Ожерелье царя. Роман лирический

Часть первая

И смерть, и грех


Так оно будет в моё царствование…
Н. М. Карамзин «История государства Российского»

1.

Углич 1591 год



- Гори, российская корона! – Крикнул Димитрий. – Поджигай, Василиса! – И поднёс свечу к бумаге, где угольком был нарисован круглый царский  венец, украшенный хризопрасом.
- Остись, батюшка! Сынок наш! Тебе ж тока семь годов от роду, а ты тако вытворяшь! Рази можна? – Василиса Волохова, мамка царевича выхватила из рук мальца клочок обгоревшей бумаги и стала стаптывать, сбивая пламя, обуглины.
- Можна-а…
Передразнил Василису Димитрий и побежал к мамке, жалобиться на няньку, которая не дала доиграть в пожар, не дала сжечь измалёванную угликом бумаженцию.
- Сама-то кака! Хитрюга, с Осипом всё время шепчется за дверями! За дубовыми засовами. Разве я не слышу! – Димитрий ткнулся мамке в подол платья, расшитого серебром.
- Мама! Я гулять хочу на речке! На льду, на санках-закруташках! Айда, мама!
- Ай, не ел ещё, а уж гулянья-завелеканья кличешь? – Стареющая мать погладила сына по голове. – Иоанович мой! Престольный наследничек! Золотокудрый мой! Дитятко! Айда откушай, опосля на улку требуй!
- А ты приказала слугам фигуры слепить из снегу? – Лицо  Димитрия стало серьёзным.
- Да уж приказала, исполнила твоё желание. Айда. Глянь в оконце-то, сынок!
Малец подбежал к окну. Увидел сиротливо притулившиеся снежные фигурки и отчего-то нахмурился:
- Ужо я вам! Бесоватины-ы!

Отзавтракав, малец в сопровождении мамы, няни и слуг вышел к реке.
Углич за красны щёки кусал мороз, теребил за уши-зубцы Кремль, за малиновы губы хватал колокола на площади.
Холодно! Морозно! Пряниками пахнет, малосольным огурцом, салом чесночным. Это от рынка такой дух.
Димитрий выбежал на лёд. Няни кинулись за ним, слуги и мамка тоже.
- Не торопись! Царевич! – Крикнули.
А на льду хорошо, кругом тропы расчищены: то дворники постарались, с мётлами всё утро шастали, драли, полировали, соль посыпали для царёвых ножек.
- Дай мне, мама сабельку, ту новую, что вчера подарили! Дай скорея! – Попросил Димитрий мамку.
- Так она у Осипа, – сказала Василиса, – сейчас доставит.
- Эй. Осип! Где сабелька царёва?
- Здеся! На-кось, поиграйся…
Осип, сын Василисы протянул Димитрию игрушечную саблю.
Димитрий недовольно сжал губы. Схватил игрушку и давай рубить головы фигуркам, приговаривая: «Это тебе Годунов! Так оно будет в моё царствование!»
Малец изрубил все остальные фигурки из снега, бросил сабельку на лёд и отправился в покои. Василиса, Осип, мамка и слуги отправились за ним. Нарядная свита шла, перешагивая через сугробы, знаменовавшие рубленые головы…
А когда растаяли эти головы и утекли в реку, то в один из майских дней в шестом часу дня, свершилось страшное действо. Не снеговая, а реальная голова Годунова удумала тяжкую провинность, грешную,  кровавую, ажно горечь в горло ударят!
Малец Димитрий, окружённый врагами со всех сторон, силком оторванный от матери, обманом завлечённый во двор на гулянье Василисой Волоховой, был схвачен Осипом.
- Государь! – сказал Осип. – У тебя новое ожерелье…
- Нет, старое! – Ответил Димитрий, вырываясь из рук Волохова.
Тут подоспели убийцы – Данило Битяговский и Никита Качалов и зарезали мальца ножами. Дико крича от ужаса царица выскочила на крыльцо…

Через минуту весь Углич под колокол Соборной церкви потёк народом по улицам города, повыбежал к царским воротам и, узнав о смерти царевича, кинулся мстить убийцам.
Данилу и Никиту настигли сразу – так настигает лишь народный гнев. Так расправляется толпа. Надрывною, стремительно, разрывая, как собак, тела убийц. Осипа убили прямо у гроба Димитрия в церкви Спаса, А юродивую девку схватили, стоптали насмерть, раздавили, выбили  глаза, пузо выскребли до кости, грудь измохнатили и кинули в реку.
- Знай месть нашу грешную! Святую нашу злость! Кровавую нашу ласку!
И плакала несчастная мать, глядя на вытянутое тельце сына, на нож, вонзённый в горло, на глубокую рану в горле мальца, на окровавленную рубашку, тесно прилипшую к ране.

Расследование длилось недолго.
Заключение о смерти мальца было более чем нелепо. Якобы Димитрий, играя ножом, во время припадка падучей зарезал себя сам.
Сам пронзил своё горло острым концом, наткнувшись на нож, ибо любил играть сабельками и ножнами, протыкая мнимые фигуры и тыкнул в себя «из нечаянности».
Да будет воля Господня! Да исполнится честный призыв ко молитве! Ко небесам! Ко солнцу! Ко звёздам! Иже еси….

Ожерелье, о котором спрашивал Никита Качалов у Димитрия перед смертью, загадочным образом пропало. Не нашлось оно, не отыскалось ни на следующий день, ни на третий, ни на шестой. Сколь не искали слуги это разорванное в клочья царевичино украшение – не нашли. Ни под лестницей, ни на улице, ни в покоях не было золотой нитки, украшенной крестом с бриллиантами, алмазными вставками и редким камнем – хризопрасом посередь. Застёжечка на том ожерелье была специальная, хитроумная, снабжённая замочком, чтобы будущему царю было удобно её защёлкивать. И пяточка на застёжке сподручная – под маленький пальчик подходящая, под ладошку, чтобы надевать – не маяться. Красота!
И где оно теперича? На чьей шее сверкает-свитеет? Бриллиантами лучится, золотом-серебром отливает, семицветом колдует, ворожит? Кого радует?
Подумали на Волохову. Та рядом стояла во время убийства, должна была видеть куда украшение делось, не ускакакло же само! Да разве сознается Волохова-то? Где там! Крестится, божится, всех святых поминат, да кричит, что не видела ничего. Её опосля Борис так обласкал за кровавое злодеяние, дав ей земель подарочных, келий душистых. Не в пустыню же её высылать на Выксу!
А ещё подумали на жену Данилы Битяговского, что та ожерелье запрятала, али её дочки. Но те лишь отнекивались, коли их спрашивали.
Пристали к Качаловским родственникам, сыну, дочкам, племянникам: не видали ли? Те на колени бух! Откуль, батюшки, светы мои? Мы и про убиение-то не слыхивали. Тёмные, мол, хворые, нагие, глупые. А сами глаза скосили к окошку резному, ко двери дубовой. Ясно дело – лгут! И не краснеют…
Тогда в Угличе страшные побои были, погромы. Пожары. Двести человек погибло, кто смог – сбёг от сраму великого, от гнева Борисова. Так память людскую выжигали, вытравляли, вымывали из душ-сердец  народных. Да разве народ обманешь? Он уж манутый-переманутый…
И Качалово семейство тогда  куда-то уехало, на службу Борисову лиходееву.

2.

Москва 2003 год

- А не тот ли я Никита Качалов? Не мой ли предок зарезал царевича? Не на моих ли руках кровь младенца? – Думал Никита, гуляя по Москве.
Он приехал сюда в этот город искать удачу, но та пряталась от него по углам, терялась во тьме, таяла, как дымок авто, мчащегося по  Страстному переулку.
Кончилось тем, что у Никиты выкрали в метро документы и деньги. Обчистили до крохи! Единственно, что у него осталось в кармане, это слипшаяся  барбариска и билет до Углича. Никита не сразу обнаружил пропажу, но когда сунул руку в карман, то не поверил своим ощущениям. В кармане было пусто, под подкладкой тоже, в боковом, левом – тем более.
В витрине отразились потёртые джинсы, растерянное лицо Никиты и сплющенный взгляд точно не долетевшая пуля.
«Битюг! – Подумал Никита. – Поеду к нему. Попрошу взаймы… не бомжом же скитаться до завтрашнего вечера, до отхода поезда в Углич – Атлантиду Антлантид, в сбежавший город, в утонувший Китеж! »
Но Битюг был в отъезде, секретарша косо посмотрела на Никиту и отвернулась от него. Слишком быстро отвернулась, так делают только опытные, измученные многолетней работой, временем битые и калачом тёртые секретарши, которым надоело ишачить на очередного Битюга. И дверь пискнула, отворилась, мол, идите Никита Александрович Качалов на все четыре стороны, а если хотите то и на все восемь, шестнадцать, шестьсот тридцать две. Ровно столько, сколько надо доплатить в гостинице «Минск» за очередные сутки. Никита ринулся туда, но охранник потребовал карточку гостя.
- Я, я её потерял… но там мои вещи! – видимо Никита выглядел так, что охранник решил его выгнать в три шеи.
- Покиньте помещение! – Строго сказал страж. – Иначе я вызову кого надо!
Это «кого надо» не иначе, как наряд ментов. Зубастых, клыкастых, с наганами и ружьями!

Никита зашагал вниз по Тверской, стараясь держать себя в руках. Хотелось в туалет. Давно хотелось.  А сейчас прямо хоть за угол сворачивай и, под возбуждённые взгляды толпы, налегай струёй - тёмной и горячей - на угол. «Нет! – решил Никита. Я-я цивилизовано направлюсь в «Макдоналдс», увешанный шарами и там зайду в мужской пропахший потом и освежителем туалет.»
Никита спустился по лестнице вниз, открыл  дверь с буквой «м», оглядел посетителей, моющих руки под кранами. Какой-то серый невзрачный средних лет мужик. Сероглазый юноша с отцом. Несколько мальчиков, хохочущих о чём-то своём. «Поели. Вот и хохочут!» – Подумал Никита и зашёл в крайнюю кабинку. Там он расстегнул джинсы, согнул ноги в коленях, приседая. Затем поднял глаза чуть вверх, чтобы сосредоточиться на приятном акте опустошения наполненного кишечника, и – оторопел!
Прямо над ним, на крючке стенки кабины, висела мужская сумка  тёмно-коричневого цвета. Никита быстро натянул джинсы, дёрнул молнию вверх. Схватил сумку и сунул её себе под куртку. Вышел из туалета. Отец и сын всё ещё мыли руки под краном. Мальчики продолжали хохотать. Никто не обратил внимания на  Никиту.
По лестнице вверх, быстро, как только это было возможно, чтобы пройти незамеченным, затем мимо Дома связи – вниз, в переход, в Камергерский переулок, бегом, мимо афиш театральных, кафе, магазинов: так! Молодец, Никита Александрович, вот ты уже на малой Дмитровке. Теперь можно заглянуть – что там, в барсетке? Сумочке, оставленной  кем-то, незнакомым тебе человеком.
Никита щёлкнул на кнопку, замок пиликнул и сумка распахнулась.
Деньги! Слава Богу! Немного, но есть. Паспорт. Интересно, кто этот растеряша? Осип Волохов. Странное имя, но знакомое. Где-то Никита его уже слышал… ещё что? Ключи от квартиры, ага  в паспорте означена прописка – улица Бутырская. Дом! Корпус! Квартира! Женаты ли вы Осип? Нет, также как  и я. А лет вам сколько? Ого-ого, тридцать три. И не женились? Что же вы так? Ну, да ладно.
Зажигалка, пустая пачка сигарет, авторучка. Записная книжка. Адреса. Телефоны…
Но, главное, есть деньги! Можно доплатить за злополучный номер в гостинице, консьержка помнит Никиту – она паспорт требовать не будет. Затем можно поужинать в ресторане, снять девочку, какую-нибудь смазливую красотку… и завтра домой – в Углич, к маме!
Так оно и вышло! Никита сделал наглую морду, проходя мимо отвернувшегося охранника, я - здешний! Да вы что? Он дал денег женщине, сидящей за столом в коридоре, та выписала Никите новый пропуск, протянула ключ и живи до завтра Качалов! Наслаждайся…
Очутившись в своём номере, Никита быстренько переоделся в чистую рубашку, единственный свой костюм, достал парфюм «Огни Углича» и брызнул на руки.
Затем решил разглядеть фото на паспорте Осипа Волохова.
Глянул. Ага! Блондин, сероглаз! Усат…
У Никиты тоже слегка проступили усы, но не настолько, как у этого подарочного экземпляра. У этого чубарика…
- Ну что, милашка? Теперь я –  это ты!
Никита зачесал волосы к затылку, как это делал Осип Волохов. Прищурил глаза. Похож! Не сто процентов. Но чуть-чуть есть!
Живот подвывал от голода. Пел песнь «люблю тебя, моя отрада, кусочек мясо мне бы надо!»
Никита вышел из гостиницы. Охранник сменился и можно, не боясь, идти с миром к дверям вестибюля.
Затем на улицу. В морозь октября… свернуть на Тверской бульвар, в кафе «Бриз». Вот и чудненько!
Дым в кафе, хоть шашкой маши, курят. Шумят, как пчёлы гудящие, мёд приносящие.
- Осип! – Вдруг услышал Никита голос женщины. – Ты чего тут?
Никита забыл, что он теперь похож на Осипа и прошёл мимо.
- Да ты что? Оглох что ли? Уши ватой залепил, как ёж морской? Осип! Малёк!
Женщина, зовущая Никиту к себе за стол была невысокого роста блондинка, лет сорока, полногрудая, пышноволосая. Губы ухмылялись, сигарета прилипла ко рту.
- Эх, ты сала шмоток, подгрудничек мой! Ползунок Хагиес! – Женщина протянула руки. – Забыл свою Тину? Своё болото лягушачье? А, Малёк?
«Значит, её имя – Тина! Надо запомнить, чтобы не ударить лицом в грязь. Вот тебе и красотка. Бесплатная. Сама в руки идёт! Деньги хоть сэкономлю на бабе. Маме куплю гостинец…» – Решил Никита и сел рядом с Тиной.
- Привет, резинка жевательная! Чего кричишь? На весь свет бучило разеваешь? – Никита сел за столик. Он быстро освоил лексикон Тины, то бишь, местное наречие, как завоеватели усваивают речь покорённых.
- Шамать припорол? – Тина выплюнула сигарету. Она была явно пьяна. Её покачивало.
- Без шама, нет шарма! – Ответил Никита.
Дамочка хохотнула, она держала в руке рюмку. На столе красовалась бутылка водки, пустая тарелка из-под салата, валялся кругом пепел.
- Давно я тебя не видела, дрючка! Ты где ошивался месяц целый? От кого прятался? От меня что ли? Так я безобидная, ты же знаешь! А, Малёк?
Никита кивнул. Он подозвал официантку, быстренько заказал себе омлет, шницель, картошки.
Официантка также быстро всё это покидала на стол Никите. И он стал жевать. Дамочка сидела, почти засыпая, сквозь сощуренные веки, глядя на Никиту, и ухмылялась.
- Давай вздрогнем! – Вдруг сказала она, когда Никита съел половину всего обеда. И подняла рюмку.
Никита быстро плеснул себе водки и поднёс к губам.
- Не-ет… не так! Малёк! Чего интеллигентничаешь? Или свою Тину забыл? – Дамочка протянула к Никите руку, вытянула губы.
«Наверно, надо целовать…» – решил Никита и чмокнул Тину в щёку.
- Спятил, Малёк?
- Да! – Кивнул Никита, шарахаясь от женщины.
- У тя чё, амнезия? Потеря памяти? Сушка мозга? Ныряй рукой под юбку!
Дамочка вытянула правую ножку.
Никита послушно запустил ладонь под чёрное полотно короткого одеяния Тины. Там не было белья! Чулок заканчивался на толстой ляжке, резинка закрутилась, и голая полоса тела белела, как полотно на чёрной земле. У Никиты закружилась голова.  Он мечтал провести ночь! У него давно не было никакого женского полу в ближайшем горизонте! С Лилией он порвал, она требовала жениться, прямо-таки ныла, пока не женишься - не дам! А Тина сама в руки лезет… и ничего смазливая! Ножки тёплые, трусиков нет, ляжки мягонькие. Как булочки.
Выпили.
Затем ещё одну.
Третью.
Захорошело.
К их столику подскочил какой-то мужик.
- Ой, Бублик! – Хмыкнула Тина. – Малёк нашёлся.
Черноволосый развернулся, хохотнул:
- Я ж говорил, не гуляй с Корейцем! Жди Малька! А ты этому дала, этому дала…
- Скисни! Бублик! Дала так дала. Я ж со страшного  горя так делаю потому, что Малёчка нет рядом! Да мой писсуарчик?
Никита кивнул. Затем он икнул. Всё-таки переел!
- Тошнит? – Спросил Бублик, глядя на Никиту. – Сладкого объелся?
- А тебе что завидно? Всем дала, тебе не хватило, зубочистка, да? А нету  у меня лишнего! Не отвесили! Не осталось. Лимит! Кому тонну, а кому грамма нет! Крошки, песчинки! Капли! Я не благотворительная помощь пенсионеров обслуживать! На первом сидении троллейбуса, бесплатно, без очереди! Льготы давать! У-у…– Тина расхохоталась над своей шуткой.
- Я бы заплатил! – Бублик оскалил зубы.
- Не-ет! Я Мальку только даю! И сама плачу ему, потому что обожаю этого гиганта! Великана во плоти! Супермена! Бонда! Агента ноль ноль семь! Слыхал?
- Да ну тебя…
- Вон,  иди Флеминга читни, тогда уж поглядим… только очки надень и буквы правильно держи, не вверх ногами…

- Ну, чего, Малёк, поехали в твой особнячок! – фыркнула Тина. – А то у меня уже пятки мозжит, так к тебе под пузичко хочу! На  соломку твою, а, манка моя!

«У меня теперь ещё и особняк есть? – Усмехнулся про себя Никита. – Может, я богат? Знаменит? Респектабелен?»

Бублик зло посмотрел в след Тине и Никите. Так ненавистно, что у Никиты сжало горло. Взгляд-нож. Взгляд-топор, взгляд-пуля! Ладно, не плачь, Бублик, завтра я уеду в Углич, к моей Лилии, перед её круглым животом бух на колени! Заплачу скупыми мужскими крокодиловыми слезами и женюсь! А Тина только на ночь! Бабу хочу, хоть вой! Я бы сейчас целую роту трахнул, целую группу студенток, оркестр «Танцовщицы Поволжья» или партию «Женщины России».
Никита вжился  в роль. Он остановил тачку - зелёный огонёк, махнул клешнёй и распахнул двери.
Сели.
Тина вволоклась на переднее сидение. «Так лучше. А то я адрес не знаю. Куда ехать…»  – Подумал Никита и сел сзади.
Водитель вопросительно посмотрел на Никиту, тот молчал. Затем он посмотрел на дамочку.
- Может, вы мне скажете, зачем сюда сели? – Спросил водитель, хмурясь.
- Если хочешь, то скажем! – Тина растянула рот в улыбке. – Трахаться будем. Туда-сюда-сюда-туда…
- Тогда на заднее сиденье идите к своему кавалеру, – водитель начал злиться.
- Какой строгий, точилка! Езжай к Савёле, там налево,  я скажу! – Тина почесала затылок. – Малёк. А ты чё молчишь? Заснул?
Такси тронулось с места. Никита сделал вид, что просыпается:
- Ага! Ты разве дашь поспать, на самом  интересном разбудила.  – Никита зевнул и потянулся.
- Что за сон? – Тина оглянулась. – Про меня?
- Нет про папу Римского! Иоана Третьего! – Огрызнулся Никита.
- Я и гляжу, ты прямо, как монах схимник себя ведёшь, за ляхи не цапашь! За булки не давишь! Тебя что по голове кто шарахнул? По шару надутому? По сирени упавшей? – Тина недовольно возилась на сидении.
- Нет, по клёцкам дали! – Возразил Никита.
- Чё, деньги типнули? И кто это? Ты Бублику вякни, он быстро разберётся. Он чуть что, как Казбич злой. Зарежет, имени не спросит.
- А мне имя и не надо! Я сам разберусь во всём!
- Ну, тя, Малёк! Ты всегда бицеманом был! Теперь скис! Это из-за Верки, да? Допекает, шаньга сухозадая! Я тебе штопала, не лезь к ней. Так ведь не слушал, там козье стадо, там виноград, там овцы-куры.   Тоже мне шляпишница! Завоевала мужика, думает, всё печать поставила, пригвоздила, нет, он мой шурупик сам отклепался и ко мне приполз! – Тина вытянула руку, шлёпая Никиту по щеке.
«Про какую такую Верку, Тина шлёпает? И про жену законную. Кто она? Опять загадка!» – Пронеслось в голове Никиты.

Водитель оглянулся:
- Куда вам теперь? – Спросил.
- Во двор. – Наобум сказал Никита.
- Тормозни возле третьего стойла! – Взвизгнула Тина.

Никита расплатился с водителем. И вышел из машины. Тина прямо на улице прижалась к Никите.
- Хочу Малька! – Крикнула и потащила его в подъезд.
Никита прямо в лифте начал раздевать дамочку. Полез под подол, раздвигая ей ноги.
- Нет уж, теперь жди! – Сказала Тина. – Я, может, на тебя обиделась! А то в кафешке от меня шарахался, даже не потискал, а теперь мураша давишь?
Но Никита не слушал её. Он прижал Тину к стенке и вдавился в неё, закидывая ноги женщины себе за спину. Та тяжело дышала, брыкалась, но Никита не слушал её возражений. Он делал свою мужскую исконную, древнюю работу. Он втягивался  в Тину, вминался, втискивался до тех пор, пока ему не захорошело.
- А я? Ты чё меня за фаворитку держись? Ты ж никогда первым не унимался, меня ждал! – Дамочка обижено скривила рот.
- Ну, не жмись. – Сказал Никита, тяжело выдыхая воздух из груди.
- И мы твой этаж проехали.
Тина одёрнула юбку и нажала на кнопку седьмого этажа.
«Ещё бы квартиру не перепутать!» – Подумал Никита.
Лифт остановился. Никита и Тина оказались на площадке. Четыре двери смотрели на Никиту. Какая из них моя? Эта коричневая? Красная? Желтая или синяя дверь? Надо же, все цвета радуги… только во что не красят железо!
- Слушай, а где я живу? – Спросил Никита, обращаясь к дамочке.
- Малёк! Мне надоели твои шутки! Или ты открываешь дверь или я укорачиваюсь из твоего мутила! – Тина поджала губы.
- Не торчи! Уж и пошутить нельзя! – Никита достал из кармана ключи. – Открой дверь что ли, милашка! А то у меня руки дрожат.
Он протянул связку постукивающую, как колокольчик первоклашки, Тине.
- Ладно, хоть милашкой назвал, –  проворчала Тина и сунула ключ в  дверь, крашеную жёлтой краской.

Никита шагнул на порог своего нового жилища. Тина пропорхнула в комнату, включила свет. Села на диванчик, обитый велюровой материей.
«Мило у меня! – Усмехнулся Никита. – Только бы хозяин не пришёл!»
А интересно, что случилось с Осипом Волоховым? Сбежал? Уехал в командировку?
Тина начала расстегивать пальто, сняла блузку, стянула юбочку, подёргала ножками.
- Вот теперича, налетай, Малёк! – Крикнула она.
Никита снял с себя пиджак, быстро расстегнул штаны, Тина прищурясь, наблюдала за ним. Затем Никита снял майку и лёг рядом с дамочкой.
Вот сейчас, сейчас откроется дверь, впорхнёт сам хозяин. И скажет, ты чего развалился на моей проститутке? И стук по башке. Мозги в сторону: розовой кашицей растекутся…
Никиту в жар бросило, затем в холод.
- Ну, чего ты? – Прошептала Тина. – Расхотел? А, кишка моя?
Никита нежно поцеловал женщину, прижал её к себе, погладил по голове.

«Пусть хотя бы наслаждение получит, – подумал он, – она вроде добрая баба…»
Добрая баба с удивлением пялила на Никиту глаза.
Он снова поцеловал её, затем уткнулся Тине подмышку, и погладил по груди, обмуслякал сосок, тронул за живот.
- Влазь скоре! – Шепнула Тина. – Я уже вся мокрая, сейчас по ляжкам потечёт. Хватит меня сосать за сосцы. Я те не корова!
Но Никита медлил. Он не мог возбудиться. Ему казалось, что вот-вот откроется дверь. Ему даже слышались шаги по лестнице. Кто-то топтался у дверей квартиры. Наверно, тот самый Осип…
- Да ты чё? – Снова возмущёно пропела дамочка. – Да ты глянь-ка сдулся. Шарик мой воздушный.
Тина вскочила с дивана. Включила свет.
- А где твоя наколка? Где?
- Смыл, – соврал Никита.
- И длина не та! – Дамочка глядела на низ живота Никиты. – Ты чё укоротился? Обкарнали тебя враги народа? Чикнули? Бритовкой-ножичком? Финкой, а Малёк?
Тина взвыла.
- Я коротких не люблю…
В это время щёлкнул замок.
«Ну, всё, кончилась моя жизнь!» – подумал Никита и стал надевать рубашку.

Кто-то вошёл в прихожую.
Кто-то щёлкнул выключателем.
Кто-то зажёг свет.
Никита стоял ни жив, ни мёртв.
Сейчас войдёт мужик. Настоящий Осип, злой, усатый, с кулаками, каждый по пуду. Хлесть - и нет Никиты из Углича…

Но вместо Осипа перед Никитой предстала худощавая дамочка лет тридцати пяти. Её лицо было красным от гнева, глаза пылали, щёки горели, как сто огней Поволжья во время праздника Нептуна.

- Снова  с ней, да? Муженёк проклятый! – Выкрикнула дамочка, ворвавшаяся внезапно.
- Я разве женат? – Пожал плечами Никита.
- Скоро не будешь…
Дамочка была ещё более агрессивная. Нежели Тина.
Он точно знал, что в паспорте Осипа жена не значилась.
Тина начал усиленно одеваться.
- Это не Осип! – Крикнула она. – У него малёк короткий! Наживка не та!
- Я те дам! Не та! Кошка драная! Сопля зелёная! – Вторая дамочка ринулась в драку с первой.
Никита в это время облачался в свою одежду. Похоже, что Тина спьяну не разобрала, кто он такой, а теперь разглядела, но уже поздно!
Никита смотрел, как дамы катаются по полу. Жена Осипа оказалась сильнее Тины, она вцепилась в причёску проститутки и волочила её по полу со страшной силой. Шпильки летели  в разные стороны, приколки и резинки из волос дерущихся баб.
- Это другой мужик. Я те клянусь, Верка! – Вопила Тина.
- Зато я прежняя! Злая и ревнивая! Я тебе говорила, не лезь к моему мужику! Сучара! – Отвечала Вера.
- Так я ж не знала. Что ты ему укротила,  я думала-а он длинный-ый-ый…

Тине удалось вырваться из цепких рук Веры Волоховой.
Она, схватив пальто, ринулась вниз по лестнице.
Теперь вторая дамочка переключилась на Никиту.
- Ну, что, говоришь, не женат? Да? – Крикнула Вера, злясь, как сто котов на крыше во время мартовских разборок.
- Так в паспорте же не написано! – Возразил Никита и отошёл в угол.
- А ты его что, не поменял? Я тебе сто раз говорила! Нарочно ходил без печати, чтобы баб иметь, да? Я тебе малька-то оторву. Червяков давить, а не сук трахать будешь! – Вера ринулась на Никиту, попёрла, как танк на гаубицу.
Никита ринулся  в ванную комнату и зарылся на крючок.
- Ну, ты гад, попомнишь у меня! Потом изойдёшь, кровью блевать будешь! Поговорим, поговорим ужо. Вот из салона вернусь. Жди  в десять…
С этими словами Вера Волохова выскочила на улицу.
Никита слышал, как дамочка прошагала к двери, как щёлкнул ключ в замке.
«Ну и дела! …эх-ха-ха…»  – Подумал он.



Но довести мысль до конца Никита не успел.
Во дворе раздался громкий выстрел.
Наверно дамы друг друга  в дуэли шлёпнули… Никита вышел из ванной, подошёл к входной двери, она  была закрыта.  Дёрнул ручку – бесполезно! Прямо, птичка в клетке, попугай, павлин, петух ангорский! Невидаль зооопарковая…
Затем раздался второй выстрел.
Никита выглянул в окно: распростёртое тело Тины лежало на дорожке. Рядом мелькнула фигура высокого худого человека.
И скрылась за углом. Лишь тень ещё раз оскребла стену дома, окарябала рябым светом тополь возле забора, промелькнула между кустами и пропала…
Никита всё стоял у окна, боясь пошевелиться.
В это время из подъезда выскочила вторая дамочка. Она ринулась в противоположную, распростёртому телу Тины,  сторону и скрылась за деревьями.
В этот момент раздались крики во дворе, кто-то с первого этажа орал в форточку:
- Женщину убили-и-и…
- Несчасье-е-е…

«Вот тебе раз! – Присвистнул Никита. – Как же мне выбраться отсюда. Если меня заперла Вера? Ведь убийца может придти сюда и сделать тоже, что сделал с бедной женщиной - Тиной… »
Никита попытался снова открыть дверь. Он дёргал её, как безумный.

Затем ринулся в комнату, чтобы найти ключи. Но связку Осипа забрала с собой Вера… Попался, хомячок! Толстые щёчки, мохнатые ушки! Хлоп и дома! Чик и закрылся ларчик!
Ну, чего? Мяукать будешь?


3.

Москва 1591 год


Кошка мяукнула два раза.
Дворец переполошился. Фёдор прослышал про несчастье с братом, бухнул на колени перед образами.

Спаси, заступись, матушка. Сохрани Господь… огради! И ломпадку-от не зажгли, и Святая водица окончилась! Так-то…О-о, как тяжко на сердце, как ноюще! Я не для державности тако сердце-от нянчил! А для пещеры и келии, для икон Святых, угодника и Престольной матушки-Богородицы-ы…Помилуй, моё бренное тело, лицо бледное. А ли  я росту малого? Не в отца, деда, прадеда…И козни боярские в округе, Шуйский тоже растрига, следствие ведёт по делу убиенного Димитрия. А чего Шуйский-от? Причиндал, ставленник Борисов, а мне Ирина-от говорит, верь Борису, брату моему, единоутробному. Ах, Ириша…До Заутрени недолго, вот и свет пронзил окно! Как всё это похоже на утречко, когда меня короновали!
И пушки на площади также стояли, и народ волновался, толпой шагал по престольной. Великая дума Земская, чего ты-то умолкла? От сытости что ль? Род Нагих выслала со Димитрием, со царицею, со братьями ея в Углич-град. Отчего так? А меня оставили со Иришей, зная, что я телом слаб?
И на царствие возвели понарошку, мол, он всё равно мало проживёт. Это я-то не жилец на этом свете? Это я-то маломальский царь?
Искорени-и, заступница сии думы мои! Это всё от Бельского идёт, он Бориса мне подсовывает под бок, зятя гнусного Малюты Скуратова. И Бельский мечтает мою жизнь  в руки свои взять. Ох-ох, спаси от рук изверга. А чего там за окном деется? Мятежники прорвались? Китай-городом овладели, пушкой вдарили. Но тут Шуйский подоспел, разогнал мятежников. Так оно было. А теперь что?

