас судом?
Цепочка ли серебряная вдруг,
Повязка золотая ли порвётся,
И выпадет кувшин с водой из рук,
И колесо колодца вниз сорвётся,
Только качнётся под ногою твердь –
Наступит и твоя однажды смерть.

98
Именье богатея – крепкий город,
Беда же бедных – скудость их: к плащу
Опять лоскут небеленый припорот…
«Однако же не с нищих Я взыщу», –
Сказал Господь, Которому за ворот
Дул ветер тоже… Многих возмущу,
Спросив: кто изъяснит, каков Его род?
«Богатых же – сказал Он – не прощу».
Торгаш надменный, выслушав укор от
Спасителя, поклялся: «Отомщу
Бродяге!» Человеку дан на что рот?
О множестве не спасшихся грущу.
За злые речи был бродяга порот,
Затем распят. Вот я Кого ищу.

99
Глаз видящий и слышащее ухо,
То и другое сотворил Господь.
Если исходит Дух Святой от Духа,
Неужто Сын – отрезанный ломоть?
Тот, кто отца и мать свою злословит,
Того светильник средь глубокой тьмы
Погаснет, но порой имеет зло вид
Добра, и очарованы им мы.
Мерзость пред Богом с разным весом гири
И не добро неверные весы.
Мёртвые мухи в благовонном мире
Воняют так, что морщатся носы.
Наследство, что захвачено вначале,
Причиной может стать большой печали…

100
«Восходит солнце и заходит солнце,
И поспешает к месту, где восходит…
И что Творец в безвольном сладкостонце,
Им созданном, по-прежнему находит?» –
Вздохнул Екклесиаст, смотря печально
На ставший алым запад небоската –
«Зачем Бог человеку изначально
Усладу эту дал?» –  Огни заката
Померкли. В небе высыпали звёзды.
Дол озарился ровным лунным светом…
«Ведь у животных этой нет загвозды!» –
А на Восток не хочешь за ответом,
Екклесиаст, однажды обратиться?
Должна с Востока правда возвеститься!

101
Идёт ли ветер к югу или снова
На север переходит и кружится,
Кружится на ходу своём – иного
Пути у ветра нет, как приложиться
К кругам своим, и нет того, что ново,
Хоть мнимой новизной заворожиться
Легко, но своего круга земного
Не вспомнит и оно, чтоб пережиться
Как то, что уже было… От дверного
Очнуться скрипа. Веки уж смежиться
Успели и обрывки сна чудного
Смешались с явью. С ветром подружиться…
Вдали от человечества чумного
Легко душе отшельника блажится!

102
Свет сладок и приятно для очей
Увидеть солнце после мрака ночи,
Но щурятся внезапно сами очи
От попаданья в них прямых лучей.
Смотреть на солнце в полной славе чей
Взор выдержит, кому достанет мочи
Взглянуть в час, когда тень всего короче,
На средоточье огненных мечей?
Но если на небесное светило,
Которое для управленья днём
Сотворено (хоть пятна и на нём
Есть и сиянье их не поглотило)
Мы смотрим не в упор, но глядя вбок,
То сколь же больше солнца славен Бог!

103
Так выслушай, сын мой, сущность всего:
Господа Бога бойся твоего,
Поскольку в этом всё для человека,
И заповеди соблюдай Его,
Сообразуясь не с хотеньем века,
Который преходящ, словно миг века,
А с мудростью писания сего –
Вмести его в бедовой голове-ка!
Всякое дело приведёт на суд
Господь, но из людей кто человечней?
Случается, что глиняный сосуд
Сосуда золотого долговечней –
Тот пролежал во тьме тысячу лет,
А этого простыл уже и след!

104
Свидетельствует опыт жизни мой,
Что заблуждаться человек умеет,
Но мудрость перед глупостью имеет
То превосходство, что и свет пред тьмой
И перед кривизною – путь прямой:
«Когда идущий может, но не смеет
Свернуть с него, то перед ним прямеет
И кривизна», –  сказал мудрец хромой.
У мудрого глаза есть в голове,
Тогда как неразумный ходит слепо
И, претыкаясь, падает нелепо,
Зачем ему даны зеницы две?
Одним мерилом мудрого не мерьте
С глупцом, но не избегнут оба смерти…

105
Любое слово Бога чисто – щит
Всем тем Он, на Него кто уповает,
А тот, кто Бога в сердце забывает,
Надеждой лучше пусть  себя не тщит.
Дела твои сочтёт и обобщит
Твой соглядатай. Он и не скрывает,
Что знает всё про всех, а накрывает
Кот мышку так, что та и не пищит.
А то ты раньше думал, безрассудный,
Что выдумка еврейская день судный.
Как нехотя мы правду признаём!
Тот, кто боится Бога, да спасётся,
А нечестивый вихрем унесётся.
Хочешь ли знать, что в имени твоём?

106
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Вдруг сокрушится. Не отступит от
Глупца беда, раз он не научаем.
Ночной горшок мы разве величаем
Царём всех прочих глиняных пустот
Лишь потому, что полон нечистот
Такой сосуд – души ли в нём не чаем?
Когда у власти праведник, народ,
Живя в достатке, быстро прирастает,
Когда же нечестивый угнетает
Простых людей, то всё наоборот.
Царь, любящий подарки, разоряет
Свою страну и скоро власть теряет.

107
Не развратись умом твоим, иначе
В собранье водворишься мертвецов,
И лучше ничего совсем не значи,
Чем будь одним из видных подлецов.
Злодей надменный, имя чьё – кощунник,
В пылу великой гордости творит
Негодные дела и лжи вещунник
Что ему скажут, то и говорит.
Обличьем нагл правитель нечестивый,
А праведник путь прямо держит свой –
Разоблачит тебя пророк нельстивый
И станешь ты хвостом – не головой!
Гони, народ, кощунника, чьим вздором
Ты разобщён! Покончи так с раздором.

108
Чем храбрый, лучше долготерпеливый
И сильного – владеющий собой.
Потерпит пораженье торопливый,
Который, не подумав, рвётся в бой.
Лучше иметь нрав кроткий, негневливый,
И лишь тому не страшен враг любой,
Кто любит мир, но сгинет царь крикливый,
Свои полки поведший на убой.
Давид был человек неприхотливый,
Вождь, закалённый боевой трубой,
Воинственный, однако не хвастливый,
Что враг, боясь его, бежит гурьбой.
Но я, царь Соломон, тем и счастливый,
Что побеждаю мирною борьбой!

109
Гроза царя – как бы рыканье льва,
И кто его особу раздражает,
Того гнев властелина поражает –
Слетает с плеч порой и голова.
Зато как поутру в росе трава –
Царя благоволение. Стяжает
Лишь тот его, кто душу ублажает
Сидящего на троне, мнит молва.
Но нищего царя почтит едва
Тот, кто свои восторги выражает –
Простых людей к себе царь приближает…
И чем только душа его жива?
Так исхудал! Хоть сказка не нова,
А быль она правдиво отражает.

110
 Правитель неразумный притесняет,
А бескорыстный продолжает дни.
Господь пути прямые охраняет,
А на кривых превратности одни.
Кто истине и правде изменяет,
Страшится дня грядущего. Не мни,
Что ты всегда удачлив, но роняет
Кувшин вдруг отчего рука? – Взгляни…
Упругую кто выю не склоняет,
Внезапно сокрушится тот. Они
Уверены, что Бог им не вменяет
Грехов их, ибо нет Его. Сомкни
Уста, безумец! Зло Бог применяет
Внезапно, но посмей теперь, вздремни!

111
Кто обижает бедных, чтоб умножить
Своё богатство, обнищает сам.
Лишь для себя среди людей грешно жить,
Но с чем ты к судным подойдёшь весам?
Благословляем будет милосердный,
Дающий часть от хлеба своего
Тому, кого Господь за труд усердный
Не наградил так щедро, как его.
Богач и бедный сретятся друг с другом,
Ибо обоих сотворил Господь.
Кто сытно ел – при животе упругом,
Кто скудно – тощ, как высохший ломоть.
Кого из двух Себе для загляденья
Бог сотворил, а кто – сын осужденья?

112
В наследство мудрость очень хороша,
Особенно для видящего солнце –
Не суй шеста в дом пчёл через оконце,
Дабы жива была твоя душа!
Твори добро, при этом не греша,
И разве счастье в золотом червонце?
Нет музыки, поверь, в их перезвонце,
Который есть услада торгаша.
Знаешь ли ты, в чём превосходство знанья
Над пагубным невежеством, сын мой? –
Не ослеплён снискавший мудрость тьмой,
Идёт по жизни он без препинанья.
И ты обогащаться погоди,
А если нет – смотри, не упади!

113
«Кто ростом и лихвою умножает
Своё именье, тот его отдаст
Тому, кто бедняков не обижает,
Любя народ», –  сказал Екклесиаст.
Здесь собственности частной угрожает
Не царь зверей ли? Случай-то не част,
Когда лев хищный волю выражает
Всех тех, кто не когтист и не клыкаст.
«Что частная их собственность священна
И неприкосновенна, в книге где
Написано? Неужто не отмщенна
Останется их ложь?» – живя в нужде,
Лев возмущённый вопрошает гневно.
И смело, Соломон, и злободневно!

114
Не властен человек над духом, чтобы
Удерживать его, и смерти день
Неведом ему, но избавил кто бы
Его в этой борьбе? – Земная тень.
Поможет умереть мне без стыдобы
За прожитую жизнь моя настень,
С которой мы одной чертой сподобы,
Коль посмотреть в зерцальную глядень.
Печаль своей души известна сердцу
И в её радость не войдёт чужой.
Легко в том, что Бог есть, удостоверцу
Жить со своею чёрной госпожой.
И я, и светоносная подруга –
Мы оба продолжение друг друга!
 
115
На всё это я сердце обратил,
Исследовав, что праведных деянья
В руке Господней, но и воздаянья
За зло безумцам Он не отвратил.
Свободу людям дав, Бог воспретил
То, что нельзя, и чувство убоянья
Греха в нас заложил, но обаянья
Запрета кто избег? Кто прекратил
Мечтать о согрешениях без страха,
Что Бог воздаст? Вот почему из праха
Мы созданы и возвратимся в прах,
Который на кругах своих кружится,
Кружится и опять на прах ложится.
Пылинки мы, носимые в ветрах.
 
116
Адам с женой не за морганье век
Отвергнуты Творцом, а за солженье.
Если с овцой наказан так овек,
То кольми паче блудник за блуженье!
Сколько бы лет ни прожил человек,
Пусть веселится он в их продолженье,
Но помнит и о тёмных днях – за век
Их много будет… Жизнь есть одолженье
Душе существованья. Веселись
В дни юности твоей, но помни только,
Что меньше всё и меньше жизни долька
С годами, и под старость умались,
Ни видно чтоб тебя, ни слышно было,
Покуда сердце биться не забыло.
 
117
Отверста Богу бездна преисподней
И Авадон прозрачен для Творца.
Сокрыты от премудрости Господней
Сынов ли человеческих сердца?
На всяком месте есть Господни очи
И ухо Бога слышит то, что ты
На ложе своём шепчешь среди ночи
Ему из непроглядной темноты.
Проси себе не сытого достатка,
Ни славы, ни погибели врага,
Но чтоб все годы жизни без остатка
Ты прожил как Всевышнего слуга.
Проси себе ни мало и ни много,
А лишь того, чтоб стать любимцем Бога.
 
118
Чти Господа, сын мой, и укрепишься,
Не бойся кроме Бога никого,
Но если ты бескровно оскопишься
Ради земного царствия Его,
И выспренним росеньем окропишься,
Любимцем станешь Бога Самого,
Ведь на любовь ты тоже не скупишься,
Творя добро для чада своего!
Ибо презревший радости земные
В отличие от тех, кто ради них
Живёт и в жизни ищет их одних,
Узнает наслаждения иные:
С избранником общаться будет Бог,
Как ныне я с тобой, мой голубок!

119
Позор надменных сердцем поражает,
Тому примеров здесь не перечесть,
Гордыня человека унижает,
А кроткий духом обретает честь.
Почёт и уважение стяжает
Сумевший шумной славе предпочесть
Безмолвие, что к небу приближает.
К блаженным ли молчальника причесть?
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Внезапно сокрушится. Мы же чаем
Прощения: плоть не без нечистот…
Затворник тихий в рубище убогом,
Екклесиаст возлюблен будет Богом.

120
О двух вещах прошу Тебя я, Боже,
Не откажи мне, прежде чем умру:
Ложь с суетою, что одно и то же,
Не попусти, но правду изберу.
Богатства не ищу я и негоже,
Пресытившись, сидеть мне на пиру,
Чтоб не сказал я: «Кто Господь?» Ничтоже
Сумняшеся вновь ниц себя простру,
Моля: не накажи и нищетою
Раба твоего, чтоб не стал я красть
И поминать с божбою ещё тою
Напрасно Твоё имя – злая страсть
Есть воровство, но чтоб я жил под небом,
Питай меня, прошу, насущным хлебом!

121
Живому псу, чем мёртвому-то льву
Право же лучше! Или ты, невежда,
Доселе не слыхал, что есть надежда
Тому, кто знает: «Я ещё живу!»
И в буре остаётся на плаву?
На зябком теле ветхая одежда
Лучше плаща без дыр на том, чья вежда
Уже недвижна – к трупу ль воззову?
Итак, иди, с весельем ешь твой хлеб
И пей твоё вино в радости сердца,
А червь земной, который глух и слеп,
Ещё пусть подождёт удостоверца
В том, что, однако, всем смертям назло
Ты жив покуда – снова повезло!

122
Екклесиаст старался приискать
Изящные для книги изреченья,
В которые хотелось бы вникать
Как в ценные для многих поученья
И мудрость из полезных извлекать
С приятностью, а не для огорченья
–  Людей на скуку плохо обрекать! –
Но сердцу и уму для развлеченья.
Кроме того, что мудр был Соломон,
Ещё учил народ он разуменью,
Екклесиастом прозван, стал им он
Благодаря не зря сказать уменью
Слова, что забыванью вопреки
Как гвозди стали вбитые крепки.

123
Есть золото и много жемчугов,
Но утварь драгоценная устами
Разумными зовётся со цветами,
Чьи лепестки, как горных вид снегов.
Ничто не сходит со своих кругов
И суета суетна суетами.
Увы, не всё, что говорится ртами
Есть цвет полей и красота лугов.
Это и то смешалось в человеке,
Порой, как скот, над тварью властелин…
Нарцисс Саронский, лилия долин!
Я вашу белизну воспел навеки.
На этом свете не напрасно жил
Тот, кто стихи бессмертные сложил.

124
И жизнь и смерть во власти языка,
Кто любит его, тот не постыдится,
Но от плодов словесных насладится
И радость его будет велика.
Тот обессмертит имя на века,
Кто в слове как бы заново родится,
От власти смерти он освободится
При жизни – тайна эта глубока…
Кто высек в языке себе обитель,
Тому не причинит вреда губитель.
Словесное есть инобытие.
Но чтоб твоё творение любили,
А не, прочтя единожды, забыли,
Прожить сумей не жизнь, а житие.

125
Источник жизни – праведных уста
И за добро Господь вознаграждает,
Уста же беззаконных заграждает
Насилием – надежда злых пуста.
Доступна притча всем, ибо проста,
Но жизнь в ней усомниться вынуждает:
Всесильно зло, оно здесь побеждает,
Увы, добра победа не часта.
Но если совесть у тебя чиста
И сердце разум твой не осуждает,
То значит Бог тебя освобождает
От вечной муки – есть соблазн креста!
В добра победе смерть на нём Христа
Меня, Екклесиаста, убеждает.

126
Нет мудрости, нет знания, нет света
И нет вопреки Господу совета.
Коня приготовляют к битве, но
Победа – от Хранителя завета.
Бывает, слово сказано давно,
Зато навеки произнесено.
От Бога тот сподобится ответа,
Чьё сердце злом не отягощено.
Бог не потерпит на себя навета,
Будто во зле виновен Он. Вновь это
Кощунник утверждает, мол, оно
Его есть свойство. Умной голове-то
Вместить премудрость Бога не дано!
Но знает тайну зла звезда рассвета.

127
Души моей как зло не развратило?
Тайна его влекла к себе, маня,
Вот только что вспять душу от огня,
Как бабочку ночную, отвратило?
Путь праведного – ясное светило,
До полного светлеющее дня.
Чтоб озарить дорогу для меня,
Мерцания одной звезды хватило.
Стезя же беззаконного есть тьма
И он не знает, обо что споткнётся.
А бабочка в огонь летит сама,
Попав в него, назад уж не вернётся…
Сияла мне рассветная звезда
Сначала как закатная тогда.

128
Следует страх Господень за смиреньем,
Богатство, слава, власть его плоды…
Так, Господи, но я с благодареньем
Им предпочту глоток живой воды,
Что просветляет душу озареньем.
Пошли мне за духовные труды
Миг счастья, называемый прозреньем –
Открой мне тайну утренней звезды!
Богатство, власть и славу целью жизни
Я не поставил и не их искал.
Не изменил я и своей отчизне,
Что лживо искуситель предрекал.
Так я молился Богу бессловесно…
Тайна Денницы мне теперь известна.

129
В бездонном небе звёздам нет числа
И ни одну из них Бог не забудет.
Но возмутитель ищет только зла –
Жестокий Ангел послан ему будет.
Отточен меч на старого козла.
Иль веру в Сатане Творец пробудит,
Которая бы Диавола спасла?
Да только где её чёрт раздобудет…
С явленьем нечестивого – позор,
Презренье же с бесславием приходит,
Но если веру всё-таки находит
Денница – перед ним потупим взор?
Кто Светоносца за глаза осудит,
Тот на суде путь сам не обессудит.

130
Бог наблюдает правые пути,
А левые испорчены. Идти
Ты должен прямо, чтоб не уклониться
Направо ни налево. Как найти
Путь истинный и в нём не усомниться?
В самом себе ты должен измениться,
То есть: преобразиться. Вот, прочти –
Меняет свою сущность сам Денница!
Глазами видел? – Вслух всем возвести.
Сам Сатана – в уме только вмести! –
Преобразится – озарись, темница! –
Опять в Ангела светлого, учти,
А не лишь примет вид его, как мнится
Тем, чтенье чьё пока ещё в чести.

131
«Склонятся перед добрым люди злые
И нечестивцы ниц падут пред ним», –
Предрёк Екклесиаст во дни былые.
Наивность Соломону – извиним?
Когда на древе все плоды гнилые,
Мы червя плодоядного браним,
Но если с молодыми пожилые
Развращены неверием одним,
Кто виноват? – Конечно, червь сомненья,
Которому есть имя – Сатана.
И я Екклесиаст, того же мненья –
Его, а не людей это вина.
Зато теперь от умников укора,
Что я лукав, не миновать мне скоро!

132
Господни очи есть на всяком месте,
И злых и добрых видит ими Бог,
Кто заслужил награды, а кто мести
За то, что сделал, знает Он, любок!
На разум твой, сын мой, не полагайся,
Надейся лишь на Бога сердцем всем,
На всех путях твоих остерегайся
Греха, который губит насовсем.
Стезю святых своих оберегает
И сохраняет правды путь Господь,
Ходящему не ложно предлагает
Насущный хлеб и соли Он щипоть,
А тот, кто ходит ложно перед Богом,
Печаль имеет при достатке многом.

133
Не отвергай от Бога наказанья,
Сын мой, и обличением Его
Не тяготись, ибо Господь того
Наказывает за его дерзанья,
Как чадо за шальные егозанья,
К кому благоволит Он и кого
Как сына нежно любит Своего,
Но избери иные подвизанья.
Твои на своеволье притязанья
Опасны для тебя же самого.
Бог чадо учит, только и всего,
А бьёт любя, но не для истязанья.
Для вящей тебе пользы оказанья
Наказан ты и блага твоего.

134
Сын мудрый наставлению отца
Внимает в простоте без огорченья,
А буйный не приемлет обличенья –
Не будь похож на глупого юнца.
Выслушивай с приятностью лица
Нетяжкие мои нравоученья
И принимай их без ожесточенья,
Но кротко и смиренно, как овца.
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, да с речи препинаньем –
Одно мученье от её проказ.
Разумных мудрость – правды нахожденье,
А глупость безрассудных – заблужденье.

135
Уж лучше слушать мудрых обличенья,
Чем песни глупых ради развлеченья.
Что терна треск в костре, то смех глупца.
Внимать ему нельзя без огорченья.
Досаден самый вид его лица,
Но кольми паче песни простеца!
Вот только нет от глупости леченья,
Кто помолчать заставил бы певца?
Однако это трудная задача!
«Спасибо, хватит…» –  Снова неудача.
В доме веселья громко песнь звучит,
Однако сердце мудрых – в доме плача.
Опять завыл. Толпа в ответ рычит.
Когда кумир народный замолчит?

136
Надежды исполненья добиваясь,
Всё сделай, не твоя чтобы вина
Была, если на крах обречена
Твоя мечта о счастье, разбиваясь.
Томит надежда, долго не сбываясь,
Зато когда исполнится, она,
Как древо жизни! Что виденье сна,
Проходит мука, быстро забываясь.
Для сильно истомившейся души
Надежды исполнение приятно –
Большое счастье сердцем необъятно!
Идя к нему навстречу, не греши.
Глупцу от зла несносно уклоненье,
Но разве его глупость – извиненье?

137
Сын мой, когда даёшь Богу обет,
Смотри, не наведи великих бед
Его неисполнением – накажет
Того Бог, в ком отсутствует хребет,
Но место тотчас глупому укажет,
Когда немудрость тот свою покажет –
Постящийся был позван на обед…
Вот также он и бесу не откажет.
Не позволяй устам твоим вводить
В грех плоть твою – зачем себе вредить?
Лучше тебе не обещать, чем словом
Ловцу души невольно угодить.
Подружится ли птица с птицеловом?
Ошибкой можно Бога рассердить.

138
Кто говорит не выслушав, тот глуп
И стыд ему, а тот, кто отвечает,
Дослушав до конца, не огорчает,
Но заслужил скорее похвалу б,
А не досаду, словно дыма клуб –
Не греет, но глазам лишь докучает,
И тот, кто провиденье омрачает,
Снискал, как скудоумный, прочь отлуп.
Не любит глупый знание, но только
Лишь бы скорее ум свой показать,
Который, впрочем, светел не настолько,
Чтобы два слова правильно связать.
Язык глупца – погибель для него же,
Сеть для души – уста немудрых тоже.

139
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, как если б был заказ
На пустословье с Бога поминаньем.
Уже невежду просят со стенаньем
Закончить поскорее долгий сказ
Однако он опять идёт в отказ,
Понятно, недовольный препинаньем.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Уже не замолчать – скорей уйти
Просят того, снискал кто осужденье.
Моя молитва будет коротка:
Избави, Боже, нас от простака!
 
140
Кто вспыльчив, тот везде сеет раздор,
А терпеливый распрю утишает
И споры полюбовно разрешает,
Горяч бывает молодой задор…
Нередко кровью платят за повздор
И человек убийство совершает.
Остановиться что руке мешает? –
Из уст глумливых исходящий вздор!
И начинаешь понимать под старость:
Тихое слово отвращает гнев,
А оскорбленье вызывает ярость,
Не мсти, от жажды крови опьянев,
Но кротко  схватке предпочти прощенье.
Не убивай! – У Господа отмщенье.

141
Очей гордыня и надменность сердца,
Что отличают нечестивых, грех.
Не добавляй даже во гневе перца
В речь пылкую, коль ты не пустобрех.
Но прогони кощунника и ссоре
Придёт конец, и прекратится брань,
А если нет, то сам уйди – в позоре
Не будешь, если не преступишь грань.
Господни очи охраняют знанье,
Но законопреступника слова
Он ниспровергнет. Скверного изгнанье
Одобрит и народная молва –
Все радуются, слух есть достоверный:
Устами уст своих уловлен скверный!

142
Для жара – уголь, для огня – дрова,
А человек сварливый – для разжженья
Ссор и раздоров. Сколько раздраженья!
Им злобная душа лишь и жива.
Тот, в чьих устах обидные слова,
Готовые для ближних униженья,
Видать, страдает от рукоблуженья –
Об этом разнеси-ка весть, молва!
Так! Немочью кто бледной занеможет,
–  Неведомо глупцу слово «нельзя!» –
Сдержать себя не хочет и не может.
Не говори, как рукоблуд, дерзя.
Очей гордыня и надменность сердца
Коварно обличают страстотерпца.

143
Конец лучше начала, терпеливый –
Несдержанного. Человек сварливый
На гнев поспешен, ты же укроти,
Сын мой, негодованье – дух гневливый
Гнездится в сердце глупых. Предпочти
Смиренье, а обидчику не мсти,
И мудрым прослывёшь – конец счастливый!
Глупца высокомерного прости –
И Бог его накажет. Молчаливый
Мудрец или простак ты говорливый?
От ссоры поспеши скорей уйти,
Тем доказав, что ты не бык бодливый,
Стоящий с грозным мыком на пути,
Ни тявкающий втуне пёс брехливый.

144
Сын мой, глупцу по глупости его
Не отвечай и не уподобляйся
В задорности ему – прочь удаляйся,
Отнюдь не отвечая ничего
На лай пса дворового – для чего
Тебе его дразнить? Не оскорбляйся,
А если нет, смотри, не изваляйся
В грязи, врага кусая своего.
Обогатись, сын мой, отца советом
И не пренебреги моим заветом:
Чтоб мудрецом не стал в глазах своих
Тот, кто тебя оклеветал наветом,
Глупцов не удостаивай ответом,
Отринь молчаньем измышленья их.

145
Отстать от ссоры – честь для мудреца,
Но слабость для задорного глупца.
Учись не отвечать на оскорбленья,
Однако не теряя и лица,
Сын мой. Лучше смолчи без озлобленья,
Но не ответь хулою на хуленья,
Сомкни уста для крепкого словца,
Исполнен к мудрым Бог благоволенья.
Если ты будешь кротким как овца,
То Сам Господь накажет наглеца,
Желай, сын мой, не мести утоленья,
А мира, и порадуешь отца,
Который хоть и скуп на наставленья,
Ан не обделит мудростью птенца!

146
С гневливым не дружи и не общайся
Со вспыльчивым, чтоб ты его путям
Не научился всем назло смертям,
И с мстительным расстаться не смущайся.
Будь хладнокровным и не превращайся
В виновника раздора, но страстям,
Чтоб не предаться им, словно сетям,
Молчанье предпочти – не возмущайся.
Не говори: я отплачу за зло.
Суд Богу предоставь, и будешь целым.
Иначе… Что тебя бы и спасло?
Но прослывёшь ты глупым, а не смелым.
Гнев губит и разумных иногда.
Не подменяй Господнего суда!

147
Орудие возмездья не возьми,
Не воспылай душою молодою,
Сын мой, но чувства разумом уйми
И будь научен мудростью седою:
Если твой враг голодный, накорми,
И жаждет – напои его водою.
Не воспротивься – мой совет прими,
И обернёшь врагу добро бедою –
Горящие уголья соберёшь
На голову ему, так поступая,
При этом будешь жив, а не умрёшь.
Ума лишает ненависть слепая.
Кто вырыл яму, сам в неё упал.
Напрасно глубоко он так копал.

148
Не радуйся падению врага
И сердце твоё да не веселится,
Когда преткнётся вдруг его нога,
Но должно и за недругов молиться:
«Брат мой! Да будет жизнь твоя долга,
Пусть до преклонных лет она продлится,
Словно моя душа мне дорога
Твоя – как на тебя могу я злиться?»
Не пожелай, от зла осатанев,
Падения врагу твоему, даже
Если на свете нет мерзавца гаже,
Иначе отвратит Господь Свой гнев
От нечестивца… Но без опасенья
Всем сердцем пожелай ему спасенья!

149
Не говори, сын мой: «Как он со мною,
Так я с ним поступлю», –  и: «Отомщу
Обидчику», – одною с ним виною
Виновен будешь! Но скажи: «Прощу
Врага моего, совестью больною
Чтоб не страдать – не я с него взыщу,
Но есть Господь, Он мерою иною
Нас, грешных мерит. Распрю прекращу».
Если ты купишь мир такой ценою,
–  Со знаньем дела мудрость возвещу! –
Двойною карой и десятерною
Накажешь так врага. Не извращу
Закона, коль обратной стороною
Его злу на погибель обращу.

150
Не отвечай по глупости глупцу
И тем ему же не уподобляйся,
Но от невежды сразу избавляйся,
Не прибегая к крепкому словцу.
Когда тебя ударит по лицу
Негодный человек, не оскорбляйся,
Обидою твоей не распаляйся –
Подставь другую щёку наглецу.
Ударит коль опять, не удивляйся,
Что Бог не дал прозрения слепцу,
Не видящему, что он бьёт овцу,
А ты не величайся – умаляйся,
Но только силе не сопротивляйся.
Бог за тебя ответит подлецу.

151
Не ссорься с человеком без причины,
Если тебе не сделал зла он, но
Двуличного лиши его личины,
Когда коварство разоблачено.
Исходит трупный дух от мертвечины,
Смердит зловонно серное бревно,
Не приближай, сын мой, своей кончины,
Не совершай, то что запрещено.
Не значат ничего все величины
В сравнении с несчётным всё равно
Числом звериным – счесть его почины
Предпринимались мудрыми давно,
Да всё напрасно. Знать, для дурачины,
Число людское, ты припасено!

152
Блудница – пропасть и жена чужая –
Колодезь тесный. Сядет, как злодей,
В засаде и ждёт жертву, умножая
Раздор, вражду и скорбь среди людей.
Вот песнь её: «Как яблоко, свежа я,
Вкуси от него, юный любодей,
Искусно в танце бёдра обнажая,
Пленяю взор я наготой грудей!»
Уста чужой жены мёд источают,
Елея мягче любодейцы речь,
Персты такие ласки расточают,
Что ей теперь попробуй восперечь…
Но ты, сын мой, держись стези Господней,
Смотри, не приближайся к преисподней!

153
Елея мягче речь чужой жены
И мёд слова коварной источают,
Зато потом, когда разоблачают
Любовников, мечи обнажены.
Как вол идёт покорно на убой,
А пёс – на цепь, и как олень – на выстрел,
Так не избегнет тот худой молвы стрел,
Кого ведёт блудница за собой.
Уста её суть пропасть. На кого
Прогневался Господь, тот в бездну эту
Низринется  и, устремясь не к свету,
Навечно канет, недосущество,
Вместо того, чтоб заново родиться
И жизнью в новом теле насладиться.

154
Не доставляет пользы для спасенья
Сокровище неправедное, но
Лишь душу травит ядом опасенья,
Что прожил ты напрасно жизнь, оно.
В миг смертного, страстного потрясенья
Поймёшь ты, почему запрещено
Быть богачом, но скорбь от нанесенья
Душе вреда томит тебя давно.
Кто говорит: «Нет мёртвых воскресенья!» –
Ошибся и жестоко – не дано
Псу то, что человеку, но опсенья
Не избежит невежда всё равно.
Екклесиаст же после обрусенья
Живёт на свете бедно, не грешно…

155
Непостижимы для меня три вещи
И четырёх не понимаю я:
Как по небу орёл и как зловеще
Свой по скале свершает путь змея.
Путь корабля по морю и мужчины
К девице для меня непостижим,
И путь жены, которую морщины
Рта выдают – их лотоса отжим
Отставил на лице её… Поела,
Обтёрла рот и говорит: «А что
Я сделала худого?» – Надоела!
И это в тебе мерзко мне, и то.
С блудницею жить долго невозможно,
А без неё вздыхаешь изнеможно…

156
От трёх земля трясётся и не может
От четырёх нас твердь уже носить:
Раб сделался царём… Кто нам поможет?
Грешно царю лет многих не просить…
Порока жрица вдруг выходит замуж.
Все шепчут жениху: «Ты что, ослеп?
Кто она видно по шальным глазам уж».
Глупец болтливый досыта ест хлеб…
А вот служанка занимает место
Своей ещё недавней госпожи –
Стерпеть Агарь могла ли Сарра вместо
Себя близ Авраама? – Не скажи.
Вот почему земля от нас трясётся
И ураганный вихрь по ней несётся!

157
Четыре малых, зато мудрых есть
Под солнцем: муравьи народ не сильный,
Зато за лето – всем всего не съесть! –
Запас еды собрали изобильный.
Ещё народец ходит по земле –
Горные мыши. Хоть зверьки пугливы,
А домы свои ставят на скале
И в них они уже не боязливы!
У саранчи царя нет, но она
Вся стройно выступает на сраженье:
Страна большая опустошена,
Нанесено такое пораженье!
Паук на льва с медведем не похож,
Зато в чертоги царские он вхож.

158
Походку трое стройную имеют
И выступают четверо легко:
Лев, царь зверей – пред ним они немеют,
Рыканье его слышно далеко,
Конь боевой – ноздрей его храпенье
Внушает ужас пешему врагу,
Под звон меча и под тетивы пенье,
Заслышав зов трубы, он ржёт: «Гу-гу!»
Козёл косматый, стада предводитель
И царь среди народа своего,
Которого он сам же и родитель –
Как горделиво шествие его!
А о четвёртом не упоминает
Пророк, хотя кто это – каждый знает.

159
Есть три ненасытимых и четыре,
Которые не скажут хватит: смерть,
Глотающая жизни… В этом мире
Бессмертен – кто? Уста разверзла твердь…
Бесплодная утроба, что «довольно!»
Не скажет, но вопит: «Давай-давай!»
Теперь-то твоя душенька довольна?
Нет, но ещё того же подавай.
Земля, не насытимая водою:
Впитала всю, теперь ещё полей,
Поленишься – такой отмстит бедою,
Что… Нет уж, влаги лучше не жалей.
Огонь прожорлив. Как костёр дровами,
Так, мысля, ум питается словами!

160
Екклесиаст ценил звуки земли,
Которые не чужды его духу,
Однажды Соломону поднесли
Причудливую раковину к уху –
Морской прибой послышался вдали,
Богатую давая пищу слуху…
В другой же раз послушать подвели
Запутавшуюся в тенетах муху.
Прах возвратится в прах, чем он и был,
А дух вернётся к Господу, Который
Его дал человеку. Не забыл
Диковины морской гул рокоторый
Екклесиаст – шумит и пустота…
Но мухи плач… И это – суета!

161
Нет человека праведного. Кто бы,
Творя добро, при этом не грешил?
Из состраданья Господь Бог решил
Взять грех ваш на Себя, сыны утробы!
Грешить можно со злобой и без злобы.
Любой запрет нарушить разрешил
Бог Сыну Своему, а совершил
Младенец лишь то дело без стыдобы.
Как же возненавидели Его
За то, что Он не взял на Себя кроме
Младенческого вклада Своего
В дело спасенья мира ничего!
Так вспомните, что в Божией хороме
Господь сказал вам в прогремевшем громе.

162
«У мудрых сердце с правой стороны,
У глупых – с левой», –  отождествлены
Сердце и «сердце» в этом изреченье,
Слова хоть и темны, зато верны.
Но употреблено в ином значенье
Второй раз «сердце» – с ним одно мученье,
Коль мысли твои не просветлены,
И не для скверных тайное ученье.
Но если твои помыслы честны
И нет в тебе скрываемой вины,
Которая есть умопомраченье,
То значит о тебе изречены
Слова о правом сердце, чьё влеченье
Ко благу славно, как реки теченье!

163
Что Бог скривил, не сделаешь прямым,
И чего нет, того не сосчитаешь.
Увы, ты как Иаков стать хромым,
Неправый сердцем, даже не мечтаешь.
Прямосказаньем как сказать нам им
О несказанном? – Плохо ж ты читаешь!
Не червем ли слепоглухонемым
Ты ползаешь, а не орлом летаешь?
Не понял прикровенной речи ты,
Ибо ценить словесной красоты
Не научился – наготой прелестной,
О, современник мой, ты ослеплён.
В истолкованье притчей не силён
Безвольный данник красоты телесной.

164
Распутный обличающих не любит
И к мудрым за советом не пойдёт.
Глубины есть, которые кто глубит,
В разверстую тот пропасть упадёт.
Распутник грех свой только усугубит,
Порвать с пороком воли не найдёт,
Который заблуждающихся губит,
Надеясь: зло до Бога не дойдёт!
Глупец пренебрегает наставленьем
Отца своего, ибо неумён,
Затем, чтоб убедиться с изумленьем:
«Прав старый!» – по прошествии времён.
Путь жизни мудреца – гор; Господней,
Но уклонись, сын мой, от преисподней!

165
Если сын мудрый – радость для отца,
Для матери сын глупый – огорченье.
Годится всем для красного словца
Простое Соломона изреченье!
С годами выдают черты лица
Того, кто жизнь потратил на ученье,
И пребывает на челе чтеца
Зримое оком к мудрости влеченье.
Но выдают морщины и глупца
И плата есть за умопомраченье –
Ставит печать на лбу немудреца
Любимое невежды развлеченье,
Легко чтоб было с мудростью борца
По ней узнать, скажу вам в заключенье.

166
Железо же железо изостряет,
А человек взгляд друга изощряет.
Подобно как в воде лицо к лицу,
Так сердце сердцу тайну доверяет.
Но долго не смотри в глаза лжецу.
Того только и надо подлецу!
Короткий взор, который укоряет,
Достаточен такому наглецу.
И змей лягушку взглядом покоряет,
Когда он ей в глаза его вперяет,
Не всякому, однако, удальцу
Глядят глаза в глаза, но не теряет
Лица, сын мой, и тот, кто душ ловцу
В свой дом, мудрец, дверей не отворяет.

167
Общающийся с мудрым будет мудр,
А тот, кто дружит с глупым, развратится.
Авессалом был очень пышнокудр,
Но грех ему за это не простится.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Можно совсем дороги не найти,
Если безумцу сделать угожденье.
Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их предохраняют,
Писчую трость держащие в перстах
Знают как грозно буквы обвиняют.
Кроткое сердце – жизнь ради детей,
А гордость – гниль и порча для костей.

168
От Бога направляются шаги,
Но человеку как узнать путь верный? –
Возненавидь любой поступок скверный,
Противься злу и никогда не лги.
А если нет, то шаг твоей ноги
Ты сам направил, грешник маловерный,
На ту стезю, где слышится рык зверный –
Всё ближе к жертве хищника круги…
Как! Разве ты не знал, что неугоден
Пред Господом твой выбор? Зло любя,
Ты богом возомнил, гордец, себя,
Путь искривив свой. Человек свободен.
Итак, стези Господни все прямы,
Но не всегда их избираем мы.

169
Грех правда с милосердьем очищает
И страх Господень отведёт от зла,
Бог кающихся грешников прощает –
Как многим жизнь их искренность спасла!
Покайся, сын мой, что тебя смущает?
Сердечная чтоб мука не росла,
В содеянном – ведь грех отягощает! –
Сознайся, пока жизнь не вся прошла.
Беда тому, кто пол свой превращает,
Молитва вновь ему не помогла,
Ибо Всевышний слух Свой отвращает
От тех, познал кто, какова есть мгла,
Которая сама себя сгущает…
Увы тому, в ком ложь превозмогла!

170
Кто от людей скрывает преступленья,
Потерпит в жизни крах, а кто в своих
Покается проступках и кто их
Не повторяет ради искупленья,
Того пора помиловать. Хваленья
Которого угодны из двоих
Господу Богу? Но из уст твоих
Исходит лишь хула, сын противленья.
Твоя молитва мерзость, если ты
Её произнесёшь, раб суеты –
Таким как ты язык дан для кусанья,
Ибо захочешь к Богу ты связать
Два слова, но найдёшь ли что сказать?
Зря отклонял ты ухо от писанья.

171
Что золотые яблоки в прозрачных
Серебряных сосудах, то слова,
По сердцу изречённые. Жива
Ими душа в век договоров брачных
Утех угрюмых, возлияний мрачных,
Порчи детей, родившихся едва,
Вопля меньшинств – подай им все права!
Показа их сращений накарачных.
Не скроется от Бога ничего,
Ибо всё видит око обличенья,
Всё слышит ухо ревности Его,
Но обрекают душу на мученья
Злоречие и ропот языка
Безбожника, погибель чья близка.
 
172
Вверх устремлён путь мудрого, к Господней
Обители ведёт его стезя,
И уклониться от неё нельзя,
Чтоб не сорваться в бездну преисподней.
Свободен человек – куда свободней?
Вплоть до того, что Вышнему дерзя
И на земле жизнь прекратить грозя,
Он травестиста с факелом в исподней
Хламиде сделал богом. Гладок путь
В погибель – в колеснице пышной мчится
Кто по наклонной? Чуда не случится –
Неотвратима катастрофы жуть.
На содомите – женская одежда.
Какая может быть у них надежда?

173
Открытое уж лучше обличенье,
Чем скрытая любовь, чтоб не сказать:
Запретное и страстное влеченье –
Палач так любит жертву истязать.
Язычник ты… Угрюмо удрученье.
Ну-ка себя попробуй обязать
Оставить это умопомраченье –
Сможешь ли ты вообще не осязать
Сию упругость, чьё предназначенье
Иное! Как глупца не наказать?
Есть, впрочем, путь – от мира отреченье.
Сумеешь ли себе ты отказать
И в мыслях в этом сладостном мученье?
Вот почему плоть надо обрезать…

174
Подарки портят сердце. Притесняя
Других, мудрый становится глупцом.
Начало дела славится концом.
Терпенье лучше гнева. В грех склоняя
Людей в Едеме, змей шептал: «Ни дня я
Без хитрости не прожил. Мудрецом
Слывя, я перестал быть простецом,
Плодов один лишь запах обоняя,
Тех, что Господь вам повелел… не есть.
А ведь у вас возможность эта есть!
Зачем же вам Творец её оставил?
Жизнь без свободы может надоесть…
Берите же, вкушайте, эту съесть.
Бог Сам запрет нарушить вас заставил».

175
Не позволяй себе слушать внушенья
Об уклоненье от прямых путей
И изречений разума. Сетей
Избегнешь, коль отвергнешь наушенья,
Вводящие наивных в согрешенья.
Расставлены умело для детей
Тенета многих пагубных страстей,
Запретный плод приятен для вкушенья.
Ты ж, сын мой, чувства подчини уму,
Ум – Богу, ибо близится Его день,
Но от греха спасает страх Господень,
Ведущий к жизни. Горе же тому,
Кто переступит через запрещенье.
Суров Господь и у Него отмщенье.

176
Тот, кто свои скрывает преступленья,
Успеха не добьётся, а кто сам
Сознается в них ради оставленья,
Не будет к судным подведён весам.
Бог кающихся грешников прощает,
Себя своим признанием – утешь.
Развратный целый город возмущает,
А мудрый утишает и мятеж.
Будь мудр, сын мой, и радуй моё сердце,
А я буду иметь, что отвечать
Злословящим меня. На боговерце
Бог ставит свою светлую печать.
Гордыня человека унижает,
А кроткий сын отца не обижает.

177
Кто ходит в непорочности, того
От многих бед Всевышний защищает,
А кто пути прямые превращает,
Губителя находит своего.
Зачем и жить тому, в ком всё мертво?
Закон порок не просто запрещает –
Карает смертью. Нет, не прекращает
Евангелие действие его!
Жестокий Ангел истребит сего
Свободолюба, что народ смущает
И общество бесстыдством возмущает,
Святого не имея ничего.
Жестокий Ангел скверных не прощает!
Вот ожидает мой народ кого.

178
Как ветра ты не ведаешь пути
И как в утробе матерней не знаешь
Плода твердеют кости, так войти
Не можешь ты в ум Бога – запинаешь
Ибо о грех твой мысль твою: «Впусти!» –
Кричишь, только напрасно ты стенаешь,
Тебе упокоенья не найти
За то, о чём ты тайно вспоминаешь.
Се, грешный человек, ты не в чести.
То, о чём ты мечтать не преминаешь,
Известно Богу, но твоё «Прости!»
Не слышит Он. Себя ты в ад вминаешь
Тем, что ты любишь. Поспеши уйти.
Что ноги зря вне врат переминаешь?

179
Без откровенья свыше зол народ,
Разнуздан и жесток – в бесчеловечных
Условиях содержит он увечных,
А также престарелых и сирот.
Всё в обществе таком наоборот:
Законов много в нём недолговечных,
Зато нет Бога заповедей вечных.
Глумится над пророком подлый сброд
За то, что не смолчал, усовестив их.
Всегда при умноженье нечестивых
Растёт и беззаконие. Пророк
Не стал перенимать – раб из строптивых! –
Распространённый среди них порок,
А к таковым закон предельно строг.

180
Господень путь – твердыня для того,
Кто непорочен, а для в грех вводящих
Он страх и ужас. Тайно не блудящих,
Которых всегда было меньшинство,
Безбожник ненавидит отчего?
Уверен он: нет блудно не ходящих,
Подвижников же, общество стыдящих,
Сгноил бы скверный всех до одного,
Чтоб не осталось больше никого
Из этих его догме зло вредящих
Своим примером праведников, бдящих
Перед писаньем Бога своего.
Злорадно извращенцев торжество –
Содома враг – среди во тьме сидящих.

181
Главное – мудрость. Всем своим именьем
Прежде всего её приобретай.
Того, кто это делает с уменьем,
Она возлюбит – много книг читай.
Как светоч, наделённый разуменьем,
Своё всё при себе носи, мечтай
Не о богатстве – вот на что с надменьем
Умей смотреть! – но мудрость почитай.
Когда наказан разума затменьем
Народ твой, оскорблений не считай,
Но лучше будь побит толпы каменьем,
А в край чужой, постой, не улетай.
Не тяготись в темнице безвременьем,
Работай, а не жалко причитай.

182
Как летом снег и дождь во время жатвы,
Так неприлична, люди, честь глупцу,
Но грязи приготовили ушат вы,
Однако, не ему, а мудрецу.
Кто я теперь? – Источник возмущённый
И повреждённый я теперь родник.
Прах с ног на город, мною не прощённый,
Где высмеян писатель вредных книг!
Как воробей вспорхнувший улетает,
Проклятье незаслуженное так
Не сбудется, но кто теперь считает,
Что зло облган был простой простак?
Те, кто оковы на чтеца надели,
Во мне Екклесиаста проглядели.

183
 «Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их оберегают», –
Сказал Екклесиаст, держа в перстах
Трость писчую – вот притчи как слагают!
Ещё Екклесиаст изрёк: «В местах
Не столь уж отдалённых помогают
Писать и стены», –  строки на листах
В сонеты себя сами сопрягают.
Дом для умалишённых – не шалаш
И вопли их – не шум ручья, конечно,
Но получился ведь не ералаш,
А быль в стихах – неспешно, да успешно!
Себе на гибель в сумасшедший дом
Упрятал Соломона ты, Содом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Лицо царя безрадостно давно.
Не веселят ни жёны, ни вино.
О смерти мысли душу отягчают,
И ей не станет легче всё равно.
Порою так уставшую отчают,
Что жить невмоготу и докучают,
Как мухи, аж в глазах от них темно,
Все остальные думы омрачают.
О сердце, сердце, чем ты смущено?
– Богатством твоим я развращено.
Девицы, царь, души в тебе не чают? –
Нет, сердце их к деньгам обращено
Их в алчности поступки уличают.
Увы, богатым быть запрещено.

Нет, жизнь моя грехом не спалена,
Но Ангел я не падший, а восставший.
Уже не царь я, от утех уставший,
Но спала с глаз сновидца пелена,
И я проснулся… Как оголена
Предметность! Прежде бывший, ныне – ставший,
Я пробудился, грезить переставший…
Листва местами уж не зелена.
Царь Соломон! Квадратной соли на.
Больше бери, мешочек-мал подставший,
Конец лета, не осени заставший,
Пуд не один ещё съешь! Сели на
Мель корабли, вот невеселина…
А твой цел-невредим, кальян доставший!

Боже! Пчела есть символ, но чего?
И мёд и воск, и свет даёт, и сладость,
А наблюдать пчелиный рой есть радость
И не кусают пчёлы своего.
Я знаю пчеловода одного
И садовода – ветреная младость
В корнях дерев лежит… Но мёд не гадость!
Ел бы да ел бы ложками его.
«Спасибо» говорить после того
Русь стала, как, пройдя тюрьмы стен адость
Для душевнобольных, маркиздесадость
Где лечат, сочинило божество
Роман в стихах «Екклесиаст». Сего
Не стало ещё? – Будет! Бездны Гладость.

Горе родному городу Вадима!
Армагеддоном именуем он,
Но по-еврейски. Новый Соломон
В психушке здесь сложил непобедимо
Роман в сонетах, а с ума сводимо
Греческое названье. Кисл лимон,
Но милиционера, делать шмон
Пришедшего в квартирку нелюдима
Лицо ещё кислей, когда ему
Надменно Аваддон на две морщины,
Которых не должно быть у мужчины
(Но все ли понимают, почему?),
На те две складки указал губные
От многождой фаллации, срамные.

Отличное лицо есть, человек,
От тех, какими славен этот век,
И если не испытывать услады
Лет десять, то морщиночки у век
Будут иными, чем у всех. Прохлады
И я жаждал в жару, и мне Эллады
Вода пела: «Человеколовек!
Напейся и усни…» Нежны рулады,
Но я избрал терпенье, над ручьём
От жажды умирая, потому что
Мудрей Эллада Скифии неужто?
Мы пятою ногой щенков не бьём.
Женской любви лишён гордец за это.
Зато Скифский народ не без поэта!

Я помолился знайте почему,
И в голос – просьбу слышали стен уши,
Тем паче ухо Бога – глух Он уж и
Ой ли Он слеп? Всё ведомо Ему.
Предчувствуя изгойство и суму,
Я попросил, дабы Господь беруши
Ради меня не брал, а я ору ж и
Воплю когда, то к сердцу и к уму,
Сказав: «Дай мне, Господь, прожить без денег!»
Чтоб Бога не хулить, сам попросил,
Когда изгоем жить не станет сил,
Как Будда не желать в сплошной нужде нег.
Молитва исполнима так легко!
И голову держу я высоко.

Понятия нельзя не соблюдать,
Но из понятий есть ведь исключенья…
Да, я в острог хотел сесть, чтоб воздать
Закону долг, не ради развлеченья,
А чтобы хлеб бесплатно всем раздать,
В тюрьме стать проповедником ученья
Хотел я, как, страдая, не страдать…
А угодил на крестные мученья.
Я на кресте учился голодать,
Голодотерапия – вид леченья…
Но крысою не стал. Как угадать,
Куда посадят? Семяистеченья
Имел только во сне и обуздать
Сумел я плоть, терпя лишь огорченья.

Нигде так издевательски не колют
Запретный всюду галаперидол
Как в наших дурдомах: всё, не глаголют
Больше уста, а очи видят дол…
Нигде нет вшей, хоть головы и голят,
Нигде не запрещают валидол
Носить в кармане, но… Виждь, рвань да голь ад!
И снится ночью бабушки подол…
Нигде в психиатрической больнице
Не запрещают ручкой оставлять
Рисунки или тексты на странице,
Но Библию пришлось мне обрамлять,
Выдавливая буквы скрепкой. Это –
Глумленье над достоинством поэта!

Искал враг повод галоперидол
Назначить мне, не выпустить из клетки
Чтоб больше никогда, да малолетки
Не тронул я, стоял хоть суходол,
И не задрал девчонке я подол,
Но пуанты – это тапочки-балетки,
А синие для шизиков таблетки
Я ставил на кадык, голубя дол,
Выблёвывал когда. Мой врач был геем.
В дурдоме ещё хуже, чем в тюрьме…
Хлеб странника в буране и пурге ем!
Пресытился я злобы апогеем.
Вы хлеб на человеческом дерьме
Печь будете за это. Хвала тьме!

Я каки закопал, как царь мышей,
А вы отрыли их и стали нюхать.
Сравнили со своей мою воню хоть?
И вами я пугал бы малышей.
Лев отовсюду изгнан был взашей…
Любят у нас дубинушкою ухать:
«Нет, не на киче, как в народ, в тюрьму ходь –
В дурдоме поимей постельных вшей!»
И подбежит к тебе завотделеньем
И крыльями захлопает петух,
Чтоб наказать тебя срока продленьем,
Только огонь страстей в тебе потух.
Хотя уста садист при власти зло вил,
Ты ему мудро не воспрекословил.

Мне дали погонялово «Солдат»
По первой моей ходке: дед в стройбате
Начальничка избил – вот письмо бате
С маманей! – потому что ртом ****ат
Был замполит, блюститель всяких дат,
Ему не разбивали ещё лба те,
Кто блюл себя, в солдатском целибате
От ар спасаясь, ликом не мордат.
Со сладострастьем я избил ногами
Обутыми в кирзу – царь-сапогами
С подковами – склонявшего дедов
В порок за обещание ускорить
Заветный дембель. Гордо непокорить
Умел я с двадцати уже годов.

Всё выдержит Солдат и живоглотом
Не станет, однополую любовь
Отвергнув с содроганьем – помогло том
Писания читать, а вот плейбовь
Посрамлена: каким ту бездну лотом,
Зондом каким измерить ту глубовь?
И батискаф раздавлен в ней с пилотом…
Эх, глупая бывает голубовь!
Всем жертвуя, жить предпочтёт изгоем:
Меж христиан – жидовствующим, гоем
Среди евреев, не обрезан, но
И не крещён. «Вернём всё – стань плейбоем!»
Орёт в ухо Содом, а он давно
Решил стать камикадзе – смерть, так с боем!

«Растлитель молодёжи» –  как Сократ
Я был этикетирован той властью,
Которая уж чем, а этой сластью
Полакомилась более сто крат,
Чем свергнутый ЦК партаппарат.
Сначала к детям ластятся, коль ластью
Не получилось, вчетвером к распластью
Нудят, пока пахан не станет рад.
Чем же растлил детей старый пират?
Походкой, на ногах словно по ластью,
Столь плоскостопой? Грациозной пластью,
Которую столь ценит Арарат?
Да нет же, угостил раз травокрад
Детей зелёной той запретной пластью.

Чтоб любопытство удовлетворить
– Как это дяди-тёти пьют ту водку? –
Не вы ли льёте детям её в глотку,
Пол стопки наливая? Что хитрить?
Но обо мне не надо говорить,
Будто затем я лапать лез молодку,
Но в мусорскую я попал разводку –
Им надо было гордеца смирить!
Как? –Отсосёшь, неправый суд творить
Не будем, дадим лёгкую работку,
Подарим дачу, к дому – земли сотку,
Если ты будешь власть боготворить,
Но будем долго голодом морить,
Не сменишь коль осанку и походку.

Тать темноте не враг и темнота
Подруга вору. Решку вынимает,
И лишь тогда хозяин понимает,
Кто в дом проник, когда и немота,
От кляпа, что в устах, и теснота.
Хозяин же для оргий дом снимает
И плату за участье в них взимает.
Со сливками клубничка – вкуснота!
Есть воровство в законе, блатота.
Тот, кто моральных норм не принимает,
А нравы джунглей лишь перенимает,
Того настигнет киска ещё та!
Плачевна жертвы вырваться тщета…
Примета лишь одна – вор чуть хромает.

Автор романа так в него войдёт:
Родится как все люди – очень просто!
Но от каких родителей –  Вопрос-то
Не прост! – Творец себя произведёт?
Отходы ли творения найдёт?
Порою попадает и в отброс то,
Что родилось для в почве доброй роста,
Ан мусорщик, отрыв, сказал: «Сойдёт!»
И посадил – а вдруг произведёт
Плод добрый? Катаракта есть короста
На оке, а на коже вид нароста
В священное писанье попадёт…
Не ест зато мышей тот, кто крадёт
Стихи у Иисуса так запросто!

На небе солнце ярко и оно
Как молнии нам в юности дано,
Сверкающие в буре, что с корнями
Стволы корчует, росшие давно.
Что делать нам с оставшимися днями?
Как дресву есть, торчат коль зубы пнями?
Зачем трудиться, если всё равно
Весь гумус снова смоет проливнями?
Здесь существо страдать обречено.
Имя врага людей наречено
На лицах их слоновьими бивнями.
Спастись от них нельзя. Исключено.
В аду здесь пожираемы огнями,
А не в раю пасёмся мы ягнями.


Позор стране, где участковый смеет
Без санкции на шмон ко мне домой
Вломиться, только вор сказать умеет,
Как мрачен складок губ его немой,
Ибо, услышав дерзость, тот немеет
И жестом, имитирующим мой
Удар смертельный – смысл и так прямеет! –
Мне говорит: «Ты сядешь, Чёрт хромой!»
И горе государству, где работы
Поэту не дают за то, что он
Блюдёт завет Христа: своей заботы
Довольно дню… Собрать совет ООН!
Повестка дня: с правами человека
В стране как, що з'явилась в конце века?

1
Понятия нельзя не соблюдать,
Но из понятий есть ведь исключенья…
Да, я в острог хотел сесть, чтоб воздать
Закону долг, не ради развлеченья,
А чтобы хлеб бесплатно всем раздать,
В тюрьме стать проповедником ученья
Хотел я, как, страдая, не страдать…
А угодил на крестные мученья.
Я на кресте учился голодать,
Голодотерапия – вид леченья…
Но крысою не стал. Как угадать,
Куда посадят? Семяистеченья
Имел только во сне и обуздать
Сумел я плоть, терпя лишь огорченья.
2
Я ли не вор в законе? Кто не дать
Посмеет это званье мне? Значенья
Не будет иметь то, что обладать
Им может только денег вор, влеченья
Свои не обуздавший, совладать
Не могущий с собой, без приключенья
Дня не проживший – по лицу видать,
Что с коноплёю он не ел печенья.
Да. Я тружусь. И это оправдать
Могу я – общака без попеченья
Прожить как вору? Плакать и рыдать,
Когда живёшь без грева полученья?
Красть, чтобы сесть опять в кресты? Гладать
Масол, как пёс, до умопомраченья?
3
Краду я самородки… Их – продать?
Словесное есть золото: стеченья
Нет обстоятельств? – Надо их создать
Ради момента счастья улученья!
Кайф есть словесный: рифмой забредать
В глубины ума Бога, излученья
В нём вечных Архетипов наблюдать
Как пышные полярные свеченья!
Я тот Бодлер, которому отдать
Жену забыли вы, сыны слученья
Пса с сукою. Я предпочёл предать
Себя лучше на муку отреченья
От любви женской, камни чем кидать
Как Полифем-киклоп. Конец реченья.


«Не собери богатства на земле!» –
Сказал Христос. Я здесь недосказанье
Усматриваю. Бедность – наказанье
За то, что как печник в чужой золе
Ты не копался… Польза же во зле!
А за услуги той неоказанье
Добра не жди, но гладом истязанье.
Гляди, тугих спут сколько в злоузле!
Не мог же Иисус Христос прямым
Текстом сказать: к богатству допускают
Лишь тех, кого сначала опускают,
И нравится, когда сосок прям, им,
Который они сладко лобызают
Сами уже, а пискнуть – не дерзают…

Какую, Юрий Лаптев, ты игру
Повёл ради того, чтоб партократу,
«Горбатый» чья кликуха, семятрату
Через дупло – анальную дыру,
Я не вменил в грех смертный! По добру
Да по здорову я тебе как брату
Сказал, чтоб разрушенья аппарату
Кровавому, чьё «***» имя в миру,
Надел узду ты! Но вздумал сестру
Разыгрывать со мной ты, как к пирату
Ходя к поэту и стократ Сократу,
Так как я у Патона на пиру
Не сиживал! Так где я, Лапоть, вру?
Ласкался ты к скопцу-самокастрату…

Бодлер был прав: когда увидит Див,
Байкал как засерают Дерибаски,
В чьих анусах весёлые колбаски,
То встанет грудью, вход им преградив,
Но не своей, а крутобёдрых див
Со всей Руси – на девках прибомбаски…
А охранять их будут наши баски
С Кавказа, пляски воинов возродив.
И скажут: «Прав ты, Вие, так судив!»,
Купюры вынимая из запаски,
Дабы сидели девки без опаски,
Что покусает пёс их шелудив,
Бациллами безумья наградив
Собачьего, от коего нет спаски!

Азарт есть в сотворении народа
Единого из многих наций, разных
Настолько, как разна сама природа –
Вот бред имперский мой, из безобразных.
И вижу башню я людского рода,
И сцену, но не из благообразных,
И хочется спросить: это добро, да?
И все застыли в позах несуразных.
А вот опыт армян: одна порода,
Нет в ней смешений – и армян нет праздных,
При деле все! «Есть с мясом сковорода
У нас зато всегда, псих из заразных
Вирусом антисероводорода.
Армянский кислород есть в комьях браздных!»


Горбатого могила за лже-фак
Исправит под названьем «Саркофаг».
Вот кто раб-скороход, вот Автопедом
Кто назван – не окончивший филфак,
Построивший на Форосе себе дом
Вращающийся, счёт же секс-победам
Утративший генсек-антропофаг,
Сказавший в сердце: «Чёрт! Я и тебе дам
Вскопать мой огород!» Любовник был
Ему нужен на двадцать лет моложе,
Старатель сильный, тот кто бы добыл
Алмаз из грязи на просторном ложе,
Супружеским которое нельзя
Назвать, блин, Проведенью не дерзя!

Как голый алкоголик тешит кол,
Вы показали? – Вот смешной прикол!
С вами и мы до коликов смеялись:
«Да это же тот самый ледокол!»
Зачем Аллаха вы не убоялись?
Ну вот, как третий Рим и состоялись,
Второй по счёту, вы. Захваты школ,
Больниц, театров… Ноги – застоялись?
Тогда внесите также в протокол
Стекольщика дом. Делать остекол
Без смальт цветных он вздумал. – До жилья лезь
Наверх …  А на рапиру есть накол!
Из оборота доллары изъялись.
Америку на штаты ждёт раскол.

Пресыщен днями жизни, поскорей
Уйти хочу, ни с кем здесь не прощаясь
И ни к кому помочь не обращаясь
Как старый зверь – от молодых зверей.
Дни в конце жизни мчатся всё быстрей.
Я доживаю их, не сообщаясь
С сынами тьмы, в кругах их не вращаясь,
Как Фигаро, Сивильский брадобрей.
Война у меня с ними. Иерей
Великий, я под старость не прельщаюсь
Ничем уже – брезгливо отвращаюсь
От тех, кто перешёл в класс упырей,
Так и не став хоть чуточку добрей…
От нищих лишь еду брать не смущаюсь.

Я – бибилеист от самого зачаться,
И бормотал Израиля рэбэ главный
Моё тайное имя, и печать я
Пророков теперь, клирик православный,
Предрёк что Мухаммед, вождь не зайчатья,
Тот самый пироскаф я пароплавный,
Воспел который мой пророк, внучатья
Дерев его! Вулкан огненнолавный
Для запада я и как Геркуланум
С Помпеей предо мной он. Из-под пепла
Отроют сыновей и дщерей пекла,
На алтарях Содома чей заклан ум,
Я – Шива, ставший после просветленья
Буддой Майтреей, а не снедью тленья!

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
Но не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу, крыла имея за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
Но не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу, крыла имея за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!



Карбункул там в кармане твоём, что ли?
Пора бы научиться обрезать
Ту пуповину сердца, что дерзать
Мешает юношам в земной юдоли,
Которые о самой лучшей доле,
Безвольные, не смеют и дерзать.
Не хватит ли карбункул осязать
В кармане брюк, но будет ещё то ли?
В упор не видеть истины доколе
Ты будешь, только как ещё сказать,
Что есть искусство – бисер нанизать,
Но ты не дока в мастерском приколе,
Ты вышивать, как мы, на пяльцах в школе
Не научился. Где уж тебе льзать.


Убийство голубого есть не грех,
А обществу полезное деянье.
Гей получил при жизни воздаянье
За то, что грецкий требовал орех –
Пшеницы ему хватит давать! – Сбрех?
Но женское сперва им одеянье
Носить дозволь, затем не подаянье –
Дай капитал, чтоб счёт был без прорех!
Намерен мира просвещать он мглу
Светильником и мрамора лучами,
Подсветки требующими ночами.
Стоит колосс не где-нибудь в углу,
А в гавани Нью-Йорка…  Антипода
Денницы именуют там «Свобода».

Не проще ли мышленье поменять,
Сменив язык английский на испанский,
Чем бить себя по бёдрам и пенять:
«Увы! Увы! Стал вял моллюск рапанский…»
Не лучше ль репетитора нанять
Ребёнку, чтоб учил язык не панский,
Себя чтобы потом не обвинять:
«Зачем он только слушал их рок панкский?»
Я предпочёл нужду и нищету
И нищету с нуждою ещё ту,
Лишь бы не знать не слова по-содомски,
Я выучить его отверг тщету,
Я согласился чай пить по-дурдомски,
Чем на хорошем быть у них счету.


Мой самый чёрный день, о дочь моя,
Какой? Сама могла бы догадаться.
Тот, кто не предал родину, предаться
Родиной должен и его семья
В Содом будет отправлена. Раз я
Не захотел за доллары продаться,
То должен здесь как Иов настрадаться.
Содомского отверг порог рачья
С презреньем твой отец и у ручья
От жажды умирает. За так даться
Мне вместо хлеба камень и податься
Вместо яйца должна теперь змея.
Вот в какой день в далёкие края
Умчалась ты, чтоб жизнью наслаждаться.

Как доказать Давидово родство
И изъяснит кто кроме Соломона
Древо его? Вот, что это сам он, а
Ни кто иной, царь через волшебство
Узнал и все признали вдруг его.
На этот раз Мир без Ваал-Гамона,
Где ветроград, а кислота лимона –
Вместо гарема. Нищ царь до того…
Аж принимает милостыню, что
Предречено ему в книге Агаде.
Бес Азазель, с копытом чья нога-де,
Царить вместо него всё время то
Будет, суля царю свой с бродом бутер,
(Лишь согреши!) в ком узнан Мартин Лютер.

Нехорошо вкушать помногу мёд
И добиваться славы не есть слава.
Однако пусть попробует возьмёт
Ночного вора шумная облава!
Матёр – ума волчара не займёт.
Ишь, отличает золото от сплава,
А бриллиант от страза. А проймёт
Гуляки сердце Мурка не шалава!
Вкушать помногу мёд нехорошо
И славы неприлично добиваться.
Приметы? – Говорит порою «шо»,
Предпочитает скромно одеваться.
Срок отмотав, повторно не судим,
Вор есть поэт по имени Вадим.

Я чист и местью к пачкунам пылаю,
Я им камлаю всем разбогатеть
Да раздобреть, а то и потолстеть,
Зажиточности всяческой желаю
И в богаче я жертву заколаю,
А свойственно скотине жить хотеть:
«Так ты мечтал и там не попотеть,
И здесь лежать в прохладе?» Николаю
Кровавому рыкаю, аки лев.
Я прав даже тогда, когда я лев.
Просто богач ещё раз не родится,
Но возвратится пёс на свой изблев,
Свинья-чистюля грязью усладится,
Богач для вечной жизни не годится.

Екклесиаст сказал: не возжелай
Бисквитов, как кровавый Николай,
Кидающий в толпу их. Обожрался
Сластей и мается. Подобострастный лай
И сучий визг. Народ внизу собрался
Проверенный: «Младенчик разыгрался!
Как сладок нам бисквит твой! Покамлай,
С Гришуткой, чтобы чёртом жид побрался!»
Не возжелай, сказал Екклесиаст,
Пирожных, как в короне педераст.
С куриною играет головою
Зажравшийся так кот, холён, мордаст.
Толпы подобострастной внемля вою,
Не знает царь, как жид ему воздаст.

Вы в космосе как в будущем видны,
Так в прошлом, сколь угодно отстоящим,
Ну а сейчас Я с вами в настоящем…
Здесь не у всех игрушки заводны!
Дети! Не все зверушки не вредны.
Что скажешь ты двум мальчикам, стоящим
По-за оградой, зубы не таящим,
Как если бы они были родны?
И сласти богачам привезены
Из дальних стран, и вкус их настоящ им.
Их жёнам, в зеркалах себя двоящим,
В подсвечниках все свечи зажжены.
Игрушки бедняков порой страшны:
«Коровкой буду я, а ты – доящим!»

В поэзии ведь можно обвиненье
В убийстве, что ещё злодеем не
Совершено, но может быть вполне
Совершено – да, может, прочь сомненье! –
Зашифровать так рифмой, что в сравненье
С методом древним прочие, как мне
Здесь представляется, не катят. На войне
Как на войне: греха тенью вмененье.
На судный день берёг я примененье
Ловушки тем, кто души Сатане
За услажденье, что всегда в цене,
Продал – какое бесу извиненье?
Не выдержало сердце… Опьяненье
Амфитамином… Юн щенок зане.


Екклесиаст сказал, что никакой
Нет новизны под солнцем и луною,
А всякий путь прямой с чуть кривизною,
Но всё вернётся на свой круг. С тоской
Мы смотрим, как относят на покой
Умершего, и мысль: «Это со мною
Случится тоже!» крылья за спиною
Не приставляет, но кто ты такой,
Чтобы летать? Сев, подопри рукой
Чело своё. Пресытившись земною
Печалью как сугубою виною,
Следи, мудрец, за времени рекой
Или, что то же, за волной морской,
Себе подобной мнимой новизною.

Всё сущее вращается по кругу
И повторяет прежний поворот,
Свершив очередной свой оборот,
И ничего-то нового друг другу
Сказать не можем мы, к смертному стругу
Приблизясь своему, но скорбим рот…
Екклесиаст воскрес, грустных острот
Великий мастер, слышать чтоб обругу
Псами своих стихов, жену-подругу
Отдать другому, с мамою фокстрот
Безногой станцевать и огород
Чужой вскопать за м;ркву неупругу.
Отрёкся на него народ и род,
Который он размножил… Жить внапругу!

Я завещаю от своих изданий
Всю прибыль инвалидам после смерти,
Дельцы, но аппетиты поумерьте,
Когда в свой час умру без опозданий.
Выходит после рифмообузданий
Гора Сион, лишь строго ритм размерьте,
А с чётом никогда не лицемерьте –
Не стройте в старом городе тех зданий,
Что вызывают вздох один… Вращаться
В кругах стихов ценителей не надо,
Чтоб похвалами их не развращаться,
Но лучше, если будет тишина до
Последних дней твоих – наркотик слава,
Холёная, гулящая шалава…

Нет ничего, что ново, но опять
Всё повторилось, на круги вернувшись
Свои же. Если б мог кто, оглянувшись,
Вращенье обратить вещей всех вспять,
Увидел бы, что вещи ни на пядь
С кругов своих не сходят, усмехнувшись,
И разве сон не тот же я, проснувшись,
Вновь видел? – В виде римской цифры V
На лбу моём сошёлся чёрным клином,
Коль зеркало не лжёт, весь свет, а я
Всё не могу проснуться, не тая
От разума, что я во сне. Пошли нам,
Творец наш, пробужденье ото сна!
В нём вещи лгут и явь их не честна…

Я Библии достал том, стал читать,
И полюбил я делать это часто.
Не даст вам кто открыть её сейчас-то?
Там я на вас нашёл как ночью тать.
Откажет Чёрту кто себя считать
Вором в законе? Музыка за час та
Прослушивается. Равна свеча ста
Минутам света. Громко не шептать.
Чёрт, Демон, Диавол – это лжеблатной,
Прикидывающийся им, рискуя.
Я этого не знал, любой ценой
Идя на риск, и точности взыскуя:
«Как вор в законе». Достижима цель?
Значит шанс есть, в неё без страха  цель.

Я каждый раз, как искра к небу льнёт,
Но тухнет через малое мгновенье,
Осознаю, как атмосферы гнёт,
Что будет и моё исчезновенье.
Никто меня из нети не вернёт.
Жизнь – огненного ветра дуновенье,
Которое и комкает, и мнёт
Похвальное былинки к солнцу рвенье.
Безжалостно зачем тебя швырнёт
В смерч огненный судьба? И многозвенье
Вертя на пальце, мразь тебя пырнёт,
И ты услышишь пламени ревенье.
Во мрак частица малая нырнёт.
Мгновенно её в бездне сокровенье.

«Когда хочу, сам чуда не могу
Я сотворить, и есмь не чудотворец –
Чудоприимец. Слышь, перстопроворец,
Но счесть тебе татутки помогу!» –
Сказал я, не оставшийся в долгу,
Ибо уже пустил тот разговорец
Гулять по хатам: «Сышь, моллюск-двустворец,
Захлопнись, а то я тебе налгу!»
И что ещё сказать в тюрьме врагу?
Не стал я как искусный царедворец
Задабривать блатных – тайноотворец,
Черновики не прятал, где пургу
Нёс  на всю тундру и на всю тайгу…
И рушится ваш с «богом» договорец!

Переиначил всё при переводе
Стихов стихами, а в итоге – точность.
Зато каких (восточная цветочность!)
Стоит порой девица в хороводе,
Которая теперь с тобой в разводе
За то, что проявил ближневосточность,
А не северозападность, источность
Откуда и миазма оттого-де.
«Есть воровство, которое в законе.» –
Таков в итоге вывод диссертанта.
Меня за это всадник, что на всконе,
Домашнего как держит арестанта.
Пролязгал языком пророк железно:
«Есть воровство, которое полезно!»

Какая несравненная печаль –
Отказ от варианта оттого лишь,
Что авторство его, что чаш качаль:
Умалено здесь, там зато его лишь.
Стиль автора есть – под его началь
Не хочется? Тогда чего изволишь?
В одно с ним путешествие отчаль!
Но курс сменить ты капитана волишь.
Так знаешь ли кто ты? – Старый пират,
А не высокой песни переводчик,
Но Господь Бог и Сам уже не рад,
Что не заводчик, не водопроводчик,
Захватчик ты, и выкуп для тебя
Важней, чем автор, стиль в нём свой любя!


«Всё суета! – Сказал Екклесиаст –
И что не суета?» – Добавил кстати.
Они хотели, чтобы женской стати
Мужчина мог быть и чтоб педераст
Уравнен был в правах, бивнеклыкаст,
С теми, кто не склонился, чтоб им стать и
Уравнивать в правах их с какой стати?
Но «третий пол» мельканьем что-то част
Стал там и здесь. Их аргумент таков:
Устаревают нормы-де с веками.
Как будто срам, исторгнутый  толчками,
Приятен оку как вид васильков,
И носу – запах дыни как! Есть нормы
Незыблемые – скажем не в минор мы.

Мне осень всё в дни юности стихами
Хотелось описать, а не весну.
Писал же я пятью-семью штрихами,
Как сумасшедший с бритвой: «Полосну!»
Ещё писал я камни в русле, мхами
Поросшие – слова подобны сну
Под звёздным светом! Весь я с потрохами
В этих строках… Луной на миг блесну.
Осень печальна и пышна, как траур.
И будет считать звёзды до утра Ур
Халдейский и количество слогов
Границы полагать будет словесным
Конструкциям со смыслом неизвестным…
Есть диво Соломоновых кругов!


Мистичны Соломоновы круги…
Когда определён объём понятий,
Ни добавлений нет к ним, ни отнятий.
Настолько дефиниции строги,
Что даже Соломоновы враги,
Версификационных чьих занятий
Плоды известны, против их принятий
Вслух не произнесли дрянной руги.
Не только как возможен перевод
Поэзии даётся объясненье
Кругами Соломона, но, есть мненье –
Метемпсихозы. Созерцанье вод
Под каплями дождя небесполезно…
Зыбка вода, да логика железна!

Стилистом Соломон стал для чего
И ритором – зачем? Не правоведом!
Слов знатоку и день грядущий ведом,
И в сновиденьях видит он его.
Екклесиасту только одного
Недоставало – рифмы ему две дам,
Созиждет коль из дыма на траве дом,
И поселю раба там Своего!
«Я всё моё ношу теперь с собою!» –
Сказал Екклесиаст, смиряясь с судьбою
Быть не царём, а каллиграфом, что
Гораздо лучше стороной любою!
Воссоздаёт он личности зато
По стилю – воскресил себя здесь – кто?

Стиль – это жест и мимика лица,
Походка и манера говоренья,
Но как быть, если у стихотворенья
Два автора, у чадца – два отца?
Кто автор текста, если два чтеца,
Избрав один и тот же угол зренья,
Тождественны во всём? Возможны пренья
При выборе,  если он есть, словца,
И то он предрешён. Зверь на ловца
Бежит, а слово – на мужа смиренья,
Оставившего стиль свой без боренья,
Мол, не признают в тексте удальца!
За индивидуальный стиль борца –
Траурный тост! Шок… Гул неодобренья.


«Оставь свой стиль себе, чужие если
Стихи ты переводишь – случай част…
Не олу-Пастернаки ли воскресли?» –
С брезгливостью спросил Екклесиаст,
Воссевший, поджав ноги, в тронном кресле
Писательском своём: «Разве  клыкаст
Был Гёте как кабан? Желудь он ест ли?
Ища трюфели, роет листьев наст?
Нахрюкал там и здесь владелец дачи
Роскошной в Переделкино, и всё.
Мало сказать, что это неудачи –
Провалы… Да, не Мацуо Басё
Лауреат ваш нобелевский. Ерзок
Рылом Борис, а чавканьем как мерзок!»

Ты получил и славу, и госдачу,
И юношу растленного впридачу,
Чей папа был по даче твой сосед.
Мальчишке часто оставлял ты сдачу
И приглашал для дружеских бесед,
Ты был ещё могуч, даром что сед!
Кто скажет мне: о мёртвом зло судачу?
Не нужен чтеца голосу офсет,
Чтобы издаться! Ныне озадачу
Я твоего любовника, подачу
Имевшего такую, чтобы сет
Мэтр выиграл вновь… Радиопередачу
Услышь теперь мою, с брюшком борсет!
В век цифры обойдусь и без кассет…

Бескомпромиссен совести истец,
Которого приставил Бог Отец.
Свободно поступать он не мешает,
Но всё на карандаш берёт как чтец.
Не запрещает – что вы! – разрешает
Переступать через запрет. Решает
Не он, лишь переступков он учтец,
Которые хозяин совершает.
Чревоходящий аспид их сочтец
И ко грехам безжалостный причтец,
Но не всегда, иной и согрешает,
А люди рады – снял с них грех простец,
Взяв на себя! Греша, он утешает
Других… Но он, садюга, не плошает!

Им нужен беззаконник был, преступник,
Через мораль людскую переступник,
Чтобы свалить вину всю на него
За мнимый лучемор, Мой Пестоступник!
Они пошли на это для того,
Чтоб объявить: «Есть в небе Божество!» –
Не веря в Него. Где он, ваш Заступник?
А наш антихрист – вот он! Существо,
Противящееся всему, зовётся
Что Богом и святынею. О нём
Свидетельствовал Павел. Только рвётся,
Где тонко. Леонида вспомянём
Здесь Брежнева – кто прав, жизнь доказала:
«А бабушка-то надвое сказала!»

«Русской культуре чужд кассовый сбор» –
По-русски говорит Энштейну Бор,
И лоно Авраама – Ур Халдейский,
Где снег стоит зимою, как забор.
Встретился как-то хлеб квасной, гвардейский
И пресный хлеб пасхальный иудейский:
«Маца! Прекрасна ты, словно убор
Вождя на голове его индейский!»
«А ты прекрасен, как сосновый бор –
Ответила маца – а не как бор-
Машина, без укола зуб злодейский
Сверлящая, а к ней – полный набор
Буравчиков… Дантист – кат лицедейский.
«Лишить жида зубов!» – Вердикт судейский.


От водки-то, Россия, откажись.
А то ведь оказалось, что наркотик –
Трава, а водка нет, хотя локотик
Кусает – кто? Без водки окажись
В запойный день – посмотрим! Удержись
От лжи хоть. Заработать как легко тик
На нервной почве? Белочка – не котик!
Что пить больше не будешь – не божись!
Привычка есть к траве, не привыканье,
Как к чаю, даже не как к табаку,
Которому запретно потаканье,
И песнь твоя – тоска по кабаку…
Учитель курит с видом отрешённым
Косяк – не с табаком он разрешённым!

Нет публикаций. Истину они
Боятся, это ложь бы разрешили
Публиковать, а истину решили
Засунуть под сукно на долги дни.
Но ты, душа, спокойствие храни.
Здесь диссидентов, как ты знаешь, или
Сажают, если же не устрашили
Застенком, то лишают – от родни
До заработка честного того,
Кто истину отстаивает. Слова
Лишают, подсылают птицелова,
Никак всё не добьются своего –
От истины им нужно отреченье
Пророка, сотворившего теченье!

У иконописи канон один:
В каждой черте не царь и господин,
А раб ты, о свободе изъявленья
Себя (вот я какой простолюдин!)
Изгнавший даже сами помышленья.
Здесь не твои потребны представленья
В картинах для всеобщих разглядин,
Но архетипы предустановленья.
Ты скажешь: не искусство это, но
Копированье. Тот-то и оно,
Что в тесноте даёт простор Податель
Святого Духа. Без неё одно
Ёрное выйдет ёрзанье, страдатель.
Быть живописцем здесь запрещено.


Без полноты нет истины, она
Нечто иное, если не полна.
Одной нет рифмы с окончаньем «-невский»…
Лазурна черноморская волна!
Воистину, ни берег с нею невский,
Ни даже берег озера женевский
В сравненье не идёт. Зело вольна.
Мальчиколюб ваш Леонид Каневский…
В Гурзуфе он охотился за мной,
Когда я был мальчишкой. Извращенцам
В Москве почёт и слава… Скольким щенцам
Пол искалечил он! А с Сатаной
Накладка вышла. Мусор обличённый!
Повесься, по закону привлечённый!


В Москве их, педофилов, столько, что
Впору вести речь о своеобразной
Селекции подонков. Был ли кто
В столице осуждён за это праздной?
Убийца педофила там зато
Срок получил. Рукой с силою разной
Ударить можно… Осуждён за то,
Что, возмущённый сценой безобразной,
Не рассчитал удар. И все молчат.
Никто на демонстрацию не вышел.
«Долой Содом!» в столице не кричат.
И только я панно бисером вышил,
Убийство гея прославляя, но
Где выставить прекрасное панно?



Естественное радованье вы
На противоестественное – стресса
Снятия ради, якобы, увы,
Замените, став жертвами прогресса.
Зачем он вам – вы же внутри мертвы!
Течёте вы, как грозды из-под пресса,
Найдя клубничку. Скептики правы:
Обходитесь, как мёртвый без компресса,
Без Бога вы и так. Раз его нет,
То всё разрешено, долой запреты!
И лишь попав, как муха, в липь тенет,
Вдруг понимаешь: в зле, а не в добре ты
Поднаторел, но поздно предпринять
Что-либо. Поздно жизнь свою менять.


Екклесиаст сказал: проходит всё,
И нет такой ни радости, ни горя,
Которые бы длились, пик возгоря,
И лишь селёдкам в банке ивасё!
В Японии жил Мацуо Басё.
Жил скромно, Яблоков не мандрагоря…
Вот бы с кого пример тебе, егоря,
Брать, но зачем ты буен? Осё-сё…
Что не пройдёт? – Спросил Екклесиаст,
Но нет непреходящей ни печали,
Ни счастья, а чтоб люди не скучали,
И то, и это дал им Бог в контраст.
Но суета сует, и то проходит,
И что мятежно, то покой находит…


Подобна вера двери: кто стучит,
Тому и открывают, а кто мимо
Проходит, того с тенью пантомима
В миг смерти ожидает – не молчит
Жестикулятор – вычурно кричит!
А ты не замечал этого мима…
Но и на звуки тень неутомима,
И начит применяет тать, и чит!
Как только солце правды излучит
Свой первый сноп, молчаньем не томима,
Заговорит тень. Страшно нам самим, а
В имя своё кто ж миг не улучит,
Чтоб посмотреть? Гляди, как уличит!
Ах, силой и соломушка ломима…


Екклесиаст сказал, отверзши вежды:
«Донделе, дондележе и дондежды
Народом русским будут управлять
Писанья не читавгие невежды?
Только умеют, что мозги вправлять
Тем, кто нужду мужскую ту справлять
В одну струю не может. Нет надежды
Тому, кто не привык хвостом вилять,
Купить к зиме шинель в виде одежды
И вволю – летом квас в виде освежды
–  Не морсом в пекло жажду утолять! –
За то, что избежали неизбежды,
Судьбы своей: начальство умилять
И для розги седницу подставлять».

Не одожденья денежного я
Вслух Господа просил, но чтоб без денег
Прожить дал, не ища шальных в нужде нег,
Ради нирваны – святожития.
Амбициозна, правда, цель моя?
Когда нет от нужды освобожденег
Иже на тротуаре нахожденег,
То для прознанья смысла бытия
Весь день тебе и даже эта ночь
Даны. Употребить время на что же,
Если не на пути – вот же он, очь! –
Открытие… А семь рогов в итожи
Креста и восемь означают путь,
Переоткрытый мной когда-нибудь.

Когда тебя читают богачи,
То типает их, а когда люд бедный,
То вид имеет празднично-победный:
«Ещё такие речи рокочи!»
Утешь же нищету, не премолчи:
«Я сам, как вы, а ем, вновь безобедный,
Вас хуже – богача друг квадропедный
Лучше меня ест – мне б его харчи!»
Убрать тебя, надеюсь, побоятся.
Заставить попытаются тогда
Тебя уйти из жизни, не смеяться
Чтоб научился над… недугом, да!
Всех, кто собрал при жизни состоянье
Себе, а не народу в достоянье.

