Город детства

 Дочери Ирине
               1
Как он мил, Уссурийский бульвар!
Я иду, и кивают мне ильмы,
Словно шепчут: «Взгляни-ка: иль мы
В этом мире не чудо, не дар?»

Чудо, чудо, родные мои,
Слышу я, как в дыму зелёном
Лип и сосен, берёз и клёнов
Ваших листьев клубят рои.

Знаю я, как в осеннюю хмурь
Они жмутся на мокрых ветках,
Как струится по ним лазурь,
Прямо в сердце нацелясь метко.

А бульвар… Он висит гамаком,
То качнётся зелёной сенью,
То пахнёт в лицо ветерком –
Нежным, ласковым дуновеньем.
Или высыплет птичий гам.
Что в нём – бусины ли, ручей ли?
Или – нате – к твоим ногам
Шумных улиц летят качели.

Я иду, и распахнута даль,
Вольный берег бетоном скован.
Милый, милый, тебя мне жаль,
Но ты набережной Невельского
Так приветлив! На гальку волна
Набегает и гаснет пеной,
И несёт он, Амур, вдохновенно
Пляску волн, и вольна, вольна
Его ширь!.. А волна с рыжиной,
Зёрна солнца в ней, и я вволю,
Словно бы посерёдке поля,
Дух ноздрями тяну ржаной.

Чайка тоненько прокричала
На лету, и янтарный свет
Льётся, плещется у причала…
Облокачиваюсь на парапет.
Вон отрогом Сихотэ-Алинь,
Словно целясь взлететь над миром,
Взмыл в небесную было синь,
Да никак и застыл Хехциром.

То лазурной катит волной,
То чуть брезжит в туманной дрёме,
То на утреннем окоёме
Льётся нежной голубизной.

Ну и место! Где есть такое?
В закоулках каких краёв?
Сплавом шёл тут Амур-рекою
Граф сиятельный Муравьёв.

Восхитился, кивнул – и скоро
Пилы звякнули, топоры...
И восстал он, чудесный город,
Из тигровой глухой дыры.

По горам взошёл над утёсом,
И теперь они тут втроём:
И Амур, и утёс, и колоссом
Граф сиятельный Муравьёв.

Я гляжу на Амур, он катит
Лесом груженные баржи.
Всё японцам... Тужи не тужи –
Они дорого не заплатят,
Но отборный чтоб был и с корой,
И кора чтоб была не побита…
И идёт он, кругляк дармовой,
Прямо с корня, а ты у корыта,
Как старуха та, всё сиди!..
Ах, Россиюшка, милая, что ж ты!
Погляди, как скудны твои кошты,
Или гордости нет в груди?

Иль совсем ты упала духом
И не в силах подняться с колен,
Или кто нашептал под ухом,
Что, мол, всё оно – прах и тлен?

Оглянись, у себя за спиною
Ты такие вершила дела!
Где никто не мог, ты, не ноя,
Ты, единственная, могла.

Что ж теперь?.. Я гляжу и в горле
Наворачивается комок,
Не себе, не себе укор ли?..
А волна у причала – «чмок»:
Прямо к берегу – ну и лихо! –
Подкатил теплоходик – ап!
Ткнулся носом – и мягко, тихо
Опустился на гальку трап.

Пассажиры гуськом: коляски,
Сумки, коробы, рюкзаки...
Не к закатам в озёрной ряске,
Не любители-рыбаки,
Все – на дачи… А помню, было:
На рыбалку так и несло –
Света, блеска во взглядах, пыла!..
Да… Какое сегодня число?

Неужели шестое июля?
Ну конечно, шестое, да.
В этот день я ступил сюда.
Годы, годы-то как мелькнули!..

Прикатил и влюбился в город,
В пламя синее неба над ним…
Сорок лет я тут, – боже, сорок! –
Словно дым они, словно дым.

Господи, да ведь я старик!
А когда-то взахлёб хватали
Эту жизнь, – даже слабый вскрик, –
Словно влагу, сухими ртами.

Книги, рукописей гора,
Встречи с авторами – текучка.
И сегодня так, и вчера,
И бывало, дойдёшь до ручки.

Ну а если бежали с женой
«На Егорова» в нашу драму,
В душах – словно сияли храмы:
Так пленял он своей игрой.

Или брали детей, палатку
И – куда-нибудь на Салмаки,
И так сердце сжималось сладко
У костра, у ночной реки!