Царь закрыл глаза. Представил тельце Димитрия в луже крови, рваную рану на шее, разорванное ожерелье крови по полу льющееся.
Тогда Бельского выслали из Москвы, а теперь что? Война с Литвою, Швецией? Да,  не ко времени это всё…И Шуйский умчался на следствие, надо Нагих наказать за небрежность, слуг и поварских за ложь, клевету на Бориса. И глаза мне замазывают эти святители! Что сам себя Димитрий заколол, что бы помилосердствовали Качалова и Битюговского. Али вдруг не сам, то что?
На то воля Господня…
И все души наши закланные, покаянные, сердечные, все оплакивали Димитрия…

Царь поднял глаза, увидел огонь на улицах, костры горящие, на Никитской, Арбатской. Пылал двор калымажный.. весь народ слободский выскочил на улку. Всё Занеглинье, посад. Крики, ор, вопль женщин, деток, стариков. Все мечутся, спасая скарб свой, дворы, скотину мычащую, блеющую, мекающую. Куры носятся обгорелые, петухи, прочая птица – утицы, индюшки. Тогда посадцы хорошо жили, богатели, жирели. А тут всё в одночасье сгорело, сгинуло. Красно, синё, желто загорелось, затрещали сучья, дома бревенчатые, оконца резные, птицами украшенные, перепёлчатыми рисунками. На каждом по завитку, по дымочку, оп туманному огонёчку.
Чего там?
Выглянул. Пусто. Примерещилось, знать!
Ой, Господи! Чего же не светает-от? Не зареется?
Царь перекрестился. Отбежал от окна.

Орда идёт, орда! То ли вправду идёт, то ли Борис надумал?

Царь протянул руки, ладони белой кожей высветились во тьме.
Надо свечку зажечь. Надо огонь рассиять. Али не надо? И видел царь тучные войска хана Казы-Герея, что сяшкалчя со Шведским королём, что шёл с юга,  полчищами большими, крепости обходя, в бои не вступая, не грабя по мелочам. Если бы Мурат Астраханский не умер, он бы сдержал Казы-Гирея! Он бы не дал войску на Москву переть! Да и весна бы помешала, воды речные, ручьи под ногами, грязь под ногами. Не дала бы до Москвы до топать! И монастыри укреплённые, что крепости каменные под Тулою, под Калугою. Что ж тогда гонцы прискакали 26 июня с вестью страшною о тучах ханских? А 3 июля хан Оку перешёл, курганы пересёк, на конях-кобылах, под знаменем рваным, под бой барабанный. А Борис по рядам прошёл, дух укреплял, всю ночь под знаменем стоял под Коломной.
А чего ханы со стрелами делать? У нас пушки вдарили, войско гнать стали с Поклонной горы до низу.  Ни чего видеть не хотел окромя икон! Что мне пушечные ядра? Осада ханская, войско битое? Душегубы-воеватели? Коль мой лицо слёзы тёплые орошали, пение псалмовое я слушал, серафимное, ангелохраниемое, горицветное.
И спать тогда я лёг. К полудню совсем сморило, а тут Борис Годунов говорит: «Будь покоен, отойдёт войско от стен кремлёвых, окон резных, горницы царской!»
Я во вечеру поднялся. А и впрямь сбылось пророчесво! Тысячу пленников мы взяли, Казы-Гирея в Бахчисарай отогнали, его войско голодно, битое, ранами изъеденное с позором вытолкали в степь басурманскую! В город нечестивый, в краснодеревеный, чёртом огаженный.
И Ириша моя умная. Советы её дельные, чтобы под Серпуховым войско русское держать для меня находка! И шубу с плеча за это не жаль! И монет, и золота, и серебра! И кубка со чаркою, и еды малосольной, икры, вина заморского. И земель с вотчинами, сосудов со деньгами, тканей парчовых, атласов, соболей, куниц и лисиц…
Эх, кабы не в ногах слабина, я бы тоже на коня сел. Да и поскакал бы степи, гнать Козы-Гирея! Тудыть твою, растудыть! Маши крылатая моя вострая сабля! Нож мой острый, а не тот кривой, как у хана.
А кто привёл под Москву войско? Кто такой наводчик? Кто он? За Димитрия плакавший, сам ли народ, чтобы вопль его услышан был? Ох, жалость-то какая! Али клеветники постарались? Эх, народ мой простой, душа у тебя открытая, ты таить не умеешь секреты, ты жалостью исходишь по Дмитрию, а тебя никто не жалеет. Ни меч Борисов, ни крик царёв, ни молитва Ирина.
Эх, много тогда людишек сгинуло, гневен был Борис Годунов, немилосерден, нежалостив. Кто в пытках умер, кто в темнице от голода, от холода, кто от страха сгиб.
Люто-люто было! И-и…

Но тут малиновый звон пронёсся по Москве и по всему краю русскому. Перепелиный душ, ласточкино дыхание, голубиная мечта сбылась – забеременела Ирина, жена Фёдора, обрюхатилась плодом янтарным, дитём царёвым, яблочным духом, спасом великим.
То-то будет чему радоваться народу! Ждать-пожидать разрешения плодоносного, яства-пиршества по поводу рождения младенца; браги-настойки, ликёра-вина, еды разной, мяса, птица, соусов, фазаньего мяса, что едали только по великим дням.
И возрадовался люд! Родила Ирина девочку, пальцы крохотные, ножки кривенькие – в Фёдора батюшку.  То радостно матери.
Но снова заговоры окнули Посад. Якобы подменили младенца. Был мальчик при рождении, а подложили девку ко царевиной груди, на шёлковые простыни, на пуховые перины, на подушки перовые. Под звон колокольный окрестили Феодосию  церкви Никольской.
И снова Думе забота – можно ли девочке, когда та подрастёт и зарумянится, будет царствовать? Али новый закон писать пером по бумаге, по жёлтой грамоте, по синеве чернил? Тогда предыдущие законы вразрез пойдут, коли их отменять, под трон подлаживаться.
Спор оказался зряшным. Через годицу померла Феодосия. То ли отравил её Борис Годунов при помощи своих слуг, то ли здоровьем слаба, не ясно. но одно плохо – горе матери и отцу.
Ой, ой, ноженьки Фёдоровы, ой совсем подкосились…
Отпели малышку в Вознесенской церкви в тяжкий день, откадили, отплакали. Сорок плакальщиц тогда призвали со деревень, и плакали они три дня и три ночи возле ворот, возле покоев. И горестно было народу, сердца наивные бились от тоски и недужили от слёз тёплых, солёных, молельных. От горечи горькой рябиновой, калиновой, ядопрестаной, солемогутной, бесконечной, как море небесное. А царевна во гробе лежала – беленькая, словно её и впрямь отравили, синие губы, что ниточки сверкали, глазки закатные под ресницами зрачками темнели, ручки сложились сами в скорби лютой.
И народ тогда осиротел, на эти дела глядевши, на эти слёзы лиющиеся, на эти рябиновые закаты гнильные, погибные, ох-ох-ох…
А в церкви тогда много всякого люду толпилось. Дети Качалова и Бютюговского  тоже тут были, про отцов своих поминали, мол, вот он гнев всевышнего. Царь наших отцов истребил, так и царю тоже некудышно ныне – его дочь бог взял. И Волохова тут стояла, глаза пялила. Про убиенного Димитрия думала, про его ожерелье кровавое. И шёпот слышала по рядам задним.
- У неё, что ли царское-то украшеньице? У Волоховой осталось?
- А кто знает? Эта рядом была. Царевич под лестницей, иона там отиралась. Верно, подобрала ожерелье и под фартук сунула, спрятала. Вон какие у неё ручищи.
- И как она смела сюда придти? Во храм?
- И глянь, ни одной слезы во глазах, во очах не сверкнёт. Супостатная!
- Такие, как она, слёз не знают, скорби не ведают. Они только серебро-злато понимают. Им бы клиньями не птицы-сойки летели, а деньги медные. Кубки со вином, питьё-еда со столом. Куницы-норки-соболя шубные, меха боярские…
- А глянь, там и Качалова внук стоит.
- Где-ка?
- В углу, прямо, где Угодника иконы-от.
- И чего им тут надо?
- На кровь пришли любоваться. Кому горе-печаль. Кому сказка, загляденье-любованье.
- У-у, проклятые сыны прокажённые. И род их до седьмого колена. Семь на семьдесят, триста пятьдесят лет. Получается, что двух тысячно третьем году проклятие сбудется над Качаловыми…
- И над Битюговскими.
- И над Волоховыми.
- Глянь что там воссияло?
- Ангел? Бог?
- Нет, то ожерелье царёво, что с шеи скатилось, над куполом отразилось.
- Господи, спаси и помилуй!
Народ ахнул от страха. Над гробиком Феодосии пронеслось радужное сияние. Изумрудное! Золотом желтеющее! Серебром!
Что-то скрипнуло, скрипнуло об пол, покатилось под ноги. Дверь церкви сама отворилась и захлопнулась.
Народ в панике выбежал на двор церковный, на колени пал, взмолился, чтобы не наказывал небесный их люто.
Люто-люто-люто….

Фёдору с тех пор совсем худо стало.
Занемог царь.

4.
Москва 2003 год.

Никита отбежал от окна. Его мог заметить убийца, который, отбегая к машине, прятался за деревьями. Эх, знать бы кто это шлёпнул красавицу Тину! И главное за что? Или это так Верка мстит за измену Осипа? Своих людей наняла?
Никита ринулся в спальню. Там было приоткрыто окно и свет погашен. Можно было прислониться к щёлке, продуваемой сквозняком, и слушать, что на улице творится.
А там – толпа! Кто из подъезда вышел, любопытство  своё утихомирить, кто просто прибежал на крики.  В толпе убийце затесаться проще простого. Ахать-охать вместе со всеми, да и слушать, что говорят. А там вывод сделать и убежать куда хошь.
Никита видел, как приехала милиция. Как несколько человек, вероятно, следователь, врач и инспектор что-то говорили друг другу. Делали заключение. А чего тут заключать? Пулевые ранения  в грудь и голову. Документов у женщины при себе нет. Кто такая? Зачем ночью гуляет по дворам московским, тёмным, как вино, густым, как косы проститутки, сочным, словно сок яблонь, страшным, как кинжал чеченца, мяукающим котами, лающим дворовыми, брошенными псами!  О, эти полуголодные кобели разной масти от бело-коричневой, до грязно-жёлтой, со свалявшейся шерстью, капающие слюной, изрыгающие лай, словно проклятие…
Труп Тины, растёкшийся по асфальтированной дорожке сизым пятном быстренько увезли на машине, только пыль под колёсами сверкнула. Явно, что убийца грабитель! Сумку у бабы спёр!  И не поперхнулся, гад! Не заикнулся, не перевернулся его предок в гробу! Его мать старуха не прочла молитву! Его отец, убелённый сединами, наверняка ветеран тыла, не смахнул святую слезу с ресниц. Его сестра, наверно, пианистка или скрипачка, выводя свои скрипично-доремифасолевые звуки, не  прекратила слушать арию Чайковского. Его женщина, если таковая есть, не перестала ждать его у окна в сизый ночной дождь, а наоборот вздохнула и подпёрла подбородок руками, уставясь во мглу, полную тревоги, теней, тополиных всхлипов.
И он – убийца, пряча ствол в кармане джинсов или куртки, оглядел свои руки, затем плюнул на них смачным плевком и остался доволен. Аванец за содеянное он уже получил, осталось взять остальное, завтра в полдень, в будничном месте старой Москвы, где-нибудь близ Пушкинской или Чеховской в одной из иномарок, он получит полный расчёт и уедет в какой-нибудь город типа Красногорск или того лучше Зелёнобичевск, на какой-нибудь речке по имени Морша или Немза будет ловить жирных карасей на дождевого червя, извивающегося, чёрного. Закинет удочку, помуслякает пальцы, разотрёт плевок и хвать удиоло – в речку запустит. И никто не узнает, что именно он – этот высокий дохляк с выбитыми зубами, с жёлтыми усами или чёрными кустистыми бровями  - он и есть тот самый убийца-устрашитель, которого ищет вся милицейская братва. И разве догадаешься, что под этими бровями, усами или бородой скрывается та самая страшная порочная сила, которая дала пищу убийцам царевича в шестнадцатом веке, ворам ожерелья с младенческой царской шеи. Она  до сих пор подпитывает своим чёрным дёгтем, своим грязным лужным экстрактом  убийц всех веков. Всех поколений. Всех чёрных жирных червей.
Никита отошёл от окна. Не с соседского же балкона вылазить! А то подумают, что он убил Тину, если покажется на балконе его рожа. Нечего делать, Никита  прилёг на кровать. Лицом вниз, чтобы не было страшно.
Как-то незаметно его сморило, потянуло в сон. Он задремал.
Тикали часы на стенке, атлас штор гулял от сквозняка, то приоткрывая лунный свет, то закрывая его своим белым, сверкающим, прохладным телом. Незаметно Никита проспал до утра, и не просто до рассвета, а чуть ли не до десяти часов, спелых, как яблоко, сочных сонных дрём.
Вера не пришла… наверно, задержалась на дежурстве.
Никто не пришёл к Никите и не вызволил его из заточения. Сижу за решёткой… точнее лежу. До одиннадцати часов лежу, до двенадцати…
Никита встал и сварил себе кофе. Затем открыл холодильник и сделал себе пару бутербродов с ветчиной. Съел.
Что  у нас там ещё на завтрак?  Ага, сок мандариновый, пицца. Мармелад, курица холодного копчения. Сёмга малосольная. Была-не была поем, как будто завтра на войну, точнее уже сегодня!
Решил Никита и набил своё пузо до отказа, словно это был не желудок человека, а чрево слона.
Телефон зазвонил так, что Никита вздрогнул. Один звонок. Второй. Вот оно! Началось! Наверно, Верка!  Сейчас орать будет, да ладно, выслушаю её, пусть только дверь отопрёт, а там я сбегу, решил Никита и снял трубку.
- Привет, старик! – Услышал Никита голос незнакомого человека.
- Доброе утро! – Ответил Никита осторожно.
- Ося, ты чего там захирел совсем? На работу чего не идёшь? – Незнакомец говорил весело.
- Так я выйти из дома не могу. – Признался Никита.
- Отчего так? Похмелье?
- Если бы! Меня Верка заперла!
- Ха! Доигрался! Жена на работу не пущает… вызови спас, они живо отопрут!
- Так у меня замки из «Бастиона» каждый по пять штук. Жалко ломать…
- Ты давай, Ося, не хнычь! Итак, месяц на работу не ходишь, заленился совсем. Сегодня у нас зарплата забыл?
- Забыл…
- А больше ничего не забыл?
- Напомни мне, где офис находится?
- Ну, ты шутник! На углу Тверской, а филиал в Шереметьево два, где же ещё! – Незнакомец громко расхохотался. Так громко, что у Никиты заломило в ушах.
- Ладно, буду!
- То-то же…

Никита стал думать, как ему выбраться из квартиры. Он походил по коридору. По комнате, ища запасные ключи.
Вдруг дверь распахнулась сама собой, и на пороге появилась пожилая женщина.
Кто это? Мать Осипа? Тёща? – Промелькнуло в голове Никиты.
- Здравствуйте, Осип Михайлович, как вы? – Спросила женщина, как ни в чём не бывало.
Никита кивнул.
- А вы кто? – Спросил он настороженно.
- Так я Альбина, ваша экономка. Я убираться пришла.
- Ах, да-да!  Я и забыл, простите…
- Что вы! Меня Верочка нанимала, вы меня и не видели ни разу…
- А вы как вошли? – спросил Никита, понимая, что задал нелепый вопрос.
- Мне Верочка ключи доверила.  А что?
- Да я вот ключи потерял…
- А так дубликат в коробке есть.  Вон в той.
Альбина достала коробку из шкафа и протянула Никите новенькую связку ключей.
Никита снова кивнул, улыбнулся Альбине и направился к шкафу, надо было переодеться. И, в конце концов, так твою растак, незаметно прошмыгнув по лестнице, как-то выйти из этой квартиры. А там: в гостиницу за вещами, на вокзал и к маме…
Никита открыл дверцу шкафа. Так, рубашки, брюки, пиджаки… всё новенькое, как с иголочки. Знать, щёголь этот Осип, если так одевается.
Так, носки, шёлковые, трикотажные, из тонкой шерсти, велюровые…
Никита открыл шкатулку – перстни, цепочки, запонки, броши для галстука.
Вот это да!
Никита оделся, повернулся перед зеркалом.
Сел на пуфик.
Эх, подумал он, надо быть похожим на Осипа хотя бы для того, чтобы выйти на дорогу и поймать авто, которое бы домчало меня, Никиту Качалова, до первой станции метро. До черты, где кончается обман, притворство…

Никита повязал галстук, поправил рубашку, застегнул пиджак.
- А вы разве запонки не наденете? – Спросила Алевтина, входя в комнату и оглядывая Никиту. – Я вам новые купила. Мне Верочка велела.
Альбина протянула Никите коробочку с запонками – которые синими глазочками уставились на Никиту.
- Пожалуй, нет…
- Отчего так, не нравятся? Я всё правильно выбрала, и к галстуку вашему подходят по цвету. – Алевтина печально посмотрела на Никиту.
- Хорошо, если вы настаиваете.
- Ещё бы не настаивать!  Если я не буду выполнять желания Верочки. Меня из этого дому пинком! А мне работу терять, ой как неохота!
- Помогите мне! – Никита вытянул руки, чтобы Альбина втиснула крючки запонок в щёлки на манжетах.
- Это очень просто. Раз, два и готово. Я раньше в салоне работала. В костюмерной. А сейчас вот полиартрит на пальцах…
Альбина вытянула ладонь, демонстрируя Никите съёжившиеся суставы.
Где-то Никита видел такие руки. Но где? Во сне? Наяву?  В магазине, на вокзале?
Нет, этого не было, просто кажется, просто мерещится.
Никита надел туфли – до блеска начищенные, остроносые. Ещё шаг – и он на свободе!
- Ваши ключи! – Крикнула вслед Альбина. – Вы забыли своё домашнее оружие!
Никита неохотно взял в руки связку ключей. Поморщился. Ключи – это то, что его будет тяготить, связывать с этим домом. «Ладно, –  решил он, –  выкину в помойку. Или в  гостинице оставлю…»
Никита ринулся в прихожую.
- Стоп! – Снова крикнула Альбина. – Вы чего же, совсем забыли всё? А ваша папка? Мобильный? Зажигалка?
При слове стоп, Никита вздрогнул, словно сзади сверкнул револьвер. Но затем обмяк, поняв, что речь идёт о простых бытовых предметах. Его спина распрямилась, плечи встряхнулись.
- Вы так кричите, словно пожар начался! – Никита недовольно взглянул на старушку.
- Ой, простите! Я ж глуховата.
Старушка засеменила в комнату. Вынесла Никите вещи Осипа и подала ему.
- Возьмите уж, не пужайтесь мово крику! А то Верочка меня опосля заклюёт, что за вами не гляжу!
- Мне разве няня нужна? Я не маленький. – Проворчал Никита. Но послушно сунул мобильный телефон в карман.
- Так меня Верочка упреждала, что вы рассеянный человек. Я ж помню.
- Получается, что вы помните, а нет? – Никита потянулся к речке двери.
- Так я калину пью, для памяти. Вот вам принесла, в холодильник сунула. Вы вечерком, как возвернётесь домой, выпейте стаканчик, утром второй. – Старушка посмотрела Никите в глаза, прямо-таки брызнула серым бабушкиным светом, огоньком заботы и нежности.
Никите стало неловко за свои поступки. Он извинился и вышел из квартиры.
Очутившись на лестничной площадке, Никита перевёл дух, выдохнул из себя тяжёлый воздух обременительного утра и вдохнул полной грудью воздух начинающейся свободы.
Он потоптался у дверей четырёх цветов радуги и шагнул вниз по лестнице. Конечно, можно было катить на лифте, но кабинка была занята, а Никите не терпелось выскочить на улицу. Он ловко спрыгивал по ступенькам. Вот шестой этаж. Ура! Можно уже начинать петь гимн освобождённого узника. Например, свободен я, страна плебеев и глупцов, где всё продажно: женщины и мысли, где говорят, как будто бы с ленцой… Еще ниже – четвёртыё этаж, запевай: как мне пробраться в сон людских забот? Вы пьёте, спите. Смотрите в экраны, я словно зверь, царапаюсь…
Ещё ниже – третий этаж, второй!
У лифта первого этажа стоял мужчина лет сорока, круглолицый. Ну и что? Пусть стоит! Он лифт ждёт. И не надо так вздрагивать, Никита! Но Никита побелел лицом, когда круглолицый повернулся к нему.
- Ба! Вот и ты, Ося! А я за тобой! Там уже все собрались Лиза Вавилова. Пихта. Вовчик Кольцо. Ждут тебя.
Круглолицый произносил фразы, чуть заикаясь, улыбаясь и подёргивая плечами.
- Так я ж никуда не денусь. Вот он я! – Никита постукал себя по бокам.
- Но мы-то волнуемся. От тебя месяц ни слуху, ни духу. Даже не позвонил, как в воду канул, эх ты рыбка золотая! – Круглолицый, как его мысленно окрестил Никита – индеец Джо, схватил Никиту за руку и стал её трясти так, словно это был пыльный коврик, а не мягкая мужская ладонь.
- А чего волноваться? – Никита оттопырил губу.
- Как чего? Опасность ходит возле нас… и что это с тобой? – Круглолицый Джо пристально всмотрелся в лицо Никиты. – Где твой зуб золотой? Плешь на затылочной части организма? А?
- Не всё же время плешивым ходить и коронкой сверкать, как уж на солнышке…
Никита говорил первые попавшиеся ему на ум фразы.
- Ясно… Верка тебя доконала. Она всё время твердила: убери этот зуб. А ты ей отвечал: Это у меня на тебя оскомина… и зачем ты на ней женился? – круглолицый Джо повёл плечами. – Ну, чего поехали?
- Да уж… чего топтаться на лестнице, когда можно лежать на диване с красоткой из варьете! – процитировал Никита.

Круглолицый Джо шёл первым, Никита за ним, вот она – улица с гомоном птиц! А что, если сейчас ринуться в строну, выскочить за угол, зайцем проскакать до поворота, затем – в переход и…
Но додумать план побега Никите не удалось. В этот момент к подъезду дома подъехал милицейский «Уазик».
«Это за мной! – Решил Никита. – Они догадались, что Тина шла от меня. Они могли подумать, что это я её хлопнул».
- Едем! – сказал он Джо.
И прыгнул в машину.
«Ладно! Выскочу на красный, где-нибудь у светофора, как только мерс тормознёт». – Придумал Никита второй план побега.
Мерс тронулся с места, как лис, пробрался между стоящими машинами во дворе, объезжая «Уазик».

В этот момент зазвонил мобильный Осипа. Прямо взвыл, как сирена Одиссея, путешествовавшего по волнам морей.
- Алло! – отозвался Никита.
- Ми-ла-а-ай. – Заплакал голос Альбины. – Верочка-от…
- Что с ней? – Никита понял, что милиция приезжала не за ним. А по другому случаю.
- Убили…
- Как это? – Никита пытался держать себя  в руках.
- Она  в ночном салоне по продаже шляпок дежурила, тожно ночью ей кто-то, ой-ой, в голову выстрелил-ил…к вам «Уазик» приезжал, но вы уже уехали, я им сказала…
Альбина прямо-таки заходилась от рыданий.
- И что мне теперь делать?
Бежать? Выпрыгивать из Мерса? Выскакивать на ходу из чужой жизни, которую Никита случайно примерил на себя, как выходной костюм с чуждого  плеча?
- Я не знаю. – Ответила Альбина.
Некоторое время Никита молчал. Это было более, чем нелепо, чувствовать себя вдовцом чужой женщины.
- Что случилось? Ось? – круглолицый Джо повернул лицо к Никите.
- Верку грохнули.
- Тю-тю…
- Варкуту-ю-ю.

Помолчали.
Мерс внезапно приостановился, его обогнал на полном ходу какой-то коричневый Опель. Никита осторожно подёргал за ручку дверцы, не поддалась… он дёрнул сильнее, бесполезно…
- Я хочу выйти! – Крикнул Никита.
- Тебе  плохо? – круглолицый Джо задал самый нелепый из всех вопросов.
- Нет, мне классно! Замечательно! Кайфово! Клёво! Репродуктивно! Дурак ты, Джо! – Вырвалось у Никиты, прямо-таки слетело с языка, спрыгнуло, оттолкнувшись от гортанного крика.
- Вот узнаю тебя, Ося! Ты меня всегда индейцем кликал. Круглолицым индейцем с колчаном стрел, отравленных ядом змеи, Джо - в набедренной повязке, говорил ты!
- Так ты выпустишь меня или нет?
- Конечно, нет! А вдруг тебе тоже угрожает опасность, как Верке? Вон Опель гонит, как сумасшедший! Вон Джип несётся за нами. Нет уж, сиди и не рыпайся. Если жить хочешь… Индеец Джо всегда был хитёр, как старая Лисица. Зол, как стадо волков. Хищен и нагл, как меч битвы за справедливость.
«А ещё ты безмозгл, если не хочешь меня отпустить на волю…» – Подумал Никита, но сдержался.
До отхода поезда Москва-Углич было ещё целых семь часов.  И любая минута из этого времени могла стать минутой освобождения от пут чужого лика Осипа Волохова. Ничего, выкручусь,  как выкручиваются волчки на полу детской комнатки, им не страшна центробежная сила! Никита постарался успокоиться. Он даже смог рассуждать более-менее сдержанно.
- Если Веру убили, значит, Тину убила не она. Кто-то другой! Но кто? Вероятно, это тот тип, который оставил документы в кабинке. Значит, он же и убил Волохова, то есть того человека, за которого меня принимает Джо. Бедный Осип… его тоже кокнули …из револьвера тридцать восьмого калибра! Или какого другого ещё?
Никита поймал себя на мысли о том, что он плохо разбирается в оружии. Ему – работнику Угличского музея фотографии это было просто ни к чему. Фотограф с наганом? С пулемётом? Что вы? Никита не террорист-убийца. Не киллер, не член мафии. Никита простой работник искусства. Скромный фотокорреспондент, которому предложили ставку директора музея. Неожиданно. Это сделала Лиличка. Она тогда работала в департаменте культуры и двинула Никиту в люди. Поработай мол, годик другой, пообтешись, а там тебя заметят, продвинут, спонсоров насобираешь, деньги в мешок покидаешь - и свою выставку  сделаешь. Фотографии – в рамочках, под стёклышком, рамочки из дорогой багетной мастерской! Инкрустация, блеск, тепло! Аплодисменты красавиц! Длинноногие девицы в будуаре после выставки! Одна сексуальнее другой! И все ласкают тебя. Никита! Любят, хотят, вожделеют! Это ли не жизнь? Он и в Москву-то приехал, чтобы спонсоров поискать для музея. Угличские мешки с деньгами напрочь отказали Никите в удовольствии поделиться деньгами с начинающим директором музея. А в особняке фотографий крыша прохудилась, струйки зеленоватой, заражённой грибком  воды по стенам потекли, заливая гипсовые пряди лепнины. Никита в Центр музеев отправился, что в Нижнем Новгороде расположен, но там на него даже не взглянули. Кто? Спросили они, –  директор музея фотографии? Да у нас своих дел невпроворот. У нас – Карелин, Дмитриев, у нас триста фотографов, которых надо поднимать, как знамя и нести вперёд. Деньги? А что это такое? – Спросили они с ухмылкой. Наш Центр не располагает финансами. Сами трясите своих, а мы потрясём своих. Тогда будет целое землетрясение. Пошутил Никита и сел в поезд до Углича. Москва Никиту встретила более, чем холодно. Один ответ: нет денег, журчал, как ручеёк в Фотоцентре на Садово-Каретной. Ищите у себя. Как, где? Никита метался по городу, не в силах глядеть на высочайшие особняки, мчащиеся иномарки, на хорошо одетых людей с мобильными торчащими из карманов. Эх, провинция! Думал он.
А теперь он сам, став – Осипом Волоховым, мчится на иномарке  с торчащим мобильным из кармана и пачкой денег за пазухой. Разве он стал счастливее? Умнее? Добрее?
Одна мысль свербит его тусклый мозг – сбежать. Сбежать в Углич, в свой музей, заражённый грибком, заливающимися стенами болотной жижей. С разбитым унитазом в туалете. С вонью прокуренной прихожей, где собираются начинающие фотографы, чтобы лишний раз потусоваться, поделиться своими скудными планами.

Мерс остановился возле высокого здания на Маяковке, вот тут вчера пробегал Никита, возвращаясь из Фотоцентра с отказом о материальной помощи. Вот тут где-то у него украли паспорт и кошелёк. Никита поморщился.
- Давай Ось, выходи по одному! – Сказал Джо. – Пора.
Никита послушно вытряхнулся из авто. И завернув руки за спину, посвистывая, пошёл в офис фирмы «Тамко».
«Тамко, что это? Как расшифровывается? – Подумал он. – Тамошний, тамогавк? А-а таможня!» – Догадался Никита. Да, в Шереметьево таможенный контроль, а тут, видимо,  находятся  работники, или часть их. Как сказал Джо: «Тебя ждут Лиза Вавилова, Вовчик Кольцо и Пихта. Надо не забыть…»
- Привет! – Сказал Никита с порога. – Принимаете новоиспечённого вдовца в свои объятья?
Две женщины сидели у окна. Одна из них – шустренькая,  в джинсах, в рубашечке, лед двадцати пяти, вторая немного томная, длинноволосая. И мужик лет пятидесяти, этот точно Кольцо! – Подумал Никита. – У него все пальцы в перстнях.

- Как вдовец? – Воскликнула шустренькая. – Когда успел овдоветь, ты же только сегодня вернулся?
- Пихта, ты должна знать, что обстоятельства сильнее наших желаний! – Ответил Джо, входя вслед за Никитой  в офис.
- Соболезную! – Сказал Кольцо и  протянул руку Никите. – Это так неожиданно… мы уже думали, что с тобой что-то случилось!
- Я же говорила, что с ним ничего не будет! – Фыркнула томная. – Я верю в хороших людей и добро! А вы всё время пели, наверно, несчастие с нашим Осей, наверно, он погиб, сгорел, его изнасиловали…
Никита смотрел на Лизу и чувствовал, как у него бьется сердце под рубашкой Осипа. Даже язык к гортани прилип. Какая она! Бог мой! Медлительная речь, плавные звуки, носовые, губные, шипящие согласные сами выкатывались, как бочки с мёдом, на корабль, отплывающий в путь, из этих уст! А ножки! Немного худоватые в лодыжках, но мило стройные в икрах. И волосы! Чудные янтарного цвета, блестящие, вьющиеся пряди, скатывающиеся с плеч.
- Такой, как он, сам всех перенасилует! – Усмехнулась Пихта.
- Тогда обнимите меня, о, други мои. Обнимите меня злостного насильника, секс-маньяка, воскресшего из небытия! Ну же! Девочки, налетайте! И вам немного осталось и вас я тоже хочу!
- Привет, Ося!
Пихта подлетела первой, мокрыми губёшками ткнулась в подбородок. За ней Лиза Вавилова. У Никиты дух перехватило, когда та поцеловала его в губы, мягко шевеля щупальцами кожи  рта. Прислонилась грудёшками, тёплыми, как хлеб из печи, чуть раскинутыми в сторону, прислонилась так, что Никита почуял оба соска, крупичками ягод колыхнувшимися прямо возле Никиты. Вот теперь я сам никуда не сбегу… тоскливо подумал он. Теперь я сам привязан к этой Лизе, Лизуне, Лизочке, милой томной козочке, пасущейся на пастбищах Москвы. Он живо взглянул на её пальцы. Нет, ли там обручальных колец? Таковых не оказалось в наличии, значит, можно успокоиться.
А вот у Кольца их было не меньше дюжины на каждой руке. Никита поклонился и этому увальню тоже.
В этот момент в офисе зазвенел телефон.
- Это вас! – Сказала Пихта. – Следователь прокуратуры Чингуров.