Сначала человечество свинью,
Затем свинья съедает человека.
Давид в плену стоймя-наголовеко,
Пускает слюни или… кровь свою?
Вот то-то и оно! А как я бью
Во мраке наповал? – Черно не веко,
Нос вломлен в череп! Поп, прочти братве-ка
Клещом как Голиафа кровь я пью!
Я и Давид, и Соломон, и все
Потомки после них, но также предки.
Сравните попаданья два: сколь редки,
Столь метки – не откажешь им в красе!
Давидово в Вадиме и юродство –
Ведь столбово царя чистопородство!

Целительную силу не имеет
Само по себе руковозложенье,
Но пусть сказать хоть кто-нибудь посмеет,
Что вредно к доброте души движенье,
И мёртвого поднять оно сумеет!
Но… в сказке. Просто вещи постиженье:
Сказка есть ложь, где горб кривой прямеет…
Горбатого в могилу положенье,
Что есть уже не сказка, а явь были,
Которую не все ещё забыли.
Два вида лжи есть: как одна – святая,
Так низменна другая. На кобыле
Какой подъехать к ней? Вот и добыли
О лжи мы правду, что совсем простая.

Иная весть по действию с вином
И новость – с опьянением сравнима:
К героям Автор в мир сошёл не мнимо 
И разговоры всех о нём одном.
Сошёл, перевернуть чтобы вверх дном
Их представленья, что им извинимо,
А что – никак, и правда где гонима,
Там торжествует ложь в венце ином;
Что мир – грёза Творца и все мы сном
Порождены, но что не изменимо?
Зыблемо всё, и как легко ранимо
Повествованье в мире сна родном,
Так непреложно в этом, заводном
Как механизм… К вам Чёрт без псевдонима!

«В горсти – зола и в пригоршни – лишь пепел,
Вот всё, чем я владею во вселенной…» –
Еврейский князь пресыщенной толпе пел,
Пред ним даже не преклонноколенной.
Пел, молоко на звёздной как тропе пил,
О почве пел, сохой опять взрыхленной,
Про то как пуп вселенной опупепил,
Никто певца не слышал в толпе ленной.
Когда еврейский князь смолк поле пенья,
Толпа, уже вся пьяная, шумела…
Ей не хватило выслушать терпенья
Поэта, она слушать не умела.
Певец – Вадим, а чернь – бомонд московский.
Картину маслом написал Тарковский.

Достаточно однажды доказать
Факт воскресенья, чтобы догма стала
Научным убеждением. Настала
Пора всем атеистам указать
Перстом и: «В ад им!» жестом показать.
Абаку здесь Художница достала
И шанс опять рожденья просчитала
Мечтателю, числом чтоб наказать:
Оно едва возможно, если Бог
В случайность не вмешается, но мненье
Есть, будто Он – ленивый лежебок,
И что в Своём уме Он, есть сомненье.
Ему до человеков дела нет,
Как нам до мухи, пленницы тенет.

Я, бесы, не плясал, словно медведь,
Посаженный на цепь и в балагане
Прокуренном, поган где на погане,
За мзду, левый поэт, не стал праветь.
Я предпочёл в безденежье говеть,
К жилищу не привязан, как цыгане,
Я отсидел – гордыня в уркагане! –
За нелюбовь к властям, зверь-мёдоведь,
Не по понятьям поступил? – Ответь!
Как я такого вы ещё врага не
Имели – скорость ветра в урагане
Измерь-ка, прежде чем аж покриветь
От ужаса – могу как зареветь…
На буквенном играю я органе!

Сговор теней и заговор пророков
В том состоит, что в год, и день, и час
Известный Исполнителю всех сроков,
Лев прыгает, не видимый сейчас,
И нет в нём человеческих пороков.
На Красной сядет площади в ночь ас…
Как стихотворец Дан – не Сумароков.
В нём Хима и Кесиль, где пьёт млечь Ас…
И, сговора теней не прерывая,
В редакцию газеты он войдёт,
Лев прыгнувший, и, взятки не давая,
Редактора её с ума сведёт
Отказом за меньет – «Шедевров клад, но…»  –
Стихи в ней поместить свои бесплатно.

«Интел» отныне имя твоё, Тот
Египетский. Они летели в нети,
И не было им места на планете,
Исполненной болезней, нечистот
И энтропии. Сложность из простот
Устроили они, молитвы Мне те,
Которых Я не слышу, в кабинете
Как босс воплей уволенного, тот
Кто ненавидим всеми, теперь шлёте
Зачем вы? Лучше в межпланетолёте
Умрите, но с надеждой, на Земле
Чем без надежды. В молний переплёте
Стою, как книга в твёрдом переплёте.
Прочёл кто сказку о добре и зле?

Ряд литер как неполный алфавит
Есть зеркало. Пенять ли обезьяне
На оное, печалясь об изъяне,
Если стекла поверхность не кривит?
Никак! Но обезьяна норовит
На зеркало свалить изъян, мол, я не
Крива рожей, но это всё по пьяне!
Да, лаврами её лоб не увит.
Большой чиновник! Как ты сановит.
И всё бы хорошо, да Несмеяне
Царевне показали, на баяне
Играет мавпа как, и тотчас вид
Её стал весел! Хало сплёл Давид,
Воскрес который Дивом в окияне!

Диоптрии рост, дикции утрата,
Причина – выпадение зубов.
Зубастый рот лишь у партаппарата
Буржуазии – мыслящих сонм лбов!
Работы нет, а пенсии не брата
Лишили. Зарывателем гробов
И то не дали стать… И нет возврата
К достойной жизни – правит класс жлобов!
Всё смерти моей ждут, дескать, пора та
Давно пришла, купить себе грибов
Не могущий – уж больно крупна трата,
Да не купить изгою и бобов!
Зачем жжёшь свет ночами до утра-то?
Нашло господ ты, общество рабов!

Презерватив испортил род людской
И противозачаточные средства
Теперь уж окончательно. Скаредства
Причина в них – оргазм пышный такой,
Он денег стоит! Щедрою рукой
Давать как подаяние? Зловредства
Разве что ради – на,  те непотребства
Пойди и соверши, такой-сякой!
Ты поражён вселенскою тоской,
Высотного строитель небоскребства,
Повсюду открываешь ты торгпредства,
А радости уже нет никакой
От яств земных, от суеты мирской,
Одно злорадство, мрачные эребства.

«Юность – не «Ню», пристала, и стекло,
А слава ранняя, хорошенький мой котик,
Это «слеза Аллаха» - сверхнаркотик,
Впирает так, что без него всё мгло.
Что бы тебе теперь и помогло?
Здесь заработать знаешь как легко тик…» –
Сказал Див, взяв певицу под локотик. –
«И нечего хвататься за стекло!»
Ещё одна нашла себя в гламуре
И скорбную поёт песнь об Амуре,
Стрелой пронзившем сердце ей. Она,
Ибо кто с Шивой водится, тот в славе,
Наркотик хочет, а не влюблена…
На перевоспитанье к тёте Клаве!

Я, говоришь, нарушил ваш закон,
Так как нельзя хватать людей за горло?
Но схвачен же хомяк когтём ног орло.
Если красиво – можно! Чу! «Зек он!»
Слышу молву. Да веков испокон
Хватали так, чтоб не вопил враг орло,
У нас тут петухов: «Заткни, дрыг, орло!
Едало завали, обруг икон!»
Я, говоришь, закон нарушил ваш,
Стяжав худую славу хулигана?
А почему не купишь простокваш
Мы спросим у товарища Нагана.
Неужто мало пастбищ и травы?
Хватать за горло льзя. Пальцы правы.


Мне есть чем здесь заняться – без иной
Услады можно обойтись поэту,
Но женщины пусть бредят теперь мной,
Я жертвую ими за радость эту –
В зеркале букв свой фас видеть, в двойной
Зеркальности – свою по силуэту
Тень узнавать при лампе за спиной –
В очках и с бородою негриэтту!
Нарцисс Саронский я, ну а она –
Ах, Лилия долин… Немного страшно
Высоколоб как видеть Сатана,
Лев в профиль, в фас я выгляжу дурашно
Благодаря рогам, что на челе…
Есть ли лице лукавей на земле?

Евгеника – восточное занятье.
Есть также кровь пророка Мухаммеда
В жилах предсказанного им Ахмеда –
Он в воровской закон вводит понятье,
Которым разрешается отняться
Жизни не у раввина-меламеда,
А у жрецов Содома. Андромеда
Персеем спасена – по глине внятье?
Есть у Ренье вещица – «Отпечаток».
Переведёт её князь опечаток
Так, словно это писано по-русски,
А не с французского передано – нагрузки
Нет лишней – ничего себе, початок!
Но не плоды евгеники этруски…


Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.

Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.

Нет, я – изгнанник, а не эмигрант.
Но всё равно мне не с кем тут общаться.
За то, что не хочу я извращаться,
Лишил здесь конституции гарант
Меня работы. Мне не светит грант
Учёному как. Даже попрощаться
И то не с кем. Довольно обольщаться!
За газовый грызутся они крант…
Живя в стране, где мне запрещено
Издать труд по риторике невинный,
Я в пятачок ногой устал бить свинный…
Определение возвещено!
Здесь ненавидят ум и гонят разум…
Хочу покончить со всем этим разом!

Но есть ученье целое – они
Считают, что от перенаселенья
Земли людьми, Бог попустил растленья
Дух, мол, Востоки с Западом сравни.
Индусы, дескать, кроликам сродни
С китайцами, плодятся так. Моленья
Жрецы их Богу шлют: «Для избавленья
От совести мук нормы измени!»
А пробовал прожить ты свои дни
Вообще без этой жажды утоленья?
Она проходит! Миг есть просветленья,
А что его дороже? Оцени!
Нет силы воли? – Кайф вколов, усни
И не проснись без Божества хуленья.

Предчувствие победы есть, труда
Мне стоившей и самоотверженья:
Есть истинное чудо, господа,
И не предотвратить его вторженья!
Оно берёт без битвы города
И страны, добивается сверженья
Безнравственных режимов и суда
Тиранов, клеветы опроверженья,
Что по Творца-де замыслу стыда
Отвергнуться пора для изверженья
Туда жизненных соков и сюда,
Где кальные сгустились отверженья.
Что нету-де от этого вреда,
А после смерти – в бездну низверженья.

Причудлива порою демократия.
Ведь Соломон в дурдоме без суда
Срок отбывает – глас возвысьте, братия!
А вас постигнет то же – что тогда?
Но Франция молчит. Вот при утрате я
Какой… Поэт в застенке, господа!
Но где там… Кабы пола перевратия
Карали, то другое дело, да?
Не говорите мне, вы-де не ведали,
Что гений в психбольницу помещён:
Сенсация научная – молве дали
Статьи две крылья! Но не защищён
От беспредела автор сврх-сенсации…
Наивно ждать моральной компенсации.

Какой ещё свободы слова вам
Надобно было, чтоб возвысить голос
За мученика совести? Сед волос
В психушке стал мой. Ведь ущерб правам
Всем человека налицо! Словам
Об их защите – грош цена, раз полоз
Удавом назван. Флаг, что звездополос,
Он осмеял? – А кто на смех волхвам
Халдейским опозорил его? Разве
Есть ветер на Луне – откуда разви
Полотнища его? – Вот какова
Свобода слова ваша. И не надо
Трубить в тромбоны – эка буффонада!
Но это просто звучные слова.

Соломон назвал книжку своих
Юношеских текстов гениальных…
Ой! «Album Romanum». Мало их,
Право, чудаков нетривиальных!
Альбум и еврейский есть, с твоих
Слов если так провиденциальных
Называть бел-камень, свет Моих
Глаз и переводов идеальных
Автор! А на белом каменце –
Новое написанное имя:
«Сатана и Диавол», чьё в конце
Века открывается таимя,
А пока его знаешь лишь ты,
Дух Святой, сошедший с высоты!

Я не престижно выгляжу, зато
Как царственен надменный нищий взором!
Покрою им любого я позором,
Если найду, конечно же, за что.
Не вздумай оскорблять меня, не то
С расширенным оставлю кругозором.
Язвой из букв любуясь, как узором,
Что сделаешь,  не видит её – кто?
 Как много жизней прожил я на свете,
Из них всех драгоценнее одна:
Есмь трижды величайший Сатана
И перед Трисмегистом все в ответе.
Следы молитвы на моём лице.
Пастух как, рад спасённой я овце.


В поэзии – спасение и в ней –
Небесная обитель для вселенья
В жизнь вечную, она как сад камней,
А не подмостки для увеселенья.
Не одиноко мне, хотя счёт дней
Я потерял для светопреставленья
В умах людей и с каждым днём верней
Моя рука – исчезли исправленья!
Для псов – святыня, бисер – для свиней
Ч дал и кинул ради надглумленья,
Всему воздал, что должно, и честней
Поступка нет, ведь с целью прославленья
Учителя жест! Право, не страшней
Лай с хрюканьем, чем звук древопиленья!

«Сделайте нам красиво!» – Вот и вся
Эстетика. А красоту печали,
Скорби, тоски глаза б не замечали,
Но жизнь трагична… Лжи не привнося,
Живи на свете тише карася,
Которого уста всегда молчали,
Но если б дал Бог, что бы прокричали?
И плачет муха, в коконе вися.
Жизнь есть страданье… Вот и нет гуся,
Но тушка в перьях. Как бы величали,
Запад, тебя, когда бы развенчали?
И плоть трепещет, кровью дол рося…
Ты б завизжал, небось, как порося,
Только тебя ещё не обличали.

Мужественность и женственность вещей
Дана нам в частях речи и глаголах,
Чтоб лаптем не хлебали мужи щей,
А жёны покрывались на оголах.
Но вот явился вдруг язык-кощей,
Бессмертным возомнивший себя, в голах
Толк знающий, забитых средь кущей,
С презреньем о нас, татаромонголах
Вещающий, юнец, ан из мощей
Составленный, на скрюченных иголах
Ходящий, чем развлечь себя ищей,
Мозгов скупщик, взращённых на алголах,
Названье даже наше, хрящ хвощей,
Для «Гугл» укравший: «Это ж наш «Гугол», ах!»

***
Любовь – это тяжёлый дилижанс,
Отправившийся в дольнюю дорогу,
Рыдван, неспешно к отчему порогу
Доставленный – и юности дан шанс!
При чём же здесь гармонный дисбаланс,
К оргазму коль привыкли вы как дрогу,
Чтоб пол менять нужда была? Их рогу
Дано не возрожденье – декаданс,
Который, впрочем, назван «ренессанс»,
Мертва чья перспектива и продрогу
Их мрамор вызывает. Недотрогу,
Что в маске, воспел Ангел, чей романс –
Не трубадура песнь, коей Прованс
Прославлен, но про траурную дрогу.

***
«Простишь ли, Боже, или не простишь
Нас, не имевших пред Тобою страха?» -
Спросила ветер горсть сухого праха,
Подкинутая в небо. – Так летишь,
Рассеиваясь, ты, презревший тишь
Молитвы и вот, жизненного краха
Дождавшийся. Пыль – на семи ветрах, а
Ты, сгнив в земле, себя не возвратишь.
Что ты теперь сморкаешься, кряхтишь,
Пропагандист со всеми перетраха,
Иль неизбежность в ад тартарараха
Страшна так? В книгу срать не запретишь.
Евангелием попы подтираха,
Кощунством же себя не освятишь.

***
Ты пакостишь и какаешь в святыню,
Но вот теперь, когда явился Я,
Слагаешь, пачкун книги, триперстыню
И крестишься, с соплями вопия.
Какую же ты просишь благостыню?
Обратно родила чтоб мать твоя
Тебя, дурак? Нагим теперь на стыню
Ты выставляем и на холуя
О плачущих, которые блаженны,
Я не распространяю Мой завет,
И тех, кто в своей совести сожжены,
Не озарит любовь Моя, как свет.
В ад, лжесловесник! Громко причитаешь,
Да зря Меня разжалобить мечтаешь.

***
Философ прав: Бог терпит для контраста
С нормальным мужиком и педераста.
К погибели, да, предопределён
Зла выбор, но изюминка как раз та
В том, что свободной волей наделён
Также любитель зла, и он силён
Избрать не ложь - в невыборе добра ста
Процентов нет, хоть шанс и умалён,
Что совесть в злом проснётся. И народы
Есть злые, где в почёте сумасброды,
А праведник осмеян и святой
Гоним. Словно моральные уроды,
К погибели они, что за чертой,
Предопределены, как Лев Толстой.

***
Одни француз, который был речист,
Сказал: «Земли соль – ритор и софист».
Я с ним согласен, ибо сам философ
И в истины исследованье ист.
Ответы есть у нравственных вопросов.
Я не пишу на ближнего доносов
И совестью не грязен, ибо чист,
Неприхотливей уличных барбосов,
Я – киник, оттого и ригорист
В морали, если надо – скандалист:
«Подобен ты корзине абрикосов,
Гнилых, народ злой. Хоть ты не флейтист,
А рот накачан как! Помп и насосов
Мощнее он! Зря, бритт, ты гедонист».

***
Порог у лжи есть. Кто переступил,
Отныне именуем автопедом
И гомофилом. Выглядеть в толпе дам
Нарядно им. Гей, шляпу где купил?
Миляга! Ты такой в ней сексопил.
Прозрачным (прошлый век!) велосипедом
Не пользуется, но автомопедом
С вибратором генсек, тот что не пил.
А видели бы вы как ослепил
Манерами своими не в купе дам –
Маргарет Тетчер! Цирлы квадропедам
На что даны? Весь лёд в ней растопил.
Регламент если бы не торопил,
То… Прикупил бы в Лондоне себе дом!

Мне не нельзя, мне на земле всё можно,
Но если я не лезу нарушать
Запреты, то как мне и помешать
Пороки ваши не нести вспоможно!
И я пришёл не нормы нарушать,
А изъяснить, как нормопревозможно
Употреблять свободу – всё возможно
Преодолеть! – Но не всё разрешать.
Если бы я и совершил грехи,
Которых не понёс на себе, ибо
Мерзки они весьма, то мне спасибо
Сказать должны вы были бы, лохи,
Ибо я с вами разделил тогда бы
Ответственность, не осудить вас дабы.

***
Что, так все возлюбили вы Давида
Грех юности? Когда Иоанафана
Царь хоронил, сказал не для профана:
«Был грешен я», - при всех и не для вида.
Что же теперь, в дупло суй и дави, да?
Искусственного, значит, пипифана
Иным недостаёт? Левиафана
Бог поразил стихами ясновида,
Чьё имя «Меч». Чудовища морского
Не стало, мир остался, ибо вера
Целительна. А ваша где? В Первера
Стишках про птичку? Сколько вас мирского!
Вы человечны, слишком человечны,
Своим необрезаньем изувечны.

Исчисли, если ты имеешь ум,
И сосчитай, глазам своим не веря,
Число всех человеков, но и зверя,
Что испускает также ещё шум.
И если ты такой мыслебольшум,
Знаток снохи, невестки и деверя
Числа сего, то загляни за дверь, а?
А, не стоит ли так шумослышум?
Ты, стало быть, считая, сосчитал
И, исчисляя, так сказать, исчислил
Число сие? Ты ли его в лучи слил
И в свете их о нём как раз читал?
Здесь мудрость: тот число это считает,
Кто не слагает – лапой… вычитает!

Гирлянду, фраер, траурную на
Могилу твои близкие положат,
И всё. Конец на вечны времена.
Был живчик на пробирное стекло жат…
Гирлянду, фраер, траурную на!
Труп угрызенья совести не гложат.
Объявится души твоей цена,
Назначится безгрешной-де за ложь ад.
На рту, фраер, твоём две складки есть:
Одну зовут «Огола», «Оголива» – (Иез: 23,4)
Другую. Жизнь не может надоесть,
Когда, фраер, улыбка так счастлива!
Улыбками торгующих мужчин
И женщин обличает сеть морщин.

Влюблённые в монеты и купюры,
Вам не понять нас, потому что вы
Ущербны языком, враги травы,
Цензура на сей счёт у вас, купюры.
Бессмысленна ли Уров двух сцепь: «Уры
Халдейские»? А вот и не правы
Исаии не читавшие главы            (Ис: 23,13)
Историки, носящие гипюры
И парики! Так вот, второй Ур пал,
И нет больше в Двуречье Вавилона,
А первый – Ур  еврейского полона,
Стоит на том же месте, ёлы-пал!
Но мы про это, не кичась, молчали,
Пока вы тут права свои качали.

Невежды и невежи! Вы на нас
С брезгливостью глядите, не скрывая
Презрения, банан и ананас
Ногой при этом с гордостью срывая,
И скорлупу с кокоса – прав Манас,
Сын Семетея – камнем разбивая,
Не галлы вы – там есть гора Парнас! –
Макаки… Что щебечешь, плоть живая –
Ты преуспела в бизнесе? – Гляжу
С иронией я на плоды хайтека,
В чириканье же рифм не нахожу.
Зачем Омару рифма, внук Сайтека?
–  Затем, чтобы Хаяма рубаи
В сонеты превратили соловьи!

Вот, вы меня лишили жизни благ,
В надежде, что, не выдержав гонений,
Неслыханных притом – здесь нет двух мнений,
Я выброшу, смирившись, белый флаг.
Но мне в Политехническом аншлаг
Не нужен и с великими сравнений
Я не ищу, но даже извинений
Уже не жду за хамство, сорный злак.
Довольно мне того, что я не шлак
Пустопородный,  но алмаз гранений,
И у меня на этот счёт сомнений
Нет никаких – объёмом труд с «Гулаг»,
Ан в рифму! Бриллиант, да с блеском влаг
Руси росистой – нет ему ценений!

Я более всего в жизни страдал
От мук бессилья творческого, даже
Я женскую любовь легко б отдал,
Мужскую дружбу отнеся туда же,
За творческий экстаз. И разгадал
Сам тайну точной рифмы я – продаже
Не подлежит жемчужина! Скандал
Вызвал в Москве: «Пират при абордаже!»
Какую славу можете вы мне
Воздать теперь? – Её от человеков
Я не приму. Покой теперь в цене
У татя, избежавшего в Москве ков.
Что женщины теперь мне, что друзья?
Посрамлены содомские князья!  (Ис: 1,10)

Более чем чело есть на лице,
Оно-то им и названо в конце
Писания. Здесь – противосказанье,
И антифразис приобрёл в чтеце
Достойного ценителя. Дерзанье
Твоё на сем «челе» и наказанье
Есть зеркалом… Чи бачиш ти оце?
Вот для чего потребно обрезанье…
Хохол находит тонкий вкус в сальце –
В брюшном оно теперь всё холодце.
«Не ешь свинью!» – тебе ль не указанье?
При кислом оставайся огурце…
Какое ещё нужно доказанье,
Что свиноедство – самоистязанье?

«Стиля скелет есть вкус – на всех один!» –
Изрёк Екклесиаст в ту из годин,
Которой каждый миг, право, дороже,
Всей твоей жизни, важный господин.
Ты в зеркало смотрел на харю рожи?
Там погляди. А голос что без дрожи?!
Так ты, стало быть, не простолюдин
И оттого глядишь без судорожи?!!
Вот я сеанс устрою разглядин
Превратностей лица твоих, ****ин
Подкрашенный. Хулил без осторожи
Пошто блондинок? Где твой блеск седин?
А борода где? Прыгнул бес в ребро же!
Но сколько же в тебе пустопорожи…

Екклесиаст сказал: «Читатель я
Более чем сам от себя писатель,
Я писчей трости лишь соприкасатель
С папирусом сиим, о книг друзья!
И мудрость вся заёмная моя,
Но я лишь от забвения спасатель
Притчей и зёрен мудрый запасатель,
А вся эта поэзия – ничья.
Дух автор её, правды не тая,
Сознаюсь вам. Он искренний кресатель
Кремней сиих, а я лишь вос-кресатель
Искр не из нетей, но предбытия,
Ибо уже всё сказано, двоя
Восповторю, в тьму камушка бросатель…»

Екклесиаст сказал: «Всё суета!»,
Вкладывая такой смысл в это слово,
Какой только Разбойный мог Солова
Вложить в него. В нём – сердца маята…
Так что есть геем выи выед, а?
Друга ища, Мир лютопоцелова
Приблизил. Вышел зверь на зверолова…
Кто зверь? Кто зверолов? – Здесь двоета!
Есть суть вещей и все вы сути этой
Не видите, смотря мимо неё.
И я таким был. Вот слово моё
Отозвалось как! Небессилуэтой
Игра была, зато наверняка
Я знаю, держит ручку чья рука!

Как доказать Давидово родство
И изъяснит кто кроме Соломона
Древо его? Вот, что это сам он, а
Ни кто иной, царь через волшебство
Узнал и все признали вдруг его.
На этот раз Мир без Ваал-Гамона,
Где ветроград, а кислота лимона –
Вместо гарема. Нищ царь до того…
Аж принимает милостыню, что
Предречено ему в книге Агаде.
Бес Азазель, с копытом чья нога-де,
Царить вместо него всё время то
Будет, суля царю свой с бродом бутер,
(Лишь согреши!) в ком узнан Мартин Лютер.

Учение о вечной жизни в теле,
Но информационном есть. Оно
Не всем, а только избранным дано,
Мгновенная его  возможна теле-
Портация в ум Бога, не пустели
Обители Его чтобы. Да, но…
Прожить хоть коне жизни не грешно
Ты должен – как разбойник на кресте ли?
Не все по веку птицей пролетели,
Кому-то и ходить нужно земно,
Но странника Бог примет всё равно,
Лишь бы вы очень сильно захотели
Быть принятыми, а не отолстели
Сердцами паче, нежели брюшно.

«Жизнь в теле, рабы Божие, дана
Для испытанья: столь же уж не чужда
Душа твоя Христу? Нёс, значит, чушь, да,
Учитель человечества? Дрянна
Поделка, вижу, ты ещё одна,
И от кувшина форма как отчужда,
Так и душа от тела: тла, глечь, уж до
Пропахла ты, аж сделалась вредна –
Ты не годишься даже для судна,
Куда ночей сливается журчужда!» –
Сказала Соломонова жемчужда,
Которая в былые времена…
Да что там! Чем царю ты и родна,
Стеклянная   человеконечужда?

Екклесиаст, исчислив число зверя,
На формулы глядел, глазам не веря –
Живое получается число!
К нестрогой цифре так вот и доверь, а?
«А вдруг – подумал – крышу мне снесло?
Считать же – сумасшедших ремесло!
Не цифра, а безумия предверя –
Что от него теперь бы и спасло?»
Екклесиаст, число зверя исчислив,
В привычку взял двойной ночной мочи слив:
Сначала в банку, а потом – в трубу
Канализационную… В ночи слив
Зато не ест он и свою судьбу
Не проклинает за её злобу.

Цель жизни – насладиться, хоть конец
Уже недалеко: часы, минуты,
Секунды… Всё. Пойдёшь теперь ко дну ты,
Язык английский, быстро, как свинец.
Другой народ восхитил твой венец.
В сравнении же с русским ты как кнут и
Медовый пряник. Не за фу-ты-ну-ты
Пропал в грязи  с петушкой леденец.
Цель жизни – насладиться, а там хоть
Трава пусть не растёт, но наслажденье,
Чем только себя снова ни охоть,
Приводит организм в изнеможденье.
Нехорошо, когда такая цель
У нации. Смертельна неисцель.

«Я безобразен, ибо не обрезан», –
Надменно возразит тем Сатана,
Грозит на кого рухнуть их стена –
Есть сперму отказался наотрез он.
Вот нищий почему он и не Крез, ан
Без денег Миром приобретена
Нирвана – отреченьем названа
Она у тех, чей лотос не надрезан.
«Кто не обрезан, столь же безобразен,
И даже ещё хуже – порок разен,
Однако надругался надо мной
За юности грех, тот, что несуразен,
Гнилой народ, развратный  и дрянной.
Имейте теперь дело с Сатаной!»

Раб Божий Меня просит об одном:
«Дай истину познать мне!» – а не денег,
Как те, кто мчатся в бездну табуном
И стадом – к крутизне, нет уже где нег.
Нирвана – опьянение вином,
Что бьёт из чрева. Лозунг: «Не одень иг!»
Ошибочен – при иге будь ином!
Поэт! Увидев труп в тот страшный день, ик
Блевотный вызывающий, стихи
Об этом сочини, велит как Кали,
От возмущенья  чтобы заикали
Святоши – Диавол вздёрнут за грехи!
Какое тут сочувствие возможно
К тому, кто возомнил – ему всё можно!

***
В зерцальное смотремя погляди,
О талмудист, «суббота» говорящий.
Видишь, орёл, трёхглавый, зло творящий?
А вот – двуглавый. Наконец, среди
Огня зубчатопламенного – жди! –
Одна глава сгорает. Кто Багрящий
Перья орлов? – Ахмед Бога обрящий,
Шиитами зовётся он «Махди».
Ну, буквы переставь теперь. Суди
Свои воззренья сам теперь, сребрящий
Иуды длань,  а сам стыдом горящий,
Посыпь пеплом главу и так сиди
Во вретище, Израиль, план не курящий.
Без анаши ко Мне не подходи!


Женщины ценят денежных, а не
Безденежных мужчин. Оно понятно.
В гордыне Соломона обвинят, но
Без женщин  тоже можно жить вполне.
Богатые мужья у них в цене,
А нищие не дороги. Занятно!
Что, глина, отпечаталась где внятно
Звезда Давида, просишься ко мне?
Когда они находят богача,
Им хочется любви, которой нету,
Но, куплена за звонкую монету,
Она ни холодна, ни горяча –
Тепла… Ведь так, любви не сберегиня?
И такова Великая Богиня!

Доносит поп об исповеди, пёс,
Органам власти и они сквозь пальцы
Какие смотрят у него скитальцы
Копают огород, кто что принёс
Или унёс, а если не донёс,
Иди в монахи. Молчуны-страдальцы
Ни перед кем зато не пресмыкальцы,
Мистических исполненные грёз.
Никто к ним не приходит на овёс.
Обросшие, словно неандертальцы,
Они тайком натягивают пяльцы
И вышивают бисером… Завёз
Кто б бирюзы? Какой без Волги Плёс?
Редки у нелюдимов постояльцы…

Династия чтецов есть и игры
Конспиративный орден посвящённых,
Которая запретна до поры
Для миллиардных толп непросвещённых.
Знают чтецы, как точат топоры!
Одною притчей новообращённых
Сплотил Господь, творящий все миры,
А вон их ещё сколь, не приобщённых!
Как в Назарете мог Господь с горы
Быть свергнутым среди холмов сплощённых?
Дайте ответ, коль скоро вы мудры,
Мудрейшие из миром умащённых!
Пришлите же мне, будьте так добры,
Епафродита  ради всех прощённых!

Чернорабочим минимум прожиточный
В ущерб литературе Царь царей
Не должен зарабатывать, зажиточный
Видимой церкви пышный иерей.
Сам Иисус рассказ про круг ножиточный
Не постыдился, Бог среди зверей,
Включить в трёхтомник телопережиточный.
В пример теперь возьми себе скорей
Поступок его смелый – изложи точный
Рассказ, как ты прогнал вон из дверей,
Аки Денница, жатвы многожиточной
Хозяин, вурдалаков-упырей!
Не будь святей, чем немногопожиточный
Христа не постыдившийся еврей…

Пример берите с Библии чтеца:
Я Автору приятность доставляю,
Читая Его книгу. Наставляю
Писаньем мудреца и простеца,
За что и заслужил любовь Отца
Небесного: прочтя, не оставляю,
Мол, я уже читал её. Вставляю
Охотно в речь для красного словца
Слова её с открытостью лица,
Хотя порой себя и заставляю
Читать её длинноты. Представляю,
Как раздражают оные глупца!
Но, терпеливо всё и до конца
Дочитывая, Бога умиляю!

И наше есть достоинство. Оно
Выше небес не превознесено.
Нет на планете нашего народа
Древнее, о чём знаем мы давно,
Но первенство ведь есть иного рода
Наукой чем смирённая природа,
В поэзии наследство нам дано
И в гениях у нас нет недорода.
Богатство нами приобретено
На небе, а не бренно и земно,
Но опыт византийского юрода –
Научный факт, а дивен всё равно:
Плутона обманул Сизиф хитро, да?
Стикс переплыл я вплавь, не зная брода…

Насильственно английский вы везде,
Хотя он и ущербен, насадили,
Лишь Мира одного не убедили,
Что без него не пустят в рай вас-де.
Вообще не нужен Утренней Звезде
Язык Содома. Зря только вредили.
Но пытками меня не победили,
Нет, я не удавился на гвозде!
Виновны в разорённом вы гнезде
Поэта, ив психушку посадили
Пророка извращенцы. Оградили
От общества, а всё не при узде
Строптивый русский! Плуг по борозде
Оценят – Исполина разбудили!


Поступок Сатаны – уступит он,
Завет Мой исполняя: не судиться,
Красив, и кто Меня не постиыдится,
И есть Давидов сын. – Хороший тон
В крови у него! Женщин тихий стон:
«Вот это родословие…» Гордится
Им мало Соломон: «На что годится?»
В панике Лондон. В шоке Вашингтон.
Так вот кого они себе подобным
Пытались сделать, с видом бесстыдобным
И то отняв, и это у него.
Как быть-то теперь с фактом неудобным,
Что семя человека счесть съедобным
Склоняли геи Чёрта самого?

Напутствуя в путь к небу тех, кто свят,
Не убивайтесь, плача и стеная,
Дух истины им, а не слёз стена я,
Но добрые дела их оживят.
Умерших же дела злые мертвят.
Кем станут они, дудка костяная
Решает, ибо доля есть иная,
А вновь людьми стать пусть не норовят,
Как я, хоть горько рты они кривят,
Не веря, только правда тростяная
Колеблемая Духом, перстяная
Есть, сажею кропят, словно кровят,
Чтецы когда, чем древнее новят,
И грамота их не берестяная!


Прав мой отец, что всякое добро
Отомщено должно быть. Мы в эпоху
Свободы живём. Вторит здесь ах оху
По притче: бес в ребро, в браду – сребро.
Их бог – их чрево, сытое нутро.
Что к тяжкому добавить можно вздоху?
Вознаграждает Бог за зло пройдоху,
А честного, словно отброс в ведро
Швыряет на дно общества, старо
Что, впрочем – разве Иов чем-то плох у
Господа Бога? Но к переполоху
Переполох – и где всё то добро,
Что нажито трудом? Язвит остро:
«Не малую преследуешь ли кроху?»

Отец  мой ещё раз, говоря:
«Вакса чернит для пользы, ну а злыдень –
Для удовлетворения». Узлы день
Гордиевы свои-де, сын мой, зря
Не смытые водой, ибо, их зря,
Невольно вспоминаешь, что есть злый день,
Когда найдёт внезапно на нас лыдень,
И вымрем мы, как мамонты, творя
Узлы такие. Папа воспитал,
Однако, меня с мамой не злодеем…
Когда я понял – он был иудеем,
Но… тайным, то отнюдь не возроптал –
Возликовал! Я к мушкам-дрозефилам
Не отнесён, но вырос юдофилом!

Послушайте, богатые, эй, вы!
Рыдайте, плачьте о грядущих бедах,
Богатство ваше сгнило, на обедах
Пока сидели вы среди жратвы,
А злато изоржавело. Мертвы
Центурионы ваши, о победах
Вам новых возвещавшие… В межпедах
Их пакля загорелась из дратвы!
Сокровище собрали вы себе
На дни для вас последние – плоть вашу
Пожрёт оно, как нищий – простоквашу!
И неизбежен крах в вашей судьбе.
Свидетельствует против вас богатство.
Увы! Протестантизм есть ренегатство.


В Армении Содом народом всем
Соединить хотели с христианством,
И Бог армян оставил насовсем,
Негоже путать веру с прустианством.
Христос, дескать, страдал, но несовсем,
Когда был тростью бит иродианством,
И кал они зовут «землёй Гесем»,
А воздержанье – «диким индианством».
Они хотели всем народом смрад
Соделать нормой жизни. Всем народом
И оказались, как один, вне врат.
Да выродятся вскоре род за родом.
А Ереван снесёт сейсмоволна.
Кань в Лету, араратская страна!

Господь страдал, мол, но Бог и усладу,
Когда над ним ругались, испытал,
Причём такую, что с ней нету сладу,
Пытал бы себя ею да пытал!
И кто проведал путь к живому кладу,
Христианином через то уж стал,
Что муку разделил с Христом… К укладу
Древнейшей церкви, хульник, что пристал?
Не мука то, а чашка шоколаду!
Найдётся ль хоть один, кто бы устал
Себя ею казнить? Не зря в Элладу
Сперва пришло ученье… Член не встал?
Брат! Дай мне влить в уста сию прохладу,
Ты на святом кресте меня застал…

Ни одного великого, Армения,
Ты не дала поэта. Мрачен вид
Страны, что от великого надмения
Сказала: «Низведён твой род, Давид!»
Не лишена, однако, ты умения
В сети детей улавливать. Гневит
Давно народ твой Бога. В час затмения
Светила  Господь камни окровит.
Ты думала, болезнью бессемения
Хворать будет и Божий ясновид?
Нет, но иносказанье охромения
Поймёт тот, плен чей будет ледовит.
А ты за то кань в бездну безвремения.
Смертельно стих поэта ядовит.

Не проиграл, а выиграл я процесс,
Который оттого и назван странным,
Что он пошёл со словом полубранным
В устах того, кто гноен как абцесс.
Все как бы не заметили экцесс –
Умом блестнул правитель многогранным
И перл изрёк в обкладе филигранном –
Как мил генсек ЦК КПСС!
Мальчишка из дивизии СС –
Вот кто для вас я, пидары. В избранном
Есть образе, для прочих всех возбранном,
Энергия – нет слова даже в СЭС!
Я ж выберу любую из принцесс,
Как яство, что на плате самобранном!

Аплодисменты и рукоплесканья
Сжирают уйму времени, а мне
Работается в собственной стране –
Ну и спасибо! Что толпы ласканья?
Да и не их исполнен я исканья.
Я слишком горд для шумной славы. Не
Оказывайте мне её. Вполне
Хватает же публичности. Не ткань я,
Рассматривать меня чтоб как узор.
Выставили поэта на позор,
Грех юности его сделав публичным?
Лютей нет славы! Хватит её мне,
До конца жизни, сыт ею вполне –
Украв оргазм, мальчишка взят с поличным!

Я – представитель Автора в его
Рассказе о Адаме и о Еве.
Виновна хоть коза в ветвеобъеве,
Но мы щадим живое существо.
Ведь молоко берём мы у него!
В этом высококалорийном съеве –
Всё разнолистье осени… Двоеве!
Всё меньше ты молочно отчего?
Козе по кайфу листьев торжество.
Любимой теплокровной обоеве
Давал бы, доброй кормоусвоеве,
Я изо всех бы листьев кружево…
Опять проделку сердца моего
Я подношу одной яблокосъеве!

Погибели я рок. Мне на неё
Легко обрекать целые народы.
Сначала уменьшаются в них роды ,
Поскольку немочь бледная своё
Берёт, затем по кладбищам рачьё
Ползёт. Ты мнил: «Я властелин природы!»
Лишь худшее осталось от породы…
Кому вас жалко, быдло? В ад, бычьё!
И вот, шумя, наследье не моё
Идёт в тартарары, где сковороды.
Ад – ресторан, моральные уроды,
Где вспорото утробище твоё,
А ты ещё живой, но поварьё
Безжалостно… Пошёл на бутерброды!

Пришельцу бестиарий звёздный ваш
Знаком был, дагестанцу как лаваш,
Ну а скопленья звёзд в Пути он Млечном
Звал видами различных простокваш:
«Кефир», «Ряженка», «Йогурт»… В крынкоглечном
Сне млечь, что при обхвате полноплечном
Вглубь чрева исторгается, чуваш,
Не кваси –  в косяке радость подлечном!
Так что пришельцу звёздный каталог
Знаком был до показа, некролог
Как автору. Стиль: надпись на могиле.
Кладбищенский нелапидарный слог
С ласкательными суффиксами, или
Трагический, как драмы эпилог…

Помпезная и пошлая одна
Есть на земле исполненная спеси
Держава… Нет, вы выпьете до дна
Всю эту желчь и уксус тёти Песи!
Вот, Курченко Надежде жизнь дана
Была для счастья – пулю стюардессе
Всадил подонок… Подлость воздана –
Горят два небоскрёба не в Одессе!
Так значит искусил вас Сатана,
Что дали вы гражданство этой… взвеси?
ООН столицей будет Астана!
Не строилось ещё красивей веси…
Но цент твоему доллару цена.
Понравься ка надменному повесе!


Бесплодный медный змей был вознесён
И сделался полезен от укусов,
Но змеев плотяных, без чьих искусов
Адам был бы не изгнан, а спасён…
Но разве в рай не был бы привнесён
Тогда изъян? Ведь, склонный до надкусов,
Какой ребёнок избежал тех кусов?
Пошёл весь в свинобатьку поросён!
В мгновенье ока город был снесён.
Хозяйничали зря, что ль, у индусов
Хвалители своих лондонобусов,
Да только в Книгу жизни не внесён
Лондона житель в эру землетрусов
Искусственных. Рассыплется весь он.

«Клир! Целибат напрасен не бывает,
Только всего ценнее не сам он,
А то, что дверце тайное скрывает
В нашем уме, – учил их Соломон, –
И ключик золотой лишь открывает
Дверце сие. Устройте себе шмон!
Улыбку, коли бороду сбривает,
А не гримасу «выжатый лимон»
Кажет в тюрьме лишь тот, срок отбывает
Кто по навету, как неугомон,
Который, уча вере, с ног сбивает
Подосланного знамо кем, Мамон!
Но ведь же не до смерти убивает…
Верни за то мне мой Ваал-Гамон!»

Как будто Будда кат, баб кабака
Катующий до смерти, убивая!
Америка от страха чуть живая:
Гигантский Робин-Бобин съел быка
В один присест и хочет ей бока
Намять теперь… Вновь сводка биржевая
Не радует Доу-Джонсом, убывая,
Но кат в нирване, пьян без чубука,
Как Стенька Разин, пляшет трепака
С трактирной девкой, то ли зло срывая,
То ли в постель плясунью зазывая,
А под конец дошло до гопака –
Вот свистопляска! Жив плясун пока…
Язык Вора, как рана ножевая!

Жестокость? А Гаити – это что?
Признание любви богатых к бедным?
Содом хотел войти с маршем победным,
Потерь не понеся, в страну,  но кто
Мог бы подумать, что злодейство то
Написано на лбу его? Злобедным
Сделался войска ввод с пайком обедным
Для выживших, озлобленных зато.
Какие города, что ли, сказать
Обречены на снос? – Лондон с Нью-Йорком
И Вашингтоном. Время наказать
Кощунника, к хожденью по майоркам
Обрекшего Вадима. Зря в дурдом
Ты посадить велел его, Содом!


Гаити – недоприсоединённый
Америки штат, но сперва его
От населенья нищего сего
Очистить надо – вот он, грех вменённый
Всей нации! Народ, не обеднённый
Ничем, кроме стыда, ты своего
Позора теперь жертва – отчего
Так зол ты? Мал народ, тобой казнённый…
Неужто Соломоном обвинённый
И после обличенья моего
Несчастного соседа твоего
Добьёшь теперь чумой, неизвинённый
За сейсмоатом, тайноприменённый?
Виновны все вы, все до одного!

Литературе в жертву принесли
Вы город Порт-о-Пренс, в нём обнаружив
Фразу Христа. Забившийся в нору жив
Был 28 дней – случайно ли
Такое совпадение? Нашли
Голодаря! Скажу, обезоружив:
И я такой же срок за узор кружев
Из бисера провёл в сердце земли.
Бедняге воду Ангел приносил,
А пищи не давали – это ль чудо?
Нет, способ докричаться. – Лишён сил
Был голодарь. Опять рифмы причуда:
«Вот с Сыном Человеческим что вы
Соделали, раздатели жратвы!»

Рабовладельцы новые они,
Только уже с размахом планетарным.
И давят всех террором монетарным –
Строй социальный ради них смени!
Что ж, здесь вы господа, но грядут дни,
Когда законом не овцеотарным –
Кармическим, тем самым – суперстарным
Вы будете судимы. И не мни,
Америка, что в договор ты с Богом
Вошла. Это о мне ли, бессапогом,
Печёшься ты, чтоб выдали меня
Тебе  на лобызанье? Договором
Себя я не связал с тобой, но вором
Быть предпочёл, ласк пылких  не ценя.


Утешитель прошёл, цел-невредим,
Огонь и воду. Медные лишь трубы
Пройти осталось. Лести ласки грубы,
Мятеж же Стеньки непредупредим.
Бунт в этике поднимешь ты, Вадим.
Валить как кедры знают лесорубы…
Гиганты с треском падают. К добру бы.
Тот неподсуден, Духом кто водим.
С тобою на престоле мы сидим
Великом белом. «Красную икру бы
Под коньячок…» - Молчать! Ешь, вон, отрубы
Колючки ржавой, пей, что подадим.
Зато потом на свадьбе погудим.
Атомоходу сняться льдов прорубы…

Поэту умереть от одиночества
В провинции назначил третий Рим,
Да «Викторович» у поэта отчество,
Как злом его мы отблагодарим
За честное отечеству сыночество!
Да, это он тот самый пилигрим,
Отвергший кенобитное иночество
Анахорет, чей с ног прах всеми зрим.
И я умру, и тот поэт в провинции
Умрёт один в танталовом аду.
Печальна сказка о прекрасном принце и
На свадьбу звать не надо тамаду,
Раз к лучшему ничто не изменяется…
Земное Царство Бога отменяется.

Ведёт калитка в тот маленький двор,
Куда поэт прокрался, словно вор
Перед рассветом, чтоб никто не видел,
А то, что он лил слёзы – оговор.
Бомонд поэта так возненавидел
За то, что он творить их на крови дел
Не стал, что отобрал, на зло провор,
Квартирку у меня – Верлен предвидел,
И Сатана к армянам стал сувор.
Ты скажешь: над народом приговор.
Но если он мечтательно сновидел,
Какой с ними возможен разговор?
Вот Поль Верлен как зорко ясновидел!
Смертельно на армян Дан взъядовидел…


Из первого мы происходим мира,
Который ещё назван допотопным,
Древней он, чем пещера Альтамира
С её кострищем в центре чернотопным
И с каменным столпом вместо кумира,
С шаманом, тут прихлопным, там притопным…
А мы уже прознали имя Мира
И светочем владели воскотопным.
Попробуй, переходную найди кость
От антропоида до человека,
Гниющий Запад, вновь отпавший в дикость,
Ты не мудрее мамонтоловека!
А мы уже слова одели в буквы,
И бортничество есть соскрёб чубуквы.


Да рабство то, что ты зовёшь свободой!
Зачем свобода спице безободой?
Она уже не спица, а штырёк.
Тебя я не воспел, как твой раб, одой
И ты меня обрызгал, как хорёк,
Народ поганый, мерзостный зверёк.
За то, что с агнчьей я рождён избодой,
Антихристом Денницу ты нарёк.
Оргазмонаркомания есть рабство,
Ты слышишь, вавилонское сатрапство
Содомского хозяина? И босс
Твой любит пола накарачнокрапство.
За кость служил хозяину барбос…
Свободен – я! Хоть голоден и бос.

Безнравственность свободой ты зовёшь,
Имморализм ты правом называешь.
От скуки зол, глобально ты зеваешь
И мировым гауляйтером слывёшь,
Англо-американец! Зря живёшь,
А поступать красиво забываешь,
Поэтому любимым не бываешь,
Но как «Титаник» по волнам плывёшь.
Самый большой кусок себе урвёшь
Ты как всегда – и мрачно завываешь,
С младенчества вкус к сперме прививаешь
Ты детям своим, и как зверь ревёшь,
Кончая в рот им. Бомбу ты взорвёшь.
Ты пакостишь и злобы не скрываешь.

Смотрите теперь в имя той страны,
В названье чьём «Г» букву обнаружил
Поэт, хоть не как птица на ветру жил
За то он, что дела его честны.
Не взял он на себя чужой вины
За общий грех, мышцу когда упружил,
Но как Израиль не ел разве к добру жил
Для тех он, кто в сем зле обличены?
«Недосоединённый штат», когда
В родительный падеж он попадает,
Имеет букву «Г», что да, то да.
Теперь – читайте. В сердце попадает
Как выстрел обвинение чтеца…
С потерею, Содом, тебя лица!

Как жила с кровью есть ещё какая?
Но чадья слепоты иносказанья
Не поняли, а тьма – вид наказанья.
Впрочем, и это – суета мирская…
Как раковина гулкая, морская
Шумит она: «Нет Бого-доказанья,
А значит всё позволено!» Казань я
Назвал так, иглой перлы протыкая,
Там и стоит, жемчужная такая…
Но разве не есть жилу приказанья
Имеют смысл? – «Услуги оказанья
Друг другу это вид!» – Через века я
Слышу их вопль, в пороке упрекая,
Знать, мало им в ад перстоуказанья…

«В ад им!» – Вчитайся в имя моё, каста
Оказывающих сию услугу.
То-то, гляжу, ты бивнями клыкаста,
А почва, что в тебе, подстать и плугу!
Живёшь ты век… Хоть мало кто пока сто
Годов осилил,  босиком по лугу
За овцами ходя – плоть-то попкаста,
Брюхаста – съела всю поди белугу
Ревущую? Да вот о ней и сказ-то!
Опять иносказание… Теплугу
Разве сию не ел ты, что бокаста –
Сплошная шея! Не ответил: «Угу!»
Кто б Соломону? – Девочка очкаста!
Я б девственность тебе вменил в заслугу…

Екклесиаст воскликнул: «Неужели
Нет девы на Руси, ждущей меня?
Мы сделались бы с ней сюжетом Гжели
И Палеха, красоты их ценя!
Но знаю я: крест девства не тяжелее
Того, что нёс Господь, злых не кляня,
Только мечтал комар не о стриже ли?
А девственниц, увы, день ото дня
Становится всё меньше…Принц прекрасный
По возрасту себе искал одну,
Да не нашёл, но это труд напрасный.
Чужую ли опять обнять жену?
Никто не верит в бабушкины сказки –
То бишь: о девстве Павловы наказки…»

Вор! На воровку – Юлю Тимошенко.
Жена чужая тем и хороша,
Что знает как. И родственна душа
Твоей, тать, и немножко монашенка…
От зависти Евгений Евтушенко
Кончит собой, прерывисто дыша,
А ты и станом юн и, не спеша,
Строгать моркву умеешь тонкошенко!
Работу кулинарную твою
Оценит, впрочем, не она одна ту –
Призри и на Литвинову Ренату!
Я же тебе волчарой подпою.
А девству ты уже имел однажды –
Не подойдёт ли вновь тебе  онажды?

Екклесиаст искал и не нашёл
Терезу де Хесус, во сне перст Божий
Увидевшею – и зачем Небожий
Только на землю молнией сошёл?  (Лк: 18,10; Мф: 24,28)
Её бы Мира нищенский кошёл
Не отпугнул, но верною рабожей
Она б ему служила, труп чтоб ожий
К другой от неё точно не ушёл!
Господь сказал: «Я видел Сатану,
Спадшего с неба молнией.» – И тут же:
«Где труп, там и орлы». Неможно туже
Связать две разных мысли как одну!
Я – Сатана в личине Соломона
Иль Соломон в чине Аполлиона?

Зигзаг расставил небо пополам
И Сатана ниспал с него на землю,
Как поздний дождь под благостную гремлю,
Дав повод загудеть колоколам.
А вы думали, труп предан орлам?
Пред Врубелем встав, взорами объемлю
Двух Демонов… Дарю, а не отъемлю
Свои здесь отраженья зеркалам.
Ну вот я и пришёл, антиреклам
Великий мастер. Тени сперва внемлю,
И если слышу: «Ел и не во сне  млю!»,
В законе клевещу – мне пополам!
Я не привязан ни к каким делам
И, грезя, посещаю свою дремлю.

«Раб Мой Давид пасти будет овец»,
– Сказал через пророка Бог Отец, –
«Меж тучною и тощею овцою
Сам рассужу. Вражде придёт конец.
Толкать не будут слабых с наглецою
И боком и плечом, и с пошлецою
Козлом баран не выблеет: «Просте-е-ец,
Бодай сильней, что смотришь с добрецою?»
Овец будет пасти Мой раб Давид.
Ягняточек пускай не норовит
Толкать овен  и злой, и разжиревший,
Такого истреблю, да не гневит
Всё стадо он, приличия презревший,
Поставлю его овцам всем на вид!»

И голуби есть глупые, и овны,
Которые паслись и разжирели,
Так что они соделались виновны
В том, что моей не слушались свирели.
И мудрые козлы есть – не сановны,
Смотрели б на них очи да смотрели,
Ибо они Отцу блудосыновны,
Ну а на зов бегут по первой трели.
Так почему евреи не свиновны?
Что это они к свиньям подобрели?
Свиные мяса вкусом чуть иновны,
Чем человечьи. Шашлычком вас – грели?
Шановны людожоры и пановны.
Смотрите, как их лица подобрели.

Праведен ты, Господь, что так судил
Простого счастья Этике сей бедной
Не давшую Фемиду, безобедной
Не бывшую ни разу – насадил
Семя её не Рим ли? Досадил
Закон и мне со злобностью победной,
Но спас по паре тварь от водных бед Ной,
А гласа Соломон не надсадил,
Речь говоря в свою защиту, ибо
Ему не дали слова и вообще
Не пригласили в суд, дабы вотще
Себя не защищал. Ну что ж, спасибо!
Теперь Фемиду вашу буду я
Иметь, к даме симпатий не тая!

Невежественность в этике чревата
Коррупцией тотальной и застоем.
Что делать с пошатнувшимся устоем?
Риторика зато витиевата!
Буржуазия класс как виновата
В имморализме права. Удостоим
Её не похвалы: «Сегодня то ем,
А завтра это, вот и грязновата!»
В ушах у буржуа давно не вата –
Наушники с музоном! Непристоим
Сердцами, потом лечимся настоем
Женьшеня. Перспектива мрачновата –
Порвали парус… Смерть для вас трава та.
Не мы общенья с Богом недостоим.

Чернушничайте вы в вашем кино
И что ещё бездарней, чем оно?
И вся англосаксонская культура
Бездарна. Всё у вас развращено
Через язык: «Ого, мускулатура!» –
Вот стон его. Пышна литература,
Да славится в ней то, запрещено
Что Библией. Одна архитектура
На высоте – внизу вы, как пшено
Рассыпанное. «Всё разрешено,
Что не запрещено!» – Кричит скульптура,
Чьё мужа естество превращено.
Да это ж на меня карикатура!
Металл устал… Ржавеет арматура…

Нехорошо в пришествие Мессии
Богаче всех быть и кичиться тем,
Что у тебя  всё есть, чтобы затем
Повеситься от нонайглэдтусии,
Как те макаки-деревцетрусии,
Тошнит от чьих всё про погоду тем
Для щебета и фаллос чей тотем,
Что мерзки до идеосинкрасии.
Но нищета – богатство в судный день.
Что мне твоя нарядная одежда,
Пропала на бессмертие надежда
Когда твоя? Но рубище надень,
Да в пепел сядь. Спасёт ли, впрочем, пепел
Народ, что «Фак ми!» мерзостной толпе пел?

И что тебе, Америка, твои
Богатства, если ими жизни вечной
Ты ведь не купишь? Но мне тонкосвечной
Руси милее огоньки сии,
Чем все твои рекламные раи
Небедной жизни слишком человечной.
Отлична чем от статуи увечной
В музее ты? Пусты глаза так – чьи?
Или какая польза на весь мир
Прославиться,  зато непоправимо
Душе вред нанести, и в ней не мир,
А смута, что всё больше растравима
Неверием в спасение своё –
Что исцелит, болящую, её?

Нарисовался в зеркале из букв
Злокозненный насмешник над рабами
Господа Бога, соскребец чубукв
С дымных мехов – что кривишься губами?
Расцветок кимоно театра кабукв
Знаток пришёл и хокку, что с зубами,
Которые ломаются – бумбукв
Наелся пальмовидных, что гробами,
Когда созреют, пахнуть чуть-слегка,
И потому их мухи опыляют,
Которые коровам все века
Спать не дают? Хвостами да виляют!
А в жиже их коровьей – тьмы тем тьмух…
Ты ж спрашивал: «Зачем Бог создал мух?»

Я силился понять то, что увидел
В себе самом, когда слагал стихи:
Ведь я мокрушник, мастер на крови дел,
Как же они так тихи и сухи?
За что меня Бог не возненавидел,
А наградил – за смертные грехи?
А Он моё раскаянье предвидел,
Ну а мочить не грех вас, петухи!
Я силился понять то, что заметил
Внутри себя, когда стихи слагал,
А выяснилось, что Бог в шельму метил –
Я сам себе как Автор помогал,
Который персонажем в свою повесть
Сошёл, напомнить чтоб про честь и совесть.

Левиафан – отменная еда,
Но лишь для тех, кто ложью не печалит
Праворучь сердца, и в дурных всегда
Поступках не добро первоначалит.
Без пользы для себя, но для вреда
Кораблик в путешествие отчалит,
Хоть вдовы и встречают иногда
Воскресших моряков, да кровь ночь алит.
Сковал мороз простор корою льда,
Но для отмычки сейф, а не ключа лит,
А в нём лежит та рыжая беда,
Которая ворам плечо мочалит.
И начинаешь понимать тогда,
В какую гавань челн сейчас причалит…

Учтите, Сатана есть Иисуса
Тень лечащая и несёт лучи
Святые, с бороды его и с уса
Целебны даже волосы: лечи
Присутствием одним уже больного
Частица Чёрта! Что? Ничуть не стал
Чел здоровее? Знать, с деда иного
Подсунули мощу… Я бы устал
Всё время возлагать, целитель, руки
На страждущих – а сочинять когда
Поэзию? И нет такой поруки,
Что, прикоснувшись, раз и навсегда
Оздоровлю больного человека –
Я исцеляю душу, чада века!

В невежестве мы не поднаторели
И невозможно трупу жизнь вернуть,
Если, конечно, вы не посмотрели
Инсценировку, например, пырнуть
Мечом, а когда члены посерели,
Убрав труп, в тот же саван завернуть
Живого близнеца. Ну что, прозрели?
Лжечуда чирей надо сковырнуть!
Лишь в сказке всё возможно, даже это,
В мифе нет лжи, закон его таков.
Побьёте ли камнями вы поэта,
За то, что я сошёл не с облаков,
А был рождён как все? Смело шучу, да?
Но разве я лишаю бедных чуда?

Бедней, дети, не делает нас правда,
Но лишь обогащает нас не ложь.
У истинного чуда мало прав, да
Зато оно уж точно не подложь.
Без чёта бы была самоуправда,
Что вызывала споры одни сплошь,
Но рифма выступает как оправда,
Если в стихах отсутствует оплошь.
Учения, которое догматы
Сомненью подвергает: ясно что
Сначала был сонет, челоприматы,
А после – миф, с надеждою на то,
Что Истины дух тайну разгадает –
В капкан лжечуда Чёрт не попадает!

Железный жезл, скудельные сосуды,
Есть логика: сначала был сонет,
А уж потом, включая Интернет,
Все прочие лохани посуды.
Дошли ваши суды и пересуды,
Параши,  до Горшечника: «Ах, нет
У нас Творца! Есть только мрак темнеет
Чулана… Разве пысали в нас уды?»
Доколе, неразумные, роптать
Вы будете напрасно о создавшем
Вас, но, увы, доселе не продавшем?
Да знаете ли, что, разбив, втоптать
Он может в почву вас, смешав с тем прахом,
Глядите на который вы со страхом?

Безденежью жизнь учит не того,
Наказан кто от Бога, а немногих
Любимцев своих – знает для чего
Ум дан им среди сих очкобревногих!
Им некогда трудиться для сего
Взывающего чрева. Из двуногих
Беспёрых с плоским когтем одного
Афинянина вспомним: промежногь их
Он высмеял на площади, собрав
Хохочущих толпу, а когда кончил,
Изрёк: «Тук на костях я б не истончил,
Если бы мог, семь дней уже не жрав,
Насытить своё чрево, потирая
Вот так же и живот, греки, вчера я!»

Мне киник Диоген дороже всей
Платона Академии – он этик,
А не просодик или фонетик
Платоновой учёной свиты сей.
«Зачем Зевс передёргивать гусей
Нам дал возможность, рци, хирокинетик*?
А я тебе отвечу: Зевс – генетик.
Люб жёнам хочешь быть? – Семян не сей
Вне борозды, но выделяет запах
Особенный блюдущий себя муж,
Не видят чей притом ничьи глаза пах,
Кроме жены, да изредка, к тому ж.
Из жалости к ним я для осмеянья
Предал свой уд – не ради подаянья!

Смерть жизни не конец, ведь обезьяны
И те образ утраченный хранить
Умеют в цифре, но твои изъяны,
Макака, лучше уж похоронить
На вечные века! Ложносмеяны!
Нельзя лица позорней уронить,
Так возлюбив свободу… Самопьяны!
Я вас пришёл немножко устранить.
То, что умеет делать и макака,
Неужто трудно Богу? Рассуди,
Вопрос не задавая себе «как», а,
Боясь греха, пред господа ходи,
Вдруг Он оценит и твоё старанье?
И помни – есть из памяти стиранье.

И СМОТРИШЬ В НЕБО, И ГОРЯЧИЙ ВОЗДУХ

1
В бессмертии души сомнений нет:
Число львов трона Мира сатанеет
Воспроизводит. Вдруг сделалось стишье
Как бы на пол часа. Звёзд и планет
Сонм вписан весь в четырнадцатистишье,
Которое сокрыто в двучастишье,
Где слышен звон Иудиных монет,
Точней – в первом стихе: пачеспростишье
Четырнадцать содержит литер, чья
Перестановка порождает космос,
А невесомость есть как бы наркоз масс,
В ней ничего не весит плоть твоя,
Но человек ущербен и увечен,
А в Боге его образ  живой вечен.

Как долго я искал, не находя,
Ответы на те русские вопросы,
Которые немного погодя
Нашёл, и не все нации – отбросы.
Богато жить не смел народ мой, ждя
Мессию, чьё рождение, как росы,
Душе своей именьем не вредя,
Иные у него были запросы.
И лучше жить в язычестве, блюдя
Моральный кодекс как устав – матросы,
Чем в лютеранстве, по земле ходя
Как страусы, а не как альбатросы.
Стекло змеится каплями дождя…
И сладок дым запретной папиросы!

«Не бесконечно длиться будет ночь
Невежества, но небо прояснится,
И если, протушив, в траву чесночь
Добавить, то получится честница.
Вот чем святая кормится иночь,
Вот что есть дикий мёд! А «ведуница»
Прозвание куста… Вот же он – очь!» –
Ест поедом траву полей Денница,
И хоть бы хны! В дни древние есть хлеб
Обязан был лишь священноутробный
Первосвященник. Савл три дня был слеп
От этой пищи, щупал мрак загробный,
А вот Давид вкусил – и ничего!
Не ешьте без инструктора его…

Екклесиаст сказал: «Всё не вотще ль?
На нищего несмотрит молодуха,
А караим караем тьмой – шмыг в щуль…
Но тьма ему не мрак – прохолодуха!
Где место петуха – ан не в борще ль?
Что ты вздыхаешь: «Жизни нескладуха…»
А у кого складуха? – Во вращель!
И это – суета, томленье духа…
Екклесиаст ни разу не изрёк
Немудрое что-либо, всё со смыслом:
«Зачем, простак, ты деву не сберёг,
Ещё и занялся блудным промыслом?»
Томленье духа, сердца маята –
От глупости… И это – суета…

Прекрасный принц одеждою так прост,
Что обратить ею девиц вниманье
Никак нельзя на князя, ониманье
Есть, почему? Хотя и стать, и рост.
Князь не щегол, а скромный цветом дрозд.
Повадок птичьих им перениманье
Пошло на пользу, а в ночи сниманье
Шинели е грозит пыльных корост
Сметателю с зеркал, и в номерах
Любых себя князь чувствует как дома.
Глупы девицы. В петухов Содома
Влюбляются, не в принцев, а ветрах
Попутных прилетающих, но скоро
Летящих прочь, и нет горше укора…

Девицы не имеют никакого
Чутья, в кого влюбляться, лишены
Инстинкта, интуиции. Смешны
Их предпочтенья. Умника такого
Да проглядеть! Ведь  дело  пустяково –
Зазвать к себе ещё одни штаны,
Затем родить… Но в поисках мошны
Дурнеют девки. Страшно. Тупиково.
Не ищет, впрочем, ничего такого
Екклесиаст, ценитель тишины,
А женщины влюблённые страшны
Носящему обноски стариково.
Одет царь во Израиле босяково,
А ведь ниспал с небесной вышины…

Родили б двадцать лет тому назад
Мальчишку от поэта, не оставил
Вас бы Давидов род, но кто заставил
Не дать князю прижать к чреслам ваш зад,
Мадам? Походкой лёгок, не пузат
И в старости князь. Кто бы так уста вил?
Смотрите, как купца на ум наставил –
Провёл, можно сказать, его сквозь ад!
И в старости красив стал Соломон
Ещё больше чем в юности – награда,
А не отец ребёнка! То-то рада
Была бы та, в которую сам он
Влюблён был, а она «да» не сказала,
Но мило, деликатно отказала.

Прохлопала ты принца. Князь с тобой
В ребёнке твоём был бы, но на фото
Он лишь остался. Казнь без эшафота…
И ты бы могла стать моей судьбой.
Кто ж знал, что я явлюсь самим собой?
А что одет я был не комильфо, то
Не повод ещё это как Сафо-то
С Алкеем поступить со мной, дав бой.
Теперь ты скажешь: я с тобой жесток.
Так ведь и ты со мной была не нежной.
И от меня метёт пургою снежной –
Напрасно ты отвергла мой исток,
И в этом вся трагедия. Нет вида,
Девицы, у князей рода Давида!

На книги тратил я, не на ****ей
Те деньги, что добыть мне удавалось,
А женщина за так мне отдавалась.
Ни разу не купил как любодей
Я ласки женской. Мало средь людей
Романтиков таких – что  оставалось,
Когда не было книг, то пропивалось-
Прокуривалось. Суммой не владей –
Легче суму принять будет с тюрьмой,
От коих грех отказываться, если
Аристократ ты духа, а не в кресле
Сидящий буржуа, с самою тьмой
Вошедший в траст, а жизненного краха
Не избежавший, смертного раб страха.

Тот будет Буддой, Дубину кто место
Почётное уступит, хотя туп
Как переводчик дубин, что тот дуб,
Когда его пень курам плахи вместо.
Хорхе Луиса Борхеса замес-о
Крутой: деньги украл, так ко вреду б
Души употребил! Но пестик ступ
На них издал стихи, чудак, заместо
С любовницей утех: «Пусть любит так!
Ещё спасибо скажет, что поэта
Заполучила». Будда быть простак
На зло должен, но не добро ли это:
Деньги украв, умножить не грехи,
А Борхеса издать на них стихи?

Я кат кота? Я – Будда. А кто ток,
Когда кота я будто бы катую,
Включает? Скорбно взором испытую
С иконы тебя, запад – не восток!
Только теперь, насколько ты жесток,
Я понимаю. В тайну непростую
Проник ты мозга и свято-святую
Поднял завесу, севший на шесток.
Я книгу Карла Прибрама прочёл
«Языки мозга» и в какие зоны
Вы электроды с током, ловцы пчёл,
Мне подвели, я знаю, Робинзоны,
Сигналы посылающие – вдруг
Услышит Бог? Ведь Он же людям – Друг…

Я – логик, интуиции догадка,
Как, люди, убедительна? Итак,
Вы влезли в мозг искателю Итак –
Вам нужен был Антихрист… Фу! Как гадко.
Надо ж, какая насрана богатка.
А после вы избрали лозунг «так!»:
«Ката котів катує хай... – так так! –
Кат катів!» Соответствует угадка
Действительному положенью дел?
Так кто же он, мой мудрый добродел,
Не дядя Сэм ли, Ющенко сатрапом
Назначивший? Кто мозг мне прободел?
Их, приступил ко мне с каким нахрапом!
Я, отсидев в дурдоме, поседел.

Вот, Юля Тимошенко, угодила
В какую ты компанию худую.
Фортуна – шлюха… Просят, уходила
Чтоб поскорее, Мурку не худую.
Да, слава – это самка крокодила.
Я констатирую, не негодую:
Рептилия кому не навредила?
Не я её тобою нагодую,
Прославленная ты моя! Не надо
Мне, мудрому, её, она – наркотик!
Ах ты, мой белый и пушистый котик,
Чем мир, лучше гражданская война, да?
Постглориальный кризис… Сердце – вольно?
Отдайся мне теперь – будешь довольна!


Декодер кода дерева, в котором –
Бессмертие любого из плодов,
Вкуси лишь от него – всего трудов! –
Есть вера: жизнь увенчана повтором.
Родиться снова и опять простором
Дышать всей грудью, прожитых годов
Вкусить полынь и мёд, опять следов
Оставить на песке стезю… Кто вздором
Такую веру назовёт? Она
Доказано отныне Соломоном –
Вот же три круга! И на ум само нам
Сравнение приходим: вновь дана
Душе храмина тела будет – верьте!
Но выход есть из вечной круговерти…

Бог вам, продемонстрировав кругами
(Их Соломоновыми прозовут)
Явил, что тот, который пресловут,
Мир не одними возвещать ногами,
Козлиными притом, умеет. Лгами
Ветвистины лукавые слывут,
А правды в реке брёвнами плывут,
Которая с крутыми берегами.
Влекомое могучею рекой
Так дерево с подмытого обрыва
Возможно что найдёт ещё покой,
Ибо корней ведь не было обрыва,
И правда с ложью – ствол с ветвями! – вдруг
Ещё укоренятся? Здравствуй, друг!

Дерево правды без ветвей – бревно,
А ветви-то лукавы – посмотрите!
Вот, вы из брёвен избы мастерите,
Но ветви-то не мусор всё равно –
Дрова на зиму! Ада пещь зевно
Отворена им – вот вы где горите!
Столп правды без ветвей есть, говорите?
Известно это дерево давно!
Столп утвержденья истины ревно
Следит за тем, какие вы творите
Дела. Что одни добрые, не врите.
Дела суть ветви – снова я прав. Но
Ездра предрёк, что не полнокровно
Древо сие, но с Богом вы – хитрите…

Не бесполезно и самоубийство,
Если с собой убил ты и того,
Достоин жизни кто меньше всего.
Горе тебе, содомство и лесбийство!
Они сделали нормой кровопийство,
У них и людоедство бытово.
Я был на их пиру. Вот отчего
Столь исто моё к Господу вопийство.
Войну исламу объявил Содом.
Зачем взрываешь братьев ты по вере
Вместе с собой? Иль верится с трудом,
Что в форме США не люди – звери?
Без смысла, сын суетной суеты,
Единоверцев истребляешь ты!











































































ЕККЛЕСИАСТ

ОТ АВТОРА

Научиться перевыражать библейские тексты строгим рифмованным стихом – давняя мечта русских поэтов. Пример подал Михаил Ломоносов, перу которого принадлежит силлабо-тоническое переложение 81 псалма. Однако почин его так и не нашёл продолжателей. Известно, что Пушкин хотел переложить слогоударным стихом книгу Иова, но ранняя гибель помешала ему подступиться к этому грандиозному замыслу. После Пушкина ни один из поэтов не ставил себе подобной задачи. Вместе с тем в ХХ веке сложились предпосылки, обещающие сделать  выражение библейской мудрости рифмованным стихом самостоятельным жанром русской поэзии. Имеются в виду успехи в области теории и практики стихотворного перевода, сделанные в этот период. Процесс перевода стихов стихами сталкивается с теми же проблемами, что и при пересказе библейской прозы рифмованным стихом. Поэты-переводчики научились эти проблемы преодолевать. В поэтическом переводе существуют три основные операции: воссоздание (эквиваленция), перевыражение (субституция) и иновыражение (реконструкция). Эквиваленты передают доминантные образы оригинала максимально полно, субституты – частично, а реконструкты и вовсе являются переводческими «дописками», однако без этих добавлений перевод стихов стихами был бы невозможен. Если распространить данную методику на переложение библейской прозы рифмованным стихом, то мы, по сути, получим новый поэтический жанр. Проще продемонстрировать на конкретном примере, чем теоретизировать, что при этом происходит с отправным текстом. Всякий христианин обязан знать молитву «Отче наш», но так уж устроен ум стихотворца: всё, что в него закладывается как молитва, начинает восприниматься как отправной материал для поэтического творчества. Помимо сознательной воли я в один прекрасный день переложил Господню молитву восьмистишием и сам удивился результату:

Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твоё святое,
Да наступит царство Твоё благое
Здесь, на земле, дивное во чудесах!

Хлеб наш насущный дай нам сегодня вновь
И прости нам всякое согрешенье,
И не введи нас, Господи, в искушенье,
Но да пребудет с нами Твоя любовь!

После этого опыта я уже сознательно обращался к библейскому тексту как к объекту стихотворного  перевыражения. Существует, однако, ещё один метод переработки прозаического текста в стихотворение – в случае, когда он представляет собой не повествование, а афоризм. Короткое изречение, уложенное в строгий размер, задаёт тему. Цель поэта – развить её. Этот метод тоже имеет давнюю традицию в европейской поэзии. Самым знаменитым стихотворением, написанным на заданную тему, является, пожалуй, «Баллада о поэтическом состязании в Блуа» Франсуа Вийона, известное русскому читателю по переводу Ильи Эренбурга. Поводом к написанию баллады послужил афоризм: «От жажды умираю над фонтаном». Чаще отправное изречение стоит в начале стихотворения, но это не строгое правило. Нередко задающий тему афоризм нуждается в переработке, чтобы уложить его в размер. С этой целью он инверсируется, в нём допустимы синонимические замены, отсечения и добавления. Оба метода – в больше мере второй, чем первый – использованы мною в переложении книги притч Соломоновых и книги Екклесиаста в одноименной поэме. Идея написания такого произведения складывалась постепенно, по мере написания сначала небольшого цикла стихотворений, затем его разрастания за счёт всё новых и новых  добавлений, так что стала вырисовываться композиция, предопределившая группировку строф по сродным темам, а затем и сюжет. Каждая строфа представляет собой сонет, написанный пятистопным ямбом, что позволило соблюсти единство поэтической интонации, но сонеты имеют разную строфическую организацию, что дало возможность избежать монотонности.     Использованы все виды сонета, включая изобретённую мною рубаи-структуру. Сонет – сугубо европейская форма организации стихов в строфе, рубаи – восточная. Применив схему рифмовки: aаbа bbab aаbа bb (ba)  или: aаbа bbab ccdc dd (dc) мне удалось вопреки утверждению Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись», – органично вписать восточную интонацию в европейскую строфу. Число стихов в сонете – 14 – символично: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны» (3 Царств: 10, 18-20). Сонет – это словесный трон Соломонов! Написание сонета на заданную тему – скорее интеллектуальная игра, чем свободное творчество. Привлечь к этой игре как можно большее число читателей и поэтов – одна из моих целей.

Вадим Алексеев.

1

Хочешь прожить всё лето в шалаше
Один возле ручья,  мудрец строптивый?
Наслушаешься всласть, вещун нельстивый,
Воды плеск и шум ветра в камыше…
Не даст твой Бог терпеть голод душе
Изгнанника, но сгинет нечестивый,
В стяжании неправедном ретивый –
Кто вспомнит о надменном торгаше?
Вот притчи Соломона. Изложи
Их на свой выбор чередом и чётом,
Игрою мудрой всех заворожи
И принят будешь в городе с почётом,
Когда в него вернёшься к холодам.
Екклесиасту вдохновенье дам!

2
На улицах Премудрость возглашает,
На площадях свой голос возвышает,
В главных местах собраний говорит,
Глупцов, невежд и буйных вопрошает:
«Доколе безрассудный не смирит
Гордыни, что над разумом царит?
Ко мне вам обратиться что мешает?
Кого из вас мой дух животворит?
Звала я, только вы не отзывались,
Взывала, но вы там же оставались.
Смотрите, люди, вот я, не таюсь!
Но вы опять безумству предавались.
За то и я над вами посмеюсь
И зла вам пожелать не побоюсь».

3

Становится Премудрость на высотах
И в людных появляется местах:
«Вкусите, люди, мёд в пчелиных сотах,
Сладка для уха речь в моих устах!
Труд человека праведного – к жизни,
Успех же нечестивца – ко греху,
Не к вящей ли богат ты укоризне,
Купец земной, чьё имя на слуху?
Спасает прямодушных непорочность,
Лукавство же коварных губит их,
Испытывает Бог людей на прочность:
Избытком – грешных, бедностью – святых!
В день гнева на богатство нет надежды.
Разбогатеть мечтают лишь невежды!»

4

«Я простирала руку к подаянью
И не отвергла нищую суму.
Не приняли меня вы почему?
Не помогли мне и по настоянью.
За то и я подвергну осмеянью
Погибель вашу, с радостью приму
Известие о ней – не по уму
Вы приняли меня, по одеянью.
Когда беда, как вихрь, на вас придёт
И ужас, словно буря, принесётся,
Меня никто из звавших не найдёт,
Из зря меня искавших – не спасётся.
Премудрость от дверей своих гоня,
Не вы ли обесчестили меня?»

5
«Начало разуменья – страх Господень
И мудрость – у боящихся Его,
Вот только судный близится Его день,
И кто из вас избегнет дня сего?
Глупцов упорство и невежд беспечность
В день посещенья обернётся им
Паденьем в бездну. Длится оно вечность.
Её измерил кто умом своим?
Блажен снискавший мудрость, потому что
Её именье лучше серебра,
И золото отменное неужто
Приносит больше, чем она, добра?
Зачем меня невежды презирают?
Глупцы себе погибель избирают».

6
«За то, что ненавидящие знанье,
Избрав не страх Господень для себя,
Отверглись, обличений не любя,
Премудрости, назначив мне изгнанье,
И я их обреку на препинанье,
О камень искушения губя,
А если упадёт он на тебя,
То праха в прах, глупец, будет вминанье.
И пусть невежд упорство их убьёт
Равно глупцов беспечность их погубит,
Но чашу вина ярости кто пьёт,
Свою тот гибель мукой усугубит,
Спасения себе не заслужив.
Внимающий же мне пребудет жив!»

7
«Послушайте, что я скажу вам, люди,
Раз уж у вас есть в мудрости нужда:
Не лучше ль горка зелени на блюде,
Заколотый чем бык, а с ним – вражда?
Кто ищет мудрость, тот её находит
И любящих меня я возлюблю.
Стезями правды неимущий ходит,
Богатством же я грешников гублю!
Моё лучше учение примите,
Чем серебро, и знанье у меня
Чем золото отборное, возьмите,
Его превыше жемчуга ценя!
Сокровищницы здесь я наполняю
Лишь тем, кому богатство в грех вменяю».

8
«Господь имел меня пути начатком
До всех Своих созданий, искони,
Его ума легла я отпечатком
От сотворенья мира на все дни.
Я родилась до всех начал вселенной,
Когда ещё ни рая на земле,
Живыми существами населенной,
Ни солнца, ни луны в вечерней мгле,
Ни этой звёздной бездны Бог не создал,
А я уже художницей Его
Была, и вот, жуку в удел навоз дал
Творец не без совета моего.
Как этот жук, богач весьма полезен!» –
Губительницы сытых взор бесслезен.

9
Услышьте, не премудрость ли взывает,
Не разум ли возвысил голос свой?
Кому открылось, что Господь скрывает
Источник внутри нас воды живой?
Кто пьёт из него, горе забывает,
Не сетует с поникшей головой,
Пути, дескать, прямого не бывает,
Но есть один возврат на путь кривой.
Кто с плотскою усладой порывает,
Из череды выходит круговой,
Которую царь скорбно воспевает
Под ветра, прах взметающего, вой.
Знать дни свои уже он доживает,
О смерти размышляя не впервой…

10
Екклесиаст сказал, что ничего
Нет нового под солнцем и луною.
Прельщаться глупо мнимой новизною,
И очевидна правота его.
Сошло ль хоть что-то с круга своего?
Нет, но не стала новизны виною
Времён смена, и той же, не иною
Осталась жизнь. Устройство таково,
Что новизны в нём нет, мира сего,
Чьи все круги с возвратной кривизною.
Не удивлён в нём вещью ни одною
Екклесиаст и все до одного
Согласны мудрецы с ним, нет того,
Кто б спорил  с его мудростью земною.

11
Таков путь ветра: к югу он идёт
И переходит к северу, кружится,
Доколе путь возвратный не найдёт,
И на круги свои опять ложится.
И если что с кругов своих сойдёт,
Чей новый путь с путём своим смежится,
То на круги свои же попадёт –
Что так и будет, можно положиться.
Уже всё было и нет ничего,
Что бы опять, как встарь, не повторилось.
Душа твоя мятётся оттого,
Что с истиною этой не смирилась,
Искатель новизны, но нет её.
Одна тщета искание твоё.

12
«Что было, то и будет, что творилось,
То делается снова на земле,
И ничего – что бы ни говорилось –
Нет нового под солнцем. В том числе
И то, что есть, всего лишь повторилось.
Уже всё было, – с грустью на челе
Сказал Екклесиаст, добро смирилось
Со злом, сев плакать в пепле и золе,
А зло на пышном троне воцарилось
И царство его мрачное во мгле
Закатными лучами озарилось.
Во мраке страшно плыть на корабле
Неведомо куда… Тьме покорилось
Всё. Этот мир давно лежит во зле».

13
Не счесть таких вещей, что порождают
На свете суету, но знает кто
Для человека в жизни лучше что?
И вещи человека побеждают.
Порабощают – не освобождают.
И это суету плодит, и то,
И вот, ты раб вещей своих, зато
Они твоей гордыне угождают.
В дни суетные жизни на земле
Кто знает, благо что для человека?
Жизнь наша коротка, словно миг века,
И вот, печаль на старческом челе.
Не счесть таких вещей, что суетою
Чреваты и душевной пустотою.

14
Бывает то, о чём все говорят:
«Смотри, вот это новое», –  хоть было
Оно уже в минувшем, да забыло
Об этом человечество. Лишь ряд
Событий повторяющихся зрят
Глаза мои. Наставшее отбыло
В прошедшее и снова не убыло
Под солнцем суеты, чьи повторят
Опять себя все вещи и повтор их
Во времени – закон мира сего,
Вихревращенье вечное которых
На круговых стезях здесь не ново,
Ибо старо как мир, но повторилось
Вновь то, что новизною притворилось.

15
«Всё суета и суета сует, –
Сказал Екклесиаст. – Что пользы людям
Трудиться на земле, коль все там будем,
Куда не проникает солнца свет?
Проходит род, иной приходит род,
Ну а земля вовеки пребывает,
Хотя на ней отныне проживает
Совсем другой, чем прежде был, народ.
Восходит солнце, чтоб зайти опять,
И к месту, где оно восходит, снова
Вернуться, ибо нет пути иного
У солнца, не катящегося вспять,
А суета пребудет суетою.
Как справиться с сердечной маятою?»

16
По силам делай то, живёшь пока,
Обучена чему твоя рука,
Ибо в могиле нет ни размышленья,
Ни знанья, ни заботы… Смерть близка
И от неё не будет избавленья.
Кто знает: после тела оставленья
Возносится ли дух наш в облака,
А дух животных в землю, место тленья?
Итак, иди, с весельем пей вино
И с радостью ешь хлеб твой, коль дано
Тебе благоволение от Бога,
А если нет, то пусть к тебе оно
Скорей придёт, хотя ведёт дорога
Ко гробу в жизни этой всё равно.

17
Трудящемуся польза от того,
Над чем он утруждается, какая?
И это тоже суета мирская,
Кроме неё нет в мире ничего.
Зачем она, спросить бы у кого?
Вопросом этим поглощён пока я,
Дни мчатся, как мгновения мелькая…
Похоже, нет ответа на него.
Итак, мирскую видел я заботу,
Какую человеческим сынам
Дал Бог, чтоб упражняться в ней всем нам
И каждому свою иметь работу,
Но польза человеку от трудов
Какая после прожитых годов?

18
Собрал себе я много серебра
И золота, и ценностей в избытке,
Так что напрасно делались попытки
Счесть, сколько было у меня добра.
На редкостных орудиях игра
Слух услаждала, яства и напитки
Ласкали нёбо… Только видом пытки
Теперь мне обернулась та пора.
Что бы мои ни пожелали очи,
Не возбранял я сердцу ничего,
Лишь бы опять порадовать его,
Пока хотеть совсем не стало мочи,
Тогда взглянул я на свои дела,
И вот, всё суета, а жизнь прошла.

19
Екклесиаст сказал: «Вещи в труде,
Но человек всего не перескажет.
Слова кругам подобны на воде,
Но ухо ль себе в слушанье откажет?»
Ещё сказал Екклесиаст: «Нигде
Нет новизны под солнцем. Кто докажет
Обратное, тот будет не в стыде,
Но пусть он оку новое покажет.
Что было, то и будет на земле,
И делаться, что делалось от века.
Как, род людской, ты умудрён во зле
И прост в добре! Природа человека
Испорчена и каждый новый род
Хуже чем прежний. Не наоборот».