А теперь Егорова нет...
Где артист Алексей Егоров?
За чертой... Сквозь завалы лет
Вижу я булычёвский норов.

Так купчину актёр лепил.
Разухабисто, но с надломом:
Сволочь-жизнь – белый свет не мил,
Полон дом – только нету дома,
Только холодом веет от стен...
Но ушёл, но ушёл Егоров –
И осунулся, опустел,
Пригорюнился словно город.

Или вон, за спиной, Задорнов –
В бронзе, памятником... Прищур
Век всё тот же... Ему просторно,
Хорошо, перед ним Амур.

Он сидит у раскрытой книги...
А когда-то в порыве души
Он в издательство к нам спешил,
Только с трапа сойдя, из Риги...

Сколько мы проводили их,
И прозаиков, и поэтов!
И приют их печальный тих,
Тихо-тихо ступили в Лету.

А Амур всё несёт и несёт
Осень волн, трепет неба, закаты,
А не то взбеленится, кудлатый, –
Берег рушит и скалы грызёт.

В его лунно-янтарной воде,
Мутноватой, но светлой в ладони,
Струи – словно в аллюре кони,
Не поддавшиеся узде.

Вот гляжу я и вижу что-то
Неземное, как блеск светил,
В его волнах, и нет, Федотов*, –
Так мне видится, – не схватил
Дух Амура, хотя, былинный,
Он ворочается на холсте...
Но за душу берут картины, –
Льются, льются поверх горстей
Синей дрожью рассветы, реки, –
Забайкалья его... И где,
На какой, размыкая веки,
Спотыкается борозде
Тонкошеий, с обвислым усом,
В виды видевшем пиджаке
Мастер? Где, загорясь, со вкусом
Кисть покручивает в руке?

Да всё там же, где будем все...
О Амур, с небесами свитый!
Облака и леса в твоей свите,
Льётся небо во всей красе.

Так кати этот трепет, кати
Ты в лиман и туда – к Сахалину,
Ну а мне, его блудному сыну,
Напоследок блесни в пути.

           2
Я встаю, открываю окно.
Веет утро прохладой ночи,
Я ноздрями тяну что есть мочи
Лета сладостное вино.

За окном тополя, тополя,
Мне в лицо улыбаясь, лепечут.
Так понятны их тихие речи:
Утро доброе мне сулят.

И я думаю: «Как хорошо!»
Солнца нет, но над крышами пышет.
Ах вы, милые добрые крыши,
Обнимаю вас всей душой.

И мой город, такой дорогой,
Так хочу я обнять, не тревожа:
И Амур, и Хехцир, и прохожих…
И не нужен мне город другой.
Ну, к чему это – рваться куда-то,
Ведь нигде так ключами не бьют,
Не горят, не трепещут закаты,
Как у нас над Амуром, тут;
Ведь нигде так не блещет небо,
Не сияет, не бьёт лучизной...
Эх, взлететь и парить в нём мне бы,
Пусть мороз, и метель, и зной.

В шуме дней, в тишине ночей ли,
Всё мне чудится, как летят
Улиц шёлковые качели
Над бульварами и манят.

На качелях и я взлетаю.
Ах! – и нет для восторга слов:
Вот парит она рядом, стая
Иннокентьевских куполов.

Вьётся ангельское сиянье,
Тает нежностью в нём душа,
На мгновение только глянь я –
Замираю весь, не дыша.

И на площади Комсомольской
Новостройка – идут дела:
Будет храм, и небесным войском
Заструятся на нём купола;
Чтоб никто не посмел их рушить,
Никакая мирская власть,
Чтоб взглянул – и сводило душу,
И не мог наглядеться всласть.

Ну а рядышком, чуть повыше,
Весь в кокошниках – чудо-дом,
Будто русские Марьи вышли
В хоровод и плывут ладком.

Да, хозяин его был в силе,
Был почётный он гражданин,
Помнят имя – Плюснин Василий,
Хоть и был Плюснин не один.

А теперь тут – библиотека.
Царь в неё свою лепту внёс.
Что угодно? Платон, Сенека,
Кальдерон, Фирдоуси, Бёрнс?..

Я входил в этот дом с волненьем,
Мил мне тихий читальный зал.
Замерев под плафонной сенью,
Благозвучие строк низал.

Слушай, юноша, если с детства
Сладость рифмы почуял ты,
То почаще пускайся в бегство
От бессмысленной суеты.