«Что ты плачешь, Чингур? Где ты ходишь, Чингур? Мы взлетам, Чингур, или падаем вниз? Не кусай меня больно за пятки мои, а то убегу. Укачу, унесусь!» – Вспомнил Никита  слова из детской считалочки.
Никита прислонил трубку к уху:
- Слушаю вас!
- Мне надо вас увидеть, гражданин Волохов! – это был голос немного хриплый, но не злой. Видимо Чингуров не так уж и плох, решил Никита.
- По поводу? – Никита не хотел видеть сейчас никого, кроме Лизы.
- Вашу жену застрелили ночью. Вот по какому поводу.
- Про это мне поведала моя домработница - Альбина.
- Да, мои работники были у вас. Но не застали ваше высочество дома. Поэтому я хочу, чтобы вы прибыли сюда ко мне для дачи показаний.
- Показаний? – Переспросил Никита. – А не кажется ли вам, что это слово неуместно? В вашем лексиконе не найдётся ли других слов, например, для беседы, для разговора.
- Мне некогда беседовать по душам.
- А мне некогда давать показания. У меня убили жену. Как вы сами сказали, а не я у вас кого-то кокнули. Поэтому будьте, добры приходите, ко мне в офис и говорите со мной, сколько хотите. И не за столом, где лежат грязные листки для протокола, а за столом накрытом для чаепития. Ясно?
Никита передал трубку Пихте.
- Продиктуй адрес этому супермену. И скажи Джо, чтобы он съездил в участок и привёз мне этого Чингурова.
Никита ринулся в кабинет с табличкой «Волохов», ему надо было быстро приготовиться для беседы со следователем. То есть узнать в короткий срок о судьбе Веры, как можно больше просмотреть фото или другие материалы об Осипе. Так сказать, вжиться в роль…
- Пихта! – обронил Никита на ходу. – Зайди ко мне…
- Хорошо! – услышал он.
Остальные работники вяло разбрелись по своим углам. Они хотели переговорить с Осей. Но раз такой случай… смерть Веры… следователь… ладно, дело обождёт!

Никита решительно сел в кресло Волохова.

 5.
Москва 1586 год.

Но царь Фёдор  не решался сделать первый шаг… с одной стороны Фридерик, король датский, писал Фёдору, что преклоняется на оба колена перед его христианским чувством, что связи датские с русскими сыскали славу ещё при его отце Иване, что это даёт надежду на полное восстановление морской торговли.
С другой стороны – Ислам-Гирей, убивший своего брата, унаследовав трон Константинопольский, ждал от Фёдора помощи в военном деле. В разгроме литовцев.
Что требовал Ислам? Помощи? Да, ему было надо около десяти тысяч рублей, либо войско Фёдорово, чтобы вместе с азовцами, нагаями, сультанцами пойти в бой. Но хитрый Ислам-Гирей на самом деле не контролировал свои войска, которые вступили в схватку с русскими дружинами. В то же время племянники Ислама сами ринулись в бой супротив отца, выгнали его из поселения. Отобрали его сорок жён. Но Ислам, сбежал в Кафу, скрылся там, и через два месяца сам  войском напал на своих племянников, жестоко расправился с ними, отрубив им головы, насилуя  их жён, грабя сундуки с золотом.
Тут-то и возник Стефан, который провозгласил себя владыкой четырёх рек Дона, Волги, Яика и Терека и воссел править  близ Астрахани.
Кого более опасался царь Фёдор? Стефана или Ислама? Или обеих сразу?
Тогда царь писал бумаги, письма, тут же сжигал их и писал вновь:
«Разбои твои, Мурат-Гирей растленно и пагубно тяготят людбище, так и князья черкесские, тюменские, ногайские молят меня об изволении от твоего погрому и разбою. Ягда выйдет срок перемирия, то отойди от кровожадности своея. Будь верен слову и договору честному. Тогда я поведу свои войска в Литву, чтобы разгромить нечестивых…»

Утренние молитвы не мешали Фёдору  заниматься вечерними развлечениями. Дневная переписка отходила на второй план, и двор царя заполняли карлики и карлицы. Юродивые и блаженные. Девицы лёгкого поведения и юноши, ряженые в зверей.
Выкатывали бочки с мёдом, вином, холодным квасом и начинались развлечения на вкус придворных. Зажигались факела, чуть стемнеет, выносились свечи на поставках. Накрывали столы дубовые, размера огромного, широкие, как двуспальные койки. Начиналось веселье, хохот, балаган, шли представления кукольников. Ближе  к полночи полуголые девицы вскакивали на столы, отпинывая кувшины с брагой и куски баранины, освобождали стол от жирных гусей и уток, они танцевали, широко раздвинув ноги и приподняв зад, весёлые танцы. Некоторые девицы тут  же одаривались боярами – их вели в углы двора, ближе к флигелям и простеньким постройкам для хозяйства и там под хохот и визг бояр щипали за мягкие места. Девицы брали деньги за услуги, запихивая их под широкие лифы, чтобы кто не украл, и снова принимались развлекать богачей. Так продолжалось до трёх, а  иногда и четырёх утра. Затем девиц выталкивали за ворота, убирали столы, подметали полы дочиста, выскребали грязь, дурноту, мусор и уже к пяти утра двор приобретал щегольской добротный вид, словно и не бывало царской пирушки. Сам царь шёл спать в свои покои, затем просыпался, молился долго и усердно, прося Заступницу  простить его вчерашний грех. Затем Фёдор шёл в покои к Ирине, там он ложился с ней рядом, в её тепло перин и тканых простыней, вышитых узорами подушек и одеял. Там он, пригревшись, ласкал жену, целовал её и пробовал зачать наследника. Оттого что дочь Феодосия ушла в мир иной.
Но слабость здоровья царя, его ежевечерние пирушки, пагубно отражались на желаниях царя, а утренние молитвы не имели воздействия на Бога. Ни покаяния, ни воздыхания, ни кроткие слова, ни обещания стать другим не дало ни каких результатов. Ирина была пуста, она не могла более зачать от Фёдора.
Во дворе поговаривали о невысокой потенции  милостивого батюшки-царя, де, он оттого на девиц вечерами глядит, на их ляжки и фигурчатые бёдра, дабы, натешась глазами,  удовлетворить  своё телесное чувство утром с Ириной.
Но то ли сама Ирина не особо жаловала царя в покоях, выговаривая ему за вчерашнее сумасбродство, обижаясь гневною обидою на неверность цареву и похотливость его, вместо того, чтобы просто отдаться царю со всей силою женской любви и уступчивости, кое ей воспитывали мать-отец. Хотя Ирина была нраву кроткого, но не настолько, чтобы прощать грех царев.
- Ну, Ириша! – Уговаривал Фёдор жену. – Это грех отказывать мне, помазаннику божьему.
Фёдор запустил руки под одело, лаская свою жену.
Надо сказать, что она была размеров крупных, полной, на голову выше самого царя.
- А вести так, как вы вчера себя представили перед боярами,  не грех ли? И девиц этих лапали, особливо Стешку Матную…Не грех ли?
- Грех, Ириша, но не такой, чтобы мне сейчас о том выговаривать, мой пыл снижать, ещё слово и я покину вашу спальню. – Фёдор по-детски надул губы.
- Покинуть меня недолго. Я сама вас скоро покину. Уйду в монастырь от вас…
- Ты не любишь свово царя, Ириша?
- Как не любить?  Батюшка, отчего вы так решили?
- Оттого что ты губы спрятала, под наволочку голову пихнула. Накось покажись мне.
- Как голову не пихнуть? От вас дух идёт вчерашний, гнилостный, вы квас пили, луком закусывали.
- А чем квас тебе не люб? Его надо для живота для костей употреблять. А луком пахнет, так это ж чистота кишечника и не более. Али моргуешь своим мужем?
- Не-ет. – Ириша чуть не плакала. – Я смерть Феодосии забыть не могу. Мне не до сношений с тобой, Фёдор!
- Оно и верно… мне уйти?
- Нет, уж оставайся, чего по покоям бегать туда сюда…
- Тогда уступи мне.
- Да чего уж там.

Ириша раскинулась перед Фёдором, но было уже поздно. Царя сморило, он прикрыл веки и задремал. Во сне Фёдор не храпел, а лишь посапывал носом, уткнувшись в рукав сорочки, положив руку на живот Ирине.
Ирина подняла глаза к потолку, там синели огонёчки утра, точь-в-точь, как глазки на ожерелье Димитрия. Эх, Димитрюшка, батюшка, извели тебя …
И кольца ожерелья, позвякивая, стали постепенно таять, мельтеша светом не земным.
«Может это ожерелье в гроб к Димитрию поклали? – Подумала про себя, позёвывая, Ирина. – Может, напраслину на Волохову навели, что она украла, сказав? Дюже неладно  у нас при дворе, всё только интриги, басни, слухи, наговоры».
Ирина посмотрела на спящего Фёдора и стала убаюкиваться сама, сморившись теплом от тщедушного тела царя, от его дыхания.
- А дюже у него изо рта пахнет! – Подумала она. – Надо будет сказать повару, чтобы яблок испёк, они дёсна прочищают. А то дышать невозможно, рядом находясь. Ужо  воняет от Фёдора, хуже чем у кота под хвостом…
- Ты не спишь, Ириша? – Спросил Фёдор, вновь просыпаясь.
- Разве заснёшь? – Жена отвернулась от царя на правый бок.
- Ладно, не дуйся. Завтра мы с тобой в баню пойдём. Ужо я тебя раздену…

6.

Москва 2003 год

- Раздевайтесь, господин Чингуров! – Сказал Джо, подбегая к следователю. – Проходите  в нашу контору. Мы люди простые. У нас всё по честному.  Вот сюда к столу…
- Нет, мне бы с Волоховым Осипом переговорить. – Чингуров потирал руки, входя в секретарскую комнату.
- Пихта! – Крикнул Джо. – Неси нашему гостю чаю…



Никита даром времени не терял. Он просмотрел документы фирмы «Тамко», немного попытался разобраться в движении товара через таможню и вникнуть в функции «Тамко», которая выполняла роль эксперта. Она могла разрешить вывезти что-либо через границу, могла запретить, если это были предметы старины, иконы, ценные картины…
Единственно, что не мог понять Никита, это куда и зачем поехал Волохов. Было ясно, что на его плечах, как президента компании, находится необыкновенная тяжесть. Тяжесть экспертов, как посредников между прокуратурой и Эрмитажем. Между воровским миром и миром музеев Москвы и всей России.
Кому не угодил Волохов, если ему приходится прятаться? Или наоборот кому он так угодил, что его кто-то прячет? А если он мёртв, то за что убит?

Чингуров вошёл к Никите бодрой походкой бывалого человека. Сел. Закурил. Оба долго молчали, словно собираясь с мыслями.
- Итак, когда вы последний раз видели Веру Ивановну Волохову. Вашу жену? – Чингруров смотрел на Никиту несколько безразлично, словно отстранено.
- Сегодня ночью. – Никита прощупывал глазами лицо Чингурова. – Она ушла на дежурство. Сейчас салон шляпок работает по ночам. Погода ветреная, мало ли кому придёт в голову прикрыть свои мозги.
- Она ушла одна?
- А с кем она должна была уйти?
- Видите ли, какое странное обстоятельство.  В вашем дворе была убита женщина…
- И что? При чём тут Вера? Кроме этого в нашем дворе обокрали мужчину, раздели «Москвич», убили кота. И что, это всё Вера? Она что ли виновата? – Никита налил себе и Чингурову в  рюмки коньяк. – Угощайтесь…
- Я смотрю, вы не очень-то переживаете по поводу кончины жены. Хотя ваша свадьбы была недавно всего тридцать пять дней… назад.
- Назад! – Передразнил Чингруова Никита, заглотнув коньяк. – Свадьба моя была не на зад, а на перед! Я вам не голубой, чтобы задом интересоваться…
- И кроме этого Вера была беременна. Это подтвердила экспертиза…
- А что в это неестественного? Люди женятся, чтобы иметь детей, а не в карты играть.
- Но, говорят, что она вас принуждала жениться на ней. Грозила…
- У всех перед свадьбой раздоры! Зато потом, прожив пятьдесят лет, супруги души не чают друг в друге…
- Вы хотите сказать, что Веру убили из-за другого чего?
- Ну, конечно же, богатый салон. Женщина. Деньги. Воры-грабители…
- Но Вера сама открыла двери салона и впустила убийцу. Значит, это был человек, который ей знаком.
- Вполне допускаю. Некоторые специально ходят, долго примеряют товар, затем приходят и убивают…
- Но зачем?
- Как? Вы не знаете, зачем люди убивают друг друга? Деньги, деньги и ещё раз деньги!
- Но убийца не взял ничего…
- Значит, он просто маньяк! Или не успел обворовать салон. Его спугнули…– Никита налил себе ещё коньяка. Заглотнул вторую порцию янтарного напитка.
- Мы отрабатываем эту версию…
- Ну, и прекрасно!
- А где вы были ночью?
- Спал. Меня Вера закрыла на ключ. Утром пришла домработница и выпустила меня из заточения.
- У вас сплошное алиби…
- Это плохо? Поверьте, гражданин следователь, я не убивал мою Веру, я не причастен к чеченской мафии, не раздевал  «Москвич» и не мучил кота  у нас во дворе. Я чист, как стекло! А то, что у нас с Верой были разногласия, это нормально, таков диагноз многих пар. Беременные женщины капризны до ужаса. А теперь простите, мне надо побыть одному…

Чингуров испарился из кабинета.
Джо получил распоряжения от Никиты –  заняться похоронами Веры Волоховой.

В таком темпе проходил день Никиты, который был уже почти сутки Волоховым…Никита словно поменял, как змея кожу и прямо-таки врос в роль бизнесмена, преуспевающего эксперта, президента фирмы «Тамко».
Врос, понимая, что обратно отдирать от себя чужую судьбу будет ой, как больно! Так бывает с людьми, попавшими в трудные обстоятельства. Например, кто-то попросит поносить свитер у друга или кофточку у подруги, и так привыкает к чужим вещам, что вернуть их не может. Или не желает. И у Никиты пропало желание становиться Никитой Качаловым, тем прежним, неунывающим фотографом, веселым  мужчиной, как только он увидел глаза Лизы Вавиловой. Бархатные, обрамлённые длинными ресницами, обволакивающие, словно тысячу махаонов вылетали оттуда из глуби зрачков. И прелестные ножки! Тонкие ручки. А грудь – роскошная, высокая. Спина прямая, с изгибом над крестцом. Ну, бог мой, царица Ирина и только!
И всё тело Никиты завопило: Хочу! Хочу! Хочу! И душа заплакала: Дай! Дай! Дай!
А что Лиза? Кого она любит? Или её сердце свободно? И смеет ли он надеяться на её взаиморасположение? Оттого что в глазах Лизы он – не он, а  Ося. И вдруг этот Ося грубо вёл себя с Лизой, он же её начальник, он же имел право требовать от неё не только исполнения служебных обязанностей.
Никиту даже в жар бросило при мысли о том, что Лиза могла ненавидеть Осю лютой, злобной, страшной ненавистью. А Ося пробовал её изнасиловать? Набрасывался на Лизу? А вдруг он ею овладел силой, и теперь Лиза ни на грамм не допустит к себе Никиту?
Никита потёр виски, прошёл по кабинету, сосчитал шагами расстояние от окна до дверей, от дверей до стенки. Получилось семь на одиннадцать. Не плохое число. Вот если бы вышло восемь или шесть, то  тогда каюк. А так ещё ничего…
В этот момент зазвонил телефон и Никита потянулся за трубкой, но затем вспомнил, что  за начальников подобные вещи делают секретарши, он отодвинул руку куда подальше, например, в карман брюк…
В кабинет влетела Пихта.
- Это вас, какой-то Углич! – Сказала секретарь и улыбнулась.
- Что? Углич? Но зачем? – Никита подпрыгнул на высоком кресле. Поёжился, словно его разоблачили, поймали, схватили за руку. А всего-то час назад, он сам хотел умчаться в Углич…
- Они не сказали…
- Ладно, соедините…
«Может, оно к лучшему, – решил он, – если я сейчас поговорю с этим парнями из Углича…»
- Здравствуйте, – услышал Никита мужской голос. – Мне вас рекомендовали, как очень начитанного человека. Не могли бы вы нам помочь. Нашему театру. Небольшой суммой денег…
- Какому театру?
- Драматическому.
- Сколько надо? – Никита обрадовался. Нет, его не разоблачили. Просто главный режиссёр, также как  когда-то он, Никита Качалов, ищет спонсоров в Москве. Не найдя их в родном городе.
- Ну, я не знаю…
- А кто знает? Дед Мороз? Снегурка?
- Это зависит от репертуара…
- Извините, вы подсчитайте,  а потом звоните. Жду вашего звонка, например, завтра. Ах, нет, завтра у меня похороны жены.
- Соболезную! – Главный режиссёр осёкся.

На этом разговор прервался. Но Никита подумал, что теперь будет возможность звонить в Углич, не вызвав подозрение своих сослуживцев. Не боясь разоблачения…

Ах, родной, милый Углич, как ты далеко! С твоими маленькими улицами, площадями.
Надо позвонить маме.
- Пихта, набери мне номер телефона Углича.
- Хорошо, Осип!
- Но, Пихта, разговор конфиденциальный.
- Поняла… я вас включу после третьего гудка…


Никита нетерпеливо сжал руки. Раздался третий гудок. Тёплый женский голос ответил:
- Алло!
- Мамуля. Это я, твой сын!
- Никита. Милый, как ты?
- Прекрасно. Но мне придётся задержаться. Так что ты меня пока не жди!
- А твой музей?
- Мамуля, он тоже подождёт.
- Но так нельзя, Никитушка!
- Можно, мама! Сейчас мне  всё можно. Я спонсоров нашёл. И себе, и музею. И даже театру. Ты же любишь драму!
- Это не опасно, Никита?
- Мамуль, ты в каком веке живёшь? А? Это тебе не шестнадцатый век. Когда царевича убили у нас в Угличе. Это двадцать первый век. И не волнуйся, прошу тебя!
- О тебе Лилия спрашивала! – После паузы сказала мама.
Тактичный человек, моя мамочка – подумал Никита…
- Ой, мамуля, ну, какая там Лилия? Мне не до этого…
- Что ей сказать?
- Так и скажи мне не до неё…
- Это некрасиво, Никита…
- Зато честно. Ну, пока, мама. Я тебя целую. Всё!

Ладно! Одно дело сделано. Мама успокоена. Теперь осталось похоронить жену, заодно и любовницу…
А там завести новую. И жить припеваючи!

Никита вышел из своего кабинета.
Пихта сидела за столиком. Красила ногти. Вовчик Кольцо рылся в компьютере или проще в компе. Джо умчался в ритуальные услуги.
А Лиза… о, Мона Лиза, о, богиня, святая, сидела за своим столиком и поливала кактус. Зелёный, колючий, как ёж, распушивший иголки.
- Какая прелестная роза! – Сказал Никита, подходя к столику Лизы.
- Вы опять смеётесь, Ося! – Лиза надула губки.
- Что вы, Лиза! Это действительно роза пустыни. Роза горячих оазисов и редких прохладных струй. Вы разве не знали? – Никита сел рядом с Лизой на стул.
- Раньше вы так не думали! Вы всё время подкалывали меня.
- Всё верно. Кактус колючий. Я тоже такой же, я тоже колюсь, точнее, подкалываю, меня надо просто надо иногда поливать…
- Ося вы кактус? Вот уж никогда бы не подумала. – Вступила в разговор Пихта.
- Нет, он похож на обвал в горах. На сход лавины, на вулкан. – Добавил Кольцо.
- А теперь давайте подытожим, что было за время моего отсутствия! – Предложил Никита. «А то и будет, что сейчас сюда войдёт настоящий Осип и скажет: Катись отсюда самозванец. Лжецарь, лжепрезидент!»
А я его – Мининым, я его Пожарским отпихну. Я ополчение организую.» – Усмехнулся сам себе Никита.
- В общем-то,  всё шло по плану. Ничего такого…
- А конкретней? – Никита продолжал сидеть рядом с Лизой, на стуле для посетителей. Он любовался её шеей, вырезом кофточки на груди. Чёрным бархатным жакетом. Никите хотелось взять Лизу за руку и поцеловать мягкие тонкие пальчики.
- Посетители, вызовы на экспертизу и прочее! – Пояснила Пихта.
- Была крупная партия героина. Но этим занимались криминалисты. Хотя звонки были нам тоже. – Сказал Кольцо.
- Ещё икону  хотели вывезти. Шестнадцатого века. Якобы выдав её за подделку. Но это оказалось не так.  Лиза  связалась с научным сотрудником художественного музея. Он выехал на КПП, и государственную ценность вернули церкви. – Вставила Пихта.
- Ясно,  а меня кто-нибудь разыскивал? – Никита задал вопрос тихо, словно невзначай. Но весь отдел вдруг насторожился.
- Где вы так долго пропадали? Конечно, вас искали!  – В один голос заявили сотрудники. – Особенно допекала Вера.  Затем, какая-то Тина, Бублик. Мы не разобрались…
- А, может, это была дырка от бублика? – пошутила Пихта.
- Ладно, вам смеяться! Бублик. Пирожок. Шаньга… Что-то было серьёзное? Неотложное. Так чтобы по горло меня надо? По темечко? – Никита смотрел на сотрудников строго.
- Не помню…
Пихта отложила лак в сторону. Села за комп. Кольцо углубился  в чтение новой инструкции. Лиза отложила баночку с водой и посмотрела на Никиту вопросительно. Мол, чего тебе, пацан, надо? Иди работай и мне не мешай!
Правильнее было бы сейчас идти домой на Савёлу и оповещать родственников о смерти Веры, но Никита не мог уйти никуда от чарующих глаз Лизы. Он смотрел на неё, не отрываясь.
- Вам помочь? – Вдруг спросила Лиза. – Может, вам плохо? Всё таки жена… несчастье…
- Да-да…
Никита привалился к стулу. Чем больше он смотрел на Лизу, тем больше влюблялся.
- Помогите мне!
- Может, врача? – Пихта вскочила со своего стула.
- Нет, дозвонись до Джо. Узнай, как у него там обстоят дела с этими ритуальными услугами. И надо как-то оповестить родных… хотя я не  помню, мне правда… никак не припомнится, где номера телефонов родственников Веры. – Играть роль удручённого мужа у Никиты выходило замечательно. Недаром сам главный режиссёр попросил деньги именно у него Никиты, который стал Осей.
- Так вот ваша книжечка электронная. Обзвонить? – Пихта быстро нашла нужную вещь.
- Может, вам прилечь, Ося? – Лиза взглянула на Никиту жалостливо.
- Да-да, проводите меня в мой кабинет, прошу вас, Лиза!
- Ну, хорошо…
В глазах Лизы не было ни удивления, ни раздражения. Притворяется? Или для неё стало привычкой, что Ося тащит к себе в кабинет любую из понравившихся ему женщин? Или на фирме «Тамко» действительно существуют доверительно-открытые отношения, люди заботятся друг о друге…
Никита открыл дверь… вот сейчас, когда они оба перешагнут порог, может быть… Лиза сама бросится к нему в объятья, прошепчет ласковые мило-женственные слова…или наоборот, оттолкнёт его, выговаривая обиды, которые ей нанёс Ося.
Лиза словно замерла на пороге, не решаясь перешагнуть через черту. Отчего? Сердце Никиты отбивало чечётку, подпрыгивало зайцем в клетке, стукаясь лбом о рёбра Никитиной груди.
- Прошу вас, Елизавета Петровна! – Прошептал Никита, подхватывая женщину под локоток.
Заострился, однако, этот локоточек! Заострился! Словно жало пчелы, впиваясь в руку Никиты, вот сейчас выпустит яд, и Никита свалится, как подкошенный под ноги богине. Моля, о прости меня за прошлое моё! За моё будущее! За мою молодость и старость! За мою убиенную Веру, за убиенную Тину. И за всё, что было и не было между нами. Чему суждено быть и  от чего придётся отказаться… и что я тебе дам, Лиза? Вдруг тебе это не понравится?
- Нет, это я вас прошу. Вы всегда входили в кабинет первым…

Ах, вот оно что! Ося влетал в открытую дверь, не заботясь о том, кто идёт сзади – мужчина или женщина. Он первым впихивался в светлое пространство комнаты, в тихий кабинет, нёсся к своему креслу. Брал трубку телефона. Звонил. Кричал, требовал, просто суетился. Стукал кулаком по столу, закидывал ногу на ногу. Затем вскакивал, бежал мыть руки, снова кричал, отсчитывая сотрудников за всё содеянное и за не содеянное сразу. Он был хозяином, барином. Царём. А Никита – Лжецарь, мифический Лжедмитрий, поэтому ему так трудно даётся роль Оси. Как плохому, провинциальному актёришке – вечно пьяному, рыгающему томатным соусом, жующему жвачку за четыре рубля пятьдесят копеек.

Никита, обошёл на пороге Лизу, шагнул в кабинет. Повернулся лицом к женщине, взял её за руку и галантно ввёл в тихий простор  чисто убранного кабинета.

- Присядьте, прошу вас! – Сказал он.
Лиза пожала плечами и села в кресло.
«Если бы вы были таким галантным всегда!» –Проворчала она.
- Пихта,  – Никита позвал секретаршу. – Две чашки кофе с коньяком.
И снова глаза Лизы округлились. Впервые Ося заказывает для неё угощение. Или  у него крыша поехала после смерти жены? Или он просто играет другую роль. Так сказать не битьём, так катаньем? Сменил кнут на пряник?
Видя глаза Лизы, Никита добавил:
- Пихта! И ещё, будь добра, валерьянки. Пятнадцать капель.
- Вам плохо, Осип? – Спросила Лиза, на сей раз, серьёзно тревожась за Осю. – Может, вам лучше домой пойти? Там полежите на кровати, отдохнёте.
- Нет, только не это! – Воскликнул Никита, втискиваясь в кресло, рукой указывая Лизе на стул рядом стоящий.
- Отчего так?
- Там сейчас куча плачущих родственников. Их встречает Альбина. Она их угощает крепким чаем с лимоном и травами. А женщины, повязав чёрные платки, рыдают неимоверно, мужчины куксятся, переминаются  с ноги на ногу. Что-то пытаются изобразить   в виде скорби, хотя на самом деле им просто хочется выпить. Тогда Альбина достанет им из бара водки, вина, коньяка. Нарежет ветчины, разложил мясные кусочки по фарфоровым тарелкам…
- Тем самым, которые вам подарили на свадьбу, мы от нашего отдела, – добавила Лиза.
- Затем Альбина поставит цветы  в вазу, закроет зеркала тёмными тряпицами и заколет булавками на  сгибах ткань, выезжающую из-под зеркал. Затем все сядут в круг возле стола, ожидая прибытия обитого красной и чёрной тканью последнего ложа Веры. Кто-то всплакнёт, кто-то забудет это сделать. Но никто не забудет выпить за упокой. Вечером все разойдутся, кроме дальних родственников. У которых нет денег на гостиницу. Ни гроша за душой. Но и те к полуночи залягут спать на моём брачном ложе или свалятся на диване. Лишь одна Альбина. Милая старушка, почти Арина Родионовна или нянька царёва, сядет возле гроба на стул и будет сидеть до утра, до рассвета.  Она-то и развяжет руки Вере и ноги на кладбище, размотает тонкие тесёмки. Ещё возле глинистой сырой дыры, в которую отпустят бренные косточки Веры, будет находится следователь прокуратуры Чингуров, вглядываясь в меня, в её осиротевшего мужа, наблюдая за моей реакцией. Не дай Бог мне выпустить на одну слезу меньше. Чем положено! Или больше, оттого что меня тут же обвинят в  притворстве! Тогда держись, Осип! Тёмное подозрение, витавшее в голове этого человека, тут же обрушится на твою голову! Словно топор или гильотина на бедную скрюченную шею. И тогда мне понадобится самый лучший адвокат. Например, Кучерена. Но он стоит бешеных бабок! Таких у «Тамко» нет! Тогда вам, моим сотрудникам придётся на экспертизе говорить, что героин это просто зубной порошок! А икона конца  шестнадцатого  века мазня одного из художников подзаборья! Нам придётся продать свою совесть, как душу дьяволу…
- Так было всегда, – обронила Лиза, – разве не этим мы занимаемся на протяжении трёх лет? Вспомните, Осип,  последний случай!
Но в этот момент в кабинет вошла Пихта с подносом на руках.
Никита в душе чертыхнулся. Ну, не могла пять минут подождать, чтобы Никита понял, что это за последний случай! Наверняка из-за него пострадали  Тина и Вера. Так сказать, тиноверин случай! Тиноверино несчастье, тиноверина подстава!
Пихта поставила дымящиеся чашки на стол, разложила лимон, печенье, конфеты. Достала коньяк, разлила по чашкам и молча удалилась из кабинета.
Никита живо отпил из чашки.
Лиза молча сделала тоже самое.
- Да! Вы правы, Елизавета. – Никита не хотел спорить ни с кем. А с Лизой тем более. Просто ему хотелось хронологически представить последние дни Осипа, если была бы возможность, то и часы.
- Но раньше вы с этими доводами не соглашались, – вымолвила она.
- Значит, вы плохо спорили! Не нашли нужных слов, фраз!
- Это я-то плохо спорила? – Лиза вскочила на ноги. – А кто брызгал слюной, матерился, ругался, как будто бомж на вокзале? Кто?
- Ну, я…
- То-то же! Если человека посылают на три буквы! Унижают, угрожают увольнением? То как мне было быть? Вот я и подделала эти документы. Вы их схватили и умчались в этот противный город…
- Разве этот город противный? – Никите хотелось узнать какой город именно Лиза считает противным…
- Вы сами о нём так отзывались!
- Лиза, не темните, назовите вещи своими именами. О каком городе идёт речь? – Никита отпил ещё из чашки.
- Что? Ну, знаете, Осип, ваши шуточки… Это город Нижний Новгород. Именно, туда вы отправились!
- Ах, да! Он действительно противен мне! До сих пор…
- Но раньше вы говорили наоборот. Что это город больших возможностей для чёрного бизнеса! Что это город больших воров и мелких краж. Сонный, инфантильный город.  С низкой культурой! Город пьяниц, взяточников и казнокрадов. Сребролюбивый и властолюбивый. И именно туда вы отвезли документы, хотя мы все вам говорили, кричали хором, вопили и тоже матерились, что этого не следует делать! – Лиза взяла в свои пальчики чашку с кофе, отпила. Женщина явно волновалась.
- Любой город имеет выход за границу. – Сказал или подумал вслух Никита.
- Это вы нам твердили в течение всех трёх лет…
- Любой город имеет таможню. То, что не пропустит Москва ни за какие деньги, пропустит Нижний, Верхний, Средний город России за смешную сумму баксов…вылет в Европу – чартерный рейс. Ах, да, вы правы, Лиза!
- Теперь вы поняли свою ошибку?
- Конечно!
- И вы готовы сделать это?
Бог мой, снова загадка! Что это? О чём сказала Лиза, что она имела в виду... вот и ломай свою голову, шеф-самозванец!
- Для всё на всё готов!
- Опять ваши шутки, Осип! Для меня вы никогда не делали привилегий. Вы отметали мои идеи, унижали меня, возвышая Кольцо, и его чёрные махинации… А я так старалась. Если я могла уйти из «Тамко», уволиться… но у меня сестра-инвалид первой группы. Сонечка… И  я вас не понимаю…  сегодня. Зачем вы так со мной хорошо говорите? Новый трюк, чтобы подставить меня? – Лиза напряглась, как струнка на гитаре. Такая тонка шея! Такие линии рта! Всё это  вытянулась вверх, поползло к потолку. И стало постепенно расплываться.
Никита закрыл глаза. Он понял, что ему надо разобраться, расхлебать кашу, которую варили три года…
В огромном котле, большой ложкой варили, снимая пенки наваристые, бульон смертоносный, отхлёбывая по ложке зелёного отвара, доставая мясинки, картофелины, жирные копчёные морковины, обжаренные с луком в масле, пропитанные корицей и лаврушкою, перцем и аджикой…
Котёл этот стоял на большом огне, на разверстой пасти пламени, варево булькало,  пенилось, отдавая сливочным ароматом, сметанным духом, густым солёным крупичным запахом, тянущимся три года.
Кто входил  в это варево в качестве начинки? Какие ингредиенты? Кольца. Броши. Браслеты? Золотой запас России? Оружие, найденное в семнадцатом веке? Меч обоюдоострый? Клинок. Кинжал, нож кривой татарский? Меха, снятые с плеч бояр? Шубы, выкранные из музеев, объеденные молью веков, обгрызанные мышами? Или наоборот, свежее зелье – наркота, травка или  невинные добавки для похудения полных россиянок? Какой-нибудь «гринлайв» или «бютисан»? Корень женьшеня, банановые  отруби? Апельсиновые коктейли, мандариновые сладости. Или кодеиновая кислота, мощного заряда бомба?
Что надо было вывезти через границу? Или уже вывезли? Или кто-то неведомый, побрезговав деньгами контрабандистов, воспрепятствовал этому? Тогда кто он, этот человек-невидимка? Не он ли убил дамочек Оси? Не он ли, разозлясь на всё человечество, мстит одному глупому и ничтожному человеку – Осе? Мстит за всё человечество.
Какая у него профессия этого невидимки? Изобретатель? Да-да, это может быть! Он изобрёл нечто новое, и здесь в нищенской стране, где наука на грани вымирания, ему не дали внедрить свою идею. Или он просто не нашёл денег на воплощение своей мечты, на разработку оборудования и технологии? И теперь, в поисках выходя, он хочет увезти свою идею за границу, а его туда не пропускают? Тогда что он изобрёл? Новое лекарство от СПИД-а? От атипичной пневмонии? От грибков? Или новые препарат лечения от наркозависимости?
Бог мой! Сколько вопросов столпилось в голове Никиты. И сколько не найденных ответов. Ему предстояло за несколько дней вспомнить всю… чужую жизнь и начисто забыть свою. Свои привычки, повадки, мечты! Фантазии! Может, даже поскупиться  любовью к Лизе, которая смотрела на Никиту, расхаживающему по кабинету. Может, ему снова придётся надеть свои старые джинсы и рубашку, поношенную, протёртую  на локтях и уйти, скрыться, уехать в свой Углич? И там жениться на Лилии Берт, даме в годах, которая уже три раза побывала замужем. И каждый раз неудачно, в силу её истеричного характера и безумной ревности своих избранников ко всему  женскому полу. О, Лилия Берт! О крашеная блондинка со взбитыми к затылку волосами! Второсортная художница, пробившаяся поближе к начальству Углича, работавшая инструктором в департаменте культуры. Ругающая культуру последними словами, ненавидящая поэтов, скульпторов, журналистов и художников за то, что они не приняли её в свои пенаты. Но слабостью Лилии были фотографы. Она часто просила снять её без одежды. Голую…
- Сфотографируй меня, – просила она Никиту в минуты экстаза.
И тут же начинала скидывать с себя одежонку. Серенькое платьице коричневые колготы, трусики, тесный лифчик. И ложилась на диванчик в музее. Изображая этакую Данаю, ждущую золотого дождя, окружённую ангелами, служанками и прочими мифическими существами.
Она-то и подсунула Никите Качалову командировку до Москвы и обратно.
- Отвези это! – Сказала она ему – Там делов на пять минут. Но зато пять дней погуляешь на казённые деньги по столице, по Арбату, Тверской, Никитской!
- Лилия! Мы с тобой  давно не были близки! Как ты меня отпускаешь в Москву? – Сказал тогда Никита своей любовнице.
- Да кому ты там нужен? В своих потёртых джинсах? – Хмыкнула Лилия.
- Куплю какую-нибудь на улице. Будешь знать…
- На твои деньги? Ха! Ты знаешь, сколько это стоит?
- Сколько? – Никита сглотнул слюну.
- Сто долларов за час, если повезёт. А так до пятисот доходит, если за ночь…
- Ну, ты, Лилия. Даёшь…
- Нет, тебе я, Никита,  не даю. Пока не женишься. Понял?
- Тебе надо печать? – Никита стал злиться, глядя, как Лилия надевает колготы, затем застёгивает лифчик.
- Конечно…
- Вот тебе печать!
И Никита швырнул в сторону стул, на котором лежали вещи Лилии. Разлил разведённый, жидкий фиксатор по столу и выскочил из своего кабинета.
На следующий день он укатил в Москву.
Его провожала до вокзала мама.