20
Чего б глаза мои ни пожелали,
Себе я не отказывал ни в чём.
Царю цена любая нипочём,
И вещь, мне недоступная, была ли?
Только, увы, поленья отпылали
И в сердце жизнь не бьёт уже ключом,
Нет радости быть мудрым богачом…
Волхвы ли порчу на меня наслали?
И оглянулся я на весь мой труд,
Которым я под солнцем потрудился,
И вот, всё суета! Хоть насладился
Я жизнью, но богатые умрут
В великой скорби – жаль им расставаться
С богатством, только некуда деваться.

21
Когда сгорает жертва в пламенах,
Я с грустью размышляю об отсталых
Не ведающих Бога племенах –
Всевышнему не жаль их, как вод талых…
Сказал о человеческих сынах
Я в сердце своём, чтобы испытал их
Господь в быстролетящих временах…
На склоне лет чем от волов усталых
Отличны мы? Но участь у скотов
И у людей одна: как умирают
Животные, так смертию карают
Лета и человеков – гроб готов.
И всё же те из них, кто знает Бога,
Надеются на жизнь, молясь убого.

22
И сердце моё предал я тому,
Чтоб испытать всё мудростью под небом,
Вещей познаньем, как насущным хлебом,
Я насыщался, пищу дав уму.
Исследовал я жизнь и смерть саму,
Бог дал мне знанье по моим потребам,
Вписать велел я в книгу буквоскребам
Открывшееся сердцу моему.
Занятье это трудное Творец
Сынам дал человеческим, не праздно
Чтоб прозябал на грядке ты гораздно,
Несорванный зелёный огурец!
Влетев, в другое вылетела ухо
Земная мудрость – вот томленье духа!

23
У мудрости над глупостью какое,
Ты спросишь, преимущество? – Тьму свет
Так превосходит – дам тебе ответ,
Чтоб на сей счёт ты пребывал в покое.
Как мог бы я сказать нечто другое?
На истину изрёк бы я навет.
Не глупым будь, но умным – вот совет!
И мудрость обретать – дело благое.
Вот, глупый спотыкается во тьме,
А мудрого глаза не в голове ли?
Но будь ты даже при большом уме,
Конец для всех один, и неужели
Избегнешь смерти ты, а не умрёшь?
Иную участь разве изберёшь?

24
Исследовал я мудростью устройство
Вселенной и испытывал я свойства
Вещей, только и это суета,
Но о земном напрасно беспокойство.
Влекла меня к себе и красота –
В ней отразилась неба высота!
Но лишь острее ощутил изгойство
Людей из рая – и сомкнул уста.
Исследовал людские я поступки.
Вот суета! Нельзя без злу уступки
Жить на земле, в чём сознаюсь и я,
Царь Соломон, и не без глаз потупки.
Не без изъянов жизнь была моя
И не нашёл я смысла бытия.

25
Если меня постигнет участь та же,
Что и глупца, то сделался к чему
Я очень мудрым? Он уйдёт во тьму,
Где жизни больше нет, и я туда же.
Как о глупце никто не вспомнит даже,
Так и о мудром. И зачем ему
Обширный ум? Отдать его кому?
Задаром предлагаю, без продажи.
От золотой нет пользы головы
И мудрого не будут помнить вечно,
А память человечества увечна,
Как каменная статуя, увы.
О, если бы я заново родился
И в том, что заблуждаюсь, убедился!

26
Екклесиаст сказал: «На круговерть
Свою всё то, что стало, возвратится,
А человека ожидает смерть.
Покойника лицо вдруг опростится…
Качнётся под ногой однажды твердь,
И что раб Божий умер, возвестится,
А ты сказать не можешь – в горле сперть –
Ни слова, но пора с собой проститься.
Я в Иерусалиме был царём
И над Израилем – в городе Давида,
Но день наступит, все мы вдруг умрём.
Нет в трупе ни величия, ни вида…
Претит мне на покойника смотреть.
Как это всё же страшно – умереть!»

27
Что было, то и будет, что творилось,
То делается вновь и ничего
Нет нового под солнцем. Вещество
Закону повторенья покорилось –
С возвратом на круги свои смирилось
И человеческое существо:
В прах прах же обратится. Нет того,
Кто жил бы вечно, что б ни говорилось.
Нет памяти о прошлом и о том,
Что есть, в грядущем памяти не будет,
И это человечество забудет,
И то – что толку спорить о пустом?
Так! Память о былом хрупка и бренна.
Забудут и меня, вздохну смиренно.

28
Что хорошо – кто знает? – во все дни
Для человека суетные эти,
Которые проводит он на свете
В трудах, терпя страдания одни?
Но тени преходящей мы сродни,
Настанет время – и отходим в нети,
Кто вспомнит о нас? – Разве только дети.
А если не осталось и родни?
Узнать как человеку, будет что
После него под солнцем? Забывает
Его земля. Иначе не бывает.
Не вспомнит о тебе на ней никто,
Екклесиаст. С печалью подытожи:
Когда умрёшь, тебя забудут тоже.

29
Нет памяти о прошлом и о том,
Что будет, вспоминать, увы, не станет
Никто из тех, кто жить будет потом –
Меж нами пропасть и над ней моста нет.
На месте мы для них уже пустом,
Никто из нас, как есть он, не предстанет
Потомкам нашим, грешником притом,
И для людей быть как бы перестанет.
Но не для Бога. В памяти Его
Добро творивший вечно пребывает,
А множившего зло Бог забывает –
Вот что есть ад, вот жутко отчего
Должно быть в этой жизни человеку,
Ответил бы я будущему веку.

30
Нет памяти о прежнем, но забвенье.
След на песке и ветра дуновенье.
Ему подобна память о былом,
Чей ветер – время. Каждое мгновенье,
Как след, о добром память и о злом
Стирается: сперва краёв излом,
И слепка, наконец, исчезновенье,
Впечатанного под прямым углом
В зыбучий прах. Нет памяти о прошлом.
Помнит о слепке, пылью запорошлом,
Лишь небо, и в грядущих временах
Нет памяти уже о настоящем,
Из множества мгновений состоящем.
Кто помнит о забытых утром снах?

31
Да и о том, что станет, вспомнит кто?
И это позабудется, и то,
И в памяти у тех, кто после будет,
Надолго не удержится ничто.
И если кто-то спящего разбудит
И он, проснувшись, сон свой не забудет,
То много ли запомнит он? Зато
Недолго в его памяти пребудет
Обрывок сна – вот сколько помним мы.
Обрывок сна, выхваченный из тьмы,
Вот всё, что помним мы о жизни прежней.
Какие-то виденья да шумы.
Ночной сумбур житейской кутерьмы.
Но есть ли что забвения безбрежней?

32
Хоть реки текут в море, но оно
Всё не переполняется водою,
Что стало бы великою бедою,
Однако суша – не морское дно.
Реки происхождение земно:
Рождённая вершиною седою,
Что высится над горною грядою,
Она стремится к морю всё равно.
В места свои, откуда текут реки,
Чтоб течь опять, они вернутся вновь –
Бог отвернётся от того навеки,
В ком иссякает к ближнему любовь.
Быть с Господом – великая награда.
Но ты, о моё сердце, кому радо?

33
Что человек имеет от труда
И от заботы сердца? – Беспокойство
И днём и ночью. У вещей есть свойство
В негодность приходить из-за вреда,
Который причиняет им всегда
Безжалостное время. Неустройство
Влечёт оно, как нищета – изгойство,
Остался кто ни с чем – тому беда!
Нет власти человека и в том благе,
Чтоб есть и пить и душу услаждать
Плодами от трудов, а смерти ждать
Он обречён, как дерево без влаги,
Но всё во власти Бога одного –
Кто может наслаждаться без Него?

34
Познал я, что нет лучше ничего
Для человека, как повеселиться,
Творя добро в дни юности его,
Прежде чем в вечном доме поселиться.
Живи не для себя лишь одного,
Но расточи, коль есть чем поделиться,
Имение твоё ради того,
Чтоб бедный за тебя мог помолиться
Господу Богу. И ещё познал
Я то, что Бог вовеки пребывает
И праведника он не забывает,
А грешника из памяти изгнал.
Бог воззовёт прошедшее из плена
Для жизни – не забвения и тлена.

35
«Всё, что под солнцем делается, можно
Исследовать умом земным неложно,
Но только это – суета сует», –
Сказал Екклесиаст, вздохнув итожно, –
И никакого смысла в жизни нет,
Во тьме напрасно возжигают свет,
А перед смертью на душе тревожно
И всё печальней жизнь на склоне лет».
То, что людьми под солнцем и луною
Творится, суетой назвал земною
Царь Соломон, ещё Екклесиаст
Признал: «Я тоже отягчён виною.
Был в жизни сей и я на зло горазд.
Теперь вот, маюсь совестью больною»

36
Предпринял я великие дела:
Построил себе домы и садами
Их окружил, владел я и стадами,
Мне по трудам земля и воздала.
Не зря со мною мудрость пребыла –
Быв озабочен многими трудами,
Вознаградил себя я их плодами
И слава ко мне громкая пришла.
И оглянулся я на все труды,
Моими совершённые руками,
И вот, напрасно всё, но с облаками
Сравню я их, лишёнными воды.
Нет от них пользы. Под ногами сухо…
И это суета, томленье духа!

37
Живые, они знают, что умрут,
А мёртвые уж ничего не знают.
Именье твоё быстро приберут
И ниву твою скоро дожинают.
Что было под замком, то отопрут
И ногу о порог не препинают,
Но, не трудясь, другой вошёл в твой труд,
А о тебе уже не вспоминают.
Нет чести тебе более вовек.
Твоя любовь, и ненависть, и ревность
Исчезли, больше ты не человек.
У солнца есть бессветность и безгревность –
Оно уже померкло для тебя,
Прейди, не ненавидя, не любя…

38
Лучше ходить в дом плача и скорбеть
О том, кто умер, нежели в дом пира –
И веселиться. Беды сего мира
Учись и ты, душа моя, терпеть.
Доброе имя –  масти дорогой
И лучше дня рождения день смерти,
А ликованья возгласы умерьте,
Но сокрушайтесь – вот совет другой.
Скорбь лучше смеха и печаль лица
Смягчает сердце, жёсткое вначале.
На склоне лет умей в лица печали,
Екклесиаст, смиренно ждать конца.
Когда во гроб всё ближе новоселье,
Какое может быть ещё веселье?

39
Чего б глаза мои ни пожелали,
Ни в чём я не отказывал им, но
Пресытился весельем я давно
И радость моя полною была ли?
Вот, к старости желанья отпылали,
А счастья я не видел всё равно,
Искал, но не нашёл я – в чём оно?
Соблазны лишь мне очи застилали.
И оглянулся я на все дела,
Которые своими я руками
Соделал в этой жизни, что прошла,
И вот, я занимался пустяками.
Томлюсь я духом: жизнь моя пуста,
Нет смысла в ней… И это – суета!

40
Не властен человек в своём добре,
Чтоб есть и пить и, душу услаждая,
На брачном расточать себя одре,
И жёнам, и девицам угождая.
Что счастье не в адамовом ребре,
Но в Божией руке, постиг тогда я,
Когда была уже в осеребре
Брада моя, а удаль молодая
Сошла на нет. Но радость Бог даёт
И знание, и мудрость добрым сердцем,
И лучше нищим быть, но боговерцем,
Чем богачом, который устаёт
От своего богатства, как от брюха.
И это суета, томленье духа!

41
Что пользы человеку от трудов,
Которыми трудился он под солнцем?
Уже не рад и золотым червонцам
Богач на склоне прожитых годов.
Ты был, дворцов владелец и садов,
Известнейшим в Израиле многожёнцем,
Став в конце жизни идолопоклонцем,
И вот, дождался Божиих судов.
Все вещи постигаются в труде,
Но человек всего не перескажет…
За мерзость Бог отступника накажет.
Былое, царь, веселье твоё – где?
Кадят в Израиле статуям Астарты…
Для жён уже и немощен, и стар ты.

42
В дни юности твоей повеселись
И сердце твоё радость да вкушает,
Пока ты молод – старость разрешает!
Избытком чувств твоих с ней поделись.
Только путей неправых удались,
На злое дело да не поспешает
Нога твоя и да не совершает
Его рука – греха сам не приблизь!
Ходи   путями сердца твоего
И веденью очей твоих, но помни,
Что есть от Бога суд – страшись его!
А о душе своей не высоко мни,
Будто за зло Бог ей   не отомстит,
Но грех и преступление простит.

43
Видел рабов я, на конях сидящих,
И видел я князей, пешком ходящих,
Словно рабы. Увидел много я
Вещей под солнцем, суету плодящих.
Устала от неё душа моя.
Опять вздохну, печали не тая,
Жён много у меня сынородящих,
Да не нашёл я смысла бытия.
Из дум жестоких и с ума сводящих,
Из размышлений, разум не щадящих
–  Вина, что нет у жизни смысла, чья? –
Оно – из самых душебередящих.
Неисцелимо, сердце, скорбь твоя.
Тоска порою жалит как змея.

44
И я возненавидел весь мой труд,
Которым я под небом потрудился,
Кому б он после смерти пригодился?
Разве его плоды с собой берут,
Чтоб ублажать себя, когда умрут?
Другой трудом твоим распорядился,
Войдя в него, и жизнью насладился,
А память о тебе лета сотрут.
Я обратился к сердцу моему,
Чтобы скорей трудов своих отречься –
И для кого добро должно беречься?
По смерти всё достанется кому?
Но сердце было немо, так и глухо.
И это суета, томленье духа!

45
Казалось бы, живя в земном раю,
Избыточествовал я многократно,
Но отчего же ничему не рад, но
К утехам я презренья не таю?
И я возненавидел жизнь мою,
Ибо она мне сделалась отвратна,
Бессмысленна и днями пустотратна,
Что я теперь со скорбью признаю.
И ублажил я мёртвых и давно
Умерших больше, чем ещё живущих,
Счастливыми, однако, не слывущих,
Хотя они и живы, всё равно.
Но их блаженней тот, кто не рождался –
Он на путях кривых не заблуждался!

46
Во дни благополучия вкушай
Земные блага – вон их сколько много!
А в дни несчастья размышляй – от Бога
Добро и зло. Греха не совершай
И сам себя надежды не лишай,
Творца виня в беде твоей, но строго
Суди свои дела, молясь убого,
И ропотом Его не искушай.
Бог то и это сделал для того,
Чтоб человек сказать нечто худое
Не мог в сердце своём против Него,
Но имя прославлял Его святое.
Зло как добро Бог знает потому,
Что непокорен человек Ему.

47
Себя Бог в человеке повторил,
Но люди любоделаньем прельстились,
Так что познаньем зла обогатились
И норов род людской не усмирил.
Одно лишь я нашёл, что сотворил
Бог человека правым, но пустились
Все в помыслы, ну вот и развратились,
И Бог к страданьям нас приговорил.
И стал человек смертным на земле,
Зная добро и зло и различая,
Что хорошо, что плохо, но во зле,
Однако, преуспел, души не чая
В негодном деле. Кто творит добро
И брата не продаст за серебро?

48
Дни человека – скорби, а труды –
Забота с беспокойством. От беды
Кто ограждён? Хотя бы не пропали
Стараний долгожданные плоды.
В чужие руки как бы не попали,
От ветра бы на землю не упали…
Хоть бы достало деревам воды…
Надо сказать, чтоб вновь их окопали.
Кроме заботы сердца своего
Под солнцем что трудящийся имеет?
В поте лица работать он умеет,
А радость убегает от него.
Кто ищущему к счастью путь укажет
И в чём оно, кто человеку скажет?

49
Всему и всем свой срок. Добрый и злой
Равно умрут и не случится чуда,
Чтоб целой ты, скудельная посуда,
Осталась и при крепости былой.
Над тлеющей шипящая золой,
Крепка ты лишь до времени, покуда
Не трескаешься. Это-то и худо.
Уж черепки твои объяты мглой,
Где будут истлевать, доколе с прахом
Их не смешает время навсегда,
И смерти ожидаем мы со страхом.
Коль за добро воздастся, то когда?
Тех разобьют, а эти сами треснут…
Так неужели мёртвые воскреснут?

50
Что пользы человеку от трудов,
Которыми под солнцем он трудился,
Когда он стар, и кто освободился
От бремени им прожитых годов?
Зачем тебе обилие плодов,
Когда ты сыт? Вот если б насладился
Голодный пищей! В срок свой пригодился
Домов владельцу, пастбищ и садов
Отцовский посох… Солнце вновь восходит
И снова к месту, где оно заходит,
Спешит. Жизнь человека коротка
И быстро на земле она проходит.
Не радует именье старика.
Одну печаль в богатстве он находит.

51
Тогда сказал я сердцу: «Испытаю
Дай я тебя весельем, насладись
Сполна добром, пока я не истаю
Свечой, и счастья, сердце, не стыдись!» –
Только теперь зачем я причитаю?
В том, что ты ошибалось, убедись,
Душа моя, тебе бы в птичью стаю,
А в скважину сырую не глядись.
С презреньем я сказал о смехе: «Глупость!»
И о веселье: «Что оно творит?»,
Но прежде чем в колодезьную мглу пасть,
«Прощай!» надежда сердцу говорит…
Увы, себя кто в юности обманет,
Тот в старости взор скорбью затуманит.

52
Не может человек постичь всех дел,
Творящихся под солнцем. Есть предел
Познанью и довольствоваться малым –
Вот мудреца единственный удел.
Однако я не радуюсь, что стал им.
Печально Соломоном быть усталым,
Всё мнится мне, что суть я проглядел,
Пока умом искательно внимал им,
Делам земным, под солнцем и луной
Творящимся. Тоска моя со мной
И никуда не делась. В многом знанье
Печали много и тому виной
Природа человека, чьё изгнанье
Из рая за него было ценой.

53
Вот что ещё я доброго нашёл
С приятным: есть и пить, и наслаждаться
Во всех своих трудах, и не нуждаться
В насущном хлебе. Также я пришёл
К мысли о том, что не тугой кошёл
Есть Божий дар. В обратном убеждаться –
Зло то же, для плода что – повреждаться
Червивостью. С ума не я сошёл!
Труды все человека ради рта,
Душа же всё насытится не может.
Богатство ей пресытиться поможет –
Опасная в достатке есть черта,
Переступив которую теряет
Тот разум, кто его мошне вверяет.

54
Всё испытал я мудростью своею,
Сказав: «Я буду мудрым». Не близка,
Однако, ко мне мудрость, далека
И глубока – кто обладает ею?
Увы, не стала вся она моею,
А та, что стала, так невелика,
Что ты, царь Соломон, за простака
Сойдёшь, если похвалишься твоею
Неглупостью. Итак, я изыскал,
Что мудрость есть и разум и подвергнул
Исследованью глупость, но отвергнул,
А не, приняв с любовью, обласкал
Её как неразумный. Кто б хвалился,
Что от греха  с блудницей удалился?

55
Чти Господа в дни юности, пока
Беспечнее живёшь ты мотылька,
Доколе не пришли к тебе лишенья
И сладость вдруг не сделалась горька.
Но будут у тебя надежд крушенья
И никакого в горе утешенья,
Доколе не вкусишь, как нелегка
В нужде жизнь, Соломон, за прегрешенья,
Которые тогда ты совершил:
И этим усладиться поспешил,
И тем, хоть причиняет оно вред, но
Излишеств сам себя ты не лишил.
То, что для остальных людей запретно,
Себе ты в прошлой жизни разрешил.

56
«Иметь при страхе Божием немного –
Не лучше ли, –  сказал Екклесиаст, –
«Чем при большом сокровище тревога?
Приложишь к сердцу как смоковный пласт?»
Кто сам свои грехи осудит строго,
А этот случай далеко не част,
Тот привлечёт к себе вниманье Бога
И Бог их искупить возможность даст.
Пойдёт ко дну корабль с пробитым днищем,
Если внутри его тяжёлый груз…
Бог повелел Екклесиасту нищим
Прожить ещё раз жизнь, коль он не трус:
Кончается опять в кадушке брашно…
Без средств к существованию жить страшно.

57
«Что было, то и будет на земле,
Что делалось, то делается снова,
От жизни ждать чего-нибудь иного
Немудро…» –  Догорел огонь в золе.
Чело в ладонях, локти на столе,
Екклесиаст уснул. Нет ни съестного
Запаса, ни запаса дровяного…
Как бедняку согреться в зимней мгле?
Но несравнимо нищего страданье
С пресыщенного мукой. Тот поел
И жизни рад, а этот… Надоел
Богатому весь мир. Тоской снеданье.
Царь Соломон богаче был, чем Крез,
И вот, для нищей жизни он воскрес.

58
Всему свой срок, и время, и устав
Под солнцем и луной: время рождаться
И время умирать, время нуждаться
И время всё иметь, имущим став.
Есть время насаждать и вырывать,
Любить и ненавидеть. Время пиру
И время есть посту, войне и миру.
Время смеяться, время горевать.
Есть время вопля, но и тишины.
Как рассказали прежние века мне,
Ещё время разбрасывать есть камни
И время собирать их для стены.
Есть время обнимать и уклоняться
От рук простёртых, но в лице меняться.

59
«Глазами видеть лучше, чем бродить
Душою и сомненье бередить,
Что тоже суета, томленье духа,
Способное лишь муку породить.
К кому ушла моя немолодуха
С двумя детьми? Кто станет – вот стыдуха!
Оралом борозду ту бороздить?
Неужто допекла так голодуха?»
У Соломона было много жён.
Блистательным гаремом окружён,
Познал на ложе он все наслажденья,
С которыми зов плоти сопряжён.
Пресытился богач до изможденья…
И вот, жены изменой поражён!

60
И обратился я, чтобы узнать,
Исследовать и изыскать бесстрастно,
Что мудро, подвизаясь не напрасно,
Что глупо, о чём горько вспоминать.
И мудреца ведь могут доконать
О смерти мысли. Знаешь же прекрасно,
Что омрачат лишь и на этот раз, но
Кто их, мух чёрных, вон умеет гнать?
Но горше смерти женщина. Вот сеть!
Не сердце, а силки, уста – оковы,
Блажен, кому она не строит ковы –
В тенетах бедной мошке не висеть!
Из тысячи нашёл себе я друга,
Но есть ли безупречная супруга?

61
Свой дом устроит мудрая жена,
А глупая своими же руками
Разрушит его. Больше не нужна
Она следящему за облаками…
А на душе такая тишина…
Глядел бы и глядел на них веками…
Была любовь, но где теперь она?
В ночь выйдя, застучала каблучками.
Глупый сейчас же выкажет свой гнев
И разума лишает исступленье,
Благоразумный скроет оскорбленье –
С тобою я расстался, поумнев.
Не бросил я в больнице мать родную,
И ты ушла. Тебя я не ревную.

62
Друзей богатство много прибавляет,
Бедняк же оставляется в беде
Единственным своим, а дружба –  где?
Нет помощи, и это подавляет.
Надеждою души не окрыляет.
Забудь о дружбе, если ты в нужде.
Чураются тебя теперь везде.
Вот только друг ли друга оставляет?
Если ты нищ, никто тебе не рад.
Нигде не принят, ты теперь вне врат.
Но чудеса случаются на свете –
Бывает друг привязанней, чем брат.
Всё виделось недавно в чёрном свете,
Но ты пришёл – забрезжило в просвете!

63
Лучше вдвоём, нежели одному.
Если один упал, другой ему,
Руку подав, встать на ноги поможет,
Но если друга нет, взывать к кому?
И если некто тяжко занеможет,
Но некому помочь, он изнеможет.
Ещё раз говорю: увы тому,
На друга кто надеяться не может!
Когда вдвоём лежат, то им тепло,
А одному согреться как? Вошло
В самую душу стужи дуновенье
И теплоту всю ветром унесло.
Так холодно, как в смертное мгновенье.
Что бы теперь от пагубы спасло?

64
Об одиноком вспомнит кто изгое,
Если он сляжет, чтобы не вставать?
Лучше вдвоём и зиму зимовать,
И пережить на пару время злое.
Если вдруг станет преодолевать
Кто-либо одного, выстоят двое
Против врага и скрученную втрое
Уже не так легко и нить порвать.
Будь другу другом – правило простое,
А без него и дружбе не бывать,
Блаженнее не брать, но отдавать,
Бессильно против дружбы зло мирское.
Негоже другу друга предавать.
Худое это дело и срамное.

65
Благотворящий нищему даёт
Творцу взаймы. Пускай душа поёт,
Когда ты совершаешь подаянье,
А не на свою щедрость восстаёт.
Итак, твори всегда благодеянье
В душевной простоте, а воздаянье
Не здесь будет – Бог долг Свой признаёт!
Нажив, раздать успей всё состоянье.
Кто затыкает уши свои, чтоб
Не слышать вопля нищего, сам будет
Вопить, но состраданья не пробудит –
Помог так поступающему кто б?
Но трепещи, о, бедного грабитель,
Найдёт тебя души твоей губитель!

66
Творца хулит теснящий бедняка
И тот, кто грабит нищего, злословит
Создателя его. За то уловит
Большую рыбу крепкая рука.
Ибо Господня мышца высока,
Суров Его для возлюбивших зло вид,
И кто из вас Ему воспрекословит?
Разве осудит рыба рыбака?
Не обижай, стяжатель жадный, нищих,
Не отнимай наделов и жилищ их,
Ибо услышит скоро Господь Бог
На небе вопль голодных и беспищих.
В груди твоей, знать, шерстяной клубок,
Хозяин жизни – вилы тебе в бок!

67
Нуждающемуся не откажи
В благодеянье, если сделать это
Легко руке твоей, а не скажи:
«Приди потом»,  и, если ты сын света,
То ближнему сам помощь предложи.
Так поступать в писанье нет запрета,
Однако же не верь лукавой лжи,
Будто сказал, что есть он кто-то где-то,
Притом весьма прославленный, так что
Его ученье сделалось всеобщим:
Мол, не напрасно мы на нищих ропщем,
Если не Бог их наказал, то кто?
Лишь развращает бедных подаянье.
Напрасно, стало быть, благодеянье.

68
Место суда под солнцем видел я,
И вот, там беззаконие. Судья
Берёт подарки и превратно судит,
Раз ты бедняк, то правда не твоя.
Богач же как паскудил, так паскудит.
Кто нечестивца к честности принудит?
Вновь бедняку нет от него житья.
Что было, то и есть, что есть, то будет.
Судья ответит за неправый суд
И деньги негодяя не спасут
В торжественный миг смерти, но однажды
Его во гробе тоже понесут.
Бывает смерть, как утоленье жажды,
Но нечестивый умирает дважды.

69
Когда увидишь ты, как притесняют
Того, кто беден, нагло, без стыда,
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся, ибо применяют
Законы те, кто их и сочиняют,
Легко чтоб было повернуть туда
Закон лукавый, выгодно куда,
Им же вину невинному вменяют.
Законы лишь богатых охраняют,
А беднякам от них одна беда.
Не удивляйся – было так всегда,
Кто неимущ, того и обвиняют.
Законом суд и правду изгоняют.
Решает всё неправедная мзда.

70
Не поспешает над злым делом суд
И грешник воздаянья не страшится,
Неужто оно всё же совершится
И богача подарки не спасут,
Которые судье преподнесут,
Чем исход дела да не предрешится
И суд от мзды неправой отрешится
И честность его все превознесут?
Пусть грешник хоть сто раз сделает зло
И закоснеет в нём, только я знаю,
Что тот лишь, в ком добро превозмогло,
Возлюблен будет Богом. Вспоминаю
Я делателя злого неспроста –
Прейдёт и он. И это – суета!

71
Не соревнуй тому, кто поступает
Насильственно. Из всех путей его
Не избери себе ни одного –
Мудрец через запрет не преступает.
Себя накажет тот, кто отступает
От истины, ища лишь своего,
А не во благо общества всего
Своё именье ближним уступает.
Однако мерзок ищущий во зле
Своим дурным поступкам оправданье:
Устроено так, дескать, мироздание…
Он не укоренится на земле,
Но не спасутся и его потомки
Если не примут нищенской катомки.

72
Богатого именье – крепкий город
В его воображении – увы!
Равно как то, что процветёт его род,
А не зачахнет, словно цвет травы.
Изнежен отпрыск и розгой не порот.
Кто выбьет дурь из юной головы?
Закладывает каждый день за ворот
Виновник о себе худой молвы.
Богатство есть высокая ограда
По мнению владельца его, но
Утехам райским вновь душа не рада,
Которые наскучили давно.
Неисцелимо к жизни отвращенье.
Вернее яда нет, чем пресыщенье.

73
Вновь обратился и увидел я
Под солнцем угнетения, какие
Творятся на земле – труды людские
Ради убогой пищи да жилья,
Но нет от угнетающих житья
Трудящимся за блага хоть такие,
Несовершенства оглядев мирские,
Ещё сильней душа грустит моя.
Утешителя нет у них. Просила
У Господа душа послать Его…
И вот, не изменилось ничего.
В руке же угнетающего – сила.
Но верил я: Утешитель придёт –
Господь на землю к нам Его сведёт.

74
Если увидишь бедных притесненье
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся этому – всегда
Так было. Произвола объясненье –
В неверии людей и в их сомненье,
Что за деянья злые ждёт их мзда
Посмертная, коль скоро не беда
Прижизненная – крах, болезнь, гоненье…
Возможно ли на сей счёт поумненье?
Кладя руку на сердце, скажу: да.
Произойдёт оно только тогда,
Когда пройдёт свободой опьяненье:
Раз Бога нет, то можно всё! Есть мненье,
Что Бог на землю сходит иногда.

75
Они, не сделав зла, уснуть не могут,
Бессонница их мучает, когда
Они упасть кому-то не помогут
И мрачно на душе у них тогда.
Злом лечатся они, коль занемогут,
И радость доставляет им всегда
Чужая боль – своей не превозмогут,
Не причинят коль зла хоть иногда,
Другому, и тогда они хиреют
От недостатка радости, стареют
Не по летам и жизнь их в тягость им.
Сперва от тучных яств они жиреют,
Затем они, пресытившись, звереют.
Зло возлюбивший не усовестим.

76
«Одно только нашёл я: сотворил
Бог человека правым, но пустились
Во многие все помыслы, прельстились
Тем, что запрещено», –  проговорил
Екклесиаст. Молчаньем предварил,
Вздохнув, он речь свою: «Усовестились
Не все, зато грехи так участились,
Что Бог источник веры претворил
В сомнение и муку водворил
Бог в душах человеческих. Простились
С надеждой люди, горько им отмстились
Свободы их, но сердце ты сварил
И съел, без веры живший. Озверил
Себя род сей – как нравы опростились!»

77
Где полны облака, там дождь идёт
И ниве за терпенье воздаётся,
Не тщетно колос влаги с неба ждёт,
Которая от Бога подаётся.
На юг или на север упадёт,
Там дерево лежать и остаётся,
Куда оно упало, жизнь пройдёт,
А дольше простоять не удаётся.
Кто наблюдает ветер, тот не сей,
И кто на небо смотрит, жать не будет.
Не ведаем премудрости мы всей –
Чем больше знаний хитрый ум добудет,
Тем больше и печали на земле.
Как преуспеет человек во зле!
 
78
И вот ещё какую видел я
Печаль под солнцем: город осаждённый
Царём великим, но не побеждённый,
Бедняк спас мудрый, но его в друзья
Не пригласили гордые князья
И город, от врага освобождённый,
Не вспомнил о нём. Сильно измождённый,
Он умер от несносного житья.
Да, мудрость лучше силы, но когда же
Её начнут ценить? Гонима даже
Она порой. Какая простота!
Где нищим мудрецом пренебрегают
И бедному в нужде не помогают,
Там быть беде. И это – суета!

79
«Безгрешному воздастся на земле,
Тем паче законевшему во зле…» –
О, Соломон! Твоими бы устами
Да мёд пить. Знать, ты был навеселе,
Когда…  нет, не вещал – пестрил цветами!
Изрёк реченье, как всплеснул перстами,
Ещё без той печали на челе…
Ах, как ты молод был тогда летами.
«Не приключится праведнику зла…» –
Увы! Тому примеров несть числа,
Когда безвинно праведник страдает,
А богача опять мошна спасла.
Посмеиваясь, он лишь наблюдает,
Как гонят отпущения козла.

80
«Язык лукавый попадёт в беду
И не найдёт добра коварный сердцем…» –
Слов этих правоты удостоверцем
Не стану я, царь нищий, ко стыду.
Как еллинский Тантал в своём аду,
Я сделался голодным страстотерпцем –
Приправил бы пустую полбу перцем,
Да не на что тогда купить еду…
«До сытости ест праведник, а грешник
Терпеть будет лишения…» – Увы!
Уже обобран нищими орешник.
Сварить ли вновь кашицу из травы?
Нет больше тыкв… Какое огорченье!
За что же я терплю сие мученье?

81
Повсюду очи Бога и везде
Глаза Господни – доброго и злого
Он видит ими. Спрячешься от Слова,
Читающего мысли твои – где?
Надолго не оставит Бог в беде
Попавшего в неё не удалого
В злом деле стихотворца пожилого,
Погрязшего в безвыходной нужде.
Хочу покинуть землю насовсем.
Я тоже ими вытолкан из жизни.
Лишь избранным чтецам в моей отчизне
Я нужен,  но пришёл я не ко всем.
Молюсь, чтобы скорее отлетела
Душа от исстрадавшегося тела.

82
«Преследует зло грешника, зато
Добром воздастся праведнику вскоре…» –
Вновь, Соломон, ты на себя в укоре –
Бывает, что страдает ни за что
И праведник. Виновен в этом кто?
Недостаёт смиренья непокоре,
А праведных испытывает горе.
Бог Сатане оставил дело то.
«У праведника полон дом сокровищ,
В прибытке же у грешного – разлад…» –
На самом продувном из всех ветровищ
Изрёк ты перл. И стар теперь и млад
Его услышат. Изреченье ложно.
Не всё моё ученье непреложно.

83
Случается под солнцем иногда,
Что нечестивый кары избегает,
А праведника горе постигает,
За горем вслед стучится в дверь беда.
Творящий зло наказан не всегда,
А кто щедр на добро, изнемогает
В нужде, никто ему не помогает…
Испытывает, добр ли ты, нужда.
И похвалил я от души веселье –
А потому что лучше его что
Под солнцем на земле? Но ждёт зато
В одну всех домовину новоселье,
Но все закончим жизненный мы путь.
Воздастся всем за всё когда-нибудь.

84
И обратился я и увидал,
Что часто не проворным удаётся
Успешный бег, не мудрым достаётся
Хлеб, но глупец опять не прогадал.
Ещё что я под солнцем наблюдал:
Победа не тому, кто храбро бьётся,
А трусу малодушному даётся
И праведника суд не оправдал.
Но время есть и случай для всех их.
Как рыба в сети пагубные входит
И гибель неизбежную находит,
Так жертвой человек времён лихих
Становится, входя без опасенья
В ловушку, из которой нет спасенья.

85
В дни жизни моей суетные я
Всего в ней насмотрелся. Воля чья,
Что праведника гибель постигает,
А нечестивый жив и жив, друзья?
Мой разум одного не постигает:
Преклонных лет неужто достигает
За то что ближним не давал житься
Злой человек? Врасплох ум застигает
Безвременная праведника смерть.
Но почему земная носит твердь
Того, кто явно не был сыном света?
Постичь жизни и смерти круговерть
Мне не дано. Хоть я знаток завета,
Вопрос этот оставлю без ответа.

86
Всего я насмотрелся в дни мои:
Сын света гибнет в праведности честной,
А нечестивый и во дни сии
Живёт, будучи личностью известной.
Кто, Господи, постиг пути Твои?
Мы думали, что более уместной
Была бы смерть того, поступки чьи
Не сковывались нравственностью тесной,
Но он живёт до старости, зато
Добро творивший рано умирает.
Постичь пути Господни может кто?
Однако смерть и скверных прибирает.
Как знать, быть может тот, кто мало жил
Смерть раннюю в награду заслужил?

87
Есть и такая суета земная:
Вдруг постигает праведника зло,
А нечестивцу снова повезло
И он себе живёт, беды не зная.
Ты скажешь – и того участь иная,
И этого в час смертный ждёт. Пришло
Время суда и грешника нашло
Возмездие, награда же честная –
Того, кто сердцем чист, но пострадать
Назначил человеку Бог, чтоб видеть,
Кто будет своих ближних ненавидеть,
А кто любить, чтоб по делам воздать
Тем и другим, хоть и не в этой жизни.
Блажен, кто на Творца не в укоризне!

88
При смехе сердце иногда болит
И радости концом печаль бывает.
Плохое память быстро забывает,
А доброе до самой смерти длит.
Жив будет тот, кто муку утолит
Добром и тот, чью душу согревает
Надежда, а не со свету сживает
Тоска, что Бог его не исцелит.
Пусть нечестивый с сердцем развращённым
Насытится от всех путей своих,
Да и умрёт безумцем непрощённым,
Ты ж избери, уверовав, не их.
В Господнем страхе – твёрдая надежда,
А Бога не боится лишь невежда.
 
89
Кто сердцем развращён, тот от путей
Насытится своих, как от сластей,
А добрый сердцем – от своих: оставит
Зато в наследство имя для детей
Тот, кого зло враг делать не заставит,
Но добрый ближних в честности наставит,
А злой умрёт от низменных страстей,
Из смерти в жизнь его Бог не восставит.
Развратный сердцем от путей своих
Насытится как сам избравший их,
А чистый сердцем тоже избирает
Свои пути. Был выбор у двоих.
Кто, не избрав добро, со злом играет,
Того оно безжалостно карает.

90
И видел я под солнцем: хоронили
Без скорби нечестивых – подошли
К святому месту, так и отошли.
Слезы о мертвеце не проронили.
Бесславными делами не они ли
Прославились? Но плача дни прошли,
И памяти о мёртвых не нашли,
Хотя они в гробах ещё не сгнили.
И это – суета! Не скоро суд
Над грешными поступками вершится,
Поэтому их делать не страшится
Злой человек. Но верю я: спасут
Тех, кто благоговеет перед Богом,
Дела их на суде святом и строгом.

91
И видел также я, что всякий труд,
Всякий успех в делах к вражде приводит
И только зависть в людях производит.
И это суета! Но все умрут.
Напрасно богача в пример берут,
Ибо возносит также как низводит
Богатство и на сердце грусть наводит,
Не радует – завистники всё врут.
И ублажил я мёртвых больше чем
Живых и тех, которые почили,
Больше  того,  кто здравствует. Зачем
Они существование влачили?
Но всех блаженней тот, кто не рождён.
От суеты лишь он освобождён.

92
Участь одна и доброму, и злому,
Нечистому и чистому. Всему
И всем одно. Ты спросишь – почему?
И сено вол молотит, и солому!
Не будь склонён к душевному надлому,
Беря ту перемётную суму
Или садясь как праведник в тюрьму –
Что сетовать по счастию былому?
Вот это-то и худо во всём том,
Что делается на земле под солнцем,
Что участь всем одна. Быв многожёнцем,
Ты рассуждал всё больше о пустом,
Екклесиаст, теперь же видишь вещи
Как они есть, и сны у тебя вещи.

93
Падению предшествует гордыня
И гибели надменность предлежит.
Какая непреступная твердыня
Величием своим не дорожит!
В мозгах у них – безумная взбредыня:
«Во зле мира сего виновен жид!»
Воняешь ты как трупная смердыня.
Главу тебе меч Божий размозжит.
Безбожному конец приходит веку,
А что потом? Разгадка уж близка…
Предположенья сердца – человеку,
От Господа – ответы языка.
Лучше смиряться духом с мудрецами,
Чем разделять добычу с гордецами.

94
Безумный! Не хвались грядущим днём.
Гордец, откуда знать тебе, что в нём?
Быть может то, на что ты уповаешь,
Сегодня будет пожрано огнём.
День завтрашний ты смело называешь
Днём славы, а  о смерти забываешь?
Ливанский кедр! Теперь ты станешь пнём.
Величье своё зря ты воспеваешь.
С прискорбием тебя мы помянём,
О высоте былой твоей вздохнём,
Дожить до завтра ты не успеваешь…
Да будет! С пониманием кивнём.
А то ты слабых со свету сживаешь.
От тени твоей щедрой отдохнём.

95
Бездонны сердца  помыслы, как воды,
Но муж разумный вычерпает их.
Что к старости все беды и невзгоды?
Вот, перед Богом кроток я и тих.
Он истребляет целые народы
И вспоминает мало кто о них –
Сперва завоевателей походы,
А после серп сжинает их самих…
Дух человека есть светильник Божий,
Испытывает он глубины и
Все сердца тайники… Народ, не гожий
На добрые дела, а я – твои:
Здесь гордость у тебя, там – жажда мести,
А вот и зависть в потаенном месте…

96
В день этот стражи дома задрожат,
Согнуться мужи силы, перестанет
Молоться в жерновах зерно – не станет
Шумящих ими – хлеб не будет сжат.
Смутятся вдруг смотрящие в окно
И днём ворота станут запираться,
Умолкнут дщери пенья и чураться
Веселья будут, а не пить вино.
Ибо высоты станут всем страшны,
И расцветёт миндаль, отяжелеет
Кузнечик, каперс в сердце тишины
Рассыплется, во гробе прах истлеет,
И ужаснутся крика петуха,
Так песнь его во тьме будет лиха.

97
Отходит человек в свой вечный дом,
А плакальщиц толпа труп окружает
И до  святого места провожает,
Однако в горе верится с трудом…
Себе мы признаёмся со стыдом,
Что скорбью нас их плач не заражает,
Печаль лицо притворно выражает,
Да только кто осудит нас судом?
Цепочка ли серебряная вдруг,
Повязка золотая ли порвётся,
И выпадет кувшин с водой из рук,
И колесо колодца вниз сорвётся,
Только качнётся под ногою твердь –
Наступит и твоя однажды смерть.

98
Именье богатея – крепкий город,
Беда же бедных – скудость их: к плащу
Опять лоскут небеленый припорот…
«Однако же не с нищих Я взыщу», –
Сказал Господь, Которому за ворот
Дул ветер тоже… Многих возмущу,
Спросив: кто изъяснит, каков Его род?
«Богатых же – сказал Он – не прощу».
Торгаш надменный, выслушав укор от
Спасителя, поклялся: «Отомщу
Бродяге!» Человеку дан на что рот?
О множестве не спасшихся грущу.
За злые речи был бродяга порот,
Затем распят. Вот я Кого ищу.

99
Глаз видящий и слышащее ухо,
То и другое сотворил Господь.
Если исходит Дух Святой от Духа,
Неужто Сын – отрезанный ломоть?
Тот, кто отца и мать свою злословит,
Того светильник средь глубокой тьмы
Погаснет, но порой имеет зло вид
Добра, и очарованы им мы.
Мерзость пред Богом с разным весом гири
И не добро неверные весы.
Мёртвые мухи в благовонном мире
Воняют так, что морщатся носы.
Наследство, что захвачено вначале,
Причиной может стать большой печали…

100
«Восходит солнце и заходит солнце,
И поспешает к месту, где восходит…
И что Творец в безвольном сладкостонце,
Им созданном, по-прежнему находит?» –
Вздохнул Екклесиаст, смотря печально
На ставший алым запад небоската –
«Зачем Бог человеку изначально
Усладу эту дал?» –  Огни заката
Померкли. В небе высыпали звёзды.
Дол озарился ровным лунным светом…
«Ведь у животных этой нет загвозды!» –
А на Восток не хочешь за ответом,
Екклесиаст, однажды обратиться?
Должна с Востока правда возвеститься!

101
Идёт ли ветер к югу или снова
На север переходит и кружится,
Кружится на ходу своём – иного
Пути у ветра нет, как приложиться
К кругам своим, и нет того, что ново,
Хоть мнимой новизной заворожиться
Легко, но своего круга земного
Не вспомнит и оно, чтоб пережиться
Как то, что уже было… От дверного
Очнуться скрипа. Веки уж смежиться
Успели и обрывки сна чудного
Смешались с явью. С ветром подружиться…
Вдали от человечества чумного
Легко душе отшельника блажится!

102
Свет сладок и приятно для очей
Увидеть солнце после мрака ночи,
Но щурятся внезапно сами очи
От попаданья в них прямых лучей.
Смотреть на солнце в полной славе чей
Взор выдержит, кому достанет мочи
Взглянуть в час, когда тень всего короче,
На средоточье огненных мечей?
Но если на небесное светило,
Которое для управленья днём
Сотворено (хоть пятна и на нём
Есть и сиянье их не поглотило)
Мы смотрим не в упор, но глядя вбок,
То сколь же больше солнца славен Бог!

103
Так выслушай, сын мой, сущность всего:
Господа Бога бойся твоего,
Поскольку в этом всё для человека,
И заповеди соблюдай Его,
Сообразуясь не с хотеньем века,
Который преходящ, словно миг века,
А с мудростью писания сего –
Вмести его в бедовой голове-ка!
Всякое дело приведёт на суд
Господь, но из людей кто человечней?
Случается, что глиняный сосуд
Сосуда золотого долговечней –
Тот пролежал во тьме тысячу лет,
А этого простыл уже и след!

104
Свидетельствует опыт жизни мой,
Что заблуждаться человек умеет,
Но мудрость перед глупостью имеет
То превосходство, что и свет пред тьмой
И перед кривизною – путь прямой:
«Когда идущий может, но не смеет
Свернуть с него, то перед ним прямеет
И кривизна», –  сказал мудрец хромой.
У мудрого глаза есть в голове,
Тогда как неразумный ходит слепо
И, претыкаясь, падает нелепо,
Зачем ему даны зеницы две?
Одним мерилом мудрого не мерьте
С глупцом, но не избегнут оба смерти…

105
Любое слово Бога чисто – щит
Всем тем Он, на Него кто уповает,
А тот, кто Бога в сердце забывает,
Надеждой лучше пусть  себя не тщит.
Дела твои сочтёт и обобщит
Твой соглядатай. Он и не скрывает,
Что знает всё про всех, а накрывает
Кот мышку так, что та и не пищит.
А то ты раньше думал, безрассудный,
Что выдумка еврейская день судный.
Как нехотя мы правду признаём!
Тот, кто боится Бога, да спасётся,
А нечестивый вихрем унесётся.
Хочешь ли знать, что в имени твоём?

106
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Вдруг сокрушится. Не отступит от
Глупца беда, раз он не научаем.
Ночной горшок мы разве величаем
Царём всех прочих глиняных пустот
Лишь потому, что полон нечистот
Такой сосуд – души ли в нём не чаем?
Когда у власти праведник, народ,
Живя в достатке, быстро прирастает,
Когда же нечестивый угнетает
Простых людей, то всё наоборот.
Царь, любящий подарки, разоряет
Свою страну и скоро власть теряет.

107
Не развратись умом твоим, иначе
В собранье водворишься мертвецов,
И лучше ничего совсем не значи,
Чем будь одним из видных подлецов.
Злодей надменный, имя чьё – кощунник,
В пылу великой гордости творит
Негодные дела и лжи вещунник
Что ему скажут, то и говорит.
Обличьем нагл правитель нечестивый,
А праведник путь прямо держит свой –
Разоблачит тебя пророк нельстивый
И станешь ты хвостом – не головой!
Гони, народ, кощунника, чьим вздором
Ты разобщён! Покончи так с раздором.

108
Чем храбрый, лучше долготерпеливый
И сильного – владеющий собой.
Потерпит пораженье торопливый,
Который, не подумав, рвётся в бой.
Лучше иметь нрав кроткий, негневливый,
И лишь тому не страшен враг любой,
Кто любит мир, но сгинет царь крикливый,
Свои полки поведший на убой.
Давид был человек неприхотливый,
Вождь, закалённый боевой трубой,
Воинственный, однако не хвастливый,
Что враг, боясь его, бежит гурьбой.
Но я, царь Соломон, тем и счастливый,
Что побеждаю мирною борьбой!

109
Гроза царя – как бы рыканье льва,
И кто его особу раздражает,
Того гнев властелина поражает –
Слетает с плеч порой и голова.
Зато как поутру в росе трава –
Царя благоволение. Стяжает
Лишь тот его, кто душу ублажает
Сидящего на троне, мнит молва.
Но нищего царя почтит едва
Тот, кто свои восторги выражает –
Простых людей к себе царь приближает…
И чем только душа его жива?
Так исхудал! Хоть сказка не нова,
А быль она правдиво отражает.

110
 Правитель неразумный притесняет,
А бескорыстный продолжает дни.
Господь пути прямые охраняет,
А на кривых превратности одни.
Кто истине и правде изменяет,
Страшится дня грядущего. Не мни,
Что ты всегда удачлив, но роняет
Кувшин вдруг отчего рука? – Взгляни…
Упругую кто выю не склоняет,
Внезапно сокрушится тот. Они
Уверены, что Бог им не вменяет
Грехов их, ибо нет Его. Сомкни
Уста, безумец! Зло Бог применяет
Внезапно, но посмей теперь, вздремни!

111
Кто обижает бедных, чтоб умножить
Своё богатство, обнищает сам.
Лишь для себя среди людей грешно жить,
Но с чем ты к судным подойдёшь весам?
Благословляем будет милосердный,
Дающий часть от хлеба своего
Тому, кого Господь за труд усердный
Не наградил так щедро, как его.
Богач и бедный сретятся друг с другом,
Ибо обоих сотворил Господь.
Кто сытно ел – при животе упругом,
Кто скудно – тощ, как высохший ломоть.
Кого из двух Себе для загляденья
Бог сотворил, а кто – сын осужденья?

112
В наследство мудрость очень хороша,
Особенно для видящего солнце –
Не суй шеста в дом пчёл через оконце,
Дабы жива была твоя душа!
Твори добро, при этом не греша,
И разве счастье в золотом червонце?
Нет музыки, поверь, в их перезвонце,
Который есть услада торгаша.
Знаешь ли ты, в чём превосходство знанья
Над пагубным невежеством, сын мой? –
Не ослеплён снискавший мудрость тьмой,
Идёт по жизни он без препинанья.
И ты обогащаться погоди,
А если нет – смотри, не упади!

113
«Кто ростом и лихвою умножает
Своё именье, тот его отдаст
Тому, кто бедняков не обижает,
Любя народ», –  сказал Екклесиаст.
Здесь собственности частной угрожает
Не царь зверей ли? Случай-то не част,
Когда лев хищный волю выражает
Всех тех, кто не когтист и не клыкаст.
«Что частная их собственность священна
И неприкосновенна, в книге где
Написано? Неужто не отмщенна
Останется их ложь?» – живя в нужде,
Лев возмущённый вопрошает гневно.
И смело, Соломон, и злободневно!

114
Не властен человек над духом, чтобы
Удерживать его, и смерти день
Неведом ему, но избавил кто бы
Его в этой борьбе? – Земная тень.
Поможет умереть мне без стыдобы
За прожитую жизнь моя настень,
С которой мы одной чертой сподобы,
Коль посмотреть в зерцальную глядень.
Печаль своей души известна сердцу
И в её радость не войдёт чужой.
Легко в том, что Бог есть, удостоверцу
Жить со своею чёрной госпожой.
И я, и светоносная подруга –
Мы оба продолжение друг друга!
 
115
На всё это я сердце обратил,
Исследовав, что праведных деянья
В руке Господней, но и воздаянья
За зло безумцам Он не отвратил.
Свободу людям дав, Бог воспретил
То, что нельзя, и чувство убоянья
Греха в нас заложил, но обаянья
Запрета кто избег? Кто прекратил
Мечтать о согрешениях без страха,
Что Бог воздаст? Вот почему из праха
Мы созданы и возвратимся в прах,
Который на кругах своих кружится,
Кружится и опять на прах ложится.
Пылинки мы, носимые в ветрах.
 
116
Адам с женой не за морганье век
Отвергнуты Творцом, а за солженье.
Если с овцой наказан так овек,
То кольми паче блудник за блуженье!
Сколько бы лет ни прожил человек,
Пусть веселится он в их продолженье,
Но помнит и о тёмных днях – за век
Их много будет… Жизнь есть одолженье
Душе существованья. Веселись
В дни юности твоей, но помни только,
Что меньше всё и меньше жизни долька
С годами, и под старость умались,
Ни видно чтоб тебя, ни слышно было,
Покуда сердце биться не забыло.
 
117
Отверста Богу бездна преисподней
И Авадон прозрачен для Творца.
Сокрыты от премудрости Господней
Сынов ли человеческих сердца?
На всяком месте есть Господни очи
И ухо Бога слышит то, что ты
На ложе своём шепчешь среди ночи
Ему из непроглядной темноты.
Проси себе не сытого достатка,
Ни славы, ни погибели врага,
Но чтоб все годы жизни без остатка
Ты прожил как Всевышнего слуга.
Проси себе ни мало и ни много,
А лишь того, чтоб стать любимцем Бога.
 
118
Чти Господа, сын мой, и укрепишься,
Не бойся кроме Бога никого,
Но если ты бескровно оскопишься
Ради земного царствия Его,
И выспренним росеньем окропишься,
Любимцем станешь Бога Самого,
Ведь на любовь ты тоже не скупишься,
Творя добро для чада своего!
Ибо презревший радости земные
В отличие от тех, кто ради них
Живёт и в жизни ищет их одних,
Узнает наслаждения иные:
С избранником общаться будет Бог,
Как ныне я с тобой, мой голубок!

119
Позор надменных сердцем поражает,
Тому примеров здесь не перечесть,
Гордыня человека унижает,
А кроткий духом обретает честь.
Почёт и уважение стяжает
Сумевший шумной славе предпочесть
Безмолвие, что к небу приближает.
К блаженным ли молчальника причесть?
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Внезапно сокрушится. Мы же чаем
Прощения: плоть не без нечистот…
Затворник тихий в рубище убогом,
Екклесиаст возлюблен будет Богом.

120
О двух вещах прошу Тебя я, Боже,
Не откажи мне, прежде чем умру:
Ложь с суетою, что одно и то же,
Не попусти, но правду изберу.
Богатства не ищу я и негоже,
Пресытившись, сидеть мне на пиру,
Чтоб не сказал я: «Кто Господь?» Ничтоже
Сумняшеся вновь ниц себя простру,
Моля: не накажи и нищетою
Раба твоего, чтоб не стал я красть
И поминать с божбою ещё тою
Напрасно Твоё имя – злая страсть
Есть воровство, но чтоб я жил под небом,
Питай меня, прошу, насущным хлебом!

121
Живому псу, чем мёртвому-то льву
Право же лучше! Или ты, невежда,
Доселе не слыхал, что есть надежда
Тому, кто знает: «Я ещё живу!»
И в буре остаётся на плаву?
На зябком теле ветхая одежда
Лучше плаща без дыр на том, чья вежда
Уже недвижна – к трупу ль воззову?
Итак, иди, с весельем ешь твой хлеб
И пей твоё вино в радости сердца,
А червь земной, который глух и слеп,
Ещё пусть подождёт удостоверца
В том, что, однако, всем смертям назло
Ты жив покуда – снова повезло!

122
Екклесиаст старался приискать
Изящные для книги изреченья,
В которые хотелось бы вникать
Как в ценные для многих поученья
И мудрость из полезных извлекать
С приятностью, а не для огорченья
–  Людей на скуку плохо обрекать! –
Но сердцу и уму для развлеченья.
Кроме того, что мудр был Соломон,
Ещё учил народ он разуменью,
Екклесиастом прозван, стал им он
Благодаря не зря сказать уменью
Слова, что забыванью вопреки
Как гвозди стали вбитые крепки.

123
Есть золото и много жемчугов,
Но утварь драгоценная устами
Разумными зовётся со цветами,
Чьи лепестки, как горных вид снегов.
Ничто не сходит со своих кругов
И суета суетна суетами.
Увы, не всё, что говорится ртами
Есть цвет полей и красота лугов.
Это и то смешалось в человеке,
Порой, как скот, над тварью властелин…
Нарцисс Саронский, лилия долин!
Я вашу белизну воспел навеки.
На этом свете не напрасно жил
Тот, кто стихи бессмертные сложил.

124
И жизнь и смерть во власти языка,
Кто любит его, тот не постыдится,
Но от плодов словесных насладится
И радость его будет велика.
Тот обессмертит имя на века,
Кто в слове как бы заново родится,
От власти смерти он освободится
При жизни – тайна эта глубока…
Кто высек в языке себе обитель,
Тому не причинит вреда губитель.
Словесное есть инобытие.
Но чтоб твоё творение любили,
А не, прочтя единожды, забыли,
Прожить сумей не жизнь, а житие.

125
Источник жизни – праведных уста
И за добро Господь вознаграждает,
Уста же беззаконных заграждает
Насилием – надежда злых пуста.
Доступна притча всем, ибо проста,
Но жизнь в ней усомниться вынуждает:
Всесильно зло, оно здесь побеждает,
Увы, добра победа не часта.
Но если совесть у тебя чиста
И сердце разум твой не осуждает,
То значит Бог тебя освобождает
От вечной муки – есть соблазн креста!
В добра победе смерть на нём Христа
Меня, Екклесиаста, убеждает.

126
Нет мудрости, нет знания, нет света
И нет вопреки Господу совета.
Коня приготовляют к битве, но
Победа – от Хранителя завета.
Бывает, слово сказано давно,
Зато навеки произнесено.
От Бога тот сподобится ответа,
Чьё сердце злом не отягощено.
Бог не потерпит на себя навета,
Будто во зле виновен Он. Вновь это
Кощунник утверждает, мол, оно
Его есть свойство. Умной голове-то
Вместить премудрость Бога не дано!
Но знает тайну зла звезда рассвета.

127
Души моей как зло не развратило?
Тайна его влекла к себе, маня,
Вот только что вспять душу от огня,
Как бабочку ночную, отвратило?
Путь праведного – ясное светило,
До полного светлеющее дня.
Чтоб озарить дорогу для меня,
Мерцания одной звезды хватило.
Стезя же беззаконного есть тьма
И он не знает, обо что споткнётся.
А бабочка в огонь летит сама,
Попав в него, назад уж не вернётся…
Сияла мне рассветная звезда
Сначала как закатная тогда.

128
Следует страх Господень за смиреньем,
Богатство, слава, власть его плоды…
Так, Господи, но я с благодареньем
Им предпочту глоток живой воды,
Что просветляет душу озареньем.
Пошли мне за духовные труды
Миг счастья, называемый прозреньем –
Открой мне тайну утренней звезды!
Богатство, власть и славу целью жизни
Я не поставил и не их искал.
Не изменил я и своей отчизне,
Что лживо искуситель предрекал.
Так я молился Богу бессловесно…
Тайна Денницы мне теперь известна.

129
В бездонном небе звёздам нет числа
И ни одну из них Бог не забудет.
Но возмутитель ищет только зла –
Жестокий Ангел послан ему будет.
Отточен меч на старого козла.
Иль веру в Сатане Творец пробудит,
Которая бы Диавола спасла?
Да только где её чёрт раздобудет…
С явленьем нечестивого – позор,
Презренье же с бесславием приходит,
Но если веру всё-таки находит
Денница – перед ним потупим взор?
Кто Светоносца за глаза осудит,
Тот на суде путь сам не обессудит.

130
Бог наблюдает правые пути,
А левые испорчены. Идти
Ты должен прямо, чтоб не уклониться
Направо ни налево. Как найти
Путь истинный и в нём не усомниться?
В самом себе ты должен измениться,
То есть: преобразиться. Вот, прочти –
Меняет свою сущность сам Денница!
Глазами видел? – Вслух всем возвести.
Сам Сатана – в уме только вмести! –
Преобразится – озарись, темница! –
Опять в Ангела светлого, учти,
А не лишь примет вид его, как мнится
Тем, чтенье чьё пока ещё в чести.

131
«Склонятся перед добрым люди злые
И нечестивцы ниц падут пред ним», –
Предрёк Екклесиаст во дни былые.
Наивность Соломону – извиним?
Когда на древе все плоды гнилые,
Мы червя плодоядного браним,
Но если с молодыми пожилые
Развращены неверием одним,
Кто виноват? – Конечно, червь сомненья,
Которому есть имя – Сатана.
И я Екклесиаст, того же мненья –
Его, а не людей это вина.
Зато теперь от умников укора,
Что я лукав, не миновать мне скоро!

132
Господни очи есть на всяком месте,
И злых и добрых видит ими Бог,
Кто заслужил награды, а кто мести
За то, что сделал, знает Он, любок!
На разум твой, сын мой, не полагайся,
Надейся лишь на Бога сердцем всем,
На всех путях твоих остерегайся
Греха, который губит насовсем.
Стезю святых своих оберегает
И сохраняет правды путь Господь,
Ходящему не ложно предлагает
Насущный хлеб и соли Он щипоть,
А тот, кто ходит ложно перед Богом,
Печаль имеет при достатке многом.

133
Не отвергай от Бога наказанья,
Сын мой, и обличением Его
Не тяготись, ибо Господь того
Наказывает за его дерзанья,
Как чадо за шальные егозанья,
К кому благоволит Он и кого
Как сына нежно любит Своего,
Но избери иные подвизанья.
Твои на своеволье притязанья
Опасны для тебя же самого.
Бог чадо учит, только и всего,
А бьёт любя, но не для истязанья.
Для вящей тебе пользы оказанья
Наказан ты и блага твоего.

134
Сын мудрый наставлению отца
Внимает в простоте без огорченья,
А буйный не приемлет обличенья –
Не будь похож на глупого юнца.
Выслушивай с приятностью лица
Нетяжкие мои нравоученья
И принимай их без ожесточенья,
Но кротко и смиренно, как овца.
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, да с речи препинаньем –
Одно мученье от её проказ.
Разумных мудрость – правды нахожденье,
А глупость безрассудных – заблужденье.

135
Уж лучше слушать мудрых обличенья,
Чем песни глупых ради развлеченья.
Что терна треск в костре, то смех глупца.
Внимать ему нельзя без огорченья.
Досаден самый вид его лица,
Но кольми паче песни простеца!
Вот только нет от глупости леченья,
Кто помолчать заставил бы певца?
Однако это трудная задача!
«Спасибо, хватит…» –  Снова неудача.
В доме веселья громко песнь звучит,
Однако сердце мудрых – в доме плача.
Опять завыл. Толпа в ответ рычит.
Когда кумир народный замолчит?

136
Надежды исполненья добиваясь,
Всё сделай, не твоя чтобы вина
Была, если на крах обречена
Твоя мечта о счастье, разбиваясь.
Томит надежда, долго не сбываясь,
Зато когда исполнится, она,
Как древо жизни! Что виденье сна,
Проходит мука, быстро забываясь.
Для сильно истомившейся души
Надежды исполнение приятно –
Большое счастье сердцем необъятно!
Идя к нему навстречу, не греши.
Глупцу от зла несносно уклоненье,
Но разве его глупость – извиненье?

137
Сын мой, когда даёшь Богу обет,
Смотри, не наведи великих бед
Его неисполнением – накажет
Того Бог, в ком отсутствует хребет,
Но место тотчас глупому укажет,
Когда немудрость тот свою покажет –
Постящийся был позван на обед…
Вот также он и бесу не откажет.
Не позволяй устам твоим вводить
В грех плоть твою – зачем себе вредить?
Лучше тебе не обещать, чем словом
Ловцу души невольно угодить.
Подружится ли птица с птицеловом?
Ошибкой можно Бога рассердить.

138
Кто говорит не выслушав, тот глуп
И стыд ему, а тот, кто отвечает,
Дослушав до конца, не огорчает,
Но заслужил скорее похвалу б,
А не досаду, словно дыма клуб –
Не греет, но глазам лишь докучает,
И тот, кто провиденье омрачает,
Снискал, как скудоумный, прочь отлуп.
Не любит глупый знание, но только
Лишь бы скорее ум свой показать,
Который, впрочем, светел не настолько,
Чтобы два слова правильно связать.
Язык глупца – погибель для него же,
Сеть для души – уста немудрых тоже.

139
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, как если б был заказ
На пустословье с Бога поминаньем.
Уже невежду просят со стенаньем
Закончить поскорее долгий сказ
Однако он опять идёт в отказ,
Понятно, недовольный препинаньем.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Уже не замолчать – скорей уйти
Просят того, снискал кто осужденье.
Моя молитва будет коротка:
Избави, Боже, нас от простака!
 
140
Кто вспыльчив, тот везде сеет раздор,
А терпеливый распрю утишает
И споры полюбовно разрешает,
Горяч бывает молодой задор…
Нередко кровью платят за повздор
И человек убийство совершает.
Остановиться что руке мешает? –
Из уст глумливых исходящий вздор!
И начинаешь понимать под старость:
Тихое слово отвращает гнев,
А оскорбленье вызывает ярость,
Не мсти, от жажды крови опьянев,
Но кротко  схватке предпочти прощенье.
Не убивай! – У Господа отмщенье.

141
Очей гордыня и надменность сердца,
Что отличают нечестивых, грех.
Не добавляй даже во гневе перца
В речь пылкую, коль ты не пустобрех.
Но прогони кощунника и ссоре
Придёт конец, и прекратится брань,
А если нет, то сам уйди – в позоре
Не будешь, если не преступишь грань.
Господни очи охраняют знанье,
Но законопреступника слова
Он ниспровергнет. Скверного изгнанье
Одобрит и народная молва –
Все радуются, слух есть достоверный:
Устами уст своих уловлен скверный!

142
Для жара – уголь, для огня – дрова,
А человек сварливый – для разжженья
Ссор и раздоров. Сколько раздраженья!
Им злобная душа лишь и жива.
Тот, в чьих устах обидные слова,
Готовые для ближних униженья,
Видать, страдает от рукоблуженья –
Об этом разнеси-ка весть, молва!
Так! Немочью кто бледной занеможет,
–  Неведомо глупцу слово «нельзя!» –
Сдержать себя не хочет и не может.
Не говори, как рукоблуд, дерзя.
Очей гордыня и надменность сердца
Коварно обличают страстотерпца.

143
Конец лучше начала, терпеливый –
Несдержанного. Человек сварливый
На гнев поспешен, ты же укроти,
Сын мой, негодованье – дух гневливый
Гнездится в сердце глупых. Предпочти
Смиренье, а обидчику не мсти,
И мудрым прослывёшь – конец счастливый!
Глупца высокомерного прости –
И Бог его накажет. Молчаливый
Мудрец или простак ты говорливый?
От ссоры поспеши скорей уйти,
Тем доказав, что ты не бык бодливый,
Стоящий с грозным мыком на пути,
Ни тявкающий втуне пёс брехливый.

144
Сын мой, глупцу по глупости его
Не отвечай и не уподобляйся
В задорности ему – прочь удаляйся,
Отнюдь не отвечая ничего
На лай пса дворового – для чего
Тебе его дразнить? Не оскорбляйся,
А если нет, смотри, не изваляйся
В грязи, врага кусая своего.
Обогатись, сын мой, отца советом
И не пренебреги моим заветом:
Чтоб мудрецом не стал в глазах своих
Тот, кто тебя оклеветал наветом,
Глупцов не удостаивай ответом,
Отринь молчаньем измышленья их.

145
Отстать от ссоры – честь для мудреца,
Но слабость для задорного глупца.
Учись не отвечать на оскорбленья,
Однако не теряя и лица,
Сын мой. Лучше смолчи без озлобленья,
Но не ответь хулою на хуленья,
Сомкни уста для крепкого словца,
Исполнен к мудрым Бог благоволенья.
Если ты будешь кротким как овца,
То Сам Господь накажет наглеца,
Желай, сын мой, не мести утоленья,
А мира, и порадуешь отца,
Который хоть и скуп на наставленья,
Ан не обделит мудростью птенца!

146
С гневливым не дружи и не общайся
Со вспыльчивым, чтоб ты его путям
Не научился всем назло смертям,
И с мстительным расстаться не смущайся.
Будь хладнокровным и не превращайся
В виновника раздора, но страстям,
Чтоб не предаться им, словно сетям,
Молчанье предпочти – не возмущайся.
Не говори: я отплачу за зло.
Суд Богу предоставь, и будешь целым.
Иначе… Что тебя бы и спасло?
Но прослывёшь ты глупым, а не смелым.
Гнев губит и разумных иногда.
Не подменяй Господнего суда!

147
Орудие возмездья не возьми,
Не воспылай душою молодою,
Сын мой, но чувства разумом уйми
И будь научен мудростью седою:
Если твой враг голодный, накорми,
И жаждет – напои его водою.
Не воспротивься – мой совет прими,
И обернёшь врагу добро бедою –
Горящие уголья соберёшь
На голову ему, так поступая,
При этом будешь жив, а не умрёшь.
Ума лишает ненависть слепая.
Кто вырыл яму, сам в неё упал.
Напрасно глубоко он так копал.

148
Не радуйся падению врага
И сердце твоё да не веселится,
Когда преткнётся вдруг его нога,
Но должно и за недругов молиться:
«Брат мой! Да будет жизнь твоя долга,
Пусть до преклонных лет она продлится,
Словно моя душа мне дорога
Твоя – как на тебя могу я злиться?»
Не пожелай, от зла осатанев,
Падения врагу твоему, даже
Если на свете нет мерзавца гаже,
Иначе отвратит Господь Свой гнев
От нечестивца… Но без опасенья
Всем сердцем пожелай ему спасенья!

149
Не говори, сын мой: «Как он со мною,
Так я с ним поступлю», –  и: «Отомщу
Обидчику», – одною с ним виною
Виновен будешь! Но скажи: «Прощу
Врага моего, совестью больною
Чтоб не страдать – не я с него взыщу,
Но есть Господь, Он мерою иною
Нас, грешных мерит. Распрю прекращу».
Если ты купишь мир такой ценою,
–  Со знаньем дела мудрость возвещу! –
Двойною карой и десятерною
Накажешь так врага. Не извращу
Закона, коль обратной стороною
Его злу на погибель обращу.

150
Не отвечай по глупости глупцу
И тем ему же не уподобляйся,
Но от невежды сразу избавляйся,
Не прибегая к крепкому словцу.
Когда тебя ударит по лицу
Негодный человек, не оскорбляйся,
Обидою твоей не распаляйся –
Подставь другую щёку наглецу.
Ударит коль опять, не удивляйся,
Что Бог не дал прозрения слепцу,
Не видящему, что он бьёт овцу,
А ты не величайся – умаляйся,
Но только силе не сопротивляйся.
Бог за тебя ответит подлецу.

151
Не ссорься с человеком без причины,
Если тебе не сделал зла он, но
Двуличного лиши его личины,
Когда коварство разоблачено.
Исходит трупный дух от мертвечины,
Смердит зловонно серное бревно,
Не приближай, сын мой, своей кончины,
Не совершай, то что запрещено.
Не значат ничего все величины
В сравнении с несчётным всё равно
Числом звериным – счесть его почины
Предпринимались мудрыми давно,
Да всё напрасно. Знать, для дурачины,
Число людское, ты припасено!

152
Блудница – пропасть и жена чужая –
Колодезь тесный. Сядет, как злодей,
В засаде и ждёт жертву, умножая
Раздор, вражду и скорбь среди людей.
Вот песнь её: «Как яблоко, свежа я,
Вкуси от него, юный любодей,
Искусно в танце бёдра обнажая,
Пленяю взор я наготой грудей!»
Уста чужой жены мёд источают,
Елея мягче любодейцы речь,
Персты такие ласки расточают,
Что ей теперь попробуй восперечь…
Но ты, сын мой, держись стези Господней,
Смотри, не приближайся к преисподней!

153
Елея мягче речь чужой жены
И мёд слова коварной источают,
Зато потом, когда разоблачают
Любовников, мечи обнажены.
Как вол идёт покорно на убой,
А пёс – на цепь, и как олень – на выстрел,
Так не избегнет тот худой молвы стрел,
Кого ведёт блудница за собой.
Уста её суть пропасть. На кого
Прогневался Господь, тот в бездну эту
Низринется  и, устремясь не к свету,
Навечно канет, недосущество,
Вместо того, чтоб заново родиться
И жизнью в новом теле насладиться.

154
Не доставляет пользы для спасенья
Сокровище неправедное, но
Лишь душу травит ядом опасенья,
Что прожил ты напрасно жизнь, оно.
В миг смертного, страстного потрясенья
Поймёшь ты, почему запрещено
Быть богачом, но скорбь от нанесенья
Душе вреда томит тебя давно.
Кто говорит: «Нет мёртвых воскресенья!» –
Ошибся и жестоко – не дано
Псу то, что человеку, но опсенья
Не избежит невежда всё равно.
Екклесиаст же после обрусенья
Живёт на свете бедно, не грешно…

155
Непостижимы для меня три вещи
И четырёх не понимаю я:
Как по небу орёл и как зловеще
Свой по скале свершает путь змея.
Путь корабля по морю и мужчины
К девице для меня непостижим,
И путь жены, которую морщины
Рта выдают – их лотоса отжим
Отставил на лице её… Поела,
Обтёрла рот и говорит: «А что
Я сделала худого?» – Надоела!
И это в тебе мерзко мне, и то.
С блудницею жить долго невозможно,
А без неё вздыхаешь изнеможно…

156
От трёх земля трясётся и не может
От четырёх нас твердь уже носить:
Раб сделался царём… Кто нам поможет?
Грешно царю лет многих не просить…
Порока жрица вдруг выходит замуж.
Все шепчут жениху: «Ты что, ослеп?
Кто она видно по шальным глазам уж».
Глупец болтливый досыта ест хлеб…
А вот служанка занимает место
Своей ещё недавней госпожи –
Стерпеть Агарь могла ли Сарра вместо
Себя близ Авраама? – Не скажи.
Вот почему земля от нас трясётся
И ураганный вихрь по ней несётся!

157
Четыре малых, зато мудрых есть
Под солнцем: муравьи народ не сильный,
Зато за лето – всем всего не съесть! –
Запас еды собрали изобильный.
Ещё народец ходит по земле –
Горные мыши. Хоть зверьки пугливы,
А домы свои ставят на скале
И в них они уже не боязливы!
У саранчи царя нет, но она
Вся стройно выступает на сраженье:
Страна большая опустошена,
Нанесено такое пораженье!
Паук на льва с медведем не похож,
Зато в чертоги царские он вхож.

158
Походку трое стройную имеют
И выступают четверо легко:
Лев, царь зверей – пред ним они немеют,
Рыканье его слышно далеко,
Конь боевой – ноздрей его храпенье
Внушает ужас пешему врагу,
Под звон меча и под тетивы пенье,
Заслышав зов трубы, он ржёт: «Гу-гу!»
Козёл косматый, стада предводитель
И царь среди народа своего,
Которого он сам же и родитель –
Как горделиво шествие его!
А о четвёртом не упоминает
Пророк, хотя кто это – каждый знает.

159
Есть три ненасытимых и четыре,
Которые не скажут хватит: смерть,
Глотающая жизни… В этом мире
Бессмертен – кто? Уста разверзла твердь…
Бесплодная утроба, что «довольно!»
Не скажет, но вопит: «Давай-давай!»
Теперь-то твоя душенька довольна?
Нет, но ещё того же подавай.
Земля, не насытимая водою:
Впитала всю, теперь ещё полей,
Поленишься – такой отмстит бедою,
Что… Нет уж, влаги лучше не жалей.
Огонь прожорлив. Как костёр дровами,
Так, мысля, ум питается словами!

160
Екклесиаст ценил звуки земли,
Которые не чужды его духу,
Однажды Соломону поднесли
Причудливую раковину к уху –
Морской прибой послышался вдали,
Богатую давая пищу слуху…
В другой же раз послушать подвели
Запутавшуюся в тенетах муху.
Прах возвратится в прах, чем он и был,
А дух вернётся к Господу, Который
Его дал человеку. Не забыл
Диковины морской гул рокоторый
Екклесиаст – шумит и пустота…
Но мухи плач… И это – суета!

161
Нет человека праведного. Кто бы,
Творя добро, при этом не грешил?
Из состраданья Господь Бог решил
Взять грех ваш на Себя, сыны утробы!
Грешить можно со злобой и без злобы.
Любой запрет нарушить разрешил
Бог Сыну Своему, а совершил
Младенец лишь то дело без стыдобы.
Как же возненавидели Его
За то, что Он не взял на Себя кроме
Младенческого вклада Своего
В дело спасенья мира ничего!
Так вспомните, что в Божией хороме
Господь сказал вам в прогремевшем громе.

162
«У мудрых сердце с правой стороны,
У глупых – с левой», –  отождествлены
Сердце и «сердце» в этом изреченье,
Слова хоть и темны, зато верны.
Но употреблено в ином значенье
Второй раз «сердце» – с ним одно мученье,
Коль мысли твои не просветлены,
И не для скверных тайное ученье.
Но если твои помыслы честны
И нет в тебе скрываемой вины,
Которая есть умопомраченье,
То значит о тебе изречены
Слова о правом сердце, чьё влеченье
Ко благу славно, как реки теченье!

163
Что Бог скривил, не сделаешь прямым,
И чего нет, того не сосчитаешь.
Увы, ты как Иаков стать хромым,
Неправый сердцем, даже не мечтаешь.
Прямосказаньем как сказать нам им
О несказанном? – Плохо ж ты читаешь!
Не червем ли слепоглухонемым
Ты ползаешь, а не орлом летаешь?
Не понял прикровенной речи ты,
Ибо ценить словесной красоты
Не научился – наготой прелестной,
О, современник мой, ты ослеплён.
В истолкованье притчей не силён
Безвольный данник красоты телесной.

164
Распутный обличающих не любит
И к мудрым за советом не пойдёт.
Глубины есть, которые кто глубит,
В разверстую тот пропасть упадёт.
Распутник грех свой только усугубит,
Порвать с пороком воли не найдёт,
Который заблуждающихся губит,
Надеясь: зло до Бога не дойдёт!
Глупец пренебрегает наставленьем
Отца своего, ибо неумён,
Затем, чтоб убедиться с изумленьем:
«Прав старый!» – по прошествии времён.
Путь жизни мудреца – гор; Господней,
Но уклонись, сын мой, от преисподней!

165
Если сын мудрый – радость для отца,
Для матери сын глупый – огорченье.
Годится всем для красного словца
Простое Соломона изреченье!
С годами выдают черты лица
Того, кто жизнь потратил на ученье,
И пребывает на челе чтеца
Зримое оком к мудрости влеченье.
Но выдают морщины и глупца
И плата есть за умопомраченье –
Ставит печать на лбу немудреца
Любимое невежды развлеченье,
Легко чтоб было с мудростью борца
По ней узнать, скажу вам в заключенье.

166
Железо же железо изостряет,
А человек взгляд друга изощряет.
Подобно как в воде лицо к лицу,
Так сердце сердцу тайну доверяет.
Но долго не смотри в глаза лжецу.
Того только и надо подлецу!
Короткий взор, который укоряет,
Достаточен такому наглецу.
И змей лягушку взглядом покоряет,
Когда он ей в глаза его вперяет,
Не всякому, однако, удальцу
Глядят глаза в глаза, но не теряет
Лица, сын мой, и тот, кто душ ловцу
В свой дом, мудрец, дверей не отворяет.

167
Общающийся с мудрым будет мудр,
А тот, кто дружит с глупым, развратится.
Авессалом был очень пышнокудр,
Но грех ему за это не простится.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Можно совсем дороги не найти,
Если безумцу сделать угожденье.
Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их предохраняют,
Писчую трость держащие в перстах
Знают как грозно буквы обвиняют.
Кроткое сердце – жизнь ради детей,
А гордость – гниль и порча для костей.

168
От Бога направляются шаги,
Но человеку как узнать путь верный? –
Возненавидь любой поступок скверный,
Противься злу и никогда не лги.
А если нет, то шаг твоей ноги
Ты сам направил, грешник маловерный,
На ту стезю, где слышится рык зверный –
Всё ближе к жертве хищника круги…
Как! Разве ты не знал, что неугоден
Пред Господом твой выбор? Зло любя,
Ты богом возомнил, гордец, себя,
Путь искривив свой. Человек свободен.
Итак, стези Господни все прямы,
Но не всегда их избираем мы.

169
Грех правда с милосердьем очищает
И страх Господень отведёт от зла,
Бог кающихся грешников прощает –
Как многим жизнь их искренность спасла!
Покайся, сын мой, что тебя смущает?
Сердечная чтоб мука не росла,
В содеянном – ведь грех отягощает! –
Сознайся, пока жизнь не вся прошла.
Беда тому, кто пол свой превращает,
Молитва вновь ему не помогла,
Ибо Всевышний слух Свой отвращает
От тех, познал кто, какова есть мгла,
Которая сама себя сгущает…
Увы тому, в ком ложь превозмогла!

170
Кто от людей скрывает преступленья,
Потерпит в жизни крах, а кто в своих
Покается проступках и кто их
Не повторяет ради искупленья,
Того пора помиловать. Хваленья
Которого угодны из двоих
Господу Богу? Но из уст твоих
Исходит лишь хула, сын противленья.
Твоя молитва мерзость, если ты
Её произнесёшь, раб суеты –
Таким как ты язык дан для кусанья,
Ибо захочешь к Богу ты связать
Два слова, но найдёшь ли что сказать?
Зря отклонял ты ухо от писанья.

171
Что золотые яблоки в прозрачных
Серебряных сосудах, то слова,
По сердцу изречённые. Жива
Ими душа в век договоров брачных
Утех угрюмых, возлияний мрачных,
Порчи детей, родившихся едва,
Вопля меньшинств – подай им все права!
Показа их сращений накарачных.
Не скроется от Бога ничего,
Ибо всё видит око обличенья,
Всё слышит ухо ревности Его,
Но обрекают душу на мученья
Злоречие и ропот языка
Безбожника, погибель чья близка.
 
172
Вверх устремлён путь мудрого, к Господней
Обители ведёт его стезя,
И уклониться от неё нельзя,
Чтоб не сорваться в бездну преисподней.
Свободен человек – куда свободней?
Вплоть до того, что Вышнему дерзя
И на земле жизнь прекратить грозя,
Он травестиста с факелом в исподней
Хламиде сделал богом. Гладок путь
В погибель – в колеснице пышной мчится
Кто по наклонной? Чуда не случится –
Неотвратима катастрофы жуть.
На содомите – женская одежда.
Какая может быть у них надежда?

173
Открытое уж лучше обличенье,
Чем скрытая любовь, чтоб не сказать:
Запретное и страстное влеченье –
Палач так любит жертву истязать.
Язычник ты… Угрюмо удрученье.
Ну-ка себя попробуй обязать
Оставить это умопомраченье –
Сможешь ли ты вообще не осязать
Сию упругость, чьё предназначенье
Иное! Как глупца не наказать?
Есть, впрочем, путь – от мира отреченье.
Сумеешь ли себе ты отказать
И в мыслях в этом сладостном мученье?
Вот почему плоть надо обрезать…

174
Подарки портят сердце. Притесняя
Других, мудрый становится глупцом.
Начало дела славится концом.
Терпенье лучше гнева. В грех склоняя
Людей в Едеме, змей шептал: «Ни дня я
Без хитрости не прожил. Мудрецом
Слывя, я перестал быть простецом,
Плодов один лишь запах обоняя,
Тех, что Господь вам повелел… не есть.
А ведь у вас возможность эта есть!
Зачем же вам Творец её оставил?
Жизнь без свободы может надоесть…
Берите же, вкушайте, эту съесть.
Бог Сам запрет нарушить вас заставил».

175
Не позволяй себе слушать внушенья
Об уклоненье от прямых путей
И изречений разума. Сетей
Избегнешь, коль отвергнешь наушенья,
Вводящие наивных в согрешенья.
Расставлены умело для детей
Тенета многих пагубных страстей,
Запретный плод приятен для вкушенья.
Ты ж, сын мой, чувства подчини уму,
Ум – Богу, ибо близится Его день,
Но от греха спасает страх Господень,
Ведущий к жизни. Горе же тому,
Кто переступит через запрещенье.
Суров Господь и у Него отмщенье.

176
Тот, кто свои скрывает преступленья,
Успеха не добьётся, а кто сам
Сознается в них ради оставленья,
Не будет к судным подведён весам.
Бог кающихся грешников прощает,
Себя своим признанием – утешь.
Развратный целый город возмущает,
А мудрый утишает и мятеж.
Будь мудр, сын мой, и радуй моё сердце,
А я буду иметь, что отвечать
Злословящим меня. На боговерце
Бог ставит свою светлую печать.
Гордыня человека унижает,
А кроткий сын отца не обижает.

177
Кто ходит в непорочности, того
От многих бед Всевышний защищает,
А кто пути прямые превращает,
Губителя находит своего.
Зачем и жить тому, в ком всё мертво?
Закон порок не просто запрещает –
Карает смертью. Нет, не прекращает
Евангелие действие его!
Жестокий Ангел истребит сего
Свободолюба, что народ смущает
И общество бесстыдством возмущает,
Святого не имея ничего.
Жестокий Ангел скверных не прощает!
Вот ожидает мой народ кого.

178
Как ветра ты не ведаешь пути
И как в утробе матерней не знаешь
Плода твердеют кости, так войти
Не можешь ты в ум Бога – запинаешь
Ибо о грех твой мысль твою: «Впусти!» –
Кричишь, только напрасно ты стенаешь,
Тебе упокоенья не найти
За то, о чём ты тайно вспоминаешь.
Се, грешный человек, ты не в чести.
То, о чём ты мечтать не преминаешь,
Известно Богу, но твоё «Прости!»
Не слышит Он. Себя ты в ад вминаешь
Тем, что ты любишь. Поспеши уйти.
Что ноги зря вне врат переминаешь?