Приходи вот под эти своды,
Ум питай, ну а жизнь поддаст,
Да такого – не видел сроду:
Она – палка, а ты – матрас.

Но держись и хватай покрепче
Самого себя и пиши –
И задышит строка, зашепчет
Содроганием мук души.

…Взлёт качелей – и вот он, вот,
Облик милый концертного зала,
Он зовёт к себе и зовёт,
Сколько ни был я тут – всё мало.

Входишь – и приглушённый свет
Овевает, и словно дышит
Дух незримый иных планет
Под земной, под обычной крышей.

Я в святая святых вхожу,
И от стен, и от кресел веет
Дрожью космоса, и гляжу,
Как и в детстве, благоговея.

Но светло от знакомых лиц:
Музыканты уже на сцене,
И… – и миг для меня бесценен, –
Вот он, вот он, маэстро Тиц!

Вскинул руки – и замер зал,
И оркестр словно лучиком света
Прикоснулся к душе, и уж где-то
Дышит – чую – во мне слеза…

Да… Хабаровск… Он всё милей,
Он до трепета дорог сердцу,
Как туманная даль полей,
Заронённая в душу с детства.

И я радуюсь: вон пылят,
Так стеклянно пылят фонтаны,
И, дробясь в кисее туманной,
Струи искристые летят.

Тротуаров цветные лики
Милы мне, – всё мостят, мостят, –
А в проекте – собор великий,
Купола в синеву взлетят.

Не у лилий ли, не у лилий
Подглядел, кто такое смог,
Эту тонкую грацию линий
Для стальной развязки дорог?

А дома? Что ни дом – то образ,
И гагаринский парк оживёт:
Цирк – в лесах, он улыбкой доброй
Уже словно к себе зовёт.

Вот теперь бы – пора, пора! –
Нам и оперу... – «Что он мелет?
Только-только сползаем с мели,
Пальцем ткни – и везде дыра».

– О всесильные оппоненты,
Погодите... – «Да ты вглядись,
Как она обернулась, жизнь,
Сам в трясине её до колен ты.

Тут детей бы наладить в школу,
Дать учебник, одеть-обуть,
И учителя... как-нибудь...
Не терзал чтоб, не мучил голод...»

– Да постойте… – «Старушка вон
Телепает с клюкой на дачу,
Ковырнёт и на грядке плачет...
Не России ли это стон?»

– Да. Но песня ваша знакома,
От неё не видать ни зги.
Битый я. На бюро крайкома
Мне вправляли вот так мозги.

Над Россией, как над былинкой,
Проносились тайфуны бед,
Но жива, жива! А без Глинки,
Без Чайковского её нет.

Да и город у нас – столица,
И не деться тут никуда,
Тут без оперы не годится.
Ну же – оперу, господа!

…Вечереет. Искрят фонтаны,
Льются отблесками зари,
И на лица плывут туманно
Лунной нежностью фонари.

Я гляжу, как трепещут струи,
Как свивается в них закат,
Словно шёлковый перекат
Бликов радостных, и игру их
Вижу я и душой лучусь;
А не то ветерок игривый
Налетит, как незримый гусь,
И расплещет крылами гриву
Звонких струй, и они запылят
Над гранитом, дымясь туманом,
И потянет вдруг океаном,
И взволнованно дрогнет взгляд;
Словно я лебединым клином
Вдруг окликнут, и, в синеву
Забираясь, плыву, плыву
Белой птицей над Сахалином.

            3
           И всё чудесней, всё лазурней –
           Дышать прошедшим на земле.
           А. А. Блок
Чуть мерцает в листве неон,
И бульвар Уссурийский прохладой
Дышит, и навевает он
Мне виденья иного лада.

И я вижу метелью вьюжной
Отуманенный лунный диск
И в лучистой позёмке Южно, –
О, родной ты мой! – Сахалинск.

«Южный, Южный...» – шепчется нежно,
Словно льнёшь к дорогим устам, –
Как ты там, в завирухе снежной?
Слышишь, милый, ну как ты там?..

Да, я знаю, тебя я предал,
Оттого и душа – вперекось,
Будто ржавый сидит в ней гвоздь,
Что творил, я и сам не ведал.

Весь я в путах незримых уз.
Как та ветхая крыша мхами,
Я с макушкой оброс грехами
И под тяжестью их огруз.

Совесть громом во мне гремит,
Перед Богом – последняя рвань я…
Всё ж прими от меня, прими
Запоздалое покаянье.