- Я свободна, Ося? – Лиза Вавилова подняла на Никиту круглые свои глазки. Глазки-сливины, глазки-вишни…смородины, словно весь витаминный набор в одном взгляде.
- Пожалуй, что да! И время уже почти шесть…заболтался я!
- Вы уже, Осип, молчите час, ходите по кабинету и на меня не  смотрите. Словно я отсутствую…
- Зато я чувствую вас, ощущаю, думаю о вас и надеюсь, что наша дружба окрепнет в скором будущем…
- Опять шутите?
- На сей раз, я серьёзен, как никогда!
- А ваша дружба с Вовчиком? Вы же каждый вечер с ним шепчетесь по углам? – Лиза направилась к двери.
- Вечер – не ночь! – Философски заметил Никита.
- Ладно! Мне пора. А-то Сонечка дома одна. Надо её покормить…
- Лиза! – Вдруг окликнул женщину Никита. – Вы меня ненавидите?
- Можно  я завтра задержусь дома? Примерно до двенадцати? – Игнорируя вопрос Никиты, спросила Лиза.
- Кончено, можно…
- Тогда пусть в Шереметьево съездит Вовчик. Вас же не будет? Так? – Лиза замешкалась у порога.
- Естественно, у меня похороны. Важное мероприятие неприятного свойства.
- Тогда я документы Пихте оставлю.
- Да хоть елке. Хоть целому лесу, хоть Марьиной роще. Или Измайловскому  саду.
- А  при чём тут Измайлово? – Лиза снова насторожилась. – Вы меня упрекаете?
Да, что такое! – подумал Никита. – Что ни скажешь, везде Лиза видит подвох. Чем так ей насолил Ося? Кольцо? Или ещё кто-то…в Измайлово… а Никита так плохо знал Москву, что даже не представлял, где  это находится. Просто слова сами выпорхнули из его уст.
Измайлово, Измайлово, родная сторона… лебеди в пруду. Уточки плывущие по ручейку. Да-да, Никита вспомнил фотовыставку одного из Московских художников. Там было Измайлово.
У Никиты забилось сердце. Он припомнил  мужское  лицо на фотографии, в рамочке… на выставке, бог мой он эту выставку видел вчера утром. Это было почти его лицо… Значит, там был Кольцо. Точно и не один, с каким-то мужчиной. Это Бублик! – словно осенило Никиту. Это он….
- Лиза, вы можете завтра задержаться! Я разрешаю. – Утвердительно сказал Никита. – Вовчика я  сам попрошу сгонять в Шереметьево. Не волнуйтесь, отдыхайте, спите спокойно, дорогой товарищ…
- Звучит мрачно. – Лиза дёрнула плечами.
- Наоборот, вам надо выспаться. У вас измученное лицо…
- Вы опять?
- Что опять? – Не понял Никита.
- Вечно вы издеваетесь надо мной. Вечно, подкалываете…не трогала я эту муку, там в Измайлове… это была чужая машина… не мой груз…
- Ну, что вы?
- Хватит, Ося! И Пихта меня доконала: у тебя мучнистое выражение лица, у тебя муки сердечные. Великая Мученица Лизавета. Хватит! Этот груз был отсортирован и упакован. Я сама видела, что там было, а как там оказалась мука. Я не знаю…
Лиза выскочила из кабинета Никиты.
«Мука? – Задал себе вопрос Никита. – Речь идёт об экспорте в другие страны? Грузовик арестовали в Измайлово? Или он попал в аварию…если это так, то значит на «Тамко» давно были гонения…»

- К вам можно? – Кольцо вкатился в кабинет Никиты осторожно, поблёскивая своими перстнями.
- Если ненадолго! – Никита просверлил взглядом Вовчика.
Тот отчего-то бросился к Никите с объятьями,  с рукопожатием, с улыбками, рассыпаясь в комплиментах.
- Я знал, что вы сбежите оттуда! Я рад! Вы – умница… Но как вам удалось? Как? Эти мрачные стены. Эти врачи, палата номер шесть…и у вас было другое имя не Осип, поэтому никто не знал, где вы…
Никита не сразу сообразил, о чём идёт речь, но потом догадался: Осип попал в психушку. И никто кроме Кольца об этом не знал.
- Странный вопрос! – Хмыкнул Никита. – А вы думали, что я до конца своих дней буду там пить бодягу, когда можно хлобыстать коньяк в других стенах?
- Но там такие решётки. Прутья. Вы сами хотели, чтобы вас заперли там. А я договорился с доктором Штольцем. Но Штольц пропал. Его не найдут нигде…
- Вы его тоже искали?
- А как же!
- Как только вы перестали подавать сигналы точного времени. Я кинулся искать Штольца. Но он пропал, как  в воду канул.
- Про воду я уже слышал от Джо.
- Мы все с ума сходили. Пихта два раза ездила в это место, но ей никто не дал никакой информации…
- Ясно! Вам завтра придётся поехать с документами Лизы.
- Но это невыгодное дело. Дают мало.
- Зато риска нет! – Наобум выпалил Никита.
- Вы стали бояться рисковать?
- А вы нет?
- Но я…
- Так вот, будьте добры, исполнить эту просьбу. Меня тоже завтра не будет.
- Весь день?
- А вы что хотите, чтобы я, не стряхнув кладбищенскую глину с ног, не выпив за упокой, примчался сюда? Я злодей что ли  с большой дороги, из гремучих лесов, с больших болот?
- Ах, да, болото! – Вдруг встрепенулся Кольцо. – Эту машину мы спрятали именно там.
«Похоже, что тут за каждым словом зашифрована информация! – решил Никита. – И машина с мукой спрятана, зачем? Украли на границе? Конфисковали, сказав, что товар прострочен! Да-да! Вот оно что! И подставили Лизу! А теперь эту муку хотят пихнуть в продажу. Через подставную фирму. Сделать деньги. Ой, ну и дела! Ося, ты где? Возвращайся в своё кресло! Я больше не могу…»
- И что дальше? – Никита гневно посмотрел на Кольцо.
- Просто завтра последний срок передачи муки в сельмаг под Липовкой. Если я поеду в Шерёму, то мне придётся искать других клиентов.  – Пояснил Вовчик.
- Поезжайте сейчас в Липовку. А завтра в Шерёму. Идёт?
- Тогда почему вы молчали весь день?
- А что уже поздно?
- Нет, нет, там хоть до полуночи…
- Тогда вперёд! Документы у вас?
- Конечно! – Кольцо протянул Никите несколько бумажек. Никита взглянул.  Всё чин-чином, с печатями, с подписями, с нулями, датами, цифрами.
- Тогда действуйте!

Вовчик пулей выскочил из кабинета.
Вслед за ним вбежала Пихта.
- Вы деньги будете получать или нет? А то я весь день сейф держу открытым.
- Вот это зря… сейф надо закрывать…
- Вы же сами говорили, что не надо. Потому что закрытый сейф – лишнее подозрение у проверяющих. – Пихта вытаращила глаза на Никиту.
- Я говорил про пустой сейф или про сейф с малым количеством денег. Так твою мать! – Никита смачно выругался.
Пихта молча положила конверт с деньгами на стол Никите и вышла из кабинета.
Никита взял конверт. Тяжёлый!
Ура!
На такие деньги можно отремонтировать фотосалон, фотоцентр, отгрохать новый зал для кинопроката. Накормить детский дом, дом ветеранов. Купить коляску нуждающемуся инвалиду. Помочь главному режиссёру Угличкого театра!
Бежим, Никита!
Ты ещё успеешь на вокзал! На поезд. Седьмой плацкартный вагон, верхняя двадцатая полка. Милая симпатичная проводница, доверительная беседа с соседом. Чай  с соседкой. Встреча с мамой. И ночь с Лилией Берт… или Брет, то есть это просто бред…
Что ж ты медлишь, друг мой? Руки в ноги и домой!
Или ты не боишься этой каши? Этой заварухи? Боишься? Но не за себя. А за Лизу Вавилову с её больной сестрой Сонечкой?
Глупыш! Пожалей маму! Она же с ума сойдёт, если  с тобой что-то случится! А ты  сума сойдёшь, если что-то случится с Лизой!
Никита сунул конверт в карман.
Сел в кресло. Набрал номер телефона квартиры на Савеле.
Ему ответила Альбина.
- Ося! Дорогой! – Плакала она в трубку. – Уже привезли Верочку. И венками укрыли. Цветами. Много! И обед заказали  в хорошем ресторане на завтра. И всех гостей разместили по гостиницам. Этот парень круглолицый постарался.
- Джо! – Выпалил в трубку Ниикта.
- Да-да. Но тебя тут мужчина ждёт. Какой-то Бублик.
- Пусть не ждёт. Скажите ему, чтобы шёл в Бриз. Я там появлюсь через полчаса!
- Ладно, касатик…
Альбина, всхлипывая, положила трубку.

Никита встал в полный рост.
Достал билет из кармана и разорвал его на мелкие кусочки. Затем допил кофе и ринулся из офиса, столкнувшись в дверях с Джо.
- Добрый вечер, вам куда, Ося?
Да он, словно пасёт меня! – Подумал Никита. – Вырос, как столб передо мною!
- На Пушкинскую…
- В Бриз? – Смекнул Джо.
- Куда же ещё…– Простонал Ося.
- Пошли!

Похоже, что Джо часто туда возил Осипа. Похоже, что эти люди не так уж невинны…


7.
Волоховы. 1599.

Годины летописей грозных бумага стерпит даже стон…
Кто только не  стонал в это время! После нашествия хана в Москве запылали пожары. Таких невиданных размеров восходило их зарево, что казалось лепестки огня дотягивались до самих небес – горних, как ангелы, светлых, как  праздник Покрова, ясных, как Пасха.
Только хан отступил к Астрахани, началась война со Швецией. Царь Фёдор всячески поддерживал переписку с литовцами, и его внимание было отвлечено настолько послами в Константинополь, что своеволие донских казаков осталось вне поле зрения бояр. А зря!
Донские казаки приступили к активной борьбе за свои права. Назначенный для усмирения казачества  внук Волоховой Василий скончался, оставив после себя малолетнего сына Ивана.
То-то было о чём вспомнить стареющей Волоховой. То-то о чём переживать. Внук родился хилым, мать его – донская крестьянка умерла при родах. И воспитывать Ивана Васильевича пришлось самой бабке Василисе.
Как бы замкнуто они не жили под Москвою, всё равно народ помнил подлячество этой семьи, гнусное деяние бабки. То, что она участвовала в умерщвлении Димитрия было ясно без всякого сомнения. Усадебку Волоховой обходили стороной. Объезжали за версту. Идти к Волоховой работать не хотел никто даже за большие деньги,  а тут новая напасть Василий привёз мальца и сам умер от ран на своей кровати, в своей светёлке.
Найти кормилицу для Ивана было трудно, почти невозможно. Поэтому Волохова переоделась в мужское платье и отправилась в саму Москву, объятую пожаром.
Там она кое-как устроилась,  выдавая себя за мужчину, она остановилась на проживание в доме кормилицы. Но у кормилицы молока едва-едва хватало на своего ребёнка. И Василисе пришлось искать ещё одну женщину, которая бы кормила её внука. Но тут новая напасть: у мальчика от долгого голодания пошла сыпь а во всему телу. Надо было искать лекаря. Такой нашёлся, прописал мази на меду, но ребёнку от них только стало хуже.
Он так исходил криком, что бедная Волохова затыкала уши тряпицею.
Женщина, у которой та остановилась потребовала двойную оплату «за крик», и Василиса была вынуждена подчиниться.
Один раз, когда она шла пешком от второй кормилицы, раздался колокольный звон в церкви Вознесения Господня. Василиса бухнулась на землю, помолилась и испустила дух.
Ивана подобрало очень хорошее семейство Водопьяновых. Сам глава был врачом. Он-то и вылечил Ивана.
Бабку, наряженную в мужское платье, переодели в чистую рубаху. Но потом стали глядеть и ничего мужского не увидали… но переоблачать не стали – похоронили, как мужика.
У Водопьяновых были в дворовых одно семейство Ляпуновых – воры и пьяницы. Они-то и выкрали маленького Ивана, прознав чей он, поселились в имении Волоховой. Пришед туда, они увидели разорение дикое, сам дом почти упал, полы сгнили. Сад был в таком бурьяне и лебеде, что пройти к дверям в горницу не было возможности.
Ляпуновы отремонтировали горницу из имеющихся средств. Кое-как наладили хозяйство. У них  к этому времени на руках было уже трое детей, Иван был старшим, но  его они считали слугой. Это был мальчик на побегушках. Кормили Ивана хуже других, скуднее, чаще держали на постной пище. Но донская кровь матери, льющаяся у него по жилам, не дала ему захиреть, не дала умереть от голода или замерзнуть  в санях, едучи на ярмарку в Нижний Новгород. К тринадцати годам Иван легко управлял лошадью. Таскал бочки с вином, мешки с мукой. Был классным помощником возницы. Ляпуновы умерли один за другим от тифа. Иван остался один в родовом гнезде Волоховых. Однажды он ехал с ярмарки, и к ему на сани подсел мужик, который поведал ему о том, кто на самом деле Иван, чей он внук.
- Ты Волохов Иоан! Вот ты кто! Ты внук прокажённых.
- А и мне не важно! Ноне все прокажённые да отринутые. Поверженные и нелюбые. Пусть будет так. На всё воля Божья! – Иван трижды перекрестился. И в этот миг из-под земли церковь встала. Вся малиновая, ясная.
- Эх, как тебя бог-от любит. Смотри не забудь и деткам накажи и внукам, и пра-пра-правнукам…
Мужчина исчез в поле. А свет высокий и праздничный ещё долго разливался над долами. Иван понял, что это бог прощает его Волоховское отрочество.
- Помилуй мя! – Иван встал на колени.
- Будь осторожен. – услышал Иван. – Не женись на боярыне. Возьми в жёны простую женщину. Из крестьян…
Голос исчез. Иван оглянулся – свет тоже пропал. Он сел на облучок и поехал далее.
Так он жил один до восемнадцати лет.
Вдруг прошёл слух, что овдовела барыня Тушинская. Иван вначале не обратил внимания на это, но, когда от самой Тушиской прислали ему приглашение, он не утерпел и поехал к ней в дом. Был уже 1619 год. Время Василия Шуйского. Время безвоенного, сытного, хлебного бытия.
Тушинской Иван сразу понравился. С первого взгляда. Она влюбилась в статного юнца так сильно, что не могла сдержать пыл и тут же пригласила его к себе в покои. Там  в опочивальне Тушинская забеременела от Ивана сыном – Косьмой.
У Ивана в деревне была невеста Настасья, которая ума лишилась, узнав о том, что содеял Иван.
Так сбылось предков проклятье. Ещё одно – жестокое и злое.
И пошло, как в Евангелие, только наоборот. От Косьмы родился Митрий, от Митрия Родислав…
Осип Волохов был из этого роду-племени. Только он не знал, не думал. Не изучал своё родовое древо, его ветви и побеги, его листья – желтые красные, зелёные…
Так род Волоховых стал из боярских крестьянским, а из крестьянских вновь боярским.
Иван, нажившись с Тушиной, записался в полк.
Царь Фёдор помиловал род Волоховых особо. Дал шапку лисью со своей головы самому Ивану, мужу Тушинской. Дал монет царских… за заслуги перед царём во время борьбы со шведами…
Далее о роде Волоховых идут разночтения…


8.
Москва 2003 год.


Никита читал газету. Она попалась ему в руки сама. Статья «Убийство у парадного подъезда», подписанная каким-то Микяновым не произвела на него ни какого впечатления.
Джо сидел за рулём, покачивая головой. Словно кочаном капусты, запихнутом в авоську.
О, сколько мы носим этих авосек!  С рынка и на рынок.  Утром и вечером. В обеденный перерыв и после него. Наши авоськи набиты хлебом и крупой. Мясом и колбасой. Консервами и фруктами. Сочными, жёлтыми, спелыми, источающими аромат… тяжёлые сумки или не очень объёмные, или просто лёгкие, они висят на наших руках, словно приросли, приклеились, стали вторым «я». Авоськи разноцветные, синие, жёлтые, красные, с цветами, с обезьянками! Пакетики в наших ладонях! Дома тоже, как пакетики в чьих-то ладонях, города тоже в пакетиках. Весь мир – огромная авоська, набитая хлебом. Мясом. Вином. Салатом.
Весь мир – большая пирушка, свадьба, застолье, поминки…
Весь мир – мы! Такие разные! Мчащиеся на юбилеи и праздники, стремящиеся на концерты и свидания, радуясь, негодуя. Трепеща. Волнуясь. Жаждая денег, власти!
Особенно денег. Москва большая заграничная волость, ставшая наполовину европейски расчётливой, слитой с мышлением американцев и отверженной сами собой. Какой парадокс! Мы любим иностранцев и мало любим сами себя!
Мы съедим любую конфетку, если её нам прорекламируют. И мы не будем есть то, что нам не известно. Даже если это вкуснее! Слаще! Полезнее!
Мы злодейничали и будем злодейничать. Нас обворовывали, обманывали, честно вводили  в заблуждение, обвешивали, травили чернобылем, запугивали страшными фильмами, смешили  кинокомедиями. И нам вдалбливали другую программу бытия – не обломовщину, не достевщину, не толстовщину. Но мы были Обломовыми. Достоевскими. Толстыми. Потому что нас уже давно изучили, поняли просчитали. Но ошиблись в расчётах самые тонкие счётчики, точнейшие датчики…
Так-то.

Никита отложил газету в сторону.
Тьфу. Как написано, словно из-под топора шли фразы, а не из-под пера!
Кафе Бриз гомонило, галдело, танцевало и развлекалось, как могло. Музыка вопила из всех своих басовитых сил, надрывался скрипач, виртуозило пианино, извлекая прохладные звуки радости.
Маленькая певичка голосила про непонятную любовь, про какую-то счастливую ревность и дерзкое счастье банкира.
Никита подмигнул ей, войдя в кафе. Джо тащился за Никитой по пятам. Словно приклеенный.
- Джо, ты не утомился? – Никита наклонился к уху телохранителя, крича сильнее, чтобы перекричать маленькую певичку.
- Нет, Ося! – Джо был одного роста с Никитой.
«Тоже мне охранник, от горшка два вершка!»,  но мускулы у Джо были будь здоров – накаченные.
- Садись за столик. Бросай кости. Закажем ужин, такой чтобы за ушами пищало.
Джо кивнул и удалился в туалет. Попудрить носик. Заодно и мозги! – подумал Никита…
Да! Это парень не лебединая песнь. Ну и что? – подумал Никита. – Но он добр, как журавль в небе и предан, как синица в руке.
Маленькая певичка скатилась со сцены и подошла к Никите.
- Хочешь я спою твою любимую? – Спросила она.
- Давай! – Ответил Никита и сунул ей в ручку сто баксов.

Ужин принесли быстро, прямо-таки молниеносною. Вот что значит постоянный клиент! Никита быстро прожевал то, что жевалось, проглотил то, что глоталось. Выпил то, что пилось.
- Надо поехать на Савёлу… постоять у изголовья покойной. А то совсем плохо…
- Да! – Кивнул Джо. – Это верно.
В это время кто-то окликнул Джо. И парень исчез. Никита повернул голову и не увидел его.
- Что за дела?
Он хотел уже уйти из кафе. Никита пихнул стул ногой. Встал. Но в это время к нему подбежал Бублик:
- Смотрю ты не один! Малёк? Зачем притащил этого дебила. Ты же знаешь,  что я чужих не люблю. Гнидяка…
- Чего ты вякаешь,  Бублик? Сам зачем в офяру звонил?  Хрен щупал? – Никита быстро переключался с одного лексикона на другой. Он понял, что так надо, чтобы выйти из создавшейся ситуации и  вывести из неё Лизу…
- Нужда была. Вот и звякал. Ты же мне никогда  не запрещал это делать…
- А теперь чего нет нужды? Или она всегда есть?
- Тинку жалко. Она жлобная, но клёвая… кто её? – Бублик вдруг сел рядом. За столик Никиты. Его лицо стало печальным.
- Раньше я думал, что Верка из ревности.
- А теперь, как думаешь? – Бублик был похож на молодого пса под кайфом.
- Как думать, если мент сегодня привинтился во мне в офяру. Колись, говорит, чего и как…
Никита решил рассказать Бублику о следователе. Он знал, что этот пройдоха всё равно пронюхает. Скроешь – себе хуже сделаешь.
В этот момент к столику Никиты села маленькая певичка.
- Хочу выпить! – Сказала она. – Угости девушку.
- Отвали, малявка! Малёк не хочет пить! – Бублик попытался отогнать девушку.
- Откуда ты знаешь? Такой умный. Он выпьет стопку со мной…да, Малёк?
- Тащи! Прилипала! – Согласился Никита. Ему не хотелось обсуждать с Бубликом  случай с Тиной. Что было, то было…
Малявка отбежала.
- Слышь, Малёк! Тина мне позвонила по мобиле. Перед смертью за две минуты до смерти, ляпала, что ты - это не ты! – Бублик нахмурился. – Говорила, что у Малька клык окоротился.
- Мало ли что бабе покажется спьяну…у неё тоже сиськи отвисли. Раньше прямиком стояли. Так что теперь об этом трезвонить? – Никита насторожился.
- Ладно. Я тебя предупредил. Я ж не вражина, чтобы лапшевать.
- Успокойся клык он и есть клык.
Никита заёрзал на стуле. В это время подошла Малявка с бутылкой водки.
Джо так и не вернулся. Малявка налила водки себе и Никите. Они выпили.
В это время что-то щёлкнуло, громыхнуло.
Бублик выскочил из кафе стрелой. Но было уже поздно. Кто-то настиг его в прихожей и сунул пёрышко под бок. Бублик съехал на пол, скрипя зубами…
Дальше Никита не помнил почти ничего. Малявка подхватила его под руку и потащила на кухню. Там Никита постепенно стал съезжать на пол. Его кто-то подхватил, поволок к запасному выходу. 
Всё остальное напоминало сон. Бублик  в луже крови, издающий последний крик, хрип, снижающийся до шёпота, уменьшающийся в тонкое попискивание:
- У тебя клык не то-то-от…

Кто-то положил Никиту на большой разделочный стол, на котором разрезают тушки мяса. Кто-то попытался влить ему в рот холодной воды.
- Малявка, ты ему чё клофелин сыпанула?
- Так меня ж Бублик попросил. Он хотел проверить…
- Чего проверить?
- Я не поняла. Кажется, зубы или горло…у Малька…
- Дура!

Затем кто-то стащил Никиту с  разделочного стола, поволок в машину. Никита засыпал на ходу. Он разевал рот, как рыба. Но тело его было безвольным, мягким, совершенно расслабленным, как будто из него вытащили все кости и мышцы.
Никита видел Джо,  который выскочил из туалета, не успев застегнуть штаны. Джо путался в съезжающих штанинах, ругался. Его кто-то оттолкнул, завалил пустыми коробками. Из одной коробки посыпались остатки сухой вермишели, обгрызанной мышами, голова Джо напоминала макаронное гнездо. Джо отфыркивался, отплевывался. Что-то орал матом!
Типа: я вас всё равно  достану! Я вам покажу кузькину мать! Кузькиного отца и бабушку с дедом! Я вам ужо!
Но его оттолкнули снова, отпихнули. Джо соскользнул на бетонный пол кухни, стукнувшись лысым кочаном капусты, то есть головой, круглой, как шар. Но Джо снова поднялся на ноги, сбросил с себя штаны и ринулся вслед за Никитой, точнее за людьми, волокущим обмякшее, почти безвольное  тело.
Вся эта странная процессия направилась к  старому жигулю. Но Джо крикнул: все ко мне, а то убью-ю..
И Никиту запихали в мерс, Джо нырнул за руль. Малявка села рядом с Джо.
Кто-то крикнул: быстрее! Менты…
И мерс сорвался  с места, как собака с цепи.
- Ты где штаны потерял? – Усмехнулась Малявка, оглядывая Джо.
- Там же, где ты свою девственность! – выпалил Джо.
- Кажется, за нами хвост!
- Отрывайся…

Никита съехал на сидение и уже не видел, как Мерс скакал по улицам Москвы, пытаясь уйти от погони. Номер Мерса был заляпал грязью, поэтому люди, гнавшиеся за Мерсом не зафиксировали: чья это тачка.
- Плохо, что ты без штанов…
- Штаны не проблема… Сейчас в любом магазине – их зашибись…
- У тебя там в карманах что-то осталось ценного?
- Ага! – Усмехнулся Джо. –  Презервативы! Ужо я плакать буду, потеряв их!
- Ладно! Давай во «Флейту».
- Да ты что, Малявка?
- А ничего! Это моя работа! Я быстро спою и выйду через двадцать минут. А ты пока штанами обзаведёшься…
- А Ося?
- Он пусть спит богатырским сном.
- Тоже мне королевич из сонного царства.
- Ага! Спящая голова, с которой сразился Руслан.
- Скоре голова  профессора Доуля…
- Ха-ха! Как смешно, ну, давай во Флейту…
- Только не долго! Через тридцать минут я уезжаю. Учти!
- Ха! А то я дорогу не знаю…
- Так мне ещё Осю ко гробу жены надо доставить…
- Успеешь! До отпевания унылого, до тризны ещё почти двадцать часов! Да и не нужна ему эта Верка!
- Но есть правила… он всё-таки Осип Волохов!
- Вот это мы сначала проверим… мне Бублик наказ дал!
- Дал и помер! Не лучше ли оставить так, как есть?
- Нет, зови дантиста!
- Вытряхивайся – вот и флейта твоя. Нежная, как кулак!

