А завтра было Рождество

 I.

 После пожара лета пришла милосердная осень. Но Солнце по-прежнему гневалось: проливая свой животворный свет на лик Земли, оно яростно облизывало ее языками огня...

 «Не бывает добра без худа в этом театре теней», – думал он, собирая рюкзак в дорогу.

 «Ну зачем тебе эта Сибирь? Ведь ты – человек южный! – шептал ему голос на левом плече. – Спасаешься от пожара? Ищешь прохлады, а? Только разве спасешь этим душу?..»

 Сплюнув через левое плечо и осенив себя знамением, он вышел за дверь своей хижины, плотно запер ставни онемевших окон, бросил ключи в колодец и вышел на пыльный тракт.

 Ноябрь выдался жарким. Деревья не стеснялись наготы. Впрочем, половина из них еще не сбросила свои одежды – желтые, зеленые, багряные. Обычно в конце ноября на еще зеленую траву выпадал первый снег. Но снегом даже не пахло. Лето тихо пряталось в тускнеющей меди, не понимая, чья очередь править балом. Природа была в отчаянии: нарушен порядок вещей!

 И люди пугались друг друга и недобрых вестей: о том, что зима не придет, о том, что накрылась всемирная паутина, о том, что самолеты не летают, а поезда еще ходят, но постоянно выбиваются из графика. Духовники пугали всех началом вселенского конца...


 ...О самолете речь и не шла: у него едва хватило денег, чтобы купить билет на поезд в плацкарте. Билет на поезд в никуда...

 «Почему в никуда? – спросил его голос справа. – Интернет недоступен – единственное, что вас связывало. Мобильные сети работают нестабильно. Вероятно, их скоро и вовсе не станет. Что у вас есть, кроме общей молитвы в 13:00 по Гринвичу? Хотя, знаешь: это так много... Ты идешь к ней – и точка! Vaya con Dios! Я буду с тобой в дороге».

 Он был совсем один в этом большом шумном городе Z. Но он был свободен, потому что ему нечего было терять. Нет, не от пожара он бежал на северо-восток. Он шел туда, где было его сердце: он шел к Ней.

 Ее последнее письмо было исполнено отчаяния: «...А сегодня утром я снова слышала твой голос... Видимо, это – моя неизбежность: слышать тебя...»

 Вчера ночью она пришла в его сон и сказала: «Я буду ждать тебя. Всегда...»

 А до назначенного срока оставалось немногим больше полугода.

 Он был свободен, потому что знал, куда идти.


 II.

 Город N был усыпан девственным снегом. Новый год был напуган вьюгой, сугробами по пояс и останками праздничных фейерверков. «Будто пир во время чумы...» Северный ветер голодным волком облизывал щеки и выедал глаза.

 В пустых зеницах витрины продуктового магазина он увидел старика с седой бородой, которая сливалась с падающим снегом. «Какой-то бомж...» – подумал он и оглянулся.

 «Чего оглядываешься? – спросил с издевкой голос слева. – Здесь ты один. Никого больше нет. Ты и есть этот самый бомж!»

 На него смотрели знакомые глаза, в которых всегда жила грусть. В них еще теплилась жизнь – в отличие от тела, прикрытого ветхим пальто. Но его словно не было – тела. Он давно не чувствовал боли...

 ...Грузовик. В его кабине не было места. И водитель едва согласился взять его в кузов: «Ты с ума сошел, старичок? Мороз ведь, однако, за тридцать!»

 Привыкать ли ему? Когда служил в Маньчжурии, морозы были за сорок, и солдаты в утлых шинелях разъезжали по сопкам в кузовах ЗИЛ-ов и ГАЗ-ов. А еще в железных гробах ГМЗ*. Но тогда он был молодым. И дороги казались короче. Хотя первое обморожение он помнил очень хорошо: нос, щеки, уши, пальцы рук. Застучал движок ГАЗ-а в степи, потому что какой-то умник развел антифриз водой. Пришлось по рации вызывать подмогу. Но она пришла только утром...

 Тогда он не знал, что тридцать лет спустя отморозит себе ноги. Взгляд соскользнул вниз – к истоптанным ботинкам. Вспомнился эпизод из «Иронии Судьбы»: «А у вас ботиночки на тонкой подошве! Простудитесь – и заболеете!» «Или умрете!» – хихикнул голос слева.
 
 Улыбнулся невольно, вспоминая любимых героев. Улыбаться он еще не разучился. Хоть смеяться – давно. Но улыбаться в лицо Судьбе или этому новому северному ветру он не разучится никогда.

 А еще тогда, в восемнадцать, когда они десять суток добирались на перекладных к месту службы возле границы с Китаем, он не знал, что тридцать лет спустя ему выпадет пять недель мытарств по Западно-Сибирской железной дороге.

 И в ту пору, когда он был «духом», разве были для него проблемой три зарвавшихся «деда», аккуратно уложенные в шеренгу на бетонном полу умывальника, где они пожелали устроить ему «темную»?