Там, на улочках на твоих,
Был душой, как росинка, чист я,
Улыбаясь, глядел лучисто
Я на жизни блескучий миг.

Школа... Ёлка... Десятый класс...
Выпускной... И дорожка вальса…
Трепет тонких пугливых пальцев
На ладони… Он не угас.

Парк… Кривые берёзки… Пруд…
Мы вдвоём, и мне тесно и жарко,
Но как радостно сердцу тут!
Нет на свете такого парка.

Хрусталями летит речушка,
И искристо пылит у ног
Водопадом… О, где он, Пушкин?
Он бы пёрышком это мог…

А пойди по берегу к сопкам –
И зонты над тобой сомкнут
Лопухи, – пруд пруди их тут, –
Словно зонтичный полог соткан.

Страшновато, вода журчит,
Где – не видно, но без боязни
Наступай: нога не увязнет,
Речка выведет и в ночи.

И сливается парк с тайгой,
Никаких тут тебе заборов...
Есть ли где на Земле такой?
Нет такого, мой милый город!

А зимой-то, зимой, зимой –
Как пылают снега, как пышут!
А буран – так летит стеной,
А сугроб – так до самой крыши.

Вот тогда пробивай тоннель,
Во дворах копошатся люди,
Пыл – в охотку, и кто остудит?
Развесёлая канитель!

Не из снега ли ты возник,
Тихий город, такой завидный?
Вон на улице грузовик,
С тротуара его не видно.

Распахнулись такие снега!
А на сопках? На них и подавно.
Ну – на лыжи! Легка нога.
И лыжня уж пробита. Славно!

Парк воскресный ожил, ожил:
Ребятни! Тут и мамы и папы,
Словно белых медведей лапы,
Тянут ели. Но ты спеши:
Сопка ждёт, и лыжня блестит,
Ну – и щёки горят от бега,
И ты чуешь дыханье снега,
Как прохладу ключа в горсти,
И ты счастлив... О милый мой,
Только в прошлое загляну я –
И мальчишкой иду домой
На Амурскую, на родную.

Прочь портфель, и тихи, тихи
Мои сладостные минутки, –
И сидел бы, сидел и сутки, –
Замирая, кроплю стихи.

И какие уж там уроки!
Не до них: на уме одни, –
И фонтанами бьют они,
И так душу волнуют! – строки.

И я чувствую, – что со мной? –
Нет мне равных в подлунном мире,
Будто шар я держу земной,
Выжимаю его, как гирю...

Ах, как годы те далеки!
Но чем дальше, тем всё лазурней
Навеваются сквозь слезу мне
Те мальчишеские деньки.

Словно в утренней синей мгле,
Я иду по Амурской в школу,
И морозец такой весёлый
На оконном бежит стекле.

И с охотой спешу я в класс,
Весь улыбкой распахнут лицам.
Там она, и сейчас, сейчас
Я увижу её косицы.

А из школы домой – и теплынь,
Стёкла тают и бухнут дороги,
Только сопки в небесную стынь
Всё глядят, молчаливы, строги.

Город мой, весь овеян ты,
Весь окутан, – но поздно, поздно! –
Моей грустью... На «Горный воздух»
Уж, пожалуй, теперь круты
Те тропинки, ну а когда-то –
На «Валы», и всё выше мы
Забирались: – Айда, ребята,
Сиганём вон с той вышины!

И – до домика с финской крышей,
И бамбуковых палок упор
Не подводит, а там, чуть выше,
В синеве, – покрывала гор.

Мы глядим, затихая дружно,
Вниз, где улочки, так легки,
Всё бегут, и дома твои, Южный, –
Словно спичечные коробки.

– Ну, погнали! – И друг за другом, –
Не на горных, на беговых, –
Мчим к «Валам», и по лицам – вьюга
Так и хлещет; гляди, и на миг
Не расслабься, а там – к подножью, –
Только лыжи глухо шуршат, –
Ты летишь, и летит душа,
Вся сквозною исходит дрожью...

И я будто бы снова там,
Сахалинский вдыхаю воздух,
И по старым брожу местам,
И небес волооких роздымь
Взглядом пью и опять, опять
Жадно в душу вбираю горы...
Дай, как друга, тебя обнять,
Мой единственный в мире город.
Да, единственный вот такой,
В нём проулками бродит детство,
Словно глажу его рукой,
Никуда от него не деться.
            4
Снова в тех я, в пятидесятых,
С головой окунаюсь в них.
Снова в школу иду, в десятый,
И портфель мой распух от книг.