Никита крепко спал, но ему казалось, что он всё видит сквозь сон. Сквозь пелену век.
И снова Мерс мчался по шоссе, кажется, это была Ленинградка. Малявка сидела на переднем сидении, ёжась от холода. На ней было лишь бальное платье, в котором она пела в «Бризе» и во «Флейте».
Джо хмурился, он боялся, что шеф его уволит за своевольство. Кому понравится, если в твоём рту кто-то швыряется, что-то ищет помимо твоей воли? Длина клыка Никиты должна совпадать с длиной клыка Оси. Бублик всё-таки успел настучать  Малявке, та стукнула Джо. Джо может запросто стукнуть Вовчику Кольцо.
Теперь задача Никиты свести свои челюсти так, чтобы их никто не мог разжать! Хотя это смешно… дело в клыках… ха-ха, Никите стало весело. Он снова летел. И как будто жил на двух этажах, точнее между ними. И видел…
Бог мой? Что он тогда видел? Оргию. Но не сегодняшнего столетия, а словно это было давно. Девицы плясали, задрав сарафаны, высоко поднимая юбки, чтобы были видны интимные части тела. Бархатные панталоны, сиреневые подвязки, чулки… бородатые мужики цеплялись за их своими ручищами, тянулись и смачно сплёвывали на пол, усеянный костями баранины, куриными потрохами,  свиными обглоданными тушками. По полу было разлито вино. Один из тщедушных человечков, к тому же кривоногий и сутулый, вскочил и, хохоча, задрал подол одной из молоденьких девиц.
На втором этаже, Никита видел, была гостиная комната. Посередь стоял гроб с телом Веры, вокруг щебетали птицы райские, летали ангелы, слышалось молитвенное пение. На платье Веры падали лепестки роз, листья берёзы, стебли ромашки и василька. Девушки пели печальные песни, водили хоровод возле гроба. Плели венки и отправляли их вниз по реке, которая струилась прямо по комнате. И потом вся процессия перетекла на корабль, плывущий по реке и медленно, степенно выстроилась в ряд с другими кораблями, поплыла вдаль. Кто-то плакал, но его унимали, утешали, гладили за плечи. Альбину вели под руки, но она всё время падала и её приходилось поднимать, она опять приседала и её ставили на ноги. Затем кому-то это надоело, и Альбину усадили за стол.
Потом Никиту положили на кровать, стали его оглаживать. Какие-то девицы в белых халатах расстегнули свои пуговки так, что были видны  грудёшки, свесившиеся низко и нежно колыхающиеся. И Никита был  обёрнут фартуком с ног до головы. Его трогал за голову большой доктор, прямо-таки громадный и страшный, приговаривая Ося, Ося! Что же надел?
- Я не Ося! – Сказал Никита.
- Нет, ты точно Ося! И зубы у тебя Осины, и клыки, и резцы, и коренные тоже!
- Ну вот, а Бублик сомневался!
- Поэтому и умер…
Снова запела флейта, задрожали ресницы девиц, затрепетали грудёшки под их халатиками. Джо свалился со стула, покатился на пол, стукнувшись кочаном капусты. Джо стал пьян. Пьян от тоски!
Малявка уехала домой, ей надо было распевать голос, мыча у окна базарную песенку грёз, розовую нахальную мелодию утра.
Альбина уснула прямо на столе, возле гроба, одну руку положив на колено Верочке, другой вцепившись в покрывало.
Никита лежал на койке. Но потом кто-то пришёл и стал трясти его.
- Ося невменяемый!
- Что  с ним? – Кажется, это был голос родственника.
- Он со вчерашнего дня такой.
- Бедный Ося!
- Несчастный!
- Вдовец-е-е-ец!

И кладбище Ося помнит с трудом. Осю держали под руки, оттого что ноги у него всё время гнулись, но не вперёд а прогибались как-то назад, как ножки-лапки кузнечика. И весь Ося дрожал, как калиновый куст на ветру, весь покрывался синими пупырышками. Весь качался, запинался обо что-то…
- Да его самого в больницу надо! – Кажется, это снова был голос родственника.
- Погодь, он жену схоронит!
- Он не понимает, кого хоронит. Он накаченный чем-то…
- Кто сказал, что он не понимает? Ося! Кивни, ты же понимаешь, что  делаешь?
- Он не пошевелился!
- Да ты что! Гляди, он кивает…
Голова Оси моталась взад-вперёд, сама собой, как у быка на привязи. Затем он медленно начал съезжать по глине, пачкаясь землёй, царапаясь о гвозди, торчащие из крышки гроба Веры.
- Держите его! – Кто-то крикнул, наверно, снова из родственников.

Держите его! И кто-то Никиту схватил, крепко за запястья. Кажется, Джо…
А Никите надо было домой, в поезд, он ещё мог успеть убежать от навалившихся на него событий, явлений, новых людей, смотрящих на него сквозь дымку дождя. Он мог убежать от женщин, утирающихся носовыми платками, от мужчин, желающих выпить на поминках, от самих поминок по незнакомой ему женщине Вере. Кто она? Откуда? Зачем она Никите? Он приехала за плёнкой для фотоаппарата, да он точно помнит, что за фиолетовой, глянцевой, гибкой плёнкой и фотобумагой, и за деньгами для его студии. Деньги? Где мой конверт? – Вспомнил Никита и ощупал себя. Но кто-то его поднимал на ноги, отрясал его костюм, выпачканный в земле. Кто-то совал ему под нос нашатырь.
- Эх, надо же, как муж-то убивается! – Пропела одна из родственниц Веры.
- Видимо, напраслину про них говорят, что Ося на Верке женился по залёту…– Пропела другая.
- Ой-ой…
Никита нащупал свой драгоценный конверт. На месте, в левом кармане. Право, это неплохо…
Ещё немного и Никита выпутается из создавшегося положения. Ещё чуть-чуть… вот только разберётся с Вовчиком и Пихтой. Поговорит с Малявкой.
О чём? О ком? О докторе Штольце? А вдруг это просто сон? И не было никакого доктора? Не было никого, ничего… Кроме Лизы!

Да и сама Лизы – это тоже сон. И её больная сестра -выдумка. И любовь Никиты - сон, сплошной, сладкий, дикий, сочный, вожделеющий, но сон!
А действительность намного грубее, фальшивее, злее! Она убивает, сажает в тюрьму, пичкает наркотиками, поит водкой с клофелином, чтобы временно отключить Никиту… Затем тащит его в машину, везёт по городу. Прячет в каком-то подвале. Потом  извлекает его оттуда на время похорон, чтобы замазать глаза родственникам. Ах! Какой Ося, как он переживает о смерти Верочки! Даже нашатырём его отхаживали,  а он стоял сам не свой. Вот это любовь!
Именно, любовь, потому что сплетни  Никите надоели…
Болтали о том, что Ося изменяет Вере с проститутками, что он сбежал от неё сам на месяц, маскируясь под командировку. Что в доме Волоховых каждый день были скандалы такого масштаба, что даже, стёкла летели и посуда билась. Что у Веры психика слабая, что она лежала не раз в больнице. Но избавиться Волохов от неё не мог, оттого что Вера дала ему денег на раскрутку «Тамко», и не женись Осип на ней, то пришлось бы ему платить по счёту. А «Тамко» сейчас в дыре, в антифинансовом гонении конкурентов. Зачем таможне несговорчивая Лиза Вавилова и упрямый Волохов? Когда можно через другие фирмы прокрутить то, что хочется!
Кто сказал, что Волохов спрятался от Веры в психушке? Да вы, что? Вот он – целый и невредимый, правда, больной. Но это не страшно! Это поправимо. С кем не бывает? Отойдёт, окрепнет…встанет на ноги…
Глянь, какой мужик! Видный, золотистокудрый, усатый, румяный, кареглазый, молодой! Ой-ой! Ещё какой! И говорят, денежный! Сколько у него на личном счету мани-мани? Много! То-то…
А земля падала и падала, но не сверху вниз, а внизу вверх, она летела и летела, а Никита водил глазами, отчего-то пытаясь поднять голову, которая ему просто мешала думать.
Никита понимал, что его повели под руки к машине, но не к Мерсу, а к длиной чёрной «Чайке», от которой Никита сначала шарахнулся, но потом смирился, перестал сопротивляться. Ему казалось, что его вся жизнь приобрела размер такой крошечный, что её можно разглядеть только под микроскопом. Жизнь-инфузория туфелька, жизнь- хлимидомонада, жизнь- бацилла. И что в ней такого важного? Наверно, музей фотографии в городе Углич? И маленькая женщина – мама, сидящая у окна в ожидании Никиты! А всё остальное просто не его, чужое: деньги, женщины, квартиры, дача, машина. Это же надо, как вышло:  всю жизнь был бедным, малообеспеченным и  мало обеспечивающим кого-либо. И вдруг? Неожиданное богатство!
Поэтому надо им воспользоваться достойно! Благородно! Никита не имеет права умирать сейчас! Он должен помочь музею и театру! Должен, должен, должен!
Никита открыл глаза – его везли домой. Он уже понемногу привыкал к Москве. Вот она станция Менделеевская, улица Лесная, Савёловский вокзал…
Далее Никита снова отключился. Его память утекла далеко от него, словно поменяла кожу, в руках у Никиты остался хвост змеи, и он пытался ухватить его за перламутровое жало. Отчего жало оказалось на хвосте, Никита не мог понять. Он снова бредил…
- Положите его на кровать! – Сказала Альбина. – Тожно, я за ним пригляжу…
- Что-то он у вас совсем плох. Пьян что ли? – Спросила одна из родственниц.
- Да! – Кивнул Джо. – Он пьян от горя.
- Отойдёт! – заверила Альбина. – Вы идите. Я справлюсь…

И начала старушка отвары варить. Травки настаивать, с лета сушёные, цветики там разные…
Горицвет, зверобой. Чабрец. Мать-и мачеху. Ромаху студёную, мёд и липовый цвет…
И поить им больного по пять ложек чайных через каждый час.
К вечеру Никита глаза открыл. К утру поворачиваться стал на правый бок. Затем на левый. А ночью на спине лежал, дышал ровно, без присвиста.
Утром совсем поправился.

- Будьте добры,  мне чаю принесите, Альбина! – Попросил Никита.
- Что дорогой касатик, легше стало быть?
- Да…
- Но ты сегодня на работу не ходи! Лежи до вечера.

Никита выпил чаю. Отёр усы.

- Альбина, а вы не припомните, где у меня деньги лежат? Я с этой болезнью, что-то запамятовал…– Никита хитро сощурил глазки.
- Как же помню! – Альбина села рядом на стульчик. – У вас вон там, на полке какие-то пластики лежат…
- Карточки пластиковые? – Догадался Ниикта.
- Ага…
- Ну-ка покажите мне их!
Старушка, семеня, подошла к полке. Никита ни разу в жизни не видел пластиковые карточки, не имел представления, как с ними обращаться. И теперь, держа в своих руках это сокровище, ломал голову как ему снять деньги и перечислить некую сумму на счёт театра, фотоцентра в город Углич…
- Альбина! Спасибо вам…
- Да ужо пожалуйста! – Альбина переминалась с ноги на ногу. Она так делала всегда, когда хотела что-то спросить. Но не знала с чего начать вопрос.
- Какая погода за окном? – Никита опустил ноги на пол, вполз ступнями в тапочки Осипа Волохова. Затем втиснулся в халат Оси и снова стал президентом фирмы «Тамко» – властелином больших средств, вращающихся в мире бизнеса Москвы.
- Дождичек, Осюшка. Морось, стружка небесная. Знать, батюшка воду цедит да на нас льёт. Али на тёрке снежок стружит…
- Как вчера всё закончилось? – Никита нахмурился.
- Всё спокойно. Никто не подрался после поминок. Никто не поругался. Верины родственники разошлись по домам, разъехались по своим городам. Посёлкам и полустанкам.
- Надо же! Я  ничего не помню…
- Оно и лучше. Все поняли: мужик убивается, горюет. У меня  самой слёзы из очей проступали, когда я на вас глядела. А у других, вас созерцамши, аж колики делались.
- Ясно…
- Идите завтракать. Я вам мясо исжарила. Вы же яйца не любите… омлет не едите…
«Я не ем омлет? – усмехнулся Никита. – Да я его обожаю. Эх, какой омлет готовит моя мама! С золотистой корочкой. И маслом…»
И тут Никита вспомнил, что в Бризе он заказал на глазах у изумлённой Тины… омлет. Так вот в чём причина её смерти! Она была близка к разгадке его тайны…она поняла, что Ося это не Ося. Кроме этого она позвонила Бублику, поведала ему страшную свою версию. Позвонила за две минуты до смерти.
Получается так, что кому-то невыгодно, чтобы Никита был уличён в краже чужой жизни.
Но кому? Кто заинтересован, чтобы Никиту принимали за Осю?
В поле зрения Никиты два человека: Вовчик Кольцо и Джо.
А вне поля зрения: врач-психиатр Штольц.
Или ещё кто-то другой? Невидимый, неслышимый, бродящий вокруг Никиты, словно тень – высокая, худощавая, змееподобная, ускользающая и отвратительно страшная…
Но сначала Никите надо было снять деньги с карточек. С этих оранжевых, чёрных, белых и фиолетовых полосочек богатства…
Он сел к столу. Начал жевать мясо. «Эх, мамин бы омлет сейчас!» – снова подумал он с сожалением.
В этот момент в дверь позвонили. Это был Джо.
- Ну, как выспался наш герой? – Спросил он у Альбины.
- Сам не усни! – Проворчала Альбина.
- Надо же, спал два дня… богатырский сон на ночь глядя…
- Окстись! Судить вдовца! Нельзя быть таким злым…
Никита вспомнил, что Джо возил его по каким-то улицам Москвы. И Малявка сидела на переднем сидении.
А дальше…
У Никиты мороз пошёл по коже. Его осматривал какой-то врач. Или это ему приснилось-привиделось? Даже если это так, то пусть!
Главное: сейчас помочь театру и фото-студии…
- Куда едем, Джо? – Спросил Никита. – Снова по долинам и по взгоряьм шла дивизия вперёд?
- Так у вас же на сегодня встреча назначена…на два часа! – Джо удивлёно посмотрел на Накиту.
- Всё верно! Но сначала мы заедем в банк.
- В какой?
- Джо,  у тебя склероз!  В каком банке у меня деньги?
- А-а… так это  в любом банкомате можно получить…
- Мне надо не просто получить! Мне надо деньгами заполнить пару счетов.
- Для этого стоит только позвонить! – Джо понял, что с головой Осипа ещё не всё в порядке.
- Тогда позвони, будь добр…
- Хорошо! Но этими делами заведовал всегда Вовчик Кольцо. Это его работа.
- Давай как-нибудь без этого круглого! – Никита нахмурил брови.
Джо молча подошёл к телефонному аппарату.

Через десять минут деньги со счёта Осипа потекли в сторону Углича.
Никита облегчёно вздохнул. Всё! Теперь можно и умереть спокойно! Оттого что смерть сама ходит по пятам, наступая на ступни Никите. Прямо все мозоли отдавила! Ну, ничего, мы ещё поборемся  с тобой. Злая тётка!

До встречи с каким-то важным  гусём (по словам Джо у Осипа –встреча!) у Никиты было ещё в запасе два часа. Поэтому он решил поехать не в офис «Тамко», а на передвижную фотовыставку, которая проходила в Доме Ханжонкова на Маяковке.
Что Никиту потянуло туда? Какие нелепые силы, словно русалки пастушка, гуляющего по берегу, позвали Никиту?
Альбина удивлённо посмотрела во след своего хозяину. Проворчав, что ему ещё рано делать вылазки партизана…

Но Никита настоятельно попросил Джо доставить его в Домик Хандокова.
- И чтобы не вякать! – Гаркнул он. – А-то начали меня учить жизни! Учителя хреновы! Малёк сам знает, в каких ему водах плавать! И какими червяками питаться…
- Смотрите, чтобы самому не стать червячком для наживки! Это опасный клёв!
- Любая охота опасна, Джо! Но она приносит массу удовольствия тому, кто выходит в лес, в поле с ружьём или направляется к реке с удочкой…
- Тогда надо купить…
- Удочку, Джо? – Понял мысль своего телохранителя-водителя Никита.
- Нет, ружьё… а лучше револьвер.
- И что ты меня хочешь сделать Каплан, стреляющей по вождю революции? Или декабристом на сенатской площади?
- Что вы! Ни в коем случае! Ваша задача стать – Качаловым - купцом, прославившимся тем, что оборонял своё жилище от шведов под Угличем. Помните этот факт истории?
Никита даже подскочил на сидении. Вот это да! Никите Качалову предлагали стать самим собой! Конечно, он помнит, как отважный купец встал на защиту своего дома, когда десяток врагов подошли к его воротам. Тогда  пули качаловские настигли всех, пытающихся приблизиться к земле купеческой. Он держал оборону одиннадцать дней.
Сколько дней Никита держит оборону в стане Волохова? Три, четыре? Так, посчитаем – два дня он спал, день он потратил на раскачку. Итак, у Никиты ещё семь дней! Целая неделя!
- Давай Джо, гони за револьвером! Пусть будет по-твоему!

Чёрный, лакированный, глядящий на мир дулом вперёд, револьверчик через тридцать минут оказался в руках Никиты.
Ещё через десять минут – Никита уже был в зале Домика Ханжонкова.
- Покури пока, Джо! – обронил Никита. – Тебя всё равно искусство не интересует…
- Да уж…
Обронил Джо сквозь зубы. Искусство не баба, чего им восхищаться? Ахать, охать, клёкотать? Это тебе не банька с массажисткой из Тайваня, не эротический массаж эфиопочки…

Приветливая смотрительница зала провела посетителей в святая святых – на выставку фотохудожников. Включила свет, улыбнулась и вышла из зала.
Никита остался один. Совсем один. Лишь слабый свет из-за штор и многочисленные фотографии в золочёных рамках.
Он прошёл сначала без интереса. На снимках какие-то серые домишки, старый  город, улицы. Кому это надо, кроме самого автора? Затем Никиту привлекли женские портреты, ряженые под боярынь прошлых веков.
Топ-модель в костюме царевны Ирины, кинозвезда в платье баронессы, актриса в пеньюаре купчихи.
И вдруг Никиту, словно стрелой пронзило! Тина…
Да это была она! В  костюме няньки-мамки Волоховой, улыбающаяся, цветущая, радостная. И на шее маленькая сверкающая нитка. То ли серебряная цепочка огромной толщины, то ли ожерелье, какие носили особы высшего класса. Никита отошёл, пригляделся. Затем приблизился вновь. Эх, кабы фотоаппарат был сейчас под рукою! Щёлк и ты моя, Тина! Навеки! Но в руках у Никиты была лишь авторучка. А в сердце огромная брешь…
Никита пошёл дальше оглядывать выставку. Поэтессы, писательницы, режиссёры.
Стоп! Портрет Веры Волоховой. И тоже… ожерелье на шее.  Толстая прядь золота, обрамлённая бриллиантами и изумрудами.
Что они  с ума посходили, фотографируются  в одинаковых украшениях? Или это фотомонтаж? Подделка? Симфония обмана?
Ответить на этот вопрос было не кому…кроме самого, конечно, Никиты.
Так-так! А кто автор этих работ? Чья наглая рожа смела увидеть сходство между Верой и Тиной. Чьи глаза уловили эту близость, чья рука поднялась запечатлеть этих женщин на фотографиях?
В углу темнела подпись «Б.Д.»
БДэ и всё! Бетон, батон, биде, что это? Никита попятился в угол. Сел за столик. Там лежала книга отзывов. Может в ней, есть список фамилий авторов выставки? Никита жадно пролистал страницы. Нет! Ничего на букву «б» там не значилось. Значит, псевдоним. Никита аккуратно переписал фамилии авторов в свою записную книжку.
В это время послышался стук, затем хлопнула дверь. Из-за занавески выскользнула женщина.
- О, привет! Ося! Вернулся? – Женщина подошла к Никите и обняла его сзади.
- Да! – Кивнул Никита. Он не знал, как вести с новой женщиной. То ли лобызать её  по черному. То ли вежливо кланяться, как белому человеку.
- Что же не позвонил своей Жанне? – женщина надула губы.
- Не мог! – Честно признался Никита.
«Своей Жанне. Значит эта баба тоже моя? – подумал он. – А ничего экземплярчик. Черноволосая. С узкими глазами, необычайно  живыми, тёмными. В бархатном жилете, стройная. Прямо-таки Белла из повести Лермонтова…»
- И обнять меня не можешь?
Никита встал со стула. Одной рукой полуобнял женщину. Второй  засунул список художников в карман.
- Могу!  Я всё могу! Ты ещё не знаешь, на что я способен! – Никита выдохнул в ушко красавице. – Ты, как поезд, примчалась… я работаю, как самолёт.
Фраза Никиты пришлась как  раз в пору.
- Да не бойся, всё отправили. Я же знаю ваших. Они за сто баксов и не такое сделают…– Жанна теснее прижалась к Никите. – Сегодня заедешь ко мне?
- Постараюсь, милая! – Никита кивнул и удивился: опять новая загадка «ты же  знаешь ваших…»
Кого Жанна имеет  виду? И что они отправили на самолёте?
- Да уж, а то я почти месяц, хожу как голодная кошка по Арбату…
- Я сам голоден, как кот на крыше. Но  у меня неприятности. Похороны Веры…
- Знаю, я тебя там видела возле могилки. Ты стоял, как мешок, накаченный героином.  Сам что ли додумался. Или кто посоветовал?
- Про мешок или героин?
- У тебя всё шутки…
- Слушай, а кто этот фотограф Б.Д? У меня заклинило, сама знаешь после такой дозы…
- Ага! Может, и меня ты забыл?
- Тебя не совсем. А вот про Б. Д. начисто отрезало.
- Больше ничего не отрезало, не отвалилось, не отпало? – В глазах Жанны было дикое возмущение.
- Если ты имеешь в виду мои мужские прелести. Так они при мне! – Никита покраснел. Пот густо потёк по спине, по лопаткам, по  животу. Испарина выступила на лице. Он достал носовой платок и вытер лоб.
- Б. Д.  - это я! Моя фамилия Битяговская. Жанна Даниловна. Прошу любить и жаловать.
Женщина жадно впилась в губы Никиты.

Москва. Битяговские. 1594г.


Была осень. Дьяк Михайло Битяговский (по новому наречию Битюговский) отслужил вечерню. Замаялся он нынче, занедужил что-то. Вот и старость подошла как-то незаметно. Вкрадчиво. Злость на Данилку испарилась. За вечрашнее и сегодняшнее  непослушание.
- Да! – Ответил Данилка. – Исполню я волю Господа. И Бориса  волюшку содеяю…
- Окстись, не бери грех на душу…–
Отговаривала его жена, которая догадалась о планах мужа. Хотя женщиной она была недалёкою,  и ей всё мнилось, что Михало собирается выкрасть Димитрия. Она никак не могла даже помылить об убиении. А ещё на ум ей шло, что Михайло собирается обокрасть царёву казну. И так она бросалась молиться горько  плача, прося у бога заступничества. Притязая на прощение, на милость «за дерзостные мнения» Михайлы.
Но ни молитвы не уберегли её мужа, ни благие слова, ни фразы слёзногорючими солёными плачами омытые.
- Милостивая, заступница, кроткая из кротких, кротчайчая из кротчайчих! Соизволь выслушать молитву мою, из сердца  простого,  не мудрого. Кабы мне родиться иначе во монастыре да во келье батюшкиной. Да во тереме яхонтовом, я бы  у тебе просила милость кротчайше. Как и ты воикратшаяйшая соисходишь до нас! Как бы я не воспитания была диакова, а холопьина, крестьянского, во поле работала бы.  А-то мне приходится спать на перинах матушкиных, на соломке батюшкиной! Да и молить смиренно о твоём содеянии во благих во делах. Отговори мужа мово Диакона Михаила от тяжёлой работы, о гнёте непосильном. Я же тебе ни разу ни о чём не просила, ни о чём не благостила, кабы не нужда моя крайняя…Я уже в старости прибываю. Тело моё немощно, лицо обморщинено, руки утружены до мозолей. Как бы была помоложе. Так вихрем бы взлетела и мужа мово из когтей злобных вырвала бы. Да уж чую не взлететь мне, не воспрянуть, не взвыть горлицей на оконышке. Но и руки сложить не могу я, видя-созерцая таки дела сотворямые. Слыша шёпот Михаилин со  моим сыночком Данилушкой и племянником Никитушкой. Чую замышляют егде-то неладное! Чую да содеять ничего не могу. Вот кабы ты взялась за это! За труд благонамеренный, слёзноплакавший, омываемый тревогами и пытками сердечными! На коленях готова стояти до вечеру, и ещё с утра и ещё до вечеру. Возьми любые мои обеты, клятвы, отыми кости мои, суставы, подсуставчики, вынь душу бессмертну –от! Таки ежели бы на помощь тело моё пошло – на дрова али как! Таки ежели бы сердце моё пошло во топку бы твою…упаси род наш Битяговский от смертельной заразы! От греховной бестии, от грязи суетной, похоти болезной. Дай упокоения. Дай мироточения. Дай крови твоея, чтобы выждать. Дабы  переманить  сердце мужа мово ко делам благостным. А не греховнолютым! Низкопакостным…
Так долго молилась сия жена, на колени павши пред образами.
То ли слова были некрепкими, то ли фразы голыми, как птица, щипанными, то ли уши у Бога были заложены ватой, но не сбылись молитвы! Отверглись, не обжегши душу Богову…

И  тут зима пришла, словно расправа лютая и морозы грянули…

Сослал Борис Битяговских, одарив их дарами во места подмосковные, чтобы и на виду, и не без присмотру!
 А тут грязюка, весна, бездорожье, грачиное поле в омётах. И снова Битяговские от мира отрезаны. Тем и спаслись.
Но более приятное, что случилось  с ними – награды царские. Шапка кунья и сто рублей серебром. Помнит царь заслуги Битяговских!

9.
Москва 2003 год.


Поцелуй Жанны был более чем приятен Никите. Отвергнуть женщину – поставить её под удар. Он уже отверг двух дамочек, и из этого получилось чёрте что. Поэтому Никита осторожно выпростался из объятий Жанны. Так нежно ускользнул, что женщина не успела глаза открыть.
- Милая! Жди меня вечером…
- Что? – Глаза, как лезвия бритвы сверкнули из-под ресниц. – Разве мы сейчас не успеем?  В моём кабинете?
- Любовь пять минут? Ах, ты моя горячая девочка! Тебе я не нужен ночью? Ты хочешь сорвать цветок и выбросить его в траву? – Никита осторожно подбирал слова.
- Узнаю!  – Захлопала в ладоши Жанна. – Осик мой! Ты всегда был против пятиминутной встречи. Обстоятельно. Решительно и долго! Вот твой девиз… но я соскучилась. Сделай для меня исключение!–  Жанна топнула ножкой.

Ох, уж эти мне ножки женские! В сапожки обутые! В чулочки наряженные! Белокожие! Смуглозагорелые! Соблазнительные! Целовать бы вас день и ночь в коленочки, пяточки, лодыжки и ляжечки! В пальчики-мизинчики! В ногти, как лепестки растопыренные. Вожделеющие… вожделенные.
Жанночка! Я не я! – Хотел крикнул Никита. – Поэтому мы не мы! И всё это не наше! Попалась бы ты мне месяц назад на улице Углича. Нарядная, благоухающая! Душистая, как сирень весной. Бархатистая, как ночь лунная! Жаркая, как луч солнечный, лучезарнображный!  Я бы ручки твои целовал, ножки. Бровки твои! Реснички…
И так Жанна носом хлюпнула. Так сжалась вся, что Никите жаль её стало. Но он понял – расслабляться нельзя.
- Пойдём ко мне! – Потянула его Жанна за рукав.
- Если ты мне ответишь на мои вопросы…
Никита нерешительно перетаптывался  с ноги на ногу. Со стороны было похоже на какой-то странный танец. То ли медленный фокстрот, то быстрое танго. Ноги сами переступали в нервном напряжении.
Сколько у Осипа ещё в запасе женщин? – Подумал Никита язвительно. – Какой он всё-таки был распущенный человек! Нет, чтобы вести скромный  образ жизни, ходить в спорт зал, встречаться с друзьями, ездить в путешествия на туманных кораблях по морям-океанам, собирая пылинки странствий, думая о благе земли. Или коллекционировать марки! Писать стихи! Так нет же: кроме образа жизни близкого к насекомому состоянию – Осипа Волохова не интересовало ничто! А ещё фамилия у него – княжеская! Благородная, старинная, московская! Да  с такой фамилией только в Думу баллотироваться, в министры выдвигаться! И любить единственную женщину – это свою работу! Посвящая ей всего себя до нитки, до капли, до песчинки. И дела благолепные делать, богоугодные! Меценатство-спонсорство! И старикам помогать обездоленным, и сиротам в детских домах новогодние подарки дарить,  и ночлежки строить для бомжей, пропивших душеньку свою! Да помоги ты, в конце концов, Осип Волохов, таланту русскому, неприкаянному! Художнику! Певцу! Фотографу! Порадей за жизнь чужую! За брошенных, оставленных, одиноких, но честных людях! И имя у тебя честное – Осип! Осень в нём проскальзывает, чистота утренняя. Осинки трепещущие на ветру, осторожность росы вечерней и смелость туманов золотистых, тканых зорями, вышитых закатами. Только картину писать с таких имён русских. Каждому имени по картине. По огромному полотну – и в Третьяковку! На первое место, на высшее! На сахаристый центр, на цветистый бархат! И чтобы экскурсоводы шли мимо и рассказывали изумлённым  зрителям о том, что это такое! Оси-и-ип! Песня! Мотив радости и момент согревания души человеческой, опавшей листьям, отбросившей ветра на долы житные! На поля густые. Да с таким именем только на равнине находиться! И осматривать долы дивные!
А ты что сделал? Как мухами, себя женщинами обсадил! Бумажкой стал, патокой намазанный! Ширпотребом! Без роду-племени, без тоски и радости…»
Никита взял Жанну за руку. За нежную кисть. Ладонь Жанны свесилась, словно загипнотизированная.
- Жанна, – сказал Никита,  – я хочу купить пару твоих  работ  с этой выставки. Сейчас хочу это сделать.
- Ты за этим пришёл? – Глаза Жанны метнулись, как будто она что-то резала в воздухе.
- Я ещё никуда не приходил! – сознался Никита. – А то, что ты видишь перед собою, так это всё фикция, это обман и глупость!
- Ладно, купи мои работы. Мне деньги крайне, как  нужны. – Жанна немного сдавила обороты. Дала возможность Никите отдышаться.
Вообще мудрые пословицы гласят: «Хочешь избавиться от женщины, дай ей денег столько, сколько её душа желает. А если не хочешь от неё избавляться, дай ей немного, но пообещай, что придёшь ещё и ещё дашь!»
Никита был восхищён этой прелестноглазой женщиной. Ей сверкающими Беллиными глазами, её тонкой талией и чутким зрением. Ну отчего женщины любят порочных мужчин, Никита так и не мог понять. То ли оттого, что эти мужчины хотят очистится, пройдя через отношения с ними. То ли в них столько силы внутренней, древней, средневековой, что их прабабки начинают говорить в них, а не сами женщины, летящие мотыльками на свет мужского обаяния.
- Сколько ты мне дашь за работы? – Жанна вытянула голову, чёрные блестяще-шёлковые волосья её скатились на лоб.
- Назови цену сама! – Никита тоже крайне нуждался в этих фото-работах милой БД. Он хотел рассмотреть женщин на снимках в тишине. В покое. Но более всего, до умопомрачения Никиту интересовало ожерелье на тонких хрупких белых шейках Тины и Веры. Женщины разные, а украшения одни и те же! Вот она связь! Вот разгадка кроссворда, шарады …

Жанна замялась.
«Странно! – Подумал Никита. – Если бы она этим занималась давно, то не стал бы так краснеть! Или это просто говорит в ней природа? Борются два чувства: любовь к мужчине и любовь к деньгам?
Ну, что ты, дорогая, надо уметь сочетать одно с другим!»