179
Без откровенья свыше зол народ,
Разнуздан и жесток – в бесчеловечных
Условиях содержит он увечных,
А также престарелых и сирот.
Всё в обществе таком наоборот:
Законов много в нём недолговечных,
Зато нет Бога заповедей вечных.
Глумится над пророком подлый сброд
За то, что не смолчал, усовестив их.
Всегда при умноженье нечестивых
Растёт и беззаконие. Пророк
Не стал перенимать – раб из строптивых! –
Распространённый среди них порок,
А к таковым закон предельно строг.

180
Господень путь – твердыня для того,
Кто непорочен, а для в грех вводящих
Он страх и ужас. Тайно не блудящих,
Которых всегда было меньшинство,
Безбожник ненавидит отчего?
Уверен он: нет блудно не ходящих,
Подвижников же, общество стыдящих,
Сгноил бы скверный всех до одного,
Чтоб не осталось больше никого
Из этих его догме зло вредящих
Своим примером праведников, бдящих
Перед писаньем Бога своего.
Злорадно извращенцев торжество –
Содома враг – среди во тьме сидящих.

181
Главное – мудрость. Всем своим именьем
Прежде всего её приобретай.
Того, кто это делает с уменьем,
Она возлюбит – много книг читай.
Как светоч, наделённый разуменьем,
Своё всё при себе носи, мечтай
Не о богатстве – вот на что с надменьем
Умей смотреть! – но мудрость почитай.
Когда наказан разума затменьем
Народ твой, оскорблений не считай,
Но лучше будь побит толпы каменьем,
А в край чужой, постой, не улетай.
Не тяготись в темнице безвременьем,
Работай, а не жалко причитай.

182
Как летом снег и дождь во время жатвы,
Так неприлична, люди, честь глупцу,
Но грязи приготовили ушат вы,
Однако, не ему, а мудрецу.
Кто я теперь? – Источник возмущённый
И повреждённый я теперь родник.
Прах с ног на город, мною не прощённый,
Где высмеян писатель вредных книг!
Как воробей вспорхнувший улетает,
Проклятье незаслуженное так
Не сбудется, но кто теперь считает,
Что зло облган был простой простак?
Те, кто оковы на чтеца надели,
Во мне Екклесиаста проглядели.

183
 «Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их оберегают», –
Сказал Екклесиаст, держа в перстах
Трость писчую – вот притчи как слагают!
Ещё Екклесиаст изрёк: «В местах
Не столь уж отдалённых помогают
Писать и стены», –  строки на листах
В сонеты себя сами сопрягают.
Дом для умалишённых – не шалаш
И вопли их – не шум ручья, конечно,
Но получился ведь не ералаш,
А быль в стихах – неспешно, да успешно!
Себе на гибель в сумасшедший дом
Упрятал Соломона ты, Содом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Лицо царя безрадостно давно.
Не веселят ни жёны, ни вино.
О смерти мысли душу отягчают,
И ей не станет легче всё равно.
Порою так уставшую отчают,
Что жить невмоготу и докучают,
Как мухи, аж в глазах от них темно,
Все остальные думы омрачают.
О сердце, сердце, чем ты смущено?
– Богатством твоим я развращено.
Девицы, царь, души в тебе не чают? –
Нет, сердце их к деньгам обращено
Их в алчности поступки уличают.
Увы, богатым быть запрещено.

Нет, жизнь моя грехом не спалена,
Но Ангел я не падший, а восставший.
Уже не царь я, от утех уставший,
Но спала с глаз сновидца пелена,
И я проснулся… Как оголена
Предметность! Прежде бывший, ныне – ставший,
Я пробудился, грезить переставший…
Листва местами уж не зелена.
Царь Соломон! Квадратной соли на.
Больше бери, мешочек-мал подставший,
Конец лета, не осени заставший,
Пуд не один ещё съешь! Сели на
Мель корабли, вот невеселина…
А твой цел-невредим, кальян доставший!

Боже! Пчела есть символ, но чего?
И мёд и воск, и свет даёт, и сладость,
А наблюдать пчелиный рой есть радость
И не кусают пчёлы своего.
Я знаю пчеловода одного
И садовода – ветреная младость
В корнях дерев лежит… Но мёд не гадость!
Ел бы да ел бы ложками его.
«Спасибо» говорить после того
Русь стала, как, пройдя тюрьмы стен адость
Для душевнобольных, маркиздесадость
Где лечат, сочинило божество
Роман в стихах «Екклесиаст». Сего
Не стало ещё? – Будет! Бездны Гладость.

Горе родному городу Вадима!
Армагеддоном именуем он,
Но по-еврейски. Новый Соломон
В психушке здесь сложил непобедимо
Роман в сонетах, а с ума сводимо
Греческое названье. Кисл лимон,
Но милиционера, делать шмон
Пришедшего в квартирку нелюдима
Лицо ещё кислей, когда ему
Надменно Аваддон на две морщины,
Которых не должно быть у мужчины
(Но все ли понимают, почему?),
На те две складки указал губные
От многождой фаллации, срамные.

Отличное лицо есть, человек,
От тех, какими славен этот век,
И если не испытывать услады
Лет десять, то морщиночки у век
Будут иными, чем у всех. Прохлады
И я жаждал в жару, и мне Эллады
Вода пела: «Человеколовек!
Напейся и усни…» Нежны рулады,
Но я избрал терпенье, над ручьём
От жажды умирая, потому что
Мудрей Эллада Скифии неужто?
Мы пятою ногой щенков не бьём.
Женской любви лишён гордец за это.
Зато Скифский народ не без поэта!

Я помолился знайте почему,
И в голос – просьбу слышали стен уши,
Тем паче ухо Бога – глух Он уж и
Ой ли Он слеп? Всё ведомо Ему.
Предчувствуя изгойство и суму,
Я попросил, дабы Господь беруши
Ради меня не брал, а я ору ж и
Воплю когда, то к сердцу и к уму,
Сказав: «Дай мне, Господь, прожить без денег!»
Чтоб Бога не хулить, сам попросил,
Когда изгоем жить не станет сил,
Как Будда не желать в сплошной нужде нег.
Молитва исполнима так легко!
И голову держу я высоко.

Понятия нельзя не соблюдать,
Но из понятий есть ведь исключенья…
Да, я в острог хотел сесть, чтоб воздать
Закону долг, не ради развлеченья,
А чтобы хлеб бесплатно всем раздать,
В тюрьме стать проповедником ученья
Хотел я, как, страдая, не страдать…
А угодил на крестные мученья.
Я на кресте учился голодать,
Голодотерапия – вид леченья…
Но крысою не стал. Как угадать,
Куда посадят? Семяистеченья
Имел только во сне и обуздать
Сумел я плоть, терпя лишь огорченья.

Нигде так издевательски не колют
Запретный всюду галаперидол
Как в наших дурдомах: всё, не глаголют
Больше уста, а очи видят дол…
Нигде нет вшей, хоть головы и голят,
Нигде не запрещают валидол
Носить в кармане, но… Виждь, рвань да голь ад!
И снится ночью бабушки подол…
Нигде в психиатрической больнице
Не запрещают ручкой оставлять
Рисунки или тексты на странице,
Но Библию пришлось мне обрамлять,
Выдавливая буквы скрепкой. Это –
Глумленье над достоинством поэта!

Искал враг повод галоперидол
Назначить мне, не выпустить из клетки
Чтоб больше никогда, да малолетки
Не тронул я, стоял хоть суходол,
И не задрал девчонке я подол,
Но пуанты – это тапочки-балетки,
А синие для шизиков таблетки
Я ставил на кадык, голубя дол,
Выблёвывал когда. Мой врач был геем.
В дурдоме ещё хуже, чем в тюрьме…
Хлеб странника в буране и пурге ем!
Пресытился я злобы апогеем.
Вы хлеб на человеческом дерьме
Печь будете за это. Хвала тьме!

Я каки закопал, как царь мышей,
А вы отрыли их и стали нюхать.
Сравнили со своей мою воню хоть?
И вами я пугал бы малышей.
Лев отовсюду изгнан был взашей…
Любят у нас дубинушкою ухать:
«Нет, не на киче, как в народ, в тюрьму ходь –
В дурдоме поимей постельных вшей!»
И подбежит к тебе завотделеньем
И крыльями захлопает петух,
Чтоб наказать тебя срока продленьем,
Только огонь страстей в тебе потух.
Хотя уста садист при власти зло вил,
Ты ему мудро не воспрекословил.

Мне дали погонялово «Солдат»
По первой моей ходке: дед в стройбате
Начальничка избил – вот письмо бате
С маманей! – потому что ртом ****ат
Был замполит, блюститель всяких дат,
Ему не разбивали ещё лба те,
Кто блюл себя, в солдатском целибате
От ар спасаясь, ликом не мордат.
Со сладострастьем я избил ногами
Обутыми в кирзу – царь-сапогами
С подковами – склонявшего дедов
В порок за обещание ускорить
Заветный дембель. Гордо непокорить
Умел я с двадцати уже годов.

Всё выдержит Солдат и живоглотом
Не станет, однополую любовь
Отвергнув с содроганьем – помогло том
Писания читать, а вот плейбовь
Посрамлена: каким ту бездну лотом,
Зондом каким измерить ту глубовь?
И батискаф раздавлен в ней с пилотом…
Эх, глупая бывает голубовь!
Всем жертвуя, жить предпочтёт изгоем:
Меж христиан – жидовствующим, гоем
Среди евреев, не обрезан, но
И не крещён. «Вернём всё – стань плейбоем!»
Орёт в ухо Содом, а он давно
Решил стать камикадзе – смерть, так с боем!

«Растлитель молодёжи» –  как Сократ
Я был этикетирован той властью,
Которая уж чем, а этой сластью
Полакомилась более сто крат,
Чем свергнутый ЦК партаппарат.
Сначала к детям ластятся, коль ластью
Не получилось, вчетвером к распластью
Нудят, пока пахан не станет рад.
Чем же растлил детей старый пират?
Походкой, на ногах словно по ластью,
Столь плоскостопой? Грациозной пластью,
Которую столь ценит Арарат?
Да нет же, угостил раз травокрад
Детей зелёной той запретной пластью.

Чтоб любопытство удовлетворить
– Как это дяди-тёти пьют ту водку? –
Не вы ли льёте детям её в глотку,
Пол стопки наливая? Что хитрить?
Но обо мне не надо говорить,
Будто затем я лапать лез молодку,
Но в мусорскую я попал разводку –
Им надо было гордеца смирить!
Как? –Отсосёшь, неправый суд творить
Не будем, дадим лёгкую работку,
Подарим дачу, к дому – земли сотку,
Если ты будешь власть боготворить,
Но будем долго голодом морить,
Не сменишь коль осанку и походку.

Тать темноте не враг и темнота
Подруга вору. Решку вынимает,
И лишь тогда хозяин понимает,
Кто в дом проник, когда и немота,
От кляпа, что в устах, и теснота.
Хозяин же для оргий дом снимает
И плату за участье в них взимает.
Со сливками клубничка – вкуснота!
Есть воровство в законе, блатота.
Тот, кто моральных норм не принимает,
А нравы джунглей лишь перенимает,
Того настигнет киска ещё та!
Плачевна жертвы вырваться тщета…
Примета лишь одна – вор чуть хромает.

Автор романа так в него войдёт:
Родится как все люди – очень просто!
Но от каких родителей –  Вопрос-то
Не прост! – Творец себя произведёт?
Отходы ли творения найдёт?
Порою попадает и в отброс то,
Что родилось для в почве доброй роста,
Ан мусорщик, отрыв, сказал: «Сойдёт!»
И посадил – а вдруг произведёт
Плод добрый? Катаракта есть короста
На оке, а на коже вид нароста
В священное писанье попадёт…
Не ест зато мышей тот, кто крадёт
Стихи у Иисуса так запросто!

На небе солнце ярко и оно
Как молнии нам в юности дано,
Сверкающие в буре, что с корнями
Стволы корчует, росшие давно.
Что делать нам с оставшимися днями?
Как дресву есть, торчат коль зубы пнями?
Зачем трудиться, если всё равно
Весь гумус снова смоет проливнями?
Здесь существо страдать обречено.
Имя врага людей наречено
На лицах их слоновьими бивнями.
Спастись от них нельзя. Исключено.
В аду здесь пожираемы огнями,
А не в раю пасёмся мы ягнями.


Позор стране, где участковый смеет
Без санкции на шмон ко мне домой
Вломиться, только вор сказать умеет,
Как мрачен складок губ его немой,
Ибо, услышав дерзость, тот немеет
И жестом, имитирующим мой
Удар смертельный – смысл и так прямеет! –
Мне говорит: «Ты сядешь, Чёрт хромой!»
И горе государству, где работы
Поэту не дают за то, что он
Блюдёт завет Христа: своей заботы
Довольно дню… Собрать совет ООН!
Повестка дня: с правами человека
В стране как, що з'явилась в конце века?

1
Понятия нельзя не соблюдать,
Но из понятий есть ведь исключенья…
Да, я в острог хотел сесть, чтоб воздать
Закону долг, не ради развлеченья,
А чтобы хлеб бесплатно всем раздать,
В тюрьме стать проповедником ученья
Хотел я, как, страдая, не страдать…
А угодил на крестные мученья.
Я на кресте учился голодать,
Голодотерапия – вид леченья…
Но крысою не стал. Как угадать,
Куда посадят? Семяистеченья
Имел только во сне и обуздать
Сумел я плоть, терпя лишь огорченья.
2
Я ли не вор в законе? Кто не дать
Посмеет это званье мне? Значенья
Не будет иметь то, что обладать
Им может только денег вор, влеченья
Свои не обуздавший, совладать
Не могущий с собой, без приключенья
Дня не проживший – по лицу видать,
Что с коноплёю он не ел печенья.
Да. Я тружусь. И это оправдать
Могу я – общака без попеченья
Прожить как вору? Плакать и рыдать,
Когда живёшь без грева полученья?
Красть, чтобы сесть опять в кресты? Гладать
Масол, как пёс, до умопомраченья?
3
Краду я самородки… Их – продать?
Словесное есть золото: стеченья
Нет обстоятельств? – Надо их создать
Ради момента счастья улученья!
Кайф есть словесный: рифмой забредать
В глубины ума Бога, излученья
В нём вечных Архетипов наблюдать
Как пышные полярные свеченья!
Я тот Бодлер, которому отдать
Жену забыли вы, сыны слученья
Пса с сукою. Я предпочёл предать
Себя лучше на муку отреченья
От любви женской, камни чем кидать
Как Полифем-киклоп. Конец реченья.


«Не собери богатства на земле!» –
Сказал Христос. Я здесь недосказанье
Усматриваю. Бедность – наказанье
За то, что как печник в чужой золе
Ты не копался… Польза же во зле!
А за услуги той неоказанье
Добра не жди, но гладом истязанье.
Гляди, тугих спут сколько в злоузле!
Не мог же Иисус Христос прямым
Текстом сказать: к богатству допускают
Лишь тех, кого сначала опускают,
И нравится, когда сосок прям, им,
Который они сладко лобызают
Сами уже, а пискнуть – не дерзают…

Какую, Юрий Лаптев, ты игру
Повёл ради того, чтоб партократу,
«Горбатый» чья кликуха, семятрату
Через дупло – анальную дыру,
Я не вменил в грех смертный! По добру
Да по здорову я тебе как брату
Сказал, чтоб разрушенья аппарату
Кровавому, чьё «***» имя в миру,
Надел узду ты! Но вздумал сестру
Разыгрывать со мной ты, как к пирату
Ходя к поэту и стократ Сократу,
Так как я у Патона на пиру
Не сиживал! Так где я, Лапоть, вру?
Ласкался ты к скопцу-самокастрату…

Бодлер был прав: когда увидит Див,
Байкал как засерают Дерибаски,
В чьих анусах весёлые колбаски,
То встанет грудью, вход им преградив,
Но не своей, а крутобёдрых див
Со всей Руси – на девках прибомбаски…
А охранять их будут наши баски
С Кавказа, пляски воинов возродив.
И скажут: «Прав ты, Вие, так судив!»,
Купюры вынимая из запаски,
Дабы сидели девки без опаски,
Что покусает пёс их шелудив,
Бациллами безумья наградив
Собачьего, от коего нет спаски!

Азарт есть в сотворении народа
Единого из многих наций, разных
Настолько, как разна сама природа –
Вот бред имперский мой, из безобразных.
И вижу башню я людского рода,
И сцену, но не из благообразных,
И хочется спросить: это добро, да?
И все застыли в позах несуразных.
А вот опыт армян: одна порода,
Нет в ней смешений – и армян нет праздных,
При деле все! «Есть с мясом сковорода
У нас зато всегда, псих из заразных
Вирусом антисероводорода.
Армянский кислород есть в комьях браздных!»


Горбатого могила за лже-фак
Исправит под названьем «Саркофаг».
Вот кто раб-скороход, вот Автопедом
Кто назван – не окончивший филфак,
Построивший на Форосе себе дом
Вращающийся, счёт же секс-победам
Утративший генсек-антропофаг,
Сказавший в сердце: «Чёрт! Я и тебе дам
Вскопать мой огород!» Любовник был
Ему нужен на двадцать лет моложе,
Старатель сильный, тот кто бы добыл
Алмаз из грязи на просторном ложе,
Супружеским которое нельзя
Назвать, блин, Проведенью не дерзя!

Как голый алкоголик тешит кол,
Вы показали? – Вот смешной прикол!
С вами и мы до коликов смеялись:
«Да это же тот самый ледокол!»
Зачем Аллаха вы не убоялись?
Ну вот, как третий Рим и состоялись,
Второй по счёту, вы. Захваты школ,
Больниц, театров… Ноги – застоялись?
Тогда внесите также в протокол
Стекольщика дом. Делать остекол
Без смальт цветных он вздумал. – До жилья лезь
Наверх …  А на рапиру есть накол!
Из оборота доллары изъялись.
Америку на штаты ждёт раскол.

Пресыщен днями жизни, поскорей
Уйти хочу, ни с кем здесь не прощаясь
И ни к кому помочь не обращаясь
Как старый зверь – от молодых зверей.
Дни в конце жизни мчатся всё быстрей.
Я доживаю их, не сообщаясь
С сынами тьмы, в кругах их не вращаясь,
Как Фигаро, Сивильский брадобрей.
Война у меня с ними. Иерей
Великий, я под старость не прельщаюсь
Ничем уже – брезгливо отвращаюсь
От тех, кто перешёл в класс упырей,
Так и не став хоть чуточку добрей…
От нищих лишь еду брать не смущаюсь.

Я – бибилеист от самого зачаться,
И бормотал Израиля рэбэ главный
Моё тайное имя, и печать я
Пророков теперь, клирик православный,
Предрёк что Мухаммед, вождь не зайчатья,
Тот самый пироскаф я пароплавный,
Воспел который мой пророк, внучатья
Дерев его! Вулкан огненнолавный
Для запада я и как Геркуланум
С Помпеей предо мной он. Из-под пепла
Отроют сыновей и дщерей пекла,
На алтарях Содома чей заклан ум,
Я – Шива, ставший после просветленья
Буддой Майтреей, а не снедью тленья!

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
Но не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу, крыла имея за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
Но не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу, крыла имея за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!



Карбункул там в кармане твоём, что ли?
Пора бы научиться обрезать
Ту пуповину сердца, что дерзать
Мешает юношам в земной юдоли,
Которые о самой лучшей доле,
Безвольные, не смеют и дерзать.
Не хватит ли карбункул осязать
В кармане брюк, но будет ещё то ли?
В упор не видеть истины доколе
Ты будешь, только как ещё сказать,
Что есть искусство – бисер нанизать,
Но ты не дока в мастерском приколе,
Ты вышивать, как мы, на пяльцах в школе
Не научился. Где уж тебе льзать.


Убийство голубого есть не грех,
А обществу полезное деянье.
Гей получил при жизни воздаянье
За то, что грецкий требовал орех –
Пшеницы ему хватит давать! – Сбрех?
Но женское сперва им одеянье
Носить дозволь, затем не подаянье –
Дай капитал, чтоб счёт был без прорех!
Намерен мира просвещать он мглу
Светильником и мрамора лучами,
Подсветки требующими ночами.
Стоит колосс не где-нибудь в углу,
А в гавани Нью-Йорка…  Антипода
Денницы именуют там «Свобода».

Не проще ли мышленье поменять,
Сменив язык английский на испанский,
Чем бить себя по бёдрам и пенять:
«Увы! Увы! Стал вял моллюск рапанский…»
Не лучше ль репетитора нанять
Ребёнку, чтоб учил язык не панский,
Себя чтобы потом не обвинять:
«Зачем он только слушал их рок панкский?»
Я предпочёл нужду и нищету
И нищету с нуждою ещё ту,
Лишь бы не знать не слова по-содомски,
Я выучить его отверг тщету,
Я согласился чай пить по-дурдомски,
Чем на хорошем быть у них счету.


Мой самый чёрный день, о дочь моя,
Какой? Сама могла бы догадаться.
Тот, кто не предал родину, предаться
Родиной должен и его семья
В Содом будет отправлена. Раз я
Не захотел за доллары продаться,
То должен здесь как Иов настрадаться.
Содомского отверг порог рачья
С презреньем твой отец и у ручья
От жажды умирает. За так даться
Мне вместо хлеба камень и податься
Вместо яйца должна теперь змея.
Вот в какой день в далёкие края
Умчалась ты, чтоб жизнью наслаждаться.

Как доказать Давидово родство
И изъяснит кто кроме Соломона
Древо его? Вот, что это сам он, а
Ни кто иной, царь через волшебство
Узнал и все признали вдруг его.
На этот раз Мир без Ваал-Гамона,
Где ветроград, а кислота лимона –
Вместо гарема. Нищ царь до того…
Аж принимает милостыню, что
Предречено ему в книге Агаде.
Бес Азазель, с копытом чья нога-де,
Царить вместо него всё время то
Будет, суля царю свой с бродом бутер,
(Лишь согреши!) в ком узнан Мартин Лютер.

Нехорошо вкушать помногу мёд
И добиваться славы не есть слава.
Однако пусть попробует возьмёт
Ночного вора шумная облава!
Матёр – ума волчара не займёт.
Ишь, отличает золото от сплава,
А бриллиант от страза. А проймёт
Гуляки сердце Мурка не шалава!
Вкушать помногу мёд нехорошо
И славы неприлично добиваться.
Приметы? – Говорит порою «шо»,
Предпочитает скромно одеваться.
Срок отмотав, повторно не судим,
Вор есть поэт по имени Вадим.

Я чист и местью к пачкунам пылаю,
Я им камлаю всем разбогатеть
Да раздобреть, а то и потолстеть,
Зажиточности всяческой желаю
И в богаче я жертву заколаю,
А свойственно скотине жить хотеть:
«Так ты мечтал и там не попотеть,
И здесь лежать в прохладе?» Николаю
Кровавому рыкаю, аки лев.
Я прав даже тогда, когда я лев.
Просто богач ещё раз не родится,
Но возвратится пёс на свой изблев,
Свинья-чистюля грязью усладится,
Богач для вечной жизни не годится.

Екклесиаст сказал: не возжелай
Бисквитов, как кровавый Николай,
Кидающий в толпу их. Обожрался
Сластей и мается. Подобострастный лай
И сучий визг. Народ внизу собрался
Проверенный: «Младенчик разыгрался!
Как сладок нам бисквит твой! Покамлай,
С Гришуткой, чтобы чёртом жид побрался!»
Не возжелай, сказал Екклесиаст,
Пирожных, как в короне педераст.
С куриною играет головою
Зажравшийся так кот, холён, мордаст.
Толпы подобострастной внемля вою,
Не знает царь, как жид ему воздаст.

Вы в космосе как в будущем видны,
Так в прошлом, сколь угодно отстоящим,
Ну а сейчас Я с вами в настоящем…
Здесь не у всех игрушки заводны!
Дети! Не все зверушки не вредны.
Что скажешь ты двум мальчикам, стоящим
По-за оградой, зубы не таящим,
Как если бы они были родны?
И сласти богачам привезены
Из дальних стран, и вкус их настоящ им.
Их жёнам, в зеркалах себя двоящим,
В подсвечниках все свечи зажжены.
Игрушки бедняков порой страшны:
«Коровкой буду я, а ты – доящим!»

В поэзии ведь можно обвиненье
В убийстве, что ещё злодеем не
Совершено, но может быть вполне
Совершено – да, может, прочь сомненье! –
Зашифровать так рифмой, что в сравненье
С методом древним прочие, как мне
Здесь представляется, не катят. На войне
Как на войне: греха тенью вмененье.
На судный день берёг я примененье
Ловушки тем, кто души Сатане
За услажденье, что всегда в цене,
Продал – какое бесу извиненье?
Не выдержало сердце… Опьяненье
Амфитамином… Юн щенок зане.


Екклесиаст сказал, что никакой
Нет новизны под солнцем и луною,
А всякий путь прямой с чуть кривизною,
Но всё вернётся на свой круг. С тоской
Мы смотрим, как относят на покой
Умершего, и мысль: «Это со мною
Случится тоже!» крылья за спиною
Не приставляет, но кто ты такой,
Чтобы летать? Сев, подопри рукой
Чело своё. Пресытившись земною
Печалью как сугубою виною,
Следи, мудрец, за времени рекой
Или, что то же, за волной морской,
Себе подобной мнимой новизною.

Всё сущее вращается по кругу
И повторяет прежний поворот,
Свершив очередной свой оборот,
И ничего-то нового друг другу
Сказать не можем мы, к смертному стругу
Приблизясь своему, но скорбим рот…
Екклесиаст воскрес, грустных острот
Великий мастер, слышать чтоб обругу
Псами своих стихов, жену-подругу
Отдать другому, с мамою фокстрот
Безногой станцевать и огород
Чужой вскопать за м;ркву неупругу.
Отрёкся на него народ и род,
Который он размножил… Жить внапругу!

Я завещаю от своих изданий
Всю прибыль инвалидам после смерти,
Дельцы, но аппетиты поумерьте,
Когда в свой час умру без опозданий.
Выходит после рифмообузданий
Гора Сион, лишь строго ритм размерьте,
А с чётом никогда не лицемерьте –
Не стройте в старом городе тех зданий,
Что вызывают вздох один… Вращаться
В кругах стихов ценителей не надо,
Чтоб похвалами их не развращаться,
Но лучше, если будет тишина до
Последних дней твоих – наркотик слава,
Холёная, гулящая шалава…

Нет ничего, что ново, но опять
Всё повторилось, на круги вернувшись
Свои же. Если б мог кто, оглянувшись,
Вращенье обратить вещей всех вспять,
Увидел бы, что вещи ни на пядь
С кругов своих не сходят, усмехнувшись,
И разве сон не тот же я, проснувшись,
Вновь видел? – В виде римской цифры V
На лбу моём сошёлся чёрным клином,
Коль зеркало не лжёт, весь свет, а я
Всё не могу проснуться, не тая
От разума, что я во сне. Пошли нам,
Творец наш, пробужденье ото сна!
В нём вещи лгут и явь их не честна…

Я Библии достал том, стал читать,
И полюбил я делать это часто.
Не даст вам кто открыть её сейчас-то?
Там я на вас нашёл как ночью тать.
Откажет Чёрту кто себя считать
Вором в законе? Музыка за час та
Прослушивается. Равна свеча ста
Минутам света. Громко не шептать.
Чёрт, Демон, Диавол – это лжеблатной,
Прикидывающийся им, рискуя.
Я этого не знал, любой ценой
Идя на риск, и точности взыскуя:
«Как вор в законе». Достижима цель?
Значит шанс есть, в неё без страха  цель.

Я каждый раз, как искра к небу льнёт,
Но тухнет через малое мгновенье,
Осознаю, как атмосферы гнёт,
Что будет и моё исчезновенье.
Никто меня из нети не вернёт.
Жизнь – огненного ветра дуновенье,
Которое и комкает, и мнёт
Похвальное былинки к солнцу рвенье.
Безжалостно зачем тебя швырнёт
В смерч огненный судьба? И многозвенье
Вертя на пальце, мразь тебя пырнёт,
И ты услышишь пламени ревенье.
Во мрак частица малая нырнёт.
Мгновенно её в бездне сокровенье.

«Когда хочу, сам чуда не могу
Я сотворить, и есмь не чудотворец –
Чудоприимец. Слышь, перстопроворец,
Но счесть тебе татутки помогу!» –
Сказал я, не оставшийся в долгу,
Ибо уже пустил тот разговорец
Гулять по хатам: «Сышь, моллюск-двустворец,
Захлопнись, а то я тебе налгу!»
И что ещё сказать в тюрьме врагу?
Не стал я как искусный царедворец
Задабривать блатных – тайноотворец,
Черновики не прятал, где пургу
Нёс  на всю тундру и на всю тайгу…
И рушится ваш с «богом» договорец!

Переиначил всё при переводе
Стихов стихами, а в итоге – точность.
Зато каких (восточная цветочность!)
Стоит порой девица в хороводе,
Которая теперь с тобой в разводе
За то, что проявил ближневосточность,
А не северозападность, источность
Откуда и миазма оттого-де.
«Есть воровство, которое в законе.» –
Таков в итоге вывод диссертанта.
Меня за это всадник, что на всконе,
Домашнего как держит арестанта.
Пролязгал языком пророк железно:
«Есть воровство, которое полезно!»

Какая несравненная печаль –
Отказ от варианта оттого лишь,
Что авторство его, что чаш качаль:
Умалено здесь, там зато его лишь.
Стиль автора есть – под его началь
Не хочется? Тогда чего изволишь?
В одно с ним путешествие отчаль!
Но курс сменить ты капитана волишь.
Так знаешь ли кто ты? – Старый пират,
А не высокой песни переводчик,
Но Господь Бог и Сам уже не рад,
Что не заводчик, не водопроводчик,
Захватчик ты, и выкуп для тебя
Важней, чем автор, стиль в нём свой любя!


«Всё суета! – Сказал Екклесиаст –
И что не суета?» – Добавил кстати.
Они хотели, чтобы женской стати
Мужчина мог быть и чтоб педераст
Уравнен был в правах, бивнеклыкаст,
С теми, кто не склонился, чтоб им стать и
Уравнивать в правах их с какой стати?
Но «третий пол» мельканьем что-то част
Стал там и здесь. Их аргумент таков:
Устаревают нормы-де с веками.
Как будто срам, исторгнутый  толчками,
Приятен оку как вид васильков,
И носу – запах дыни как! Есть нормы
Незыблемые – скажем не в минор мы.

Мне осень всё в дни юности стихами
Хотелось описать, а не весну.
Писал же я пятью-семью штрихами,
Как сумасшедший с бритвой: «Полосну!»
Ещё писал я камни в русле, мхами
Поросшие – слова подобны сну
Под звёздным светом! Весь я с потрохами
В этих строках… Луной на миг блесну.
Осень печальна и пышна, как траур.
И будет считать звёзды до утра Ур
Халдейский и количество слогов
Границы полагать будет словесным
Конструкциям со смыслом неизвестным…
Есть диво Соломоновых кругов!


Мистичны Соломоновы круги…
Когда определён объём понятий,
Ни добавлений нет к ним, ни отнятий.
Настолько дефиниции строги,
Что даже Соломоновы враги,
Версификационных чьих занятий
Плоды известны, против их принятий
Вслух не произнесли дрянной руги.
Не только как возможен перевод
Поэзии даётся объясненье
Кругами Соломона, но, есть мненье –
Метемпсихозы. Созерцанье вод
Под каплями дождя небесполезно…
Зыбка вода, да логика железна!

Стилистом Соломон стал для чего
И ритором – зачем? Не правоведом!
Слов знатоку и день грядущий ведом,
И в сновиденьях видит он его.
Екклесиасту только одного
Недоставало – рифмы ему две дам,
Созиждет коль из дыма на траве дом,
И поселю раба там Своего!
«Я всё моё ношу теперь с собою!» –
Сказал Екклесиаст, смиряясь с судьбою
Быть не царём, а каллиграфом, что
Гораздо лучше стороной любою!
Воссоздаёт он личности зато
По стилю – воскресил себя здесь – кто?

Стиль – это жест и мимика лица,
Походка и манера говоренья,
Но как быть, если у стихотворенья
Два автора, у чадца – два отца?
Кто автор текста, если два чтеца,
Избрав один и тот же угол зренья,
Тождественны во всём? Возможны пренья
При выборе,  если он есть, словца,
И то он предрешён. Зверь на ловца
Бежит, а слово – на мужа смиренья,
Оставившего стиль свой без боренья,
Мол, не признают в тексте удальца!
За индивидуальный стиль борца –
Траурный тост! Шок… Гул неодобренья.


«Оставь свой стиль себе, чужие если
Стихи ты переводишь – случай част…
Не олу-Пастернаки ли воскресли?» –
С брезгливостью спросил Екклесиаст,
Воссевший, поджав ноги, в тронном кресле
Писательском своём: «Разве  клыкаст
Был Гёте как кабан? Желудь он ест ли?
Ища трюфели, роет листьев наст?
Нахрюкал там и здесь владелец дачи
Роскошной в Переделкино, и всё.
Мало сказать, что это неудачи –
Провалы… Да, не Мацуо Басё
Лауреат ваш нобелевский. Ерзок
Рылом Борис, а чавканьем как мерзок!»

Ты получил и славу, и госдачу,
И юношу растленного впридачу,
Чей папа был по даче твой сосед.
Мальчишке часто оставлял ты сдачу
И приглашал для дружеских бесед,
Ты был ещё могуч, даром что сед!
Кто скажет мне: о мёртвом зло судачу?
Не нужен чтеца голосу офсет,
Чтобы издаться! Ныне озадачу
Я твоего любовника, подачу
Имевшего такую, чтобы сет
Мэтр выиграл вновь… Радиопередачу
Услышь теперь мою, с брюшком борсет!
В век цифры обойдусь и без кассет…

Бескомпромиссен совести истец,
Которого приставил Бог Отец.
Свободно поступать он не мешает,
Но всё на карандаш берёт как чтец.
Не запрещает – что вы! – разрешает
Переступать через запрет. Решает
Не он, лишь переступков он учтец,
Которые хозяин совершает.
Чревоходящий аспид их сочтец
И ко грехам безжалостный причтец,
Но не всегда, иной и согрешает,
А люди рады – снял с них грех простец,
Взяв на себя! Греша, он утешает
Других… Но он, садюга, не плошает!

Им нужен беззаконник был, преступник,
Через мораль людскую переступник,
Чтобы свалить вину всю на него
За мнимый лучемор, Мой Пестоступник!
Они пошли на это для того,
Чтоб объявить: «Есть в небе Божество!» –
Не веря в Него. Где он, ваш Заступник?
А наш антихрист – вот он! Существо,
Противящееся всему, зовётся
Что Богом и святынею. О нём
Свидетельствовал Павел. Только рвётся,
Где тонко. Леонида вспомянём
Здесь Брежнева – кто прав, жизнь доказала:
«А бабушка-то надвое сказала!»

«Русской культуре чужд кассовый сбор» –
По-русски говорит Энштейну Бор,
И лоно Авраама – Ур Халдейский,
Где снег стоит зимою, как забор.
Встретился как-то хлеб квасной, гвардейский
И пресный хлеб пасхальный иудейский:
«Маца! Прекрасна ты, словно убор
Вождя на голове его индейский!»
«А ты прекрасен, как сосновый бор –
Ответила маца – а не как бор-
Машина, без укола зуб злодейский
Сверлящая, а к ней – полный набор
Буравчиков… Дантист – кат лицедейский.
«Лишить жида зубов!» – Вердикт судейский.


От водки-то, Россия, откажись.
А то ведь оказалось, что наркотик –
Трава, а водка нет, хотя локотик
Кусает – кто? Без водки окажись
В запойный день – посмотрим! Удержись
От лжи хоть. Заработать как легко тик
На нервной почве? Белочка – не котик!
Что пить больше не будешь – не божись!
Привычка есть к траве, не привыканье,
Как к чаю, даже не как к табаку,
Которому запретно потаканье,
И песнь твоя – тоска по кабаку…
Учитель курит с видом отрешённым
Косяк – не с табаком он разрешённым!

Нет публикаций. Истину они
Боятся, это ложь бы разрешили
Публиковать, а истину решили
Засунуть под сукно на долги дни.
Но ты, душа, спокойствие храни.
Здесь диссидентов, как ты знаешь, или
Сажают, если же не устрашили
Застенком, то лишают – от родни
До заработка честного того,
Кто истину отстаивает. Слова
Лишают, подсылают птицелова,
Никак всё не добьются своего –
От истины им нужно отреченье
Пророка, сотворившего теченье!

У иконописи канон один:
В каждой черте не царь и господин,
А раб ты, о свободе изъявленья
Себя (вот я какой простолюдин!)
Изгнавший даже сами помышленья.
Здесь не твои потребны представленья
В картинах для всеобщих разглядин,
Но архетипы предустановленья.
Ты скажешь: не искусство это, но
Копированье. Тот-то и оно,
Что в тесноте даёт простор Податель
Святого Духа. Без неё одно
Ёрное выйдет ёрзанье, страдатель.
Быть живописцем здесь запрещено.


Без полноты нет истины, она
Нечто иное, если не полна.
Одной нет рифмы с окончаньем «-невский»…
Лазурна черноморская волна!
Воистину, ни берег с нею невский,
Ни даже берег озера женевский
В сравненье не идёт. Зело вольна.
Мальчиколюб ваш Леонид Каневский…
В Гурзуфе он охотился за мной,
Когда я был мальчишкой. Извращенцам
В Москве почёт и слава… Скольким щенцам
Пол искалечил он! А с Сатаной
Накладка вышла. Мусор обличённый!
Повесься, по закону привлечённый!


В Москве их, педофилов, столько, что
Впору вести речь о своеобразной
Селекции подонков. Был ли кто
В столице осуждён за это праздной?
Убийца педофила там зато
Срок получил. Рукой с силою разной
Ударить можно… Осуждён за то,
Что, возмущённый сценой безобразной,
Не рассчитал удар. И все молчат.
Никто на демонстрацию не вышел.
«Долой Содом!» в столице не кричат.
И только я панно бисером вышил,
Убийство гея прославляя, но
Где выставить прекрасное панно?



Естественное радованье вы
На противоестественное – стресса
Снятия ради, якобы, увы,
Замените, став жертвами прогресса.
Зачем он вам – вы же внутри мертвы!
Течёте вы, как грозды из-под пресса,
Найдя клубничку. Скептики правы:
Обходитесь, как мёртвый без компресса,
Без Бога вы и так. Раз его нет,
То всё разрешено, долой запреты!
И лишь попав, как муха, в липь тенет,
Вдруг понимаешь: в зле, а не в добре ты
Поднаторел, но поздно предпринять
Что-либо. Поздно жизнь свою менять.


Екклесиаст сказал: проходит всё,
И нет такой ни радости, ни горя,
Которые бы длились, пик возгоря,
И лишь селёдкам в банке ивасё!
В Японии жил Мацуо Басё.
Жил скромно, Яблоков не мандрагоря…
Вот бы с кого пример тебе, егоря,
Брать, но зачем ты буен? Осё-сё…
Что не пройдёт? – Спросил Екклесиаст,
Но нет непреходящей ни печали,
Ни счастья, а чтоб люди не скучали,
И то, и это дал им Бог в контраст.
Но суета сует, и то проходит,
И что мятежно, то покой находит…


Подобна вера двери: кто стучит,
Тому и открывают, а кто мимо
Проходит, того с тенью пантомима
В миг смерти ожидает – не молчит
Жестикулятор – вычурно кричит!
А ты не замечал этого мима…
Но и на звуки тень неутомима,
И начит применяет тать, и чит!
Как только солце правды излучит
Свой первый сноп, молчаньем не томима,
Заговорит тень. Страшно нам самим, а
В имя своё кто ж миг не улучит,
Чтоб посмотреть? Гляди, как уличит!
Ах, силой и соломушка ломима…


Екклесиаст сказал, отверзши вежды:
«Донделе, дондележе и дондежды
Народом русским будут управлять
Писанья не читавгие невежды?
Только умеют, что мозги вправлять
Тем, кто нужду мужскую ту справлять
В одну струю не может. Нет надежды
Тому, кто не привык хвостом вилять,
Купить к зиме шинель в виде одежды
И вволю – летом квас в виде освежды
–  Не морсом в пекло жажду утолять! –
За то, что избежали неизбежды,
Судьбы своей: начальство умилять
И для розги седницу подставлять».

Не одожденья денежного я
Вслух Господа просил, но чтоб без денег
Прожить дал, не ища шальных в нужде нег,
Ради нирваны – святожития.
Амбициозна, правда, цель моя?
Когда нет от нужды освобожденег
Иже на тротуаре нахожденег,
То для прознанья смысла бытия
Весь день тебе и даже эта ночь
Даны. Употребить время на что же,
Если не на пути – вот же он, очь! –
Открытие… А семь рогов в итожи
Креста и восемь означают путь,
Переоткрытый мной когда-нибудь.

Когда тебя читают богачи,
То типает их, а когда люд бедный,
То вид имеет празднично-победный:
«Ещё такие речи рокочи!»
Утешь же нищету, не премолчи:
«Я сам, как вы, а ем, вновь безобедный,
Вас хуже – богача друг квадропедный
Лучше меня ест – мне б его харчи!»
Убрать тебя, надеюсь, побоятся.
Заставить попытаются тогда
Тебя уйти из жизни, не смеяться
Чтоб научился над… недугом, да!
Всех, кто собрал при жизни состоянье
Себе, а не народу в достоянье.

Сначала человечество свинью,
Затем свинья съедает человека.
Давид в плену стоймя-наголовеко,
Пускает слюни или… кровь свою?
Вот то-то и оно! А как я бью
Во мраке наповал? – Черно не веко,
Нос вломлен в череп! Поп, прочти братве-ка
Клещом как Голиафа кровь я пью!
Я и Давид, и Соломон, и все
Потомки после них, но также предки.
Сравните попаданья два: сколь редки,
Столь метки – не откажешь им в красе!
Давидово в Вадиме и юродство –
Ведь столбово царя чистопородство!

Целительную силу не имеет
Само по себе руковозложенье,
Но пусть сказать хоть кто-нибудь посмеет,
Что вредно к доброте души движенье,
И мёртвого поднять оно сумеет!
Но… в сказке. Просто вещи постиженье:
Сказка есть ложь, где горб кривой прямеет…
Горбатого в могилу положенье,
Что есть уже не сказка, а явь были,
Которую не все ещё забыли.
Два вида лжи есть: как одна – святая,
Так низменна другая. На кобыле
Какой подъехать к ней? Вот и добыли
О лжи мы правду, что совсем простая.

Иная весть по действию с вином
И новость – с опьянением сравнима:
К героям Автор в мир сошёл не мнимо 
И разговоры всех о нём одном.
Сошёл, перевернуть чтобы вверх дном
Их представленья, что им извинимо,
А что – никак, и правда где гонима,
Там торжествует ложь в венце ином;
Что мир – грёза Творца и все мы сном
Порождены, но что не изменимо?
Зыблемо всё, и как легко ранимо
Повествованье в мире сна родном,
Так непреложно в этом, заводном
Как механизм… К вам Чёрт без псевдонима!

«В горсти – зола и в пригоршни – лишь пепел,
Вот всё, чем я владею во вселенной…» –
Еврейский князь пресыщенной толпе пел,
Пред ним даже не преклонноколенной.
Пел, молоко на звёздной как тропе пил,
О почве пел, сохой опять взрыхленной,
Про то как пуп вселенной опупепил,
Никто певца не слышал в толпе ленной.
Когда еврейский князь смолк поле пенья,
Толпа, уже вся пьяная, шумела…
Ей не хватило выслушать терпенья
Поэта, она слушать не умела.
Певец – Вадим, а чернь – бомонд московский.
Картину маслом написал Тарковский.

Достаточно однажды доказать
Факт воскресенья, чтобы догма стала
Научным убеждением. Настала
Пора всем атеистам указать
Перстом и: «В ад им!» жестом показать.
Абаку здесь Художница достала
И шанс опять рожденья просчитала
Мечтателю, числом чтоб наказать:
Оно едва возможно, если Бог
В случайность не вмешается, но мненье
Есть, будто Он – ленивый лежебок,
И что в Своём уме Он, есть сомненье.
Ему до человеков дела нет,
Как нам до мухи, пленницы тенет.

Я, бесы, не плясал, словно медведь,
Посаженный на цепь и в балагане
Прокуренном, поган где на погане,
За мзду, левый поэт, не стал праветь.
Я предпочёл в безденежье говеть,
К жилищу не привязан, как цыгане,
Я отсидел – гордыня в уркагане! –
За нелюбовь к властям, зверь-мёдоведь,
Не по понятьям поступил? – Ответь!
Как я такого вы ещё врага не
Имели – скорость ветра в урагане
Измерь-ка, прежде чем аж покриветь
От ужаса – могу как зареветь…
На буквенном играю я органе!

Сговор теней и заговор пророков
В том состоит, что в год, и день, и час
Известный Исполнителю всех сроков,
Лев прыгает, не видимый сейчас,
И нет в нём человеческих пороков.
На Красной сядет площади в ночь ас…
Как стихотворец Дан – не Сумароков.
В нём Хима и Кесиль, где пьёт млечь Ас…
И, сговора теней не прерывая,
В редакцию газеты он войдёт,
Лев прыгнувший, и, взятки не давая,
Редактора её с ума сведёт
Отказом за меньет – «Шедевров клад, но…»  –
Стихи в ней поместить свои бесплатно.

«Интел» отныне имя твоё, Тот
Египетский. Они летели в нети,
И не было им места на планете,
Исполненной болезней, нечистот
И энтропии. Сложность из простот
Устроили они, молитвы Мне те,
Которых Я не слышу, в кабинете
Как босс воплей уволенного, тот
Кто ненавидим всеми, теперь шлёте
Зачем вы? Лучше в межпланетолёте
Умрите, но с надеждой, на Земле
Чем без надежды. В молний переплёте
Стою, как книга в твёрдом переплёте.
Прочёл кто сказку о добре и зле?

Ряд литер как неполный алфавит
Есть зеркало. Пенять ли обезьяне
На оное, печалясь об изъяне,
Если стекла поверхность не кривит?
Никак! Но обезьяна норовит
На зеркало свалить изъян, мол, я не
Крива рожей, но это всё по пьяне!
Да, лаврами её лоб не увит.
Большой чиновник! Как ты сановит.
И всё бы хорошо, да Несмеяне
Царевне показали, на баяне
Играет мавпа как, и тотчас вид
Её стал весел! Хало сплёл Давид,
Воскрес который Дивом в окияне!

Диоптрии рост, дикции утрата,
Причина – выпадение зубов.
Зубастый рот лишь у партаппарата
Буржуазии – мыслящих сонм лбов!
Работы нет, а пенсии не брата
Лишили. Зарывателем гробов
И то не дали стать… И нет возврата
К достойной жизни – правит класс жлобов!
Всё смерти моей ждут, дескать, пора та
Давно пришла, купить себе грибов
Не могущий – уж больно крупна трата,
Да не купить изгою и бобов!
Зачем жжёшь свет ночами до утра-то?
Нашло господ ты, общество рабов!

Презерватив испортил род людской
И противозачаточные средства
Теперь уж окончательно. Скаредства
Причина в них – оргазм пышный такой,
Он денег стоит! Щедрою рукой
Давать как подаяние? Зловредства
Разве что ради – на,  те непотребства
Пойди и соверши, такой-сякой!
Ты поражён вселенскою тоской,
Высотного строитель небоскребства,
Повсюду открываешь ты торгпредства,
А радости уже нет никакой
От яств земных, от суеты мирской,
Одно злорадство, мрачные эребства.

«Юность – не «Ню», пристала, и стекло,
А слава ранняя, хорошенький мой котик,
Это «слеза Аллаха» - сверхнаркотик,
Впирает так, что без него всё мгло.
Что бы тебе теперь и помогло?
Здесь заработать знаешь как легко тик…» –
Сказал Див, взяв певицу под локотик. –
«И нечего хвататься за стекло!»
Ещё одна нашла себя в гламуре
И скорбную поёт песнь об Амуре,
Стрелой пронзившем сердце ей. Она,
Ибо кто с Шивой водится, тот в славе,
Наркотик хочет, а не влюблена…
На перевоспитанье к тёте Клаве!

Я, говоришь, нарушил ваш закон,
Так как нельзя хватать людей за горло?
Но схвачен же хомяк когтём ног орло.
Если красиво – можно! Чу! «Зек он!»
Слышу молву. Да веков испокон
Хватали так, чтоб не вопил враг орло,
У нас тут петухов: «Заткни, дрыг, орло!
Едало завали, обруг икон!»
Я, говоришь, закон нарушил ваш,
Стяжав худую славу хулигана?
А почему не купишь простокваш
Мы спросим у товарища Нагана.
Неужто мало пастбищ и травы?
Хватать за горло льзя. Пальцы правы.


Мне есть чем здесь заняться – без иной
Услады можно обойтись поэту,
Но женщины пусть бредят теперь мной,
Я жертвую ими за радость эту –
В зеркале букв свой фас видеть, в двойной
Зеркальности – свою по силуэту
Тень узнавать при лампе за спиной –
В очках и с бородою негриэтту!
Нарцисс Саронский я, ну а она –
Ах, Лилия долин… Немного страшно
Высоколоб как видеть Сатана,
Лев в профиль, в фас я выгляжу дурашно
Благодаря рогам, что на челе…
Есть ли лице лукавей на земле?

Евгеника – восточное занятье.
Есть также кровь пророка Мухаммеда
В жилах предсказанного им Ахмеда –
Он в воровской закон вводит понятье,
Которым разрешается отняться
Жизни не у раввина-меламеда,
А у жрецов Содома. Андромеда
Персеем спасена – по глине внятье?
Есть у Ренье вещица – «Отпечаток».
Переведёт её князь опечаток
Так, словно это писано по-русски,
А не с французского передано – нагрузки
Нет лишней – ничего себе, початок!
Но не плоды евгеники этруски…


Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.

Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.

Нет, я – изгнанник, а не эмигрант.
Но всё равно мне не с кем тут общаться.
За то, что не хочу я извращаться,
Лишил здесь конституции гарант
Меня работы. Мне не светит грант
Учёному как. Даже попрощаться
И то не с кем. Довольно обольщаться!
За газовый грызутся они крант…
Живя в стране, где мне запрещено
Издать труд по риторике невинный,
Я в пятачок ногой устал бить свинный…
Определение возвещено!
Здесь ненавидят ум и гонят разум…
Хочу покончить со всем этим разом!

Но есть ученье целое – они
Считают, что от перенаселенья
Земли людьми, Бог попустил растленья
Дух, мол, Востоки с Западом сравни.
Индусы, дескать, кроликам сродни
С китайцами, плодятся так. Моленья
Жрецы их Богу шлют: «Для избавленья
От совести мук нормы измени!»
А пробовал прожить ты свои дни
Вообще без этой жажды утоленья?
Она проходит! Миг есть просветленья,
А что его дороже? Оцени!
Нет силы воли? – Кайф вколов, усни
И не проснись без Божества хуленья.

Предчувствие победы есть, труда
Мне стоившей и самоотверженья:
Есть истинное чудо, господа,
И не предотвратить его вторженья!
Оно берёт без битвы города
И страны, добивается сверженья
Безнравственных режимов и суда
Тиранов, клеветы опроверженья,
Что по Творца-де замыслу стыда
Отвергнуться пора для изверженья
Туда жизненных соков и сюда,
Где кальные сгустились отверженья.
Что нету-де от этого вреда,
А после смерти – в бездну низверженья.

Причудлива порою демократия.
Ведь Соломон в дурдоме без суда
Срок отбывает – глас возвысьте, братия!
А вас постигнет то же – что тогда?
Но Франция молчит. Вот при утрате я
Какой… Поэт в застенке, господа!
Но где там… Кабы пола перевратия
Карали, то другое дело, да?
Не говорите мне, вы-де не ведали,
Что гений в психбольницу помещён:
Сенсация научная – молве дали
Статьи две крылья! Но не защищён
От беспредела автор сврх-сенсации…
Наивно ждать моральной компенсации.

Какой ещё свободы слова вам
Надобно было, чтоб возвысить голос
За мученика совести? Сед волос
В психушке стал мой. Ведь ущерб правам
Всем человека налицо! Словам
Об их защите – грош цена, раз полоз
Удавом назван. Флаг, что звездополос,
Он осмеял? – А кто на смех волхвам
Халдейским опозорил его? Разве
Есть ветер на Луне – откуда разви
Полотнища его? – Вот какова
Свобода слова ваша. И не надо
Трубить в тромбоны – эка буффонада!
Но это просто звучные слова.

Соломон назвал книжку своих
Юношеских текстов гениальных…
Ой! «Album Romanum». Мало их,
Право, чудаков нетривиальных!
Альбум и еврейский есть, с твоих
Слов если так провиденциальных
Называть бел-камень, свет Моих
Глаз и переводов идеальных
Автор! А на белом каменце –
Новое написанное имя:
«Сатана и Диавол», чьё в конце
Века открывается таимя,
А пока его знаешь лишь ты,
Дух Святой, сошедший с высоты!

Я не престижно выгляжу, зато
Как царственен надменный нищий взором!
Покрою им любого я позором,
Если найду, конечно же, за что.
Не вздумай оскорблять меня, не то
С расширенным оставлю кругозором.
Язвой из букв любуясь, как узором,
Что сделаешь,  не видит её – кто?
 Как много жизней прожил я на свете,
Из них всех драгоценнее одна:
Есмь трижды величайший Сатана
И перед Трисмегистом все в ответе.
Следы молитвы на моём лице.
Пастух как, рад спасённой я овце.


В поэзии – спасение и в ней –
Небесная обитель для вселенья
В жизнь вечную, она как сад камней,
А не подмостки для увеселенья.
Не одиноко мне, хотя счёт дней
Я потерял для светопреставленья
В умах людей и с каждым днём верней
Моя рука – исчезли исправленья!
Для псов – святыня, бисер – для свиней
Ч дал и кинул ради надглумленья,
Всему воздал, что должно, и честней
Поступка нет, ведь с целью прославленья
Учителя жест! Право, не страшней
Лай с хрюканьем, чем звук древопиленья!

«Сделайте нам красиво!» – Вот и вся
Эстетика. А красоту печали,
Скорби, тоски глаза б не замечали,
Но жизнь трагична… Лжи не привнося,
Живи на свете тише карася,
Которого уста всегда молчали,
Но если б дал Бог, что бы прокричали?
И плачет муха, в коконе вися.
Жизнь есть страданье… Вот и нет гуся,
Но тушка в перьях. Как бы величали,
Запад, тебя, когда бы развенчали?
И плоть трепещет, кровью дол рося…
Ты б завизжал, небось, как порося,
Только тебя ещё не обличали.

Мужественность и женственность вещей
Дана нам в частях речи и глаголах,
Чтоб лаптем не хлебали мужи щей,
А жёны покрывались на оголах.
Но вот явился вдруг язык-кощей,
Бессмертным возомнивший себя, в голах
Толк знающий, забитых средь кущей,
С презреньем о нас, татаромонголах
Вещающий, юнец, ан из мощей
Составленный, на скрюченных иголах
Ходящий, чем развлечь себя ищей,
Мозгов скупщик, взращённых на алголах,
Названье даже наше, хрящ хвощей,
Для «Гугл» укравший: «Это ж наш «Гугол», ах!»

***
Любовь – это тяжёлый дилижанс,
Отправившийся в дольнюю дорогу,
Рыдван, неспешно к отчему порогу
Доставленный – и юности дан шанс!
При чём же здесь гармонный дисбаланс,
К оргазму коль привыкли вы как дрогу,
Чтоб пол менять нужда была? Их рогу
Дано не возрожденье – декаданс,
Который, впрочем, назван «ренессанс»,
Мертва чья перспектива и продрогу
Их мрамор вызывает. Недотрогу,
Что в маске, воспел Ангел, чей романс –
Не трубадура песнь, коей Прованс
Прославлен, но про траурную дрогу.

***
«Простишь ли, Боже, или не простишь
Нас, не имевших пред Тобою страха?» -
Спросила ветер горсть сухого праха,
Подкинутая в небо. – Так летишь,
Рассеиваясь, ты, презревший тишь
Молитвы и вот, жизненного краха
Дождавшийся. Пыль – на семи ветрах, а
Ты, сгнив в земле, себя не возвратишь.
Что ты теперь сморкаешься, кряхтишь,
Пропагандист со всеми перетраха,
Иль неизбежность в ад тартарараха
Страшна так? В книгу срать не запретишь.
Евангелием попы подтираха,
Кощунством же себя не освятишь.

***
Ты пакостишь и какаешь в святыню,
Но вот теперь, когда явился Я,
Слагаешь, пачкун книги, триперстыню
И крестишься, с соплями вопия.
Какую же ты просишь благостыню?
Обратно родила чтоб мать твоя
Тебя, дурак? Нагим теперь на стыню
Ты выставляем и на холуя
О плачущих, которые блаженны,
Я не распространяю Мой завет,
И тех, кто в своей совести сожжены,
Не озарит любовь Моя, как свет.
В ад, лжесловесник! Громко причитаешь,
Да зря Меня разжалобить мечтаешь.

***
Философ прав: Бог терпит для контраста
С нормальным мужиком и педераста.
К погибели, да, предопределён
Зла выбор, но изюминка как раз та
В том, что свободной волей наделён
Также любитель зла, и он силён
Избрать не ложь - в невыборе добра ста
Процентов нет, хоть шанс и умалён,
Что совесть в злом проснётся. И народы
Есть злые, где в почёте сумасброды,
А праведник осмеян и святой
Гоним. Словно моральные уроды,
К погибели они, что за чертой,
Предопределены, как Лев Толстой.

***
Одни француз, который был речист,
Сказал: «Земли соль – ритор и софист».
Я с ним согласен, ибо сам философ
И в истины исследованье ист.
Ответы есть у нравственных вопросов.
Я не пишу на ближнего доносов
И совестью не грязен, ибо чист,
Неприхотливей уличных барбосов,
Я – киник, оттого и ригорист
В морали, если надо – скандалист:
«Подобен ты корзине абрикосов,
Гнилых, народ злой. Хоть ты не флейтист,
А рот накачан как! Помп и насосов
Мощнее он! Зря, бритт, ты гедонист».

***
Порог у лжи есть. Кто переступил,
Отныне именуем автопедом
И гомофилом. Выглядеть в толпе дам
Нарядно им. Гей, шляпу где купил?
Миляга! Ты такой в ней сексопил.
Прозрачным (прошлый век!) велосипедом
Не пользуется, но автомопедом
С вибратором генсек, тот что не пил.
А видели бы вы как ослепил
Манерами своими не в купе дам –
Маргарет Тетчер! Цирлы квадропедам
На что даны? Весь лёд в ней растопил.
Регламент если бы не торопил,
То… Прикупил бы в Лондоне себе дом!

Мне не нельзя, мне на земле всё можно,
Но если я не лезу нарушать
Запреты, то как мне и помешать
Пороки ваши не нести вспоможно!
И я пришёл не нормы нарушать,
А изъяснить, как нормопревозможно
Употреблять свободу – всё возможно
Преодолеть! – Но не всё разрешать.
Если бы я и совершил грехи,
Которых не понёс на себе, ибо
Мерзки они весьма, то мне спасибо
Сказать должны вы были бы, лохи,
Ибо я с вами разделил тогда бы
Ответственность, не осудить вас дабы.

***
Что, так все возлюбили вы Давида
Грех юности? Когда Иоанафана
Царь хоронил, сказал не для профана:
«Был грешен я», - при всех и не для вида.
Что же теперь, в дупло суй и дави, да?
Искусственного, значит, пипифана
Иным недостаёт? Левиафана
Бог поразил стихами ясновида,
Чьё имя «Меч». Чудовища морского
Не стало, мир остался, ибо вера
Целительна. А ваша где? В Первера
Стишках про птичку? Сколько вас мирского!
Вы человечны, слишком человечны,
Своим необрезаньем изувечны.

Исчисли, если ты имеешь ум,
И сосчитай, глазам своим не веря,
Число всех человеков, но и зверя,
Что испускает также ещё шум.
И если ты такой мыслебольшум,
Знаток снохи, невестки и деверя
Числа сего, то загляни за дверь, а?
А, не стоит ли так шумослышум?
Ты, стало быть, считая, сосчитал
И, исчисляя, так сказать, исчислил
Число сие? Ты ли его в лучи слил
И в свете их о нём как раз читал?
Здесь мудрость: тот число это считает,
Кто не слагает – лапой… вычитает!

Гирлянду, фраер, траурную на
Могилу твои близкие положат,
И всё. Конец на вечны времена.
Был живчик на пробирное стекло жат…
Гирлянду, фраер, траурную на!
Труп угрызенья совести не гложат.
Объявится души твоей цена,
Назначится безгрешной-де за ложь ад.
На рту, фраер, твоём две складки есть:
Одну зовут «Огола», «Оголива» – (Иез: 23,4)
Другую. Жизнь не может надоесть,
Когда, фраер, улыбка так счастлива!
Улыбками торгующих мужчин
И женщин обличает сеть морщин.

Влюблённые в монеты и купюры,
Вам не понять нас, потому что вы
Ущербны языком, враги травы,
Цензура на сей счёт у вас, купюры.
Бессмысленна ли Уров двух сцепь: «Уры
Халдейские»? А вот и не правы
Исаии не читавшие главы            (Ис: 23,13)
Историки, носящие гипюры
И парики! Так вот, второй Ур пал,
И нет больше в Двуречье Вавилона,
А первый – Ур  еврейского полона,
Стоит на том же месте, ёлы-пал!
Но мы про это, не кичась, молчали,
Пока вы тут права свои качали.

Невежды и невежи! Вы на нас
С брезгливостью глядите, не скрывая
Презрения, банан и ананас
Ногой при этом с гордостью срывая,
И скорлупу с кокоса – прав Манас,
Сын Семетея – камнем разбивая,
Не галлы вы – там есть гора Парнас! –
Макаки… Что щебечешь, плоть живая –
Ты преуспела в бизнесе? – Гляжу
С иронией я на плоды хайтека,
В чириканье же рифм не нахожу.
Зачем Омару рифма, внук Сайтека?
–  Затем, чтобы Хаяма рубаи
В сонеты превратили соловьи!

Вот, вы меня лишили жизни благ,
В надежде, что, не выдержав гонений,
Неслыханных притом – здесь нет двух мнений,
Я выброшу, смирившись, белый флаг.
Но мне в Политехническом аншлаг
Не нужен и с великими сравнений
Я не ищу, но даже извинений
Уже не жду за хамство, сорный злак.
Довольно мне того, что я не шлак
Пустопородный,  но алмаз гранений,
И у меня на этот счёт сомнений
Нет никаких – объёмом труд с «Гулаг»,
Ан в рифму! Бриллиант, да с блеском влаг
Руси росистой – нет ему ценений!

Я более всего в жизни страдал
От мук бессилья творческого, даже
Я женскую любовь легко б отдал,
Мужскую дружбу отнеся туда же,
За творческий экстаз. И разгадал
Сам тайну точной рифмы я – продаже
Не подлежит жемчужина! Скандал
Вызвал в Москве: «Пират при абордаже!»
Какую славу можете вы мне
Воздать теперь? – Её от человеков
Я не приму. Покой теперь в цене
У татя, избежавшего в Москве ков.
Что женщины теперь мне, что друзья?
Посрамлены содомские князья!  (Ис: 1,10)

Более чем чело есть на лице,
Оно-то им и названо в конце
Писания. Здесь – противосказанье,
И антифразис приобрёл в чтеце
Достойного ценителя. Дерзанье
Твоё на сем «челе» и наказанье
Есть зеркалом… Чи бачиш ти оце?
Вот для чего потребно обрезанье…
Хохол находит тонкий вкус в сальце –
В брюшном оно теперь всё холодце.
«Не ешь свинью!» – тебе ль не указанье?
При кислом оставайся огурце…
Какое ещё нужно доказанье,
Что свиноедство – самоистязанье?

«Стиля скелет есть вкус – на всех один!» –
Изрёк Екклесиаст в ту из годин,
Которой каждый миг, право, дороже,
Всей твоей жизни, важный господин.
Ты в зеркало смотрел на харю рожи?
Там погляди. А голос что без дрожи?!
Так ты, стало быть, не простолюдин
И оттого глядишь без судорожи?!!
Вот я сеанс устрою разглядин
Превратностей лица твоих, ****ин
Подкрашенный. Хулил без осторожи
Пошто блондинок? Где твой блеск седин?
А борода где? Прыгнул бес в ребро же!
Но сколько же в тебе пустопорожи…

Екклесиаст сказал: «Читатель я
Более чем сам от себя писатель,
Я писчей трости лишь соприкасатель
С папирусом сиим, о книг друзья!
И мудрость вся заёмная моя,
Но я лишь от забвения спасатель
Притчей и зёрен мудрый запасатель,
А вся эта поэзия – ничья.
Дух автор её, правды не тая,
Сознаюсь вам. Он искренний кресатель
Кремней сиих, а я лишь вос-кресатель
Искр не из нетей, но предбытия,
Ибо уже всё сказано, двоя
Восповторю, в тьму камушка бросатель…»

Екклесиаст сказал: «Всё суета!»,
Вкладывая такой смысл в это слово,
Какой только Разбойный мог Солова
Вложить в него. В нём – сердца маята…
Так что есть геем выи выед, а?
Друга ища, Мир лютопоцелова
Приблизил. Вышел зверь на зверолова…
Кто зверь? Кто зверолов? – Здесь двоета!
Есть суть вещей и все вы сути этой
Не видите, смотря мимо неё.
И я таким был. Вот слово моё
Отозвалось как! Небессилуэтой
Игра была, зато наверняка
Я знаю, держит ручку чья рука!

Как доказать Давидово родство
И изъяснит кто кроме Соломона
Древо его? Вот, что это сам он, а
Ни кто иной, царь через волшебство
Узнал и все признали вдруг его.
На этот раз Мир без Ваал-Гамона,
Где ветроград, а кислота лимона –
Вместо гарема. Нищ царь до того…
Аж принимает милостыню, что
Предречено ему в книге Агаде.
Бес Азазель, с копытом чья нога-де,
Царить вместо него всё время то
Будет, суля царю свой с бродом бутер,
(Лишь согреши!) в ком узнан Мартин Лютер.

Учение о вечной жизни в теле,
Но информационном есть. Оно
Не всем, а только избранным дано,
Мгновенная его  возможна теле-
Портация в ум Бога, не пустели
Обители Его чтобы. Да, но…
Прожить хоть коне жизни не грешно
Ты должен – как разбойник на кресте ли?
Не все по веку птицей пролетели,
Кому-то и ходить нужно земно,
Но странника Бог примет всё равно,
Лишь бы вы очень сильно захотели
Быть принятыми, а не отолстели
Сердцами паче, нежели брюшно.

«Жизнь в теле, рабы Божие, дана
Для испытанья: столь же уж не чужда
Душа твоя Христу? Нёс, значит, чушь, да,
Учитель человечества? Дрянна
Поделка, вижу, ты ещё одна,
И от кувшина форма как отчужда,
Так и душа от тела: тла, глечь, уж до
Пропахла ты, аж сделалась вредна –
Ты не годишься даже для судна,
Куда ночей сливается журчужда!» –
Сказала Соломонова жемчужда,
Которая в былые времена…
Да что там! Чем царю ты и родна,
Стеклянная   человеконечужда?

Екклесиаст, исчислив число зверя,
На формулы глядел, глазам не веря –
Живое получается число!
К нестрогой цифре так вот и доверь, а?
«А вдруг – подумал – крышу мне снесло?
Считать же – сумасшедших ремесло!
Не цифра, а безумия предверя –
Что от него теперь бы и спасло?»
Екклесиаст, число зверя исчислив,
В привычку взял двойной ночной мочи слив:
Сначала в банку, а потом – в трубу
Канализационную… В ночи слив
Зато не ест он и свою судьбу
Не проклинает за её злобу.

Цель жизни – насладиться, хоть конец
Уже недалеко: часы, минуты,
Секунды… Всё. Пойдёшь теперь ко дну ты,
Язык английский, быстро, как свинец.
Другой народ восхитил твой венец.
В сравнении же с русским ты как кнут и
Медовый пряник. Не за фу-ты-ну-ты
Пропал в грязи  с петушкой леденец.
Цель жизни – насладиться, а там хоть
Трава пусть не растёт, но наслажденье,
Чем только себя снова ни охоть,
Приводит организм в изнеможденье.
Нехорошо, когда такая цель
У нации. Смертельна неисцель.

«Я безобразен, ибо не обрезан», –
Надменно возразит тем Сатана,
Грозит на кого рухнуть их стена –
Есть сперму отказался наотрез он.
Вот нищий почему он и не Крез, ан
Без денег Миром приобретена
Нирвана – отреченьем названа
Она у тех, чей лотос не надрезан.
«Кто не обрезан, столь же безобразен,
И даже ещё хуже – порок разен,
Однако надругался надо мной
За юности грех, тот, что несуразен,
Гнилой народ, развратный  и дрянной.
Имейте теперь дело с Сатаной!»

Раб Божий Меня просит об одном:
«Дай истину познать мне!» – а не денег,
Как те, кто мчатся в бездну табуном
И стадом – к крутизне, нет уже где нег.
Нирвана – опьянение вином,
Что бьёт из чрева. Лозунг: «Не одень иг!»
Ошибочен – при иге будь ином!
Поэт! Увидев труп в тот страшный день, ик
Блевотный вызывающий, стихи
Об этом сочини, велит как Кали,
От возмущенья  чтобы заикали
Святоши – Диавол вздёрнут за грехи!
Какое тут сочувствие возможно
К тому, кто возомнил – ему всё можно!

***
В зерцальное смотремя погляди,
О талмудист, «суббота» говорящий.
Видишь, орёл, трёхглавый, зло творящий?
А вот – двуглавый. Наконец, среди
Огня зубчатопламенного – жди! –
Одна глава сгорает. Кто Багрящий
Перья орлов? – Ахмед Бога обрящий,
Шиитами зовётся он «Махди».
Ну, буквы переставь теперь. Суди
Свои воззренья сам теперь, сребрящий
Иуды длань,  а сам стыдом горящий,
Посыпь пеплом главу и так сиди
Во вретище, Израиль, план не курящий.
Без анаши ко Мне не подходи!


Женщины ценят денежных, а не
Безденежных мужчин. Оно понятно.
В гордыне Соломона обвинят, но
Без женщин  тоже можно жить вполне.
Богатые мужья у них в цене,
А нищие не дороги. Занятно!
Что, глина, отпечаталась где внятно
Звезда Давида, просишься ко мне?
Когда они находят богача,
Им хочется любви, которой нету,
Но, куплена за звонкую монету,
Она ни холодна, ни горяча –
Тепла… Ведь так, любви не сберегиня?
И такова Великая Богиня!

Доносит поп об исповеди, пёс,
Органам власти и они сквозь пальцы
Какие смотрят у него скитальцы
Копают огород, кто что принёс
Или унёс, а если не донёс,
Иди в монахи. Молчуны-страдальцы
Ни перед кем зато не пресмыкальцы,
Мистических исполненные грёз.
Никто к ним не приходит на овёс.
Обросшие, словно неандертальцы,
Они тайком натягивают пяльцы
И вышивают бисером… Завёз
Кто б бирюзы? Какой без Волги Плёс?
Редки у нелюдимов постояльцы…

Династия чтецов есть и игры
Конспиративный орден посвящённых,
Которая запретна до поры
Для миллиардных толп непросвещённых.
Знают чтецы, как точат топоры!
Одною притчей новообращённых
Сплотил Господь, творящий все миры,
А вон их ещё сколь, не приобщённых!
Как в Назарете мог Господь с горы
Быть свергнутым среди холмов сплощённых?
Дайте ответ, коль скоро вы мудры,
Мудрейшие из миром умащённых!
Пришлите же мне, будьте так добры,
Епафродита  ради всех прощённых!

Чернорабочим минимум прожиточный
В ущерб литературе Царь царей
Не должен зарабатывать, зажиточный
Видимой церкви пышный иерей.
Сам Иисус рассказ про круг ножиточный
Не постыдился, Бог среди зверей,
Включить в трёхтомник телопережиточный.
В пример теперь возьми себе скорей
Поступок его смелый – изложи точный
Рассказ, как ты прогнал вон из дверей,
Аки Денница, жатвы многожиточной
Хозяин, вурдалаков-упырей!
Не будь святей, чем немногопожиточный
Христа не постыдившийся еврей…

Пример берите с Библии чтеца:
Я Автору приятность доставляю,
Читая Его книгу. Наставляю
Писаньем мудреца и простеца,
За что и заслужил любовь Отца
Небесного: прочтя, не оставляю,
Мол, я уже читал её. Вставляю
Охотно в речь для красного словца
Слова её с открытостью лица,
Хотя порой себя и заставляю
Читать её длинноты. Представляю,
Как раздражают оные глупца!
Но, терпеливо всё и до конца
Дочитывая, Бога умиляю!

И наше есть достоинство. Оно
Выше небес не превознесено.
Нет на планете нашего народа
Древнее, о чём знаем мы давно,
Но первенство ведь есть иного рода
Наукой чем смирённая природа,
В поэзии наследство нам дано
И в гениях у нас нет недорода.
Богатство нами приобретено
На небе, а не бренно и земно,
Но опыт византийского юрода –
Научный факт, а дивен всё равно:
Плутона обманул Сизиф хитро, да?
Стикс переплыл я вплавь, не зная брода…

Насильственно английский вы везде,
Хотя он и ущербен, насадили,
Лишь Мира одного не убедили,
Что без него не пустят в рай вас-де.
Вообще не нужен Утренней Звезде
Язык Содома. Зря только вредили.
Но пытками меня не победили,
Нет, я не удавился на гвозде!
Виновны в разорённом вы гнезде
Поэта, ив психушку посадили
Пророка извращенцы. Оградили
От общества, а всё не при узде
Строптивый русский! Плуг по борозде
Оценят – Исполина разбудили!


Поступок Сатаны – уступит он,
Завет Мой исполняя: не судиться,
Красив, и кто Меня не постиыдится,
И есть Давидов сын. – Хороший тон
В крови у него! Женщин тихий стон:
«Вот это родословие…» Гордится
Им мало Соломон: «На что годится?»
В панике Лондон. В шоке Вашингтон.
Так вот кого они себе подобным
Пытались сделать, с видом бесстыдобным
И то отняв, и это у него.
Как быть-то теперь с фактом неудобным,
Что семя человека счесть съедобным
Склоняли геи Чёрта самого?

Напутствуя в путь к небу тех, кто свят,
Не убивайтесь, плача и стеная,
Дух истины им, а не слёз стена я,
Но добрые дела их оживят.
Умерших же дела злые мертвят.
Кем станут они, дудка костяная
Решает, ибо доля есть иная,
А вновь людьми стать пусть не норовят,
Как я, хоть горько рты они кривят,
Не веря, только правда тростяная
Колеблемая Духом, перстяная
Есть, сажею кропят, словно кровят,
Чтецы когда, чем древнее новят,
И грамота их не берестяная!


Прав мой отец, что всякое добро
Отомщено должно быть. Мы в эпоху
Свободы живём. Вторит здесь ах оху
По притче: бес в ребро, в браду – сребро.
Их бог – их чрево, сытое нутро.
Что к тяжкому добавить можно вздоху?
Вознаграждает Бог за зло пройдоху,
А честного, словно отброс в ведро
Швыряет на дно общества, старо
Что, впрочем – разве Иов чем-то плох у
Господа Бога? Но к переполоху
Переполох – и где всё то добро,
Что нажито трудом? Язвит остро:
«Не малую преследуешь ли кроху?»

Отец  мой ещё раз, говоря:
«Вакса чернит для пользы, ну а злыдень –
Для удовлетворения». Узлы день
Гордиевы свои-де, сын мой, зря
Не смытые водой, ибо, их зря,
Невольно вспоминаешь, что есть злый день,
Когда найдёт внезапно на нас лыдень,
И вымрем мы, как мамонты, творя
Узлы такие. Папа воспитал,
Однако, меня с мамой не злодеем…
Когда я понял – он был иудеем,
Но… тайным, то отнюдь не возроптал –
Возликовал! Я к мушкам-дрозефилам
Не отнесён, но вырос юдофилом!

Послушайте, богатые, эй, вы!
Рыдайте, плачьте о грядущих бедах,
Богатство ваше сгнило, на обедах
Пока сидели вы среди жратвы,
А злато изоржавело. Мертвы
Центурионы ваши, о победах
Вам новых возвещавшие… В межпедах
Их пакля загорелась из дратвы!
Сокровище собрали вы себе
На дни для вас последние – плоть вашу
Пожрёт оно, как нищий – простоквашу!
И неизбежен крах в вашей судьбе.
Свидетельствует против вас богатство.
Увы! Протестантизм есть ренегатство.


В Армении Содом народом всем
Соединить хотели с христианством,
И Бог армян оставил насовсем,
Негоже путать веру с прустианством.
Христос, дескать, страдал, но несовсем,
Когда был тростью бит иродианством,
И кал они зовут «землёй Гесем»,
А воздержанье – «диким индианством».
Они хотели всем народом смрад
Соделать нормой жизни. Всем народом
И оказались, как один, вне врат.
Да выродятся вскоре род за родом.
А Ереван снесёт сейсмоволна.
Кань в Лету, араратская страна!

Господь страдал, мол, но Бог и усладу,
Когда над ним ругались, испытал,
Причём такую, что с ней нету сладу,
Пытал бы себя ею да пытал!
И кто проведал путь к живому кладу,
Христианином через то уж стал,
Что муку разделил с Христом… К укладу
Древнейшей церкви, хульник, что пристал?
Не мука то, а чашка шоколаду!
Найдётся ль хоть один, кто бы устал
Себя ею казнить? Не зря в Элладу
Сперва пришло ученье… Член не встал?
Брат! Дай мне влить в уста сию прохладу,
Ты на святом кресте меня застал…

Ни одного великого, Армения,
Ты не дала поэта. Мрачен вид
Страны, что от великого надмения
Сказала: «Низведён твой род, Давид!»
Не лишена, однако, ты умения
В сети детей улавливать. Гневит
Давно народ твой Бога. В час затмения
Светила  Господь камни окровит.
Ты думала, болезнью бессемения
Хворать будет и Божий ясновид?
Нет, но иносказанье охромения
Поймёт тот, плен чей будет ледовит.
А ты за то кань в бездну безвремения.
Смертельно стих поэта ядовит.

Не проиграл, а выиграл я процесс,
Который оттого и назван странным,
Что он пошёл со словом полубранным
В устах того, кто гноен как абцесс.
Все как бы не заметили экцесс –
Умом блестнул правитель многогранным
И перл изрёк в обкладе филигранном –
Как мил генсек ЦК КПСС!
Мальчишка из дивизии СС –
Вот кто для вас я, пидары. В избранном
Есть образе, для прочих всех возбранном,
Энергия – нет слова даже в СЭС!
Я ж выберу любую из принцесс,
Как яство, что на плате самобранном!

Аплодисменты и рукоплесканья
Сжирают уйму времени, а мне
Работается в собственной стране –
Ну и спасибо! Что толпы ласканья?
Да и не их исполнен я исканья.
Я слишком горд для шумной славы. Не
Оказывайте мне её. Вполне
Хватает же публичности. Не ткань я,
Рассматривать меня чтоб как узор.
Выставили поэта на позор,
Грех юности его сделав публичным?
Лютей нет славы! Хватит её мне,
До конца жизни, сыт ею вполне –
Украв оргазм, мальчишка взят с поличным!

Я – представитель Автора в его
Рассказе о Адаме и о Еве.
Виновна хоть коза в ветвеобъеве,
Но мы щадим живое существо.
Ведь молоко берём мы у него!
В этом высококалорийном съеве –
Всё разнолистье осени… Двоеве!
Всё меньше ты молочно отчего?
Козе по кайфу листьев торжество.
Любимой теплокровной обоеве
Давал бы, доброй кормоусвоеве,
Я изо всех бы листьев кружево…
Опять проделку сердца моего
Я подношу одной яблокосъеве!

Погибели я рок. Мне на неё
Легко обрекать целые народы.
Сначала уменьшаются в них роды ,
Поскольку немочь бледная своё
Берёт, затем по кладбищам рачьё
Ползёт. Ты мнил: «Я властелин природы!»
Лишь худшее осталось от породы…
Кому вас жалко, быдло? В ад, бычьё!
И вот, шумя, наследье не моё
Идёт в тартарары, где сковороды.
Ад – ресторан, моральные уроды,
Где вспорото утробище твоё,
А ты ещё живой, но поварьё
Безжалостно… Пошёл на бутерброды!

Пришельцу бестиарий звёздный ваш
Знаком был, дагестанцу как лаваш,
Ну а скопленья звёзд в Пути он Млечном
Звал видами различных простокваш:
«Кефир», «Ряженка», «Йогурт»… В крынкоглечном
Сне млечь, что при обхвате полноплечном
Вглубь чрева исторгается, чуваш,
Не кваси –  в косяке радость подлечном!
Так что пришельцу звёздный каталог
Знаком был до показа, некролог
Как автору. Стиль: надпись на могиле.
Кладбищенский нелапидарный слог
С ласкательными суффиксами, или
Трагический, как драмы эпилог…

Помпезная и пошлая одна
Есть на земле исполненная спеси
Держава… Нет, вы выпьете до дна
Всю эту желчь и уксус тёти Песи!
Вот, Курченко Надежде жизнь дана
Была для счастья – пулю стюардессе
Всадил подонок… Подлость воздана –
Горят два небоскрёба не в Одессе!
Так значит искусил вас Сатана,
Что дали вы гражданство этой… взвеси?
ООН столицей будет Астана!
Не строилось ещё красивей веси…
Но цент твоему доллару цена.
Понравься ка надменному повесе!


Бесплодный медный змей был вознесён
И сделался полезен от укусов,
Но змеев плотяных, без чьих искусов
Адам был бы не изгнан, а спасён…
Но разве в рай не был бы привнесён
Тогда изъян? Ведь, склонный до надкусов,
Какой ребёнок избежал тех кусов?
Пошёл весь в свинобатьку поросён!
В мгновенье ока город был снесён.
Хозяйничали зря, что ль, у индусов
Хвалители своих лондонобусов,
Да только в Книгу жизни не внесён
Лондона житель в эру землетрусов
Искусственных. Рассыплется весь он.

«Клир! Целибат напрасен не бывает,
Только всего ценнее не сам он,
А то, что дверце тайное скрывает
В нашем уме, – учил их Соломон, –
И ключик золотой лишь открывает
Дверце сие. Устройте себе шмон!
Улыбку, коли бороду сбривает,
А не гримасу «выжатый лимон»
Кажет в тюрьме лишь тот, срок отбывает
Кто по навету, как неугомон,
Который, уча вере, с ног сбивает
Подосланного знамо кем, Мамон!
Но ведь же не до смерти убивает…
Верни за то мне мой Ваал-Гамон!»

Как будто Будда кат, баб кабака
Катующий до смерти, убивая!
Америка от страха чуть живая:
Гигантский Робин-Бобин съел быка
В один присест и хочет ей бока
Намять теперь… Вновь сводка биржевая
Не радует Доу-Джонсом, убывая,
Но кат в нирване, пьян без чубука,
Как Стенька Разин, пляшет трепака
С трактирной девкой, то ли зло срывая,
То ли в постель плясунью зазывая,
А под конец дошло до гопака –
Вот свистопляска! Жив плясун пока…
Язык Вора, как рана ножевая!

Жестокость? А Гаити – это что?
Признание любви богатых к бедным?
Содом хотел войти с маршем победным,
Потерь не понеся, в страну,  но кто
Мог бы подумать, что злодейство то
Написано на лбу его? Злобедным
Сделался войска ввод с пайком обедным
Для выживших, озлобленных зато.
Какие города, что ли, сказать
Обречены на снос? – Лондон с Нью-Йорком
И Вашингтоном. Время наказать
Кощунника, к хожденью по майоркам
Обрекшего Вадима. Зря в дурдом
Ты посадить велел его, Содом!


Гаити – недоприсоединённый
Америки штат, но сперва его
От населенья нищего сего
Очистить надо – вот он, грех вменённый
Всей нации! Народ, не обеднённый
Ничем, кроме стыда, ты своего
Позора теперь жертва – отчего
Так зол ты? Мал народ, тобой казнённый…
Неужто Соломоном обвинённый
И после обличенья моего
Несчастного соседа твоего
Добьёшь теперь чумой, неизвинённый
За сейсмоатом, тайноприменённый?
Виновны все вы, все до одного!

Литературе в жертву принесли
Вы город Порт-о-Пренс, в нём обнаружив
Фразу Христа. Забившийся в нору жив
Был 28 дней – случайно ли
Такое совпадение? Нашли
Голодаря! Скажу, обезоружив:
И я такой же срок за узор кружев
Из бисера провёл в сердце земли.
Бедняге воду Ангел приносил,
А пищи не давали – это ль чудо?
Нет, способ докричаться. – Лишён сил
Был голодарь. Опять рифмы причуда:
«Вот с Сыном Человеческим что вы
Соделали, раздатели жратвы!»

