Покаяния нет. Хруст и рыканье...

Храм под Воронежем



Иверской Матери Божьей
церковь стоит над прудом.
Кем я, проезжий, прохожий,
по бездорожью ведом?
Путники не доезжают,
не добредают сюда,
но голубень отражают
серые воды пруда.

Но над крутым косогором, -
по-над страной ширины, -
к полновоздушным просторам
маковки вознесены.
Словно бы в хвори-заботе
травы находит зверьё,
так я в поспешном пролёте
с трассы увидел её –

церковь вдали.. И «восьмёрку»
поворотил по буграм,
и отыскал на пригорке
белый, средь зелени, храм.
К тёплым суглинкам уклонов
лепится троица ив.
Тих, словно инок Платонов,
светится белый налив.

И над пустым котлованом –
ныне лишь хлопоты кур,
там, где за бурым бурьяном
рай багрянел - Чевенгур...
Сонно июльское лоно.
От буерака взойду
к церкви лебяжьей, исконно
моющей крылья в пруду.

И у сосновых дверей я
в Иверские образа
гляну – и встречу Андрея
скорбно-земные глаза.
Тихо. Лишь вечный ребёнок –
кроткого гения бронь…
Бродят, поодаль иконок,
рыжий, с репьями, телёнок,
серый, в антоновках, конь. 



Киев


Питер мечен костями, Москва - разливанною кровью,
а в Софийской свече оплывает расплавленный воск.
Даже если уснёшь, подлетает тоска к изголовью
и заточенным клювом голодным впивается в мозг.
Питер - в чаде болот, над Москвою - гульба да сивуха,
а по нищему граду когда-то великих князей
неспроста протащила клюку да котомку старуха
и прошамкала рваною пастью: "Чекайте вестей..."

Это был белостенный, судьбою возвышенный, город,
где над зеленью круч золотились шеломы ворот.
А сегодня змея лихоимства скользнула за ворот -
и никто в нём не чист, и по правде никто не живёт.
Если б мог я не знать, не любить... Не приклеиться кровью
к приснопевчим твоим временам, письменам, именам,
я б не видел в упор проглотившего совесть сословья,
и очей бы не ел мне базарный твой, шкурный, бедлам...

Снова сердце мне рвёт едкий запах библейской полыни,
известковые лики тобой не спасённых детей...
О, как зря Иоаннову слову не внемлешь доныне! -
Ибо в нём для тебя откровенье: "Чекайте вестей..."
Если можешь, очнись у черты небывалого мора. -
Снова Бог твой утоплен тобой в почерневшем Днепре.
Покаяния нет. Хруст и рыканье волчьего жора.
И хрипит вороньё на кресте о батыйском костре...