Никита сунул руку в карман, протянул Жанне конверт. Целиком. Всю его зарплату.
Жанна открыла конверт и ахнула.
- Нет, столько они не стоят!
- Возьми столько, сколько считаешь нужным. Не надо скромничать. Щепетильность тебе не к лицу!
Жанна вынула из конверта несколько купюр. Затем поколебалась и достала ещё. Затем ещё и ещё.
«Нам жадность диктовала звуки… и не было чудесней этих нот…» – Подумал Никита.
Остальные деньги Жанна, вздохнув, вернула Никите.
- Ося! – Медленно пропела она. – Ты странно себя ведёшь нынче…
- Ты тоже! – Резко сказал Никита.
Он взял Жанну за локоток и повёл её в зал. Туда, где белели улыбки фотопортретов. Сияли глянцем полотна бумаг, отблески бросали рамочки.
Вдруг Жанна остановилась. Замерла. Её шея снова вытянулась. Эх, ты гусыня заморская! – подумал Никита. Тебе бы ещё хохолок…
- Там нет моих работ. Ровно двух снимков! – Жанна  в ужасе закрыла лицо руками.
- Как так? – Никита спросил, понимая, что его вопрос неуместен, понимая, что пока он сюсюкал с Жанной, фотографии просто стянули со стенки.
- Тётя Валя! – Крикнула она смотрительницу. – Сюда…
- Успокойся. Жанна! Не надо кричать! – Остановил Жанну Никита. – Представь, что я уже купил эти работы. Ну, представила? – Никита отвёл женщину в сторону.
- С трудом…
Жанна выглядела напуганной. Её лицо прямо на глазах покрылось жёлтой туманной дымкой печали.
- Так вот, возьми себя в руки! Взяла?
Жанна неуверенно кивнула.
- Но кому нужны были эти две работы? Зачем?
- Жанна, слушай меня внимательно! – Никита поднял вверх указательный палец. – Это восхитительно, что у тебя украли работы! Значит, они нужны народу! Надо радоваться, а не плакать. У всех знаменитых талантов, что-то крали! Вспомни Врубеля! Вспомни нашего художника Толстогова, которого тоже обокрали намедни! Вспомнила?
- Да! – Жанна неуверенно кивнула. Она ничего не могла ни вспомнить, ни понять. Словно внутри её мозга что-то перемкнуло, заклинило, произошло короткое замыкание.
- Теперь нам надо спокойно уйти отсюда. И запомни: я купил твои работы! Я – Ни… Осип Волохов! – Никита чуть не назвал своё родное имя. Видимо, волнение Жанны повлияло на него, обжигая волной тревоги. – Пошли!
- Но куда? У меня дома муж! Мой Данила Битяговский спит, как ненормальный. Он вчера вернулся из командировки.
Никита снова похолодел всем своим телом. Холодный пот заструился под рубашкой. Данила Битюг! Друг детства, которого Никита хотел разыскать. Он муж – Жанны! Жанна любовница Волохова. Вот тебе задача с тремя неизвестными! Круг замкнулся!
- Поехали  в твою мастерскую. Мне нужны негативы. – Никита тянул Жанну за рукав. Теперь они поменялись ролями:  то Жанна вожделела Никиту, теперь Никита вожделеет разгадки кражи фоторабот БД.  – Думаю, что ты мне поможешь  в этом!
- Я тебе что 911? – Жанна остановилась на лестнице запасного выхода. – Или «Скорая помощь»?
- Ты мне и то и другое!  Лошадь и наездник. И танец, и танцовщица. И чтец, и жнец!
Но Жанна замерла на лестнице.
- Там,  в зале, кто-то ходит! – Прошептал она.
- Пусть ходят, Жанна! Это же не церковь, где надо стоять на коленях и молиться! Это выставка, люди гуляют по ней, изредка останавливаясь возле понравившихся работ.
- Но это шаги… это шаги…моего мужа. Я их узнаю среди тысячи, миллиона других шагов…
- Что за бред? – усмехнулся Никита. – Бояться шагов мужа… ему что, вход запрещён? Он такой же посетитель, как и все…
- Он меня стал ревновать последнее время. Что-то подозревать! Если сейчас он нас застанет вместе, то будет скандал, развод… нет, иди один. – Жанна резко повернулась на каблучках. Мелькнула острым взглядом по ресницам Никиты. «Эх, Белла ты моя! – Подумал он. – Куда ты летишь. Навстречу какой пуле черкесской?»
Жанна открыла дверь запасного выхода и ринулась в зал.
Никита некоторое время постоял на лестнице. Затем подошёл к двери, чуть приоткрыл её. У него было в запасе пара минут, словно пара гнедых лошадей, чтобы домчаться до следующей станции под названием «поиск истины».
Битюг  оглядывал  зал по-хозяйски. Он водил носом, словно чуя запах ещё какого-то существа.
- Ты где была? – Спросил он  у жены.
- То есть… как? – Жанна опустила плечи, сжала руки. И была похожа на маленькую птичку в клетке, где ни спеть, ни взлететь невозможно.
- Я тебя по всем залам ищу, разыскиваю. Смотрительница сказал, что украли твои работы «Княжна Тараканова» и «Мадам Бовари». Скоро прибудет милиция.
- Их не украли, их купили. – Жанна села на стул, предназначенный для смотрительницы. У Жанны просто подкосились ноги, под коленями дрожали мелкие жилочки, ладошки вспотели….
- То есть как? – Битюг вопросительно посмотрел на жену. – На них же не было спроса. Ты сама жаловалась, что выставке скоро закрываться, но ни одной работы не продано.
- Так бывает всегда! – Жанна потёрла лоб. – Перед самым закрытием посетители входят во вкус и  начинают хватать первое попавшееся им на глаза произведение. Таков закон жанра. Таков людской фактор. До народа всё доходит медленно, намного тяжелее, чем до жирафа в нашем зоопарке, что на Баррикадной…
- Покажи деньги! – Данила Битюг не верил жене. Ни одному слову. Она давно начал лгать! Научилась изворачиваться! Данила хотел уличить эту черноглазку, эту ворону чернокрылую!
Жанна молча протянула ему смятые купюры.
- Сколько здесь? – Спросил он.
Жанна бросила деньги под ноги мужу. Швырнула, словно это была пустая пачка сигарет.
- Считай сам! – Выкрикнула. Выпихнула спёртый воздух.
И кинулась в свой кабинет.
Да! Она знала, как Битюг относится к её увлечению. С какой усмешкой он говорит о работах Жанны. Если бы не материальная помощь Осеньки, то и эта бы выставка не состоялась никогда! Потому что, кто знает фотохудожника Жанну Битяговскую? Никто. Ни одного человека…ни одного зверя, птицы! Даже насекомые и те не знают Жанну! А в  её душе столько фантазии, столько эмоций! Страсти! Ей хотелось воплотить свои порывы, объяснить миру весь-весь мир! Объять необъятное!
Раньше она фотографировала просто природу. Капли росы, утекающий закат. Разрушенные церкви. А потом к ней пришла идея – сфотографировать женщин известных, но в нарядах  прошедших веков. И подать их как наследниц прошлой культуры. Передать характер наших современниц через уже известные произведения.
Муж только подхихикивал над Жанной! Мол, актрисы из тебя не вышло,  работницы эфира тем более! А уж фотохудожника тем более!
Жанна заперлась в своём кабинете. Она никого не хотела видеть…
Шаги Битюга стихли. Видимо, он поехал к себе в офис. Зачем он вообще приходил? Чтобы унизить Жанну? Проверить её? У-у, ревнивое чудовище!
Вдруг чьи-то шаги зазвучали вновь. Наверно, это вернулся Осенька. Наверно, он!
Кто-то топтался под дверью. Кто-то трогал ручку двери. Кто-то хотел проникнуть в кабинет Жанны.
Кто-то дышал, как паровоз. Да-да это дыхание Оси! Надо открыть, надо пошевелиться. Надо извиниться перед ним, надо поговорить просто по душам, ведь он  главный спонсор! Он первый покупатель! Он-он! самый лучший в мире человек. Пусть грубый! Пусть  чём-то жестокий! А кто сейчас не жесток? Кто?

Они же любили друг друга…
Они понимали друг друга на расстоянии…

Кто-то ещё раз дёрнул за ручку и отошёл на шаг. Дыхание его прервалось. Может, это не Ося?
Топчется. Переминается. Нет, не Ося! Не он!
Ося давно уехал к себе в «Тамко»! Ося не дурак…
А вдруг это тот самый вор? Страшный бандит? Который срезал верёвочки на фотоработах, снял картины, а теперь хочет… что он хочет? Что он может хотеть?
Жанна решительно распахнула дверь.
И не поверила своим глазам. В зале было  пусто. Смятые бумажки валялись на полу. Жанна наклонилась и подобрала их. Тщательно разглаживая каждую купюру. Три тысячи баксов. Осиных денег. Спонсорский дар. Соломинка. За которую, можно ухватиться и прожить месяц безбедно. Всего месяц… Жанне нужны были эти тридцать осенних дней, чтобы сосредоточиться на новых работах. Ответить на вопросы.
Она снова огляделась вокруг. Никого. Гнетущая солнечная тишина. Пыльные шторы, колыхнувшиеся сами по себе от сквозняка.
- Жанна! – Раздался голос смотрительницы. – Вас ждёт муж в машине. Он хотел отметить в ресторане удачную продажу ваших работ.
- Спасибо, тётя Валя! Душечка! Лапочка!
Жанна побежала к выходу.
- Закройте мой кабинет. Я сегодня туда не вернусь…

Тётя Валя пожала плечами. Ох, уж эта молодёжь!
Суетятся, нервничают, бесятся. Рвут на себе волосы…
Вот и Альбина тоже, что у Волоховых работает в экономках, как молодая переживания себе делает…а столько трав успокаивающих нервы есть в природе. Столько снадобья…
Ох, ох…


10.

1592 год. Опочивальня Ирины.


- Ох, ох…– Причитала Ирина от боли в спине. После смерти Феодосьи у Ирины совсем сдало здоровье. Она надорвала сердце, молясь у икон сорок дён. Её колени распухли, руки сморщинились.
А тут новая напасть – женские недомогания.  Бабка знахарка приходила, живот мяла, ничего не могла сказать. И  вроде беремя нету, а боли в животе и спине, словно беремя царица носит.
- Это у тя, матушка, нервеное… попей отвару анисового…
И лекарь приходил придворный. Два раза кровь пускать –не отлегло.
А и впрямь беременна, то что?
То худо, матушка… Борис ядом затравит, как Федосьишку отравил.
- Не верю! – Кричала Ирина лекарю. – Не надо про Бориску худого сплетничаять.
- То не сплетни. На ядовиту отраву смахивает. Не пей, матушка, сорок дён молока.
- Отчего ж молока не пить-то? Я дюже белесть всяку люблю!
- Вот и не пей пока. Обожди. В ведро выливай. Да ни кому не скажи про то!
- Даже царю?
- Ему  в первую очередь.
Лекарь и знахарка ушли.
Ушли и сгинули. Знахарка тут же преставилась. А лекарь занемог и к утру помер.
Так изводили  людей в шестнадцатом веке. Так изводят и сейчас!
Царица послушала совету. Не стала пить молоко, всё выливала. Ей лучше стало.
Спинная болезнь прошла. Живот обмягчал.
Но беремя там было, шевелилось! Не утерпела Ирина: поведала о том Фёдору. Тот и бухнул с радости Борису. Борис пир горой закатил. Ирина чего-то съела и снова животом замаялась. День корчится. Два. Ужо неделя проходит, всё корчи идут. Адовы, чертовы муки Ирина испытывала, доколе не скинула мальца.
- Ой, держите мя, сёструшки! Ой милаи-и-и…мне и жизнь не нужна и погибель близится. И тело моё копьями проткнуто, кольями усыпано, раны на мне-е-е.
- Матушка, царица, молимся за тя денно и нощно.
- Видно молитва не доходит до царёва-небеснова уха, вы мало плачете. Мало просите. Не от душеньки чистой-ой!
Бухнулись повитухи, пали под иконы старухи, знахарки, завопили.
Тут глядят, Ирина кровью пошла. Мёртвый клубок вывалился из-под юбок царских.
- Молчите, чтобы народ не знал, а то бунт разразится! – Велел Борис старухам.
И пошли нянюшки тряпки собирать с ложа царского. Лёд принесли –кровь унять.
Кое-как уняли. Спасли Ирину. Видно, крепкого она была здоровья не царского… Не зря её  в невестки Иван Грозный взял, не побоялся недужному сыну отдать.
Пал тогда на пол Фёдор. Долго-долго стонал, как волк на цепи. Выл по-собачьи! Рыкал аки медведь с угару.
Долго тоска по палатам ходила царским, по кельям монастырским. Долго царь молился, иконы оцеловывая.
- Знать за грехи мои распутные кара пришла. Знать за горе моё не выцеженное. За брата месть за Димитрия! За хлебные крохи с руки склеванные, за мёд, выпитый из жбана. За супостать…

Ирина поправлялась медленно. Она уже начала ходить к Заутрене с Фёдором. Хотя была зима лютая, но она терпеливо сносила все неугодничества.
Всё истёрлось в памяти постепенно, всё измололось. Воля к жизни у Фёдора с этого момента начала гаснуть.
Но по-прежнему вечерами на дворе было веселье.  С ряжеными холопьями, катанием на санях с горы. С разгульными девицами. Похотливыми шутками и медовухой.
На фоне этого действия продолжалась война со Швецией, состоялся набег крымских ханов. И затем мир с ними. Дружба состоялась  Фёдора с шахом Аббасом. Вышел закон об укреплении положения крестьян.
Фёдор забросил мирские дела напрочь. Забыл вечерние развлечения. Стал ездить по монастырям, из одной обители  в другую. Потакал духовенству, нищим, каликам. И везде, где он бывал, после дух ладана разносился. Цветущий, благовонный.
- Авось Ирина вновь забеременеет. – Думал он. – А если я три часа на коленях простою, то и грехи мне бог отпустить мои тяжкие…
Вера в вечное блаженство не покидала его, поэтому он посетил Углич, где было явление мощей Романа Владимировича.
Но тяжёлым ударом было для него – разрушение Печёрского монастыря в Нижнем Новгороде. Сказывают, что во время половодья, гора, на которой стоял монастырь, пошла вниз, захватив с собой поток строений. И монастырь в том числе. Камни порушились от  колебаний горных, известь и брёвна покатились в овраг, разрушая домишки, убивая людишек. Монастырь весь утёк вниз вместе с божницами и алтарём, куполами и крестами.
- Господи, за что? – кричали бедные посадские люди.
Но Бог молчал. Небо было пасмурно и черно. Ливень середи весны ранней вырвал последние кресты с куполов и утащил их в овраги многочисленные, в болота торфяные. В леса гремучие. К лешим, ведьмам, русалкам!
Сказывали, что в эту ночь люди нижегородские видели чертей, прыгающих по веткам. Женщин, гуляющих голыми, трясущихся от похоти. Мужчин без рубах и нательных рейтузов. И много-много чёрных волн от реки исходящих, гудящих, как колокол подземный.
Этот эпизод соединил три города Углич, Москву и Нижний Новгород.
И над всеми тремя городами всплыло в небе ожерелье царёво. Засияло, засверкало, потекло под звёзды. И люди падали на колени, молясь о своё спасении.
Не столь ценным-то и было сие украшение – так себе ниточка золота и горсть камушков, но она была на царёвой шее надета. Это и страшно!
Это и боязно!
Кому являлся блеск этого одеяния  царева – тому гибель скорая приходила. Так и получилось, люди из Китай-города видели сияние на небе, словно не звёзды далёкие, а бусинки над куполом церкви и  башни кремлёвой поскакали. И, словно рана на шее Димитрия, заалела  – луна багровая, аки кровь запеклась. Загорелась тогда Москва. Сказывают. Что мужики пришлые подожгли. Историки утверждают, что видели диака горящего во пламени. Орущего о скорой гибели всея Руси. Сказывают, что это был Михайло Битяговский. Жена его успела спастись. А диак – нет. Вот он и поджёг, решил летописец. А что? Самое время куролесить –царь уехал в обитель, на пустынь. Злость само собой, под час прорывается. Под пьяную лавочку, под хмельные мысли. Всё от нелюбви идёт! Всё от неё!

11.
Москва 2002-2003


Не любил Осип Веру, но судьба их свела накрепко. Оно и понятно от чего. От неустроенности.
Хотя, кто его знает, отчего?
Вера тогда работала на преуспевающей фирме. Деньги сыпались с неба, через форточку влетали, под ногами валялись:  только подбирай, если не лень наклоняться.
Осип не был тогда ещё столь богатым, но у него была молодая злость, рвение к работе, желание выйти на поверхность.
Вера его увидела – и обмерла. Высокий, маленькие усики над губой, нос вздёрнутый. Она тогда на концерт пришла камерной музыки в Музыкальный театр. Волохов тоже. Вообще Осип тянулся к классике. Хотя не всё его устраивало, но тянулся. Он сидел, мрачно поглядывая вокруг, нашёл глазами высокую девицу. И что-то его толкнуло к ней. То ли вытянутая шея, напрягшиеся плечики, то ли дорогие украшения, обрамлявшие запястья Веры.
В перерыве он пошёл за ней в кафе.
Встал в очередь, как примерный школьник, внутренне ругая себя на   чём свет стоит. Он не любил знакомиться на концертах. И сегодня его внимание больше привлекала сцена – там были его друзья Валя Крикович, Миша Полынин. Вместе они когда-то посещали простую советскую московскую музыкальную школу. Валя играл на скрипке. О, как он это делал! Виртуоз! Миша бацал на фортепьяно. Ему было трудно попасть в ритм театра, потому что Миша подрабатывал в ресторане. Денег панически не хватало. Но самая большая боль Оси – это Жанна Битюговская. Чёрненькая моя, цыганочка! Пенноюбистая! Она тогда замуж вышла за Данилу, тоже в прошлом музыканта. Но Данила стразу отбросил свою флейточку, как только получил диплом. И больше не подходил к своему инструменту.
Жанна появлялась на концертах с Данилой. Эта цыганочка, эта молитва сердца и восторг души - Жанна! Она не пропускала ни одного концерта, ни одной встречи с музыкой. Хотя занималась фотографиями. Чик – и ты в её кадре. Чик – и ты в её сетях. Чик и ты сходишь  сума, понимая, что тебе ничего не светит, ни капли луча не проникнет тебе в душу, не обломится, не обрыбится! Но Осип упорно ходил и ходил на концерты, покупая билет в третий ряд, потому что Жанна сидела во втором  ряду. И её Данила тоже. Битюг он и есть битюг!
Осип ненавидел этого смазливого, коротконого мужичка не потому, что тот был мужем Жанны, а потому, что он был плохим мужем. И Ося это просёк до миллиграмма. Он слышал обрывки фраз между супругами, слышал вздохи Жанны и её выдохи. И его душила обида, что такая женщина несчастна!
Итак: Вера.
Нет, это не песнь, эта лёгкая мелодия флейты, заброшенной на стеллаж. Но Осе особенно  в этот вечер было одиноко. Совсем плёво…
Жанна прошла мимо, слегка кивнув, Данила поздоровался, но затем отвернулся от Оси, скривив губы.

- Вам что? Пирожного, бутерброд? – Спросила женщина в белом фартуке. Ося словно очнулся. Он понял, что стоит в очереди за едой.
- Да! – Кивнул Ося. – Мне пять бутербродов. Шампанского, кофе два, шоколад и корзину пирожных.
- Вы сейчас тут всё скупите! – Крикнул кто-то из толпы.
- Что вы, я ещё принесу! – Улыбнулась женщина и опустила Осе всё, что он пожелал.
- Девушка, – обратился Ося  к Вере, – помогите мне съесть мой ужин… холостяка…
«Ужин холостяка» отрезвляюще подействовали не только на окружающих, но и на  Веру. В толпе прошёл хохоток. Это было смешно и весело.
- Вам надо в Большой театр ходить, там таких, как вы, море! – Сказала Вера. Но подсела за столик рядом с Осей.
- И таких, как вы, тоже! – Съязвил Ося.
- Нет, такая, как я одна! – Вера поняла намёк. – Я отличаюсь уже тем, что богата.
- И вы не боитесь об этом говорить вору и пьянице. Да я вас за первым же углом ограблю!
В это время прозвенел звонок. Но ни Вера, ни Ося не пошевелились.  У них была программа на весь вечер: шампанское пирожные, булки, конфеты, сливы, виноград.
О, сиротское ощущение невостребованности женской и жгучее  мужское одиночество!
- Зачем трудиться, идти за угол? Грабьте сейчас. – Вера с удовольствием поглощала пирожное.
- Разве это труд? Это так, время препровождение. Мы все грабим кого-то и грабят нас. Начиная от государства с его ненасытной казной и заканчивая нами с нашим ненасытным жадным желанием одеться, выглядеть, насытиться, напиться. Налюбиться и наневавидеться. – Ося пил шампанское, не закусывая.
- У вас неприятности? – Спросила Вера.
- У меня всю жизнь пропитали яды. Я и отечества-то отравленного, бусурманского роду проклятого. Я Волохов Осип. Моих предков убили  в Угличе. Моя бабка погибла в Москве.
- Волохов? – Переспросила Вера. – Вы менеджер какой-то фирмы. Я о вас слышала. Точнее вас по телевизору показывали, вы то ли поймали преступника. То ли… словом, я забыла… но у меня прекрасная зрительная память. Если я кого-то один раз увижу, то не забуду.
- Раз увижу – тут же съем. Два увижу - выплюну! – Пошутил Ося.
- Никогда бы не подумала, что вас интересует Чайковский. Такие, как вы, обычно слушают эстраду. Или тасуются в ресторанах с девочками. Или раз в год ходят на просмотр топ-моделей, чтобы подобрать себе женщину для отдыха на Багамах.
- Но в перерывах между тусовками, ресторанами и Багамами я хожу, как видите, на Чайковского!
- Исключительно ради друзей! Не так ли? – У Веры были сине-зелёные глаза.
Сухой подбородок, втянутый в пухлые щёки, нежные руки, плавно опускающиеся на колени. И какая-то дотошная печаль. Сначала Ося не понял - что это, откуда, из каких далей тоска? Но затем догадался – замуж хочет дамочка. Всё-таки уже за тридцать  с хвостиком. И хвостик не короткий. А на всю длину зоопарковую...
- Мои друзья никуда не денутся…
Но он оказался не прав.
Пианист уехал во Францию. Эмигрировал насовсем. Скрипач в Израиль.
Остались только Битяговские – горячая, как кинжал, Жанна и ревнивый, как пёс на цепи – Данила.
Сколько песен тогда спел Ося! Уму не постижимо. Он пел по утрам и вечерам, оставшись дома в своей квартире на Савёле. Он пел в своём офисе. Он пел и пел – и всё о Жанне, всё о ней… женщина-мелодия. Женщина флейта, женщина ласковая, как зверь и пушистая, как ёлка.
Жаночка-а-а…
В этот вечер Ося проводил Веру до дома. Он отвёз её на своей машине, тогда ещё у Оси был «Москвич». Это потом он пересел в Мерс и усадил за руль круглолицего Джо.
А тогда он ехал по ночной Москве и дивился новым ощущениям своей души. Жанна, словно отошла на второй план, отъехала, как раздвижная декорация. Ося увлёкся Верой. Не сильно, но эта штучка зацепила своим острым язычком Осю за кожицу. Не так, чтобы до боли, но проткнула лёгкое ушко Оси, как серьга.
- Зайдем что ли ко мне? – Предложил Ося. Он специально поехал не по прямой дороге, чтобы показать Вере ночную мглу осени.
- Давай что ли, заедем! – Съязвила Вера.
- Может, и чаю попьём?
- Может, и чаю…
- А может что покрепче?
- Можно и покрепче… я же богатая ты же меня не ограбишь, пока не напьёшься. Наши русские мужики все такие. Выпьют смелые, а трезвые, как мешком пришибленные…
- Тогда проходи  в дом.
Вера вошла, Осип закрыл за ней дверь.
- Да… обстановочка у тебя, прямо скажу, не для грабежа. Даже помучить жертву негде…ни крюков к кровати привязанных, ни плёток…– съязвила Вера.
- Зато у меня есть пряники! – Ося ринулся на кухню.
- Ты меняешь кнут на пряник? – Вера сощурилась.
Она привыкала к яркому свету лампы, к своему новому яркому чувству, которое возникло в ней, словно звезда взошла на небе…
- Нет, я чередую. Вчера был кнут. Сегодня пряник. Тебе повезло, Вера!
- Уж не знаю, что лучше… я хочу кнут…
- Тогда приходи завтра! – Ося стоял  в проёме кухонной двери. Вера уже шагала по комнате.
- Лучше я уж здесь подожду завтрашнего дня… можно?
- Пожалуй…

Воздух можно вдыхать и выдыхать. Воздух можно задерживать в груди. Сердце может биться.  А иногда чуть-чуть приостанавливаться, чтобы дать пройти сгустку крови.
Вера сразу же влюбилась в Осю – крепко, цепко и ревниво.
Это потом у них возникли ссоры, размолвки на долгие месяцы. Потом пошли обиды, словно мутная вода половодья, где и щёпки, и льдинки – всё в одном наборе.
Вера то возвращалась к Осе, то убегал от него. Она упрекала Осю в изменах. Она прослышала о Тине, и густо ненавидела её.
Но Осе она помогала, как могла. Она не бросала его в трудную минуту. Она ухаживала за ним, когда тот попал в аварию…
Однажды, Вера из любопытства заглянула в шкатулку, стоящую в тумбочке. Открыла и ахнула – серебряная, с позолотой вещь  в виде разорванного жгута ожерелья опустилась камнем  в её руку.
- Что это? – Спросила она у Оси.
- Любопытство, Вера,  тебя когда-нибудь погубит…не кнут и пряник, а твой длинный нос. Который ты суёшь куда ни попадя. Но если ты спросила, то отвечу – это чужая вещь, не моя! – Ося отложил газету на диван. Он словно вспомнил, что Вера пришла к нему на свидание. Он обратил на неё внимание вновь.
- Но она великолепна! Откуда это ожерелье у тебя? – Вера, как заворожённая смотрела на нить золота.
- От деда. От прабабки. Не знаю, как им удалось сохранить эту вещь, тоже  с трудом представляю. Всё-таки войны, революции. Сколько всего…
- Но почему ты утверждаешь, что это вещь не твоя. Ты – её наследник! – Вера повернула ожерелье обратной стороной. – Там надпись, Ося! Племяннику от царя Фёдора. Господи! Это пропавшая вещь из угличского музея… я слышала что-то краем уха.
- Не верь своим ушам…
- И глазам тоже?
- А им тем более. И вообще положи это в ларец, обратно и замкни на замок свои губы! – Ося хмурился. Он не был ни злым, ни добрым человеком. Он был хитрым и осторожным.
- Но на этом можно сделать деньги! Это же куча бабок! – Меркантильная Вера уже считала нули…
- Не так-то всё просто, Вера. Из музея пропало не это ожерелье. Другое! – Пояснил Ося.
- То есть как так? Подделка?
- Зачем сразу думать о плохом? Просто на такую мелочь, как точность,  никто не обратил внимания, что  на ожерелье не было надписи и принадлежало оно другому человеку. По-видимому, боярину или купцу. Словом, просто совпал год или век. В истории много чего приблизительного, фольклорного, легендарного.
- То есть в музее Углича показывали другое ожерелье?
- А почему бы нет? Оно тоже ценное, то же историческое. И нож, коим зарезали Димитрия тоже не тот. Да и именьице-то не царское. Сама легенда притягивала ротозеев.
- Ты уверен?
Осип кивнул Вере.
- Это же открытие… ты можешь написать диссертацию.
- Ага! И остаться нищим навеки! Но зато учёным, открывшим то, что очевидно! А потом на меня обидится Углич, который зарабатывает на музее свои копейки, свои гроши…
- Батюшки! – Всплеснула руками Вера. – Пожалел какой-то город. Тут целые страны за идею пострадали! Моря и океаны. Вся вселенная скоро канет в небытие! И всё за идею. За мысль.
- Вера! Ты меня не понимаешь, что ли? Живо, живо давай ожерелье клади в шкатулочку. Хватит его лапать.
Осип сидел неподвижно. Осип дано думал над всем, что было до него. Он решал задачу своего родословного древа. Понимая, что его род причастен к тягостному убийству Димитрия. И ко краже ожерелья с царской груди. Но ему не хотелось выносить наружу эту историю. Кому она нужна в наш меркантильный век?
Вера послушно засунула блестящее украшение в шкатулку. Пошла на кухню. затем вернулась. Потопталась   у порога комнаты. Ося читал газету. Вера топнула ногой. Всхлипнула. Ося читал газету.
Вера хлопнула дверью. Переместилась в  ванную, приняла душ. Хмыкнула.
Ося всё ещё читал газету.
- Ты на меня перестал обращать внимания! – Крикнула Вера. – Ты стал чёрствым…
Ося, читая газету, перевернул страницу.
- Ты, ты хочешь только одну свою эту. Как там её… Тинку!
- Я же просил не устраивать мне скандалов! – Ося вновь отложил газету. – Тина это Тина. Ты это ты! Я вас обеих обожаю, что в этом плохого!
- Ладно, ладно! Читай свою газету! – Вера удалилась на кухню.
Ося вновь углубился в чтение.

Но Вера не могла уже остановиться. Мысли сами лезли к ней в голову, прямо-таки набивались туда целой стаей и пиликали на один и тот же мотив: «Царёво ожерелье!» «Царёво ожерелье!» «Царёво ожерелье!»
И ничто не могла повлиять тогда на Веру! Иногда она сама себя пыталась заставить отказаться от смелых идей, но блеск царского украшения, прикосновение к грозной старине до того пьянили Верину душу, что она поняла: всё! Сделаю по-своему! Вынесу на поверхность историю об украшении любой ценой.
Тогда она не думал, что это ей будет стоить жизни…
Да и сама прелесть жизни  с Осей меркла по сравнению с прелестью разоблачения Осипа. Даже ревность к Тине отступила куда-то.
Вера услышала о готовящейся выставке фоторабот Жанны Битяговской. Вот оно, свершилось! Как здорово! Фото-художница работала тогда в ключе «ювелирные украшения столетий». Вера пришла к Жанне с предложением сфотографироваться у неё в настоящем ожерелье. Правда, у него сломана застёжка. Но ничего, можно и на булавочку пока закрепить! Или пружину добавить… но это рискованно - можно испортить историческую, подлинную вещь. Вдруг ювелир оцарапает золото или камешек, или будет неточен к воспроизведению застёжки?
Закрепили на булавку. Жанна с удовольствием работала с моделями. Такие разные эти женщины – Вера и Тина. Такие смешные в своей ревности к Осе. А ведь он ни  одну из них не любит, как Жанну! Смуглую, жаркую, чувственную дочь ночи…

- Ну, ты, бабец, фотомолодец! – усмехалась Тина. – У тя пальчик, как гипсовый. Белый-белый. Я такой у памятника видела. Ты им на кнопочку давишь, а я Некрасова вспоминаю… влил ты молнии в мой стих, И сказал мне: «Жги».
- Это не Некрасов, это Бальмонт! – Сказала Жанна, возясь возле лампочки.
- А не один чёрт…
Тина махнула куда-то в сторону пухлой ладошкой. Скривила свой курносый носик. Женщины с таким характером напоминают куст крапивы. Колючий, зелёноцветный, обжигающий ладони!
- Чёрт один, а поэты разные…
Ответила Жанна. Она нисколько не обижалась на слова Тины. Наоборот, ей хотелось балагурить с этой красоткой как можно дольше.
Говорить ни о чём. Говорить просто так, чтобы понять ещё одну из жизненных ситуаций. Из мелких песчинок мыслей соткать своё ожерелье дум.
Ох, уж эти блески жемчужин на шее Тины! Как ни повернись, всё равно выходит «погано», как сказала Тина.  Жанна никак не могла взять нужный ракурс. Не могла приспособиться под ослепительный высверк золота. Такого с Жанной ещё не было. Она задёрнула шторы в своей комнате, повернула абажур в сторону: бесполезно! Всё не то, чего бы хотела Жанна! Какие-то неясные лучи, исходящие от украшения в разные стороны, словно инопланетные, безрадостные сигналы прошедшего времени. Жанна даже посмотрела на свои часы, словно сверяя их точность.
- Не могу! – Неожиданно выпалила она. – Ничего не выходит! Ухватить блеск и создать при этом настроение… не получается…
- А ты не нервничай! Оно и получится! – Возразила Тина. – У меня так бывает: лежишь  с мужиком, психуешь, никакого удовольствия. Тока успокоишься, оно и пойдёт! Поплывёт! И радостно так станет!
- Это дешёвая радость! – Жанна отложила фотоаппарат. – Это всего лишь фиговый листок! А мне нужен сам предмет! Ахиллесов волдырь, так у нас называют это дело в фотоработах.
- Надо как назвали! Ни угорь тебе. Ни прыщ. Ни мозоль! – Тина закурила. – Ты будешь?
Жанна пожала плечами. Ей не хотелось курить.  Но она взяла протянутую Тиной сигаретку. Подержала её в руках. Сигаретка, как сигаретка! Кругленькая, беленькая… но что-то в ней было такое, изящное и бестелесное, что наводило на мысль о каком-то лёгком призрачном чуде. «Пожалуй, я пару раз затянусь!» – решила Жанна и щёлкнула зажигалкой. Но не затянулась… передумала.
- Что это за косячок? – Спросила Жанна у Тины.
- Эх, и классный! Нутро пробивает, аж до матки! И лёгко становится! Давай, не робей, не маленькая же! – Тина вожделенно причмокивал губами, стряхивая пепел.
Весь внешний облик этой женщины состоял из напускной лёгкости. Но небрежность характера, юморок и, несмотря на всю кажущуюся порочность, какая-то чистота души, сквозила во всех чёрточках лица Тины.
- Пойдём, подруга, погуляем! – Предложила Тине Жанна.
- Так чего? Шмотки собирать? Платье это дореволюционное на улицу тащить? Как Ростова на первый бал шла, мне также, что ли глаза пялить? – Проворчала Тина.
Но платье мадам Бовари натянула на себя, ожерелье поправила, трость в ручку взяла.
- Ну, как я тебе? –Сверкнула Тина глазками.
Жанна быстро схватила фотоаппарат и сделал снимок, затем другой,  третий. «Пошли!» – Выдохнула Тина, понимая, что она вошла в кадр. И вошла удачно, как входят люди в кабинет президента неизвестными ни кому, а выходят первыми знаменитостями! Даже будь ты трижды гением, но если тебе не пожало руку «высшее должностное лицо» – ты ноль!
Тина, подобрав юбки, ринулась вослед за Жанной. Они вышли из дома Ханжонкова, пересекли площадь Маяковского и вошли в сквер возле театра.
Была тихая густая осень, деревья сбрасывали свои жёлтые хлопья листьев без ропота. Голубоватые тени стволов ложились на скамейки сквера.
Женщины шли, не замечая, что за ними следует высокий человек.