Рабовладельцы новые они,
Только уже с размахом планетарным.
И давят всех террором монетарным –
Строй социальный ради них смени!
Что ж, здесь вы господа, но грядут дни,
Когда законом не овцеотарным –
Кармическим, тем самым – суперстарным
Вы будете судимы. И не мни,
Америка, что в договор ты с Богом
Вошла. Это о мне ли, бессапогом,
Печёшься ты, чтоб выдали меня
Тебе  на лобызанье? Договором
Себя я не связал с тобой, но вором
Быть предпочёл, ласк пылких  не ценя.


Утешитель прошёл, цел-невредим,
Огонь и воду. Медные лишь трубы
Пройти осталось. Лести ласки грубы,
Мятеж же Стеньки непредупредим.
Бунт в этике поднимешь ты, Вадим.
Валить как кедры знают лесорубы…
Гиганты с треском падают. К добру бы.
Тот неподсуден, Духом кто водим.
С тобою на престоле мы сидим
Великом белом. «Красную икру бы
Под коньячок…» - Молчать! Ешь, вон, отрубы
Колючки ржавой, пей, что подадим.
Зато потом на свадьбе погудим.
Атомоходу сняться льдов прорубы…

Поэту умереть от одиночества
В провинции назначил третий Рим,
Да «Викторович» у поэта отчество,
Как злом его мы отблагодарим
За честное отечеству сыночество!
Да, это он тот самый пилигрим,
Отвергший кенобитное иночество
Анахорет, чей с ног прах всеми зрим.
И я умру, и тот поэт в провинции
Умрёт один в танталовом аду.
Печальна сказка о прекрасном принце и
На свадьбу звать не надо тамаду,
Раз к лучшему ничто не изменяется…
Земное Царство Бога отменяется.

Ведёт калитка в тот маленький двор,
Куда поэт прокрался, словно вор
Перед рассветом, чтоб никто не видел,
А то, что он лил слёзы – оговор.
Бомонд поэта так возненавидел
За то, что он творить их на крови дел
Не стал, что отобрал, на зло провор,
Квартирку у меня – Верлен предвидел,
И Сатана к армянам стал сувор.
Ты скажешь: над народом приговор.
Но если он мечтательно сновидел,
Какой с ними возможен разговор?
Вот Поль Верлен как зорко ясновидел!
Смертельно на армян Дан взъядовидел…


Из первого мы происходим мира,
Который ещё назван допотопным,
Древней он, чем пещера Альтамира
С её кострищем в центре чернотопным
И с каменным столпом вместо кумира,
С шаманом, тут прихлопным, там притопным…
А мы уже прознали имя Мира
И светочем владели воскотопным.
Попробуй, переходную найди кость
От антропоида до человека,
Гниющий Запад, вновь отпавший в дикость,
Ты не мудрее мамонтоловека!
А мы уже слова одели в буквы,
И бортничество есть соскрёб чубуквы.


Да рабство то, что ты зовёшь свободой!
Зачем свобода спице безободой?
Она уже не спица, а штырёк.
Тебя я не воспел, как твой раб, одой
И ты меня обрызгал, как хорёк,
Народ поганый, мерзостный зверёк.
За то, что с агнчьей я рождён избодой,
Антихристом Денницу ты нарёк.
Оргазмонаркомания есть рабство,
Ты слышишь, вавилонское сатрапство
Содомского хозяина? И босс
Твой любит пола накарачнокрапство.
За кость служил хозяину барбос…
Свободен – я! Хоть голоден и бос.

Безнравственность свободой ты зовёшь,
Имморализм ты правом называешь.
От скуки зол, глобально ты зеваешь
И мировым гауляйтером слывёшь,
Англо-американец! Зря живёшь,
А поступать красиво забываешь,
Поэтому любимым не бываешь,
Но как «Титаник» по волнам плывёшь.
Самый большой кусок себе урвёшь
Ты как всегда – и мрачно завываешь,
С младенчества вкус к сперме прививаешь
Ты детям своим, и как зверь ревёшь,
Кончая в рот им. Бомбу ты взорвёшь.
Ты пакостишь и злобы не скрываешь.

Смотрите теперь в имя той страны,
В названье чьём «Г» букву обнаружил
Поэт, хоть не как птица на ветру жил
За то он, что дела его честны.
Не взял он на себя чужой вины
За общий грех, мышцу когда упружил,
Но как Израиль не ел разве к добру жил
Для тех он, кто в сем зле обличены?
«Недосоединённый штат», когда
В родительный падеж он попадает,
Имеет букву «Г», что да, то да.
Теперь – читайте. В сердце попадает
Как выстрел обвинение чтеца…
С потерею, Содом, тебя лица!

Как жила с кровью есть ещё какая?
Но чадья слепоты иносказанья
Не поняли, а тьма – вид наказанья.
Впрочем, и это – суета мирская…
Как раковина гулкая, морская
Шумит она: «Нет Бого-доказанья,
А значит всё позволено!» Казань я
Назвал так, иглой перлы протыкая,
Там и стоит, жемчужная такая…
Но разве не есть жилу приказанья
Имеют смысл? – «Услуги оказанья
Друг другу это вид!» – Через века я
Слышу их вопль, в пороке упрекая,
Знать, мало им в ад перстоуказанья…

«В ад им!» – Вчитайся в имя моё, каста
Оказывающих сию услугу.
То-то, гляжу, ты бивнями клыкаста,
А почва, что в тебе, подстать и плугу!
Живёшь ты век… Хоть мало кто пока сто
Годов осилил,  босиком по лугу
За овцами ходя – плоть-то попкаста,
Брюхаста – съела всю поди белугу
Ревущую? Да вот о ней и сказ-то!
Опять иносказание… Теплугу
Разве сию не ел ты, что бокаста –
Сплошная шея! Не ответил: «Угу!»
Кто б Соломону? – Девочка очкаста!
Я б девственность тебе вменил в заслугу…

Екклесиаст воскликнул: «Неужели
Нет девы на Руси, ждущей меня?
Мы сделались бы с ней сюжетом Гжели
И Палеха, красоты их ценя!
Но знаю я: крест девства не тяжелее
Того, что нёс Господь, злых не кляня,
Только мечтал комар не о стриже ли?
А девственниц, увы, день ото дня
Становится всё меньше…Принц прекрасный
По возрасту себе искал одну,
Да не нашёл, но это труд напрасный.
Чужую ли опять обнять жену?
Никто не верит в бабушкины сказки –
То бишь: о девстве Павловы наказки…»

Вор! На воровку – Юлю Тимошенко.
Жена чужая тем и хороша,
Что знает как. И родственна душа
Твоей, тать, и немножко монашенка…
От зависти Евгений Евтушенко
Кончит собой, прерывисто дыша,
А ты и станом юн и, не спеша,
Строгать моркву умеешь тонкошенко!
Работу кулинарную твою
Оценит, впрочем, не она одна ту –
Призри и на Литвинову Ренату!
Я же тебе волчарой подпою.
А девству ты уже имел однажды –
Не подойдёт ли вновь тебе  онажды?

Екклесиаст искал и не нашёл
Терезу де Хесус, во сне перст Божий
Увидевшею – и зачем Небожий
Только на землю молнией сошёл?  (Лк: 18,10; Мф: 24,28)
Её бы Мира нищенский кошёл
Не отпугнул, но верною рабожей
Она б ему служила, труп чтоб ожий
К другой от неё точно не ушёл!
Господь сказал: «Я видел Сатану,
Спадшего с неба молнией.» – И тут же:
«Где труп, там и орлы». Неможно туже
Связать две разных мысли как одну!
Я – Сатана в личине Соломона
Иль Соломон в чине Аполлиона?

Зигзаг расставил небо пополам
И Сатана ниспал с него на землю,
Как поздний дождь под благостную гремлю,
Дав повод загудеть колоколам.
А вы думали, труп предан орлам?
Пред Врубелем встав, взорами объемлю
Двух Демонов… Дарю, а не отъемлю
Свои здесь отраженья зеркалам.
Ну вот я и пришёл, антиреклам
Великий мастер. Тени сперва внемлю,
И если слышу: «Ел и не во сне  млю!»,
В законе клевещу – мне пополам!
Я не привязан ни к каким делам
И, грезя, посещаю свою дремлю.

«Раб Мой Давид пасти будет овец»,
– Сказал через пророка Бог Отец, –
«Меж тучною и тощею овцою
Сам рассужу. Вражде придёт конец.
Толкать не будут слабых с наглецою
И боком и плечом, и с пошлецою
Козлом баран не выблеет: «Просте-е-ец,
Бодай сильней, что смотришь с добрецою?»
Овец будет пасти Мой раб Давид.
Ягняточек пускай не норовит
Толкать овен  и злой, и разжиревший,
Такого истреблю, да не гневит
Всё стадо он, приличия презревший,
Поставлю его овцам всем на вид!»

И голуби есть глупые, и овны,
Которые паслись и разжирели,
Так что они соделались виновны
В том, что моей не слушались свирели.
И мудрые козлы есть – не сановны,
Смотрели б на них очи да смотрели,
Ибо они Отцу блудосыновны,
Ну а на зов бегут по первой трели.
Так почему евреи не свиновны?
Что это они к свиньям подобрели?
Свиные мяса вкусом чуть иновны,
Чем человечьи. Шашлычком вас – грели?
Шановны людожоры и пановны.
Смотрите, как их лица подобрели.

Праведен ты, Господь, что так судил
Простого счастья Этике сей бедной
Не давшую Фемиду, безобедной
Не бывшую ни разу – насадил
Семя её не Рим ли? Досадил
Закон и мне со злобностью победной,
Но спас по паре тварь от водных бед Ной,
А гласа Соломон не надсадил,
Речь говоря в свою защиту, ибо
Ему не дали слова и вообще
Не пригласили в суд, дабы вотще
Себя не защищал. Ну что ж, спасибо!
Теперь Фемиду вашу буду я
Иметь, к даме симпатий не тая!

Невежественность в этике чревата
Коррупцией тотальной и застоем.
Что делать с пошатнувшимся устоем?
Риторика зато витиевата!
Буржуазия класс как виновата
В имморализме права. Удостоим
Её не похвалы: «Сегодня то ем,
А завтра это, вот и грязновата!»
В ушах у буржуа давно не вата –
Наушники с музоном! Непристоим
Сердцами, потом лечимся настоем
Женьшеня. Перспектива мрачновата –
Порвали парус… Смерть для вас трава та.
Не мы общенья с Богом недостоим.

Чернушничайте вы в вашем кино
И что ещё бездарней, чем оно?
И вся англосаксонская культура
Бездарна. Всё у вас развращено
Через язык: «Ого, мускулатура!» –
Вот стон его. Пышна литература,
Да славится в ней то, запрещено
Что Библией. Одна архитектура
На высоте – внизу вы, как пшено
Рассыпанное. «Всё разрешено,
Что не запрещено!» – Кричит скульптура,
Чьё мужа естество превращено.
Да это ж на меня карикатура!
Металл устал… Ржавеет арматура…

Нехорошо в пришествие Мессии
Богаче всех быть и кичиться тем,
Что у тебя  всё есть, чтобы затем
Повеситься от нонайглэдтусии,
Как те макаки-деревцетрусии,
Тошнит от чьих всё про погоду тем
Для щебета и фаллос чей тотем,
Что мерзки до идеосинкрасии.
Но нищета – богатство в судный день.
Что мне твоя нарядная одежда,
Пропала на бессмертие надежда
Когда твоя? Но рубище надень,
Да в пепел сядь. Спасёт ли, впрочем, пепел
Народ, что «Фак ми!» мерзостной толпе пел?

И что тебе, Америка, твои
Богатства, если ими жизни вечной
Ты ведь не купишь? Но мне тонкосвечной
Руси милее огоньки сии,
Чем все твои рекламные раи
Небедной жизни слишком человечной.
Отлична чем от статуи увечной
В музее ты? Пусты глаза так – чьи?
Или какая польза на весь мир
Прославиться,  зато непоправимо
Душе вред нанести, и в ней не мир,
А смута, что всё больше растравима
Неверием в спасение своё –
Что исцелит, болящую, её?

Нарисовался в зеркале из букв
Злокозненный насмешник над рабами
Господа Бога, соскребец чубукв
С дымных мехов – что кривишься губами?
Расцветок кимоно театра кабукв
Знаток пришёл и хокку, что с зубами,
Которые ломаются – бумбукв
Наелся пальмовидных, что гробами,
Когда созреют, пахнуть чуть-слегка,
И потому их мухи опыляют,
Которые коровам все века
Спать не дают? Хвостами да виляют!
А в жиже их коровьей – тьмы тем тьмух…
Ты ж спрашивал: «Зачем Бог создал мух?»

Я силился понять то, что увидел
В себе самом, когда слагал стихи:
Ведь я мокрушник, мастер на крови дел,
Как же они так тихи и сухи?
За что меня Бог не возненавидел,
А наградил – за смертные грехи?
А Он моё раскаянье предвидел,
Ну а мочить не грех вас, петухи!
Я силился понять то, что заметил
Внутри себя, когда стихи слагал,
А выяснилось, что Бог в шельму метил –
Я сам себе как Автор помогал,
Который персонажем в свою повесть
Сошёл, напомнить чтоб про честь и совесть.

Левиафан – отменная еда,
Но лишь для тех, кто ложью не печалит
Праворучь сердца, и в дурных всегда
Поступках не добро первоначалит.
Без пользы для себя, но для вреда
Кораблик в путешествие отчалит,
Хоть вдовы и встречают иногда
Воскресших моряков, да кровь ночь алит.
Сковал мороз простор корою льда,
Но для отмычки сейф, а не ключа лит,
А в нём лежит та рыжая беда,
Которая ворам плечо мочалит.
И начинаешь понимать тогда,
В какую гавань челн сейчас причалит…

Учтите, Сатана есть Иисуса
Тень лечащая и несёт лучи
Святые, с бороды его и с уса
Целебны даже волосы: лечи
Присутствием одним уже больного
Частица Чёрта! Что? Ничуть не стал
Чел здоровее? Знать, с деда иного
Подсунули мощу… Я бы устал
Всё время возлагать, целитель, руки
На страждущих – а сочинять когда
Поэзию? И нет такой поруки,
Что, прикоснувшись, раз и навсегда
Оздоровлю больного человека –
Я исцеляю душу, чада века!

В невежестве мы не поднаторели
И невозможно трупу жизнь вернуть,
Если, конечно, вы не посмотрели
Инсценировку, например, пырнуть
Мечом, а когда члены посерели,
Убрав труп, в тот же саван завернуть
Живого близнеца. Ну что, прозрели?
Лжечуда чирей надо сковырнуть!
Лишь в сказке всё возможно, даже это,
В мифе нет лжи, закон его таков.
Побьёте ли камнями вы поэта,
За то, что я сошёл не с облаков,
А был рождён как все? Смело шучу, да?
Но разве я лишаю бедных чуда?

Бедней, дети, не делает нас правда,
Но лишь обогащает нас не ложь.
У истинного чуда мало прав, да
Зато оно уж точно не подложь.
Без чёта бы была самоуправда,
Что вызывала споры одни сплошь,
Но рифма выступает как оправда,
Если в стихах отсутствует оплошь.
Учения, которое догматы
Сомненью подвергает: ясно что
Сначала был сонет, челоприматы,
А после – миф, с надеждою на то,
Что Истины дух тайну разгадает –
В капкан лжечуда Чёрт не попадает!

Железный жезл, скудельные сосуды,
Есть логика: сначала был сонет,
А уж потом, включая Интернет,
Все прочие лохани посуды.
Дошли ваши суды и пересуды,
Параши,  до Горшечника: «Ах, нет
У нас Творца! Есть только мрак темнеет
Чулана… Разве пысали в нас уды?»
Доколе, неразумные, роптать
Вы будете напрасно о создавшем
Вас, но, увы, доселе не продавшем?
Да знаете ли, что, разбив, втоптать
Он может в почву вас, смешав с тем прахом,
Глядите на который вы со страхом?

Безденежью жизнь учит не того,
Наказан кто от Бога, а немногих
Любимцев своих – знает для чего
Ум дан им среди сих очкобревногих!
Им некогда трудиться для сего
Взывающего чрева. Из двуногих
Беспёрых с плоским когтем одного
Афинянина вспомним: промежногь их
Он высмеял на площади, собрав
Хохочущих толпу, а когда кончил,
Изрёк: «Тук на костях я б не истончил,
Если бы мог, семь дней уже не жрав,
Насытить своё чрево, потирая
Вот так же и живот, греки, вчера я!»

Мне киник Диоген дороже всей
Платона Академии – он этик,
А не просодик или фонетик
Платоновой учёной свиты сей.
«Зачем Зевс передёргивать гусей
Нам дал возможность, рци, хирокинетик*?
А я тебе отвечу: Зевс – генетик.
Люб жёнам хочешь быть? – Семян не сей
Вне борозды, но выделяет запах
Особенный блюдущий себя муж,
Не видят чей притом ничьи глаза пах,
Кроме жены, да изредка, к тому ж.
Из жалости к ним я для осмеянья
Предал свой уд – не ради подаянья!

Смерть жизни не конец, ведь обезьяны
И те образ утраченный хранить
Умеют в цифре, но твои изъяны,
Макака, лучше уж похоронить
На вечные века! Ложносмеяны!
Нельзя лица позорней уронить,
Так возлюбив свободу… Самопьяны!
Я вас пришёл немножко устранить.
То, что умеет делать и макака,
Неужто трудно Богу? Рассуди,
Вопрос не задавая себе «как», а,
Боясь греха, пред господа ходи,
Вдруг Он оценит и твоё старанье?
И помни – есть из памяти стиранье.

И СМОТРИШЬ В НЕБО, И ГОРЯЧИЙ ВОЗДУХ

1
В бессмертии души сомнений нет:
Число львов трона Мира сатанеет
Воспроизводит. Вдруг сделалось стишье
Как бы на пол часа. Звёзд и планет
Сонм вписан весь в четырнадцатистишье,
Которое сокрыто в двучастишье,
Где слышен звон Иудиных монет,
Точней – в первом стихе: пачеспростишье
Четырнадцать содержит литер, чья
Перестановка порождает космос,
А невесомость есть как бы наркоз масс,
В ней ничего не весит плоть твоя,
Но человек ущербен и увечен,
А в Боге его образ  живой вечен.

Как долго я искал, не находя,
Ответы на те русские вопросы,
Которые немного погодя
Нашёл, и не все нации – отбросы.
Богато жить не смел народ мой, ждя
Мессию, чьё рождение, как росы,
Душе своей именьем не вредя,
Иные у него были запросы.
И лучше жить в язычестве, блюдя
Моральный кодекс как устав – матросы,
Чем в лютеранстве, по земле ходя
Как страусы, а не как альбатросы.
Стекло змеится каплями дождя…
И сладок дым запретной папиросы!

«Не бесконечно длиться будет ночь
Невежества, но небо прояснится,
И если, протушив, в траву чесночь
Добавить, то получится честница.
Вот чем святая кормится иночь,
Вот что есть дикий мёд! А «ведуница»
Прозвание куста… Вот же он – очь!» –
Ест поедом траву полей Денница,
И хоть бы хны! В дни древние есть хлеб
Обязан был лишь священноутробный
Первосвященник. Савл три дня был слеп
От этой пищи, щупал мрак загробный,
А вот Давид вкусил – и ничего!
Не ешьте без инструктора его…

Екклесиаст сказал: «Всё не вотще ль?
На нищего несмотрит молодуха,
А караим караем тьмой – шмыг в щуль…
Но тьма ему не мрак – прохолодуха!
Где место петуха – ан не в борще ль?
Что ты вздыхаешь: «Жизни нескладуха…»
А у кого складуха? – Во вращель!
И это – суета, томленье духа…
Екклесиаст ни разу не изрёк
Немудрое что-либо, всё со смыслом:
«Зачем, простак, ты деву не сберёг,
Ещё и занялся блудным промыслом?»
Томленье духа, сердца маята –
От глупости… И это – суета…

Прекрасный принц одеждою так прост,
Что обратить ею девиц вниманье
Никак нельзя на князя, ониманье
Есть, почему? Хотя и стать, и рост.
Князь не щегол, а скромный цветом дрозд.
Повадок птичьих им перениманье
Пошло на пользу, а в ночи сниманье
Шинели е грозит пыльных корост
Сметателю с зеркал, и в номерах
Любых себя князь чувствует как дома.
Глупы девицы. В петухов Содома
Влюбляются, не в принцев, а ветрах
Попутных прилетающих, но скоро
Летящих прочь, и нет горше укора…

Девицы не имеют никакого
Чутья, в кого влюбляться, лишены
Инстинкта, интуиции. Смешны
Их предпочтенья. Умника такого
Да проглядеть! Ведь  дело  пустяково –
Зазвать к себе ещё одни штаны,
Затем родить… Но в поисках мошны
Дурнеют девки. Страшно. Тупиково.
Не ищет, впрочем, ничего такого
Екклесиаст, ценитель тишины,
А женщины влюблённые страшны
Носящему обноски стариково.
Одет царь во Израиле босяково,
А ведь ниспал с небесной вышины…

Родили б двадцать лет тому назад
Мальчишку от поэта, не оставил
Вас бы Давидов род, но кто заставил
Не дать князю прижать к чреслам ваш зад,
Мадам? Походкой лёгок, не пузат
И в старости князь. Кто бы так уста вил?
Смотрите, как купца на ум наставил –
Провёл, можно сказать, его сквозь ад!
И в старости красив стал Соломон
Ещё больше чем в юности – награда,
А не отец ребёнка! То-то рада
Была бы та, в которую сам он
Влюблён был, а она «да» не сказала,
Но мило, деликатно отказала.

Прохлопала ты принца. Князь с тобой
В ребёнке твоём был бы, но на фото
Он лишь остался. Казнь без эшафота…
И ты бы могла стать моей судьбой.
Кто ж знал, что я явлюсь самим собой?
А что одет я был не комильфо, то
Не повод ещё это как Сафо-то
С Алкеем поступить со мной, дав бой.
Теперь ты скажешь: я с тобой жесток.
Так ведь и ты со мной была не нежной.
И от меня метёт пургою снежной –
Напрасно ты отвергла мой исток,
И в этом вся трагедия. Нет вида,
Девицы, у князей рода Давида!

На книги тратил я, не на ****ей
Те деньги, что добыть мне удавалось,
А женщина за так мне отдавалась.
Ни разу не купил как любодей
Я ласки женской. Мало средь людей
Романтиков таких – что  оставалось,
Когда не было книг, то пропивалось-
Прокуривалось. Суммой не владей –
Легче суму принять будет с тюрьмой,
От коих грех отказываться, если
Аристократ ты духа, а не в кресле
Сидящий буржуа, с самою тьмой
Вошедший в траст, а жизненного краха
Не избежавший, смертного раб страха.

Тот будет Буддой, Дубину кто место
Почётное уступит, хотя туп
Как переводчик дубин, что тот дуб,
Когда его пень курам плахи вместо.
Хорхе Луиса Борхеса замес-о
Крутой: деньги украл, так ко вреду б
Души употребил! Но пестик ступ
На них издал стихи, чудак, заместо
С любовницей утех: «Пусть любит так!
Ещё спасибо скажет, что поэта
Заполучила». Будда быть простак
На зло должен, но не добро ли это:
Деньги украв, умножить не грехи,
А Борхеса издать на них стихи?

Я кат кота? Я – Будда. А кто ток,
Когда кота я будто бы катую,
Включает? Скорбно взором испытую
С иконы тебя, запад – не восток!
Только теперь, насколько ты жесток,
Я понимаю. В тайну непростую
Проник ты мозга и свято-святую
Поднял завесу, севший на шесток.
Я книгу Карла Прибрама прочёл
«Языки мозга» и в какие зоны
Вы электроды с током, ловцы пчёл,
Мне подвели, я знаю, Робинзоны,
Сигналы посылающие – вдруг
Услышит Бог? Ведь Он же людям – Друг…

Я – логик, интуиции догадка,
Как, люди, убедительна? Итак,
Вы влезли в мозг искателю Итак –
Вам нужен был Антихрист… Фу! Как гадко.
Надо ж, какая насрана богатка.
А после вы избрали лозунг «так!»:
«Ката котів катує хай... – так так! –
Кат катів!» Соответствует угадка
Действительному положенью дел?
Так кто же он, мой мудрый добродел,
Не дядя Сэм ли, Ющенко сатрапом
Назначивший? Кто мозг мне прободел?
Их, приступил ко мне с каким нахрапом!
Я, отсидев в дурдоме, поседел.

Вот, Юля Тимошенко, угодила
В какую ты компанию худую.
Фортуна – шлюха… Просят, уходила
Чтоб поскорее, Мурку не худую.
Да, слава – это самка крокодила.
Я констатирую, не негодую:
Рептилия кому не навредила?
Не я её тобою нагодую,
Прославленная ты моя! Не надо
Мне, мудрому, её, она – наркотик!
Ах ты, мой белый и пушистый котик,
Чем мир, лучше гражданская война, да?
Постглориальный кризис… Сердце – вольно?
Отдайся мне теперь – будешь довольна!


Декодер кода дерева, в котором –
Бессмертие любого из плодов,
Вкуси лишь от него – всего трудов! –
Есть вера: жизнь увенчана повтором.
Родиться снова и опять простором
Дышать всей грудью, прожитых годов
Вкусить полынь и мёд, опять следов
Оставить на песке стезю… Кто вздором
Такую веру назовёт? Она
Доказано отныне Соломоном –
Вот же три круга! И на ум само нам
Сравнение приходим: вновь дана
Душе храмина тела будет – верьте!
Но выход есть из вечной круговерти…

Бог вам, продемонстрировав кругами
(Их Соломоновыми прозовут)
Явил, что тот, который пресловут,
Мир не одними возвещать ногами,
Козлиными притом, умеет. Лгами
Ветвистины лукавые слывут,
А правды в реке брёвнами плывут,
Которая с крутыми берегами.
Влекомое могучею рекой
Так дерево с подмытого обрыва
Возможно что найдёт ещё покой,
Ибо корней ведь не было обрыва,
И правда с ложью – ствол с ветвями! – вдруг
Ещё укоренятся? Здравствуй, друг!

Дерево правды без ветвей – бревно,
А ветви-то лукавы – посмотрите!
Вот, вы из брёвен избы мастерите,
Но ветви-то не мусор всё равно –
Дрова на зиму! Ада пещь зевно
Отворена им – вот вы где горите!
Столп правды без ветвей есть, говорите?
Известно это дерево давно!
Столп утвержденья истины ревно
Следит за тем, какие вы творите
Дела. Что одни добрые, не врите.
Дела суть ветви – снова я прав. Но
Ездра предрёк, что не полнокровно
Древо сие, но с Богом вы – хитрите…

Не бесполезно и самоубийство,
Если с собой убил ты и того,
Достоин жизни кто меньше всего.
Горе тебе, содомство и лесбийство!
Они сделали нормой кровопийство,
У них и людоедство бытово.
Я был на их пиру. Вот отчего
Столь исто моё к Господу вопийство.
Войну исламу объявил Содом.
Зачем взрываешь братьев ты по вере
Вместе с собой? Иль верится с трудом,
Что в форме США не люди – звери?
Без смысла, сын суетной суеты,
Единоверцев истребляешь ты!











































































ЕККЛЕСИАСТ

ОТ АВТОРА

Научиться перевыражать библейские тексты строгим рифмованным стихом – давняя мечта русских поэтов. Пример подал Михаил Ломоносов, перу которого принадлежит силлабо-тоническое переложение 81 псалма. Однако почин его так и не нашёл продолжателей. Известно, что Пушкин хотел переложить слогоударным стихом книгу Иова, но ранняя гибель помешала ему подступиться к этому грандиозному замыслу. После Пушкина ни один из поэтов не ставил себе подобной задачи. Вместе с тем в ХХ веке сложились предпосылки, обещающие сделать  выражение библейской мудрости рифмованным стихом самостоятельным жанром русской поэзии. Имеются в виду успехи в области теории и практики стихотворного перевода, сделанные в этот период. Процесс перевода стихов стихами сталкивается с теми же проблемами, что и при пересказе библейской прозы рифмованным стихом. Поэты-переводчики научились эти проблемы преодолевать. В поэтическом переводе существуют три основные операции: воссоздание (эквиваленция), перевыражение (субституция) и иновыражение (реконструкция). Эквиваленты передают доминантные образы оригинала максимально полно, субституты – частично, а реконструкты и вовсе являются переводческими «дописками», однако без этих добавлений перевод стихов стихами был бы невозможен. Если распространить данную методику на переложение библейской прозы рифмованным стихом, то мы, по сути, получим новый поэтический жанр. Проще продемонстрировать на конкретном примере, чем теоретизировать, что при этом происходит с отправным текстом. Всякий христианин обязан знать молитву «Отче наш», но так уж устроен ум стихотворца: всё, что в него закладывается как молитва, начинает восприниматься как отправной материал для поэтического творчества. Помимо сознательной воли я в один прекрасный день переложил Господню молитву восьмистишием и сам удивился результату:

Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твоё святое,
Да наступит царство Твоё благое
Здесь, на земле, дивное во чудесах!

Хлеб наш насущный дай нам сегодня вновь
И прости нам всякое согрешенье,
И не введи нас, Господи, в искушенье,
Но да пребудет с нами Твоя любовь!

После этого опыта я уже сознательно обращался к библейскому тексту как к объекту стихотворного  перевыражения. Существует, однако, ещё один метод переработки прозаического текста в стихотворение – в случае, когда он представляет собой не повествование, а афоризм. Короткое изречение, уложенное в строгий размер, задаёт тему. Цель поэта – развить её. Этот метод тоже имеет давнюю традицию в европейской поэзии. Самым знаменитым стихотворением, написанным на заданную тему, является, пожалуй, «Баллада о поэтическом состязании в Блуа» Франсуа Вийона, известное русскому читателю по переводу Ильи Эренбурга. Поводом к написанию баллады послужил афоризм: «От жажды умираю над фонтаном». Чаще отправное изречение стоит в начале стихотворения, но это не строгое правило. Нередко задающий тему афоризм нуждается в переработке, чтобы уложить его в размер. С этой целью он инверсируется, в нём допустимы синонимические замены, отсечения и добавления. Оба метода – в больше мере второй, чем первый – использованы мною в переложении книги притч Соломоновых и книги Екклесиаста в одноименной поэме. Идея написания такого произведения складывалась постепенно, по мере написания сначала небольшого цикла стихотворений, затем его разрастания за счёт всё новых и новых  добавлений, так что стала вырисовываться композиция, предопределившая группировку строф по сродным темам, а затем и сюжет. Каждая строфа представляет собой сонет, написанный пятистопным ямбом, что позволило соблюсти единство поэтической интонации, но сонеты имеют разную строфическую организацию, что дало возможность избежать монотонности.     Использованы все виды сонета, включая изобретённую мною рубаи-структуру. Сонет – сугубо европейская форма организации стихов в строфе, рубаи – восточная. Применив схему рифмовки: aаbа bbab aаbа bb (ba)  или: aаbа bbab ccdc dd (dc) мне удалось вопреки утверждению Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись», – органично вписать восточную интонацию в европейскую строфу. Число стихов в сонете – 14 – символично: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны» (3 Царств: 10, 18-20). Сонет – это словесный трон Соломонов! Написание сонета на заданную тему – скорее интеллектуальная игра, чем свободное творчество. Привлечь к этой игре как можно большее число читателей и поэтов – одна из моих целей.

Вадим Алексеев.

1

Хочешь прожить всё лето в шалаше
Один возле ручья,  мудрец строптивый?
Наслушаешься всласть, вещун нельстивый,
Воды плеск и шум ветра в камыше…
Не даст твой Бог терпеть голод душе
Изгнанника, но сгинет нечестивый,
В стяжании неправедном ретивый –
Кто вспомнит о надменном торгаше?
Вот притчи Соломона. Изложи
Их на свой выбор чередом и чётом,
Игрою мудрой всех заворожи
И принят будешь в городе с почётом,
Когда в него вернёшься к холодам.
Екклесиасту вдохновенье дам!

2
На улицах Премудрость возглашает,
На площадях свой голос возвышает,
В главных местах собраний говорит,
Глупцов, невежд и буйных вопрошает:
«Доколе безрассудный не смирит
Гордыни, что над разумом царит?
Ко мне вам обратиться что мешает?
Кого из вас мой дух животворит?
Звала я, только вы не отзывались,
Взывала, но вы там же оставались.
Смотрите, люди, вот я, не таюсь!
Но вы опять безумству предавались.
За то и я над вами посмеюсь
И зла вам пожелать не побоюсь».

3

Становится Премудрость на высотах
И в людных появляется местах:
«Вкусите, люди, мёд в пчелиных сотах,
Сладка для уха речь в моих устах!
Труд человека праведного – к жизни,
Успех же нечестивца – ко греху,
Не к вящей ли богат ты укоризне,
Купец земной, чьё имя на слуху?
Спасает прямодушных непорочность,
Лукавство же коварных губит их,
Испытывает Бог людей на прочность:
Избытком – грешных, бедностью – святых!
В день гнева на богатство нет надежды.
Разбогатеть мечтают лишь невежды!»

4

«Я простирала руку к подаянью
И не отвергла нищую суму.
Не приняли меня вы почему?
Не помогли мне и по настоянью.
За то и я подвергну осмеянью
Погибель вашу, с радостью приму
Известие о ней – не по уму
Вы приняли меня, по одеянью.
Когда беда, как вихрь, на вас придёт
И ужас, словно буря, принесётся,
Меня никто из звавших не найдёт,
Из зря меня искавших – не спасётся.
Премудрость от дверей своих гоня,
Не вы ли обесчестили меня?»

5
«Начало разуменья – страх Господень
И мудрость – у боящихся Его,
Вот только судный близится Его день,
И кто из вас избегнет дня сего?
Глупцов упорство и невежд беспечность
В день посещенья обернётся им
Паденьем в бездну. Длится оно вечность.
Её измерил кто умом своим?
Блажен снискавший мудрость, потому что
Её именье лучше серебра,
И золото отменное неужто
Приносит больше, чем она, добра?
Зачем меня невежды презирают?
Глупцы себе погибель избирают».

6
«За то, что ненавидящие знанье,
Избрав не страх Господень для себя,
Отверглись, обличений не любя,
Премудрости, назначив мне изгнанье,
И я их обреку на препинанье,
О камень искушения губя,
А если упадёт он на тебя,
То праха в прах, глупец, будет вминанье.
И пусть невежд упорство их убьёт
Равно глупцов беспечность их погубит,
Но чашу вина ярости кто пьёт,
Свою тот гибель мукой усугубит,
Спасения себе не заслужив.
Внимающий же мне пребудет жив!»

7
«Послушайте, что я скажу вам, люди,
Раз уж у вас есть в мудрости нужда:
Не лучше ль горка зелени на блюде,
Заколотый чем бык, а с ним – вражда?
Кто ищет мудрость, тот её находит
И любящих меня я возлюблю.
Стезями правды неимущий ходит,
Богатством же я грешников гублю!
Моё лучше учение примите,
Чем серебро, и знанье у меня
Чем золото отборное, возьмите,
Его превыше жемчуга ценя!
Сокровищницы здесь я наполняю
Лишь тем, кому богатство в грех вменяю».

8
«Господь имел меня пути начатком
До всех Своих созданий, искони,
Его ума легла я отпечатком
От сотворенья мира на все дни.
Я родилась до всех начал вселенной,
Когда ещё ни рая на земле,
Живыми существами населенной,
Ни солнца, ни луны в вечерней мгле,
Ни этой звёздной бездны Бог не создал,
А я уже художницей Его
Была, и вот, жуку в удел навоз дал
Творец не без совета моего.
Как этот жук, богач весьма полезен!» –
Губительницы сытых взор бесслезен.

9
Услышьте, не премудрость ли взывает,
Не разум ли возвысил голос свой?
Кому открылось, что Господь скрывает
Источник внутри нас воды живой?
Кто пьёт из него, горе забывает,
Не сетует с поникшей головой,
Пути, дескать, прямого не бывает,
Но есть один возврат на путь кривой.
Кто с плотскою усладой порывает,
Из череды выходит круговой,
Которую царь скорбно воспевает
Под ветра, прах взметающего, вой.
Знать дни свои уже он доживает,
О смерти размышляя не впервой…

10
Екклесиаст сказал, что ничего
Нет нового под солнцем и луною.
Прельщаться глупо мнимой новизною,
И очевидна правота его.
Сошло ль хоть что-то с круга своего?
Нет, но не стала новизны виною
Времён смена, и той же, не иною
Осталась жизнь. Устройство таково,
Что новизны в нём нет, мира сего,
Чьи все круги с возвратной кривизною.
Не удивлён в нём вещью ни одною
Екклесиаст и все до одного
Согласны мудрецы с ним, нет того,
Кто б спорил  с его мудростью земною.

11
Таков путь ветра: к югу он идёт
И переходит к северу, кружится,
Доколе путь возвратный не найдёт,
И на круги свои опять ложится.
И если что с кругов своих сойдёт,
Чей новый путь с путём своим смежится,
То на круги свои же попадёт –
Что так и будет, можно положиться.
Уже всё было и нет ничего,
Что бы опять, как встарь, не повторилось.
Душа твоя мятётся оттого,
Что с истиною этой не смирилась,
Искатель новизны, но нет её.
Одна тщета искание твоё.

12
«Что было, то и будет, что творилось,
То делается снова на земле,
И ничего – что бы ни говорилось –
Нет нового под солнцем. В том числе
И то, что есть, всего лишь повторилось.
Уже всё было, – с грустью на челе
Сказал Екклесиаст, добро смирилось
Со злом, сев плакать в пепле и золе,
А зло на пышном троне воцарилось
И царство его мрачное во мгле
Закатными лучами озарилось.
Во мраке страшно плыть на корабле
Неведомо куда… Тьме покорилось
Всё. Этот мир давно лежит во зле».

13
Не счесть таких вещей, что порождают
На свете суету, но знает кто
Для человека в жизни лучше что?
И вещи человека побеждают.
Порабощают – не освобождают.
И это суету плодит, и то,
И вот, ты раб вещей своих, зато
Они твоей гордыне угождают.
В дни суетные жизни на земле
Кто знает, благо что для человека?
Жизнь наша коротка, словно миг века,
И вот, печаль на старческом челе.
Не счесть таких вещей, что суетою
Чреваты и душевной пустотою.

14
Бывает то, о чём все говорят:
«Смотри, вот это новое», –  хоть было
Оно уже в минувшем, да забыло
Об этом человечество. Лишь ряд
Событий повторяющихся зрят
Глаза мои. Наставшее отбыло
В прошедшее и снова не убыло
Под солнцем суеты, чьи повторят
Опять себя все вещи и повтор их
Во времени – закон мира сего,
Вихревращенье вечное которых
На круговых стезях здесь не ново,
Ибо старо как мир, но повторилось
Вновь то, что новизною притворилось.

15
«Всё суета и суета сует, –
Сказал Екклесиаст. – Что пользы людям
Трудиться на земле, коль все там будем,
Куда не проникает солнца свет?
Проходит род, иной приходит род,
Ну а земля вовеки пребывает,
Хотя на ней отныне проживает
Совсем другой, чем прежде был, народ.
Восходит солнце, чтоб зайти опять,
И к месту, где оно восходит, снова
Вернуться, ибо нет пути иного
У солнца, не катящегося вспять,
А суета пребудет суетою.
Как справиться с сердечной маятою?»

16
По силам делай то, живёшь пока,
Обучена чему твоя рука,
Ибо в могиле нет ни размышленья,
Ни знанья, ни заботы… Смерть близка
И от неё не будет избавленья.
Кто знает: после тела оставленья
Возносится ли дух наш в облака,
А дух животных в землю, место тленья?
Итак, иди, с весельем пей вино
И с радостью ешь хлеб твой, коль дано
Тебе благоволение от Бога,
А если нет, то пусть к тебе оно
Скорей придёт, хотя ведёт дорога
Ко гробу в жизни этой всё равно.

17
Трудящемуся польза от того,
Над чем он утруждается, какая?
И это тоже суета мирская,
Кроме неё нет в мире ничего.
Зачем она, спросить бы у кого?
Вопросом этим поглощён пока я,
Дни мчатся, как мгновения мелькая…
Похоже, нет ответа на него.
Итак, мирскую видел я заботу,
Какую человеческим сынам
Дал Бог, чтоб упражняться в ней всем нам
И каждому свою иметь работу,
Но польза человеку от трудов
Какая после прожитых годов?

18
Собрал себе я много серебра
И золота, и ценностей в избытке,
Так что напрасно делались попытки
Счесть, сколько было у меня добра.
На редкостных орудиях игра
Слух услаждала, яства и напитки
Ласкали нёбо… Только видом пытки
Теперь мне обернулась та пора.
Что бы мои ни пожелали очи,
Не возбранял я сердцу ничего,
Лишь бы опять порадовать его,
Пока хотеть совсем не стало мочи,
Тогда взглянул я на свои дела,
И вот, всё суета, а жизнь прошла.

19
Екклесиаст сказал: «Вещи в труде,
Но человек всего не перескажет.
Слова кругам подобны на воде,
Но ухо ль себе в слушанье откажет?»
Ещё сказал Екклесиаст: «Нигде
Нет новизны под солнцем. Кто докажет
Обратное, тот будет не в стыде,
Но пусть он оку новое покажет.
Что было, то и будет на земле,
И делаться, что делалось от века.
Как, род людской, ты умудрён во зле
И прост в добре! Природа человека
Испорчена и каждый новый род
Хуже чем прежний. Не наоборот».

20
Чего б глаза мои ни пожелали,
Себе я не отказывал ни в чём.
Царю цена любая нипочём,
И вещь, мне недоступная, была ли?
Только, увы, поленья отпылали
И в сердце жизнь не бьёт уже ключом,
Нет радости быть мудрым богачом…
Волхвы ли порчу на меня наслали?
И оглянулся я на весь мой труд,
Которым я под солнцем потрудился,
И вот, всё суета! Хоть насладился
Я жизнью, но богатые умрут
В великой скорби – жаль им расставаться
С богатством, только некуда деваться.

21
Когда сгорает жертва в пламенах,
Я с грустью размышляю об отсталых
Не ведающих Бога племенах –
Всевышнему не жаль их, как вод талых…
Сказал о человеческих сынах
Я в сердце своём, чтобы испытал их
Господь в быстролетящих временах…
На склоне лет чем от волов усталых
Отличны мы? Но участь у скотов
И у людей одна: как умирают
Животные, так смертию карают
Лета и человеков – гроб готов.
И всё же те из них, кто знает Бога,
Надеются на жизнь, молясь убого.

22
И сердце моё предал я тому,
Чтоб испытать всё мудростью под небом,
Вещей познаньем, как насущным хлебом,
Я насыщался, пищу дав уму.
Исследовал я жизнь и смерть саму,
Бог дал мне знанье по моим потребам,
Вписать велел я в книгу буквоскребам
Открывшееся сердцу моему.
Занятье это трудное Творец
Сынам дал человеческим, не праздно
Чтоб прозябал на грядке ты гораздно,
Несорванный зелёный огурец!
Влетев, в другое вылетела ухо
Земная мудрость – вот томленье духа!

23
У мудрости над глупостью какое,
Ты спросишь, преимущество? – Тьму свет
Так превосходит – дам тебе ответ,
Чтоб на сей счёт ты пребывал в покое.
Как мог бы я сказать нечто другое?
На истину изрёк бы я навет.
Не глупым будь, но умным – вот совет!
И мудрость обретать – дело благое.
Вот, глупый спотыкается во тьме,
А мудрого глаза не в голове ли?
Но будь ты даже при большом уме,
Конец для всех один, и неужели
Избегнешь смерти ты, а не умрёшь?
Иную участь разве изберёшь?

24
Исследовал я мудростью устройство
Вселенной и испытывал я свойства
Вещей, только и это суета,
Но о земном напрасно беспокойство.
Влекла меня к себе и красота –
В ней отразилась неба высота!
Но лишь острее ощутил изгойство
Людей из рая – и сомкнул уста.
Исследовал людские я поступки.
Вот суета! Нельзя без злу уступки
Жить на земле, в чём сознаюсь и я,
Царь Соломон, и не без глаз потупки.
Не без изъянов жизнь была моя
И не нашёл я смысла бытия.

25
Если меня постигнет участь та же,
Что и глупца, то сделался к чему
Я очень мудрым? Он уйдёт во тьму,
Где жизни больше нет, и я туда же.
Как о глупце никто не вспомнит даже,
Так и о мудром. И зачем ему
Обширный ум? Отдать его кому?
Задаром предлагаю, без продажи.
От золотой нет пользы головы
И мудрого не будут помнить вечно,
А память человечества увечна,
Как каменная статуя, увы.
О, если бы я заново родился
И в том, что заблуждаюсь, убедился!

26
Екклесиаст сказал: «На круговерть
Свою всё то, что стало, возвратится,
А человека ожидает смерть.
Покойника лицо вдруг опростится…
Качнётся под ногой однажды твердь,
И что раб Божий умер, возвестится,
А ты сказать не можешь – в горле сперть –
Ни слова, но пора с собой проститься.
Я в Иерусалиме был царём
И над Израилем – в городе Давида,
Но день наступит, все мы вдруг умрём.
Нет в трупе ни величия, ни вида…
Претит мне на покойника смотреть.
Как это всё же страшно – умереть!»

27
Что было, то и будет, что творилось,
То делается вновь и ничего
Нет нового под солнцем. Вещество
Закону повторенья покорилось –
С возвратом на круги свои смирилось
И человеческое существо:
В прах прах же обратится. Нет того,
Кто жил бы вечно, что б ни говорилось.
Нет памяти о прошлом и о том,
Что есть, в грядущем памяти не будет,
И это человечество забудет,
И то – что толку спорить о пустом?
Так! Память о былом хрупка и бренна.
Забудут и меня, вздохну смиренно.

28
Что хорошо – кто знает? – во все дни
Для человека суетные эти,
Которые проводит он на свете
В трудах, терпя страдания одни?
Но тени преходящей мы сродни,
Настанет время – и отходим в нети,
Кто вспомнит о нас? – Разве только дети.
А если не осталось и родни?
Узнать как человеку, будет что
После него под солнцем? Забывает
Его земля. Иначе не бывает.
Не вспомнит о тебе на ней никто,
Екклесиаст. С печалью подытожи:
Когда умрёшь, тебя забудут тоже.

29
Нет памяти о прошлом и о том,
Что будет, вспоминать, увы, не станет
Никто из тех, кто жить будет потом –
Меж нами пропасть и над ней моста нет.
На месте мы для них уже пустом,
Никто из нас, как есть он, не предстанет
Потомкам нашим, грешником притом,
И для людей быть как бы перестанет.
Но не для Бога. В памяти Его
Добро творивший вечно пребывает,
А множившего зло Бог забывает –
Вот что есть ад, вот жутко отчего
Должно быть в этой жизни человеку,
Ответил бы я будущему веку.

30
Нет памяти о прежнем, но забвенье.
След на песке и ветра дуновенье.
Ему подобна память о былом,
Чей ветер – время. Каждое мгновенье,
Как след, о добром память и о злом
Стирается: сперва краёв излом,
И слепка, наконец, исчезновенье,
Впечатанного под прямым углом
В зыбучий прах. Нет памяти о прошлом.
Помнит о слепке, пылью запорошлом,
Лишь небо, и в грядущих временах
Нет памяти уже о настоящем,
Из множества мгновений состоящем.
Кто помнит о забытых утром снах?

31
Да и о том, что станет, вспомнит кто?
И это позабудется, и то,
И в памяти у тех, кто после будет,
Надолго не удержится ничто.
И если кто-то спящего разбудит
И он, проснувшись, сон свой не забудет,
То много ли запомнит он? Зато
Недолго в его памяти пребудет
Обрывок сна – вот сколько помним мы.
Обрывок сна, выхваченный из тьмы,
Вот всё, что помним мы о жизни прежней.
Какие-то виденья да шумы.
Ночной сумбур житейской кутерьмы.
Но есть ли что забвения безбрежней?

32
Хоть реки текут в море, но оно
Всё не переполняется водою,
Что стало бы великою бедою,
Однако суша – не морское дно.
Реки происхождение земно:
Рождённая вершиною седою,
Что высится над горною грядою,
Она стремится к морю всё равно.
В места свои, откуда текут реки,
Чтоб течь опять, они вернутся вновь –
Бог отвернётся от того навеки,
В ком иссякает к ближнему любовь.
Быть с Господом – великая награда.
Но ты, о моё сердце, кому радо?

33
Что человек имеет от труда
И от заботы сердца? – Беспокойство
И днём и ночью. У вещей есть свойство
В негодность приходить из-за вреда,
Который причиняет им всегда
Безжалостное время. Неустройство
Влечёт оно, как нищета – изгойство,
Остался кто ни с чем – тому беда!
Нет власти человека и в том благе,
Чтоб есть и пить и душу услаждать
Плодами от трудов, а смерти ждать
Он обречён, как дерево без влаги,
Но всё во власти Бога одного –
Кто может наслаждаться без Него?

34
Познал я, что нет лучше ничего
Для человека, как повеселиться,
Творя добро в дни юности его,
Прежде чем в вечном доме поселиться.
Живи не для себя лишь одного,
Но расточи, коль есть чем поделиться,
Имение твоё ради того,
Чтоб бедный за тебя мог помолиться
Господу Богу. И ещё познал
Я то, что Бог вовеки пребывает
И праведника он не забывает,
А грешника из памяти изгнал.
Бог воззовёт прошедшее из плена
Для жизни – не забвения и тлена.

35
«Всё, что под солнцем делается, можно
Исследовать умом земным неложно,
Но только это – суета сует», –
Сказал Екклесиаст, вздохнув итожно, –
И никакого смысла в жизни нет,
Во тьме напрасно возжигают свет,
А перед смертью на душе тревожно
И всё печальней жизнь на склоне лет».
То, что людьми под солнцем и луною
Творится, суетой назвал земною
Царь Соломон, ещё Екклесиаст
Признал: «Я тоже отягчён виною.
Был в жизни сей и я на зло горазд.
Теперь вот, маюсь совестью больною»

36
Предпринял я великие дела:
Построил себе домы и садами
Их окружил, владел я и стадами,
Мне по трудам земля и воздала.
Не зря со мною мудрость пребыла –
Быв озабочен многими трудами,
Вознаградил себя я их плодами
И слава ко мне громкая пришла.
И оглянулся я на все труды,
Моими совершённые руками,
И вот, напрасно всё, но с облаками
Сравню я их, лишёнными воды.
Нет от них пользы. Под ногами сухо…
И это суета, томленье духа!

37
Живые, они знают, что умрут,
А мёртвые уж ничего не знают.
Именье твоё быстро приберут
И ниву твою скоро дожинают.
Что было под замком, то отопрут
И ногу о порог не препинают,
Но, не трудясь, другой вошёл в твой труд,
А о тебе уже не вспоминают.
Нет чести тебе более вовек.
Твоя любовь, и ненависть, и ревность
Исчезли, больше ты не человек.
У солнца есть бессветность и безгревность –
Оно уже померкло для тебя,
Прейди, не ненавидя, не любя…

38
Лучше ходить в дом плача и скорбеть
О том, кто умер, нежели в дом пира –
И веселиться. Беды сего мира
Учись и ты, душа моя, терпеть.
Доброе имя –  масти дорогой
И лучше дня рождения день смерти,
А ликованья возгласы умерьте,
Но сокрушайтесь – вот совет другой.
Скорбь лучше смеха и печаль лица
Смягчает сердце, жёсткое вначале.
На склоне лет умей в лица печали,
Екклесиаст, смиренно ждать конца.
Когда во гроб всё ближе новоселье,
Какое может быть ещё веселье?

39
Чего б глаза мои ни пожелали,
Ни в чём я не отказывал им, но
Пресытился весельем я давно
И радость моя полною была ли?
Вот, к старости желанья отпылали,
А счастья я не видел всё равно,
Искал, но не нашёл я – в чём оно?
Соблазны лишь мне очи застилали.
И оглянулся я на все дела,
Которые своими я руками
Соделал в этой жизни, что прошла,
И вот, я занимался пустяками.
Томлюсь я духом: жизнь моя пуста,
Нет смысла в ней… И это – суета!

40
Не властен человек в своём добре,
Чтоб есть и пить и, душу услаждая,
На брачном расточать себя одре,
И жёнам, и девицам угождая.
Что счастье не в адамовом ребре,
Но в Божией руке, постиг тогда я,
Когда была уже в осеребре
Брада моя, а удаль молодая
Сошла на нет. Но радость Бог даёт
И знание, и мудрость добрым сердцем,
И лучше нищим быть, но боговерцем,
Чем богачом, который устаёт
От своего богатства, как от брюха.
И это суета, томленье духа!

41
Что пользы человеку от трудов,
Которыми трудился он под солнцем?
Уже не рад и золотым червонцам
Богач на склоне прожитых годов.
Ты был, дворцов владелец и садов,
Известнейшим в Израиле многожёнцем,
Став в конце жизни идолопоклонцем,
И вот, дождался Божиих судов.
Все вещи постигаются в труде,
Но человек всего не перескажет…
За мерзость Бог отступника накажет.
Былое, царь, веселье твоё – где?
Кадят в Израиле статуям Астарты…
Для жён уже и немощен, и стар ты.

42
В дни юности твоей повеселись
И сердце твоё радость да вкушает,
Пока ты молод – старость разрешает!
Избытком чувств твоих с ней поделись.
Только путей неправых удались,
На злое дело да не поспешает
Нога твоя и да не совершает
Его рука – греха сам не приблизь!
Ходи   путями сердца твоего
И веденью очей твоих, но помни,
Что есть от Бога суд – страшись его!
А о душе своей не высоко мни,
Будто за зло Бог ей   не отомстит,
Но грех и преступление простит.

43
Видел рабов я, на конях сидящих,
И видел я князей, пешком ходящих,
Словно рабы. Увидел много я
Вещей под солнцем, суету плодящих.
Устала от неё душа моя.
Опять вздохну, печали не тая,
Жён много у меня сынородящих,
Да не нашёл я смысла бытия.
Из дум жестоких и с ума сводящих,
Из размышлений, разум не щадящих
–  Вина, что нет у жизни смысла, чья? –
Оно – из самых душебередящих.
Неисцелимо, сердце, скорбь твоя.
Тоска порою жалит как змея.

44
И я возненавидел весь мой труд,
Которым я под небом потрудился,
Кому б он после смерти пригодился?
Разве его плоды с собой берут,
Чтоб ублажать себя, когда умрут?
Другой трудом твоим распорядился,
Войдя в него, и жизнью насладился,
А память о тебе лета сотрут.
Я обратился к сердцу моему,
Чтобы скорей трудов своих отречься –
И для кого добро должно беречься?
По смерти всё достанется кому?
Но сердце было немо, так и глухо.
И это суета, томленье духа!

45
Казалось бы, живя в земном раю,
Избыточествовал я многократно,
Но отчего же ничему не рад, но
К утехам я презренья не таю?
И я возненавидел жизнь мою,
Ибо она мне сделалась отвратна,
Бессмысленна и днями пустотратна,
Что я теперь со скорбью признаю.
И ублажил я мёртвых и давно
Умерших больше, чем ещё живущих,
Счастливыми, однако, не слывущих,
Хотя они и живы, всё равно.
Но их блаженней тот, кто не рождался –
Он на путях кривых не заблуждался!

46
Во дни благополучия вкушай
Земные блага – вон их сколько много!
А в дни несчастья размышляй – от Бога
Добро и зло. Греха не совершай
И сам себя надежды не лишай,
Творца виня в беде твоей, но строго
Суди свои дела, молясь убого,
И ропотом Его не искушай.
Бог то и это сделал для того,
Чтоб человек сказать нечто худое
Не мог в сердце своём против Него,
Но имя прославлял Его святое.
Зло как добро Бог знает потому,
Что непокорен человек Ему.

47
Себя Бог в человеке повторил,
Но люди любоделаньем прельстились,
Так что познаньем зла обогатились
И норов род людской не усмирил.
Одно лишь я нашёл, что сотворил
Бог человека правым, но пустились
Все в помыслы, ну вот и развратились,
И Бог к страданьям нас приговорил.
И стал человек смертным на земле,
Зная добро и зло и различая,
Что хорошо, что плохо, но во зле,
Однако, преуспел, души не чая
В негодном деле. Кто творит добро
И брата не продаст за серебро?

48
Дни человека – скорби, а труды –
Забота с беспокойством. От беды
Кто ограждён? Хотя бы не пропали
Стараний долгожданные плоды.
В чужие руки как бы не попали,
От ветра бы на землю не упали…
Хоть бы достало деревам воды…
Надо сказать, чтоб вновь их окопали.
Кроме заботы сердца своего
Под солнцем что трудящийся имеет?
В поте лица работать он умеет,
А радость убегает от него.
Кто ищущему к счастью путь укажет
И в чём оно, кто человеку скажет?

49
Всему и всем свой срок. Добрый и злой
Равно умрут и не случится чуда,
Чтоб целой ты, скудельная посуда,
Осталась и при крепости былой.
Над тлеющей шипящая золой,
Крепка ты лишь до времени, покуда
Не трескаешься. Это-то и худо.
Уж черепки твои объяты мглой,
Где будут истлевать, доколе с прахом
Их не смешает время навсегда,
И смерти ожидаем мы со страхом.
Коль за добро воздастся, то когда?
Тех разобьют, а эти сами треснут…
Так неужели мёртвые воскреснут?

50
Что пользы человеку от трудов,
Которыми под солнцем он трудился,
Когда он стар, и кто освободился
От бремени им прожитых годов?
Зачем тебе обилие плодов,
Когда ты сыт? Вот если б насладился
Голодный пищей! В срок свой пригодился
Домов владельцу, пастбищ и садов
Отцовский посох… Солнце вновь восходит
И снова к месту, где оно заходит,
Спешит. Жизнь человека коротка
И быстро на земле она проходит.
Не радует именье старика.
Одну печаль в богатстве он находит.

51
Тогда сказал я сердцу: «Испытаю
Дай я тебя весельем, насладись
Сполна добром, пока я не истаю
Свечой, и счастья, сердце, не стыдись!» –
Только теперь зачем я причитаю?
В том, что ты ошибалось, убедись,
Душа моя, тебе бы в птичью стаю,
А в скважину сырую не глядись.
С презреньем я сказал о смехе: «Глупость!»
И о веселье: «Что оно творит?»,
Но прежде чем в колодезьную мглу пасть,
«Прощай!» надежда сердцу говорит…
Увы, себя кто в юности обманет,
Тот в старости взор скорбью затуманит.

52
Не может человек постичь всех дел,
Творящихся под солнцем. Есть предел
Познанью и довольствоваться малым –
Вот мудреца единственный удел.
Однако я не радуюсь, что стал им.
Печально Соломоном быть усталым,
Всё мнится мне, что суть я проглядел,
Пока умом искательно внимал им,
Делам земным, под солнцем и луной
Творящимся. Тоска моя со мной
И никуда не делась. В многом знанье
Печали много и тому виной
Природа человека, чьё изгнанье
Из рая за него было ценой.

53
Вот что ещё я доброго нашёл
С приятным: есть и пить, и наслаждаться
Во всех своих трудах, и не нуждаться
В насущном хлебе. Также я пришёл
К мысли о том, что не тугой кошёл
Есть Божий дар. В обратном убеждаться –
Зло то же, для плода что – повреждаться
Червивостью. С ума не я сошёл!
Труды все человека ради рта,
Душа же всё насытится не может.
Богатство ей пресытиться поможет –
Опасная в достатке есть черта,
Переступив которую теряет
Тот разум, кто его мошне вверяет.

54
Всё испытал я мудростью своею,
Сказав: «Я буду мудрым». Не близка,
Однако, ко мне мудрость, далека
И глубока – кто обладает ею?
Увы, не стала вся она моею,
А та, что стала, так невелика,
Что ты, царь Соломон, за простака
Сойдёшь, если похвалишься твоею
Неглупостью. Итак, я изыскал,
Что мудрость есть и разум и подвергнул
Исследованью глупость, но отвергнул,
А не, приняв с любовью, обласкал
Её как неразумный. Кто б хвалился,
Что от греха  с блудницей удалился?

55
Чти Господа в дни юности, пока
Беспечнее живёшь ты мотылька,
Доколе не пришли к тебе лишенья
И сладость вдруг не сделалась горька.
Но будут у тебя надежд крушенья
И никакого в горе утешенья,
Доколе не вкусишь, как нелегка
В нужде жизнь, Соломон, за прегрешенья,
Которые тогда ты совершил:
И этим усладиться поспешил,
И тем, хоть причиняет оно вред, но
Излишеств сам себя ты не лишил.
То, что для остальных людей запретно,
Себе ты в прошлой жизни разрешил.

56
«Иметь при страхе Божием немного –
Не лучше ли, –  сказал Екклесиаст, –
«Чем при большом сокровище тревога?
Приложишь к сердцу как смоковный пласт?»
Кто сам свои грехи осудит строго,
А этот случай далеко не част,
Тот привлечёт к себе вниманье Бога
И Бог их искупить возможность даст.
Пойдёт ко дну корабль с пробитым днищем,
Если внутри его тяжёлый груз…
Бог повелел Екклесиасту нищим
Прожить ещё раз жизнь, коль он не трус:
Кончается опять в кадушке брашно…
Без средств к существованию жить страшно.

57
«Что было, то и будет на земле,
Что делалось, то делается снова,
От жизни ждать чего-нибудь иного
Немудро…» –  Догорел огонь в золе.
Чело в ладонях, локти на столе,
Екклесиаст уснул. Нет ни съестного
Запаса, ни запаса дровяного…
Как бедняку согреться в зимней мгле?
Но несравнимо нищего страданье
С пресыщенного мукой. Тот поел
И жизни рад, а этот… Надоел
Богатому весь мир. Тоской снеданье.
Царь Соломон богаче был, чем Крез,
И вот, для нищей жизни он воскрес.

58
Всему свой срок, и время, и устав
Под солнцем и луной: время рождаться
И время умирать, время нуждаться
И время всё иметь, имущим став.
Есть время насаждать и вырывать,
Любить и ненавидеть. Время пиру
И время есть посту, войне и миру.
Время смеяться, время горевать.
Есть время вопля, но и тишины.
Как рассказали прежние века мне,
Ещё время разбрасывать есть камни
И время собирать их для стены.
Есть время обнимать и уклоняться
От рук простёртых, но в лице меняться.

59
«Глазами видеть лучше, чем бродить
Душою и сомненье бередить,
Что тоже суета, томленье духа,
Способное лишь муку породить.
К кому ушла моя немолодуха
С двумя детьми? Кто станет – вот стыдуха!
Оралом борозду ту бороздить?
Неужто допекла так голодуха?»
У Соломона было много жён.
Блистательным гаремом окружён,
Познал на ложе он все наслажденья,
С которыми зов плоти сопряжён.
Пресытился богач до изможденья…
И вот, жены изменой поражён!

60
И обратился я, чтобы узнать,
Исследовать и изыскать бесстрастно,
Что мудро, подвизаясь не напрасно,
Что глупо, о чём горько вспоминать.
И мудреца ведь могут доконать
О смерти мысли. Знаешь же прекрасно,
Что омрачат лишь и на этот раз, но
Кто их, мух чёрных, вон умеет гнать?
Но горше смерти женщина. Вот сеть!
Не сердце, а силки, уста – оковы,
Блажен, кому она не строит ковы –
В тенетах бедной мошке не висеть!
Из тысячи нашёл себе я друга,
Но есть ли безупречная супруга?

61
Свой дом устроит мудрая жена,
А глупая своими же руками
Разрушит его. Больше не нужна
Она следящему за облаками…
А на душе такая тишина…
Глядел бы и глядел на них веками…
Была любовь, но где теперь она?
В ночь выйдя, застучала каблучками.
Глупый сейчас же выкажет свой гнев
И разума лишает исступленье,
Благоразумный скроет оскорбленье –
С тобою я расстался, поумнев.
Не бросил я в больнице мать родную,
И ты ушла. Тебя я не ревную.

62
Друзей богатство много прибавляет,
Бедняк же оставляется в беде
Единственным своим, а дружба –  где?
Нет помощи, и это подавляет.
Надеждою души не окрыляет.
Забудь о дружбе, если ты в нужде.
Чураются тебя теперь везде.
Вот только друг ли друга оставляет?
Если ты нищ, никто тебе не рад.
Нигде не принят, ты теперь вне врат.
Но чудеса случаются на свете –
Бывает друг привязанней, чем брат.
Всё виделось недавно в чёрном свете,
Но ты пришёл – забрезжило в просвете!

63
Лучше вдвоём, нежели одному.
Если один упал, другой ему,
Руку подав, встать на ноги поможет,
Но если друга нет, взывать к кому?
И если некто тяжко занеможет,
Но некому помочь, он изнеможет.
Ещё раз говорю: увы тому,
На друга кто надеяться не может!
Когда вдвоём лежат, то им тепло,
А одному согреться как? Вошло
В самую душу стужи дуновенье
И теплоту всю ветром унесло.
Так холодно, как в смертное мгновенье.
Что бы теперь от пагубы спасло?

64
Об одиноком вспомнит кто изгое,
Если он сляжет, чтобы не вставать?
Лучше вдвоём и зиму зимовать,
И пережить на пару время злое.
Если вдруг станет преодолевать
Кто-либо одного, выстоят двое
Против врага и скрученную втрое
Уже не так легко и нить порвать.
Будь другу другом – правило простое,
А без него и дружбе не бывать,
Блаженнее не брать, но отдавать,
Бессильно против дружбы зло мирское.
Негоже другу друга предавать.
Худое это дело и срамное.

65
Благотворящий нищему даёт
Творцу взаймы. Пускай душа поёт,
Когда ты совершаешь подаянье,
А не на свою щедрость восстаёт.
Итак, твори всегда благодеянье
В душевной простоте, а воздаянье
Не здесь будет – Бог долг Свой признаёт!
Нажив, раздать успей всё состоянье.
Кто затыкает уши свои, чтоб
Не слышать вопля нищего, сам будет
Вопить, но состраданья не пробудит –
Помог так поступающему кто б?
Но трепещи, о, бедного грабитель,
Найдёт тебя души твоей губитель!

66
Творца хулит теснящий бедняка
И тот, кто грабит нищего, злословит
Создателя его. За то уловит
Большую рыбу крепкая рука.
Ибо Господня мышца высока,
Суров Его для возлюбивших зло вид,
И кто из вас Ему воспрекословит?
Разве осудит рыба рыбака?
Не обижай, стяжатель жадный, нищих,
Не отнимай наделов и жилищ их,
Ибо услышит скоро Господь Бог
На небе вопль голодных и беспищих.
В груди твоей, знать, шерстяной клубок,
Хозяин жизни – вилы тебе в бок!

67
Нуждающемуся не откажи
В благодеянье, если сделать это
Легко руке твоей, а не скажи:
«Приди потом»,  и, если ты сын света,
То ближнему сам помощь предложи.
Так поступать в писанье нет запрета,
Однако же не верь лукавой лжи,
Будто сказал, что есть он кто-то где-то,
Притом весьма прославленный, так что
Его ученье сделалось всеобщим:
Мол, не напрасно мы на нищих ропщем,
Если не Бог их наказал, то кто?
Лишь развращает бедных подаянье.
Напрасно, стало быть, благодеянье.

68
Место суда под солнцем видел я,
И вот, там беззаконие. Судья
Берёт подарки и превратно судит,
Раз ты бедняк, то правда не твоя.
Богач же как паскудил, так паскудит.
Кто нечестивца к честности принудит?
Вновь бедняку нет от него житья.
Что было, то и есть, что есть, то будет.
Судья ответит за неправый суд
И деньги негодяя не спасут
В торжественный миг смерти, но однажды
Его во гробе тоже понесут.
Бывает смерть, как утоленье жажды,
Но нечестивый умирает дважды.

69
Когда увидишь ты, как притесняют
Того, кто беден, нагло, без стыда,
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся, ибо применяют
Законы те, кто их и сочиняют,
Легко чтоб было повернуть туда
Закон лукавый, выгодно куда,
Им же вину невинному вменяют.
Законы лишь богатых охраняют,
А беднякам от них одна беда.
Не удивляйся – было так всегда,
Кто неимущ, того и обвиняют.
Законом суд и правду изгоняют.
Решает всё неправедная мзда.

70
Не поспешает над злым делом суд
И грешник воздаянья не страшится,
Неужто оно всё же совершится
И богача подарки не спасут,
Которые судье преподнесут,
Чем исход дела да не предрешится
И суд от мзды неправой отрешится
И честность его все превознесут?
Пусть грешник хоть сто раз сделает зло
И закоснеет в нём, только я знаю,
Что тот лишь, в ком добро превозмогло,
Возлюблен будет Богом. Вспоминаю
Я делателя злого неспроста –
Прейдёт и он. И это – суета!

71
Не соревнуй тому, кто поступает
Насильственно. Из всех путей его
Не избери себе ни одного –
Мудрец через запрет не преступает.
Себя накажет тот, кто отступает
От истины, ища лишь своего,
А не во благо общества всего
Своё именье ближним уступает.
Однако мерзок ищущий во зле
Своим дурным поступкам оправданье:
Устроено так, дескать, мироздание…
Он не укоренится на земле,
Но не спасутся и его потомки
Если не примут нищенской катомки.

72
Богатого именье – крепкий город
В его воображении – увы!
Равно как то, что процветёт его род,
А не зачахнет, словно цвет травы.
Изнежен отпрыск и розгой не порот.
Кто выбьет дурь из юной головы?
Закладывает каждый день за ворот
Виновник о себе худой молвы.
Богатство есть высокая ограда
По мнению владельца его, но
Утехам райским вновь душа не рада,
Которые наскучили давно.
Неисцелимо к жизни отвращенье.
Вернее яда нет, чем пресыщенье.

73
Вновь обратился и увидел я
Под солнцем угнетения, какие
Творятся на земле – труды людские
Ради убогой пищи да жилья,
Но нет от угнетающих житья
Трудящимся за блага хоть такие,
Несовершенства оглядев мирские,
Ещё сильней душа грустит моя.
Утешителя нет у них. Просила
У Господа душа послать Его…
И вот, не изменилось ничего.
В руке же угнетающего – сила.
Но верил я: Утешитель придёт –
Господь на землю к нам Его сведёт.

74
Если увидишь бедных притесненье
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся этому – всегда
Так было. Произвола объясненье –
В неверии людей и в их сомненье,
Что за деянья злые ждёт их мзда
Посмертная, коль скоро не беда
Прижизненная – крах, болезнь, гоненье…
Возможно ли на сей счёт поумненье?
Кладя руку на сердце, скажу: да.
Произойдёт оно только тогда,
Когда пройдёт свободой опьяненье:
Раз Бога нет, то можно всё! Есть мненье,
Что Бог на землю сходит иногда.

75
Они, не сделав зла, уснуть не могут,
Бессонница их мучает, когда
Они упасть кому-то не помогут
И мрачно на душе у них тогда.
Злом лечатся они, коль занемогут,
И радость доставляет им всегда
Чужая боль – своей не превозмогут,
Не причинят коль зла хоть иногда,
Другому, и тогда они хиреют
От недостатка радости, стареют
Не по летам и жизнь их в тягость им.
Сперва от тучных яств они жиреют,
Затем они, пресытившись, звереют.
Зло возлюбивший не усовестим.

76
«Одно только нашёл я: сотворил
Бог человека правым, но пустились
Во многие все помыслы, прельстились
Тем, что запрещено», –  проговорил
Екклесиаст. Молчаньем предварил,
Вздохнув, он речь свою: «Усовестились
Не все, зато грехи так участились,
Что Бог источник веры претворил
В сомнение и муку водворил
Бог в душах человеческих. Простились
С надеждой люди, горько им отмстились
Свободы их, но сердце ты сварил
И съел, без веры живший. Озверил
Себя род сей – как нравы опростились!»

77
Где полны облака, там дождь идёт
И ниве за терпенье воздаётся,
Не тщетно колос влаги с неба ждёт,
Которая от Бога подаётся.
На юг или на север упадёт,
Там дерево лежать и остаётся,
Куда оно упало, жизнь пройдёт,
А дольше простоять не удаётся.
Кто наблюдает ветер, тот не сей,
И кто на небо смотрит, жать не будет.
Не ведаем премудрости мы всей –
Чем больше знаний хитрый ум добудет,
Тем больше и печали на земле.
Как преуспеет человек во зле!
 
78
И вот ещё какую видел я
Печаль под солнцем: город осаждённый
Царём великим, но не побеждённый,
Бедняк спас мудрый, но его в друзья
Не пригласили гордые князья
И город, от врага освобождённый,
Не вспомнил о нём. Сильно измождённый,
Он умер от несносного житья.
Да, мудрость лучше силы, но когда же
Её начнут ценить? Гонима даже
Она порой. Какая простота!
Где нищим мудрецом пренебрегают
И бедному в нужде не помогают,
Там быть беде. И это – суета!

79
«Безгрешному воздастся на земле,
Тем паче законевшему во зле…» –
О, Соломон! Твоими бы устами
Да мёд пить. Знать, ты был навеселе,
Когда…  нет, не вещал – пестрил цветами!
Изрёк реченье, как всплеснул перстами,
Ещё без той печали на челе…
Ах, как ты молод был тогда летами.
«Не приключится праведнику зла…» –
Увы! Тому примеров несть числа,
Когда безвинно праведник страдает,
А богача опять мошна спасла.
Посмеиваясь, он лишь наблюдает,
Как гонят отпущения козла.

80
«Язык лукавый попадёт в беду
И не найдёт добра коварный сердцем…» –
Слов этих правоты удостоверцем
Не стану я, царь нищий, ко стыду.
Как еллинский Тантал в своём аду,
Я сделался голодным страстотерпцем –
Приправил бы пустую полбу перцем,
Да не на что тогда купить еду…
«До сытости ест праведник, а грешник
Терпеть будет лишения…» – Увы!
Уже обобран нищими орешник.
Сварить ли вновь кашицу из травы?
Нет больше тыкв… Какое огорченье!
За что же я терплю сие мученье?

81
Повсюду очи Бога и везде
Глаза Господни – доброго и злого
Он видит ими. Спрячешься от Слова,
Читающего мысли твои – где?
Надолго не оставит Бог в беде
Попавшего в неё не удалого
В злом деле стихотворца пожилого,
Погрязшего в безвыходной нужде.
Хочу покинуть землю насовсем.
Я тоже ими вытолкан из жизни.
Лишь избранным чтецам в моей отчизне
Я нужен,  но пришёл я не ко всем.
Молюсь, чтобы скорее отлетела
Душа от исстрадавшегося тела.

82
«Преследует зло грешника, зато
Добром воздастся праведнику вскоре…» –
Вновь, Соломон, ты на себя в укоре –
Бывает, что страдает ни за что
И праведник. Виновен в этом кто?
Недостаёт смиренья непокоре,
А праведных испытывает горе.
Бог Сатане оставил дело то.
«У праведника полон дом сокровищ,
В прибытке же у грешного – разлад…» –
На самом продувном из всех ветровищ
Изрёк ты перл. И стар теперь и млад
Его услышат. Изреченье ложно.
Не всё моё ученье непреложно.

83
Случается под солнцем иногда,
Что нечестивый кары избегает,
А праведника горе постигает,
За горем вслед стучится в дверь беда.
Творящий зло наказан не всегда,
А кто щедр на добро, изнемогает
В нужде, никто ему не помогает…
Испытывает, добр ли ты, нужда.
И похвалил я от души веселье –
А потому что лучше его что
Под солнцем на земле? Но ждёт зато
В одну всех домовину новоселье,
Но все закончим жизненный мы путь.
Воздастся всем за всё когда-нибудь.

84
И обратился я и увидал,
Что часто не проворным удаётся
Успешный бег, не мудрым достаётся
Хлеб, но глупец опять не прогадал.
Ещё что я под солнцем наблюдал:
Победа не тому, кто храбро бьётся,
А трусу малодушному даётся
И праведника суд не оправдал.
Но время есть и случай для всех их.
Как рыба в сети пагубные входит
И гибель неизбежную находит,
Так жертвой человек времён лихих
Становится, входя без опасенья
В ловушку, из которой нет спасенья.

85
В дни жизни моей суетные я
Всего в ней насмотрелся. Воля чья,
Что праведника гибель постигает,
А нечестивый жив и жив, друзья?
Мой разум одного не постигает:
Преклонных лет неужто достигает
За то что ближним не давал житься
Злой человек? Врасплох ум застигает
Безвременная праведника смерть.
Но почему земная носит твердь
Того, кто явно не был сыном света?
Постичь жизни и смерти круговерть
Мне не дано. Хоть я знаток завета,
Вопрос этот оставлю без ответа.

86
Всего я насмотрелся в дни мои:
Сын света гибнет в праведности честной,
А нечестивый и во дни сии
Живёт, будучи личностью известной.
Кто, Господи, постиг пути Твои?
Мы думали, что более уместной
Была бы смерть того, поступки чьи
Не сковывались нравственностью тесной,
Но он живёт до старости, зато
Добро творивший рано умирает.
Постичь пути Господни может кто?
Однако смерть и скверных прибирает.
Как знать, быть может тот, кто мало жил
Смерть раннюю в награду заслужил?

87
Есть и такая суета земная:
Вдруг постигает праведника зло,
А нечестивцу снова повезло
И он себе живёт, беды не зная.
Ты скажешь – и того участь иная,
И этого в час смертный ждёт. Пришло
Время суда и грешника нашло
Возмездие, награда же честная –
Того, кто сердцем чист, но пострадать
Назначил человеку Бог, чтоб видеть,
Кто будет своих ближних ненавидеть,
А кто любить, чтоб по делам воздать
Тем и другим, хоть и не в этой жизни.
Блажен, кто на Творца не в укоризне!

88
При смехе сердце иногда болит
И радости концом печаль бывает.
Плохое память быстро забывает,
А доброе до самой смерти длит.
Жив будет тот, кто муку утолит
Добром и тот, чью душу согревает
Надежда, а не со свету сживает
Тоска, что Бог его не исцелит.
Пусть нечестивый с сердцем развращённым
Насытится от всех путей своих,
Да и умрёт безумцем непрощённым,
Ты ж избери, уверовав, не их.
В Господнем страхе – твёрдая надежда,
А Бога не боится лишь невежда.
 
89
Кто сердцем развращён, тот от путей
Насытится своих, как от сластей,
А добрый сердцем – от своих: оставит
Зато в наследство имя для детей
Тот, кого зло враг делать не заставит,
Но добрый ближних в честности наставит,
А злой умрёт от низменных страстей,
Из смерти в жизнь его Бог не восставит.
Развратный сердцем от путей своих
Насытится как сам избравший их,
А чистый сердцем тоже избирает
Свои пути. Был выбор у двоих.
Кто, не избрав добро, со злом играет,
Того оно безжалостно карает.

90
И видел я под солнцем: хоронили
Без скорби нечестивых – подошли
К святому месту, так и отошли.
Слезы о мертвеце не проронили.
Бесславными делами не они ли
Прославились? Но плача дни прошли,
И памяти о мёртвых не нашли,
Хотя они в гробах ещё не сгнили.
И это – суета! Не скоро суд
Над грешными поступками вершится,
Поэтому их делать не страшится
Злой человек. Но верю я: спасут
Тех, кто благоговеет перед Богом,
Дела их на суде святом и строгом.

91
И видел также я, что всякий труд,
Всякий успех в делах к вражде приводит
И только зависть в людях производит.
И это суета! Но все умрут.
Напрасно богача в пример берут,
Ибо возносит также как низводит
Богатство и на сердце грусть наводит,
Не радует – завистники всё врут.
И ублажил я мёртвых больше чем
Живых и тех, которые почили,
Больше  того,  кто здравствует. Зачем
Они существование влачили?
Но всех блаженней тот, кто не рождён.
От суеты лишь он освобождён.

92
Участь одна и доброму, и злому,
Нечистому и чистому. Всему
И всем одно. Ты спросишь – почему?
И сено вол молотит, и солому!
Не будь склонён к душевному надлому,
Беря ту перемётную суму
Или садясь как праведник в тюрьму –
Что сетовать по счастию былому?
Вот это-то и худо во всём том,
Что делается на земле под солнцем,
Что участь всем одна. Быв многожёнцем,
Ты рассуждал всё больше о пустом,
Екклесиаст, теперь же видишь вещи
Как они есть, и сны у тебя вещи.

93
Падению предшествует гордыня
И гибели надменность предлежит.
Какая непреступная твердыня
Величием своим не дорожит!
В мозгах у них – безумная взбредыня:
«Во зле мира сего виновен жид!»
Воняешь ты как трупная смердыня.
Главу тебе меч Божий размозжит.
Безбожному конец приходит веку,
А что потом? Разгадка уж близка…
Предположенья сердца – человеку,
От Господа – ответы языка.
Лучше смиряться духом с мудрецами,
Чем разделять добычу с гордецами.

94
Безумный! Не хвались грядущим днём.
Гордец, откуда знать тебе, что в нём?
Быть может то, на что ты уповаешь,
Сегодня будет пожрано огнём.
День завтрашний ты смело называешь
Днём славы, а  о смерти забываешь?
Ливанский кедр! Теперь ты станешь пнём.
Величье своё зря ты воспеваешь.
С прискорбием тебя мы помянём,
О высоте былой твоей вздохнём,
Дожить до завтра ты не успеваешь…
Да будет! С пониманием кивнём.
А то ты слабых со свету сживаешь.
От тени твоей щедрой отдохнём.

95
Бездонны сердца  помыслы, как воды,
Но муж разумный вычерпает их.
Что к старости все беды и невзгоды?
Вот, перед Богом кроток я и тих.
Он истребляет целые народы
И вспоминает мало кто о них –
Сперва завоевателей походы,
А после серп сжинает их самих…
Дух человека есть светильник Божий,
Испытывает он глубины и
Все сердца тайники… Народ, не гожий
На добрые дела, а я – твои:
Здесь гордость у тебя, там – жажда мести,
А вот и зависть в потаенном месте…

96
В день этот стражи дома задрожат,
Согнуться мужи силы, перестанет
Молоться в жерновах зерно – не станет
Шумящих ими – хлеб не будет сжат.
Смутятся вдруг смотрящие в окно
И днём ворота станут запираться,
Умолкнут дщери пенья и чураться
Веселья будут, а не пить вино.
Ибо высоты станут всем страшны,
И расцветёт миндаль, отяжелеет
Кузнечик, каперс в сердце тишины
Рассыплется, во гробе прах истлеет,
И ужаснутся крика петуха,
Так песнь его во тьме будет лиха.

97
Отходит человек в свой вечный дом,
А плакальщиц толпа труп окружает
И до  святого места провожает,
Однако в горе верится с трудом…
Себе мы признаёмся со стыдом,
Что скорбью нас их плач не заражает,
Печаль лицо притворно выражает,
Да только кто осудит нас судом?
Цепочка ли серебряная вдруг,
Повязка золотая ли порвётся,
И выпадет кувшин с водой из рук,
И колесо колодца вниз сорвётся,
Только качнётся под ногою твердь –
Наступит и твоя однажды смерть.

98
Именье богатея – крепкий город,
Беда же бедных – скудость их: к плащу
Опять лоскут небеленый припорот…
«Однако же не с нищих Я взыщу», –
Сказал Господь, Которому за ворот
Дул ветер тоже… Многих возмущу,
Спросив: кто изъяснит, каков Его род?
«Богатых же – сказал Он – не прощу».
Торгаш надменный, выслушав укор от
Спасителя, поклялся: «Отомщу
Бродяге!» Человеку дан на что рот?
О множестве не спасшихся грущу.
За злые речи был бродяга порот,
Затем распят. Вот я Кого ищу.

99
Глаз видящий и слышащее ухо,
То и другое сотворил Господь.
Если исходит Дух Святой от Духа,
Неужто Сын – отрезанный ломоть?
Тот, кто отца и мать свою злословит,
Того светильник средь глубокой тьмы
Погаснет, но порой имеет зло вид
Добра, и очарованы им мы.
Мерзость пред Богом с разным весом гири
И не добро неверные весы.
Мёртвые мухи в благовонном мире
Воняют так, что морщатся носы.
Наследство, что захвачено вначале,
Причиной может стать большой печали…

100
«Восходит солнце и заходит солнце,
И поспешает к месту, где восходит…
И что Творец в безвольном сладкостонце,
Им созданном, по-прежнему находит?» –
Вздохнул Екклесиаст, смотря печально
На ставший алым запад небоската –
«Зачем Бог человеку изначально
Усладу эту дал?» –  Огни заката
Померкли. В небе высыпали звёзды.
Дол озарился ровным лунным светом…
«Ведь у животных этой нет загвозды!» –
А на Восток не хочешь за ответом,
Екклесиаст, однажды обратиться?
Должна с Востока правда возвеститься!

101
Идёт ли ветер к югу или снова
На север переходит и кружится,
Кружится на ходу своём – иного
Пути у ветра нет, как приложиться
К кругам своим, и нет того, что ново,
Хоть мнимой новизной заворожиться
Легко, но своего круга земного
Не вспомнит и оно, чтоб пережиться
Как то, что уже было… От дверного
Очнуться скрипа. Веки уж смежиться
Успели и обрывки сна чудного
Смешались с явью. С ветром подружиться…
Вдали от человечества чумного
Легко душе отшельника блажится!