Репродуктор – и сердце радо –
Плещет песенное вино.
Душу так веселит оно:
Это он поёт, Виноградов.

И ему улыбаюсь я,
И душа соловьями свищет:
Ни эстрадного хрипунья,
Ни тебе на улице нищих.

А вот чистильщики штиблет –
Тут и там, и приветливы лица,
Воробьишка вон суетится,
«Чик-чирик, – говорит, – привет!»

И приветливо смотрит школа.
На второй взлетаю этаж,
Вот и Римма, и Люда Ширшкова… –
Неуёмный десятый наш.

И сильнее пружинят ноги,
И ты – гоголем, как на показ…
Ах вы, девочки-недотроги,
Я пронёс через годы вас.
Вижу милые ваши лица,
Даже чуть уловимый жест.
Всё – от фартуков до манжет,
До наглаженных лент в косицах,
До пробора на голове,
До платочка из-под манжеты –
Всё сияющим льётся светом,
Как бриллианты росы в траве.

Если надо, вы были строги,
В чёрном теле держали нас.
И за локоть-то вас потрогать…
Только тронь – не поднять и глаз.

Полыхнёт он протуберанцем –
Знали – ваш возмущённый взор.
Появиться в саду на танцах
Летним вечером? Да позор!

Знали мы, и кому охота
Перед вами, словно в пыли,
Растянуться? Ни словом там что-то… –
Плюнуть даже мы не могли.

Взгляд – и ты, как в худой лодчонке
По порогам и без весла…
С вами, с вами душа росла,
Так спасибо же вам, девчонки.

Разве б я в Третьяковке мог,
Весь чудесным виденьем скован,
Вас не зная бы, недорог,
В «Неизвестной» кисти Крамского
Разглядеть тот мерцающий блеск,
Что струится в тебя, чаруя,
Словно звёздные цедит струи
Сквозь ресниц шелестящих лес?

Мог бы тени, что чуть светлы,
Осеняют и нос, и брови,
И сиянье лучистой мглы
Уловить, к «Неизвестной» вровень
Не приблизив бы мысленно вас?
Нет, не мог, и духовность взора
Я прочёл – и всплеснулись хоры,
Хоры ангелов в ночи глаз.

Или блоковскую «Незнакомку»…
Как бы мог я её прочесть,
Не уверясь, что есть вы, есть
В этой жизни щемяще-ломкой?

Кто такая? Откуда? Зачем
В дымном облаке пьяной мрази?
Тайну синих её очей
Я без вас разгадал бы разве,
Дорогие мои девчонки?
Я вас знал, и расчуял я,
Что небесная дышит струя
В аромате души её тонком;
Да, с небес её взял поэт,
Прикоснуться к шелкам не смея,
В смрадный ввёл её полусвет,
Замирая, благоговея;
Оттого и цветут они
Так загадочно за вуалью,
Так бездонно, – взгляни, взгляни, –
Её очи, мерцая далью.
...Снова в школе сижу за партой
Через сорок щемящих лет.
Тихо в классе – ни штор, ни карты,
Ни доски и ни шкафа нет.

Шёл сюда, огибая вёдра
С краской, известью: там, внизу,
Белят, трут, – и в охотку, бодро, –
Осень – чувствуют – на носу.

За окном тополя лепечут
На своём языке лесном,
Мы садили их… да, в восьмом,
И я тихо радуюсь встрече.

Вижу словно: там, у окна,
Стол учителя и… наша Лина, –
Платье – в талию и стройна,
Грациозна, как балерина, –
Закрывает журнал: – Итак,
Маяковский. Продолжим тему... –
И я вспомнил, как вёл я немо
Диалог с нею, – ну простак! –
Говорил я, глядя прилежно
В раскрылённость ресниц её: «Ах!
Это облако, эта нежность...
Ну и как же она... в штанах?»

Улыбаюсь. В глазах ребята,
И девчонки, и Линин лик...
Как шумели мы тут когда-то!
А теперь вот сижу, старик.
Напоследок к тебе погреться
Я пришёл. Разошлись пути.
Ты прости меня, город детства,
Дымка розовая, прости...

8.07.01 - 27.11.01



*Федотов Алексей Матвеевич – художник, его именем названа
картинная галерея в Хабаровске.