Снова стал накрапывать дождичек.
- Сядь на скамейку! – Предложила Жанна Тине.
Тина вяло подчинилась. Подоткнула плащик под коленки и села. Затем она повела плечами, словно у неё что-то чесалось.
- Меня душит это ожерелье! – Вдруг крикнула она Жанне. – Прямо мандавошки по шее скачут. Словно  раслабуху не выкурила…
- Потерпи малость, я только сосредоточусь, – Жанна вертелась перед Тиной, словно угорь на палке, пытаясь снова схватить образ Боварихи в кадре.
- Всё, я сщас сдохну, сыми с меня эту дрянь! – Тина вытаращила глаза, высунула язык.
Затем Тина дёрнула ожерелье, пытаясь убрать его с шеи. Но это ей не удавалось. Она тяжело задышала, затем крякнула и повалилась на скамейку. Жанна сначала подумала, что Тина притворяется, шалит, дурака валяет. Затем она сунула фотоаппарат в сумку и подошла к Тине, пытаясь помочь ей. Но та извивалась, лёжа на скамейке, крича благим матом: «Сука, это Верка так сделала. Она отравила, она су…» Жанна попыталась дотянуться до ожерелья, но шея у Тины напряглась, вены вздулись, словно синие пузыри. «На помощь!» – Закричала Тина. Она второпях нащупала сотовик, нажала на кнопку, но пальцы дрожали, и Жанна не могла набрать  номер «Скорой помощи». Она ничего не могла поделать, глядя с ужасом на Тину,  изгибающуюся в судорогах. Несколько человек подбежали к Тине, стараясь помочь ей. Какой-то сухопарый старик, несколько пожилых женщин, которые вечно гуляли в сквере, обмениваясь информацией о билетах в Большой театр. Но Тина только хрипела, ничего не говоря.
Старик ухитрился как-то дотянуться до шеи Тины и расстегнул булавку ожерелья. Жанна взяла ожерелье в свои руки и быстро спрятала его в сумку. Затем старик приподнял голову женщины и стал ей делать искусственное дыхание. Все движения старика были профессиональны, руки плавно скользили по телу Тины, ногами он зажал её ноги, присев сверху на задыхающееся тело женщины.
 Ещё одно массирующий толчок в область сердца, ещё один выдох в рот Тины. Всё!
Ура! – воскликнула одна из гуляющих пожилых женщин. – Вы - девять один один! Вы спасли эту бабу!
Тина начала ровно дышать. Руки её сжались в кулаки, губы порозовели.
- Блин! Чуть не сдохла! – Сказала она хриплым голосом.
- Ради искусства не один умер. Вспомни Пушкина! – Ответила Тине Жанна.
Она всё ещё была испугана, но уже видя, что Тине лучше, села рядом с ней на скамейку. Старик переминался с ноги на ногу. Он надел перчатки и хотел уйти.
- Скажите хотя бы, как вас  зовут? –  Спросила Жанна, с благодарностью глядя на  профессионального спасателя Тины.
- Меня хотя бы зовут Штольцем! – Воскликнул худой мужик.
- Давайте я вам заплачу! – Предложила Жанна.
Старик покачал головой отрицательно. Интеллигентные люди денег не  берут!
Тина села на скамейку, потрясла головой. Ей стало значительно лучше.
- Эх, – хрипло произнесла она, – и мужика теперь сто лет не надо. Как меня поимела смерть!
- Пойдёмте отпразднуем это событие! Оно стоит того! – Воскликнула Жанна. – Ну, пожалуйста, Штольц, я вас угощаю!
- Что вы? – Старик пожал плечами. – Я вас сам могу угостить и пригласить куда угодно! Такие две красивые дамы заслуживают отличного обеда…
- Тогда двинули в «Бриз»! – Предложила Тина.
- Нет, что вы! Мы вкусим дары природы в «Пекине»! – И старик махнул рукой, приглашая женщин перейти через дорогу, где синели огоньки дорогого ресторана.


12. Штольц, Жанна и Тина.

Тина стянула с себя тесную кофточку мадам Бовари. Поправила кудряшки. Дернула грудью, вправляя её в тесный лифчик, и  встала со скамейки, как ни в чём не бывало.
Жанна сочувственно глядела на Тину. Штольц выжидательно теребил трость. Гоп-гоп! Пошли! – Сказала Жанна. Разношерстная компания вышла из сквера. Прошли вдоль афиш театра эстрады, лакированных витрин кофейни, вдоль памятника Маяковскому.
- Не дёргайся, тёлка! – Воскликнула Тина, семеня за Штольцем и Жанной. – Ты осталась жива. Невредима. Тебя никто не трахнул, не заразил СПИДом, не ушёл, не заплатив. Просто тебя ведут обедать.
Штольц улыбался слушая лепет Тины. Он выразительно глядел на Жанну, на черноволосую красавицу, откровенно любуясь ею.
Мужчина в красной ливрее открыл дверь «Пекина», проводил всю компанию за столик.
- Счас выпьем за возрождение моей падшей души! За моё воскрешение из мёртвых. Я ведь уже литавры слышала, Жанка! – Призналась Тина, садясь за столик.
Штольц сделал шикарный заказ из семнадцати блюд. Он решил погулять на всю катушку. Не жалея денег на напитки, мороженое, фрукты, салаты и рыбные заливные.
- Слышь, старик! А деньги-то у тебя есть? – Спросила Тина, глядя на пышно накрытый стол. – Может, ты сбежишь от нас, а мне потом три года лежать по двадцать четыре  часа под мужиками, чтобы долги за этот обед отдать!
- Ну, Тина! Тебя же человек спас! – Жанна чуть не поперхнулась. – Ты должна быть ему благодарна!
- Ага! – Хмыкнула Тина. – Ты же ему денег предлагала, он не взял за моё спасение. Потащил нас сюда.  Сейчас поест и смоется. Пусть покажет свои мани-мани. А-то всяко бывает…
Жаннины щёки заалели жгучим румянцем стыда за Тину.
- Господи! – воскликнула она. – Ты чего, Тина, с того света ещё не вернулась? Мы люди, а не черти! И ты не на сковородке, чтобы говорить всякие некрасивые слова! – Жанна отодвинула тарелку, символизируя возмущение.
- Всё  правильно! – Воскликнул старик, глядя на Жанну, останавливая её речь рукопожатием. – Тина права. Я мог поесть за вас счёт и смыться. Таких жуликов полно. Но… вот мои деньги.
Старик вынул из кармана пачку плотно сложенных купюр. У него были красивые руки, молодые и  подвижные. Они так не сочетались с морщинистым лицом. Жанна обратила внимание на эту странную разницу. Она, как фотограф, человек разгадывающий души, отмечала всё в человеке. Также она заметила любопытствующий взгляд старика на её грудь. На глаза и руки. Поэтому Жанна нахмурилась. Штольц заметил это, но не подал вида.
- Ого-го! Сколько денег! – Присвистнула Тина. – А на вид вы интеллигентный дедушка! Санта Клаус…
- Это гонорар за научную работу. – Улыбнулся Штольц. – Видите ли, дамы, мне иногда подбрасывают неплохие бабки за проделанную работу. Я не простой врач, я психиатр.
- Ага! А в нашем городе – полно психов! – Усмехнулась Тина.
- Или людей, которым выгодно в какой-то момент казаться таковыми.  И они готовы отдать деньги, чтобы я им дал справку соответствующего содержания. Или убежище в моём учреждении. Если вы не в ладу с законом или с кем-то из ваших партнёров. То лучше спрятаться в психушке. Кто полезет к психам? – Пояснил Штольц.
Женщины молча выслушали рассказ Штольца. У Тины тоже хватило ума, чтобы не забросать старика вопросами.
Некоторое время все трое жевали рыбу, запивая еду прекрасным шампанским: нежным искристым, обжигающим гортань.
Неприятный момент был снят. Вскоре все трое развеселились, Штольц ещё более откровенно стал смотреть на Жанну, любуясь ей. Хотя без желания женщины, этот доктор ни за что бы не стал приставать к милой даме.
Жанна была утончёно красива в этот день. «Я замужем! – говорили её глаза. – Но я несчастлива с мужем. У меня есть любовник. Но он куда-то исчез!»
Много пили за доктора Айболита. За воскрешение Тины. За удачу Жанны. А удача ей действительно была нужна! Как никогда! Хотя эта самая удача показывала Жанне лишь свой пушистый хвостик, беличий, клочок фортуны! И, показав его, ускользала, уплывала прямо из-под носа. Жанна нуждалась, может быть, не столько в деньгах, как в простой дружеской поддержке. В искреннем сочувствии и добром простом слове. Но её муж не был способен на это! Её любовник тоже, не потому что не понимал Жанну, а оттого что его просто не стало... в наличии. Куда и зачем исчез Ося, было неясно! Мало того, это было загадочно! Таинственно! И так близко похоже на то, что рассказывал Штольц.
Жанна прищурилась. Да-да! Штольц рассказал историю исчезновения человека, и этим человеком вполне мог быть – Ося!
Жанна соображала быстро, словно она расшифровывала стенографический рисунок. Словно фиксировала негатив, который вот-вот готов был перейти в позитив.
Но если Штольц так откровенно и жалобно смотрит на Жанну, то не означает ли это: Ося мёртв? Он никогда уже не будет  принадлежать ей – красивой, утончённой Белле! Он ни когда не будет  готов заключить её в своё колесо фортуны и бежать с ней далеко-далеко и при этом не сдвигаться с места, перебирая лапками тонкие струны колеса.
- И много у вас пациентов? – Спросила Жанна у Штольца, сверкая чёрными, монгольскими глазами.
- Смотря кого подразумевать под понятием «пациент»! – Ответил уклончиво Штольц.
- Давайте выпьем за них! За этих самых людей, у вас, Штольц, пациенты. У меня тоже клиенты, у Жанны модели! Все мы работаем с кем-то в паре! Пара гнедых…– запела Тина, – ой, да пара гнедых…
Выпили. Снова поели. Вкусная сочная пища сочилась в зубах Тины.
- И хорошо, что я не подохла, как собака от этого удушья. Штольц, что было со мной? Неужто эта безделушка шестнадцатого века так могла подействовать на меня? – Тина икнула…
- Вполне вероятно! – Штольц тоже изрядно выпил, поэтому говорил, слегка запинаясь. – Я бы назвал ваше состояние синдромом пирамид Египта. Люди, входящие внутрь каменного строения фараона чувствовали тоже, что и вы: лёгкое опьянение, головокружение, а некоторые, более нервные и чувствительные - удушье.
- Значит я нервная! – Хохотнула Тина. – Бог мой, бедные мои клиенты. Я теперь готова любого придушить прямо во время оргазма! Он мне – о-о-о! А его хлясть за горло! Пожил, хватит, голубок!
- Жанна, где вы взяли эту музейную редкость? – Спросил Штольц, протягивая  милой даме кисть винограда.
- Это секрет фирмы!
- Колись, швабра! – Снова вставила своё слово Тина. – Чего уж там! Все свои!
- Право, тут нет никакого криминала. Мне дала это ожерелье одна дама. Дедово наследство, сказала она. А что? – Жанна плотнее прижала к груди своё сокровище с ожерельем, находящемся в глуби кармана её фотокорреспондентской сумки.
- А то, что наследство людям даётся с трудом! Я чуть через него не покинула сей мир! – снова пробурчала Тина.
- Ничего, от этого мира не убудет! – Вскрикнула Жанна. – У нас многие фотографы  пользуются разными безделушками, так сказать, ради красного словца, как у журналистов, не пожалеют мать-отца! Ради сенсации! Славы! Известности! Вы же видите, что я талант! Мне приходится наизнанку выворачиваться, чтобы пробиться сквозь дебри конкуренции! Сквозь кущи завистников. Сквозь плетни и высокие заборы, преграждающие путь к успеху! Это настоящая скачка, погоня за славой!
Глаза у Жанны горели. Как два синих огня ресторана «Пекин», она отчаянно защищала свою мечту – покорить мир! Если бы сейчас появился Ося! Он бы  показал этим незнайкам, что такое искусство фотографии! Что такое ремесло фотохудожника! Что есть душа его! И в чём она! В цветке ли, дереве, травинке, реке или избе на краю села. А, может, она в камешке ожерелья убиенного Димитрия! В хризопразе!
- Ну, ну, милая барышня! – Улыбнулся Штольц. – Я вас не хотел ни коим образом обидеть или задеть!
- Не хотели, а обидели и задели! – Жанна сверкнула глазами. – Теперь я требую компенсации!
- Я готов встать на колени! – Штольц шутливо поклонился.
- Смотри, не рассыпься, папаша! – Выкрикнула Тина. – Я ведь не умею делать искусственное дыхание! Рот-в рот. Нос-в нос. Я лишь в рот брать могу!
- Тина! Прекрати! Слушать противно! – Возмутилась Жанна.
Она вытерла лицо платком. Затем сжалась вся, словно перед прыжком в пропасть.
- Я хочу поехать в вашу психушку! – Выдохнула Жанна.
- Чего мозги что ли поехали? – Тина вытаращила глаза. – Это, наверно, из-за любви к искусству…
- Зачем вам? – Штольц отрицательно покачал головой.
- Ради славы… – Хитро прищурилась Жанна.
- Ладно! – Согласился Штольц. – Не сегодня! Пожалуй, что через пару дней или через неделю…
- Да уж. Пожалей дедулю, а то  у него инфаркт случится! – Съязвила Тина.

Это было за месяц до смерти Тины.
Они вышли из ресторана, когда уже на небе высоко стояла луна.

13.
Москва 2003 год.


Никита высоко поднял голову. Там жужжал вентилятор. Ровненько так, словно пойманная муха. Или кузнечик. Нет, скоре всего, как стрекоза. Пока Жанна разговаривала с Данилой Битюгом, Никита решил осмотреть всё закулисное помещение. Коридор, пыльную ванную, туалет. Нишу для хранения старых документов. Вроде бы ничего особенного. Но пятна пыли в нише были стёрты, а в коридоре пыль лежала ровным слоем. Значит, вор прятался  в нише за шторкой. Никита пригляделся: да вот они – следы. Ровные отпечатки  мокрых ботинок на листке бумаги, выпавшем из горстки документов. Вор не рассчитал, что на улице в это время года будет дождь! Никита взял листок. Свернул его и положил в карман. Пусть это будет первой уликой, найденной Никитой собственноручно! Никита усмехнулся про себя! Заведу сейф и буду складывать там ровной стопкой все, собранные мной доказательства! А потом выложу их на стол этому чучеле Чингурову из прокуратуры!
Решил Никита. И отправился вниз по лестнице. Но вдруг где-то наверху снова раздался шорох. «Ну, не на лампе же сидит этот вор! Снова усмехнулся про себя Никита. – Он же не обезьяна!»
Сверху посыпалась штукатурка, несколько кусков гипса брякнулось  к ногам Никиты. И снова тихо! Как на кладбище ночью, в сухую августовскую погоду светопреставления!
Может, это вор невидимка? Этакая птица, летающая под потолком и ворующая картины? Ворона, которой понравилось яркое ожерелье, и она решила  унесли эту вещь в своё воронье гнездо, чтобы там разглядеть хорошенько содержимое украшения?
Никита медленно стал спускаться по ступенькам. Затем прибавил шаг и уже в последнем пролете перескакивал через две ступени, прыгая не хуже вороны! Шорох раздался вновь. Какая-то тень тоже бежала вслед за Никитой. Высокая и худая, похожая на ту, которую он видел возле трупа Тины.
Никита остановился возле самой двери. «Ну, иди, гад! – крикнул он. – Давай сразимся!» «Гад, ад!» – Ответило эхо. Никита дёрнул за ручку двери и отпрянул назад, ему в лицо ударило пламя света. Яркого солнечного, выглянувшего из облаков жёлтого снопа брызг светила. О, Ярило! – Выкрикнул Никита. – О, мощный зверь дня!
- Что с тобой? – удивился Джо, выскакивая из мерса. – На тебе лица нет!
- У меня его давно нет! А то, что ты видишь, это всего лишь маска! – Никита ответил то, что думал. Его уже не волновало, как это отразиться на окружающих. Какие фразы вызовут восторг, какие страх.
Никита прыгнул в мерс и засмеялся.
Джо покосился в зеркало на Никиту. Никита оскалили зубы. У-у! Езжай, Джо, пока  жив! Пока цел и невредим, пока тебя не укусила смерть, клацая  своими твёрдыми зубами!
Никита развалился на сидении. Он хотел представить, с кем у Осипа назначена встреча на два часа дня? И по какой причине? Опять вывоз какого-то сырья? Наркотиков? Картин?
И откуда у людей столько всего запретного, чего нельзя вытащить заграницу? Где они это богатство прячут? Что будет, когда они всё перевезут, перетащат, переворуют? Покой и радость? Или наоборот тоскливое сонное состояние мертвого континента?
«Встреча! У Осипа встреча! – Снова подумал Никита. Да и шут с ней! От встреч не умирают!»

Джо остановился у дверей офиса. Было без пяти минут два.
Никита вошёл в офис. Пихта радостно соскочила со своего стульчика. Кольцо кивнул Никите. А Лиза! Как она посмотрела! Это было то, ради чего стоило жить! Это был взгляд полный чувств, добрых сентиментальных радостных ощущений тепла и любви!
Женюсь! – подумал Никита. – Сегодня же предложу Лизе руку и сердце и прочие органы моего измученного любовью тела… Джо шёл за Никитой. Он улыбался.
- Нам теперь ничего не страшно с Осей! – выпалил он. – Ося револьвер купил!
Сдал! Сдал с потрохами, вот так называется это деяние со стороны Джо! Никита даже поперхнулся! Теперь, если что случится. Все будут думать на Никиту!
- Вас ждут! – Резво парировала Пихта.
- Меня всегда ждут! – Кивнул Никита и ринулся к себе. У него было недовольное выражение лица…
Часы пробили два раза.

Это был высокий худощавый человек. Кудрявобородый, ласково глядящий на Никиту. Никита протянул ему руку. Посетитель тоже достал ладонь из кармана. Обычная сухая, твёрдокожая ладошка. Необычная на ощупь. Во всяком случае, Никита никогда не держал её в руках.
Как вести себя с этим человеком? Ломать комедию, притворяясь, что знакомы? Продолжать шоу-концерты на тему «мы где-то встречались»?
- Сколько я вам должен? – Наобум спросил Никита у незнакомца, понимая, что к Осипу могли быть некие материальные претензии.
- Вы забыли, сколько должны самому Штольцу?
«Славненько! Как я попал!» – Усмехнулся про себя Никита.
Посетитель нервно пожал плечами.
- Прочитайте весь прейскурант. Я скажу Пихте, чтобы отсчитала.
Эти слова произвели удручающее впечатление на Штольца.
Он встал, захлопал глазами. Как-то весь скукожился. Было понятно, что доктор не деловой человек. Он скорее был тем самым айболитом, который спас всех африканских животных. Штольц разевал рот и не мог произнести ни звука.
Никита подхватил его под руку и вывел из кабинета. Штольц всё ещё развел рот, как рыба, не в силах произнести ни одного звука. Воспользовавшись паузой, Никита вывел Штольца из офиса на улицу, под проливной поток солнца. Здесь Штольц более-менее пришёл в себя.
- Простите меня, Осип! – Произнёс он. – Я не имею в виду деньги. У меня в душе за это время столько накопилось, что я сам готов с вами поделиться!
Штольц переминался с ноги на ногу. Разевел рот, заикался на каждом слове.
- Что, что случилось? Прошу вас! Объясните! – Никита повёл доктора вдоль дороги.
Штольц прямо-таки опирался на руку Никиты своей сухонькой ладошкой. Понимая, что Никите не удастся выудить ответ у Штольца сейчас, немедленно, Никита завёл этого старикашку в ресторан «Пекин». «Пусть выпьет! Расслабится! Всё равно уже время обеда!» – Решил Никита.
- Угощаю! – Шепнул Никита Штольцу, видя его замешательство перед входом  в ресторанчик. – Здесь неплохая кухня…
- Уверяю вас, это плохое решение! – Прошептал Штольц, бледнея.
- Обед – это всегда хорошая идея! Еда и питьё – это гениальное изобретение человека! Это божественный дар Диониса! Это стрела Прометея, брошенная в небо, чтобы высь послала нам нектар угощения! – Никита потянул Штольца за рукав. Тот насмерть упирался, как школьник, забывший урок.
«Что ещё за детский сад? – Подумал Никита и впихнул Штольца в вестибюль ресторана. Тут же навстречу Никите и Штольцу выскочил человек. Выскочил и отпрянул:
- Вы?…
Никита не успел разглядеть лицо того, кто произнёс эту фразу. Но он понял, что здесь его появление нежелательно. Тогда Никита снова схватил Штольца и потащил его обратно к выходу. Старик легко повиновался, словно он был легче пёрышка и мог летать, как птица. У Никиты тоже появилась лёгкость во всём теле. Это от страха. Он и Штольц, словно две певчие синички, вылетели из дверей «Пекина» и полетели дальше по улице Садовой.
Никита взмахнул рукой и остановил такси. «Вам куда?» – спросил таксист.
- Куда нам, Штольц? – Никита пихал старика в машину и резво «запихивался» сам.
- Куда-нибудь подальше! – Выдохнул Штольц.
- Тогда на Кутузовский проспект. – Ответил Никита. – В ресторан. А то у меня кишки присохли к сердцу. Я ни думать, ни чувствовать не могу! Словно неживой!
Штольц вздрогнул при слове «неживой». Повернулся к окну. Резко дёрнул ручку стекла, вдыхая морозную свежесть.
- Вы правы! Вы должны были умереть! Я сам ваши документы выбросил на помойку…
Доктор сжался, выдавливая из себя последнюю  фразу.
- Штольц! Не вы ли меня убили? – Усмехнулся Никита.
- Нет, это сделал не я…
- Тогда помянем меня! Выпьем за упокой  моей грешной души! А, Штольц? Под икорочку. Под селёдочку вспомним наши  пернатые дела! Нашу дружбу золотую! Наши денёчки, а? – Никита говорил, заглядывая Штольцу в глаза. Усмехаясь…
Ему надо было понять, за что убили Осю. И снова в голове Никиты, словно на испорченном табло вокзала понеслись фразы: «Наркотики? Картины? Иконы? Драгоценности? Или банальный мешок муки, спрятанный  в болоте, который вчера отвёз Кольцо в Липовский сельмаг. В чём причина?»
Никита не исключал ни одну из них. А может, это произошло из-за пресловутой фотохудожницы Б. Д.? И её работ? Никите надо было найти связующее звено, без которого он не мог найти ответ. И вот этот старикашка, прислонившийся к стеклу, косящий взглядом на Никиту, должен дать ему ответ. Из-за чего убили Волохова Осипа?
Такси остановилось возле ресторана «Царский». Никита протянул деньги шофёру: «Держи, шеф!», вышел из салона, держа Штольца на рукав.
Было уже около  трёх часов дня. Первые витрины начали выпускать свои огни, словно когти, пантера. Сам ресторанчик мигал рекламными стендами, символизирующими великую битву под Москвой. Призывающими любить историю и ценить своё прошлое. У Никиты не было прошлого. Он его собирал по крупице. Воспроизводя и додумывая то, что надо было прожить когда-то Осипу.

- Я не голоден…– вдруг пропел Штольц, упираясь всеми своими двумя ногами. 
Никита представил, что было, если бы у Штольца было четыре ноги… или, как у осьминога восемь. Или как у сороконожки  все сорок ног! Кошмар! Тогда бы Штольц тормозил так, что пыль бы стояла столбом, камни проспекта бы выкорчёвывались, и сам ресторан «Царский» распался бы на мелкие осколки, словно в него попал бы вражеский снаряд!
- Вы не хотите выпить за упокой моей души? – Удивился Никита. – Вы не уважаете меня?
- Нет, что вы! – Штольц замешкался у порога.
- Тогда вперёд, мой друг! – Никита подтолкнул старика, как ребёнка, коленом под попку.

Угощение было на славу! Маслице, икорочка чёрная и красная, балык, шейка копченная, мясо по-французски, устрицы, сёмга. Коньяк Никита взял самый лучший и водку заказал – холодную, заледенелую, словно только что с Северного полюса привезённую.
Штольц сидел напуганный, не смеющий придти в себя. И лишь после третьей рюмки разговорился:
- Это чудо, что ты, Осип, остался живым. В тебя вкололи то, что приводит к летальному исходу.  Я сам видел, как это происходило…
- Отчего мои документы не были сожжены? – Никита задал волнующий его вопрос. Он тоже изрядно выпил. Плотно поел. И решил, что путь в последний раз, но насладится жизнью…
- Это медсестра. Я ей сказал, чтобы она уничтожила эту сумочку. Но, женщины, они такие ленивые. Такие непослушные. Медсестра выбросила  твою сумочку  в ведро, где были ватки и шприцы. Утром  я пришёл – кто-то спёр сумку…  я сам не знаю, кто. – Штольц втянул носом воздух.
- Хорошо, теперь расскажи, как я попал к тебе в клинику. Я что заболел? Или стал психом? – Никита налил Штольцу ещё водки в рюмку.
- Ты заболел? – Штольц расхохотался. – У тебя здоровье, как у слона. А нервы, словно как у удава. Тебе надо было спрятаться. Исчезнуть на месяц. Ты что забыл? – Штольц вопросительно взглянул на Никиту.
- Спрятаться, но от кого? От любовниц, жен? Или ревнивых мужей? – Никита перестал стесняться своей «забывчивости» он спрашивал напропалую. Ему надо было знать всё и сразу за ограниченное количество времени представить всю чужую и опасную жизнь Волохова.
- Бог мой! Ты издеваешься, Осип! – Штольц стал вглядываться в лицо Никите.
Перед ним было то и не то лицо. Усы намного короче Волоховских. Глаза темнее и шире. Губы более очерчены. И речь! Плавная! Чуть на «о», отнюдь не столичная!
«Притворяется! – сначала решил Штольц. – Или много выпил, поэтому такой? С хмеля?»
- Я над вами не издеваюсь! Помилуй Бог! Это не в моих правилах! Давайте-ка, Штольц, ещё по одной! – Никита поднял рюмку, улыбнулся и притянул холодное стекло к своим губам.
Напиток искрился, золотился, он был похож на праздничный водопад. На льющуюся реку, на густой берег. На чудо бытия.
Штольц и Никита чокнулись.

- Так ты мне расскажешь или нет, что было в больнице? От кого я скрывался, и кто меня убил? –  Никита готов был закричать.
Ему не терпелось всё-всё знать! Разгадать чужую тайну, которая поневоле стало его собственной. Его кровной, задевающей за живое.
- О, ты нарочно! Ты шутишь, как всегда… я вижу чёртики в твоих глазах! Маленьких бесов с рожками,  с длинными хвостами! Они отражаются  в стёклышках твоих очков! Они пляшут! – Штольц опрокинул рюмку.
Никита смотрел, как водка течёт по жёлобу гортани Штольца. Как тот берёт сёмгу с тарелочки и закусывает. «Наверно, он добрый и хороший человек этот старик! – Подумал Никита. – Но почему он пришёл к Осипу, заранее зная, что тот умер? Опять загадка…»
Никита подмигнул Штольцу, Никита сделал вид, что он совсем опьянел, осоловел от съеденного. И ещё Никита понял, что он ничего не сможет вытянуть из старика до тех пор, пока не признается ему, что он не - Осип!
- Штольц, – начал Никита, – ты не обиделся на меня?
- За что? – старик вытаращил глаза.
У Никиты готова была с языка сорваться фраза признания. И он уже открыл рот, чтобы произнести её. Но вдруг осёкся. Замолчал. «Тот, кто убил Осипа, наверно, где-то близко. Он – рядом, этот гнусный убийца! Значит, надо ещё немного потерпеть, промолчать. Авось, всё само собой выяснится!»
Никита снова налил себе и старику водки.
- Выпьем за то, что я не умер! – Никита подмигнул старику, мол, не бойся, это просто весёлый хмель бродит в моей голове. – И теперь ты словно сидишь в театре, видя меня на сцене. Или ты не рад моему воскрешению?
- Не-е-ет! – Пропел Штольц фальцетом. Этаким петушиным возгласом молодого кукарекальщика. – Я даже рад этому. Вспомни, Осип, как я тебя приучил ходить в театр! Как мы с тобой долго и радостно беседовали на исторические темы. Ты же всегда был историком в душе. Ты же Геракл мысли, ты…ты… Робинзон бизнеса. Сколько сделок ты провернул! Сколько сделал выгодных и денежных дел! Как разбогатела твоя фирма. А то, что у тебя враги… так это чепуха! Ты от них спрятался! Затаился! – Штольц икнул. Мягко облокотился на стол. – Они  у тебя хотели отобрать твоё… а ты не отдал… молодец. Но вот лицо у тебя было синее. Когда я вошёл, ты уже не шевелился… я взял твою руку. Пульса не было. Ничего не было. – Штольц тупо посмотрел на Никиту. – Я тебя отправил в морг. Ты был недвижим. И вдруг получаю записку. «Штольц, я жив, курилка! Приходи ко мне в два сегодня. Осип!» Это было, как гром среди ясного, синего, солнечного неба!  Я собрался. Оставил пациентов. У меня их много…
Старик ещё что-то шептал: «Осип, Осип!», затем он замолчал. В небесных глазах Штольца отразилась удивительная чистота.
«Ладно! – Решил Никита. – Пусть думает, что я Ося! Не буду отнимать у старика последнее…»
- Штольц! А Штольц! – снова начал Никита. – Что у меня хотели отнять враги? И что я им не дал? Ты же понимаешь, после твоего лечения у меня небольшие провалы памяти…
- У тебя небольшие провалы? Окстись! – Штольц поднял голову. – Это огромные провалы! Это космические дыры! Это вселенский сквозняк! У тебя вместо мозга – решето, дуршлаг ленивой хозяйки!
«Ладно! – подумал Никита. – Ничего я не добьюсь своими вопросами. Мне надо просто сидеть и ждать, когда Штольц сам соблаговолит  мне рассказать хоть кое-что … любая информация будет мне впору. Всё остальное я сам подгоню, как портной, по росту. Размеру и по цвету!».
Никита ждал. Он стал медленно жевать пищу. Перечную, аджичную, обжигающую гортань.
Играла музыка. Никита прислушался. Что за мелодия? Чудная. Нежная… откуда она? Где он её слышал? Когда? Никите стало казаться, что он уже был в этом ресторане, что он видел людей, сидящих за столиком справа. Что он слышал Моцарта. Именно  в этой интерпретации. И он уже говорил со Штольцем. Он спорил с ним. Никита почесал затылок.
Я схожу с ума! Я просто съезжаю с катушек. Я не мог сидеть в этом ресторане, я в нём нахожусь в первые! Я простой фотограф из Углича. Стоп!
Никита прямо-таки подпрыгнул на месте. Это было в Угличе. Да-да! Рядом со мной сидела Лиличка Брит. Я фотографировал мужчин. Одного парня с усами, это был Осип Волохов... И мужчина,  похожий на Штольца. Они приезжали в музей царевича… Лилия просила меня делать снимки, я старался. Но плёнка оказалась вся засвеченной. Все кадры! Зато моя память не засвечена. И музыка, она была такой же… нежной… да-да это было в Угличе на площади Советской, в кафе.
- Штольц! – Обратился Никита к доктору. – Помнишь, мы с тобой ездили в Углич?
- О! О… конечно, Осип, мы тогда выяснили, что их музейная редкость, фуфло по сравнению с нашей! Наша настоящая! – Штольц поднял вверх сморщенный кулачок. – Но мы никому не сказали об этом. Зачем?
- А мы не могли ошибиться? – Снова задал вопрос Никита. Спросил и осёкся. Уж больно странно на него посмотрел Штольц. Как на сумасшедшего, как на пациента своей больницы.
- Если бы не враги, я бы тебя, мой Осип, снова положил в шестую палату! – Сказал Штольц, многозначительно кивая.
Никита понял, что больше говорить не о чем. Просто старик ничего не скажет. Да и не надо! Никита половину понял сам. Главное то, что Осип Волохов умер. Поэтому Никита теперь смело может распоряжаться чужой жизнью. Как своей. Но остался кто-то Третий. Который следит за ним, за его работой и передвижением по городу. Вот тот-то третий как раз опасен! И ещё Никита понял, что Осип знал тайну угличского экспоната, хранящегося в музее. Это могло быть причиной его смерти! Но за что пострадали Тина и Вера – это ещё загадка! И Бублик тоже убит! Неужели снова Углич виноват? Родной город Никиты!
Мой родной город!