 А пару недель назад стайке хилых подростков легко удалось устроить ему «гоп-стоп» в темном переулке рядом с одним из многочисленных вокзалов, на которых пришлось побывать. Им тоже, конечно, досталось. Но рюкзака лишился – вместе с деньгами и паспортом. В итоге отстал от поезда. Хорошо еще – не раздели. А главное – кости целы.

 ...Он не чувствовал боли, но в глазах еще теплилась жизнь – потому что он был у цели. А еще потому что всё время думал о ней: как она? здорова ли? жива? и ждет ли?..

 «И понесла тебя нелегкая зимою в зиму!» – зло прошипел голос слева.
 «Ты у цели, мой друг. Ты – у цели!» – поддержал его дух голос справа.

 Полустанки, станции, вокзалы: их было слишком много...


 * ГМЗ – гусеничный минный заградитель


 III-IV.

 Казалось, что силы иссякли. Всё вдруг стало серым и безликим. Лишь на мгновение умолк голос, который всё это время звучал в его сердце: она звала его неустанно.

 Безвольно опустившись на скамейку, заваленную снежной ватой, он прикрыл тяжелые веки, воспаленные из-за бессонницы. Пригрезилось жаркое лето, поле степных ромашек, тихий шепот ручья – и она: в белом платье, хрупкая, нежная, улыбалась, звала куда-то, тянула к нему свои руки... Он увидел ее такой, какой помнил в прозрачных снах, – такой, как в ту ночь, когда пришло решение отправиться в дорогу...

 Редкие прохожие удивленно поглядывали на незнакомца. Подбежала собака, обнюхала его и, недовольно фыркнув, побежала по своим делам.

 Близился вечер, и окна домов оживали огнями. Ее дом был в соседнем дворе – совсем рядом, в сотне шагов. Как пройти эту сотню шагов?..

 «Теряешь веру, а, братишка? – разбудил его голос слева. – Посмотри, на кого ты похож! Еще месяц назад был орлом. А сейчас? Да кому ты нужен такой?..» И, выдержав паузу, сплюнул: «Доходяга!»

 «Встань и иди! – приказал ему голос справа. – Она ждет. Понимаешь? Ждет!»

 Собрав остаток сил, он с трудом поднялся со скамьи, посмотрел на первую звезду и пошел к тому самому дому.

 *

 Дверной звонок бывает порой неразрешимой дилеммой. Рука поднялась и застыла...

 Дверь открыл молодой человек лет двадцати пяти:

 – Здравствуйте. Проходите, – сказал он без лишних слов и расспросов. Он сделал шаг назад, приглашая гостя войти.

 В доме витал аромат сандала и пряного риса с овощами.
 
 – Мать дома? – хрипло спросил незнакомец, вваливаясь в коридор.

 – Она скоро будет. Задержалась на работе. Проходите сюда, пожалуйста, – сказал хозяин, предлагая гостю тапочки.

 – Как она? Здорова ли? – спросил тот, не двигаясь с места и пристально вглядываясь парню в глаза.

 – Последний месяц как будто не в себе: всё ждет какой-то вести. Прибегает домой и спрашивает: «Есть новость? Ничего не слышно? Почему он молчит?..»

 Он только тихо слушал, не сводя с хозяина глаз.

 – А вечером накануне Нового года она стала с собой говорить. «Почему ты молчишь? Где ты?..» И так всю неделю. Потом я понял, что она говорит с ним...

 Дверь скрипнула – и влетела она: запыхавшаяся, розовощекая, с запотевшими линзами очков, и стала снимать свою шубу, не замечая гостя.

 – Привет, сынуль! Прости: хотела вернуться пораньше в сочельник, но пришлось еще две праздничных полосочки...

 Она запнулась на полуслове, когда увидела его... Сняла очки: в её глазах был испуг.

 Доли секунды показались вечностью...


 V.

 ...Она прижалась спиной к двери и закрыла руками лицо. Казалось, она перестала дышать. Только вздрагивали едва заметно ее по-девичьи хрупкие плечи...

 Сын вздохнул и ушел на кухню готовить праздничный ужин. А он всё стоял на месте не в силах сделать ни шагу.

 – Я пришел к тебе с первой звездой, – еле слышно сказал он.

 Она с трудом отвела ладони от мокрого лица:
 – Боже мой, неужели это ты?..

 Тихо подошла к нему, долго смотрела в глаза, затем положила голову на грудь и стояла так, чуть дыша. Где-то мурлыкал кот и мерно тикали часы, а рядом колотилось ее сердце. Но время словно остановилось – как и его сердце. Он поднял руку, чтобы обнять ее, но она стала судорожно расстегивать его пальто.

 – Что они с тобой сделали?! Ты ведь едва живой... И у тебя жуткая аритмия!

