Восьмое чудо света. глава11

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идёт  за них на бой…
И. Гёте.


\Он шел домой
Вечернею порой,
По слякоти и гати,
Чуть живой.
А тут ещё снежок сырой,
Первый снег,
Махровою гурьбой…
Фонарь качался,
Жалобно свистел
За Блинною Горой
Как поздний
Полуночный часовой.
Утробно ныла глина…
Свет редких фонарей…,
Да ни хрена не видно…
Хоть в глаза огней.

Противно, мерзко
Стынут мокры ноги,
А он всё брёл,
Не чувствуя дороги.
Со рта бил пар,
Тужурка нараспашку.
Он шёл домой
С женой проститься,
С Машкой.

Задумчиво, и тяжело
Петро курил,
Цигарка отсырела,
Но… - дымил.
А дым в глаза,
С противным, мокрым снегом,
А он идёт тропой
И шепчет под гору,
Набегом:
«Убил!
Убил!!
Убил!!!...
За что же я…?
Но я её любил…!!
Любил Марину
Выше своих сил.
Через неё , паскудницу,
Семью свою забыл.
Но, дети-то,
Без матери б пропали,
И так уж без отца-то
Нахлебались»…

Так
Всю дорогу,
Бранился, корил,
С жизнью прощался,
К концу подводил.

Вот уж и дом,
Тёплый свет за окошком,
Слёзы по сердцу
Бежали дорожкой.
Здесь Маша его,
Двое ро;дных детей,
А он их покинул,
Ради плотских затей.

В окно тихо стукнул,
Колыхнулась там тень,
Детки проснулись,
Заскрипела дверь.
Жена развернулась,
Хотела затворить,
Но разглядев, вновь, Петра, -
Решила отступить.

Она поняла:
«Он пришёл попрощаться,
Чего ж тут делить,
И чего возмущаться.
Надо найти в  себе силы простить,
Жизнь всю сначала с ним вместе прожить.
Вновь полюбить,
Обогреть,
Накормить,
Детям отца до ворот возвратить…»
Она поняла это
Бабским чутьём.
Он был единственным,
Все мысли о нём.

Думала Маша,
Так поняла,
И крепко за шею
Петра обняла.
С силой всех рук,
Как могла обхватить.
Чтоб никто у ней мужа
Не мог отвратить.

Петро озарился,
Душою взлетел,
Но в миг опустился, -
Силы не те…
Тут детки поднялись:
«Папка пришёл!!!...»
Обняли батяньку,
Всем тельцем, душой.
Глазки блестят,
В голосах бьётся дрожь:
«Татка! Ты с нами?
Никуда не уйдёшь?»
Ну что он им скажет,
Глядя в эти глаза?!
Что тучи сгустились…,
Что грянет гроза…
Что любил человека,
Что нонче убил,
За таких вот малюток
Жизни лишил.

Ничего не сказал,
Только крепче прижал,
Да слёзы потери
В тихую глотал.
С трудом разорвал он
Объятья детей,
И быстро рванул
До исходных дверей.

Сунула Маша
С собой узелок:
Пару балья,
Да чернушки кусок.
Поцеловала в щеку,
Пригладив вихор,
Перекрестила в спину…
Нехитрый узор.

Вновь шел он стремниной,
По грязи, во мгле…
Сдаваться в Губком
В своём жалком лице.

Снег белым флагом,
На тело налипший,
А он всё идёт,
Сомнамбулой почивший.
От него ничего не осталось,
Как от съеденного крысами сапога,
Он теперь тень,
И причём – навсегда.

Какие-то крики…,
Любви голоса…,
Детства обрывки…
Вся полоса…
Крепкие руки
Отца-инвалида,
Поднимают Петра
Чтобы лучше всё видно:
Куда в горизонте
Плывут облака,
И где за рекой
Обитают снега,
Где спряталась кошка
По кличке Матрёшка,
И где за полночь
Простонала гармошка…
Мать кличет обоих
Из далека;:
«Восьмое Чудо Света –
Снидать пора!!!»

«Мать» – это слово
Он помнил всегда,
Через всю свою жизнь,
Через долги года.

Он так далёк от этих голосов,
Теряет память образ постепенно,
Но женщина,
Познавшая боль и отчаянье –
Бесценна.

Вот и Губком,
Вот родное ЧеКа,
Время уж заполночь,
Но изба – полна.
Шастают, смеются ,
Ружьями гремят,
Слегка матерятся,
Про что-то галдят.

Навстречу ему
Вышел Федька Седой:
«Здорова, Петюня!
Марина с тобой?,,,»
Петруха стряхнулся,
Наган положил,
Сплюнул на коврик,
И всем доложил
(голосом рваным,
Словно долго пил):
«А нету Марины!!!
Я ЕЁ УБИЛ…»