102
Свет сладок и приятно для очей
Увидеть солнце после мрака ночи,
Но щурятся внезапно сами очи
От попаданья в них прямых лучей.
Смотреть на солнце в полной славе чей
Взор выдержит, кому достанет мочи
Взглянуть в час, когда тень всего короче,
На средоточье огненных мечей?
Но если на небесное светило,
Которое для управленья днём
Сотворено (хоть пятна и на нём
Есть и сиянье их не поглотило)
Мы смотрим не в упор, но глядя вбок,
То сколь же больше солнца славен Бог!

103
Так выслушай, сын мой, сущность всего:
Господа Бога бойся твоего,
Поскольку в этом всё для человека,
И заповеди соблюдай Его,
Сообразуясь не с хотеньем века,
Который преходящ, словно миг века,
А с мудростью писания сего –
Вмести его в бедовой голове-ка!
Всякое дело приведёт на суд
Господь, но из людей кто человечней?
Случается, что глиняный сосуд
Сосуда золотого долговечней –
Тот пролежал во тьме тысячу лет,
А этого простыл уже и след!

104
Свидетельствует опыт жизни мой,
Что заблуждаться человек умеет,
Но мудрость перед глупостью имеет
То превосходство, что и свет пред тьмой
И перед кривизною – путь прямой:
«Когда идущий может, но не смеет
Свернуть с него, то перед ним прямеет
И кривизна», –  сказал мудрец хромой.
У мудрого глаза есть в голове,
Тогда как неразумный ходит слепо
И, претыкаясь, падает нелепо,
Зачем ему даны зеницы две?
Одним мерилом мудрого не мерьте
С глупцом, но не избегнут оба смерти…

105
Любое слово Бога чисто – щит
Всем тем Он, на Него кто уповает,
А тот, кто Бога в сердце забывает,
Надеждой лучше пусть  себя не тщит.
Дела твои сочтёт и обобщит
Твой соглядатай. Он и не скрывает,
Что знает всё про всех, а накрывает
Кот мышку так, что та и не пищит.
А то ты раньше думал, безрассудный,
Что выдумка еврейская день судный.
Как нехотя мы правду признаём!
Тот, кто боится Бога, да спасётся,
А нечестивый вихрем унесётся.
Хочешь ли знать, что в имени твоём?

106
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Вдруг сокрушится. Не отступит от
Глупца беда, раз он не научаем.
Ночной горшок мы разве величаем
Царём всех прочих глиняных пустот
Лишь потому, что полон нечистот
Такой сосуд – души ли в нём не чаем?
Когда у власти праведник, народ,
Живя в достатке, быстро прирастает,
Когда же нечестивый угнетает
Простых людей, то всё наоборот.
Царь, любящий подарки, разоряет
Свою страну и скоро власть теряет.

107
Не развратись умом твоим, иначе
В собранье водворишься мертвецов,
И лучше ничего совсем не значи,
Чем будь одним из видных подлецов.
Злодей надменный, имя чьё – кощунник,
В пылу великой гордости творит
Негодные дела и лжи вещунник
Что ему скажут, то и говорит.
Обличьем нагл правитель нечестивый,
А праведник путь прямо держит свой –
Разоблачит тебя пророк нельстивый
И станешь ты хвостом – не головой!
Гони, народ, кощунника, чьим вздором
Ты разобщён! Покончи так с раздором.

108
Чем храбрый, лучше долготерпеливый
И сильного – владеющий собой.
Потерпит пораженье торопливый,
Который, не подумав, рвётся в бой.
Лучше иметь нрав кроткий, негневливый,
И лишь тому не страшен враг любой,
Кто любит мир, но сгинет царь крикливый,
Свои полки поведший на убой.
Давид был человек неприхотливый,
Вождь, закалённый боевой трубой,
Воинственный, однако не хвастливый,
Что враг, боясь его, бежит гурьбой.
Но я, царь Соломон, тем и счастливый,
Что побеждаю мирною борьбой!

109
Гроза царя – как бы рыканье льва,
И кто его особу раздражает,
Того гнев властелина поражает –
Слетает с плеч порой и голова.
Зато как поутру в росе трава –
Царя благоволение. Стяжает
Лишь тот его, кто душу ублажает
Сидящего на троне, мнит молва.
Но нищего царя почтит едва
Тот, кто свои восторги выражает –
Простых людей к себе царь приближает…
И чем только душа его жива?
Так исхудал! Хоть сказка не нова,
А быль она правдиво отражает.

110
 Правитель неразумный притесняет,
А бескорыстный продолжает дни.
Господь пути прямые охраняет,
А на кривых превратности одни.
Кто истине и правде изменяет,
Страшится дня грядущего. Не мни,
Что ты всегда удачлив, но роняет
Кувшин вдруг отчего рука? – Взгляни…
Упругую кто выю не склоняет,
Внезапно сокрушится тот. Они
Уверены, что Бог им не вменяет
Грехов их, ибо нет Его. Сомкни
Уста, безумец! Зло Бог применяет
Внезапно, но посмей теперь, вздремни!

111
Кто обижает бедных, чтоб умножить
Своё богатство, обнищает сам.
Лишь для себя среди людей грешно жить,
Но с чем ты к судным подойдёшь весам?
Благословляем будет милосердный,
Дающий часть от хлеба своего
Тому, кого Господь за труд усердный
Не наградил так щедро, как его.
Богач и бедный сретятся друг с другом,
Ибо обоих сотворил Господь.
Кто сытно ел – при животе упругом,
Кто скудно – тощ, как высохший ломоть.
Кого из двух Себе для загляденья
Бог сотворил, а кто – сын осужденья?

112
В наследство мудрость очень хороша,
Особенно для видящего солнце –
Не суй шеста в дом пчёл через оконце,
Дабы жива была твоя душа!
Твори добро, при этом не греша,
И разве счастье в золотом червонце?
Нет музыки, поверь, в их перезвонце,
Который есть услада торгаша.
Знаешь ли ты, в чём превосходство знанья
Над пагубным невежеством, сын мой? –
Не ослеплён снискавший мудрость тьмой,
Идёт по жизни он без препинанья.
И ты обогащаться погоди,
А если нет – смотри, не упади!

113
«Кто ростом и лихвою умножает
Своё именье, тот его отдаст
Тому, кто бедняков не обижает,
Любя народ», –  сказал Екклесиаст.
Здесь собственности частной угрожает
Не царь зверей ли? Случай-то не част,
Когда лев хищный волю выражает
Всех тех, кто не когтист и не клыкаст.
«Что частная их собственность священна
И неприкосновенна, в книге где
Написано? Неужто не отмщенна
Останется их ложь?» – живя в нужде,
Лев возмущённый вопрошает гневно.
И смело, Соломон, и злободневно!

114
Не властен человек над духом, чтобы
Удерживать его, и смерти день
Неведом ему, но избавил кто бы
Его в этой борьбе? – Земная тень.
Поможет умереть мне без стыдобы
За прожитую жизнь моя настень,
С которой мы одной чертой сподобы,
Коль посмотреть в зерцальную глядень.
Печаль своей души известна сердцу
И в её радость не войдёт чужой.
Легко в том, что Бог есть, удостоверцу
Жить со своею чёрной госпожой.
И я, и светоносная подруга –
Мы оба продолжение друг друга!
 
115
На всё это я сердце обратил,
Исследовав, что праведных деянья
В руке Господней, но и воздаянья
За зло безумцам Он не отвратил.
Свободу людям дав, Бог воспретил
То, что нельзя, и чувство убоянья
Греха в нас заложил, но обаянья
Запрета кто избег? Кто прекратил
Мечтать о согрешениях без страха,
Что Бог воздаст? Вот почему из праха
Мы созданы и возвратимся в прах,
Который на кругах своих кружится,
Кружится и опять на прах ложится.
Пылинки мы, носимые в ветрах.
 
116
Адам с женой не за морганье век
Отвергнуты Творцом, а за солженье.
Если с овцой наказан так овек,
То кольми паче блудник за блуженье!
Сколько бы лет ни прожил человек,
Пусть веселится он в их продолженье,
Но помнит и о тёмных днях – за век
Их много будет… Жизнь есть одолженье
Душе существованья. Веселись
В дни юности твоей, но помни только,
Что меньше всё и меньше жизни долька
С годами, и под старость умались,
Ни видно чтоб тебя, ни слышно было,
Покуда сердце биться не забыло.
 
117
Отверста Богу бездна преисподней
И Авадон прозрачен для Творца.
Сокрыты от премудрости Господней
Сынов ли человеческих сердца?
На всяком месте есть Господни очи
И ухо Бога слышит то, что ты
На ложе своём шепчешь среди ночи
Ему из непроглядной темноты.
Проси себе не сытого достатка,
Ни славы, ни погибели врага,
Но чтоб все годы жизни без остатка
Ты прожил как Всевышнего слуга.
Проси себе ни мало и ни много,
А лишь того, чтоб стать любимцем Бога.
 
118
Чти Господа, сын мой, и укрепишься,
Не бойся кроме Бога никого,
Но если ты бескровно оскопишься
Ради земного царствия Его,
И выспренним росеньем окропишься,
Любимцем станешь Бога Самого,
Ведь на любовь ты тоже не скупишься,
Творя добро для чада своего!
Ибо презревший радости земные
В отличие от тех, кто ради них
Живёт и в жизни ищет их одних,
Узнает наслаждения иные:
С избранником общаться будет Бог,
Как ныне я с тобой, мой голубок!

119
Позор надменных сердцем поражает,
Тому примеров здесь не перечесть,
Гордыня человека унижает,
А кроткий духом обретает честь.
Почёт и уважение стяжает
Сумевший шумной славе предпочесть
Безмолвие, что к небу приближает.
К блаженным ли молчальника причесть?
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Внезапно сокрушится. Мы же чаем
Прощения: плоть не без нечистот…
Затворник тихий в рубище убогом,
Екклесиаст возлюблен будет Богом.

120
О двух вещах прошу Тебя я, Боже,
Не откажи мне, прежде чем умру:
Ложь с суетою, что одно и то же,
Не попусти, но правду изберу.
Богатства не ищу я и негоже,
Пресытившись, сидеть мне на пиру,
Чтоб не сказал я: «Кто Господь?» Ничтоже
Сумняшеся вновь ниц себя простру,
Моля: не накажи и нищетою
Раба твоего, чтоб не стал я красть
И поминать с божбою ещё тою
Напрасно Твоё имя – злая страсть
Есть воровство, но чтоб я жил под небом,
Питай меня, прошу, насущным хлебом!

121
Живому псу, чем мёртвому-то льву
Право же лучше! Или ты, невежда,
Доселе не слыхал, что есть надежда
Тому, кто знает: «Я ещё живу!»
И в буре остаётся на плаву?
На зябком теле ветхая одежда
Лучше плаща без дыр на том, чья вежда
Уже недвижна – к трупу ль воззову?
Итак, иди, с весельем ешь твой хлеб
И пей твоё вино в радости сердца,
А червь земной, который глух и слеп,
Ещё пусть подождёт удостоверца
В том, что, однако, всем смертям назло
Ты жив покуда – снова повезло!

122
Екклесиаст старался приискать
Изящные для книги изреченья,
В которые хотелось бы вникать
Как в ценные для многих поученья
И мудрость из полезных извлекать
С приятностью, а не для огорченья
–  Людей на скуку плохо обрекать! –
Но сердцу и уму для развлеченья.
Кроме того, что мудр был Соломон,
Ещё учил народ он разуменью,
Екклесиастом прозван, стал им он
Благодаря не зря сказать уменью
Слова, что забыванью вопреки
Как гвозди стали вбитые крепки.

123
Есть золото и много жемчугов,
Но утварь драгоценная устами
Разумными зовётся со цветами,
Чьи лепестки, как горных вид снегов.
Ничто не сходит со своих кругов
И суета суетна суетами.
Увы, не всё, что говорится ртами
Есть цвет полей и красота лугов.
Это и то смешалось в человеке,
Порой, как скот, над тварью властелин…
Нарцисс Саронский, лилия долин!
Я вашу белизну воспел навеки.
На этом свете не напрасно жил
Тот, кто стихи бессмертные сложил.

124
И жизнь и смерть во власти языка,
Кто любит его, тот не постыдится,
Но от плодов словесных насладится
И радость его будет велика.
Тот обессмертит имя на века,
Кто в слове как бы заново родится,
От власти смерти он освободится
При жизни – тайна эта глубока…
Кто высек в языке себе обитель,
Тому не причинит вреда губитель.
Словесное есть инобытие.
Но чтоб твоё творение любили,
А не, прочтя единожды, забыли,
Прожить сумей не жизнь, а житие.

125
Источник жизни – праведных уста
И за добро Господь вознаграждает,
Уста же беззаконных заграждает
Насилием – надежда злых пуста.
Доступна притча всем, ибо проста,
Но жизнь в ней усомниться вынуждает:
Всесильно зло, оно здесь побеждает,
Увы, добра победа не часта.
Но если совесть у тебя чиста
И сердце разум твой не осуждает,
То значит Бог тебя освобождает
От вечной муки – есть соблазн креста!
В добра победе смерть на нём Христа
Меня, Екклесиаста, убеждает.

126
Нет мудрости, нет знания, нет света
И нет вопреки Господу совета.
Коня приготовляют к битве, но
Победа – от Хранителя завета.
Бывает, слово сказано давно,
Зато навеки произнесено.
От Бога тот сподобится ответа,
Чьё сердце злом не отягощено.
Бог не потерпит на себя навета,
Будто во зле виновен Он. Вновь это
Кощунник утверждает, мол, оно
Его есть свойство. Умной голове-то
Вместить премудрость Бога не дано!
Но знает тайну зла звезда рассвета.

127
Души моей как зло не развратило?
Тайна его влекла к себе, маня,
Вот только что вспять душу от огня,
Как бабочку ночную, отвратило?
Путь праведного – ясное светило,
До полного светлеющее дня.
Чтоб озарить дорогу для меня,
Мерцания одной звезды хватило.
Стезя же беззаконного есть тьма
И он не знает, обо что споткнётся.
А бабочка в огонь летит сама,
Попав в него, назад уж не вернётся…
Сияла мне рассветная звезда
Сначала как закатная тогда.

128
Следует страх Господень за смиреньем,
Богатство, слава, власть его плоды…
Так, Господи, но я с благодареньем
Им предпочту глоток живой воды,
Что просветляет душу озареньем.
Пошли мне за духовные труды
Миг счастья, называемый прозреньем –
Открой мне тайну утренней звезды!
Богатство, власть и славу целью жизни
Я не поставил и не их искал.
Не изменил я и своей отчизне,
Что лживо искуситель предрекал.
Так я молился Богу бессловесно…
Тайна Денницы мне теперь известна.

129
В бездонном небе звёздам нет числа
И ни одну из них Бог не забудет.
Но возмутитель ищет только зла –
Жестокий Ангел послан ему будет.
Отточен меч на старого козла.
Иль веру в Сатане Творец пробудит,
Которая бы Диавола спасла?
Да только где её чёрт раздобудет…
С явленьем нечестивого – позор,
Презренье же с бесславием приходит,
Но если веру всё-таки находит
Денница – перед ним потупим взор?
Кто Светоносца за глаза осудит,
Тот на суде путь сам не обессудит.

130
Бог наблюдает правые пути,
А левые испорчены. Идти
Ты должен прямо, чтоб не уклониться
Направо ни налево. Как найти
Путь истинный и в нём не усомниться?
В самом себе ты должен измениться,
То есть: преобразиться. Вот, прочти –
Меняет свою сущность сам Денница!
Глазами видел? – Вслух всем возвести.
Сам Сатана – в уме только вмести! –
Преобразится – озарись, темница! –
Опять в Ангела светлого, учти,
А не лишь примет вид его, как мнится
Тем, чтенье чьё пока ещё в чести.

131
«Склонятся перед добрым люди злые
И нечестивцы ниц падут пред ним», –
Предрёк Екклесиаст во дни былые.
Наивность Соломону – извиним?
Когда на древе все плоды гнилые,
Мы червя плодоядного браним,
Но если с молодыми пожилые
Развращены неверием одним,
Кто виноват? – Конечно, червь сомненья,
Которому есть имя – Сатана.
И я Екклесиаст, того же мненья –
Его, а не людей это вина.
Зато теперь от умников укора,
Что я лукав, не миновать мне скоро!

132
Господни очи есть на всяком месте,
И злых и добрых видит ими Бог,
Кто заслужил награды, а кто мести
За то, что сделал, знает Он, любок!
На разум твой, сын мой, не полагайся,
Надейся лишь на Бога сердцем всем,
На всех путях твоих остерегайся
Греха, который губит насовсем.
Стезю святых своих оберегает
И сохраняет правды путь Господь,
Ходящему не ложно предлагает
Насущный хлеб и соли Он щипоть,
А тот, кто ходит ложно перед Богом,
Печаль имеет при достатке многом.

133
Не отвергай от Бога наказанья,
Сын мой, и обличением Его
Не тяготись, ибо Господь того
Наказывает за его дерзанья,
Как чадо за шальные егозанья,
К кому благоволит Он и кого
Как сына нежно любит Своего,
Но избери иные подвизанья.
Твои на своеволье притязанья
Опасны для тебя же самого.
Бог чадо учит, только и всего,
А бьёт любя, но не для истязанья.
Для вящей тебе пользы оказанья
Наказан ты и блага твоего.

134
Сын мудрый наставлению отца
Внимает в простоте без огорченья,
А буйный не приемлет обличенья –
Не будь похож на глупого юнца.
Выслушивай с приятностью лица
Нетяжкие мои нравоученья
И принимай их без ожесточенья,
Но кротко и смиренно, как овца.
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, да с речи препинаньем –
Одно мученье от её проказ.
Разумных мудрость – правды нахожденье,
А глупость безрассудных – заблужденье.

135
Уж лучше слушать мудрых обличенья,
Чем песни глупых ради развлеченья.
Что терна треск в костре, то смех глупца.
Внимать ему нельзя без огорченья.
Досаден самый вид его лица,
Но кольми паче песни простеца!
Вот только нет от глупости леченья,
Кто помолчать заставил бы певца?
Однако это трудная задача!
«Спасибо, хватит…» –  Снова неудача.
В доме веселья громко песнь звучит,
Однако сердце мудрых – в доме плача.
Опять завыл. Толпа в ответ рычит.
Когда кумир народный замолчит?

136
Надежды исполненья добиваясь,
Всё сделай, не твоя чтобы вина
Была, если на крах обречена
Твоя мечта о счастье, разбиваясь.
Томит надежда, долго не сбываясь,
Зато когда исполнится, она,
Как древо жизни! Что виденье сна,
Проходит мука, быстро забываясь.
Для сильно истомившейся души
Надежды исполнение приятно –
Большое счастье сердцем необъятно!
Идя к нему навстречу, не греши.
Глупцу от зла несносно уклоненье,
Но разве его глупость – извиненье?

137
Сын мой, когда даёшь Богу обет,
Смотри, не наведи великих бед
Его неисполнением – накажет
Того Бог, в ком отсутствует хребет,
Но место тотчас глупому укажет,
Когда немудрость тот свою покажет –
Постящийся был позван на обед…
Вот также он и бесу не откажет.
Не позволяй устам твоим вводить
В грех плоть твою – зачем себе вредить?
Лучше тебе не обещать, чем словом
Ловцу души невольно угодить.
Подружится ли птица с птицеловом?
Ошибкой можно Бога рассердить.

138
Кто говорит не выслушав, тот глуп
И стыд ему, а тот, кто отвечает,
Дослушав до конца, не огорчает,
Но заслужил скорее похвалу б,
А не досаду, словно дыма клуб –
Не греет, но глазам лишь докучает,
И тот, кто провиденье омрачает,
Снискал, как скудоумный, прочь отлуп.
Не любит глупый знание, но только
Лишь бы скорее ум свой показать,
Который, впрочем, светел не настолько,
Чтобы два слова правильно связать.
Язык глупца – погибель для него же,
Сеть для души – уста немудрых тоже.

139
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, как если б был заказ
На пустословье с Бога поминаньем.
Уже невежду просят со стенаньем
Закончить поскорее долгий сказ
Однако он опять идёт в отказ,
Понятно, недовольный препинаньем.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Уже не замолчать – скорей уйти
Просят того, снискал кто осужденье.
Моя молитва будет коротка:
Избави, Боже, нас от простака!
 
140
Кто вспыльчив, тот везде сеет раздор,
А терпеливый распрю утишает
И споры полюбовно разрешает,
Горяч бывает молодой задор…
Нередко кровью платят за повздор
И человек убийство совершает.
Остановиться что руке мешает? –
Из уст глумливых исходящий вздор!
И начинаешь понимать под старость:
Тихое слово отвращает гнев,
А оскорбленье вызывает ярость,
Не мсти, от жажды крови опьянев,
Но кротко  схватке предпочти прощенье.
Не убивай! – У Господа отмщенье.

141
Очей гордыня и надменность сердца,
Что отличают нечестивых, грех.
Не добавляй даже во гневе перца
В речь пылкую, коль ты не пустобрех.
Но прогони кощунника и ссоре
Придёт конец, и прекратится брань,
А если нет, то сам уйди – в позоре
Не будешь, если не преступишь грань.
Господни очи охраняют знанье,
Но законопреступника слова
Он ниспровергнет. Скверного изгнанье
Одобрит и народная молва –
Все радуются, слух есть достоверный:
Устами уст своих уловлен скверный!

142
Для жара – уголь, для огня – дрова,
А человек сварливый – для разжженья
Ссор и раздоров. Сколько раздраженья!
Им злобная душа лишь и жива.
Тот, в чьих устах обидные слова,
Готовые для ближних униженья,
Видать, страдает от рукоблуженья –
Об этом разнеси-ка весть, молва!
Так! Немочью кто бледной занеможет,
–  Неведомо глупцу слово «нельзя!» –
Сдержать себя не хочет и не может.
Не говори, как рукоблуд, дерзя.
Очей гордыня и надменность сердца
Коварно обличают страстотерпца.

143
Конец лучше начала, терпеливый –
Несдержанного. Человек сварливый
На гнев поспешен, ты же укроти,
Сын мой, негодованье – дух гневливый
Гнездится в сердце глупых. Предпочти
Смиренье, а обидчику не мсти,
И мудрым прослывёшь – конец счастливый!
Глупца высокомерного прости –
И Бог его накажет. Молчаливый
Мудрец или простак ты говорливый?
От ссоры поспеши скорей уйти,
Тем доказав, что ты не бык бодливый,
Стоящий с грозным мыком на пути,
Ни тявкающий втуне пёс брехливый.

144
Сын мой, глупцу по глупости его
Не отвечай и не уподобляйся
В задорности ему – прочь удаляйся,
Отнюдь не отвечая ничего
На лай пса дворового – для чего
Тебе его дразнить? Не оскорбляйся,
А если нет, смотри, не изваляйся
В грязи, врага кусая своего.
Обогатись, сын мой, отца советом
И не пренебреги моим заветом:
Чтоб мудрецом не стал в глазах своих
Тот, кто тебя оклеветал наветом,
Глупцов не удостаивай ответом,
Отринь молчаньем измышленья их.

145
Отстать от ссоры – честь для мудреца,
Но слабость для задорного глупца.
Учись не отвечать на оскорбленья,
Однако не теряя и лица,
Сын мой. Лучше смолчи без озлобленья,
Но не ответь хулою на хуленья,
Сомкни уста для крепкого словца,
Исполнен к мудрым Бог благоволенья.
Если ты будешь кротким как овца,
То Сам Господь накажет наглеца,
Желай, сын мой, не мести утоленья,
А мира, и порадуешь отца,
Который хоть и скуп на наставленья,
Ан не обделит мудростью птенца!

146
С гневливым не дружи и не общайся
Со вспыльчивым, чтоб ты его путям
Не научился всем назло смертям,
И с мстительным расстаться не смущайся.
Будь хладнокровным и не превращайся
В виновника раздора, но страстям,
Чтоб не предаться им, словно сетям,
Молчанье предпочти – не возмущайся.
Не говори: я отплачу за зло.
Суд Богу предоставь, и будешь целым.
Иначе… Что тебя бы и спасло?
Но прослывёшь ты глупым, а не смелым.
Гнев губит и разумных иногда.
Не подменяй Господнего суда!

147
Орудие возмездья не возьми,
Не воспылай душою молодою,
Сын мой, но чувства разумом уйми
И будь научен мудростью седою:
Если твой враг голодный, накорми,
И жаждет – напои его водою.
Не воспротивься – мой совет прими,
И обернёшь врагу добро бедою –
Горящие уголья соберёшь
На голову ему, так поступая,
При этом будешь жив, а не умрёшь.
Ума лишает ненависть слепая.
Кто вырыл яму, сам в неё упал.
Напрасно глубоко он так копал.

148
Не радуйся падению врага
И сердце твоё да не веселится,
Когда преткнётся вдруг его нога,
Но должно и за недругов молиться:
«Брат мой! Да будет жизнь твоя долга,
Пусть до преклонных лет она продлится,
Словно моя душа мне дорога
Твоя – как на тебя могу я злиться?»
Не пожелай, от зла осатанев,
Падения врагу твоему, даже
Если на свете нет мерзавца гаже,
Иначе отвратит Господь Свой гнев
От нечестивца… Но без опасенья
Всем сердцем пожелай ему спасенья!

149
Не говори, сын мой: «Как он со мною,
Так я с ним поступлю», –  и: «Отомщу
Обидчику», – одною с ним виною
Виновен будешь! Но скажи: «Прощу
Врага моего, совестью больною
Чтоб не страдать – не я с него взыщу,
Но есть Господь, Он мерою иною
Нас, грешных мерит. Распрю прекращу».
Если ты купишь мир такой ценою,
–  Со знаньем дела мудрость возвещу! –
Двойною карой и десятерною
Накажешь так врага. Не извращу
Закона, коль обратной стороною
Его злу на погибель обращу.

150
Не отвечай по глупости глупцу
И тем ему же не уподобляйся,
Но от невежды сразу избавляйся,
Не прибегая к крепкому словцу.
Когда тебя ударит по лицу
Негодный человек, не оскорбляйся,
Обидою твоей не распаляйся –
Подставь другую щёку наглецу.
Ударит коль опять, не удивляйся,
Что Бог не дал прозрения слепцу,
Не видящему, что он бьёт овцу,
А ты не величайся – умаляйся,
Но только силе не сопротивляйся.
Бог за тебя ответит подлецу.

151
Не ссорься с человеком без причины,
Если тебе не сделал зла он, но
Двуличного лиши его личины,
Когда коварство разоблачено.
Исходит трупный дух от мертвечины,
Смердит зловонно серное бревно,
Не приближай, сын мой, своей кончины,
Не совершай, то что запрещено.
Не значат ничего все величины
В сравнении с несчётным всё равно
Числом звериным – счесть его почины
Предпринимались мудрыми давно,
Да всё напрасно. Знать, для дурачины,
Число людское, ты припасено!

152
Блудница – пропасть и жена чужая –
Колодезь тесный. Сядет, как злодей,
В засаде и ждёт жертву, умножая
Раздор, вражду и скорбь среди людей.
Вот песнь её: «Как яблоко, свежа я,
Вкуси от него, юный любодей,
Искусно в танце бёдра обнажая,
Пленяю взор я наготой грудей!»
Уста чужой жены мёд источают,
Елея мягче любодейцы речь,
Персты такие ласки расточают,
Что ей теперь попробуй восперечь…
Но ты, сын мой, держись стези Господней,
Смотри, не приближайся к преисподней!

153
Елея мягче речь чужой жены
И мёд слова коварной источают,
Зато потом, когда разоблачают
Любовников, мечи обнажены.
Как вол идёт покорно на убой,
А пёс – на цепь, и как олень – на выстрел,
Так не избегнет тот худой молвы стрел,
Кого ведёт блудница за собой.
Уста её суть пропасть. На кого
Прогневался Господь, тот в бездну эту
Низринется  и, устремясь не к свету,
Навечно канет, недосущество,
Вместо того, чтоб заново родиться
И жизнью в новом теле насладиться.

154
Не доставляет пользы для спасенья
Сокровище неправедное, но
Лишь душу травит ядом опасенья,
Что прожил ты напрасно жизнь, оно.
В миг смертного, страстного потрясенья
Поймёшь ты, почему запрещено
Быть богачом, но скорбь от нанесенья
Душе вреда томит тебя давно.
Кто говорит: «Нет мёртвых воскресенья!» –
Ошибся и жестоко – не дано
Псу то, что человеку, но опсенья
Не избежит невежда всё равно.
Екклесиаст же после обрусенья
Живёт на свете бедно, не грешно…

155
Непостижимы для меня три вещи
И четырёх не понимаю я:
Как по небу орёл и как зловеще
Свой по скале свершает путь змея.
Путь корабля по морю и мужчины
К девице для меня непостижим,
И путь жены, которую морщины
Рта выдают – их лотоса отжим
Отставил на лице её… Поела,
Обтёрла рот и говорит: «А что
Я сделала худого?» – Надоела!
И это в тебе мерзко мне, и то.
С блудницею жить долго невозможно,
А без неё вздыхаешь изнеможно…

156
От трёх земля трясётся и не может
От четырёх нас твердь уже носить:
Раб сделался царём… Кто нам поможет?
Грешно царю лет многих не просить…
Порока жрица вдруг выходит замуж.
Все шепчут жениху: «Ты что, ослеп?
Кто она видно по шальным глазам уж».
Глупец болтливый досыта ест хлеб…
А вот служанка занимает место
Своей ещё недавней госпожи –
Стерпеть Агарь могла ли Сарра вместо
Себя близ Авраама? – Не скажи.
Вот почему земля от нас трясётся
И ураганный вихрь по ней несётся!

157
Четыре малых, зато мудрых есть
Под солнцем: муравьи народ не сильный,
Зато за лето – всем всего не съесть! –
Запас еды собрали изобильный.
Ещё народец ходит по земле –
Горные мыши. Хоть зверьки пугливы,
А домы свои ставят на скале
И в них они уже не боязливы!
У саранчи царя нет, но она
Вся стройно выступает на сраженье:
Страна большая опустошена,
Нанесено такое пораженье!
Паук на льва с медведем не похож,
Зато в чертоги царские он вхож.

158
Походку трое стройную имеют
И выступают четверо легко:
Лев, царь зверей – пред ним они немеют,
Рыканье его слышно далеко,
Конь боевой – ноздрей его храпенье
Внушает ужас пешему врагу,
Под звон меча и под тетивы пенье,
Заслышав зов трубы, он ржёт: «Гу-гу!»
Козёл косматый, стада предводитель
И царь среди народа своего,
Которого он сам же и родитель –
Как горделиво шествие его!
А о четвёртом не упоминает
Пророк, хотя кто это – каждый знает.

159
Есть три ненасытимых и четыре,
Которые не скажут хватит: смерть,
Глотающая жизни… В этом мире
Бессмертен – кто? Уста разверзла твердь…
Бесплодная утроба, что «довольно!»
Не скажет, но вопит: «Давай-давай!»
Теперь-то твоя душенька довольна?
Нет, но ещё того же подавай.
Земля, не насытимая водою:
Впитала всю, теперь ещё полей,
Поленишься – такой отмстит бедою,
Что… Нет уж, влаги лучше не жалей.
Огонь прожорлив. Как костёр дровами,
Так, мысля, ум питается словами!

160
Екклесиаст ценил звуки земли,
Которые не чужды его духу,
Однажды Соломону поднесли
Причудливую раковину к уху –
Морской прибой послышался вдали,
Богатую давая пищу слуху…
В другой же раз послушать подвели
Запутавшуюся в тенетах муху.
Прах возвратится в прах, чем он и был,
А дух вернётся к Господу, Который
Его дал человеку. Не забыл
Диковины морской гул рокоторый
Екклесиаст – шумит и пустота…
Но мухи плач… И это – суета!

161
Нет человека праведного. Кто бы,
Творя добро, при этом не грешил?
Из состраданья Господь Бог решил
Взять грех ваш на Себя, сыны утробы!
Грешить можно со злобой и без злобы.
Любой запрет нарушить разрешил
Бог Сыну Своему, а совершил
Младенец лишь то дело без стыдобы.
Как же возненавидели Его
За то, что Он не взял на Себя кроме
Младенческого вклада Своего
В дело спасенья мира ничего!
Так вспомните, что в Божией хороме
Господь сказал вам в прогремевшем громе.

162
«У мудрых сердце с правой стороны,
У глупых – с левой», –  отождествлены
Сердце и «сердце» в этом изреченье,
Слова хоть и темны, зато верны.
Но употреблено в ином значенье
Второй раз «сердце» – с ним одно мученье,
Коль мысли твои не просветлены,
И не для скверных тайное ученье.
Но если твои помыслы честны
И нет в тебе скрываемой вины,
Которая есть умопомраченье,
То значит о тебе изречены
Слова о правом сердце, чьё влеченье
Ко благу славно, как реки теченье!

163
Что Бог скривил, не сделаешь прямым,
И чего нет, того не сосчитаешь.
Увы, ты как Иаков стать хромым,
Неправый сердцем, даже не мечтаешь.
Прямосказаньем как сказать нам им
О несказанном? – Плохо ж ты читаешь!
Не червем ли слепоглухонемым
Ты ползаешь, а не орлом летаешь?
Не понял прикровенной речи ты,
Ибо ценить словесной красоты
Не научился – наготой прелестной,
О, современник мой, ты ослеплён.
В истолкованье притчей не силён
Безвольный данник красоты телесной.

164
Распутный обличающих не любит
И к мудрым за советом не пойдёт.
Глубины есть, которые кто глубит,
В разверстую тот пропасть упадёт.
Распутник грех свой только усугубит,
Порвать с пороком воли не найдёт,
Который заблуждающихся губит,
Надеясь: зло до Бога не дойдёт!
Глупец пренебрегает наставленьем
Отца своего, ибо неумён,
Затем, чтоб убедиться с изумленьем:
«Прав старый!» – по прошествии времён.
Путь жизни мудреца – гор; Господней,
Но уклонись, сын мой, от преисподней!

165
Если сын мудрый – радость для отца,
Для матери сын глупый – огорченье.
Годится всем для красного словца
Простое Соломона изреченье!
С годами выдают черты лица
Того, кто жизнь потратил на ученье,
И пребывает на челе чтеца
Зримое оком к мудрости влеченье.
Но выдают морщины и глупца
И плата есть за умопомраченье –
Ставит печать на лбу немудреца
Любимое невежды развлеченье,
Легко чтоб было с мудростью борца
По ней узнать, скажу вам в заключенье.

166
Железо же железо изостряет,
А человек взгляд друга изощряет.
Подобно как в воде лицо к лицу,
Так сердце сердцу тайну доверяет.
Но долго не смотри в глаза лжецу.
Того только и надо подлецу!
Короткий взор, который укоряет,
Достаточен такому наглецу.
И змей лягушку взглядом покоряет,
Когда он ей в глаза его вперяет,
Не всякому, однако, удальцу
Глядят глаза в глаза, но не теряет
Лица, сын мой, и тот, кто душ ловцу
В свой дом, мудрец, дверей не отворяет.

167
Общающийся с мудрым будет мудр,
А тот, кто дружит с глупым, развратится.
Авессалом был очень пышнокудр,
Но грех ему за это не простится.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Можно совсем дороги не найти,
Если безумцу сделать угожденье.
Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их предохраняют,
Писчую трость держащие в перстах
Знают как грозно буквы обвиняют.
Кроткое сердце – жизнь ради детей,
А гордость – гниль и порча для костей.

168
От Бога направляются шаги,
Но человеку как узнать путь верный? –
Возненавидь любой поступок скверный,
Противься злу и никогда не лги.
А если нет, то шаг твоей ноги
Ты сам направил, грешник маловерный,
На ту стезю, где слышится рык зверный –
Всё ближе к жертве хищника круги…
Как! Разве ты не знал, что неугоден
Пред Господом твой выбор? Зло любя,
Ты богом возомнил, гордец, себя,
Путь искривив свой. Человек свободен.
Итак, стези Господни все прямы,
Но не всегда их избираем мы.

169
Грех правда с милосердьем очищает
И страх Господень отведёт от зла,
Бог кающихся грешников прощает –
Как многим жизнь их искренность спасла!
Покайся, сын мой, что тебя смущает?
Сердечная чтоб мука не росла,
В содеянном – ведь грех отягощает! –
Сознайся, пока жизнь не вся прошла.
Беда тому, кто пол свой превращает,
Молитва вновь ему не помогла,
Ибо Всевышний слух Свой отвращает
От тех, познал кто, какова есть мгла,
Которая сама себя сгущает…
Увы тому, в ком ложь превозмогла!

170
Кто от людей скрывает преступленья,
Потерпит в жизни крах, а кто в своих
Покается проступках и кто их
Не повторяет ради искупленья,
Того пора помиловать. Хваленья
Которого угодны из двоих
Господу Богу? Но из уст твоих
Исходит лишь хула, сын противленья.
Твоя молитва мерзость, если ты
Её произнесёшь, раб суеты –
Таким как ты язык дан для кусанья,
Ибо захочешь к Богу ты связать
Два слова, но найдёшь ли что сказать?
Зря отклонял ты ухо от писанья.

171
Что золотые яблоки в прозрачных
Серебряных сосудах, то слова,
По сердцу изречённые. Жива
Ими душа в век договоров брачных
Утех угрюмых, возлияний мрачных,
Порчи детей, родившихся едва,
Вопля меньшинств – подай им все права!
Показа их сращений накарачных.
Не скроется от Бога ничего,
Ибо всё видит око обличенья,
Всё слышит ухо ревности Его,
Но обрекают душу на мученья
Злоречие и ропот языка
Безбожника, погибель чья близка.
 
172
Вверх устремлён путь мудрого, к Господней
Обители ведёт его стезя,
И уклониться от неё нельзя,
Чтоб не сорваться в бездну преисподней.
Свободен человек – куда свободней?
Вплоть до того, что Вышнему дерзя
И на земле жизнь прекратить грозя,
Он травестиста с факелом в исподней
Хламиде сделал богом. Гладок путь
В погибель – в колеснице пышной мчится
Кто по наклонной? Чуда не случится –
Неотвратима катастрофы жуть.
На содомите – женская одежда.
Какая может быть у них надежда?

173
Открытое уж лучше обличенье,
Чем скрытая любовь, чтоб не сказать:
Запретное и страстное влеченье –
Палач так любит жертву истязать.
Язычник ты… Угрюмо удрученье.
Ну-ка себя попробуй обязать
Оставить это умопомраченье –
Сможешь ли ты вообще не осязать
Сию упругость, чьё предназначенье
Иное! Как глупца не наказать?
Есть, впрочем, путь – от мира отреченье.
Сумеешь ли себе ты отказать
И в мыслях в этом сладостном мученье?
Вот почему плоть надо обрезать…

174
Подарки портят сердце. Притесняя
Других, мудрый становится глупцом.
Начало дела славится концом.
Терпенье лучше гнева. В грех склоняя
Людей в Едеме, змей шептал: «Ни дня я
Без хитрости не прожил. Мудрецом
Слывя, я перестал быть простецом,
Плодов один лишь запах обоняя,
Тех, что Господь вам повелел… не есть.
А ведь у вас возможность эта есть!
Зачем же вам Творец её оставил?
Жизнь без свободы может надоесть…
Берите же, вкушайте, эту съесть.
Бог Сам запрет нарушить вас заставил».

175
Не позволяй себе слушать внушенья
Об уклоненье от прямых путей
И изречений разума. Сетей
Избегнешь, коль отвергнешь наушенья,
Вводящие наивных в согрешенья.
Расставлены умело для детей
Тенета многих пагубных страстей,
Запретный плод приятен для вкушенья.
Ты ж, сын мой, чувства подчини уму,
Ум – Богу, ибо близится Его день,
Но от греха спасает страх Господень,
Ведущий к жизни. Горе же тому,
Кто переступит через запрещенье.
Суров Господь и у Него отмщенье.

176
Тот, кто свои скрывает преступленья,
Успеха не добьётся, а кто сам
Сознается в них ради оставленья,
Не будет к судным подведён весам.
Бог кающихся грешников прощает,
Себя своим признанием – утешь.
Развратный целый город возмущает,
А мудрый утишает и мятеж.
Будь мудр, сын мой, и радуй моё сердце,
А я буду иметь, что отвечать
Злословящим меня. На боговерце
Бог ставит свою светлую печать.
Гордыня человека унижает,
А кроткий сын отца не обижает.

177
Кто ходит в непорочности, того
От многих бед Всевышний защищает,
А кто пути прямые превращает,
Губителя находит своего.
Зачем и жить тому, в ком всё мертво?
Закон порок не просто запрещает –
Карает смертью. Нет, не прекращает
Евангелие действие его!
Жестокий Ангел истребит сего
Свободолюба, что народ смущает
И общество бесстыдством возмущает,
Святого не имея ничего.
Жестокий Ангел скверных не прощает!
Вот ожидает мой народ кого.

178
Как ветра ты не ведаешь пути
И как в утробе матерней не знаешь
Плода твердеют кости, так войти
Не можешь ты в ум Бога – запинаешь
Ибо о грех твой мысль твою: «Впусти!» –
Кричишь, только напрасно ты стенаешь,
Тебе упокоенья не найти
За то, о чём ты тайно вспоминаешь.
Се, грешный человек, ты не в чести.
То, о чём ты мечтать не преминаешь,
Известно Богу, но твоё «Прости!»
Не слышит Он. Себя ты в ад вминаешь
Тем, что ты любишь. Поспеши уйти.
Что ноги зря вне врат переминаешь?

179
Без откровенья свыше зол народ,
Разнуздан и жесток – в бесчеловечных
Условиях содержит он увечных,
А также престарелых и сирот.
Всё в обществе таком наоборот:
Законов много в нём недолговечных,
Зато нет Бога заповедей вечных.
Глумится над пророком подлый сброд
За то, что не смолчал, усовестив их.
Всегда при умноженье нечестивых
Растёт и беззаконие. Пророк
Не стал перенимать – раб из строптивых! –
Распространённый среди них порок,
А к таковым закон предельно строг.

180
Господень путь – твердыня для того,
Кто непорочен, а для в грех вводящих
Он страх и ужас. Тайно не блудящих,
Которых всегда было меньшинство,
Безбожник ненавидит отчего?
Уверен он: нет блудно не ходящих,
Подвижников же, общество стыдящих,
Сгноил бы скверный всех до одного,
Чтоб не осталось больше никого
Из этих его догме зло вредящих
Своим примером праведников, бдящих
Перед писаньем Бога своего.
Злорадно извращенцев торжество –
Содома враг – среди во тьме сидящих.

181
Главное – мудрость. Всем своим именьем
Прежде всего её приобретай.
Того, кто это делает с уменьем,
Она возлюбит – много книг читай.
Как светоч, наделённый разуменьем,
Своё всё при себе носи, мечтай
Не о богатстве – вот на что с надменьем
Умей смотреть! – но мудрость почитай.
Когда наказан разума затменьем
Народ твой, оскорблений не считай,
Но лучше будь побит толпы каменьем,
А в край чужой, постой, не улетай.
Не тяготись в темнице безвременьем,
Работай, а не жалко причитай.

182
Как летом снег и дождь во время жатвы,
Так неприлична, люди, честь глупцу,
Но грязи приготовили ушат вы,
Однако, не ему, а мудрецу.
Кто я теперь? – Источник возмущённый
И повреждённый я теперь родник.
Прах с ног на город, мною не прощённый,
Где высмеян писатель вредных книг!
Как воробей вспорхнувший улетает,
Проклятье незаслуженное так
Не сбудется, но кто теперь считает,
Что зло облган был простой простак?
Те, кто оковы на чтеца надели,
Во мне Екклесиаста проглядели.

183
 «Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их оберегают», –
Сказал Екклесиаст, держа в перстах
Трость писчую – вот притчи как слагают!
Ещё Екклесиаст изрёк: «В местах
Не столь уж отдалённых помогают
Писать и стены», –  строки на листах
В сонеты себя сами сопрягают.
Дом для умалишённых – не шалаш
И вопли их – не шум ручья, конечно,
Но получился ведь не ералаш,
А быль в стихах – неспешно, да успешно!
Себе на гибель в сумасшедший дом
Упрятал Соломона ты, Содом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Лицо царя безрадостно давно.
Не веселят ни жёны, ни вино.
О смерти мысли душу отягчают,
И ей не станет легче всё равно.
Порою так уставшую отчают,
Что жить невмоготу и докучают,
Как мухи, аж в глазах от них темно,
Все остальные думы омрачают.
О сердце, сердце, чем ты смущено?
– Богатством твоим я развращено.
Девицы, царь, души в тебе не чают? –
Нет, сердце их к деньгам обращено
Их в алчности поступки уличают.
Увы, богатым быть запрещено.

Нет, жизнь моя грехом не спалена,
Но Ангел я не падший, а восставший.
Уже не царь я, от утех уставший,
Но спала с глаз сновидца пелена,
И я проснулся… Как оголена
Предметность! Прежде бывший, ныне – ставший,
Я пробудился, грезить переставший…
Листва местами уж не зелена.
Царь Соломон! Квадратной соли на.
Больше бери, мешочек-мал подставший,
Конец лета, не осени заставший,
Пуд не один ещё съешь! Сели на
Мель корабли, вот невеселина…
А твой цел-невредим, кальян доставший!

Боже! Пчела есть символ, но чего?
И мёд и воск, и свет даёт, и сладость,
А наблюдать пчелиный рой есть радость
И не кусают пчёлы своего.
Я знаю пчеловода одного
И садовода – ветреная младость
В корнях дерев лежит… Но мёд не гадость!
Ел бы да ел бы ложками его.
«Спасибо» говорить после того
Русь стала, как, пройдя тюрьмы стен адость
Для душевнобольных, маркиздесадость
Где лечат, сочинило божество
Роман в стихах «Екклесиаст». Сего
Не стало ещё? – Будет! Бездны Гладость.

Горе родному городу Вадима!
Армагеддоном именуем он,
Но по-еврейски. Новый Соломон
В психушке здесь сложил непобедимо
Роман в сонетах, а с ума сводимо
Греческое названье. Кисл лимон,
Но милиционера, делать шмон
Пришедшего в квартирку нелюдима
Лицо ещё кислей, когда ему
Надменно Аваддон на две морщины,
Которых не должно быть у мужчины
(Но все ли понимают, почему?),
На те две складки указал губные
От многождой фаллации, срамные.

Отличное лицо есть, человек,
От тех, какими славен этот век,
И если не испытывать услады
Лет десять, то морщиночки у век
Будут иными, чем у всех. Прохлады
И я жаждал в жару, и мне Эллады
Вода пела: «Человеколовек!
Напейся и усни…» Нежны рулады,
Но я избрал терпенье, над ручьём
От жажды умирая, потому что
Мудрей Эллада Скифии неужто?
Мы пятою ногой щенков не бьём.
Женской любви лишён гордец за это.
Зато Скифский народ не без поэта!

Я помолился знайте почему,
И в голос – просьбу слышали стен уши,
Тем паче ухо Бога – глух Он уж и
Ой ли Он слеп? Всё ведомо Ему.
Предчувствуя изгойство и суму,
Я попросил, дабы Господь беруши
Ради меня не брал, а я ору ж и
Воплю когда, то к сердцу и к уму,
Сказав: «Дай мне, Господь, прожить без денег!»
Чтоб Бога не хулить, сам попросил,
Когда изгоем жить не станет сил,
Как Будда не желать в сплошной нужде нег.
Молитва исполнима так легко!
И голову держу я высоко.

Понятия нельзя не соблюдать,
Но из понятий есть ведь исключенья…
Да, я в острог хотел сесть, чтоб воздать
Закону долг, не ради развлеченья,
А чтобы хлеб бесплатно всем раздать,
В тюрьме стать проповедником ученья
Хотел я, как, страдая, не страдать…
А угодил на крестные мученья.
Я на кресте учился голодать,
Голодотерапия – вид леченья…
Но крысою не стал. Как угадать,
Куда посадят? Семяистеченья
Имел только во сне и обуздать
Сумел я плоть, терпя лишь огорченья.

Нигде так издевательски не колют
Запретный всюду галаперидол
Как в наших дурдомах: всё, не глаголют
Больше уста, а очи видят дол…
Нигде нет вшей, хоть головы и голят,
Нигде не запрещают валидол
Носить в кармане, но… Виждь, рвань да голь ад!
И снится ночью бабушки подол…
Нигде в психиатрической больнице
Не запрещают ручкой оставлять
Рисунки или тексты на странице,
Но Библию пришлось мне обрамлять,
Выдавливая буквы скрепкой. Это –
Глумленье над достоинством поэта!

Искал враг повод галоперидол
Назначить мне, не выпустить из клетки
Чтоб больше никогда, да малолетки
Не тронул я, стоял хоть суходол,
И не задрал девчонке я подол,
Но пуанты – это тапочки-балетки,
А синие для шизиков таблетки
Я ставил на кадык, голубя дол,
Выблёвывал когда. Мой врач был геем.
В дурдоме ещё хуже, чем в тюрьме…
Хлеб странника в буране и пурге ем!
Пресытился я злобы апогеем.
Вы хлеб на человеческом дерьме
Печь будете за это. Хвала тьме!

Я каки закопал, как царь мышей,
А вы отрыли их и стали нюхать.
Сравнили со своей мою воню хоть?
И вами я пугал бы малышей.
Лев отовсюду изгнан был взашей…
Любят у нас дубинушкою ухать:
«Нет, не на киче, как в народ, в тюрьму ходь –
В дурдоме поимей постельных вшей!»
И подбежит к тебе завотделеньем
И крыльями захлопает петух,
Чтоб наказать тебя срока продленьем,
Только огонь страстей в тебе потух.
Хотя уста садист при власти зло вил,
Ты ему мудро не воспрекословил.

Мне дали погонялово «Солдат»
По первой моей ходке: дед в стройбате
Начальничка избил – вот письмо бате
С маманей! – потому что ртом ****ат
Был замполит, блюститель всяких дат,
Ему не разбивали ещё лба те,
Кто блюл себя, в солдатском целибате
От ар спасаясь, ликом не мордат.
Со сладострастьем я избил ногами
Обутыми в кирзу – царь-сапогами
С подковами – склонявшего дедов
В порок за обещание ускорить
Заветный дембель. Гордо непокорить
Умел я с двадцати уже годов.

Всё выдержит Солдат и живоглотом
Не станет, однополую любовь
Отвергнув с содроганьем – помогло том
Писания читать, а вот плейбовь
Посрамлена: каким ту бездну лотом,
Зондом каким измерить ту глубовь?
И батискаф раздавлен в ней с пилотом…
Эх, глупая бывает голубовь!
Всем жертвуя, жить предпочтёт изгоем:
Меж христиан – жидовствующим, гоем
Среди евреев, не обрезан, но
И не крещён. «Вернём всё – стань плейбоем!»
Орёт в ухо Содом, а он давно
Решил стать камикадзе – смерть, так с боем!

«Растлитель молодёжи» –  как Сократ
Я был этикетирован той властью,
Которая уж чем, а этой сластью
Полакомилась более сто крат,
Чем свергнутый ЦК партаппарат.
Сначала к детям ластятся, коль ластью
Не получилось, вчетвером к распластью
Нудят, пока пахан не станет рад.
Чем же растлил детей старый пират?
Походкой, на ногах словно по ластью,
Столь плоскостопой? Грациозной пластью,
Которую столь ценит Арарат?
Да нет же, угостил раз травокрад
Детей зелёной той запретной пластью.

Чтоб любопытство удовлетворить
– Как это дяди-тёти пьют ту водку? –
Не вы ли льёте детям её в глотку,
Пол стопки наливая? Что хитрить?
Но обо мне не надо говорить,
Будто затем я лапать лез молодку,
Но в мусорскую я попал разводку –
Им надо было гордеца смирить!
Как? –Отсосёшь, неправый суд творить
Не будем, дадим лёгкую работку,
Подарим дачу, к дому – земли сотку,
Если ты будешь власть боготворить,
Но будем долго голодом морить,
Не сменишь коль осанку и походку.

Тать темноте не враг и темнота
Подруга вору. Решку вынимает,
И лишь тогда хозяин понимает,
Кто в дом проник, когда и немота,
От кляпа, что в устах, и теснота.
Хозяин же для оргий дом снимает
И плату за участье в них взимает.
Со сливками клубничка – вкуснота!
Есть воровство в законе, блатота.
Тот, кто моральных норм не принимает,
А нравы джунглей лишь перенимает,
Того настигнет киска ещё та!
Плачевна жертвы вырваться тщета…
Примета лишь одна – вор чуть хромает.

Автор романа так в него войдёт:
Родится как все люди – очень просто!
Но от каких родителей –  Вопрос-то
Не прост! – Творец себя произведёт?
Отходы ли творения найдёт?
Порою попадает и в отброс то,
Что родилось для в почве доброй роста,
Ан мусорщик, отрыв, сказал: «Сойдёт!»
И посадил – а вдруг произведёт
Плод добрый? Катаракта есть короста
На оке, а на коже вид нароста
В священное писанье попадёт…
Не ест зато мышей тот, кто крадёт
Стихи у Иисуса так запросто!

На небе солнце ярко и оно
Как молнии нам в юности дано,
Сверкающие в буре, что с корнями
Стволы корчует, росшие давно.
Что делать нам с оставшимися днями?
Как дресву есть, торчат коль зубы пнями?
Зачем трудиться, если всё равно
Весь гумус снова смоет проливнями?
Здесь существо страдать обречено.
Имя врага людей наречено
На лицах их слоновьими бивнями.
Спастись от них нельзя. Исключено.
В аду здесь пожираемы огнями,
А не в раю пасёмся мы ягнями.


Позор стране, где участковый смеет
Без санкции на шмон ко мне домой
Вломиться, только вор сказать умеет,
Как мрачен складок губ его немой,
Ибо, услышав дерзость, тот немеет
И жестом, имитирующим мой
Удар смертельный – смысл и так прямеет! –
Мне говорит: «Ты сядешь, Чёрт хромой!»
И горе государству, где работы
Поэту не дают за то, что он
Блюдёт завет Христа: своей заботы
Довольно дню… Собрать совет ООН!
Повестка дня: с правами человека
В стране как, що з'явилась в конце века?

1
Понятия нельзя не соблюдать,
Но из понятий есть ведь исключенья…
Да, я в острог хотел сесть, чтоб воздать
Закону долг, не ради развлеченья,
А чтобы хлеб бесплатно всем раздать,
В тюрьме стать проповедником ученья
Хотел я, как, страдая, не страдать…
А угодил на крестные мученья.
Я на кресте учился голодать,
Голодотерапия – вид леченья…
Но крысою не стал. Как угадать,
Куда посадят? Семяистеченья
Имел только во сне и обуздать
Сумел я плоть, терпя лишь огорченья.
2
Я ли не вор в законе? Кто не дать
Посмеет это званье мне? Значенья
Не будет иметь то, что обладать
Им может только денег вор, влеченья
Свои не обуздавший, совладать
Не могущий с собой, без приключенья
Дня не проживший – по лицу видать,
Что с коноплёю он не ел печенья.
Да. Я тружусь. И это оправдать
Могу я – общака без попеченья
Прожить как вору? Плакать и рыдать,
Когда живёшь без грева полученья?
Красть, чтобы сесть опять в кресты? Гладать
Масол, как пёс, до умопомраченья?
3
Краду я самородки… Их – продать?
Словесное есть золото: стеченья
Нет обстоятельств? – Надо их создать
Ради момента счастья улученья!
Кайф есть словесный: рифмой забредать
В глубины ума Бога, излученья
В нём вечных Архетипов наблюдать
Как пышные полярные свеченья!
Я тот Бодлер, которому отдать
Жену забыли вы, сыны слученья
Пса с сукою. Я предпочёл предать
Себя лучше на муку отреченья
От любви женской, камни чем кидать
Как Полифем-киклоп. Конец реченья.


«Не собери богатства на земле!» –
Сказал Христос. Я здесь недосказанье
Усматриваю. Бедность – наказанье
За то, что как печник в чужой золе
Ты не копался… Польза же во зле!
А за услуги той неоказанье
Добра не жди, но гладом истязанье.
Гляди, тугих спут сколько в злоузле!
Не мог же Иисус Христос прямым
Текстом сказать: к богатству допускают
Лишь тех, кого сначала опускают,
И нравится, когда сосок прям, им,
Который они сладко лобызают
Сами уже, а пискнуть – не дерзают…

Какую, Юрий Лаптев, ты игру
Повёл ради того, чтоб партократу,
«Горбатый» чья кликуха, семятрату
Через дупло – анальную дыру,
Я не вменил в грех смертный! По добру
Да по здорову я тебе как брату
Сказал, чтоб разрушенья аппарату
Кровавому, чьё «***» имя в миру,
Надел узду ты! Но вздумал сестру
Разыгрывать со мной ты, как к пирату
Ходя к поэту и стократ Сократу,
Так как я у Патона на пиру
Не сиживал! Так где я, Лапоть, вру?
Ласкался ты к скопцу-самокастрату…

Бодлер был прав: когда увидит Див,
Байкал как засерают Дерибаски,
В чьих анусах весёлые колбаски,
То встанет грудью, вход им преградив,
Но не своей, а крутобёдрых див
Со всей Руси – на девках прибомбаски…
А охранять их будут наши баски
С Кавказа, пляски воинов возродив.
И скажут: «Прав ты, Вие, так судив!»,
Купюры вынимая из запаски,
Дабы сидели девки без опаски,
Что покусает пёс их шелудив,
Бациллами безумья наградив
Собачьего, от коего нет спаски!

Азарт есть в сотворении народа
Единого из многих наций, разных
Настолько, как разна сама природа –
Вот бред имперский мой, из безобразных.
И вижу башню я людского рода,
И сцену, но не из благообразных,
И хочется спросить: это добро, да?
И все застыли в позах несуразных.
А вот опыт армян: одна порода,
Нет в ней смешений – и армян нет праздных,
При деле все! «Есть с мясом сковорода
У нас зато всегда, псих из заразных
Вирусом антисероводорода.
Армянский кислород есть в комьях браздных!»


Горбатого могила за лже-фак
Исправит под названьем «Саркофаг».
Вот кто раб-скороход, вот Автопедом
Кто назван – не окончивший филфак,
Построивший на Форосе себе дом
Вращающийся, счёт же секс-победам
Утративший генсек-антропофаг,
Сказавший в сердце: «Чёрт! Я и тебе дам
Вскопать мой огород!» Любовник был
Ему нужен на двадцать лет моложе,
Старатель сильный, тот кто бы добыл
Алмаз из грязи на просторном ложе,
Супружеским которое нельзя
Назвать, блин, Проведенью не дерзя!

Как голый алкоголик тешит кол,
Вы показали? – Вот смешной прикол!
С вами и мы до коликов смеялись:
«Да это же тот самый ледокол!»
Зачем Аллаха вы не убоялись?
Ну вот, как третий Рим и состоялись,
Второй по счёту, вы. Захваты школ,
Больниц, театров… Ноги – застоялись?
Тогда внесите также в протокол
Стекольщика дом. Делать остекол
Без смальт цветных он вздумал. – До жилья лезь
Наверх …  А на рапиру есть накол!
Из оборота доллары изъялись.
Америку на штаты ждёт раскол.

Пресыщен днями жизни, поскорей
Уйти хочу, ни с кем здесь не прощаясь
И ни к кому помочь не обращаясь
Как старый зверь – от молодых зверей.
Дни в конце жизни мчатся всё быстрей.
Я доживаю их, не сообщаясь
С сынами тьмы, в кругах их не вращаясь,
Как Фигаро, Сивильский брадобрей.
Война у меня с ними. Иерей
Великий, я под старость не прельщаюсь
Ничем уже – брезгливо отвращаюсь
От тех, кто перешёл в класс упырей,
Так и не став хоть чуточку добрей…
От нищих лишь еду брать не смущаюсь.

Я – бибилеист от самого зачаться,
И бормотал Израиля рэбэ главный
Моё тайное имя, и печать я
Пророков теперь, клирик православный,
Предрёк что Мухаммед, вождь не зайчатья,
Тот самый пироскаф я пароплавный,
Воспел который мой пророк, внучатья
Дерев его! Вулкан огненнолавный
Для запада я и как Геркуланум
С Помпеей предо мной он. Из-под пепла
Отроют сыновей и дщерей пекла,
На алтарях Содома чей заклан ум,
Я – Шива, ставший после просветленья
Буддой Майтреей, а не снедью тленья!

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
Но не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу, крыла имея за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
Но не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу, крыла имея за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!



Карбункул там в кармане твоём, что ли?
Пора бы научиться обрезать
Ту пуповину сердца, что дерзать
Мешает юношам в земной юдоли,
Которые о самой лучшей доле,
Безвольные, не смеют и дерзать.
Не хватит ли карбункул осязать
В кармане брюк, но будет ещё то ли?
В упор не видеть истины доколе
Ты будешь, только как ещё сказать,
Что есть искусство – бисер нанизать,
Но ты не дока в мастерском приколе,
Ты вышивать, как мы, на пяльцах в школе
Не научился. Где уж тебе льзать.


Убийство голубого есть не грех,
А обществу полезное деянье.
Гей получил при жизни воздаянье
За то, что грецкий требовал орех –
Пшеницы ему хватит давать! – Сбрех?
Но женское сперва им одеянье
Носить дозволь, затем не подаянье –
Дай капитал, чтоб счёт был без прорех!
Намерен мира просвещать он мглу
Светильником и мрамора лучами,
Подсветки требующими ночами.
Стоит колосс не где-нибудь в углу,
А в гавани Нью-Йорка…  Антипода
Денницы именуют там «Свобода».

Не проще ли мышленье поменять,
Сменив язык английский на испанский,
Чем бить себя по бёдрам и пенять:
«Увы! Увы! Стал вял моллюск рапанский…»
Не лучше ль репетитора нанять
Ребёнку, чтоб учил язык не панский,
Себя чтобы потом не обвинять:
«Зачем он только слушал их рок панкский?»
Я предпочёл нужду и нищету
И нищету с нуждою ещё ту,
Лишь бы не знать не слова по-содомски,
Я выучить его отверг тщету,
Я согласился чай пить по-дурдомски,
Чем на хорошем быть у них счету.


Мой самый чёрный день, о дочь моя,
Какой? Сама могла бы догадаться.
Тот, кто не предал родину, предаться
Родиной должен и его семья
В Содом будет отправлена. Раз я
Не захотел за доллары продаться,
То должен здесь как Иов настрадаться.
Содомского отверг порог рачья
С презреньем твой отец и у ручья
От жажды умирает. За так даться
Мне вместо хлеба камень и податься
Вместо яйца должна теперь змея.
Вот в какой день в далёкие края
Умчалась ты, чтоб жизнью наслаждаться.

Как доказать Давидово родство
И изъяснит кто кроме Соломона
Древо его? Вот, что это сам он, а
Ни кто иной, царь через волшебство
Узнал и все признали вдруг его.
На этот раз Мир без Ваал-Гамона,
Где ветроград, а кислота лимона –
Вместо гарема. Нищ царь до того…
Аж принимает милостыню, что
Предречено ему в книге Агаде.
Бес Азазель, с копытом чья нога-де,
Царить вместо него всё время то
Будет, суля царю свой с бродом бутер,
(Лишь согреши!) в ком узнан Мартин Лютер.

Нехорошо вкушать помногу мёд
И добиваться славы не есть слава.
Однако пусть попробует возьмёт
Ночного вора шумная облава!
Матёр – ума волчара не займёт.
Ишь, отличает золото от сплава,
А бриллиант от страза. А проймёт
Гуляки сердце Мурка не шалава!
Вкушать помногу мёд нехорошо
И славы неприлично добиваться.
Приметы? – Говорит порою «шо»,
Предпочитает скромно одеваться.
Срок отмотав, повторно не судим,
Вор есть поэт по имени Вадим.

Я чист и местью к пачкунам пылаю,
Я им камлаю всем разбогатеть
Да раздобреть, а то и потолстеть,
Зажиточности всяческой желаю
И в богаче я жертву заколаю,
А свойственно скотине жить хотеть:
«Так ты мечтал и там не попотеть,
И здесь лежать в прохладе?» Николаю
Кровавому рыкаю, аки лев.
Я прав даже тогда, когда я лев.
Просто богач ещё раз не родится,
Но возвратится пёс на свой изблев,
Свинья-чистюля грязью усладится,
Богач для вечной жизни не годится.

Екклесиаст сказал: не возжелай
Бисквитов, как кровавый Николай,
Кидающий в толпу их. Обожрался
Сластей и мается. Подобострастный лай
И сучий визг. Народ внизу собрался
Проверенный: «Младенчик разыгрался!
Как сладок нам бисквит твой! Покамлай,
С Гришуткой, чтобы чёртом жид побрался!»
Не возжелай, сказал Екклесиаст,
Пирожных, как в короне педераст.
С куриною играет головою
Зажравшийся так кот, холён, мордаст.
Толпы подобострастной внемля вою,
Не знает царь, как жид ему воздаст.

Вы в космосе как в будущем видны,
Так в прошлом, сколь угодно отстоящим,
Ну а сейчас Я с вами в настоящем…
Здесь не у всех игрушки заводны!
Дети! Не все зверушки не вредны.
Что скажешь ты двум мальчикам, стоящим
По-за оградой, зубы не таящим,
Как если бы они были родны?
И сласти богачам привезены
Из дальних стран, и вкус их настоящ им.
Их жёнам, в зеркалах себя двоящим,
В подсвечниках все свечи зажжены.
Игрушки бедняков порой страшны:
«Коровкой буду я, а ты – доящим!»

В поэзии ведь можно обвиненье
В убийстве, что ещё злодеем не
Совершено, но может быть вполне
Совершено – да, может, прочь сомненье! –
Зашифровать так рифмой, что в сравненье
С методом древним прочие, как мне
Здесь представляется, не катят. На войне
Как на войне: греха тенью вмененье.
На судный день берёг я примененье
Ловушки тем, кто души Сатане
За услажденье, что всегда в цене,
Продал – какое бесу извиненье?
Не выдержало сердце… Опьяненье
Амфитамином… Юн щенок зане.


Екклесиаст сказал, что никакой
Нет новизны под солнцем и луною,
А всякий путь прямой с чуть кривизною,
Но всё вернётся на свой круг. С тоской
Мы смотрим, как относят на покой
Умершего, и мысль: «Это со мною
Случится тоже!» крылья за спиною
Не приставляет, но кто ты такой,
Чтобы летать? Сев, подопри рукой
Чело своё. Пресытившись земною
Печалью как сугубою виною,
Следи, мудрец, за времени рекой
Или, что то же, за волной морской,
Себе подобной мнимой новизною.

Всё сущее вращается по кругу
И повторяет прежний поворот,
Свершив очередной свой оборот,
И ничего-то нового друг другу
Сказать не можем мы, к смертному стругу
Приблизясь своему, но скорбим рот…
Екклесиаст воскрес, грустных острот
Великий мастер, слышать чтоб обругу
Псами своих стихов, жену-подругу
Отдать другому, с мамою фокстрот
Безногой станцевать и огород
Чужой вскопать за м;ркву неупругу.
Отрёкся на него народ и род,
Который он размножил… Жить внапругу!

Я завещаю от своих изданий
Всю прибыль инвалидам после смерти,
Дельцы, но аппетиты поумерьте,
Когда в свой час умру без опозданий.
Выходит после рифмообузданий
Гора Сион, лишь строго ритм размерьте,
А с чётом никогда не лицемерьте –
Не стройте в старом городе тех зданий,
Что вызывают вздох один… Вращаться
В кругах стихов ценителей не надо,
Чтоб похвалами их не развращаться,
Но лучше, если будет тишина до
Последних дней твоих – наркотик слава,
Холёная, гулящая шалава…

Нет ничего, что ново, но опять
Всё повторилось, на круги вернувшись
Свои же. Если б мог кто, оглянувшись,
Вращенье обратить вещей всех вспять,
Увидел бы, что вещи ни на пядь
С кругов своих не сходят, усмехнувшись,
И разве сон не тот же я, проснувшись,
Вновь видел? – В виде римской цифры V
На лбу моём сошёлся чёрным клином,
Коль зеркало не лжёт, весь свет, а я
Всё не могу проснуться, не тая
От разума, что я во сне. Пошли нам,
Творец наш, пробужденье ото сна!
В нём вещи лгут и явь их не честна…

Я Библии достал том, стал читать,
И полюбил я делать это часто.
Не даст вам кто открыть её сейчас-то?
Там я на вас нашёл как ночью тать.
Откажет Чёрту кто себя считать
Вором в законе? Музыка за час та
Прослушивается. Равна свеча ста
Минутам света. Громко не шептать.
Чёрт, Демон, Диавол – это лжеблатной,
Прикидывающийся им, рискуя.
Я этого не знал, любой ценой
Идя на риск, и точности взыскуя:
«Как вор в законе». Достижима цель?
Значит шанс есть, в неё без страха  цель.

Я каждый раз, как искра к небу льнёт,
Но тухнет через малое мгновенье,
Осознаю, как атмосферы гнёт,
Что будет и моё исчезновенье.
Никто меня из нети не вернёт.
Жизнь – огненного ветра дуновенье,
Которое и комкает, и мнёт
Похвальное былинки к солнцу рвенье.
Безжалостно зачем тебя швырнёт
В смерч огненный судьба? И многозвенье
Вертя на пальце, мразь тебя пырнёт,
И ты услышишь пламени ревенье.
Во мрак частица малая нырнёт.
Мгновенно её в бездне сокровенье.

«Когда хочу, сам чуда не могу
Я сотворить, и есмь не чудотворец –
Чудоприимец. Слышь, перстопроворец,
Но счесть тебе татутки помогу!» –
Сказал я, не оставшийся в долгу,
Ибо уже пустил тот разговорец
Гулять по хатам: «Сышь, моллюск-двустворец,
Захлопнись, а то я тебе налгу!»
И что ещё сказать в тюрьме врагу?
Не стал я как искусный царедворец
Задабривать блатных – тайноотворец,
Черновики не прятал, где пургу
Нёс  на всю тундру и на всю тайгу…
И рушится ваш с «богом» договорец!

Переиначил всё при переводе
Стихов стихами, а в итоге – точность.
Зато каких (восточная цветочность!)
Стоит порой девица в хороводе,
Которая теперь с тобой в разводе
За то, что проявил ближневосточность,
А не северозападность, источность
Откуда и миазма оттого-де.
«Есть воровство, которое в законе.» –
Таков в итоге вывод диссертанта.
Меня за это всадник, что на всконе,
Домашнего как держит арестанта.
Пролязгал языком пророк железно:
«Есть воровство, которое полезно!»

Какая несравненная печаль –
Отказ от варианта оттого лишь,
Что авторство его, что чаш качаль:
Умалено здесь, там зато его лишь.
Стиль автора есть – под его началь
Не хочется? Тогда чего изволишь?
В одно с ним путешествие отчаль!
Но курс сменить ты капитана волишь.
Так знаешь ли кто ты? – Старый пират,
А не высокой песни переводчик,
Но Господь Бог и Сам уже не рад,
Что не заводчик, не водопроводчик,
Захватчик ты, и выкуп для тебя
Важней, чем автор, стиль в нём свой любя!


«Всё суета! – Сказал Екклесиаст –
И что не суета?» – Добавил кстати.
Они хотели, чтобы женской стати
Мужчина мог быть и чтоб педераст
Уравнен был в правах, бивнеклыкаст,
С теми, кто не склонился, чтоб им стать и
Уравнивать в правах их с какой стати?
Но «третий пол» мельканьем что-то част
Стал там и здесь. Их аргумент таков:
Устаревают нормы-де с веками.
Как будто срам, исторгнутый  толчками,
Приятен оку как вид васильков,
И носу – запах дыни как! Есть нормы
Незыблемые – скажем не в минор мы.

Мне осень всё в дни юности стихами
Хотелось описать, а не весну.
Писал же я пятью-семью штрихами,
Как сумасшедший с бритвой: «Полосну!»
Ещё писал я камни в русле, мхами
Поросшие – слова подобны сну
Под звёздным светом! Весь я с потрохами
В этих строках… Луной на миг блесну.
Осень печальна и пышна, как траур.
И будет считать звёзды до утра Ур
Халдейский и количество слогов
Границы полагать будет словесным
Конструкциям со смыслом неизвестным…
Есть диво Соломоновых кругов!


Мистичны Соломоновы круги…
Когда определён объём понятий,
Ни добавлений нет к ним, ни отнятий.
Настолько дефиниции строги,
Что даже Соломоновы враги,
Версификационных чьих занятий
Плоды известны, против их принятий
Вслух не произнесли дрянной руги.
Не только как возможен перевод
Поэзии даётся объясненье
Кругами Соломона, но, есть мненье –
Метемпсихозы. Созерцанье вод
Под каплями дождя небесполезно…
Зыбка вода, да логика железна!

Стилистом Соломон стал для чего
И ритором – зачем? Не правоведом!
Слов знатоку и день грядущий ведом,
И в сновиденьях видит он его.
Екклесиасту только одного
Недоставало – рифмы ему две дам,
Созиждет коль из дыма на траве дом,
И поселю раба там Своего!
«Я всё моё ношу теперь с собою!» –
Сказал Екклесиаст, смиряясь с судьбою
Быть не царём, а каллиграфом, что
Гораздо лучше стороной любою!
Воссоздаёт он личности зато
По стилю – воскресил себя здесь – кто?

Стиль – это жест и мимика лица,
Походка и манера говоренья,
Но как быть, если у стихотворенья
Два автора, у чадца – два отца?
Кто автор текста, если два чтеца,
Избрав один и тот же угол зренья,
Тождественны во всём? Возможны пренья
При выборе,  если он есть, словца,
И то он предрешён. Зверь на ловца
Бежит, а слово – на мужа смиренья,
Оставившего стиль свой без боренья,
Мол, не признают в тексте удальца!
За индивидуальный стиль борца –
Траурный тост! Шок… Гул неодобренья.


«Оставь свой стиль себе, чужие если
Стихи ты переводишь – случай част…
Не олу-Пастернаки ли воскресли?» –
С брезгливостью спросил Екклесиаст,
Воссевший, поджав ноги, в тронном кресле
Писательском своём: «Разве  клыкаст
Был Гёте как кабан? Желудь он ест ли?
Ища трюфели, роет листьев наст?
Нахрюкал там и здесь владелец дачи
Роскошной в Переделкино, и всё.
Мало сказать, что это неудачи –
Провалы… Да, не Мацуо Басё
Лауреат ваш нобелевский. Ерзок
Рылом Борис, а чавканьем как мерзок!»

Ты получил и славу, и госдачу,
И юношу растленного впридачу,
Чей папа был по даче твой сосед.
Мальчишке часто оставлял ты сдачу
И приглашал для дружеских бесед,
Ты был ещё могуч, даром что сед!
Кто скажет мне: о мёртвом зло судачу?
Не нужен чтеца голосу офсет,
Чтобы издаться! Ныне озадачу
Я твоего любовника, подачу
Имевшего такую, чтобы сет
Мэтр выиграл вновь… Радиопередачу
Услышь теперь мою, с брюшком борсет!
В век цифры обойдусь и без кассет…

Бескомпромиссен совести истец,
Которого приставил Бог Отец.
Свободно поступать он не мешает,
Но всё на карандаш берёт как чтец.
Не запрещает – что вы! – разрешает
Переступать через запрет. Решает
Не он, лишь переступков он учтец,
Которые хозяин совершает.
Чревоходящий аспид их сочтец
И ко грехам безжалостный причтец,
Но не всегда, иной и согрешает,
А люди рады – снял с них грех простец,
Взяв на себя! Греша, он утешает
Других… Но он, садюга, не плошает!

Им нужен беззаконник был, преступник,
Через мораль людскую переступник,
Чтобы свалить вину всю на него
За мнимый лучемор, Мой Пестоступник!
Они пошли на это для того,
Чтоб объявить: «Есть в небе Божество!» –
Не веря в Него. Где он, ваш Заступник?
А наш антихрист – вот он! Существо,
Противящееся всему, зовётся
Что Богом и святынею. О нём
Свидетельствовал Павел. Только рвётся,
Где тонко. Леонида вспомянём
Здесь Брежнева – кто прав, жизнь доказала:
«А бабушка-то надвое сказала!»

«Русской культуре чужд кассовый сбор» –
По-русски говорит Энштейну Бор,
И лоно Авраама – Ур Халдейский,
Где снег стоит зимою, как забор.
Встретился как-то хлеб квасной, гвардейский
И пресный хлеб пасхальный иудейский:
«Маца! Прекрасна ты, словно убор
Вождя на голове его индейский!»
«А ты прекрасен, как сосновый бор –
Ответила маца – а не как бор-
Машина, без укола зуб злодейский
Сверлящая, а к ней – полный набор
Буравчиков… Дантист – кат лицедейский.
«Лишить жида зубов!» – Вердикт судейский.


От водки-то, Россия, откажись.
А то ведь оказалось, что наркотик –
Трава, а водка нет, хотя локотик
Кусает – кто? Без водки окажись
В запойный день – посмотрим! Удержись
От лжи хоть. Заработать как легко тик
На нервной почве? Белочка – не котик!
Что пить больше не будешь – не божись!
Привычка есть к траве, не привыканье,
Как к чаю, даже не как к табаку,
Которому запретно потаканье,
И песнь твоя – тоска по кабаку…
Учитель курит с видом отрешённым
Косяк – не с табаком он разрешённым!

Нет публикаций. Истину они
Боятся, это ложь бы разрешили
Публиковать, а истину решили
Засунуть под сукно на долги дни.
Но ты, душа, спокойствие храни.
Здесь диссидентов, как ты знаешь, или
Сажают, если же не устрашили
Застенком, то лишают – от родни
До заработка честного того,
Кто истину отстаивает. Слова
Лишают, подсылают птицелова,
Никак всё не добьются своего –
От истины им нужно отреченье
Пророка, сотворившего теченье!

У иконописи канон один:
В каждой черте не царь и господин,
А раб ты, о свободе изъявленья
Себя (вот я какой простолюдин!)
Изгнавший даже сами помышленья.
Здесь не твои потребны представленья
В картинах для всеобщих разглядин,
Но архетипы предустановленья.
Ты скажешь: не искусство это, но
Копированье. Тот-то и оно,
Что в тесноте даёт простор Податель
Святого Духа. Без неё одно
Ёрное выйдет ёрзанье, страдатель.
Быть живописцем здесь запрещено.


Без полноты нет истины, она
Нечто иное, если не полна.
Одной нет рифмы с окончаньем «-невский»…
Лазурна черноморская волна!
Воистину, ни берег с нею невский,
Ни даже берег озера женевский
В сравненье не идёт. Зело вольна.
Мальчиколюб ваш Леонид Каневский…
В Гурзуфе он охотился за мной,
Когда я был мальчишкой. Извращенцам
В Москве почёт и слава… Скольким щенцам
Пол искалечил он! А с Сатаной
Накладка вышла. Мусор обличённый!
Повесься, по закону привлечённый!


В Москве их, педофилов, столько, что
Впору вести речь о своеобразной
Селекции подонков. Был ли кто
В столице осуждён за это праздной?
Убийца педофила там зато
Срок получил. Рукой с силою разной
Ударить можно… Осуждён за то,
Что, возмущённый сценой безобразной,
Не рассчитал удар. И все молчат.
Никто на демонстрацию не вышел.
«Долой Содом!» в столице не кричат.
И только я панно бисером вышил,
Убийство гея прославляя, но
Где выставить прекрасное панно?



Естественное радованье вы
На противоестественное – стресса
Снятия ради, якобы, увы,
Замените, став жертвами прогресса.
Зачем он вам – вы же внутри мертвы!
Течёте вы, как грозды из-под пресса,
Найдя клубничку. Скептики правы:
Обходитесь, как мёртвый без компресса,
Без Бога вы и так. Раз его нет,
То всё разрешено, долой запреты!
И лишь попав, как муха, в липь тенет,
Вдруг понимаешь: в зле, а не в добре ты
Поднаторел, но поздно предпринять
Что-либо. Поздно жизнь свою менять.


Екклесиаст сказал: проходит всё,
И нет такой ни радости, ни горя,
Которые бы длились, пик возгоря,
И лишь селёдкам в банке ивасё!
В Японии жил Мацуо Басё.
Жил скромно, Яблоков не мандрагоря…
Вот бы с кого пример тебе, егоря,
Брать, но зачем ты буен? Осё-сё…
Что не пройдёт? – Спросил Екклесиаст,
Но нет непреходящей ни печали,
Ни счастья, а чтоб люди не скучали,
И то, и это дал им Бог в контраст.
Но суета сует, и то проходит,
И что мятежно, то покой находит…


Подобна вера двери: кто стучит,
Тому и открывают, а кто мимо
Проходит, того с тенью пантомима
В миг смерти ожидает – не молчит
Жестикулятор – вычурно кричит!
А ты не замечал этого мима…
Но и на звуки тень неутомима,
И начит применяет тать, и чит!
Как только солце правды излучит
Свой первый сноп, молчаньем не томима,
Заговорит тень. Страшно нам самим, а
В имя своё кто ж миг не улучит,
Чтоб посмотреть? Гляди, как уличит!
Ах, силой и соломушка ломима…


Екклесиаст сказал, отверзши вежды:
«Донделе, дондележе и дондежды
Народом русским будут управлять
Писанья не читавгие невежды?
Только умеют, что мозги вправлять
Тем, кто нужду мужскую ту справлять
В одну струю не может. Нет надежды
Тому, кто не привык хвостом вилять,
Купить к зиме шинель в виде одежды
И вволю – летом квас в виде освежды
–  Не морсом в пекло жажду утолять! –
За то, что избежали неизбежды,
Судьбы своей: начальство умилять
И для розги седницу подставлять».

Не одожденья денежного я
Вслух Господа просил, но чтоб без денег
Прожить дал, не ища шальных в нужде нег,
Ради нирваны – святожития.
Амбициозна, правда, цель моя?
Когда нет от нужды освобожденег
Иже на тротуаре нахожденег,
То для прознанья смысла бытия
Весь день тебе и даже эта ночь
Даны. Употребить время на что же,
Если не на пути – вот же он, очь! –
Открытие… А семь рогов в итожи
Креста и восемь означают путь,
Переоткрытый мной когда-нибудь.

Когда тебя читают богачи,
То типает их, а когда люд бедный,
То вид имеет празднично-победный:
«Ещё такие речи рокочи!»
Утешь же нищету, не премолчи:
«Я сам, как вы, а ем, вновь безобедный,
Вас хуже – богача друг квадропедный
Лучше меня ест – мне б его харчи!»
Убрать тебя, надеюсь, побоятся.
Заставить попытаются тогда
Тебя уйти из жизни, не смеяться
Чтоб научился над… недугом, да!
Всех, кто собрал при жизни состоянье
Себе, а не народу в достоянье.

Сначала человечество свинью,
Затем свинья съедает человека.
Давид в плену стоймя-наголовеко,
Пускает слюни или… кровь свою?
Вот то-то и оно! А как я бью
Во мраке наповал? – Черно не веко,
Нос вломлен в череп! Поп, прочти братве-ка
Клещом как Голиафа кровь я пью!
Я и Давид, и Соломон, и все
Потомки после них, но также предки.
Сравните попаданья два: сколь редки,
Столь метки – не откажешь им в красе!
Давидово в Вадиме и юродство –
Ведь столбово царя чистопородство!

Целительную силу не имеет
Само по себе руковозложенье,
Но пусть сказать хоть кто-нибудь посмеет,
Что вредно к доброте души движенье,
И мёртвого поднять оно сумеет!
Но… в сказке. Просто вещи постиженье:
Сказка есть ложь, где горб кривой прямеет…
Горбатого в могилу положенье,
Что есть уже не сказка, а явь были,
Которую не все ещё забыли.
Два вида лжи есть: как одна – святая,
Так низменна другая. На кобыле
Какой подъехать к ней? Вот и добыли
О лжи мы правду, что совсем простая.

Иная весть по действию с вином
И новость – с опьянением сравнима:
К героям Автор в мир сошёл не мнимо 
И разговоры всех о нём одном.
Сошёл, перевернуть чтобы вверх дном
Их представленья, что им извинимо,
А что – никак, и правда где гонима,
Там торжествует ложь в венце ином;
Что мир – грёза Творца и все мы сном
Порождены, но что не изменимо?
Зыблемо всё, и как легко ранимо
Повествованье в мире сна родном,
Так непреложно в этом, заводном
Как механизм… К вам Чёрт без псевдонима!

«В горсти – зола и в пригоршни – лишь пепел,
Вот всё, чем я владею во вселенной…» –
Еврейский князь пресыщенной толпе пел,
Пред ним даже не преклонноколенной.
Пел, молоко на звёздной как тропе пил,
О почве пел, сохой опять взрыхленной,
Про то как пуп вселенной опупепил,
Никто певца не слышал в толпе ленной.
Когда еврейский князь смолк поле пенья,
Толпа, уже вся пьяная, шумела…
Ей не хватило выслушать терпенья
Поэта, она слушать не умела.
Певец – Вадим, а чернь – бомонд московский.
Картину маслом написал Тарковский.

Достаточно однажды доказать
Факт воскресенья, чтобы догма стала
Научным убеждением. Настала
Пора всем атеистам указать
Перстом и: «В ад им!» жестом показать.
Абаку здесь Художница достала
И шанс опять рожденья просчитала
Мечтателю, числом чтоб наказать:
Оно едва возможно, если Бог
В случайность не вмешается, но мненье
Есть, будто Он – ленивый лежебок,
И что в Своём уме Он, есть сомненье.
Ему до человеков дела нет,
Как нам до мухи, пленницы тенет.