 *

 Ванна – горячая, с травами, с чашкой бодрящего чаю... Ее нежные руки с мягкой губкой на его плечах... Тело в синяках и ссадинах... И теплые капельки на густой седине...

 – Зачем они так? За что?..

 – Прости меня. Я пришел, чтобы сказать тебе ЭТО. Я завтра уйду – когда ты простишь...
 
 – За что? – повторила снова, будто не слышала его. – А если не прощу, останешься? – улыбнулась она сквозь слезы.

 – Ты простишь, я знаю. Я слишком хорошо знаю твое сердце...

 – Ничего ты еще не знаешь. Я тебя никогда не прощу...

 *

 Усадив его на диван, она опустилась на колени и стала смазывать обмороженные пальцы ног то ли мазью, то ли бальзамом. И снова – теплые капельки...

 Он прикоснулся к ее волосам – еле слышно, несмело, шепотом. Потом взял в ладони ее лицо и стал целовать слезы...

 – Ты больше не будешь плакать, правда? Сегодня сочельник, а завтра – Рождество. Мы будем просто... радоваться. Помнишь, я всегда желал тебе тихой радости – каждое Божье утро?..

 – Я помню всё. Каждое слово. Каждый жест. Каждое мгновение – с тобой и без тебя... Ты прав: мы будем радоваться. Сегодня так много причин...

 Лоб, глаза, губы... Его поцелуи были нежными, словно касанье крыльев мотылька. Она закрыла глаза – и слушала. Лишь слегка подрагивали влажные крылья бабочки...


 VI.

 Запоздалый праздничный ужин с огнем трех белых свечей: трезвый, вегетарианский – так, как они любили… Вечерний чай с лепестками жасмина, который напоминал о лете... Голос гитары и сиплый баритон дуэтом пели о зимней ночи, о поисках утраченной любви, о встрече, которая заставила себя ждать. «Несвоевременность – вечная драма, где есть он и она»...

 А потом, когда в окнах погасли огни, они остались вдвоем. Он неотрывно смотрел в ее глаза, привлеченный тихим танцем догорающих свечей, который в них отражался. «Танцуют, словно близнецовые пламена, которым выпало счастье соединиться – встретиться снова, чтобы быть вместе...»

 – О чем ты думаешь? О том же, что и я? – спросил он шепотом, боясь нарушить безмолвие, в котором было так много слов.

 – Свечи сгорят, но пламена останутся...

 Затем, помолчав немного, она тихо сказала:

 – Я знаю, что тебя беспокоит. Но ты всё не решаешься спросить.

 – Да, я хотел, чтобы ты сама сказала об этом.

 – Всё остаётся в силе, дорогой. Тебе не нужно волноваться.

 – В силе… – будто эхо, повторил он, нежно перебирая струны своими длинными пальцами.

 – Да, милый: всё будет так, как мы с тобой решили. Однажды…

 – Однажды… Как давно это было… Я думал, что ты передумала. Или передумаешь, когда мы наконец-то встретимся.

 – Впереди у нас  еще полгода: почти целая жизнь – вместе. А потом…

 – А потом? Что будет потом?..

 – А потом мы уйдем. Ты и я. Вдвоем. Рука в руке. Чтобы больше никто нас не смог разлучить.

 Ее голос журчал, как весенний ручей: тихий, прозрачный, нежный. И было так спокойно на душе от этих звуков. И от этих слов, которые не потеряли силу.

 – Рука в руке. Вместе… – он смотрел на камин, в котором огонь пожирал березу. Это было похоже на обряд жертвоприношения. Так время пожирает молодость, и боль, и память...

 – Что остаётся, если нас лишают всего – даже памяти?

 – Остаётся любовь. Потому что никто не вправе лишить нас любви.

 Не размыкая рук, она встала и пригласила его к окну. Они смотрели в ночь. Они видели звезды, которыми так щедро было украшено рождественское небо.

 – «Мы встретимся на правом плече Ориона» – как в повести о крыльях, помнишь?

 – Я помню, милая. Я помню всё. Слава Богу, осталась память. И осталась любовь…


 VII.

 Они смотрели на звезды и просто молчали. И так хорошо это было – просто молчать вместе! Молчать, но быть рядом, когда уже не нужно ни слов, ни стихов, ни писем: только дыхание друг друга, только биение родного сердца и тепло неразомкнутых рук...

 А за окном завывала вьюга – одинокая, как любовь в разлуке. И ветви клена умоляли небо о еще хотя бы одной весне...

 Они долго смотрели на догорающие угольки на синем холодном бархате. А утром проснулись в объятиях друг друга: он и она – вместе.
 
 – С Рождеством, любимый! – прошептала она, прижимаясь к нему всем телом.

 – С Рождеством, любимая, – еле слышно ответил он, прижимая ее к сердцу.

 ...А где-то мурлыкал кот. И мерно тикали часы. И бились рядом два сердца, у которых оставалось полгода.