Try to feel now what you felt then. V

Боже, мертвое не болит?
Упокоила мать-земля. У его вековечных плит разрослась за года трава. А в тени, где засох росток, заплетает узлы паук. И какой-то невидный гнет опечатал цветы вокруг. Немо птицы в ветвях сидят, очень тихо спадает день. Корень мшисто-седого пня источает не сон, а лень.
Померещится ветерок, что качает неслышно куст. Только ветер тут не живет, нестерпимо пугает грусть.
- Путник, милый, подай воды..
Испугал меня шепоток. Я застыл у самой плиты, и как будто на миг оглох. Показалось, что Тишина зацепила меня за шест, и на нем я вмерзал во льды, позабыв, что мой голос есть.
- Путник, милый...
Я обомлел, обернулся и весь обмяк. По руке пробежала тень, я уверил себя "сквозняк", но испугано присмотрясь, осознал, - чей-то тонкий стан, не нарочно задел меня, расправляя седую ткань. На пеньке восседала Ночь (мне так нужно ее назвать), дочь последнего тех времен, что я с жалостью вспоминал. Это был вековой народ, не обретший по смерти мир..
Я неловко разинул рот, но опомнясь заговорил.
- ...не обрушьте на нас свой гнев, мы не ведали что творим...
Она медленно поднялась, и я понял, что я пожил.
Поманив меня вслед рукой, вдруг пошла за деревья в тень, я услышал противный хруст - на глазах развалился пень. Из его вековых корней разлетелся белесый прах, воздух словно наполнил грудь, - закружилось.., и я упал...

...над лесами родился дождь, очень тихо достиг земли, постучался в надежный дом и шептал сквозь окно: "пусти". На коленях уснула дочь, я ее пеленой накрыл, и мне чудилось, будто страх зародился в тот миг в груди. Я прислушался - дождь и ночь, ничего не нарушит сон. На ковре заигрался Гров и забыл сторожить мой дом. Я подался чуть чуть вперед, и рука отыскала меч. Заколдованно стыл клинок, обещая и кровь и сечь. Дочь останется сиротой, ей и позже недолго ждать. Я бы грезил своей войной, если б знал, что война - мой враг.
Не сменили мы часовых, не успели мы подать знак. Было тысячу нежевых, это все, это полный крах. Гров корзинку в леса унес, чуть хромая и чуть скуля, и в ней тихо лежала дочь, будто спала сама земля.
Треснул меч у меня в руке, заклинаясь самим собой, от усилия жилы рвут, а я просто насквозь промок - дождь стучал по доспеху в грудь, очень тихо просил: "пусти", мне мерещился звездный путь, но я больше не мог идти.
А проснувшись она звала, и никак не могла понять... Очень сильно хотелось пить, и немного хотелось встать. Гров лежал на траве и выл, тот над ним возвышался пень, на котором она явилась, и так тихо смеркался день.... Больше помнить, увы не мог, только знал, что я весь иссяк.

Открывая к утру глаза, вытирая с ладоней прах... Я увидел в тени ее, и мне стало не по себе. Протянул впопыхах бутыль, словно думал, что быть беде.
Она грустно взяла воды, и вернула тотчас назад, непривычно тяжелый тюк как-то золотом стал блестать. Я запомнил ее глаза, сквозь ленивую тень ресниц.
Боже, мертвое не болит?... И, наверно, уже не спит.
Я прошу у людей любви, наше прошлое нас простит.
Никогда-никогда внутри не лелейте слепое зло. Много сотен веков назад от врагов полыхало все, я бы жаждал своей войны, - пил бы кровь, как с руки вино...

Только, мертвое не болит, очень больно бывать живым, когда кто-то ушел вчера, и не явится в ночь другим.
Я прошу у людей любви, не от слабости я прошу... Можешь думать, что мера сил - это сталь... Стал сильней?
И что?