Я, бесы, не плясал, словно медведь,
Посаженный на цепь и в балагане
Прокуренном, поган где на погане,
За мзду, левый поэт, не стал праветь.
Я предпочёл в безденежье говеть,
К жилищу не привязан, как цыгане,
Я отсидел – гордыня в уркагане! –
За нелюбовь к властям, зверь-мёдоведь,
Не по понятьям поступил? – Ответь!
Как я такого вы ещё врага не
Имели – скорость ветра в урагане
Измерь-ка, прежде чем аж покриветь
От ужаса – могу как зареветь…
На буквенном играю я органе!

Сговор теней и заговор пророков
В том состоит, что в год, и день, и час
Известный Исполнителю всех сроков,
Лев прыгает, не видимый сейчас,
И нет в нём человеческих пороков.
На Красной сядет площади в ночь ас…
Как стихотворец Дан – не Сумароков.
В нём Хима и Кесиль, где пьёт млечь Ас…
И, сговора теней не прерывая,
В редакцию газеты он войдёт,
Лев прыгнувший, и, взятки не давая,
Редактора её с ума сведёт
Отказом за меньет – «Шедевров клад, но…»  –
Стихи в ней поместить свои бесплатно.

«Интел» отныне имя твоё, Тот
Египетский. Они летели в нети,
И не было им места на планете,
Исполненной болезней, нечистот
И энтропии. Сложность из простот
Устроили они, молитвы Мне те,
Которых Я не слышу, в кабинете
Как босс воплей уволенного, тот
Кто ненавидим всеми, теперь шлёте
Зачем вы? Лучше в межпланетолёте
Умрите, но с надеждой, на Земле
Чем без надежды. В молний переплёте
Стою, как книга в твёрдом переплёте.
Прочёл кто сказку о добре и зле?

Ряд литер как неполный алфавит
Есть зеркало. Пенять ли обезьяне
На оное, печалясь об изъяне,
Если стекла поверхность не кривит?
Никак! Но обезьяна норовит
На зеркало свалить изъян, мол, я не
Крива рожей, но это всё по пьяне!
Да, лаврами её лоб не увит.
Большой чиновник! Как ты сановит.
И всё бы хорошо, да Несмеяне
Царевне показали, на баяне
Играет мавпа как, и тотчас вид
Её стал весел! Хало сплёл Давид,
Воскрес который Дивом в окияне!

Диоптрии рост, дикции утрата,
Причина – выпадение зубов.
Зубастый рот лишь у партаппарата
Буржуазии – мыслящих сонм лбов!
Работы нет, а пенсии не брата
Лишили. Зарывателем гробов
И то не дали стать… И нет возврата
К достойной жизни – правит класс жлобов!
Всё смерти моей ждут, дескать, пора та
Давно пришла, купить себе грибов
Не могущий – уж больно крупна трата,
Да не купить изгою и бобов!
Зачем жжёшь свет ночами до утра-то?
Нашло господ ты, общество рабов!

Презерватив испортил род людской
И противозачаточные средства
Теперь уж окончательно. Скаредства
Причина в них – оргазм пышный такой,
Он денег стоит! Щедрою рукой
Давать как подаяние? Зловредства
Разве что ради – на,  те непотребства
Пойди и соверши, такой-сякой!
Ты поражён вселенскою тоской,
Высотного строитель небоскребства,
Повсюду открываешь ты торгпредства,
А радости уже нет никакой
От яств земных, от суеты мирской,
Одно злорадство, мрачные эребства.

«Юность – не «Ню», пристала, и стекло,
А слава ранняя, хорошенький мой котик,
Это «слеза Аллаха» - сверхнаркотик,
Впирает так, что без него всё мгло.
Что бы тебе теперь и помогло?
Здесь заработать знаешь как легко тик…» –
Сказал Див, взяв певицу под локотик. –
«И нечего хвататься за стекло!»
Ещё одна нашла себя в гламуре
И скорбную поёт песнь об Амуре,
Стрелой пронзившем сердце ей. Она,
Ибо кто с Шивой водится, тот в славе,
Наркотик хочет, а не влюблена…
На перевоспитанье к тёте Клаве!

Я, говоришь, нарушил ваш закон,
Так как нельзя хватать людей за горло?
Но схвачен же хомяк когтём ног орло.
Если красиво – можно! Чу! «Зек он!»
Слышу молву. Да веков испокон
Хватали так, чтоб не вопил враг орло,
У нас тут петухов: «Заткни, дрыг, орло!
Едало завали, обруг икон!»
Я, говоришь, закон нарушил ваш,
Стяжав худую славу хулигана?
А почему не купишь простокваш
Мы спросим у товарища Нагана.
Неужто мало пастбищ и травы?
Хватать за горло льзя. Пальцы правы.


Мне есть чем здесь заняться – без иной
Услады можно обойтись поэту,
Но женщины пусть бредят теперь мной,
Я жертвую ими за радость эту –
В зеркале букв свой фас видеть, в двойной
Зеркальности – свою по силуэту
Тень узнавать при лампе за спиной –
В очках и с бородою негриэтту!
Нарцисс Саронский я, ну а она –
Ах, Лилия долин… Немного страшно
Высоколоб как видеть Сатана,
Лев в профиль, в фас я выгляжу дурашно
Благодаря рогам, что на челе…
Есть ли лице лукавей на земле?

Евгеника – восточное занятье.
Есть также кровь пророка Мухаммеда
В жилах предсказанного им Ахмеда –
Он в воровской закон вводит понятье,
Которым разрешается отняться
Жизни не у раввина-меламеда,
А у жрецов Содома. Андромеда
Персеем спасена – по глине внятье?
Есть у Ренье вещица – «Отпечаток».
Переведёт её князь опечаток
Так, словно это писано по-русски,
А не с французского передано – нагрузки
Нет лишней – ничего себе, початок!
Но не плоды евгеники этруски…


Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.

Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.

Нет, я – изгнанник, а не эмигрант.
Но всё равно мне не с кем тут общаться.
За то, что не хочу я извращаться,
Лишил здесь конституции гарант
Меня работы. Мне не светит грант
Учёному как. Даже попрощаться
И то не с кем. Довольно обольщаться!
За газовый грызутся они крант…
Живя в стране, где мне запрещено
Издать труд по риторике невинный,
Я в пятачок ногой устал бить свинный…
Определение возвещено!
Здесь ненавидят ум и гонят разум…
Хочу покончить со всем этим разом!

Но есть ученье целое – они
Считают, что от перенаселенья
Земли людьми, Бог попустил растленья
Дух, мол, Востоки с Западом сравни.
Индусы, дескать, кроликам сродни
С китайцами, плодятся так. Моленья
Жрецы их Богу шлют: «Для избавленья
От совести мук нормы измени!»
А пробовал прожить ты свои дни
Вообще без этой жажды утоленья?
Она проходит! Миг есть просветленья,
А что его дороже? Оцени!
Нет силы воли? – Кайф вколов, усни
И не проснись без Божества хуленья.

Предчувствие победы есть, труда
Мне стоившей и самоотверженья:
Есть истинное чудо, господа,
И не предотвратить его вторженья!
Оно берёт без битвы города
И страны, добивается сверженья
Безнравственных режимов и суда
Тиранов, клеветы опроверженья,
Что по Творца-де замыслу стыда
Отвергнуться пора для изверженья
Туда жизненных соков и сюда,
Где кальные сгустились отверженья.
Что нету-де от этого вреда,
А после смерти – в бездну низверженья.

Причудлива порою демократия.
Ведь Соломон в дурдоме без суда
Срок отбывает – глас возвысьте, братия!
А вас постигнет то же – что тогда?
Но Франция молчит. Вот при утрате я
Какой… Поэт в застенке, господа!
Но где там… Кабы пола перевратия
Карали, то другое дело, да?
Не говорите мне, вы-де не ведали,
Что гений в психбольницу помещён:
Сенсация научная – молве дали
Статьи две крылья! Но не защищён
От беспредела автор сврх-сенсации…
Наивно ждать моральной компенсации.

Какой ещё свободы слова вам
Надобно было, чтоб возвысить голос
За мученика совести? Сед волос
В психушке стал мой. Ведь ущерб правам
Всем человека налицо! Словам
Об их защите – грош цена, раз полоз
Удавом назван. Флаг, что звездополос,
Он осмеял? – А кто на смех волхвам
Халдейским опозорил его? Разве
Есть ветер на Луне – откуда разви
Полотнища его? – Вот какова
Свобода слова ваша. И не надо
Трубить в тромбоны – эка буффонада!
Но это просто звучные слова.

Соломон назвал книжку своих
Юношеских текстов гениальных…
Ой! «Album Romanum». Мало их,
Право, чудаков нетривиальных!
Альбум и еврейский есть, с твоих
Слов если так провиденциальных
Называть бел-камень, свет Моих
Глаз и переводов идеальных
Автор! А на белом каменце –
Новое написанное имя:
«Сатана и Диавол», чьё в конце
Века открывается таимя,
А пока его знаешь лишь ты,
Дух Святой, сошедший с высоты!

Я не престижно выгляжу, зато
Как царственен надменный нищий взором!
Покрою им любого я позором,
Если найду, конечно же, за что.
Не вздумай оскорблять меня, не то
С расширенным оставлю кругозором.
Язвой из букв любуясь, как узором,
Что сделаешь,  не видит её – кто?
 Как много жизней прожил я на свете,
Из них всех драгоценнее одна:
Есмь трижды величайший Сатана
И перед Трисмегистом все в ответе.
Следы молитвы на моём лице.
Пастух как, рад спасённой я овце.


В поэзии – спасение и в ней –
Небесная обитель для вселенья
В жизнь вечную, она как сад камней,
А не подмостки для увеселенья.
Не одиноко мне, хотя счёт дней
Я потерял для светопреставленья
В умах людей и с каждым днём верней
Моя рука – исчезли исправленья!
Для псов – святыня, бисер – для свиней
Ч дал и кинул ради надглумленья,
Всему воздал, что должно, и честней
Поступка нет, ведь с целью прославленья
Учителя жест! Право, не страшней
Лай с хрюканьем, чем звук древопиленья!

«Сделайте нам красиво!» – Вот и вся
Эстетика. А красоту печали,
Скорби, тоски глаза б не замечали,
Но жизнь трагична… Лжи не привнося,
Живи на свете тише карася,
Которого уста всегда молчали,
Но если б дал Бог, что бы прокричали?
И плачет муха, в коконе вися.
Жизнь есть страданье… Вот и нет гуся,
Но тушка в перьях. Как бы величали,
Запад, тебя, когда бы развенчали?
И плоть трепещет, кровью дол рося…
Ты б завизжал, небось, как порося,
Только тебя ещё не обличали.

Мужественность и женственность вещей
Дана нам в частях речи и глаголах,
Чтоб лаптем не хлебали мужи щей,
А жёны покрывались на оголах.
Но вот явился вдруг язык-кощей,
Бессмертным возомнивший себя, в голах
Толк знающий, забитых средь кущей,
С презреньем о нас, татаромонголах
Вещающий, юнец, ан из мощей
Составленный, на скрюченных иголах
Ходящий, чем развлечь себя ищей,
Мозгов скупщик, взращённых на алголах,
Названье даже наше, хрящ хвощей,
Для «Гугл» укравший: «Это ж наш «Гугол», ах!»

***
Любовь – это тяжёлый дилижанс,
Отправившийся в дольнюю дорогу,
Рыдван, неспешно к отчему порогу
Доставленный – и юности дан шанс!
При чём же здесь гармонный дисбаланс,
К оргазму коль привыкли вы как дрогу,
Чтоб пол менять нужда была? Их рогу
Дано не возрожденье – декаданс,
Который, впрочем, назван «ренессанс»,
Мертва чья перспектива и продрогу
Их мрамор вызывает. Недотрогу,
Что в маске, воспел Ангел, чей романс –
Не трубадура песнь, коей Прованс
Прославлен, но про траурную дрогу.

***
«Простишь ли, Боже, или не простишь
Нас, не имевших пред Тобою страха?» -
Спросила ветер горсть сухого праха,
Подкинутая в небо. – Так летишь,
Рассеиваясь, ты, презревший тишь
Молитвы и вот, жизненного краха
Дождавшийся. Пыль – на семи ветрах, а
Ты, сгнив в земле, себя не возвратишь.
Что ты теперь сморкаешься, кряхтишь,
Пропагандист со всеми перетраха,
Иль неизбежность в ад тартарараха
Страшна так? В книгу срать не запретишь.
Евангелием попы подтираха,
Кощунством же себя не освятишь.

***
Ты пакостишь и какаешь в святыню,
Но вот теперь, когда явился Я,
Слагаешь, пачкун книги, триперстыню
И крестишься, с соплями вопия.
Какую же ты просишь благостыню?
Обратно родила чтоб мать твоя
Тебя, дурак? Нагим теперь на стыню
Ты выставляем и на холуя
О плачущих, которые блаженны,
Я не распространяю Мой завет,
И тех, кто в своей совести сожжены,
Не озарит любовь Моя, как свет.
В ад, лжесловесник! Громко причитаешь,
Да зря Меня разжалобить мечтаешь.

***
Философ прав: Бог терпит для контраста
С нормальным мужиком и педераста.
К погибели, да, предопределён
Зла выбор, но изюминка как раз та
В том, что свободной волей наделён
Также любитель зла, и он силён
Избрать не ложь - в невыборе добра ста
Процентов нет, хоть шанс и умалён,
Что совесть в злом проснётся. И народы
Есть злые, где в почёте сумасброды,
А праведник осмеян и святой
Гоним. Словно моральные уроды,
К погибели они, что за чертой,
Предопределены, как Лев Толстой.

***
Одни француз, который был речист,
Сказал: «Земли соль – ритор и софист».
Я с ним согласен, ибо сам философ
И в истины исследованье ист.
Ответы есть у нравственных вопросов.
Я не пишу на ближнего доносов
И совестью не грязен, ибо чист,
Неприхотливей уличных барбосов,
Я – киник, оттого и ригорист
В морали, если надо – скандалист:
«Подобен ты корзине абрикосов,
Гнилых, народ злой. Хоть ты не флейтист,
А рот накачан как! Помп и насосов
Мощнее он! Зря, бритт, ты гедонист».

***
Порог у лжи есть. Кто переступил,
Отныне именуем автопедом
И гомофилом. Выглядеть в толпе дам
Нарядно им. Гей, шляпу где купил?
Миляга! Ты такой в ней сексопил.
Прозрачным (прошлый век!) велосипедом
Не пользуется, но автомопедом
С вибратором генсек, тот что не пил.
А видели бы вы как ослепил
Манерами своими не в купе дам –
Маргарет Тетчер! Цирлы квадропедам
На что даны? Весь лёд в ней растопил.
Регламент если бы не торопил,
То… Прикупил бы в Лондоне себе дом!

Мне не нельзя, мне на земле всё можно,
Но если я не лезу нарушать
Запреты, то как мне и помешать
Пороки ваши не нести вспоможно!
И я пришёл не нормы нарушать,
А изъяснить, как нормопревозможно
Употреблять свободу – всё возможно
Преодолеть! – Но не всё разрешать.
Если бы я и совершил грехи,
Которых не понёс на себе, ибо
Мерзки они весьма, то мне спасибо
Сказать должны вы были бы, лохи,
Ибо я с вами разделил тогда бы
Ответственность, не осудить вас дабы.

***
Что, так все возлюбили вы Давида
Грех юности? Когда Иоанафана
Царь хоронил, сказал не для профана:
«Был грешен я», - при всех и не для вида.
Что же теперь, в дупло суй и дави, да?
Искусственного, значит, пипифана
Иным недостаёт? Левиафана
Бог поразил стихами ясновида,
Чьё имя «Меч». Чудовища морского
Не стало, мир остался, ибо вера
Целительна. А ваша где? В Первера
Стишках про птичку? Сколько вас мирского!
Вы человечны, слишком человечны,
Своим необрезаньем изувечны.

Исчисли, если ты имеешь ум,
И сосчитай, глазам своим не веря,
Число всех человеков, но и зверя,
Что испускает также ещё шум.
И если ты такой мыслебольшум,
Знаток снохи, невестки и деверя
Числа сего, то загляни за дверь, а?
А, не стоит ли так шумослышум?
Ты, стало быть, считая, сосчитал
И, исчисляя, так сказать, исчислил
Число сие? Ты ли его в лучи слил
И в свете их о нём как раз читал?
Здесь мудрость: тот число это считает,
Кто не слагает – лапой… вычитает!

Гирлянду, фраер, траурную на
Могилу твои близкие положат,
И всё. Конец на вечны времена.
Был живчик на пробирное стекло жат…
Гирлянду, фраер, траурную на!
Труп угрызенья совести не гложат.
Объявится души твоей цена,
Назначится безгрешной-де за ложь ад.
На рту, фраер, твоём две складки есть:
Одну зовут «Огола», «Оголива» – (Иез: 23,4)
Другую. Жизнь не может надоесть,
Когда, фраер, улыбка так счастлива!
Улыбками торгующих мужчин
И женщин обличает сеть морщин.

Влюблённые в монеты и купюры,
Вам не понять нас, потому что вы
Ущербны языком, враги травы,
Цензура на сей счёт у вас, купюры.
Бессмысленна ли Уров двух сцепь: «Уры
Халдейские»? А вот и не правы
Исаии не читавшие главы            (Ис: 23,13)
Историки, носящие гипюры
И парики! Так вот, второй Ур пал,
И нет больше в Двуречье Вавилона,
А первый – Ур  еврейского полона,
Стоит на том же месте, ёлы-пал!
Но мы про это, не кичась, молчали,
Пока вы тут права свои качали.

Невежды и невежи! Вы на нас
С брезгливостью глядите, не скрывая
Презрения, банан и ананас
Ногой при этом с гордостью срывая,
И скорлупу с кокоса – прав Манас,
Сын Семетея – камнем разбивая,
Не галлы вы – там есть гора Парнас! –
Макаки… Что щебечешь, плоть живая –
Ты преуспела в бизнесе? – Гляжу
С иронией я на плоды хайтека,
В чириканье же рифм не нахожу.
Зачем Омару рифма, внук Сайтека?
–  Затем, чтобы Хаяма рубаи
В сонеты превратили соловьи!

Вот, вы меня лишили жизни благ,
В надежде, что, не выдержав гонений,
Неслыханных притом – здесь нет двух мнений,
Я выброшу, смирившись, белый флаг.
Но мне в Политехническом аншлаг
Не нужен и с великими сравнений
Я не ищу, но даже извинений
Уже не жду за хамство, сорный злак.
Довольно мне того, что я не шлак
Пустопородный,  но алмаз гранений,
И у меня на этот счёт сомнений
Нет никаких – объёмом труд с «Гулаг»,
Ан в рифму! Бриллиант, да с блеском влаг
Руси росистой – нет ему ценений!

Я более всего в жизни страдал
От мук бессилья творческого, даже
Я женскую любовь легко б отдал,
Мужскую дружбу отнеся туда же,
За творческий экстаз. И разгадал
Сам тайну точной рифмы я – продаже
Не подлежит жемчужина! Скандал
Вызвал в Москве: «Пират при абордаже!»
Какую славу можете вы мне
Воздать теперь? – Её от человеков
Я не приму. Покой теперь в цене
У татя, избежавшего в Москве ков.
Что женщины теперь мне, что друзья?
Посрамлены содомские князья!  (Ис: 1,10)

Более чем чело есть на лице,
Оно-то им и названо в конце
Писания. Здесь – противосказанье,
И антифразис приобрёл в чтеце
Достойного ценителя. Дерзанье
Твоё на сем «челе» и наказанье
Есть зеркалом… Чи бачиш ти оце?
Вот для чего потребно обрезанье…
Хохол находит тонкий вкус в сальце –
В брюшном оно теперь всё холодце.
«Не ешь свинью!» – тебе ль не указанье?
При кислом оставайся огурце…
Какое ещё нужно доказанье,
Что свиноедство – самоистязанье?

«Стиля скелет есть вкус – на всех один!» –
Изрёк Екклесиаст в ту из годин,
Которой каждый миг, право, дороже,
Всей твоей жизни, важный господин.
Ты в зеркало смотрел на харю рожи?
Там погляди. А голос что без дрожи?!
Так ты, стало быть, не простолюдин
И оттого глядишь без судорожи?!!
Вот я сеанс устрою разглядин
Превратностей лица твоих, ****ин
Подкрашенный. Хулил без осторожи
Пошто блондинок? Где твой блеск седин?
А борода где? Прыгнул бес в ребро же!
Но сколько же в тебе пустопорожи…

Екклесиаст сказал: «Читатель я
Более чем сам от себя писатель,
Я писчей трости лишь соприкасатель
С папирусом сиим, о книг друзья!
И мудрость вся заёмная моя,
Но я лишь от забвения спасатель
Притчей и зёрен мудрый запасатель,
А вся эта поэзия – ничья.
Дух автор её, правды не тая,
Сознаюсь вам. Он искренний кресатель
Кремней сиих, а я лишь вос-кресатель
Искр не из нетей, но предбытия,
Ибо уже всё сказано, двоя
Восповторю, в тьму камушка бросатель…»

Екклесиаст сказал: «Всё суета!»,
Вкладывая такой смысл в это слово,
Какой только Разбойный мог Солова
Вложить в него. В нём – сердца маята…
Так что есть геем выи выед, а?
Друга ища, Мир лютопоцелова
Приблизил. Вышел зверь на зверолова…
Кто зверь? Кто зверолов? – Здесь двоета!
Есть суть вещей и все вы сути этой
Не видите, смотря мимо неё.
И я таким был. Вот слово моё
Отозвалось как! Небессилуэтой
Игра была, зато наверняка
Я знаю, держит ручку чья рука!

Как доказать Давидово родство
И изъяснит кто кроме Соломона
Древо его? Вот, что это сам он, а
Ни кто иной, царь через волшебство
Узнал и все признали вдруг его.
На этот раз Мир без Ваал-Гамона,
Где ветроград, а кислота лимона –
Вместо гарема. Нищ царь до того…
Аж принимает милостыню, что
Предречено ему в книге Агаде.
Бес Азазель, с копытом чья нога-де,
Царить вместо него всё время то
Будет, суля царю свой с бродом бутер,
(Лишь согреши!) в ком узнан Мартин Лютер.

Учение о вечной жизни в теле,
Но информационном есть. Оно
Не всем, а только избранным дано,
Мгновенная его  возможна теле-
Портация в ум Бога, не пустели
Обители Его чтобы. Да, но…
Прожить хоть коне жизни не грешно
Ты должен – как разбойник на кресте ли?
Не все по веку птицей пролетели,
Кому-то и ходить нужно земно,
Но странника Бог примет всё равно,
Лишь бы вы очень сильно захотели
Быть принятыми, а не отолстели
Сердцами паче, нежели брюшно.

«Жизнь в теле, рабы Божие, дана
Для испытанья: столь же уж не чужда
Душа твоя Христу? Нёс, значит, чушь, да,
Учитель человечества? Дрянна
Поделка, вижу, ты ещё одна,
И от кувшина форма как отчужда,
Так и душа от тела: тла, глечь, уж до
Пропахла ты, аж сделалась вредна –
Ты не годишься даже для судна,
Куда ночей сливается журчужда!» –
Сказала Соломонова жемчужда,
Которая в былые времена…
Да что там! Чем царю ты и родна,
Стеклянная   человеконечужда?

Екклесиаст, исчислив число зверя,
На формулы глядел, глазам не веря –
Живое получается число!
К нестрогой цифре так вот и доверь, а?
«А вдруг – подумал – крышу мне снесло?
Считать же – сумасшедших ремесло!
Не цифра, а безумия предверя –
Что от него теперь бы и спасло?»
Екклесиаст, число зверя исчислив,
В привычку взял двойной ночной мочи слив:
Сначала в банку, а потом – в трубу
Канализационную… В ночи слив
Зато не ест он и свою судьбу
Не проклинает за её злобу.

Цель жизни – насладиться, хоть конец
Уже недалеко: часы, минуты,
Секунды… Всё. Пойдёшь теперь ко дну ты,
Язык английский, быстро, как свинец.
Другой народ восхитил твой венец.
В сравнении же с русским ты как кнут и
Медовый пряник. Не за фу-ты-ну-ты
Пропал в грязи  с петушкой леденец.
Цель жизни – насладиться, а там хоть
Трава пусть не растёт, но наслажденье,
Чем только себя снова ни охоть,
Приводит организм в изнеможденье.
Нехорошо, когда такая цель
У нации. Смертельна неисцель.

«Я безобразен, ибо не обрезан», –
Надменно возразит тем Сатана,
Грозит на кого рухнуть их стена –
Есть сперму отказался наотрез он.
Вот нищий почему он и не Крез, ан
Без денег Миром приобретена
Нирвана – отреченьем названа
Она у тех, чей лотос не надрезан.
«Кто не обрезан, столь же безобразен,
И даже ещё хуже – порок разен,
Однако надругался надо мной
За юности грех, тот, что несуразен,
Гнилой народ, развратный  и дрянной.
Имейте теперь дело с Сатаной!»

Раб Божий Меня просит об одном:
«Дай истину познать мне!» – а не денег,
Как те, кто мчатся в бездну табуном
И стадом – к крутизне, нет уже где нег.
Нирвана – опьянение вином,
Что бьёт из чрева. Лозунг: «Не одень иг!»
Ошибочен – при иге будь ином!
Поэт! Увидев труп в тот страшный день, ик
Блевотный вызывающий, стихи
Об этом сочини, велит как Кали,
От возмущенья  чтобы заикали
Святоши – Диавол вздёрнут за грехи!
Какое тут сочувствие возможно
К тому, кто возомнил – ему всё можно!

***
В зерцальное смотремя погляди,
О талмудист, «суббота» говорящий.
Видишь, орёл, трёхглавый, зло творящий?
А вот – двуглавый. Наконец, среди
Огня зубчатопламенного – жди! –
Одна глава сгорает. Кто Багрящий
Перья орлов? – Ахмед Бога обрящий,
Шиитами зовётся он «Махди».
Ну, буквы переставь теперь. Суди
Свои воззренья сам теперь, сребрящий
Иуды длань,  а сам стыдом горящий,
Посыпь пеплом главу и так сиди
Во вретище, Израиль, план не курящий.
Без анаши ко Мне не подходи!


Женщины ценят денежных, а не
Безденежных мужчин. Оно понятно.
В гордыне Соломона обвинят, но
Без женщин  тоже можно жить вполне.
Богатые мужья у них в цене,
А нищие не дороги. Занятно!
Что, глина, отпечаталась где внятно
Звезда Давида, просишься ко мне?
Когда они находят богача,
Им хочется любви, которой нету,
Но, куплена за звонкую монету,
Она ни холодна, ни горяча –
Тепла… Ведь так, любви не сберегиня?
И такова Великая Богиня!

Доносит поп об исповеди, пёс,
Органам власти и они сквозь пальцы
Какие смотрят у него скитальцы
Копают огород, кто что принёс
Или унёс, а если не донёс,
Иди в монахи. Молчуны-страдальцы
Ни перед кем зато не пресмыкальцы,
Мистических исполненные грёз.
Никто к ним не приходит на овёс.
Обросшие, словно неандертальцы,
Они тайком натягивают пяльцы
И вышивают бисером… Завёз
Кто б бирюзы? Какой без Волги Плёс?
Редки у нелюдимов постояльцы…

Династия чтецов есть и игры
Конспиративный орден посвящённых,
Которая запретна до поры
Для миллиардных толп непросвещённых.
Знают чтецы, как точат топоры!
Одною притчей новообращённых
Сплотил Господь, творящий все миры,
А вон их ещё сколь, не приобщённых!
Как в Назарете мог Господь с горы
Быть свергнутым среди холмов сплощённых?
Дайте ответ, коль скоро вы мудры,
Мудрейшие из миром умащённых!
Пришлите же мне, будьте так добры,
Епафродита  ради всех прощённых!

Чернорабочим минимум прожиточный
В ущерб литературе Царь царей
Не должен зарабатывать, зажиточный
Видимой церкви пышный иерей.
Сам Иисус рассказ про круг ножиточный
Не постыдился, Бог среди зверей,
Включить в трёхтомник телопережиточный.
В пример теперь возьми себе скорей
Поступок его смелый – изложи точный
Рассказ, как ты прогнал вон из дверей,
Аки Денница, жатвы многожиточной
Хозяин, вурдалаков-упырей!
Не будь святей, чем немногопожиточный
Христа не постыдившийся еврей…

Пример берите с Библии чтеца:
Я Автору приятность доставляю,
Читая Его книгу. Наставляю
Писаньем мудреца и простеца,
За что и заслужил любовь Отца
Небесного: прочтя, не оставляю,
Мол, я уже читал её. Вставляю
Охотно в речь для красного словца
Слова её с открытостью лица,
Хотя порой себя и заставляю
Читать её длинноты. Представляю,
Как раздражают оные глупца!
Но, терпеливо всё и до конца
Дочитывая, Бога умиляю!

И наше есть достоинство. Оно
Выше небес не превознесено.
Нет на планете нашего народа
Древнее, о чём знаем мы давно,
Но первенство ведь есть иного рода
Наукой чем смирённая природа,
В поэзии наследство нам дано
И в гениях у нас нет недорода.
Богатство нами приобретено
На небе, а не бренно и земно,
Но опыт византийского юрода –
Научный факт, а дивен всё равно:
Плутона обманул Сизиф хитро, да?
Стикс переплыл я вплавь, не зная брода…

Насильственно английский вы везде,
Хотя он и ущербен, насадили,
Лишь Мира одного не убедили,
Что без него не пустят в рай вас-де.
Вообще не нужен Утренней Звезде
Язык Содома. Зря только вредили.
Но пытками меня не победили,
Нет, я не удавился на гвозде!
Виновны в разорённом вы гнезде
Поэта, ив психушку посадили
Пророка извращенцы. Оградили
От общества, а всё не при узде
Строптивый русский! Плуг по борозде
Оценят – Исполина разбудили!


Поступок Сатаны – уступит он,
Завет Мой исполняя: не судиться,
Красив, и кто Меня не постиыдится,
И есть Давидов сын. – Хороший тон
В крови у него! Женщин тихий стон:
«Вот это родословие…» Гордится
Им мало Соломон: «На что годится?»
В панике Лондон. В шоке Вашингтон.
Так вот кого они себе подобным
Пытались сделать, с видом бесстыдобным
И то отняв, и это у него.
Как быть-то теперь с фактом неудобным,
Что семя человека счесть съедобным
Склоняли геи Чёрта самого?

Напутствуя в путь к небу тех, кто свят,
Не убивайтесь, плача и стеная,
Дух истины им, а не слёз стена я,
Но добрые дела их оживят.
Умерших же дела злые мертвят.
Кем станут они, дудка костяная
Решает, ибо доля есть иная,
А вновь людьми стать пусть не норовят,
Как я, хоть горько рты они кривят,
Не веря, только правда тростяная
Колеблемая Духом, перстяная
Есть, сажею кропят, словно кровят,
Чтецы когда, чем древнее новят,
И грамота их не берестяная!


Прав мой отец, что всякое добро
Отомщено должно быть. Мы в эпоху
Свободы живём. Вторит здесь ах оху
По притче: бес в ребро, в браду – сребро.
Их бог – их чрево, сытое нутро.
Что к тяжкому добавить можно вздоху?
Вознаграждает Бог за зло пройдоху,
А честного, словно отброс в ведро
Швыряет на дно общества, старо
Что, впрочем – разве Иов чем-то плох у
Господа Бога? Но к переполоху
Переполох – и где всё то добро,
Что нажито трудом? Язвит остро:
«Не малую преследуешь ли кроху?»

Отец  мой ещё раз, говоря:
«Вакса чернит для пользы, ну а злыдень –
Для удовлетворения». Узлы день
Гордиевы свои-де, сын мой, зря
Не смытые водой, ибо, их зря,
Невольно вспоминаешь, что есть злый день,
Когда найдёт внезапно на нас лыдень,
И вымрем мы, как мамонты, творя
Узлы такие. Папа воспитал,
Однако, меня с мамой не злодеем…
Когда я понял – он был иудеем,
Но… тайным, то отнюдь не возроптал –
Возликовал! Я к мушкам-дрозефилам
Не отнесён, но вырос юдофилом!

Послушайте, богатые, эй, вы!
Рыдайте, плачьте о грядущих бедах,
Богатство ваше сгнило, на обедах
Пока сидели вы среди жратвы,
А злато изоржавело. Мертвы
Центурионы ваши, о победах
Вам новых возвещавшие… В межпедах
Их пакля загорелась из дратвы!
Сокровище собрали вы себе
На дни для вас последние – плоть вашу
Пожрёт оно, как нищий – простоквашу!
И неизбежен крах в вашей судьбе.
Свидетельствует против вас богатство.
Увы! Протестантизм есть ренегатство.


В Армении Содом народом всем
Соединить хотели с христианством,
И Бог армян оставил насовсем,
Негоже путать веру с прустианством.
Христос, дескать, страдал, но несовсем,
Когда был тростью бит иродианством,
И кал они зовут «землёй Гесем»,
А воздержанье – «диким индианством».
Они хотели всем народом смрад
Соделать нормой жизни. Всем народом
И оказались, как один, вне врат.
Да выродятся вскоре род за родом.
А Ереван снесёт сейсмоволна.
Кань в Лету, араратская страна!

Господь страдал, мол, но Бог и усладу,
Когда над ним ругались, испытал,
Причём такую, что с ней нету сладу,
Пытал бы себя ею да пытал!
И кто проведал путь к живому кладу,
Христианином через то уж стал,
Что муку разделил с Христом… К укладу
Древнейшей церкви, хульник, что пристал?
Не мука то, а чашка шоколаду!
Найдётся ль хоть один, кто бы устал
Себя ею казнить? Не зря в Элладу
Сперва пришло ученье… Член не встал?
Брат! Дай мне влить в уста сию прохладу,
Ты на святом кресте меня застал…

Ни одного великого, Армения,
Ты не дала поэта. Мрачен вид
Страны, что от великого надмения
Сказала: «Низведён твой род, Давид!»
Не лишена, однако, ты умения
В сети детей улавливать. Гневит
Давно народ твой Бога. В час затмения
Светила  Господь камни окровит.
Ты думала, болезнью бессемения
Хворать будет и Божий ясновид?
Нет, но иносказанье охромения
Поймёт тот, плен чей будет ледовит.
А ты за то кань в бездну безвремения.
Смертельно стих поэта ядовит.

Не проиграл, а выиграл я процесс,
Который оттого и назван странным,
Что он пошёл со словом полубранным
В устах того, кто гноен как абцесс.
Все как бы не заметили экцесс –
Умом блестнул правитель многогранным
И перл изрёк в обкладе филигранном –
Как мил генсек ЦК КПСС!
Мальчишка из дивизии СС –
Вот кто для вас я, пидары. В избранном
Есть образе, для прочих всех возбранном,
Энергия – нет слова даже в СЭС!
Я ж выберу любую из принцесс,
Как яство, что на плате самобранном!

Аплодисменты и рукоплесканья
Сжирают уйму времени, а мне
Работается в собственной стране –
Ну и спасибо! Что толпы ласканья?
Да и не их исполнен я исканья.
Я слишком горд для шумной славы. Не
Оказывайте мне её. Вполне
Хватает же публичности. Не ткань я,
Рассматривать меня чтоб как узор.
Выставили поэта на позор,
Грех юности его сделав публичным?
Лютей нет славы! Хватит её мне,
До конца жизни, сыт ею вполне –
Украв оргазм, мальчишка взят с поличным!

Я – представитель Автора в его
Рассказе о Адаме и о Еве.
Виновна хоть коза в ветвеобъеве,
Но мы щадим живое существо.
Ведь молоко берём мы у него!
В этом высококалорийном съеве –
Всё разнолистье осени… Двоеве!
Всё меньше ты молочно отчего?
Козе по кайфу листьев торжество.
Любимой теплокровной обоеве
Давал бы, доброй кормоусвоеве,
Я изо всех бы листьев кружево…
Опять проделку сердца моего
Я подношу одной яблокосъеве!

Погибели я рок. Мне на неё
Легко обрекать целые народы.
Сначала уменьшаются в них роды ,
Поскольку немочь бледная своё
Берёт, затем по кладбищам рачьё
Ползёт. Ты мнил: «Я властелин природы!»
Лишь худшее осталось от породы…
Кому вас жалко, быдло? В ад, бычьё!
И вот, шумя, наследье не моё
Идёт в тартарары, где сковороды.
Ад – ресторан, моральные уроды,
Где вспорото утробище твоё,
А ты ещё живой, но поварьё
Безжалостно… Пошёл на бутерброды!

Пришельцу бестиарий звёздный ваш
Знаком был, дагестанцу как лаваш,
Ну а скопленья звёзд в Пути он Млечном
Звал видами различных простокваш:
«Кефир», «Ряженка», «Йогурт»… В крынкоглечном
Сне млечь, что при обхвате полноплечном
Вглубь чрева исторгается, чуваш,
Не кваси –  в косяке радость подлечном!
Так что пришельцу звёздный каталог
Знаком был до показа, некролог
Как автору. Стиль: надпись на могиле.
Кладбищенский нелапидарный слог
С ласкательными суффиксами, или
Трагический, как драмы эпилог…

Помпезная и пошлая одна
Есть на земле исполненная спеси
Держава… Нет, вы выпьете до дна
Всю эту желчь и уксус тёти Песи!
Вот, Курченко Надежде жизнь дана
Была для счастья – пулю стюардессе
Всадил подонок… Подлость воздана –
Горят два небоскрёба не в Одессе!
Так значит искусил вас Сатана,
Что дали вы гражданство этой… взвеси?
ООН столицей будет Астана!
Не строилось ещё красивей веси…
Но цент твоему доллару цена.
Понравься ка надменному повесе!


Бесплодный медный змей был вознесён
И сделался полезен от укусов,
Но змеев плотяных, без чьих искусов
Адам был бы не изгнан, а спасён…
Но разве в рай не был бы привнесён
Тогда изъян? Ведь, склонный до надкусов,
Какой ребёнок избежал тех кусов?
Пошёл весь в свинобатьку поросён!
В мгновенье ока город был снесён.
Хозяйничали зря, что ль, у индусов
Хвалители своих лондонобусов,
Да только в Книгу жизни не внесён
Лондона житель в эру землетрусов
Искусственных. Рассыплется весь он.

«Клир! Целибат напрасен не бывает,
Только всего ценнее не сам он,
А то, что дверце тайное скрывает
В нашем уме, – учил их Соломон, –
И ключик золотой лишь открывает
Дверце сие. Устройте себе шмон!
Улыбку, коли бороду сбривает,
А не гримасу «выжатый лимон»
Кажет в тюрьме лишь тот, срок отбывает
Кто по навету, как неугомон,
Который, уча вере, с ног сбивает
Подосланного знамо кем, Мамон!
Но ведь же не до смерти убивает…
Верни за то мне мой Ваал-Гамон!»

Как будто Будда кат, баб кабака
Катующий до смерти, убивая!
Америка от страха чуть живая:
Гигантский Робин-Бобин съел быка
В один присест и хочет ей бока
Намять теперь… Вновь сводка биржевая
Не радует Доу-Джонсом, убывая,
Но кат в нирване, пьян без чубука,
Как Стенька Разин, пляшет трепака
С трактирной девкой, то ли зло срывая,
То ли в постель плясунью зазывая,
А под конец дошло до гопака –
Вот свистопляска! Жив плясун пока…
Язык Вора, как рана ножевая!

Жестокость? А Гаити – это что?
Признание любви богатых к бедным?
Содом хотел войти с маршем победным,
Потерь не понеся, в страну,  но кто
Мог бы подумать, что злодейство то
Написано на лбу его? Злобедным
Сделался войска ввод с пайком обедным
Для выживших, озлобленных зато.
Какие города, что ли, сказать
Обречены на снос? – Лондон с Нью-Йорком
И Вашингтоном. Время наказать
Кощунника, к хожденью по майоркам
Обрекшего Вадима. Зря в дурдом
Ты посадить велел его, Содом!


Гаити – недоприсоединённый
Америки штат, но сперва его
От населенья нищего сего
Очистить надо – вот он, грех вменённый
Всей нации! Народ, не обеднённый
Ничем, кроме стыда, ты своего
Позора теперь жертва – отчего
Так зол ты? Мал народ, тобой казнённый…
Неужто Соломоном обвинённый
И после обличенья моего
Несчастного соседа твоего
Добьёшь теперь чумой, неизвинённый
За сейсмоатом, тайноприменённый?
Виновны все вы, все до одного!

Литературе в жертву принесли
Вы город Порт-о-Пренс, в нём обнаружив
Фразу Христа. Забившийся в нору жив
Был 28 дней – случайно ли
Такое совпадение? Нашли
Голодаря! Скажу, обезоружив:
И я такой же срок за узор кружев
Из бисера провёл в сердце земли.
Бедняге воду Ангел приносил,
А пищи не давали – это ль чудо?
Нет, способ докричаться. – Лишён сил
Был голодарь. Опять рифмы причуда:
«Вот с Сыном Человеческим что вы
Соделали, раздатели жратвы!»

Рабовладельцы новые они,
Только уже с размахом планетарным.
И давят всех террором монетарным –
Строй социальный ради них смени!
Что ж, здесь вы господа, но грядут дни,
Когда законом не овцеотарным –
Кармическим, тем самым – суперстарным
Вы будете судимы. И не мни,
Америка, что в договор ты с Богом
Вошла. Это о мне ли, бессапогом,
Печёшься ты, чтоб выдали меня
Тебе  на лобызанье? Договором
Себя я не связал с тобой, но вором
Быть предпочёл, ласк пылких  не ценя.


Утешитель прошёл, цел-невредим,
Огонь и воду. Медные лишь трубы
Пройти осталось. Лести ласки грубы,
Мятеж же Стеньки непредупредим.
Бунт в этике поднимешь ты, Вадим.
Валить как кедры знают лесорубы…
Гиганты с треском падают. К добру бы.
Тот неподсуден, Духом кто водим.
С тобою на престоле мы сидим
Великом белом. «Красную икру бы
Под коньячок…» - Молчать! Ешь, вон, отрубы
Колючки ржавой, пей, что подадим.
Зато потом на свадьбе погудим.
Атомоходу сняться льдов прорубы…

Поэту умереть от одиночества
В провинции назначил третий Рим,
Да «Викторович» у поэта отчество,
Как злом его мы отблагодарим
За честное отечеству сыночество!
Да, это он тот самый пилигрим,
Отвергший кенобитное иночество
Анахорет, чей с ног прах всеми зрим.
И я умру, и тот поэт в провинции
Умрёт один в танталовом аду.
Печальна сказка о прекрасном принце и
На свадьбу звать не надо тамаду,
Раз к лучшему ничто не изменяется…
Земное Царство Бога отменяется.

Ведёт калитка в тот маленький двор,
Куда поэт прокрался, словно вор
Перед рассветом, чтоб никто не видел,
А то, что он лил слёзы – оговор.
Бомонд поэта так возненавидел
За то, что он творить их на крови дел
Не стал, что отобрал, на зло провор,
Квартирку у меня – Верлен предвидел,
И Сатана к армянам стал сувор.
Ты скажешь: над народом приговор.
Но если он мечтательно сновидел,
Какой с ними возможен разговор?
Вот Поль Верлен как зорко ясновидел!
Смертельно на армян Дан взъядовидел…


Из первого мы происходим мира,
Который ещё назван допотопным,
Древней он, чем пещера Альтамира
С её кострищем в центре чернотопным
И с каменным столпом вместо кумира,
С шаманом, тут прихлопным, там притопным…
А мы уже прознали имя Мира
И светочем владели воскотопным.
Попробуй, переходную найди кость
От антропоида до человека,
Гниющий Запад, вновь отпавший в дикость,
Ты не мудрее мамонтоловека!
А мы уже слова одели в буквы,
И бортничество есть соскрёб чубуквы.


Да рабство то, что ты зовёшь свободой!
Зачем свобода спице безободой?
Она уже не спица, а штырёк.
Тебя я не воспел, как твой раб, одой
И ты меня обрызгал, как хорёк,
Народ поганый, мерзостный зверёк.
За то, что с агнчьей я рождён избодой,
Антихристом Денницу ты нарёк.
Оргазмонаркомания есть рабство,
Ты слышишь, вавилонское сатрапство
Содомского хозяина? И босс
Твой любит пола накарачнокрапство.
За кость служил хозяину барбос…
Свободен – я! Хоть голоден и бос.

Безнравственность свободой ты зовёшь,
Имморализм ты правом называешь.
От скуки зол, глобально ты зеваешь
И мировым гауляйтером слывёшь,
Англо-американец! Зря живёшь,
А поступать красиво забываешь,
Поэтому любимым не бываешь,
Но как «Титаник» по волнам плывёшь.
Самый большой кусок себе урвёшь
Ты как всегда – и мрачно завываешь,
С младенчества вкус к сперме прививаешь
Ты детям своим, и как зверь ревёшь,
Кончая в рот им. Бомбу ты взорвёшь.
Ты пакостишь и злобы не скрываешь.

Смотрите теперь в имя той страны,
В названье чьём «Г» букву обнаружил
Поэт, хоть не как птица на ветру жил
За то он, что дела его честны.
Не взял он на себя чужой вины
За общий грех, мышцу когда упружил,
Но как Израиль не ел разве к добру жил
Для тех он, кто в сем зле обличены?
«Недосоединённый штат», когда
В родительный падеж он попадает,
Имеет букву «Г», что да, то да.
Теперь – читайте. В сердце попадает
Как выстрел обвинение чтеца…
С потерею, Содом, тебя лица!

Как жила с кровью есть ещё какая?
Но чадья слепоты иносказанья
Не поняли, а тьма – вид наказанья.
Впрочем, и это – суета мирская…
Как раковина гулкая, морская
Шумит она: «Нет Бого-доказанья,
А значит всё позволено!» Казань я
Назвал так, иглой перлы протыкая,
Там и стоит, жемчужная такая…
Но разве не есть жилу приказанья
Имеют смысл? – «Услуги оказанья
Друг другу это вид!» – Через века я
Слышу их вопль, в пороке упрекая,
Знать, мало им в ад перстоуказанья…

«В ад им!» – Вчитайся в имя моё, каста
Оказывающих сию услугу.
То-то, гляжу, ты бивнями клыкаста,
А почва, что в тебе, подстать и плугу!
Живёшь ты век… Хоть мало кто пока сто
Годов осилил,  босиком по лугу
За овцами ходя – плоть-то попкаста,
Брюхаста – съела всю поди белугу
Ревущую? Да вот о ней и сказ-то!
Опять иносказание… Теплугу
Разве сию не ел ты, что бокаста –
Сплошная шея! Не ответил: «Угу!»
Кто б Соломону? – Девочка очкаста!
Я б девственность тебе вменил в заслугу…

Екклесиаст воскликнул: «Неужели
Нет девы на Руси, ждущей меня?
Мы сделались бы с ней сюжетом Гжели
И Палеха, красоты их ценя!
Но знаю я: крест девства не тяжелее
Того, что нёс Господь, злых не кляня,
Только мечтал комар не о стриже ли?
А девственниц, увы, день ото дня
Становится всё меньше…Принц прекрасный
По возрасту себе искал одну,
Да не нашёл, но это труд напрасный.
Чужую ли опять обнять жену?
Никто не верит в бабушкины сказки –
То бишь: о девстве Павловы наказки…»

Вор! На воровку – Юлю Тимошенко.
Жена чужая тем и хороша,
Что знает как. И родственна душа
Твоей, тать, и немножко монашенка…
От зависти Евгений Евтушенко
Кончит собой, прерывисто дыша,
А ты и станом юн и, не спеша,
Строгать моркву умеешь тонкошенко!
Работу кулинарную твою
Оценит, впрочем, не она одна ту –
Призри и на Литвинову Ренату!
Я же тебе волчарой подпою.
А девству ты уже имел однажды –
Не подойдёт ли вновь тебе  онажды?

Екклесиаст искал и не нашёл
Терезу де Хесус, во сне перст Божий
Увидевшею – и зачем Небожий
Только на землю молнией сошёл?  (Лк: 18,10; Мф: 24,28)
Её бы Мира нищенский кошёл
Не отпугнул, но верною рабожей
Она б ему служила, труп чтоб ожий
К другой от неё точно не ушёл!
Господь сказал: «Я видел Сатану,
Спадшего с неба молнией.» – И тут же:
«Где труп, там и орлы». Неможно туже
Связать две разных мысли как одну!
Я – Сатана в личине Соломона
Иль Соломон в чине Аполлиона?

Зигзаг расставил небо пополам
И Сатана ниспал с него на землю,
Как поздний дождь под благостную гремлю,
Дав повод загудеть колоколам.
А вы думали, труп предан орлам?
Пред Врубелем встав, взорами объемлю
Двух Демонов… Дарю, а не отъемлю
Свои здесь отраженья зеркалам.
Ну вот я и пришёл, антиреклам
Великий мастер. Тени сперва внемлю,
И если слышу: «Ел и не во сне  млю!»,
В законе клевещу – мне пополам!
Я не привязан ни к каким делам
И, грезя, посещаю свою дремлю.

«Раб Мой Давид пасти будет овец»,
– Сказал через пророка Бог Отец, –
«Меж тучною и тощею овцою
Сам рассужу. Вражде придёт конец.
Толкать не будут слабых с наглецою
И боком и плечом, и с пошлецою
Козлом баран не выблеет: «Просте-е-ец,
Бодай сильней, что смотришь с добрецою?»
Овец будет пасти Мой раб Давид.
Ягняточек пускай не норовит
Толкать овен  и злой, и разжиревший,
Такого истреблю, да не гневит
Всё стадо он, приличия презревший,
Поставлю его овцам всем на вид!»

И голуби есть глупые, и овны,
Которые паслись и разжирели,
Так что они соделались виновны
В том, что моей не слушались свирели.
И мудрые козлы есть – не сановны,
Смотрели б на них очи да смотрели,
Ибо они Отцу блудосыновны,
Ну а на зов бегут по первой трели.
Так почему евреи не свиновны?
Что это они к свиньям подобрели?
Свиные мяса вкусом чуть иновны,
Чем человечьи. Шашлычком вас – грели?
Шановны людожоры и пановны.
Смотрите, как их лица подобрели.

Праведен ты, Господь, что так судил
Простого счастья Этике сей бедной
Не давшую Фемиду, безобедной
Не бывшую ни разу – насадил
Семя её не Рим ли? Досадил
Закон и мне со злобностью победной,
Но спас по паре тварь от водных бед Ной,
А гласа Соломон не надсадил,
Речь говоря в свою защиту, ибо
Ему не дали слова и вообще
Не пригласили в суд, дабы вотще
Себя не защищал. Ну что ж, спасибо!
Теперь Фемиду вашу буду я
Иметь, к даме симпатий не тая!

Невежественность в этике чревата
Коррупцией тотальной и застоем.
Что делать с пошатнувшимся устоем?
Риторика зато витиевата!
Буржуазия класс как виновата
В имморализме права. Удостоим
Её не похвалы: «Сегодня то ем,
А завтра это, вот и грязновата!»
В ушах у буржуа давно не вата –
Наушники с музоном! Непристоим
Сердцами, потом лечимся настоем
Женьшеня. Перспектива мрачновата –
Порвали парус… Смерть для вас трава та.
Не мы общенья с Богом недостоим.

Чернушничайте вы в вашем кино
И что ещё бездарней, чем оно?
И вся англосаксонская культура
Бездарна. Всё у вас развращено
Через язык: «Ого, мускулатура!» –
Вот стон его. Пышна литература,
Да славится в ней то, запрещено
Что Библией. Одна архитектура
На высоте – внизу вы, как пшено
Рассыпанное. «Всё разрешено,
Что не запрещено!» – Кричит скульптура,
Чьё мужа естество превращено.
Да это ж на меня карикатура!
Металл устал… Ржавеет арматура…

Нехорошо в пришествие Мессии
Богаче всех быть и кичиться тем,
Что у тебя  всё есть, чтобы затем
Повеситься от нонайглэдтусии,
Как те макаки-деревцетрусии,
Тошнит от чьих всё про погоду тем
Для щебета и фаллос чей тотем,
Что мерзки до идеосинкрасии.
Но нищета – богатство в судный день.
Что мне твоя нарядная одежда,
Пропала на бессмертие надежда
Когда твоя? Но рубище надень,
Да в пепел сядь. Спасёт ли, впрочем, пепел
Народ, что «Фак ми!» мерзостной толпе пел?

И что тебе, Америка, твои
Богатства, если ими жизни вечной
Ты ведь не купишь? Но мне тонкосвечной
Руси милее огоньки сии,
Чем все твои рекламные раи
Небедной жизни слишком человечной.
Отлична чем от статуи увечной
В музее ты? Пусты глаза так – чьи?
Или какая польза на весь мир
Прославиться,  зато непоправимо
Душе вред нанести, и в ней не мир,
А смута, что всё больше растравима
Неверием в спасение своё –
Что исцелит, болящую, её?

Нарисовался в зеркале из букв
Злокозненный насмешник над рабами
Господа Бога, соскребец чубукв
С дымных мехов – что кривишься губами?
Расцветок кимоно театра кабукв
Знаток пришёл и хокку, что с зубами,
Которые ломаются – бумбукв
Наелся пальмовидных, что гробами,
Когда созреют, пахнуть чуть-слегка,
И потому их мухи опыляют,
Которые коровам все века
Спать не дают? Хвостами да виляют!
А в жиже их коровьей – тьмы тем тьмух…
Ты ж спрашивал: «Зачем Бог создал мух?»

Я силился понять то, что увидел
В себе самом, когда слагал стихи:
Ведь я мокрушник, мастер на крови дел,
Как же они так тихи и сухи?
За что меня Бог не возненавидел,
А наградил – за смертные грехи?
А Он моё раскаянье предвидел,
Ну а мочить не грех вас, петухи!
Я силился понять то, что заметил
Внутри себя, когда стихи слагал,
А выяснилось, что Бог в шельму метил –
Я сам себе как Автор помогал,
Который персонажем в свою повесть
Сошёл, напомнить чтоб про честь и совесть.

Левиафан – отменная еда,
Но лишь для тех, кто ложью не печалит
Праворучь сердца, и в дурных всегда
Поступках не добро первоначалит.
Без пользы для себя, но для вреда
Кораблик в путешествие отчалит,
Хоть вдовы и встречают иногда
Воскресших моряков, да кровь ночь алит.
Сковал мороз простор корою льда,
Но для отмычки сейф, а не ключа лит,
А в нём лежит та рыжая беда,
Которая ворам плечо мочалит.
И начинаешь понимать тогда,
В какую гавань челн сейчас причалит…

Учтите, Сатана есть Иисуса
Тень лечащая и несёт лучи
Святые, с бороды его и с уса
Целебны даже волосы: лечи
Присутствием одним уже больного
Частица Чёрта! Что? Ничуть не стал
Чел здоровее? Знать, с деда иного
Подсунули мощу… Я бы устал
Всё время возлагать, целитель, руки
На страждущих – а сочинять когда
Поэзию? И нет такой поруки,
Что, прикоснувшись, раз и навсегда
Оздоровлю больного человека –
Я исцеляю душу, чада века!

В невежестве мы не поднаторели
И невозможно трупу жизнь вернуть,
Если, конечно, вы не посмотрели
Инсценировку, например, пырнуть
Мечом, а когда члены посерели,
Убрав труп, в тот же саван завернуть
Живого близнеца. Ну что, прозрели?
Лжечуда чирей надо сковырнуть!
Лишь в сказке всё возможно, даже это,
В мифе нет лжи, закон его таков.
Побьёте ли камнями вы поэта,
За то, что я сошёл не с облаков,
А был рождён как все? Смело шучу, да?
Но разве я лишаю бедных чуда?

Бедней, дети, не делает нас правда,
Но лишь обогащает нас не ложь.
У истинного чуда мало прав, да
Зато оно уж точно не подложь.
Без чёта бы была самоуправда,
Что вызывала споры одни сплошь,
Но рифма выступает как оправда,
Если в стихах отсутствует оплошь.
Учения, которое догматы
Сомненью подвергает: ясно что
Сначала был сонет, челоприматы,
А после – миф, с надеждою на то,
Что Истины дух тайну разгадает –
В капкан лжечуда Чёрт не попадает!

Железный жезл, скудельные сосуды,
Есть логика: сначала был сонет,
А уж потом, включая Интернет,
Все прочие лохани посуды.
Дошли ваши суды и пересуды,
Параши,  до Горшечника: «Ах, нет
У нас Творца! Есть только мрак темнеет
Чулана… Разве пысали в нас уды?»
Доколе, неразумные, роптать
Вы будете напрасно о создавшем
Вас, но, увы, доселе не продавшем?
Да знаете ли, что, разбив, втоптать
Он может в почву вас, смешав с тем прахом,
Глядите на который вы со страхом?

Безденежью жизнь учит не того,
Наказан кто от Бога, а немногих
Любимцев своих – знает для чего
Ум дан им среди сих очкобревногих!
Им некогда трудиться для сего
Взывающего чрева. Из двуногих
Беспёрых с плоским когтем одного
Афинянина вспомним: промежногь их
Он высмеял на площади, собрав
Хохочущих толпу, а когда кончил,
Изрёк: «Тук на костях я б не истончил,
Если бы мог, семь дней уже не жрав,
Насытить своё чрево, потирая
Вот так же и живот, греки, вчера я!»

Мне киник Диоген дороже всей
Платона Академии – он этик,
А не просодик или фонетик
Платоновой учёной свиты сей.
«Зачем Зевс передёргивать гусей
Нам дал возможность, рци, хирокинетик*?
А я тебе отвечу: Зевс – генетик.
Люб жёнам хочешь быть? – Семян не сей
Вне борозды, но выделяет запах
Особенный блюдущий себя муж,
Не видят чей притом ничьи глаза пах,
Кроме жены, да изредка, к тому ж.
Из жалости к ним я для осмеянья
Предал свой уд – не ради подаянья!

Смерть жизни не конец, ведь обезьяны
И те образ утраченный хранить
Умеют в цифре, но твои изъяны,
Макака, лучше уж похоронить
На вечные века! Ложносмеяны!
Нельзя лица позорней уронить,
Так возлюбив свободу… Самопьяны!
Я вас пришёл немножко устранить.
То, что умеет делать и макака,
Неужто трудно Богу? Рассуди,
Вопрос не задавая себе «как», а,
Боясь греха, пред господа ходи,
Вдруг Он оценит и твоё старанье?
И помни – есть из памяти стиранье.

И СМОТРИШЬ В НЕБО, И ГОРЯЧИЙ ВОЗДУХ

1
В бессмертии души сомнений нет:
Число львов трона Мира сатанеет
Воспроизводит. Вдруг сделалось стишье
Как бы на пол часа. Звёзд и планет
Сонм вписан весь в четырнадцатистишье,
Которое сокрыто в двучастишье,
Где слышен звон Иудиных монет,
Точней – в первом стихе: пачеспростишье
Четырнадцать содержит литер, чья
Перестановка порождает космос,
А невесомость есть как бы наркоз масс,
В ней ничего не весит плоть твоя,
Но человек ущербен и увечен,
А в Боге его образ  живой вечен.

Как долго я искал, не находя,
Ответы на те русские вопросы,
Которые немного погодя
Нашёл, и не все нации – отбросы.
Богато жить не смел народ мой, ждя
Мессию, чьё рождение, как росы,
Душе своей именьем не вредя,
Иные у него были запросы.
И лучше жить в язычестве, блюдя
Моральный кодекс как устав – матросы,
Чем в лютеранстве, по земле ходя
Как страусы, а не как альбатросы.
Стекло змеится каплями дождя…
И сладок дым запретной папиросы!

«Не бесконечно длиться будет ночь
Невежества, но небо прояснится,
И если, протушив, в траву чесночь
Добавить, то получится честница.
Вот чем святая кормится иночь,
Вот что есть дикий мёд! А «ведуница»
Прозвание куста… Вот же он – очь!» –
Ест поедом траву полей Денница,
И хоть бы хны! В дни древние есть хлеб
Обязан был лишь священноутробный
Первосвященник. Савл три дня был слеп
От этой пищи, щупал мрак загробный,
А вот Давид вкусил – и ничего!
Не ешьте без инструктора его…

Екклесиаст сказал: «Всё не вотще ль?
На нищего несмотрит молодуха,
А караим караем тьмой – шмыг в щуль…
Но тьма ему не мрак – прохолодуха!
Где место петуха – ан не в борще ль?
Что ты вздыхаешь: «Жизни нескладуха…»
А у кого складуха? – Во вращель!
И это – суета, томленье духа…
Екклесиаст ни разу не изрёк
Немудрое что-либо, всё со смыслом:
«Зачем, простак, ты деву не сберёг,
Ещё и занялся блудным промыслом?»
Томленье духа, сердца маята –
От глупости… И это – суета…

Прекрасный принц одеждою так прост,
Что обратить ею девиц вниманье
Никак нельзя на князя, ониманье
Есть, почему? Хотя и стать, и рост.
Князь не щегол, а скромный цветом дрозд.
Повадок птичьих им перениманье
Пошло на пользу, а в ночи сниманье
Шинели е грозит пыльных корост
Сметателю с зеркал, и в номерах
Любых себя князь чувствует как дома.
Глупы девицы. В петухов Содома
Влюбляются, не в принцев, а ветрах
Попутных прилетающих, но скоро
Летящих прочь, и нет горше укора…

Девицы не имеют никакого
Чутья, в кого влюбляться, лишены
Инстинкта, интуиции. Смешны
Их предпочтенья. Умника такого
Да проглядеть! Ведь  дело  пустяково –
Зазвать к себе ещё одни штаны,
Затем родить… Но в поисках мошны
Дурнеют девки. Страшно. Тупиково.
Не ищет, впрочем, ничего такого
Екклесиаст, ценитель тишины,
А женщины влюблённые страшны
Носящему обноски стариково.
Одет царь во Израиле босяково,
А ведь ниспал с небесной вышины…

Родили б двадцать лет тому назад
Мальчишку от поэта, не оставил
Вас бы Давидов род, но кто заставил
Не дать князю прижать к чреслам ваш зад,
Мадам? Походкой лёгок, не пузат
И в старости князь. Кто бы так уста вил?
Смотрите, как купца на ум наставил –
Провёл, можно сказать, его сквозь ад!
И в старости красив стал Соломон
Ещё больше чем в юности – награда,
А не отец ребёнка! То-то рада
Была бы та, в которую сам он
Влюблён был, а она «да» не сказала,
Но мило, деликатно отказала.

Прохлопала ты принца. Князь с тобой
В ребёнке твоём был бы, но на фото
Он лишь остался. Казнь без эшафота…
И ты бы могла стать моей судьбой.
Кто ж знал, что я явлюсь самим собой?
А что одет я был не комильфо, то
Не повод ещё это как Сафо-то
С Алкеем поступить со мной, дав бой.
Теперь ты скажешь: я с тобой жесток.
Так ведь и ты со мной была не нежной.
И от меня метёт пургою снежной –
Напрасно ты отвергла мой исток,
И в этом вся трагедия. Нет вида,
Девицы, у князей рода Давида!

На книги тратил я, не на ****ей
Те деньги, что добыть мне удавалось,
А женщина за так мне отдавалась.
Ни разу не купил как любодей
Я ласки женской. Мало средь людей
Романтиков таких – что  оставалось,
Когда не было книг, то пропивалось-
Прокуривалось. Суммой не владей –
Легче суму принять будет с тюрьмой,
От коих грех отказываться, если
Аристократ ты духа, а не в кресле
Сидящий буржуа, с самою тьмой
Вошедший в траст, а жизненного краха
Не избежавший, смертного раб страха.

Тот будет Буддой, Дубину кто место
Почётное уступит, хотя туп
Как переводчик дубин, что тот дуб,
Когда его пень курам плахи вместо.
Хорхе Луиса Борхеса замес-о
Крутой: деньги украл, так ко вреду б
Души употребил! Но пестик ступ
На них издал стихи, чудак, заместо
С любовницей утех: «Пусть любит так!
Ещё спасибо скажет, что поэта
Заполучила». Будда быть простак
На зло должен, но не добро ли это:
Деньги украв, умножить не грехи,
А Борхеса издать на них стихи?

Я кат кота? Я – Будда. А кто ток,
Когда кота я будто бы катую,
Включает? Скорбно взором испытую
С иконы тебя, запад – не восток!
Только теперь, насколько ты жесток,
Я понимаю. В тайну непростую
Проник ты мозга и свято-святую
Поднял завесу, севший на шесток.
Я книгу Карла Прибрама прочёл
«Языки мозга» и в какие зоны
Вы электроды с током, ловцы пчёл,
Мне подвели, я знаю, Робинзоны,
Сигналы посылающие – вдруг
Услышит Бог? Ведь Он же людям – Друг…

Я – логик, интуиции догадка,
Как, люди, убедительна? Итак,
Вы влезли в мозг искателю Итак –
Вам нужен был Антихрист… Фу! Как гадко.
Надо ж, какая насрана богатка.
А после вы избрали лозунг «так!»:
«Ката котів катує хай... – так так! –
Кат катів!» Соответствует угадка
Действительному положенью дел?
Так кто же он, мой мудрый добродел,
Не дядя Сэм ли, Ющенко сатрапом
Назначивший? Кто мозг мне прободел?
Их, приступил ко мне с каким нахрапом!
Я, отсидев в дурдоме, поседел.

Вот, Юля Тимошенко, угодила
В какую ты компанию худую.
Фортуна – шлюха… Просят, уходила
Чтоб поскорее, Мурку не худую.
Да, слава – это самка крокодила.
Я констатирую, не негодую:
Рептилия кому не навредила?
Не я её тобою нагодую,
Прославленная ты моя! Не надо
Мне, мудрому, её, она – наркотик!
Ах ты, мой белый и пушистый котик,
Чем мир, лучше гражданская война, да?
Постглориальный кризис… Сердце – вольно?
Отдайся мне теперь – будешь довольна!


Декодер кода дерева, в котором –
Бессмертие любого из плодов,
Вкуси лишь от него – всего трудов! –
Есть вера: жизнь увенчана повтором.
Родиться снова и опять простором
Дышать всей грудью, прожитых годов
Вкусить полынь и мёд, опять следов
Оставить на песке стезю… Кто вздором
Такую веру назовёт? Она
Доказано отныне Соломоном –
Вот же три круга! И на ум само нам
Сравнение приходим: вновь дана
Душе храмина тела будет – верьте!
Но выход есть из вечной круговерти…

Бог вам, продемонстрировав кругами
(Их Соломоновыми прозовут)
Явил, что тот, который пресловут,
Мир не одними возвещать ногами,
Козлиными притом, умеет. Лгами
Ветвистины лукавые слывут,
А правды в реке брёвнами плывут,
Которая с крутыми берегами.
Влекомое могучею рекой
Так дерево с подмытого обрыва
Возможно что найдёт ещё покой,
Ибо корней ведь не было обрыва,
И правда с ложью – ствол с ветвями! – вдруг
Ещё укоренятся? Здравствуй, друг!

Дерево правды без ветвей – бревно,
А ветви-то лукавы – посмотрите!
Вот, вы из брёвен избы мастерите,
Но ветви-то не мусор всё равно –
Дрова на зиму! Ада пещь зевно
Отворена им – вот вы где горите!
Столп правды без ветвей есть, говорите?
Известно это дерево давно!
Столп утвержденья истины ревно
Следит за тем, какие вы творите
Дела. Что одни добрые, не врите.
Дела суть ветви – снова я прав. Но
Ездра предрёк, что не полнокровно
Древо сие, но с Богом вы – хитрите…

Не бесполезно и самоубийство,
Если с собой убил ты и того,
Достоин жизни кто меньше всего.
Горе тебе, содомство и лесбийство!
Они сделали нормой кровопийство,
У них и людоедство бытово.
Я был на их пиру. Вот отчего
Столь исто моё к Господу вопийство.
Войну исламу объявил Содом.
Зачем взрываешь братьев ты по вере
Вместе с собой? Иль верится с трудом,
Что в форме США не люди – звери?
Без смысла, сын суетной суеты,
Единоверцев истребляешь ты!
























ЕККЛЕСИАСТ

ОТ АВТОРА

Научиться перевыражать библейские тексты строгим рифмованным стихом – давняя мечта русских поэтов. Пример подал Михаил Ломоносов, перу которого принадлежит силлабо-тоническое переложение 81 псалма. Однако почин его так и не нашёл продолжателей. Известно, что Пушкин хотел переложить слогоударным стихом книгу Иова, но ранняя гибель помешала ему подступиться к этому грандиозному замыслу. После Пушкина ни один из поэтов не ставил себе подобной задачи. Вместе с тем в ХХ веке сложились предпосылки, обещающие сделать  выражение библейской мудрости рифмованным стихом самостоятельным жанром русской поэзии. Имеются в виду успехи в области теории и практики стихотворного перевода, сделанные в этот период. Процесс перевода стихов стихами сталкивается с теми же проблемами, что и при пересказе библейской прозы рифмованным стихом. Поэты-переводчики научились эти проблемы преодолевать. В поэтическом переводе существуют три основные операции: воссоздание (эквиваленция), перевыражение (субституция) и иновыражение (реконструкция). Эквиваленты передают доминантные образы оригинала максимально полно, субституты – частично, а реконструкты и вовсе являются переводческими «дописками», однако без этих добавлений перевод стихов стихами был бы невозможен. Если распространить данную методику на переложение библейской прозы рифмованным стихом, то мы, по сути, получим новый поэтический жанр. Проще продемонстрировать на конкретном примере, чем теоретизировать, что при этом происходит с отправным текстом. Всякий христианин обязан знать молитву «Отче наш», но так уж устроен ум стихотворца: всё, что в него закладывается как молитва, начинает восприниматься как отправной материал для поэтического творчества. Помимо сознательной воли я в один прекрасный день переложил Господню молитву восьмистишием и сам удивился результату:

Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твоё святое,
Да наступит царство Твоё благое
Здесь, на земле, дивное во чудесах!

Хлеб наш насущный дай нам сегодня вновь
И прости нам всякое согрешенье,
И не введи нас, Господи, в искушенье,
Но да пребудет с нами Твоя любовь!

После этого опыта я уже сознательно обращался к библейскому тексту как к объекту стихотворного  перевыражения. Существует, однако, ещё один метод переработки прозаического текста в стихотворение – в случае, когда он представляет собой не повествование, а афоризм. Короткое изречение, уложенное в строгий размер, задаёт тему. Цель поэта – развить её. Этот метод тоже имеет давнюю традицию в европейской поэзии. Самым знаменитым стихотворением, написанным на заданную тему, является, пожалуй, «Баллада о поэтическом состязании в Блуа» Франсуа Вийона, известное русскому читателю по переводу Ильи Эренбурга. Поводом к написанию баллады послужил афоризм: «От жажды умираю над фонтаном». Чаще отправное изречение стоит в начале стихотворения, но это не строгое правило. Нередко задающий тему афоризм нуждается в переработке, чтобы уложить его в размер. С этой целью он инверсируется, в нём допустимы синонимические замены, отсечения и добавления. Оба метода – в больше мере второй, чем первый – использованы мною в переложении книги притч Соломоновых и книги Екклесиаста в одноименной поэме. Идея написания такого произведения складывалась постепенно, по мере написания сначала небольшого цикла стихотворений, затем его разрастания за счёт всё новых и новых  добавлений, так что стала вырисовываться композиция, предопределившая группировку строф по сродным темам, а затем и сюжет. Каждая строфа представляет собой сонет, написанный пятистопным ямбом, что позволило соблюсти единство поэтической интонации, но сонеты имеют разную строфическую организацию, что дало возможность избежать монотонности.     Использованы все виды сонета, включая изобретённую мною рубаи-структуру. Сонет – сугубо европейская форма организации стихов в строфе, рубаи – восточная. Применив схему рифмовки: aаbа bbab aаbа bb (ba)  или: aаbа bbab ccdc dd (dc) мне удалось вопреки утверждению Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись», – органично вписать восточную интонацию в европейскую строфу. Число стихов в сонете – 14 – символично: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны» (3 Царств: 10, 18-20). Сонет – это словесный трон Соломонов! Написание сонета на заданную тему – скорее интеллектуальная игра, чем свободное творчество. Привлечь к этой игре как можно большее число читателей и поэтов – одна из моих целей.

Вадим Алексеев.

1

Хочешь прожить всё лето в шалаше
Один возле ручья,  мудрец строптивый?
Наслушаешься всласть, вещун нельстивый,
Воды плеск и шум ветра в камыше…
Не даст твой Бог терпеть голод душе
Изгнанника, но сгинет нечестивый,
В стяжании неправедном ретивый –
Кто вспомнит о надменном торгаше?
Вот притчи Соломона. Изложи
Их на свой выбор чередом и чётом,
Игрою мудрой всех заворожи
И принят будешь в городе с почётом,
Когда в него вернёшься к холодам.
Екклесиасту вдохновенье дам!

2
На улицах Премудрость возглашает,
На площадях свой голос возвышает,
В главных местах собраний говорит,
Глупцов, невежд и буйных вопрошает:
«Доколе безрассудный не смирит
Гордыни, что над разумом царит?
Ко мне вам обратиться что мешает?
Кого из вас мой дух животворит?
Звала я, только вы не отзывались,
Взывала, но вы там же оставались.
Смотрите, люди, вот я, не таюсь!
Но вы опять безумству предавались.
За то и я над вами посмеюсь
И зла вам пожелать не побоюсь».

3

Становится Премудрость на высотах
И в людных появляется местах:
«Вкусите, люди, мёд в пчелиных сотах,
Сладка для уха речь в моих устах!
Труд человека праведного – к жизни,
Успех же нечестивца – ко греху,
Не к вящей ли богат ты укоризне,
Купец земной, чьё имя на слуху?
Спасает прямодушных непорочность,
Лукавство же коварных губит их,
Испытывает Бог людей на прочность:
Избытком – грешных, бедностью – святых!
В день гнева на богатство нет надежды.
Разбогатеть мечтают лишь невежды!»

4

«Я простирала руку к подаянью
И не отвергла нищую суму.
Не приняли меня вы почему?
Не помогли мне и по настоянью.
За то и я подвергну осмеянью
Погибель вашу, с радостью приму
Известие о ней – не по уму
Вы приняли меня, по одеянью.
Когда беда, как вихрь, на вас придёт
И ужас, словно буря, принесётся,
Меня никто из звавших не найдёт,
Из зря меня искавших – не спасётся.
Премудрость от дверей своих гоня,
Не вы ли обесчестили меня?»

5
«Начало разуменья – страх Господень
И мудрость – у боящихся Его,
Вот только судный близится Его день,
И кто из вас избегнет дня сего?
Глупцов упорство и невежд беспечность
В день посещенья обернётся им
Паденьем в бездну. Длится оно вечность.
Её измерил кто умом своим?
Блажен снискавший мудрость, потому что
Её именье лучше серебра,
И золото отменное неужто
Приносит больше, чем она, добра?
Зачем меня невежды презирают?
Глупцы себе погибель избирают».

6
«За то, что ненавидящие знанье,
Избрав не страх Господень для себя,
Отверглись, обличений не любя,
Премудрости, назначив мне изгнанье,
И я их обреку на препинанье,
О камень искушения губя,
А если упадёт он на тебя,
То праха в прах, глупец, будет вминанье.
И пусть невежд упорство их убьёт
Равно глупцов беспечность их погубит,
Но чашу вина ярости кто пьёт,
Свою тот гибель мукой усугубит,
Спасения себе не заслужив.
Внимающий же мне пребудет жив!»

7
«Послушайте, что я скажу вам, люди,
Раз уж у вас есть в мудрости нужда:
Не лучше ль горка зелени на блюде,
Заколотый чем бык, а с ним – вражда?
Кто ищет мудрость, тот её находит
И любящих меня я возлюблю.
Стезями правды неимущий ходит,
Богатством же я грешников гублю!
Моё лучше учение примите,
Чем серебро, и знанье у меня
Чем золото отборное, возьмите,
Его превыше жемчуга ценя!
Сокровищницы здесь я наполняю
Лишь тем, кому богатство в грех вменяю».

8
«Господь имел меня пути начатком
До всех Своих созданий, искони,
Его ума легла я отпечатком
От сотворенья мира на все дни.
Я родилась до всех начал вселенной,
Когда ещё ни рая на земле,
Живыми существами населенной,
Ни солнца, ни луны в вечерней мгле,
Ни этой звёздной бездны Бог не создал,
А я уже художницей Его
Была, и вот, жуку в удел навоз дал
Творец не без совета моего.
Как этот жук, богач весьма полезен!» –
Губительницы сытых взор бесслезен.

9
Услышьте, не премудрость ли взывает,
Не разум ли возвысил голос свой?
Кому открылось, что Господь скрывает
Источник внутри нас воды живой?
Кто пьёт из него, горе забывает,
Не сетует с поникшей головой,
Пути, дескать, прямого не бывает,
Но есть один возврат на путь кривой.
Кто с плотскою усладой порывает,
Из череды выходит круговой,
Которую царь скорбно воспевает
Под ветра, прах взметающего, вой.
Знать дни свои уже он доживает,
О смерти размышляя не впервой…

10
Екклесиаст сказал, что ничего
Нет нового под солнцем и луною.
Прельщаться глупо мнимой новизною,
И очевидна правота его.
Сошло ль хоть что-то с круга своего?
Нет, но не стала новизны виною
Времён смена, и той же, не иною
Осталась жизнь. Устройство таково,
Что новизны в нём нет, мира сего,
Чьи все круги с возвратной кривизною.
Не удивлён в нём вещью ни одною
Екклесиаст и все до одного
Согласны мудрецы с ним, нет того,
Кто б спорил  с его мудростью земною.

11
Таков путь ветра: к югу он идёт
И переходит к северу, кружится,
Доколе путь возвратный не найдёт,
И на круги свои опять ложится.
И если что с кругов своих сойдёт,
Чей новый путь с путём своим смежится,
То на круги свои же попадёт –
Что так и будет, можно положиться.
Уже всё было и нет ничего,
Что бы опять, как встарь, не повторилось.
Душа твоя мятётся оттого,
Что с истиною этой не смирилась,
Искатель новизны, но нет её.
Одна тщета искание твоё.

12
«Что было, то и будет, что творилось,
То делается снова на земле,
И ничего – что бы ни говорилось –
Нет нового под солнцем. В том числе
И то, что есть, всего лишь повторилось.
Уже всё было, – с грустью на челе
Сказал Екклесиаст, добро смирилось
Со злом, сев плакать в пепле и золе,
А зло на пышном троне воцарилось
И царство его мрачное во мгле
Закатными лучами озарилось.
Во мраке страшно плыть на корабле
Неведомо куда… Тьме покорилось
Всё. Этот мир давно лежит во зле».

13
Не счесть таких вещей, что порождают
На свете суету, но знает кто
Для человека в жизни лучше что?
И вещи человека побеждают.
Порабощают – не освобождают.
И это суету плодит, и то,
И вот, ты раб вещей своих, зато
Они твоей гордыне угождают.
В дни суетные жизни на земле
Кто знает, благо что для человека?
Жизнь наша коротка, словно миг века,
И вот, печаль на старческом челе.
Не счесть таких вещей, что суетою
Чреваты и душевной пустотою.

14
Бывает то, о чём все говорят:
«Смотри, вот это новое», –  хоть было
Оно уже в минувшем, да забыло
Об этом человечество. Лишь ряд
Событий повторяющихся зрят
Глаза мои. Наставшее отбыло
В прошедшее и снова не убыло
Под солнцем суеты, чьи повторят
Опять себя все вещи и повтор их
Во времени – закон мира сего,
Вихревращенье вечное которых
На круговых стезях здесь не ново,
Ибо старо как мир, но повторилось
Вновь то, что новизною притворилось.

15
«Всё суета и суета сует, –
Сказал Екклесиаст. – Что пользы людям
Трудиться на земле, коль все там будем,
Куда не проникает солнца свет?
Проходит род, иной приходит род,
Ну а земля вовеки пребывает,
Хотя на ней отныне проживает
Совсем другой, чем прежде был, народ.
Восходит солнце, чтоб зайти опять,
И к месту, где оно восходит, снова
Вернуться, ибо нет пути иного
У солнца, не катящегося вспять,
А суета пребудет суетою.
Как справиться с сердечной маятою?»

16
По силам делай то, живёшь пока,
Обучена чему твоя рука,
Ибо в могиле нет ни размышленья,
Ни знанья, ни заботы… Смерть близка
И от неё не будет избавленья.
Кто знает: после тела оставленья
Возносится ли дух наш в облака,
А дух животных в землю, место тленья?
Итак, иди, с весельем пей вино
И с радостью ешь хлеб твой, коль дано
Тебе благоволение от Бога,
А если нет, то пусть к тебе оно
Скорей придёт, хотя ведёт дорога
Ко гробу в жизни этой всё равно.

17
Трудящемуся польза от того,
Над чем он утруждается, какая?
И это тоже суета мирская,
Кроме неё нет в мире ничего.
Зачем она, спросить бы у кого?
Вопросом этим поглощён пока я,
Дни мчатся, как мгновения мелькая…
Похоже, нет ответа на него.
Итак, мирскую видел я заботу,
Какую человеческим сынам
Дал Бог, чтоб упражняться в ней всем нам
И каждому свою иметь работу,
Но польза человеку от трудов
Какая после прожитых годов?

18
Собрал себе я много серебра
И золота, и ценностей в избытке,
Так что напрасно делались попытки
Счесть, сколько было у меня добра.
На редкостных орудиях игра
Слух услаждала, яства и напитки
Ласкали нёбо… Только видом пытки
Теперь мне обернулась та пора.
Что бы мои ни пожелали очи,
Не возбранял я сердцу ничего,
Лишь бы опять порадовать его,
Пока хотеть совсем не стало мочи,
Тогда взглянул я на свои дела,
И вот, всё суета, а жизнь прошла.

19
Екклесиаст сказал: «Вещи в труде,
Но человек всего не перескажет.
Слова кругам подобны на воде,
Но ухо ль себе в слушанье откажет?»
Ещё сказал Екклесиаст: «Нигде
Нет новизны под солнцем. Кто докажет
Обратное, тот будет не в стыде,
Но пусть он оку новое покажет.
Что было, то и будет на земле,
И делаться, что делалось от века.
Как, род людской, ты умудрён во зле
И прост в добре! Природа человека
Испорчена и каждый новый род
Хуже чем прежний. Не наоборот».

20
Чего б глаза мои ни пожелали,
Себе я не отказывал ни в чём.
Царю цена любая нипочём,
И вещь, мне недоступная, была ли?
Только, увы, поленья отпылали
И в сердце жизнь не бьёт уже ключом,
Нет радости быть мудрым богачом…
Волхвы ли порчу на меня наслали?
И оглянулся я на весь мой труд,
Которым я под солнцем потрудился,
И вот, всё суета! Хоть насладился
Я жизнью, но богатые умрут
В великой скорби – жаль им расставаться
С богатством, только некуда деваться.

21
Когда сгорает жертва в пламенах,
Я с грустью размышляю об отсталых
Не ведающих Бога племенах –
Всевышнему не жаль их, как вод талых…
Сказал о человеческих сынах
Я в сердце своём, чтобы испытал их
Господь в быстролетящих временах…
На склоне лет чем от волов усталых
Отличны мы? Но участь у скотов
И у людей одна: как умирают
Животные, так смертию карают
Лета и человеков – гроб готов.
И всё же те из них, кто знает Бога,
Надеются на жизнь, молясь убого.

22
И сердце моё предал я тому,
Чтоб испытать всё мудростью под небом,
Вещей познаньем, как насущным хлебом,
Я насыщался, пищу дав уму.
Исследовал я жизнь и смерть саму,
Бог дал мне знанье по моим потребам,
Вписать велел я в книгу буквоскребам
Открывшееся сердцу моему.
Занятье это трудное Творец
Сынам дал человеческим, не праздно
Чтоб прозябал на грядке ты гораздно,
Несорванный зелёный огурец!
Влетев, в другое вылетела ухо
Земная мудрость – вот томленье духа!

23
У мудрости над глупостью какое,
Ты спросишь, преимущество? – Тьму свет
Так превосходит – дам тебе ответ,
Чтоб на сей счёт ты пребывал в покое.
Как мог бы я сказать нечто другое?
На истину изрёк бы я навет.
Не глупым будь, но умным – вот совет!
И мудрость обретать – дело благое.
Вот, глупый спотыкается во тьме,
А мудрого глаза не в голове ли?
Но будь ты даже при большом уме,
Конец для всех один, и неужели
Избегнешь смерти ты, а не умрёшь?
Иную участь разве изберёшь?

24
Исследовал я мудростью устройство
Вселенной и испытывал я свойства
Вещей, только и это суета,
Но о земном напрасно беспокойство.
Влекла меня к себе и красота –
В ней отразилась неба высота!
Но лишь острее ощутил изгойство
Людей из рая – и сомкнул уста.
Исследовал людские я поступки.
Вот суета! Нельзя без злу уступки
Жить на земле, в чём сознаюсь и я,
Царь Соломон, и не без глаз потупки.
Не без изъянов жизнь была моя
И не нашёл я смысла бытия.

25
Если меня постигнет участь та же,
Что и глупца, то сделался к чему
Я очень мудрым? Он уйдёт во тьму,
Где жизни больше нет, и я туда же.
Как о глупце никто не вспомнит даже,
Так и о мудром. И зачем ему
Обширный ум? Отдать его кому?
Задаром предлагаю, без продажи.
От золотой нет пользы головы
И мудрого не будут помнить вечно,
А память человечества увечна,
Как каменная статуя, увы.
О, если бы я заново родился
И в том, что заблуждаюсь, убедился!

26
Екклесиаст сказал: «На круговерть
Свою всё то, что стало, возвратится,
А человека ожидает смерть.
Покойника лицо вдруг опростится…
Качнётся под ногой однажды твердь,
И что раб Божий умер, возвестится,
А ты сказать не можешь – в горле сперть –
Ни слова, но пора с собой проститься.
Я в Иерусалиме был царём
И над Израилем – в городе Давида,
Но день наступит, все мы вдруг умрём.
Нет в трупе ни величия, ни вида…
Претит мне на покойника смотреть.
Как это всё же страшно – умереть!»

27
Что было, то и будет, что творилось,
То делается вновь и ничего
Нет нового под солнцем. Вещество
Закону повторенья покорилось –
С возвратом на круги свои смирилось
И человеческое существо:
В прах прах же обратится. Нет того,
Кто жил бы вечно, что б ни говорилось.
Нет памяти о прошлом и о том,
Что есть, в грядущем памяти не будет,
И это человечество забудет,
И то – что толку спорить о пустом?
Так! Память о былом хрупка и бренна.
Забудут и меня, вздохну смиренно.

28
Что хорошо – кто знает? – во все дни
Для человека суетные эти,
Которые проводит он на свете
В трудах, терпя страдания одни?
Но тени преходящей мы сродни,
Настанет время – и отходим в нети,
Кто вспомнит о нас? – Разве только дети.
А если не осталось и родни?
Узнать как человеку, будет что
После него под солнцем? Забывает
Его земля. Иначе не бывает.
Не вспомнит о тебе на ней никто,
Екклесиаст. С печалью подытожи:
Когда умрёшь, тебя забудут тоже.

29
Нет памяти о прошлом и о том,
Что будет, вспоминать, увы, не станет
Никто из тех, кто жить будет потом –
Меж нами пропасть и над ней моста нет.
На месте мы для них уже пустом,
Никто из нас, как есть он, не предстанет
Потомкам нашим, грешником притом,
И для людей быть как бы перестанет.
Но не для Бога. В памяти Его
Добро творивший вечно пребывает,
А множившего зло Бог забывает –
Вот что есть ад, вот жутко отчего
Должно быть в этой жизни человеку,
Ответил бы я будущему веку.

30
Нет памяти о прежнем, но забвенье.
След на песке и ветра дуновенье.
Ему подобна память о былом,
Чей ветер – время. Каждое мгновенье,
Как след, о добром память и о злом
Стирается: сперва краёв излом,
И слепка, наконец, исчезновенье,
Впечатанного под прямым углом
В зыбучий прах. Нет памяти о прошлом.
Помнит о слепке, пылью запорошлом,
Лишь небо, и в грядущих временах
Нет памяти уже о настоящем,
Из множества мгновений состоящем.
Кто помнит о забытых утром снах?

31
Да и о том, что станет, вспомнит кто?
И это позабудется, и то,
И в памяти у тех, кто после будет,
Надолго не удержится ничто.
И если кто-то спящего разбудит
И он, проснувшись, сон свой не забудет,
То много ли запомнит он? Зато
Недолго в его памяти пребудет
Обрывок сна – вот сколько помним мы.
Обрывок сна, выхваченный из тьмы,
Вот всё, что помним мы о жизни прежней.
Какие-то виденья да шумы.
Ночной сумбур житейской кутерьмы.
Но есть ли что забвения безбрежней?

32
Хоть реки текут в море, но оно
Всё не переполняется водою,
Что стало бы великою бедою,
Однако суша – не морское дно.
Реки происхождение земно:
Рождённая вершиною седою,
Что высится над горною грядою,
Она стремится к морю всё равно.
В места свои, откуда текут реки,
Чтоб течь опять, они вернутся вновь –
Бог отвернётся от того навеки,
В ком иссякает к ближнему любовь.
Быть с Господом – великая награда.
Но ты, о моё сердце, кому радо?

33
Что человек имеет от труда
И от заботы сердца? – Беспокойство
И днём и ночью. У вещей есть свойство
В негодность приходить из-за вреда,
Который причиняет им всегда
Безжалостное время. Неустройство
Влечёт оно, как нищета – изгойство,
Остался кто ни с чем – тому беда!
Нет власти человека и в том благе,
Чтоб есть и пить и душу услаждать
Плодами от трудов, а смерти ждать
Он обречён, как дерево без влаги,
Но всё во власти Бога одного –
Кто может наслаждаться без Него?

34
Познал я, что нет лучше ничего
Для человека, как повеселиться,
Творя добро в дни юности его,
Прежде чем в вечном доме поселиться.
Живи не для себя лишь одного,
Но расточи, коль есть чем поделиться,
Имение твоё ради того,
Чтоб бедный за тебя мог помолиться
Господу Богу. И ещё познал
Я то, что Бог вовеки пребывает
И праведника он не забывает,
А грешника из памяти изгнал.
Бог воззовёт прошедшее из плена
Для жизни – не забвения и тлена.

35
«Всё, что под солнцем делается, можно
Исследовать умом земным неложно,
Но только это – суета сует», –
Сказал Екклесиаст, вздохнув итожно, –
И никакого смысла в жизни нет,
Во тьме напрасно возжигают свет,
А перед смертью на душе тревожно
И всё печальней жизнь на склоне лет».
То, что людьми под солнцем и луною
Творится, суетой назвал земною
Царь Соломон, ещё Екклесиаст
Признал: «Я тоже отягчён виною.
Был в жизни сей и я на зло горазд.
Теперь вот, маюсь совестью больною»

36
Предпринял я великие дела:
Построил себе домы и садами
Их окружил, владел я и стадами,
Мне по трудам земля и воздала.
Не зря со мною мудрость пребыла –
Быв озабочен многими трудами,
Вознаградил себя я их плодами
И слава ко мне громкая пришла.
И оглянулся я на все труды,
Моими совершённые руками,
И вот, напрасно всё, но с облаками
Сравню я их, лишёнными воды.
Нет от них пользы. Под ногами сухо…
И это суета, томленье духа!

37
Живые, они знают, что умрут,
А мёртвые уж ничего не знают.
Именье твоё быстро приберут
И ниву твою скоро дожинают.
Что было под замком, то отопрут
И ногу о порог не препинают,
Но, не трудясь, другой вошёл в твой труд,
А о тебе уже не вспоминают.
Нет чести тебе более вовек.
Твоя любовь, и ненависть, и ревность
Исчезли, больше ты не человек.
У солнца есть бессветность и безгревность –
Оно уже померкло для тебя,
Прейди, не ненавидя, не любя…

38
Лучше ходить в дом плача и скорбеть
О том, кто умер, нежели в дом пира –
И веселиться. Беды сего мира
Учись и ты, душа моя, терпеть.
Доброе имя –  масти дорогой
И лучше дня рождения день смерти,
А ликованья возгласы умерьте,
Но сокрушайтесь – вот совет другой.
Скорбь лучше смеха и печаль лица
Смягчает сердце, жёсткое вначале.
На склоне лет умей в лица печали,
Екклесиаст, смиренно ждать конца.
Когда во гроб всё ближе новоселье,
Какое может быть ещё веселье?

39
Чего б глаза мои ни пожелали,
Ни в чём я не отказывал им, но
Пресытился весельем я давно
И радость моя полною была ли?
Вот, к старости желанья отпылали,
А счастья я не видел всё равно,
Искал, но не нашёл я – в чём оно?
Соблазны лишь мне очи застилали.
И оглянулся я на все дела,
Которые своими я руками
Соделал в этой жизни, что прошла,
И вот, я занимался пустяками.
Томлюсь я духом: жизнь моя пуста,
Нет смысла в ней… И это – суета!

40
Не властен человек в своём добре,
Чтоб есть и пить и, душу услаждая,
На брачном расточать себя одре,
И жёнам, и девицам угождая.
Что счастье не в адамовом ребре,
Но в Божией руке, постиг тогда я,
Когда была уже в осеребре
Брада моя, а удаль молодая
Сошла на нет. Но радость Бог даёт
И знание, и мудрость добрым сердцем,
И лучше нищим быть, но боговерцем,
Чем богачом, который устаёт
От своего богатства, как от брюха.
И это суета, томленье духа!

41
Что пользы человеку от трудов,
Которыми трудился он под солнцем?
Уже не рад и золотым червонцам
Богач на склоне прожитых годов.
Ты был, дворцов владелец и садов,
Известнейшим в Израиле многожёнцем,
Став в конце жизни идолопоклонцем,
И вот, дождался Божиих судов.
Все вещи постигаются в труде,
Но человек всего не перескажет…
За мерзость Бог отступника накажет.
Былое, царь, веселье твоё – где?
Кадят в Израиле статуям Астарты…
Для жён уже и немощен, и стар ты.

42
В дни юности твоей повеселись
И сердце твоё радость да вкушает,
Пока ты молод – старость разрешает!
Избытком чувств твоих с ней поделись.
Только путей неправых удались,
На злое дело да не поспешает
Нога твоя и да не совершает
Его рука – греха сам не приблизь!
Ходи   путями сердца твоего
И веденью очей твоих, но помни,
Что есть от Бога суд – страшись его!
А о душе своей не высоко мни,
Будто за зло Бог ей   не отомстит,
Но грех и преступление простит.

43
Видел рабов я, на конях сидящих,
И видел я князей, пешком ходящих,
Словно рабы. Увидел много я
Вещей под солнцем, суету плодящих.
Устала от неё душа моя.
Опять вздохну, печали не тая,
Жён много у меня сынородящих,
Да не нашёл я смысла бытия.
Из дум жестоких и с ума сводящих,
Из размышлений, разум не щадящих
–  Вина, что нет у жизни смысла, чья? –
Оно – из самых душебередящих.
Неисцелимо, сердце, скорбь твоя.
Тоска порою жалит как змея.

44
И я возненавидел весь мой труд,
Которым я под небом потрудился,
Кому б он после смерти пригодился?
Разве его плоды с собой берут,
Чтоб ублажать себя, когда умрут?
Другой трудом твоим распорядился,
Войдя в него, и жизнью насладился,
А память о тебе лета сотрут.
Я обратился к сердцу моему,
Чтобы скорей трудов своих отречься –
И для кого добро должно беречься?
По смерти всё достанется кому?
Но сердце было немо, так и глухо.
И это суета, томленье духа!

45
Казалось бы, живя в земном раю,
Избыточествовал я многократно,
Но отчего же ничему не рад, но
К утехам я презренья не таю?
И я возненавидел жизнь мою,
Ибо она мне сделалась отвратна,
Бессмысленна и днями пустотратна,
Что я теперь со скорбью признаю.
И ублажил я мёртвых и давно
Умерших больше, чем ещё живущих,
Счастливыми, однако, не слывущих,
Хотя они и живы, всё равно.
Но их блаженней тот, кто не рождался –
Он на путях кривых не заблуждался!

46
Во дни благополучия вкушай
Земные блага – вон их сколько много!
А в дни несчастья размышляй – от Бога
Добро и зло. Греха не совершай
И сам себя надежды не лишай,
Творца виня в беде твоей, но строго
Суди свои дела, молясь убого,
И ропотом Его не искушай.
Бог то и это сделал для того,
Чтоб человек сказать нечто худое
Не мог в сердце своём против Него,
Но имя прославлял Его святое.
Зло как добро Бог знает потому,
Что непокорен человек Ему.

47
Себя Бог в человеке повторил,
Но люди любоделаньем прельстились,
Так что познаньем зла обогатились
И норов род людской не усмирил.
Одно лишь я нашёл, что сотворил
Бог человека правым, но пустились
Все в помыслы, ну вот и развратились,
И Бог к страданьям нас приговорил.
И стал человек смертным на земле,
Зная добро и зло и различая,
Что хорошо, что плохо, но во зле,
Однако, преуспел, души не чая
В негодном деле. Кто творит добро
И брата не продаст за серебро?

48
Дни человека – скорби, а труды –
Забота с беспокойством. От беды
Кто ограждён? Хотя бы не пропали
Стараний долгожданные плоды.
В чужие руки как бы не попали,
От ветра бы на землю не упали…
Хоть бы достало деревам воды…
Надо сказать, чтоб вновь их окопали.
Кроме заботы сердца своего
Под солнцем что трудящийся имеет?
В поте лица работать он умеет,
А радость убегает от него.
Кто ищущему к счастью путь укажет
И в чём оно, кто человеку скажет?

49
Всему и всем свой срок. Добрый и злой
Равно умрут и не случится чуда,
Чтоб целой ты, скудельная посуда,
Осталась и при крепости былой.
Над тлеющей шипящая золой,
Крепка ты лишь до времени, покуда
Не трескаешься. Это-то и худо.
Уж черепки твои объяты мглой,
Где будут истлевать, доколе с прахом
Их не смешает время навсегда,
И смерти ожидаем мы со страхом.
Коль за добро воздастся, то когда?
Тех разобьют, а эти сами треснут…
Так неужели мёртвые воскреснут?

50
Что пользы человеку от трудов,
Которыми под солнцем он трудился,
Когда он стар, и кто освободился
От бремени им прожитых годов?
Зачем тебе обилие плодов,
Когда ты сыт? Вот если б насладился
Голодный пищей! В срок свой пригодился
Домов владельцу, пастбищ и садов
Отцовский посох… Солнце вновь восходит
И снова к месту, где оно заходит,
Спешит. Жизнь человека коротка
И быстро на земле она проходит.
Не радует именье старика.
Одну печаль в богатстве он находит.

51
Тогда сказал я сердцу: «Испытаю
Дай я тебя весельем, насладись
Сполна добром, пока я не истаю
Свечой, и счастья, сердце, не стыдись!» –
Только теперь зачем я причитаю?
В том, что ты ошибалось, убедись,
Душа моя, тебе бы в птичью стаю,
А в скважину сырую не глядись.
С презреньем я сказал о смехе: «Глупость!»
И о веселье: «Что оно творит?»,
Но прежде чем в колодезьную мглу пасть,
«Прощай!» надежда сердцу говорит…
Увы, себя кто в юности обманет,
Тот в старости взор скорбью затуманит.

52
Не может человек постичь всех дел,
Творящихся под солнцем. Есть предел
Познанью и довольствоваться малым –
Вот мудреца единственный удел.
Однако я не радуюсь, что стал им.
Печально Соломоном быть усталым,
Всё мнится мне, что суть я проглядел,
Пока умом искательно внимал им,
Делам земным, под солнцем и луной
Творящимся. Тоска моя со мной
И никуда не делась. В многом знанье
Печали много и тому виной
Природа человека, чьё изгнанье
Из рая за него было ценой.

53
Вот что ещё я доброго нашёл
С приятным: есть и пить, и наслаждаться
Во всех своих трудах, и не нуждаться
В насущном хлебе. Также я пришёл
К мысли о том, что не тугой кошёл
Есть Божий дар. В обратном убеждаться –
Зло то же, для плода что – повреждаться
Червивостью. С ума не я сошёл!
Труды все человека ради рта,
Душа же всё насытится не может.
Богатство ей пресытиться поможет –
Опасная в достатке есть черта,
Переступив которую теряет
Тот разум, кто его мошне вверяет.

54
Всё испытал я мудростью своею,
Сказав: «Я буду мудрым». Не близка,
Однако, ко мне мудрость, далека
И глубока – кто обладает ею?
Увы, не стала вся она моею,
А та, что стала, так невелика,
Что ты, царь Соломон, за простака
Сойдёшь, если похвалишься твоею
Неглупостью. Итак, я изыскал,
Что мудрость есть и разум и подвергнул
Исследованью глупость, но отвергнул,
А не, приняв с любовью, обласкал
Её как неразумный. Кто б хвалился,
Что от греха  с блудницей удалился?

55
Чти Господа в дни юности, пока
Беспечнее живёшь ты мотылька,
Доколе не пришли к тебе лишенья
И сладость вдруг не сделалась горька.
Но будут у тебя надежд крушенья
И никакого в горе утешенья,
Доколе не вкусишь, как нелегка
В нужде жизнь, Соломон, за прегрешенья,
Которые тогда ты совершил:
И этим усладиться поспешил,
И тем, хоть причиняет оно вред, но
Излишеств сам себя ты не лишил.
То, что для остальных людей запретно,
Себе ты в прошлой жизни разрешил.

56
«Иметь при страхе Божием немного –
Не лучше ли, –  сказал Екклесиаст, –
«Чем при большом сокровище тревога?
Приложишь к сердцу как смоковный пласт?»
Кто сам свои грехи осудит строго,
А этот случай далеко не част,
Тот привлечёт к себе вниманье Бога
И Бог их искупить возможность даст.
Пойдёт ко дну корабль с пробитым днищем,
Если внутри его тяжёлый груз…
Бог повелел Екклесиасту нищим
Прожить ещё раз жизнь, коль он не трус:
Кончается опять в кадушке брашно…
Без средств к существованию жить страшно.

57
«Что было, то и будет на земле,
Что делалось, то делается снова,
От жизни ждать чего-нибудь иного
Немудро…» –  Догорел огонь в золе.
Чело в ладонях, локти на столе,
Екклесиаст уснул. Нет ни съестного
Запаса, ни запаса дровяного…
Как бедняку согреться в зимней мгле?
Но несравнимо нищего страданье
С пресыщенного мукой. Тот поел
И жизни рад, а этот… Надоел
Богатому весь мир. Тоской снеданье.
Царь Соломон богаче был, чем Крез,
И вот, для нищей жизни он воскрес.

58
Всему свой срок, и время, и устав
Под солнцем и луной: время рождаться
И время умирать, время нуждаться
И время всё иметь, имущим став.
Есть время насаждать и вырывать,
Любить и ненавидеть. Время пиру
И время есть посту, войне и миру.
Время смеяться, время горевать.
Есть время вопля, но и тишины.
Как рассказали прежние века мне,
Ещё время разбрасывать есть камни
И время собирать их для стены.
Есть время обнимать и уклоняться
От рук простёртых, но в лице меняться.

59
«Глазами видеть лучше, чем бродить
Душою и сомненье бередить,
Что тоже суета, томленье духа,
Способное лишь муку породить.
К кому ушла моя немолодуха
С двумя детьми? Кто станет – вот стыдуха!
Оралом борозду ту бороздить?
Неужто допекла так голодуха?»
У Соломона было много жён.
Блистательным гаремом окружён,
Познал на ложе он все наслажденья,
С которыми зов плоти сопряжён.
Пресытился богач до изможденья…
И вот, жены изменой поражён!

60
И обратился я, чтобы узнать,
Исследовать и изыскать бесстрастно,
Что мудро, подвизаясь не напрасно,
Что глупо, о чём горько вспоминать.
И мудреца ведь могут доконать
О смерти мысли. Знаешь же прекрасно,
Что омрачат лишь и на этот раз, но
Кто их, мух чёрных, вон умеет гнать?
Но горше смерти женщина. Вот сеть!
Не сердце, а силки, уста – оковы,
Блажен, кому она не строит ковы –
В тенетах бедной мошке не висеть!
Из тысячи нашёл себе я друга,
Но есть ли безупречная супруга?

61
Свой дом устроит мудрая жена,
А глупая своими же руками
Разрушит его. Больше не нужна
Она следящему за облаками…
А на душе такая тишина…
Глядел бы и глядел на них веками…
Была любовь, но где теперь она?
В ночь выйдя, застучала каблучками.
Глупый сейчас же выкажет свой гнев
И разума лишает исступленье,
Благоразумный скроет оскорбленье –
С тобою я расстался, поумнев.
Не бросил я в больнице мать родную,
И ты ушла. Тебя я не ревную.

62
Друзей богатство много прибавляет,
Бедняк же оставляется в беде
Единственным своим, а дружба –  где?
Нет помощи, и это подавляет.
Надеждою души не окрыляет.
Забудь о дружбе, если ты в нужде.
Чураются тебя теперь везде.
Вот только друг ли друга оставляет?
Если ты нищ, никто тебе не рад.
Нигде не принят, ты теперь вне врат.
Но чудеса случаются на свете –
Бывает друг привязанней, чем брат.
Всё виделось недавно в чёрном свете,
Но ты пришёл – забрезжило в просвете!

63
Лучше вдвоём, нежели одному.
Если один упал, другой ему,
Руку подав, встать на ноги поможет,
Но если друга нет, взывать к кому?
И если некто тяжко занеможет,
Но некому помочь, он изнеможет.
Ещё раз говорю: увы тому,
На друга кто надеяться не может!
Когда вдвоём лежат, то им тепло,
А одному согреться как? Вошло
В самую душу стужи дуновенье
И теплоту всю ветром унесло.
Так холодно, как в смертное мгновенье.
Что бы теперь от пагубы спасло?

64
Об одиноком вспомнит кто изгое,
Если он сляжет, чтобы не вставать?
Лучше вдвоём и зиму зимовать,
И пережить на пару время злое.
Если вдруг станет преодолевать
Кто-либо одного, выстоят двое
Против врага и скрученную втрое
Уже не так легко и нить порвать.
Будь другу другом – правило простое,
А без него и дружбе не бывать,
Блаженнее не брать, но отдавать,
Бессильно против дружбы зло мирское.
Негоже другу друга предавать.
Худое это дело и срамное.

65
Благотворящий нищему даёт
Творцу взаймы. Пускай душа поёт,
Когда ты совершаешь подаянье,
А не на свою щедрость восстаёт.
Итак, твори всегда благодеянье
В душевной простоте, а воздаянье
Не здесь будет – Бог долг Свой признаёт!
Нажив, раздать успей всё состоянье.
Кто затыкает уши свои, чтоб
Не слышать вопля нищего, сам будет
Вопить, но состраданья не пробудит –
Помог так поступающему кто б?
Но трепещи, о, бедного грабитель,
Найдёт тебя души твоей губитель!

66
Творца хулит теснящий бедняка
И тот, кто грабит нищего, злословит
Создателя его. За то уловит
Большую рыбу крепкая рука.
Ибо Господня мышца высока,
Суров Его для возлюбивших зло вид,
И кто из вас Ему воспрекословит?
Разве осудит рыба рыбака?
Не обижай, стяжатель жадный, нищих,
Не отнимай наделов и жилищ их,
Ибо услышит скоро Господь Бог
На небе вопль голодных и беспищих.
В груди твоей, знать, шерстяной клубок,
Хозяин жизни – вилы тебе в бок!

67
Нуждающемуся не откажи
В благодеянье, если сделать это
Легко руке твоей, а не скажи:
«Приди потом»,  и, если ты сын света,
То ближнему сам помощь предложи.
Так поступать в писанье нет запрета,
Однако же не верь лукавой лжи,
Будто сказал, что есть он кто-то где-то,
Притом весьма прославленный, так что
Его ученье сделалось всеобщим:
Мол, не напрасно мы на нищих ропщем,
Если не Бог их наказал, то кто?
Лишь развращает бедных подаянье.
Напрасно, стало быть, благодеянье.

68
Место суда под солнцем видел я,
И вот, там беззаконие. Судья
Берёт подарки и превратно судит,
Раз ты бедняк, то правда не твоя.
Богач же как паскудил, так паскудит.
Кто нечестивца к честности принудит?
Вновь бедняку нет от него житья.
Что было, то и есть, что есть, то будет.
Судья ответит за неправый суд
И деньги негодяя не спасут
В торжественный миг смерти, но однажды
Его во гробе тоже понесут.
Бывает смерть, как утоленье жажды,
Но нечестивый умирает дважды.

69
Когда увидишь ты, как притесняют
Того, кто беден, нагло, без стыда,
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся, ибо применяют
Законы те, кто их и сочиняют,
Легко чтоб было повернуть туда
Закон лукавый, выгодно куда,
Им же вину невинному вменяют.
Законы лишь богатых охраняют,
А беднякам от них одна беда.
Не удивляйся – было так всегда,
Кто неимущ, того и обвиняют.
Законом суд и правду изгоняют.
Решает всё неправедная мзда.

70
Не поспешает над злым делом суд
И грешник воздаянья не страшится,
Неужто оно всё же совершится
И богача подарки не спасут,
Которые судье преподнесут,
Чем исход дела да не предрешится
И суд от мзды неправой отрешится
И честность его все превознесут?
Пусть грешник хоть сто раз сделает зло
И закоснеет в нём, только я знаю,
Что тот лишь, в ком добро превозмогло,
Возлюблен будет Богом. Вспоминаю
Я делателя злого неспроста –
Прейдёт и он. И это – суета!

71
Не соревнуй тому, кто поступает
Насильственно. Из всех путей его
Не избери себе ни одного –
Мудрец через запрет не преступает.
Себя накажет тот, кто отступает
От истины, ища лишь своего,
А не во благо общества всего
Своё именье ближним уступает.
Однако мерзок ищущий во зле
Своим дурным поступкам оправданье:
Устроено так, дескать, мироздание…
Он не укоренится на земле,
Но не спасутся и его потомки
Если не примут нищенской катомки.

72
Богатого именье – крепкий город
В его воображении – увы!
Равно как то, что процветёт его род,
А не зачахнет, словно цвет травы.
Изнежен отпрыск и розгой не порот.
Кто выбьет дурь из юной головы?
Закладывает каждый день за ворот
Виновник о себе худой молвы.
Богатство есть высокая ограда
По мнению владельца его, но
Утехам райским вновь душа не рада,
Которые наскучили давно.
Неисцелимо к жизни отвращенье.
Вернее яда нет, чем пресыщенье.

73
Вновь обратился и увидел я
Под солнцем угнетения, какие
Творятся на земле – труды людские
Ради убогой пищи да жилья,
Но нет от угнетающих житья
Трудящимся за блага хоть такие,
Несовершенства оглядев мирские,
Ещё сильней душа грустит моя.
Утешителя нет у них. Просила
У Господа душа послать Его…
И вот, не изменилось ничего.
В руке же угнетающего – сила.
Но верил я: Утешитель придёт –
Господь на землю к нам Его сведёт.

74
Если увидишь бедных притесненье
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся этому – всегда
Так было. Произвола объясненье –
В неверии людей и в их сомненье,
Что за деянья злые ждёт их мзда
Посмертная, коль скоро не беда
Прижизненная – крах, болезнь, гоненье…
Возможно ли на сей счёт поумненье?
Кладя руку на сердце, скажу: да.
Произойдёт оно только тогда,
Когда пройдёт свободой опьяненье:
Раз Бога нет, то можно всё! Есть мненье,
Что Бог на землю сходит иногда.

75
Они, не сделав зла, уснуть не могут,
Бессонница их мучает, когда
Они упасть кому-то не помогут
И мрачно на душе у них тогда.
Злом лечатся они, коль занемогут,
И радость доставляет им всегда
Чужая боль – своей не превозмогут,
Не причинят коль зла хоть иногда,
Другому, и тогда они хиреют
От недостатка радости, стареют
Не по летам и жизнь их в тягость им.
Сперва от тучных яств они жиреют,
Затем они, пресытившись, звереют.
Зло возлюбивший не усовестим.

76
«Одно только нашёл я: сотворил
Бог человека правым, но пустились
Во многие все помыслы, прельстились
Тем, что запрещено», –  проговорил
Екклесиаст. Молчаньем предварил,
Вздохнув, он речь свою: «Усовестились
Не все, зато грехи так участились,
Что Бог источник веры претворил
В сомнение и муку водворил
Бог в душах человеческих. Простились
С надеждой люди, горько им отмстились
Свободы их, но сердце ты сварил
И съел, без веры живший. Озверил
Себя род сей – как нравы опростились!»

77
Где полны облака, там дождь идёт
И ниве за терпенье воздаётся,
Не тщетно колос влаги с неба ждёт,
Которая от Бога подаётся.
На юг или на север упадёт,
Там дерево лежать и остаётся,
Куда оно упало, жизнь пройдёт,
А дольше простоять не удаётся.
Кто наблюдает ветер, тот не сей,
И кто на небо смотрит, жать не будет.
Не ведаем премудрости мы всей –
Чем больше знаний хитрый ум добудет,
Тем больше и печали на земле.
Как преуспеет человек во зле!
 
78
И вот ещё какую видел я
Печаль под солнцем: город осаждённый
Царём великим, но не побеждённый,
Бедняк спас мудрый, но его в друзья
Не пригласили гордые князья
И город, от врага освобождённый,
Не вспомнил о нём. Сильно измождённый,
Он умер от несносного житья.
Да, мудрость лучше силы, но когда же
Её начнут ценить? Гонима даже
Она порой. Какая простота!
Где нищим мудрецом пренебрегают
И бедному в нужде не помогают,
Там быть беде. И это – суета!

79
«Безгрешному воздастся на земле,
Тем паче законевшему во зле…» –
О, Соломон! Твоими бы устами
Да мёд пить. Знать, ты был навеселе,
Когда…  нет, не вещал – пестрил цветами!
Изрёк реченье, как всплеснул перстами,
Ещё без той печали на челе…
Ах, как ты молод был тогда летами.
«Не приключится праведнику зла…» –
Увы! Тому примеров несть числа,
Когда безвинно праведник страдает,
А богача опять мошна спасла.
Посмеиваясь, он лишь наблюдает,
Как гонят отпущения козла.

80
«Язык лукавый попадёт в беду
И не найдёт добра коварный сердцем…» –
Слов этих правоты удостоверцем
Не стану я, царь нищий, ко стыду.
Как еллинский Тантал в своём аду,
Я сделался голодным страстотерпцем –
Приправил бы пустую полбу перцем,
Да не на что тогда купить еду…
«До сытости ест праведник, а грешник
Терпеть будет лишения…» – Увы!
Уже обобран нищими орешник.
Сварить ли вновь кашицу из травы?
Нет больше тыкв… Какое огорченье!
За что же я терплю сие мученье?

81
Повсюду очи Бога и везде
Глаза Господни – доброго и злого
Он видит ими. Спрячешься от Слова,
Читающего мысли твои – где?
Надолго не оставит Бог в беде
Попавшего в неё не удалого
В злом деле стихотворца пожилого,
Погрязшего в безвыходной нужде.
Хочу покинуть землю насовсем.
Я тоже ими вытолкан из жизни.
Лишь избранным чтецам в моей отчизне
Я нужен,  но пришёл я не ко всем.
Молюсь, чтобы скорее отлетела
Душа от исстрадавшегося тела.

82
«Преследует зло грешника, зато
Добром воздастся праведнику вскоре…» –
Вновь, Соломон, ты на себя в укоре –
Бывает, что страдает ни за что
И праведник. Виновен в этом кто?
Недостаёт смиренья непокоре,
А праведных испытывает горе.
Бог Сатане оставил дело то.
«У праведника полон дом сокровищ,
В прибытке же у грешного – разлад…» –
На самом продувном из всех ветровищ
Изрёк ты перл. И стар теперь и млад
Его услышат. Изреченье ложно.
Не всё моё ученье непреложно.

83
Случается под солнцем иногда,
Что нечестивый кары избегает,
А праведника горе постигает,
За горем вслед стучится в дверь беда.
Творящий зло наказан не всегда,
А кто щедр на добро, изнемогает
В нужде, никто ему не помогает…
Испытывает, добр ли ты, нужда.
И похвалил я от души веселье –
А потому что лучше его что
Под солнцем на земле? Но ждёт зато
В одну всех домовину новоселье,
Но все закончим жизненный мы путь.
Воздастся всем за всё когда-нибудь.

84
И обратился я и увидал,
Что часто не проворным удаётся
Успешный бег, не мудрым достаётся
Хлеб, но глупец опять не прогадал.
Ещё что я под солнцем наблюдал:
Победа не тому, кто храбро бьётся,
А трусу малодушному даётся
И праведника суд не оправдал.
Но время есть и случай для всех их.
Как рыба в сети пагубные входит
И гибель неизбежную находит,
Так жертвой человек времён лихих
Становится, входя без опасенья
В ловушку, из которой нет спасенья.

85
В дни жизни моей суетные я
Всего в ней насмотрелся. Воля чья,
Что праведника гибель постигает,
А нечестивый жив и жив, друзья?
Мой разум одного не постигает:
Преклонных лет неужто достигает
За то что ближним не давал житься
Злой человек? Врасплох ум застигает
Безвременная праведника смерть.
Но почему земная носит твердь
Того, кто явно не был сыном света?
Постичь жизни и смерти круговерть
Мне не дано. Хоть я знаток завета,
Вопрос этот оставлю без ответа.

86
Всего я насмотрелся в дни мои:
Сын света гибнет в праведности честной,
А нечестивый и во дни сии
Живёт, будучи личностью известной.
Кто, Господи, постиг пути Твои?
Мы думали, что более уместной
Была бы смерть того, поступки чьи
Не сковывались нравственностью тесной,
Но он живёт до старости, зато
Добро творивший рано умирает.
Постичь пути Господни может кто?
Однако смерть и скверных прибирает.
Как знать, быть может тот, кто мало жил
Смерть раннюю в награду заслужил?

87
Есть и такая суета земная:
Вдруг постигает праведника зло,
А нечестивцу снова повезло
И он себе живёт, беды не зная.
Ты скажешь – и того участь иная,
И этого в час смертный ждёт. Пришло
Время суда и грешника нашло
Возмездие, награда же честная –
Того, кто сердцем чист, но пострадать
Назначил человеку Бог, чтоб видеть,
Кто будет своих ближних ненавидеть,
А кто любить, чтоб по делам воздать
Тем и другим, хоть и не в этой жизни.
Блажен, кто на Творца не в укоризне!

88
При смехе сердце иногда болит
И радости концом печаль бывает.
Плохое память быстро забывает,
А доброе до самой смерти длит.
Жив будет тот, кто муку утолит
Добром и тот, чью душу согревает
Надежда, а не со свету сживает
Тоска, что Бог его не исцелит.
Пусть нечестивый с сердцем развращённым
Насытится от всех путей своих,
Да и умрёт безумцем непрощённым,
Ты ж избери, уверовав, не их.
В Господнем страхе – твёрдая надежда,
А Бога не боится лишь невежда.
 
89
Кто сердцем развращён, тот от путей
Насытится своих, как от сластей,
А добрый сердцем – от своих: оставит
Зато в наследство имя для детей
Тот, кого зло враг делать не заставит,
Но добрый ближних в честности наставит,
А злой умрёт от низменных страстей,
Из смерти в жизнь его Бог не восставит.
Развратный сердцем от путей своих
Насытится как сам избравший их,
А чистый сердцем тоже избирает
Свои пути. Был выбор у двоих.
Кто, не избрав добро, со злом играет,
Того оно безжалостно карает.

90
И видел я под солнцем: хоронили
Без скорби нечестивых – подошли
К святому месту, так и отошли.
Слезы о мертвеце не проронили.
Бесславными делами не они ли
Прославились? Но плача дни прошли,
И памяти о мёртвых не нашли,
Хотя они в гробах ещё не сгнили.
И это – суета! Не скоро суд
Над грешными поступками вершится,
Поэтому их делать не страшится
Злой человек. Но верю я: спасут
Тех, кто благоговеет перед Богом,
Дела их на суде святом и строгом.

91
И видел также я, что всякий труд,
Всякий успех в делах к вражде приводит
И только зависть в людях производит.
И это суета! Но все умрут.
Напрасно богача в пример берут,
Ибо возносит также как низводит
Богатство и на сердце грусть наводит,
Не радует – завистники всё врут.
И ублажил я мёртвых больше чем
Живых и тех, которые почили,
Больше  того,  кто здравствует. Зачем
Они существование влачили?
Но всех блаженней тот, кто не рождён.
От суеты лишь он освобождён.

92
Участь одна и доброму, и злому,
Нечистому и чистому. Всему
И всем одно. Ты спросишь – почему?
И сено вол молотит, и солому!
Не будь склонён к душевному надлому,
Беря ту перемётную суму
Или садясь как праведник в тюрьму –
Что сетовать по счастию былому?
Вот это-то и худо во всём том,
Что делается на земле под солнцем,
Что участь всем одна. Быв многожёнцем,
Ты рассуждал всё больше о пустом,
Екклесиаст, теперь же видишь вещи
Как они есть, и сны у тебя вещи.

93
Падению предшествует гордыня
И гибели надменность предлежит.
Какая непреступная твердыня
Величием своим не дорожит!
В мозгах у них – безумная взбредыня:
«Во зле мира сего виновен жид!»
Воняешь ты как трупная смердыня.
Главу тебе меч Божий размозжит.
Безбожному конец приходит веку,
А что потом? Разгадка уж близка…
Предположенья сердца – человеку,
От Господа – ответы языка.
Лучше смиряться духом с мудрецами,
Чем разделять добычу с гордецами.

94
Безумный! Не хвались грядущим днём.
Гордец, откуда знать тебе, что в нём?
Быть может то, на что ты уповаешь,
Сегодня будет пожрано огнём.
День завтрашний ты смело называешь
Днём славы, а  о смерти забываешь?
Ливанский кедр! Теперь ты станешь пнём.
Величье своё зря ты воспеваешь.
С прискорбием тебя мы помянём,
О высоте былой твоей вздохнём,
Дожить до завтра ты не успеваешь…
Да будет! С пониманием кивнём.
А то ты слабых со свету сживаешь.
От тени твоей щедрой отдохнём.

95
Бездонны сердца  помыслы, как воды,
Но муж разумный вычерпает их.
Что к старости все беды и невзгоды?
Вот, перед Богом кроток я и тих.
Он истребляет целые народы
И вспоминает мало кто о них –
Сперва завоевателей походы,
А после серп сжинает их самих…
Дух человека есть светильник Божий,
Испытывает он глубины и
Все сердца тайники… Народ, не гожий
На добрые дела, а я – твои:
Здесь гордость у тебя, там – жажда мести,
А вот и зависть в потаенном месте…

96
В день этот стражи дома задрожат,
Согнуться мужи силы, перестанет
Молоться в жерновах зерно – не станет
Шумящих ими – хлеб не будет сжат.
Смутятся вдруг смотрящие в окно
И днём ворота станут запираться,
Умолкнут дщери пенья и чураться
Веселья будут, а не пить вино.
Ибо высоты станут всем страшны,
И расцветёт миндаль, отяжелеет
Кузнечик, каперс в сердце тишины
Рассыплется, во гробе прах истлеет,
И ужаснутся крика петуха,
Так песнь его во тьме будет лиха.

97
Отходит человек в свой вечный дом,
А плакальщиц толпа труп окружает
И до  святого места провожает,
Однако в горе верится с трудом…
Себе мы признаёмся со стыдом,
Что скорбью нас их плач не заражает,
Печаль лицо притворно выражает,
Да только кто осудит нас судом?
Цепочка ли серебряная вдруг,
Повязка золотая ли порвётся,
И выпадет кувшин с водой из рук,
И колесо колодца вниз сорвётся,
Только качнётся под ногою твердь –
Наступит и твоя однажды смерть.

98
Именье богатея – крепкий город,
Беда же бедных – скудость их: к плащу
Опять лоскут небеленый припорот…
«Однако же не с нищих Я взыщу», –
Сказал Господь, Которому за ворот
Дул ветер тоже… Многих возмущу,
Спросив: кто изъяснит, каков Его род?
«Богатых же – сказал Он – не прощу».
Торгаш надменный, выслушав укор от
Спасителя, поклялся: «Отомщу
Бродяге!» Человеку дан на что рот?
О множестве не спасшихся грущу.
За злые речи был бродяга порот,
Затем распят. Вот я Кого ищу.

99
Глаз видящий и слышащее ухо,
То и другое сотворил Господь.
Если исходит Дух Святой от Духа,
Неужто Сын – отрезанный ломоть?
Тот, кто отца и мать свою злословит,
Того светильник средь глубокой тьмы
Погаснет, но порой имеет зло вид
Добра, и очарованы им мы.
Мерзость пред Богом с разным весом гири
И не добро неверные весы.
Мёртвые мухи в благовонном мире
Воняют так, что морщатся носы.
Наследство, что захвачено вначале,
Причиной может стать большой печали…

100
«Восходит солнце и заходит солнце,
И поспешает к месту, где восходит…
И что Творец в безвольном сладкостонце,
Им созданном, по-прежнему находит?» –
Вздохнул Екклесиаст, смотря печально
На ставший алым запад небоската –
«Зачем Бог человеку изначально
Усладу эту дал?» –  Огни заката
Померкли. В небе высыпали звёзды.
Дол озарился ровным лунным светом…
«Ведь у животных этой нет загвозды!» –
А на Восток не хочешь за ответом,
Екклесиаст, однажды обратиться?
Должна с Востока правда возвеститься!

101
Идёт ли ветер к югу или снова
На север переходит и кружится,
Кружится на ходу своём – иного
Пути у ветра нет, как приложиться
К кругам своим, и нет того, что ново,
Хоть мнимой новизной заворожиться
Легко, но своего круга земного
Не вспомнит и оно, чтоб пережиться
Как то, что уже было… От дверного
Очнуться скрипа. Веки уж смежиться
Успели и обрывки сна чудного
Смешались с явью. С ветром подружиться…
Вдали от человечества чумного
Легко душе отшельника блажится!

102
Свет сладок и приятно для очей
Увидеть солнце после мрака ночи,
Но щурятся внезапно сами очи
От попаданья в них прямых лучей.
Смотреть на солнце в полной славе чей
Взор выдержит, кому достанет мочи
Взглянуть в час, когда тень всего короче,
На средоточье огненных мечей?
Но если на небесное светило,
Которое для управленья днём
Сотворено (хоть пятна и на нём
Есть и сиянье их не поглотило)
Мы смотрим не в упор, но глядя вбок,
То сколь же больше солнца славен Бог!

103
Так выслушай, сын мой, сущность всего:
Господа Бога бойся твоего,
Поскольку в этом всё для человека,
И заповеди соблюдай Его,
Сообразуясь не с хотеньем века,
Который преходящ, словно миг века,
А с мудростью писания сего –
Вмести его в бедовой голове-ка!
Всякое дело приведёт на суд
Господь, но из людей кто человечней?
Случается, что глиняный сосуд
Сосуда золотого долговечней –
Тот пролежал во тьме тысячу лет,
А этого простыл уже и след!

104
Свидетельствует опыт жизни мой,
Что заблуждаться человек умеет,
Но мудрость перед глупостью имеет
То превосходство, что и свет пред тьмой
И перед кривизною – путь прямой:
«Когда идущий может, но не смеет
Свернуть с него, то перед ним прямеет
И кривизна», –  сказал мудрец хромой.
У мудрого глаза есть в голове,
Тогда как неразумный ходит слепо
И, претыкаясь, падает нелепо,
Зачем ему даны зеницы две?
Одним мерилом мудрого не мерьте
С глупцом, но не избегнут оба смерти…

105
Любое слово Бога чисто – щит
Всем тем Он, на Него кто уповает,
А тот, кто Бога в сердце забывает,
Надеждой лучше пусть  себя не тщит.
Дела твои сочтёт и обобщит
Твой соглядатай. Он и не скрывает,
Что знает всё про всех, а накрывает
Кот мышку так, что та и не пищит.
А то ты раньше думал, безрассудный,
Что выдумка еврейская день судный.
Как нехотя мы правду признаём!
Тот, кто боится Бога, да спасётся,
А нечестивый вихрем унесётся.
Хочешь ли знать, что в имени твоём?

106
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Вдруг сокрушится. Не отступит от
Глупца беда, раз он не научаем.
Ночной горшок мы разве величаем
Царём всех прочих глиняных пустот
Лишь потому, что полон нечистот
Такой сосуд – души ли в нём не чаем?
Когда у власти праведник, народ,
Живя в достатке, быстро прирастает,
Когда же нечестивый угнетает
Простых людей, то всё наоборот.
Царь, любящий подарки, разоряет
Свою страну и скоро власть теряет.

107
Не развратись умом твоим, иначе
В собранье водворишься мертвецов,
И лучше ничего совсем не значи,
Чем будь одним из видных подлецов.
Злодей надменный, имя чьё – кощунник,
В пылу великой гордости творит
Негодные дела и лжи вещунник
Что ему скажут, то и говорит.
Обличьем нагл правитель нечестивый,
А праведник путь прямо держит свой –
Разоблачит тебя пророк нельстивый
И станешь ты хвостом – не головой!
Гони, народ, кощунника, чьим вздором
Ты разобщён! Покончи так с раздором.

108
Чем храбрый, лучше долготерпеливый
И сильного – владеющий собой.
Потерпит пораженье торопливый,
Который, не подумав, рвётся в бой.
Лучше иметь нрав кроткий, негневливый,
И лишь тому не страшен враг любой,
Кто любит мир, но сгинет царь крикливый,
Свои полки поведший на убой.
Давид был человек неприхотливый,
Вождь, закалённый боевой трубой,
Воинственный, однако не хвастливый,
Что враг, боясь его, бежит гурьбой.
Но я, царь Соломон, тем и счастливый,
Что побеждаю мирною борьбой!

109
Гроза царя – как бы рыканье льва,
И кто его особу раздражает,
Того гнев властелина поражает –
Слетает с плеч порой и голова.
Зато как поутру в росе трава –
Царя благоволение. Стяжает
Лишь тот его, кто душу ублажает
Сидящего на троне, мнит молва.
Но нищего царя почтит едва
Тот, кто свои восторги выражает –
Простых людей к себе царь приближает…
И чем только душа его жива?
Так исхудал! Хоть сказка не нова,
А быль она правдиво отражает.

110
 Правитель неразумный притесняет,
А бескорыстный продолжает дни.
Господь пути прямые охраняет,
А на кривых превратности одни.
Кто истине и правде изменяет,
Страшится дня грядущего. Не мни,
Что ты всегда удачлив, но роняет
Кувшин вдруг отчего рука? – Взгляни…
Упругую кто выю не склоняет,
Внезапно сокрушится тот. Они
Уверены, что Бог им не вменяет
Грехов их, ибо нет Его. Сомкни
Уста, безумец! Зло Бог применяет
Внезапно, но посмей теперь, вздремни!

111
Кто обижает бедных, чтоб умножить
Своё богатство, обнищает сам.
Лишь для себя среди людей грешно жить,
Но с чем ты к судным подойдёшь весам?
Благословляем будет милосердный,
Дающий часть от хлеба своего
Тому, кого Господь за труд усердный
Не наградил так щедро, как его.
Богач и бедный сретятся друг с другом,
Ибо обоих сотворил Господь.
Кто сытно ел – при животе упругом,
Кто скудно – тощ, как высохший ломоть.
Кого из двух Себе для загляденья
Бог сотворил, а кто – сын осужденья?

112
В наследство мудрость очень хороша,
Особенно для видящего солнце –
Не суй шеста в дом пчёл через оконце,
Дабы жива была твоя душа!
Твори добро, при этом не греша,
И разве счастье в золотом червонце?
Нет музыки, поверь, в их перезвонце,
Который есть услада торгаша.
Знаешь ли ты, в чём превосходство знанья
Над пагубным невежеством, сын мой? –
Не ослеплён снискавший мудрость тьмой,
Идёт по жизни он без препинанья.
И ты обогащаться погоди,
А если нет – смотри, не упади!

113
«Кто ростом и лихвою умножает
Своё именье, тот его отдаст
Тому, кто бедняков не обижает,
Любя народ», –  сказал Екклесиаст.
Здесь собственности частной угрожает
Не царь зверей ли? Случай-то не част,
Когда лев хищный волю выражает
Всех тех, кто не когтист и не клыкаст.
«Что частная их собственность священна
И неприкосновенна, в книге где
Написано? Неужто не отмщенна
Останется их ложь?» – живя в нужде,
Лев возмущённый вопрошает гневно.
И смело, Соломон, и злободневно!

114
Не властен человек над духом, чтобы
Удерживать его, и смерти день
Неведом ему, но избавил кто бы
Его в этой борьбе? – Земная тень.
Поможет умереть мне без стыдобы
За прожитую жизнь моя настень,
С которой мы одной чертой сподобы,
Коль посмотреть в зерцальную глядень.
Печаль своей души известна сердцу
И в её радость не войдёт чужой.
Легко в том, что Бог есть, удостоверцу
Жить со своею чёрной госпожой.
И я, и светоносная подруга –
Мы оба продолжение друг друга!
 
115
На всё это я сердце обратил,
Исследовав, что праведных деянья
В руке Господней, но и воздаянья
За зло безумцам Он не отвратил.
Свободу людям дав, Бог воспретил
То, что нельзя, и чувство убоянья
Греха в нас заложил, но обаянья
Запрета кто избег? Кто прекратил
Мечтать о согрешениях без страха,
Что Бог воздаст? Вот почему из праха
Мы созданы и возвратимся в прах,
Который на кругах своих кружится,
Кружится и опять на прах ложится.
Пылинки мы, носимые в ветрах.
 
116
Адам с женой не за морганье век
Отвергнуты Творцом, а за солженье.
Если с овцой наказан так овек,
То кольми паче блудник за блуженье!
Сколько бы лет ни прожил человек,
Пусть веселится он в их продолженье,
Но помнит и о тёмных днях – за век
Их много будет… Жизнь есть одолженье
Душе существованья. Веселись
В дни юности твоей, но помни только,
Что меньше всё и меньше жизни долька
С годами, и под старость умались,
Ни видно чтоб тебя, ни слышно было,
Покуда сердце биться не забыло.
 
117
Отверста Богу бездна преисподней
И Авадон прозрачен для Творца.
Сокрыты от премудрости Господней
Сынов ли человеческих сердца?
На всяком месте есть Господни очи
И ухо Бога слышит то, что ты
На ложе своём шепчешь среди ночи
Ему из непроглядной темноты.
Проси себе не сытого достатка,
Ни славы, ни погибели врага,
Но чтоб все годы жизни без остатка
Ты прожил как Всевышнего слуга.
Проси себе ни мало и ни много,
А лишь того, чтоб стать любимцем Бога.
 
118
Чти Господа, сын мой, и укрепишься,
Не бойся кроме Бога никого,
Но если ты бескровно оскопишься
Ради земного царствия Его,
И выспренним росеньем окропишься,
Любимцем станешь Бога Самого,
Ведь на любовь ты тоже не скупишься,
Творя добро для чада своего!
Ибо презревший радости земные
В отличие от тех, кто ради них
Живёт и в жизни ищет их одних,
Узнает наслаждения иные:
С избранником общаться будет Бог,
Как ныне я с тобой, мой голубок!

119
Позор надменных сердцем поражает,
Тому примеров здесь не перечесть,
Гордыня человека унижает,
А кроткий духом обретает честь.
Почёт и уважение стяжает
Сумевший шумной славе предпочесть
Безмолвие, что к небу приближает.
К блаженным ли молчальника причесть?
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Внезапно сокрушится. Мы же чаем
Прощения: плоть не без нечистот…
Затворник тихий в рубище убогом,
Екклесиаст возлюблен будет Богом.

120
О двух вещах прошу Тебя я, Боже,
Не откажи мне, прежде чем умру:
Ложь с суетою, что одно и то же,
Не попусти, но правду изберу.
Богатства не ищу я и негоже,
Пресытившись, сидеть мне на пиру,
Чтоб не сказал я: «Кто Господь?» Ничтоже
Сумняшеся вновь ниц себя простру,
Моля: не накажи и нищетою
Раба твоего, чтоб не стал я красть
И поминать с божбою ещё тою
Напрасно Твоё имя – злая страсть
Есть воровство, но чтоб я жил под небом,
Питай меня, прошу, насущным хлебом!

121
Живому псу, чем мёртвому-то льву
Право же лучше! Или ты, невежда,
Доселе не слыхал, что есть надежда
Тому, кто знает: «Я ещё живу!»
И в буре остаётся на плаву?
На зябком теле ветхая одежда
Лучше плаща без дыр на том, чья вежда
Уже недвижна – к трупу ль воззову?
Итак, иди, с весельем ешь твой хлеб
И пей твоё вино в радости сердца,
А червь земной, который глух и слеп,
Ещё пусть подождёт удостоверца
В том, что, однако, всем смертям назло
Ты жив покуда – снова повезло!

122
Екклесиаст старался приискать
Изящные для книги изреченья,
В которые хотелось бы вникать
Как в ценные для многих поученья
И мудрость из полезных извлекать
С приятностью, а не для огорченья
–  Людей на скуку плохо обрекать! –
Но сердцу и уму для развлеченья.
Кроме того, что мудр был Соломон,
Ещё учил народ он разуменью,
Екклесиастом прозван, стал им он
Благодаря не зря сказать уменью
Слова, что забыванью вопреки
Как гвозди стали вбитые крепки.

123
Есть золото и много жемчугов,
Но утварь драгоценная устами
Разумными зовётся со цветами,
Чьи лепестки, как горных вид снегов.
Ничто не сходит со своих кругов
И суета суетна суетами.
Увы, не всё, что говорится ртами
Есть цвет полей и красота лугов.
Это и то смешалось в человеке,
Порой, как скот, над тварью властелин…
Нарцисс Саронский, лилия долин!
Я вашу белизну воспел навеки.
На этом свете не напрасно жил
Тот, кто стихи бессмертные сложил.

124
И жизнь и смерть во власти языка,
Кто любит его, тот не постыдится,
Но от плодов словесных насладится
И радость его будет велика.
Тот обессмертит имя на века,
Кто в слове как бы заново родится,
От власти смерти он освободится
При жизни – тайна эта глубока…
Кто высек в языке себе обитель,
Тому не причинит вреда губитель.
Словесное есть инобытие.
Но чтоб твоё творение любили,
А не, прочтя единожды, забыли,
Прожить сумей не жизнь, а житие.

125
Источник жизни – праведных уста
И за добро Господь вознаграждает,
Уста же беззаконных заграждает
Насилием – надежда злых пуста.
Доступна притча всем, ибо проста,
Но жизнь в ней усомниться вынуждает:
Всесильно зло, оно здесь побеждает,
Увы, добра победа не часта.
Но если совесть у тебя чиста
И сердце разум твой не осуждает,
То значит Бог тебя освобождает
От вечной муки – есть соблазн креста!
В добра победе смерть на нём Христа
Меня, Екклесиаста, убеждает.

126
Нет мудрости, нет знания, нет света
И нет вопреки Господу совета.
Коня приготовляют к битве, но
Победа – от Хранителя завета.
Бывает, слово сказано давно,
Зато навеки произнесено.
От Бога тот сподобится ответа,
Чьё сердце злом не отягощено.
Бог не потерпит на себя навета,
Будто во зле виновен Он. Вновь это
Кощунник утверждает, мол, оно
Его есть свойство. Умной голове-то
Вместить премудрость Бога не дано!
Но знает тайну зла звезда рассвета.

127
Души моей как зло не развратило?
Тайна его влекла к себе, маня,
Вот только что вспять душу от огня,
Как бабочку ночную, отвратило?
Путь праведного – ясное светило,
До полного светлеющее дня.
Чтоб озарить дорогу для меня,
Мерцания одной звезды хватило.
Стезя же беззаконного есть тьма
И он не знает, обо что споткнётся.
А бабочка в огонь летит сама,
Попав в него, назад уж не вернётся…
Сияла мне рассветная звезда
Сначала как закатная тогда.

128
Следует страх Господень за смиреньем,
Богатство, слава, власть его плоды…
Так, Господи, но я с благодареньем
Им предпочту глоток живой воды,
Что просветляет душу озареньем.
Пошли мне за духовные труды
Миг счастья, называемый прозреньем –
Открой мне тайну утренней звезды!
Богатство, власть и славу целью жизни
Я не поставил и не их искал.
Не изменил я и своей отчизне,
Что лживо искуситель предрекал.
Так я молился Богу бессловесно…
Тайна Денницы мне теперь известна.

129
В бездонном небе звёздам нет числа
И ни одну из них Бог не забудет.
Но возмутитель ищет только зла –
Жестокий Ангел послан ему будет.
Отточен меч на старого козла.
Иль веру в Сатане Творец пробудит,
Которая бы Диавола спасла?
Да только где её чёрт раздобудет…
С явленьем нечестивого – позор,
Презренье же с бесславием приходит,
Но если веру всё-таки находит
Денница – перед ним потупим взор?
Кто Светоносца за глаза осудит,
Тот на суде путь сам не обессудит.

130
Бог наблюдает правые пути,
А левые испорчены. Идти
Ты должен прямо, чтоб не уклониться
Направо ни налево. Как найти
Путь истинный и в нём не усомниться?
В самом себе ты должен измениться,
То есть: преобразиться. Вот, прочти –
Меняет свою сущность сам Денница!
Глазами видел? – Вслух всем возвести.
Сам Сатана – в уме только вмести! –
Преобразится – озарись, темница! –
Опять в Ангела светлого, учти,
А не лишь примет вид его, как мнится
Тем, чтенье чьё пока ещё в чести.

131
«Склонятся перед добрым люди злые
И нечестивцы ниц падут пред ним», –
Предрёк Екклесиаст во дни былые.
Наивность Соломону – извиним?
Когда на древе все плоды гнилые,
Мы червя плодоядного браним,
Но если с молодыми пожилые
Развращены неверием одним,
Кто виноват? – Конечно, червь сомненья,
Которому есть имя – Сатана.
И я Екклесиаст, того же мненья –
Его, а не людей это вина.
Зато теперь от умников укора,
Что я лукав, не миновать мне скоро!

132
Господни очи есть на всяком месте,
И злых и добрых видит ими Бог,
Кто заслужил награды, а кто мести
За то, что сделал, знает Он, любок!
На разум твой, сын мой, не полагайся,
Надейся лишь на Бога сердцем всем,
На всех путях твоих остерегайся
Греха, который губит насовсем.
Стезю святых своих оберегает
И сохраняет правды путь Господь,
Ходящему не ложно предлагает
Насущный хлеб и соли Он щипоть,
А тот, кто ходит ложно перед Богом,
Печаль имеет при достатке многом.

133
Не отвергай от Бога наказанья,
Сын мой, и обличением Его
Не тяготись, ибо Господь того
Наказывает за его дерзанья,
Как чадо за шальные егозанья,
К кому благоволит Он и кого
Как сына нежно любит Своего,
Но избери иные подвизанья.
Твои на своеволье притязанья
Опасны для тебя же самого.
Бог чадо учит, только и всего,
А бьёт любя, но не для истязанья.
Для вящей тебе пользы оказанья
Наказан ты и блага твоего.

134
Сын мудрый наставлению отца
Внимает в простоте без огорченья,
А буйный не приемлет обличенья –
Не будь похож на глупого юнца.
Выслушивай с приятностью лица
Нетяжкие мои нравоученья
И принимай их без ожесточенья,
Но кротко и смиренно, как овца.
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, да с речи препинаньем –
Одно мученье от её проказ.
Разумных мудрость – правды нахожденье,
А глупость безрассудных – заблужденье.

135
Уж лучше слушать мудрых обличенья,
Чем песни глупых ради развлеченья.
Что терна треск в костре, то смех глупца.
Внимать ему нельзя без огорченья.
Досаден самый вид его лица,
Но кольми паче песни простеца!
Вот только нет от глупости леченья,
Кто помолчать заставил бы певца?
Однако это трудная задача!
«Спасибо, хватит…» –  Снова неудача.
В доме веселья громко песнь звучит,
Однако сердце мудрых – в доме плача.
Опять завыл. Толпа в ответ рычит.
Когда кумир народный замолчит?

136
Надежды исполненья добиваясь,
Всё сделай, не твоя чтобы вина
Была, если на крах обречена
Твоя мечта о счастье, разбиваясь.
Томит надежда, долго не сбываясь,
Зато когда исполнится, она,
Как древо жизни! Что виденье сна,
Проходит мука, быстро забываясь.
Для сильно истомившейся души
Надежды исполнение приятно –
Большое счастье сердцем необъятно!
Идя к нему навстречу, не греши.
Глупцу от зла несносно уклоненье,
Но разве его глупость – извиненье?

137
Сын мой, когда даёшь Богу обет,
Смотри, не наведи великих бед
Его неисполнением – накажет
Того Бог, в ком отсутствует хребет,
Но место тотчас глупому укажет,
Когда немудрость тот свою покажет –
Постящийся был позван на обед…
Вот также он и бесу не откажет.
Не позволяй устам твоим вводить
В грех плоть твою – зачем себе вредить?
Лучше тебе не обещать, чем словом
Ловцу души невольно угодить.
Подружится ли птица с птицеловом?
Ошибкой можно Бога рассердить.

138
Кто говорит не выслушав, тот глуп
И стыд ему, а тот, кто отвечает,
Дослушав до конца, не огорчает,
Но заслужил скорее похвалу б,
А не досаду, словно дыма клуб –
Не греет, но глазам лишь докучает,
И тот, кто провиденье омрачает,
Снискал, как скудоумный, прочь отлуп.
Не любит глупый знание, но только
Лишь бы скорее ум свой показать,
Который, впрочем, светел не настолько,
Чтобы два слова правильно связать.
Язык глупца – погибель для него же,
Сеть для души – уста немудрых тоже.

139
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, как если б был заказ
На пустословье с Бога поминаньем.
Уже невежду просят со стенаньем
Закончить поскорее долгий сказ
Однако он опять идёт в отказ,
Понятно, недовольный препинаньем.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Уже не замолчать – скорей уйти
Просят того, снискал кто осужденье.
Моя молитва будет коротка:
Избави, Боже, нас от простака!
 
140
Кто вспыльчив, тот везде сеет раздор,
А терпеливый распрю утишает
И споры полюбовно разрешает,
Горяч бывает молодой задор…
Нередко кровью платят за повздор
И человек убийство совершает.
Остановиться что руке мешает? –
Из уст глумливых исходящий вздор!
И начинаешь понимать под старость:
Тихое слово отвращает гнев,
А оскорбленье вызывает ярость,
Не мсти, от жажды крови опьянев,
Но кротко  схватке предпочти прощенье.
Не убивай! – У Господа отмщенье.

141
Очей гордыня и надменность сердца,
Что отличают нечестивых, грех.
Не добавляй даже во гневе перца
В речь пылкую, коль ты не пустобрех.
Но прогони кощунника и ссоре
Придёт конец, и прекратится брань,
А если нет, то сам уйди – в позоре
Не будешь, если не преступишь грань.
Господни очи охраняют знанье,
Но законопреступника слова
Он ниспровергнет. Скверного изгнанье
Одобрит и народная молва –
Все радуются, слух есть достоверный:
Устами уст своих уловлен скверный!

142
Для жара – уголь, для огня – дрова,
А человек сварливый – для разжженья
Ссор и раздоров. Сколько раздраженья!
Им злобная душа лишь и жива.
Тот, в чьих устах обидные слова,
Готовые для ближних униженья,
Видать, страдает от рукоблуженья –
Об этом разнеси-ка весть, молва!
Так! Немочью кто бледной занеможет,
–  Неведомо глупцу слово «нельзя!» –
Сдержать себя не хочет и не может.
Не говори, как рукоблуд, дерзя.
Очей гордыня и надменность сердца
Коварно обличают страстотерпца.

143
Конец лучше начала, терпеливый –
Несдержанного. Человек сварливый
На гнев поспешен, ты же укроти,
Сын мой, негодованье – дух гневливый
Гнездится в сердце глупых. Предпочти
Смиренье, а обидчику не мсти,
И мудрым прослывёшь – конец счастливый!
Глупца высокомерного прости –
И Бог его накажет. Молчаливый
Мудрец или простак ты говорливый?
От ссоры поспеши скорей уйти,
Тем доказав, что ты не бык бодливый,
Стоящий с грозным мыком на пути,
Ни тявкающий втуне пёс брехливый.

144
Сын мой, глупцу по глупости его
Не отвечай и не уподобляйся
В задорности ему – прочь удаляйся,
Отнюдь не отвечая ничего
На лай пса дворового – для чего
Тебе его дразнить? Не оскорбляйся,
А если нет, смотри, не изваляйся
В грязи, врага кусая своего.
Обогатись, сын мой, отца советом
И не пренебреги моим заветом:
Чтоб мудрецом не стал в глазах своих
Тот, кто тебя оклеветал наветом,
Глупцов не удостаивай ответом,
Отринь молчаньем измышленья их.

145
Отстать от ссоры – честь для мудреца,
Но слабость для задорного глупца.
Учись не отвечать на оскорбленья,
Однако не теряя и лица,
Сын мой. Лучше смолчи без озлобленья,
Но не ответь хулою на хуленья,
Сомкни уста для крепкого словца,
Исполнен к мудрым Бог благоволенья.
Если ты будешь кротким как овца,
То Сам Господь накажет наглеца,
Желай, сын мой, не мести утоленья,
А мира, и порадуешь отца,
Который хоть и скуп на наставленья,
Ан не обделит мудростью птенца!

146
С гневливым не дружи и не общайся
Со вспыльчивым, чтоб ты его путям
Не научился всем назло смертям,
И с мстительным расстаться не смущайся.
Будь хладнокровным и не превращайся
В виновника раздора, но страстям,
Чтоб не предаться им, словно сетям,
Молчанье предпочти – не возмущайся.
Не говори: я отплачу за зло.
Суд Богу предоставь, и будешь целым.
Иначе… Что тебя бы и спасло?
Но прослывёшь ты глупым, а не смелым.
Гнев губит и разумных иногда.
Не подменяй Господнего суда!

147
Орудие возмездья не возьми,
Не воспылай душою молодою,
Сын мой, но чувства разумом уйми
И будь научен мудростью седою:
Если твой враг голодный, накорми,
И жаждет – напои его водою.
Не воспротивься – мой совет прими,
И обернёшь врагу добро бедою –
Горящие уголья соберёшь
На голову ему, так поступая,
При этом будешь жив, а не умрёшь.
Ума лишает ненависть слепая.
Кто вырыл яму, сам в неё упал.
Напрасно глубоко он так копал.

148
Не радуйся падению врага
И сердце твоё да не веселится,
Когда преткнётся вдруг его нога,
Но должно и за недругов молиться:
«Брат мой! Да будет жизнь твоя долга,
Пусть до преклонных лет она продлится,
Словно моя душа мне дорога
Твоя – как на тебя могу я злиться?»
Не пожелай, от зла осатанев,
Падения врагу твоему, даже
Если на свете нет мерзавца гаже,
Иначе отвратит Господь Свой гнев
От нечестивца… Но без опасенья
Всем сердцем пожелай ему спасенья!

149
Не говори, сын мой: «Как он со мною,
Так я с ним поступлю», –  и: «Отомщу
Обидчику», – одною с ним виною
Виновен будешь! Но скажи: «Прощу
Врага моего, совестью больною
Чтоб не страдать – не я с него взыщу,
Но есть Господь, Он мерою иною
Нас, грешных мерит. Распрю прекращу».
Если ты купишь мир такой ценою,
–  Со знаньем дела мудрость возвещу! –
Двойною карой и десятерною
Накажешь так врага. Не извращу
Закона, коль обратной стороною
Его злу на погибель обращу.

150
Не отвечай по глупости глупцу
И тем ему же не уподобляйся,
Но от невежды сразу избавляйся,
Не прибегая к крепкому словцу.
Когда тебя ударит по лицу
Негодный человек, не оскорбляйся,
Обидою твоей не распаляйся –
Подставь другую щёку наглецу.
Ударит коль опять, не удивляйся,
Что Бог не дал прозрения слепцу,
Не видящему, что он бьёт овцу,
А ты не величайся – умаляйся,
Но только силе не сопротивляйся.
Бог за тебя ответит подлецу.

151
Не ссорься с человеком без причины,
Если тебе не сделал зла он, но
Двуличного лиши его личины,
Когда коварство разоблачено.
Исходит трупный дух от мертвечины,
Смердит зловонно серное бревно,
Не приближай, сын мой, своей кончины,
Не совершай, то что запрещено.
Не значат ничего все величины
В сравнении с несчётным всё равно
Числом звериным – счесть его почины
Предпринимались мудрыми давно,
Да всё напрасно. Знать, для дурачины,
Число людское, ты припасено!

152
Блудница – пропасть и жена чужая –
Колодезь тесный. Сядет, как злодей,
В засаде и ждёт жертву, умножая
Раздор, вражду и скорбь среди людей.
Вот песнь её: «Как яблоко, свежа я,
Вкуси от него, юный любодей,
Искусно в танце бёдра обнажая,
Пленяю взор я наготой грудей!»
Уста чужой жены мёд источают,
Елея мягче любодейцы речь,
Персты такие ласки расточают,
Что ей теперь попробуй восперечь…
Но ты, сын мой, держись стези Господней,
Смотри, не приближайся к преисподней!

153
Елея мягче речь чужой жены
И мёд слова коварной источают,
Зато потом, когда разоблачают
Любовников, мечи обнажены.
Как вол идёт покорно на убой,
А пёс – на цепь, и как олень – на выстрел,
Так не избегнет тот худой молвы стрел,
Кого ведёт блудница за собой.
Уста её суть пропасть. На кого
Прогневался Господь, тот в бездну эту
Низринется  и, устремясь не к свету,
Навечно канет, недосущество,
Вместо того, чтоб заново родиться
И жизнью в новом теле насладиться.

154
Не доставляет пользы для спасенья
Сокровище неправедное, но
Лишь душу травит ядом опасенья,
Что прожил ты напрасно жизнь, оно.
В миг смертного, страстного потрясенья
Поймёшь ты, почему запрещено
Быть богачом, но скорбь от нанесенья
Душе вреда томит тебя давно.
Кто говорит: «Нет мёртвых воскресенья!» –
Ошибся и жестоко – не дано
Псу то, что человеку, но опсенья
Не избежит невежда всё равно.
Екклесиаст же после обрусенья
Живёт на свете бедно, не грешно…

155
Непостижимы для меня три вещи
И четырёх не понимаю я:
Как по небу орёл и как зловеще
Свой по скале свершает путь змея.
Путь корабля по морю и мужчины
К девице для меня непостижим,
И путь жены, которую морщины
Рта выдают – их лотоса отжим
Отставил на лице её… Поела,
Обтёрла рот и говорит: «А что
Я сделала худого?» – Надоела!
И это в тебе мерзко мне, и то.
С блудницею жить долго невозможно,
А без неё вздыхаешь изнеможно…

156
От трёх земля трясётся и не может
От четырёх нас твердь уже носить:
Раб сделался царём… Кто нам поможет?
Грешно царю лет многих не просить…
Порока жрица вдруг выходит замуж.
Все шепчут жениху: «Ты что, ослеп?
Кто она видно по шальным глазам уж».
Глупец болтливый досыта ест хлеб…
А вот служанка занимает место
Своей ещё недавней госпожи –
Стерпеть Агарь могла ли Сарра вместо
Себя близ Авраама? – Не скажи.
Вот почему земля от нас трясётся
И ураганный вихрь по ней несётся!

157
Четыре малых, зато мудрых есть
Под солнцем: муравьи народ не сильный,
Зато за лето – всем всего не съесть! –
Запас еды собрали изобильный.
Ещё народец ходит по земле –
Горные мыши. Хоть зверьки пугливы,
А домы свои ставят на скале
И в них они уже не боязливы!
У саранчи царя нет, но она
Вся стройно выступает на сраженье:
Страна большая опустошена,
Нанесено такое пораженье!
Паук на льва с медведем не похож,
Зато в чертоги царские он вхож.

158
Походку трое стройную имеют
И выступают четверо легко:
Лев, царь зверей – пред ним они немеют,
Рыканье его слышно далеко,
Конь боевой – ноздрей его храпенье
Внушает ужас пешему врагу,
Под звон меча и под тетивы пенье,
Заслышав зов трубы, он ржёт: «Гу-гу!»
Козёл косматый, стада предводитель
И царь среди народа своего,
Которого он сам же и родитель –
Как горделиво шествие его!
А о четвёртом не упоминает
Пророк, хотя кто это – каждый знает.

159
Есть три ненасытимых и четыре,
Которые не скажут хватит: смерть,
Глотающая жизни… В этом мире
Бессмертен – кто? Уста разверзла твердь…
Бесплодная утроба, что «довольно!»
Не скажет, но вопит: «Давай-давай!»
Теперь-то твоя душенька довольна?
Нет, но ещё того же подавай.
Земля, не насытимая водою:
Впитала всю, теперь ещё полей,
Поленишься – такой отмстит бедою,
Что… Нет уж, влаги лучше не жалей.
Огонь прожорлив. Как костёр дровами,
Так, мысля, ум питается словами!

160
Екклесиаст ценил звуки земли,
Которые не чужды его духу,
Однажды Соломону поднесли
Причудливую раковину к уху –
Морской прибой послышался вдали,
Богатую давая пищу слуху…
В другой же раз послушать подвели
Запутавшуюся в тенетах муху.
Прах возвратится в прах, чем он и был,
А дух вернётся к Господу, Который
Его дал человеку. Не забыл
Диковины морской гул рокоторый
Екклесиаст – шумит и пустота…
Но мухи плач… И это – суета!

161
Нет человека праведного. Кто бы,
Творя добро, при этом не грешил?
Из состраданья Господь Бог решил
Взять грех ваш на Себя, сыны утробы!
Грешить можно со злобой и без злобы.
Любой запрет нарушить разрешил
Бог Сыну Своему, а совершил
Младенец лишь то дело без стыдобы.
Как же возненавидели Его
За то, что Он не взял на Себя кроме
Младенческого вклада Своего
В дело спасенья мира ничего!
Так вспомните, что в Божией хороме
Господь сказал вам в прогремевшем громе.

162
«У мудрых сердце с правой стороны,
У глупых – с левой», –  отождествлены
Сердце и «сердце» в этом изреченье,
Слова хоть и темны, зато верны.
Но употреблено в ином значенье
Второй раз «сердце» – с ним одно мученье,
Коль мысли твои не просветлены,
И не для скверных тайное ученье.
Но если твои помыслы честны
И нет в тебе скрываемой вины,
Которая есть умопомраченье,
То значит о тебе изречены
Слова о правом сердце, чьё влеченье
Ко благу славно, как реки теченье!

163
Что Бог скривил, не сделаешь прямым,
И чего нет, того не сосчитаешь.
Увы, ты как Иаков стать хромым,
Неправый сердцем, даже не мечтаешь.
Прямосказаньем как сказать нам им
О несказанном? – Плохо ж ты читаешь!
Не червем ли слепоглухонемым
Ты ползаешь, а не орлом летаешь?
Не понял прикровенной речи ты,
Ибо ценить словесной красоты
Не научился – наготой прелестной,
О, современник мой, ты ослеплён.
В истолкованье притчей не силён
Безвольный данник красоты телесной.

164
Распутный обличающих не любит
И к мудрым за советом не пойдёт.
Глубины есть, которые кто глубит,
В разверстую тот пропасть упадёт.
Распутник грех свой только усугубит,
Порвать с пороком воли не найдёт,
Который заблуждающихся губит,
Надеясь: зло до Бога не дойдёт!
Глупец пренебрегает наставленьем
Отца своего, ибо неумён,
Затем, чтоб убедиться с изумленьем:
«Прав старый!» – по прошествии времён.
Путь жизни мудреца – гор; Господней,
Но уклонись, сын мой, от преисподней!

165
Если сын мудрый – радость для отца,
Для матери сын глупый – огорченье.
Годится всем для красного словца
Простое Соломона изреченье!
С годами выдают черты лица
Того, кто жизнь потратил на ученье,
И пребывает на челе чтеца
Зримое оком к мудрости влеченье.
Но выдают морщины и глупца
И плата есть за умопомраченье –
Ставит печать на лбу немудреца
Любимое невежды развлеченье,
Легко чтоб было с мудростью борца
По ней узнать, скажу вам в заключенье.

166
Железо же железо изостряет,
А человек взгляд друга изощряет.
Подобно как в воде лицо к лицу,
Так сердце сердцу тайну доверяет.
Но долго не смотри в глаза лжецу.
Того только и надо подлецу!
Короткий взор, который укоряет,
Достаточен такому наглецу.
И змей лягушку взглядом покоряет,
Когда он ей в глаза его вперяет,
Не всякому, однако, удальцу
Глядят глаза в глаза, но не теряет
Лица, сын мой, и тот, кто душ ловцу
В свой дом, мудрец, дверей не отворяет.

167
Общающийся с мудрым будет мудр,
А тот, кто дружит с глупым, развратится.
Авессалом был очень пышнокудр,
Но грех ему за это не простится.
Мудрость разумных – знание пути,
А глупость безрассудных – заблужденье.
Можно совсем дороги не найти,
Если безумцу сделать угожденье.
Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их предохраняют,
Писчую трость держащие в перстах
Знают как грозно буквы обвиняют.
Кроткое сердце – жизнь ради детей,
А гордость – гниль и порча для костей.

168
От Бога направляются шаги,
Но человеку как узнать путь верный? –
Возненавидь любой поступок скверный,
Противься злу и никогда не лги.
А если нет, то шаг твоей ноги
Ты сам направил, грешник маловерный,
На ту стезю, где слышится рык зверный –
Всё ближе к жертве хищника круги…
Как! Разве ты не знал, что неугоден
Пред Господом твой выбор? Зло любя,
Ты богом возомнил, гордец, себя,
Путь искривив свой. Человек свободен.
Итак, стези Господни все прямы,
Но не всегда их избираем мы.

169
Грех правда с милосердьем очищает
И страх Господень отведёт от зла,
Бог кающихся грешников прощает –
Как многим жизнь их искренность спасла!
Покайся, сын мой, что тебя смущает?
Сердечная чтоб мука не росла,
В содеянном – ведь грех отягощает! –
Сознайся, пока жизнь не вся прошла.
Беда тому, кто пол свой превращает,
Молитва вновь ему не помогла,
Ибо Всевышний слух Свой отвращает
От тех, познал кто, какова есть мгла,
Которая сама себя сгущает…
Увы тому, в ком ложь превозмогла!

170
Кто от людей скрывает преступленья,
Потерпит в жизни крах, а кто в своих
Покается проступках и кто их
Не повторяет ради искупленья,
Того пора помиловать. Хваленья
Которого угодны из двоих
Господу Богу? Но из уст твоих
Исходит лишь хула, сын противленья.
Твоя молитва мерзость, если ты
Её произнесёшь, раб суеты –
Таким как ты язык дан для кусанья,
Ибо захочешь к Богу ты связать
Два слова, но найдёшь ли что сказать?
Зря отклонял ты ухо от писанья.

171
Что золотые яблоки в прозрачных
Серебряных сосудах, то слова,
По сердцу изречённые. Жива
Ими душа в век договоров брачных
Утех угрюмых, возлияний мрачных,
Порчи детей, родившихся едва,
Вопля меньшинств – подай им все права!
Показа их сращений накарачных.
Не скроется от Бога ничего,
Ибо всё видит око обличенья,
Всё слышит ухо ревности Его,
Но обрекают душу на мученья
Злоречие и ропот языка
Безбожника, погибель чья близка.
 
172
Вверх устремлён путь мудрого, к Господней
Обители ведёт его стезя,
И уклониться от неё нельзя,
Чтоб не сорваться в бездну преисподней.
Свободен человек – куда свободней?
Вплоть до того, что Вышнему дерзя
И на земле жизнь прекратить грозя,
Он травестиста с факелом в исподней
Хламиде сделал богом. Гладок путь
В погибель – в колеснице пышной мчится
Кто по наклонной? Чуда не случится –
Неотвратима катастрофы жуть.
На содомите – женская одежда.
Какая может быть у них надежда?

173
Открытое уж лучше обличенье,
Чем скрытая любовь, чтоб не сказать:
Запретное и страстное влеченье –
Палач так любит жертву истязать.
Язычник ты… Угрюмо удрученье.
Ну-ка себя попробуй обязать
Оставить это умопомраченье –
Сможешь ли ты вообще не осязать
Сию упругость, чьё предназначенье
Иное! Как глупца не наказать?
Есть, впрочем, путь – от мира отреченье.
Сумеешь ли себе ты отказать
И в мыслях в этом сладостном мученье?
Вот почему плоть надо обрезать…

174
Подарки портят сердце. Притесняя
Других, мудрый становится глупцом.
Начало дела славится концом.
Терпенье лучше гнева. В грех склоняя
Людей в Едеме, змей шептал: «Ни дня я
Без хитрости не прожил. Мудрецом
Слывя, я перестал быть простецом,
Плодов один лишь запах обоняя,
Тех, что Господь вам повелел… не есть.
А ведь у вас возможность эта есть!
Зачем же вам Творец её оставил?
Жизнь без свободы может надоесть…
Берите же, вкушайте, эту съесть.
Бог Сам запрет нарушить вас заставил».

175
Не позволяй себе слушать внушенья
Об уклоненье от прямых путей
И изречений разума. Сетей
Избегнешь, коль отвергнешь наушенья,
Вводящие наивных в согрешенья.
Расставлены умело для детей
Тенета многих пагубных страстей,
Запретный плод приятен для вкушенья.
Ты ж, сын мой, чувства подчини уму,
Ум – Богу, ибо близится Его день,
Но от греха спасает страх Господень,
Ведущий к жизни. Горе же тому,
Кто переступит через запрещенье.
Суров Господь и у Него отмщенье.

176
Тот, кто свои скрывает преступленья,
Успеха не добьётся, а кто сам
Сознается в них ради оставленья,
Не будет к судным подведён весам.
Бог кающихся грешников прощает,
Себя своим признанием – утешь.
Развратный целый город возмущает,
А мудрый утишает и мятеж.
Будь мудр, сын мой, и радуй моё сердце,
А я буду иметь, что отвечать
Злословящим меня. На боговерце
Бог ставит свою светлую печать.
Гордыня человека унижает,
А кроткий сын отца не обижает.

177
Кто ходит в непорочности, того
От многих бед Всевышний защищает,
А кто пути прямые превращает,
Губителя находит своего.
Зачем и жить тому, в ком всё мертво?
Закон порок не просто запрещает –
Карает смертью. Нет, не прекращает
Евангелие действие его!
Жестокий Ангел истребит сего
Свободолюба, что народ смущает
И общество бесстыдством возмущает,
Святого не имея ничего.
Жестокий Ангел скверных не прощает!
Вот ожидает мой народ кого.

178
Как ветра ты не ведаешь пути
И как в утробе матерней не знаешь
Плода твердеют кости, так войти
Не можешь ты в ум Бога – запинаешь
Ибо о грех твой мысль твою: «Впусти!» –
Кричишь, только напрасно ты стенаешь,
Тебе упокоенья не найти
За то, о чём ты тайно вспоминаешь.
Се, грешный человек, ты не в чести.
То, о чём ты мечтать не преминаешь,
Известно Богу, но твоё «Прости!»
Не слышит Он. Себя ты в ад вминаешь
Тем, что ты любишь. Поспеши уйти.
Что ноги зря вне врат переминаешь?

179
Без откровенья свыше зол народ,
Разнуздан и жесток – в бесчеловечных
Условиях содержит он увечных,
А также престарелых и сирот.
Всё в обществе таком наоборот:
Законов много в нём недолговечных,
Зато нет Бога заповедей вечных.
Глумится над пророком подлый сброд
За то, что не смолчал, усовестив их.
Всегда при умноженье нечестивых
Растёт и беззаконие. Пророк
Не стал перенимать – раб из строптивых! –
Распространённый среди них порок,
А к таковым закон предельно строг.

180
Господень путь – твердыня для того,
Кто непорочен, а для в грех вводящих
Он страх и ужас. Тайно не блудящих,
Которых всегда было меньшинство,
Безбожник ненавидит отчего?
Уверен он: нет блудно не ходящих,
Подвижников же, общество стыдящих,
Сгноил бы скверный всех до одного,
Чтоб не осталось больше никого
Из этих его догме зло вредящих
Своим примером праведников, бдящих
Перед писаньем Бога своего.
Злорадно извращенцев торжество –
Содома враг – среди во тьме сидящих.

181
Главное – мудрость. Всем своим именьем
Прежде всего её приобретай.
Того, кто это делает с уменьем,
Она возлюбит – много книг читай.
Как светоч, наделённый разуменьем,
Своё всё при себе носи, мечтай
Не о богатстве – вот на что с надменьем
Умей смотреть! – но мудрость почитай.
Когда наказан разума затменьем
Народ твой, оскорблений не считай,
Но лучше будь побит толпы каменьем,
А в край чужой, постой, не улетай.
Не тяготись в темнице безвременьем,
Работай, а не жалко причитай.

182
Как летом снег и дождь во время жатвы,
Так неприлична, люди, честь глупцу,
Но грязи приготовили ушат вы,
Однако, не ему, а мудрецу.
Кто я теперь? – Источник возмущённый
И повреждённый я теперь родник.
Прах с ног на город, мною не прощённый,
Где высмеян писатель вредных книг!
Как воробей вспорхнувший улетает,
Проклятье незаслуженное так
Не сбудется, но кто теперь считает,
Что зло облган был простой простак?
Те, кто оковы на чтеца надели,
Во мне Екклесиаста проглядели.

183
«Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их оберегают», –
Сказал Екклесиаст, держа в перстах
Трость писчую – вот притчи как слагают!
Ещё Екклесиаст изрёк: «В местах
Не столь уж отдалённых помогают
Писать и стены», –  строки на листах
В сонеты себя сами сопрягают.
Дом для умалишённых – не шалаш
И вопли их – не шум ручья, конечно,
Но получился ведь не ералаш,
А быль в стихах – неспешно, да успешно!
Себе на гибель в сумасшедший дом
Упрятал Соломона ты, Содом.