Штольц и Никита, изрядно выпившие, вышли из ресторана через пару часов. Они немного постояли на улице, топчась у дверей. Затем медленно пошли вдоль сквера.  В какой-то момент Никита задумался. Штольц завернул за арку, видимо старика разобрало и он решил опорожнить мочевой пузырь. Никита терпеливо ждал, когда Штольц закончит. Он слышал, как тот застёгивал ширинку, что-то шепча под нос. Никита отошёл ещё немного к ограде, чтобы не мешать старику, приводить себя  в порядок.
Время шло. Никита стоял, переминаясь с ноги на ногу. Стал накрапывать медленный дождик. Лёгкие капли падали на плечи Никите, он стал зябнуть, нервничать.
Штольц! – Крикнул Никита. – Давай скорее!
Никите никто не отозвался.
Штольц? Ты уснул, дружище?
Снова тишина.
Никита пошёл за угол. Там никого не было. Лишь лёгкая жёлтая струйка стекала вниз по земле…У Никиты возникло сомнение. А был ли старик вообще? Не приснился ли Никите эпизод со Штольцем? И вообще вся его теперешняя жизнь?
Он повернулся и пошёл к дороге. Возле остановки собралась толпа народа. Под колёсами автобуса лежал мёртвый Штольц. Лежал и смотрел в небо своими небесными глазами. Его сморщенные кулачки собрались в единый узел.
Никита ринулся в противоположную сторону. Он бежал долго, до тех пор, пока дыхание не стало рваться на части. Пока сердце не сжалось в комочек, пока оно не стало каменным.

Офис был наполовину пустым, когда Никита вбежал в приоткрытые двери.
Пихта возилась в углу. Кольца не было. Лиза разбирала бумаги, грустно взглянув на Никиту.
- Вас разыскивала фотохудожница. Она представилась, как бэдэ. – Сказала Пихта Никите.
- Спасибо! – Кивнул Никита. Или просто мотнул головой, или голова сама мотнулась.
Он смотрел на Лизу. У него сжималось горло. У него болело под ребром слева. Ему хотелось кричать на весь мир: «Бежим!»
Но куда? Зачем? К кому?
Велика земля, но отступать некуда. Вот она моя линия фронта, где я должен сразиться! Принять бой! Обнажить шпагу. Сложить свою буйную голову.
- Пихта, набери номер телефона Б. Д! – Проронил Никита. – Засим, можешь быть свободна!
Пихта что-то пробурчала в ответ, мол, я вообще ничем не занята, мол, моя свобода это легенда, а мои дела просто песня. Но Никита не слушал её. Он смотрел на Лизу, ощущая её и своё волнение.

Разговор с Жанной был короток. Никите не хотелось обижать эту милую женщину, но он дал ей понять, что лучше Жанне оставаться с мужем, что измены это подлое занятие. Оно недостойно такой женщины, как Жанна. Прелюбодеяние всегда каралось людской молвой, сжиганием на кострах, избиением грешниц.
«Ты меня разлюбил?» – спросила Жанна. «Боже, какое слово! – Никита попытался объяснить, что творится у него в душе. – Я не хочу казаться беспощадным, но я просто тебя не знаю! И мне бы очень хотелось познакомиться с тобой. Подружиться, в конце концов!» «Ты не ответил на мой вопрос!» – Настаивала Жанна. «Я на него не отвечу никогда. Потому что не знаю ответа. Я люблю всех женщин! И буду любить! Но четыре дня назад убили Тину и Веру, а два часа назад у меня убили моего друга Штольца!» «Твоего друга? – усмехнулась Жанна. – У тебя нет друзей… а Штольца ты просто ненавидел. Веру и Тину тоже!» – «За что же я их не любил?» – Никита растерялся. «Ты знаешь за что…» – Последовал ответ. «Хорошо, тогда. Жанна прошу тебя, отдай мне негативы фотографий, украденных с выставки!» « Ах, вот что тебя волнует, твои деньги вложенные в покупку! К сожалению негативы я сдала в архив. Такой порядок устроителей выставки! Никаких повторов! И не далее. Как вчера все архивы были уничтожены! Так что никаких дубликатов, дорогой!» – голос Жанны был строгим. «А я как раз и есть тот самый дубликат!» – «Ясно! Ты намерен продолжать эту затянувшуюся до неприличия шутку!

Глухие гудки зуммера символизировали окончание разговора. Зум-зум… Никита вздрогнул. «Я ненавидел Штольца. Я ненавидел Тину и Веру. Я не знаю за что, но Жанна прекрасно знает! И она… Боже мой! Могла убить всех троих! Из любви к Осе! Из страшной страсти, замешанной на мщении! Точно! Милая Б.Д.!  Сначала ты сфотографировала своих соперниц, нарядив их в костюмы. Привязав им на шеи ожерелье каждой по очереди. Затем ты убила Штольца, точнее заказала это сделать. Чтобы расчистить путь ко мне, то есть к Осипу! Милая Белла ты пришла из Лермонтовской драмы, в сегодняшний век, чтобы отомстить Казбичу!» – У Никиты путались мысли  в голове. Они наскакивали одна на другую, затем отскакивали одна от другой, как футбольные мячи при неудачной подаче на поле. «А Бублик? – вспомнил Никита. – Его-то за что? Случайно? Разборки между собой? Или это тоже сделала Б.Д.?»
Зум-зум… – Доносились из трубки комариные кусающие звуки. Никита понял – круг почти сомкнулся. И он сам внутри его горящего обруча. Ему надо, как тигру в цирке,  перескочить через объятый пламенем металл.
Никита положил трубку и налил себе воды из графина. Холодная струйка обожгла гортань. Никита поставил стакан на стол и вышел из кабинета.
Лиза печально подняла на него глаза. Застенчивый, добрый взгляд влюблённого человека! «Тихая моя! – подумал Никита и сглотнул слюну. – Нежная, замечательная, ласковая девочка!»
Он подошёл к столу Лизы. Оглядел ровной стопкой лежащие документы, карандаши, авторучки. Словно у прилежной школьницы все канцелярские принадлежности лежали ровными кучками. Всё занимало своё место. Любо-дорого поглядеть! Никита вынул карандаш из рук Лизы. Положил его в миниатюрную коробочку, лежащую на столе. Лиза не шевельнулась. Затем Никита взял её пальцы в свою руку. Мизинчик слегка вздрогнул, холодное золотое кольцо царапнуло Никите ладонь. Простенькое колечко с изумрудом. Ничего особенного. Но где-то. Когда-то Никита видел подобный камень. Точно такого же размера, цвета и блеска огненных чар. Он любил эту руку. Этот мизинчик, это волшебное кольцо.
Никита наклонил голову, приближая своё лицо к лицу Лизы. Глаза были рядом, курносый нос с тремя веснушками. Лёгкие белёсые реснички, пупырчатые веки, чуть розоватые, словно вывернутые наизнанку ракушки солёных морей. И губы! Лиза облизала их шершавую солонь. Верхняя губа чуть подрагивала. Язык был розовым и мягким. Никита выдохнул воздух.

Он наклонился, чтобы поцеловать верхнюю подрагивающую губу, мягкий розовый язык.
Но в этот момент отворилась дверь. Вбежал Кольцо. Его глаза сверкали чуть злобно.
- Развлекаетесь! А в вашей Шерёме чёрте что творится! – Крикнул Кольцо так громко, словно он находился не в офисе «Тамко», а на горе Арарат, и  его должны были слушать четыреста лучников и пятьдесят шпажников.
Никита, вздрогнул,  с трудом оторвался от Лизы. Поднял глаза на Кольцо.
- Да! Развлекаемся! – Ответил Никита. – Тем более, что рабочий день закончился!
Лиза как-то вся скукожилась, дёрнула плечиками и отвернулась к окну.
- Развлекаться с подчинёнными вам женщинами - это грех! – Кольцо воинственно сжал кулаки. – Тем более вы ещё в трауре. Или вы забыли, что похоронили собственную жену?
- Собственную? – усмехнулся Никита. – Разве жёны бывают ещё и не собственными?
- Да, ещё они бывают чужими! – Кольцо сел на свой стул. Закинул ногу на ногу. Нахохлил свой затылок, стал похож на индюка.

Никита отошёл в угол кабинета. «Неужели я опять промахнулся? – подумал он. – Лиза чужая жена? Что это значит?»
Никита судорожно стал раздумывать над происходящим. Ему хотелось взять Кольцо за плечи и вытолкнуть его из «Тамко», но лишь внешний этикет не позволяли Никите сделать это.
Чужая жена… Лиза не моя…
Ничего! Она будет моей!
Никита всё-таки начальник Кольца, он может выгнать его, уволить. Объявить выговор. Снять с должности. Растереть в порошок.

- Лиза? – Обратился Никита к женщине. – Вы разве замужем?
- Что вы хотите услышать, Ося? – Лиза повернула к Никите своё милое солнечное небесное лицо. Бледные губы слабо шевелились.
- Правду, милая! – Никита снова подошёл к ней, не обращая внимания на Кольцо, взял за руку. И снова слабый мизинчик шевельнулся в ладони Никиты. И снова тепло потекло куда-то внутрь по руке Никиты.
- Я была вроде как помолвлена. Уже больше месяца…но мы расстались. Кольцо не в курсе дела.– Лиза не пыталась высвободить руку. Наоборот она крепче сжала ладонь Никиты в своей слабой сухой и мягкой ладошке.
- Разорвите помолвку. Прямо сейчас…
Никита прошептал, или ветер дунул в окно, или листок шевельнулся на столе.
- Лиза! Не делай этого! Ося – страшный человек! Вокруг него царят убийства! Течёт кровь! – Кольцо крикнул ещё сильнее. Наверно, в нём оживал громкоговоритель! Или переносное радио, объявляющее войну всем народам!

Но Лиза встала. Выпрямила спину. Затем шагнула навстречу Никите и прижалась к нему.
Какая сладкая радость! Какое тягучее ощущение свершившейся состоявшейся мелодии! Вот оно, произошло! Здравствуй, Лиза! Моя дорогая, янтарная, жгучая любовь! Солнце! Утро! Рассвет, заря! Лучезарная, жемчужно-алая! Неботканая, рубиновая, алмазная сласть счастья! Тугой колокол бубна! Снегопад всего мира! Солнце всех звёзд! Бесконечный набат вселенной! Моя! Женщина! Я тебя люблю!
Но почему с людьми случается всё самое лучшее, когда они находятся на грани между жизнью и смертью? Между опасностью и счастьем? На краю пропасти? На берегу бездны? И скрипки начинают петь свои тугие мелодии? И коконы тутовых шелкопрядов разматываю белые полоски? И огромный свод зажигается огнями морей?

Никита подхватил Лизу под руку, вытащил её из кабинета. Оба поспешно надели верхнюю одежду, оба, задыхаясь, выбежали на улицу.
Джо вынырнул из подъезда. Но Никита оттолкнул его. Не мешай влюблённым!
И вскоре Никита и Лиза уже бежали по Тверской улице в сторону Красной площади. Они целовались на ходу. Они радостно смеялись. Они чувствовали себя детьми, попавшими на уличный карнавал. Они были свободны, потому что могли примерить маски Арлекино и Мальвины. Они были – окрылёнными, лучащимися изнутри радостью постижения охватившего их безбрежно. Они могли принадлежать себе и друг другу и всему миру и каждой песчинке в отдельности. И всей галактике, всей солнечной системе! И пылинке, тонущей под ногами.
Тверская загорелась огнями рекламы. Лиза и Никита миновали Пушкинскую площадь, прошли мимо Елисеевского магазина, дошли до Камергерского переулка. Снова поцеловались на углу. Жалость плеснула Никите в сердце, острая гулкая, как шаги человека. Мела лёгкая позёмка, спешили прохожие, заполняя своими фигурками пустые дворы.
Быстрее, быстрее! По Малой Дмитровке, в метро, в уютную квартиру Лизы. Быстрее! Ключ в дверях повернулся тихо и щёлкнул замком. Свет не хотелось зажигать, хотелось стоять в прихожей и целоваться.
Никита снова взял тонкую руку Лизы и почувствовал дрожь мизинчика. И у него самого задрожали пальцы от любви и жалости к этой хрупкой руке.
- Лиза, это ты? – Услышал Никита слабый голос Сонечки из спальни.
- Да, я! – Отозвалась Лиза и пошла к сестре.
Никита пошёл за Лизой в комнату. Но стушевался и вернулся в прихожую. Снял пальто, перчатки, размотал шарф. Затем  включил свет, посмотрел на себя в зеркало. Да! он всё меньше и меньше походил на Осипа, волосы волной спускались со лба. Очки съехали на нос. Никита их положил  в карман.
- Ося! Иди  я тебя познакомлю с Сонечкой! – позвала Лиза Никиту. – Иди скорее! Ну, где ты там? Всё прихорашиваешься! Бог мой, да красивый, красивый!
Никита слышал, как Лиза хихикнула, как ей в ответ рассмеялась её сестра:
- Он, что Силивестер Сталоне? Или терминатор?
- Соня, он нечто среднее между Брюловым и Мамаем.
- Давай своего середнячка! – Снова раздалось хихиканье.
Послышался шорох одеяла, шёпот женщин, лёгкая возня и снова хохот:
- А то ты мне про него все  уши прожужжала, словно комар на печке! Или сверчок на палочке! Ха-ха!
- Ну, Соня, ну прекрати…
- Ага, может, он ещё и женится на тебе? Чудо в перьях! Ха-ха! Тоже мне любовь шестнадцатого века…
Соня смеялась. Этот детский смех Никита полюбил сразу. И шестнадцатый век! И возвышенный слог! И пламя свечей царёвых палат. Это всё вспыхнуло в сознании Никиты в одно мгновение.
- У нас любовь двадцать шестого века! – Воскликнул Никита.
Он вошёл в спальню. Увидел сияющие глаза Лизы, смеющееся лицо Сони. Он подхватил Соню на руки. Тонкая рука девушки обвила его шею. Он почувствовал лёгкость тела Сони, прямо-таки щепка на плаву!
- Здравствуйте,  Соня! – Сказал он.
- Привет, принц на горошине! – Снова хихикнула  Соня.
- Она у нас такая, Ося! Не обращай внимания! – Улыбнулась Лиза. – Пошли чай пить.
- Но сначала положите меня на место! – Хихикнула Соня.
- Да, кидай её в кровать! – Лиза переняла тон сестры.
- Уже кидаю! – сказал Никита и бережно положил девушку на белую простынь.
- Тоже мне футболисты…
Соня накрылась одеялом.
Никита пошёл вслед за Лизой на кухню.

Какой вкусный чай они пили! С лимоном! Вареньем! Боже мой!
И потом снова целовались, сидя на диване. Втягивая друг друга в себя, дыша воздухом любви, пропитываясь друг другом, промокаясь друг другом…
Любимая! Любимая! Любимая! – Разве я жил до тебя? Разве я был вообще рождён, воспроизведён на белый свет? Золотая моя! Откуда ты пришла, из каких снов? Из какого радостного солнечного луча ты возникла? Из какого напева? Поля, леса, из какой пушинки цветочной?

Утро пришло неожиданно, рассвет проник сквозь шторы, просочился вглубь комнаты.
Осветил тёплые сонные плечи Лизы. Её обнажённую полную грудь, розовые земляничины сосков, тёмную подмышку. Кудрявый завиток возле уха.
Одна нога Лизы была откинута в сторону, и розовое колено выпячивало из-под одеяла, из под шёлковой простыни. Никита посмотрел на Лизу, на её токую руку и на маленький мизинчик, полусогнутый, разомлевший во сне, как и его хозяйка.
Любимая! – снова прошептал Никита. Лиза пошевелила мизинчиком. Розовый ноготок блеснул и снова задремал. И тонкий аромат дыхания Лизы растёкся над розовой дымкой утра. Никита коснулся губами влажных шершавых губ Лизы. Он чувствовал каждую плёночку обветренных губ женщины, выпуклую верхнюю губу и слегка оттопыренную нижнюю. Слабый вкус слюнок и  влажность языка. Никита поцеловал Лизу страстно. Она вытянула руки вдоль тела, слегка раскинула колени, обдавая Никиту волной желания, словно море прибоем луны.
- Я не выдержу и овладею тобой. Прямо сейчас… – Прошептал Никита.
- Овладе-ей…
Пропело нежное горло.
И снова нежность потекла внутрь Никиты, вдоль его тела, вдоль груди и рук. И снова розовые земляничины распухло и вожделенно распахнулись перед Никитой. И тёплые голые колени раскинулись в сторону, впуская Никиту в туман бездны и радости.
Солнце розовело за окном, снег, выпавший вчера, растаял, растёкся мокретью по улицам. Было ещё слишком рано. Никита и Лиза вновь уснули. Обнявшись, сплетясь руками, каждой клеточкой тела.
И Никита думал, что они одни, что Соня тоже спит, там в своей кровати, на шёлковой простынке, что её тело лёгкое, как щепка, плывущая по ручейку, тоже спит. И ему в голову даже не приходило то, что Соня может бодрствовать, прислушиваясь к каждому шороху за стенкой, стону за дверью, шороху и восклицаниям плотской радости. Что Соня может приподняться на локотке, придвинуться на край кровати, навострить свои ушки, любопытствуя. И что жажда Сони к получению новых ощущений подвигнет эту девушку опустить свои бесчувственные ноги на пол. И заставить себя пошевелить пальцами ног. И что пальцы ног послушно отзовутся на зов хозяйки, они слабо шевельнутся и снова замрут.

Никита всё глубже и глубже погружался в сон, дыша дрёмой богатыря, похрапывая от сладости и слюноточа на подушку. И в этот момент лёгкая щепочка потопчется на полу, обопрётся о стенку и пойдёт к двери, тихо переставляя голые ступни. Затем  она словно взлетит над постелью Никиты и Лизы, легко оттолкнувшись, плавно сделает один круг и приземлится. И тёплый топот её чутких ног, словно шелест крыл или ласт по снегу, не сможет разбудить спящих, утомлённых любовью людей. Но каждому – Никите и Лизе приснится один и тот же сон – Соня витающая над ними, лёгкая щепочка принесённая сонным дыханием и унесённая снова в кровать под шёлковые простыни, под пуховое одеяло. И снова воцариться тишь, хрупкая, как стекло, как узор мороза, как белая снежинка, прилипшая к  подоконнику.
Никита повернулся на другой бок. Он с удивлением вспоминал приснившийся ему сон: Щепка-Соня ходит! Да-да! Сначала она опускает свои сонные ступни на пол, шевелит пальчиками, затем топчется возле кровати и, мягко ступая, идёт в комнату, чтобы подглядеть: что творится там, в запретном, сладком сне сестры? И этот странный топот научившегося ходить человека, делать шаги, опираясь на стену, и сухая пыль стёртая на полу, выглядела странно на причудливом узоре зареющего утра. И невозможно было представить, что Соня, тяжело переболевшая гриппом, лежавшая около года в одном положении на спине, выхудавшая, как мумия, высохшая, как щепка, плывущая по ручейку, способна из любопытства пойти на обман сестры, притвориться, что до сих пор лежит, не вставая.
Но Соне не лежалось. Она подошла  к комоду, чтобы поглядеть на себя. На свою худую мордочку, на слабый огонёк тельца. Затем Соня открыла ящик комода, порылась в нём и достала тяжёлый револьвер, хранившийся в ящике около двух лет. Этот револьвер принадлежал прежнему возлюбленному Лизы. Он его оставил, подарил Лизе, зная о тяжелой её работе и поздних возвращениях. Или просто забыл его, положив в комод, в  квартире Лизы. Соня повертела в руках револьвер потрогала его чёрное дуло. Эта смертельная игрушка всегда привлекала любопытную Соню. Девушка понюхала металлический корпус револьвера. Пахло лёгкой гарью, точнее порохом, крупицей смерти. Соня вспомнила и самого возлюбленного Лизы – высокого, худого мужчину. Этот мужчина всё-время сутулился, у него на плечах была татуировка: змей, обвивающий грудь женщины. Соня любила смотреть на этого змея, на твёрдую кожу загорелого тела, на сверкающие зубы, когда высокий и худой улыбался. Соне нравилась эта улыбка, эти губы – алые, сё время смеющиеся, рассказывающие анекдоты. Ах, как было весело! Как было смешно! И руки… таких рук не было ни  у кого – волосатые, сжимающиеся в кулаки, играющие бицепсами, мускулами отливающиеся!
А этот новый… Лизкин возлюбленный, какой-то интеллигентный и сентиментальный. И чего в нём Лизка нашла?
Соня завернула револьвер в тряпицу и положила его  в комод. «Полежи пока там! О, грозное оружие бедной девушки!» – Саркастически подумала Соня. Дверца деревянного комода предательски скрипнула, девушка испугано  отшатнулась. Не хватало только того. чтобы Лиза проснулась и увидела эту картину: Соня стоящая на ногах, благополучно передвигающаяся по комнате, держащая револьвер в руках. Это тебе не девушка с веслом! И не бабка в граблями в огороде. Это  Соня, которая провела почти год в постели. Это долгое питьё таблеток. Это массажист по вторникам и четвергам! Это кварцевые приборы, которыми лечили Соню. Это мытарство Лизы!
Но сказать своей милой сестричке о том, что Соня может ходить, у девушки пока не поворачивался язык. По многим причинам. Во-первых – это произошло неожиданно даже для самой Сони. Во-вторых – Соня знала об убийствах, творящихся вокруг Оси. И в третьих –
этот самый Ося сейчас лежит в одной постели с Лизкой!
Тут поневоле не только  с кровати встанешь, но и из могилы вылезешь, воскреснешь, как миленький, чтобы встать на защиту своей единоутробной сестры!
Соня тихонько задвинула ящик. Слава Богу! Не разбудила никого! Ни этого спящего лебедя Осипа, ни лебедицу – Лизку! А как они любили друг друга всю ночь! Тут «Лебединое озеро» меркнет! Чайковский снимает шляпу и встаёт на колени, рыдая пред ними, влюблёнными. Такого танца ещё никто не видел, конечно, кроме Сони. Любопытной девушки, которой всю ночь не спалось, хотя дверь её комнаты была плотно закрыта – ни щёлки, ни зазора! Но у Сони, слышавшей стоны и охи-ахи возлюбленных, включилось воображение! Оно рисовало сцены сродни голливудским сериалам о любви! Золотые россыпи счастья! Серебряные блёски надежды! Серпантины новогодних  россыпей на теле Лизы, словно та была новогодней ёлкой!
И Соня втайне сравнивала Осипа и прежнего возлюбленного Лизы. И, конечно, Соня тоже была искренне и жадно влюблена во всех мужчин Лизы! Так бывает у девушек, находящихся  в замкнутом помещении.  В квадрате комнаты, где по стенам бродят смутные тени деревьев, ветвей. И шёпот ветра превращается шёпот влюблённых. И ласки солнца становятся ласками рук. И лунные отпечатки на полу становятся жаркими поцелуями неги!
Соня закрыла комод, но тряпица, в которой было завёрнуто розное оружие высунула свой край, застряв в ящике. Поэтому Соне пришлось вновь открывать скрипучий ящик, вновь перезаворачивать в тряпицу револьвер. На сей раз, это произошло тихо. Соня радостно завершила своё дело. Затем она, осторожно ступая  худенькими ножками по полу, пошла к кровати, расправила своё одеяло и легла.
Но ей снова не спалось! В её воспалённом воображении летали тени тел Лизы и Осипа. Плеск их поцелуев. Соня вспомнила всех своих мальчиков, в которых она была влюблена в школе. Саша, Серёжа, Вова! Один из мальчиков поцеловал Сонину ладошку. Облупленный лак на пальчике… И Соня помнила его глаза. Второй мальчик прикоснулся к её локтю, и жаркая волна удушья охватило тога Соню с ног до головы. Затем эта авария…  гибель мамы и папы. Сонина болезнь. Неподвижность…
И теперь Соня может ходить! А ведь никто не верил в её выздоровление! Ни прежний волосатый возлюбленный Лизы, ни она сама! Ни соседи. Ни врачи! И вот оно чудо природы! Чудо молодого девичьего организма! Чудо лунного сияния в окно. Чудо рассвета…
Соня закрыла глаза, засыпая…



12.

Москва начало 1598 года и Москва 2003 года

В глазах слуг царь Фёдор был одним из самых добрых монархов того времени. Народ прослышал о болезни царя. Небо рыдало. Вся Москва была объята скорбью. Ирина тоже не  смыкала глаз, стоя у постели больного.
Царь Фёдор ослеп. Его очами была душа, его зрением был ангел. Его видением была вся Москва, скорбящая, не смыкающая глаз от слёз. Сиротели, боясь остаться без царя улицы Москвы, площади и церкви. Скорбели колокола малоновозвонные. Теряли последнюю надежду люди посадские, купеческие, благородного роду и звания люди. И снова слышался над городом шум ветров. И снова выпали необычные снегопады.
В ночь на шестое января Фёдор позвал Ирину, дабы огласить ей свою последнюю волю. Царские двери были закрыты. Даже великие историки не могли знать о чём, шла речь между супругами. Но наши стены раздвигаются легко, наши очи видят всё!
И припала тогда Ирина к стопам Фёдора милого своего супруга.
- Прости меня,  коли я в чём не права! Не держи гнева на сердце, ни скорби в душе!
- Не о том я печалуюсь, жена моя! Не о том скорбею-ю… видение мне было, о нашей Феодосьюшке-от! Что не умерла она своей смертию. А что отравлена она рукой во перстнях, во кольцах золотых, во украшениях серебряных! Этой же рукой убит был Димитрий мой брат! Этой же рукой убит сын наш в утробе твоей!
- Что за рука, ты может мне ответствовать? – Спросила Ирина, плача.
- Того не знаю я… не ведаю! Нет на то знание воли вышней! Но мниться мне, что эту руку я видел где-то! в своих пальцах держал. Своей кровью поливал! Письмена в эту руку клал! И принимал от неё пожатие мужеское!
- Ты пугаешь меня, Фёдор!
- Не надо бояться! Твоё призвание – женское! Обо мне молиться денно и нощно! Блюсти мне верность и опосля моей смерти! Класть земные поклоны сорок дён после кончины и  посты соблюдать…
Более ничего не сказал Фёдор. Хотя его губы ещё долго шевелились, но звуков гортань не произвела ни одного!
Уснул Фёдор на веки вечные. Отмучался блаженный!
Вышла Ирина из покоев царских, упала во коридоре в глубокий обморок.
И всё ей мнилась рука во перстнях, рука убившая Димитрия. Рука, укравшая ожерелье мальца да и с прятавшая в тайниках угличских! Рука убившая её дочь Феодосию. Рука, которая тянулась и к ней – Ирине! Но не могла дотянуться, не могла схватить её за горло, ибо явно будет, кто владелец сией руки во перстнях!
Оправилась Ирина кое-как после похорон мужа и  дала согласие на пострижение в Новодевичий монастырь.
Много тогда роздали народу из казны  царской, пожертвовали церквам, отворили темницы и остроги, выпуская счастливых узников на свободу. Даже смертоубийц помиловали! Пожалели! Пусть идут да молятся о царе умершем. О Фёдоре!
И пошла Ирина в монастырь. И попрощалась она со своими слугами и братом Борисом. И поджала она руку во перстнях. Содрогаясь от скорби и ненависти к убийце. И эта рука ещё долго махала ей во след, и долго Ирина видела блеск на небе выступившего  к февралю лунного ожерелья. Понимая, что неверен ей был Фёдор, что предавался и  он земным утехам. Но она его прощала. И прощала себя и а прощала кровавую руку во перстнях. Ибо без прощенья не выживешь!
Тем временем, царская власть, взрыхлённая келейным служителем, кротким Фёдором, была подорвана его душевной слабостью.  Чередованием утренней молитвы и вечерних, похотливых занятий. Чревоугодничества и членострастия.
Ирина уехала в монастырь после девятого дня. Её сопровождала свита, сухое январское солнце цедило скупые жёлтые лучи сквозь сито облаков. Было серо и скучно, обыденно и тоскливо звенел колокольчик.
Ирина прислушивалась к его звону и думала о том, что произойдёт через год, через десять лет. И мнилось ей лицо Диимтрюшки, который уже подрос, стал бородатым мужем, настоящим царём батюшкой.
И по мере удаления от дворца и своей душистой кельи Ирина всё больше понимала, что она оставила кровавую руку во перстнях, и что эту кровавую руку когда укусит Димитрий, явившийся в чужом облике.
«Облик-то чужой, а ожерелье-то прежнее!» – Подумала тогда Ирина, туманясь головою. Она тяжело перекрестилась, костисто сложила пальцы и пониклась. От коней шёл пар, густой, как смола, пенный.
И сквозь аромат чернозёма, морозного солнца смешанного с навозом лошачьим всё та же дума текла Ирине в сердце. Димитрий – брат Фёдора жив! Он придёт на трон! И видела она великие его деяния. Милости его денежные. Единственно чего боялась Ирина – это любви его страстной к Марине Мнишек и дружбы с поляками. Ради Марины Димитрий был готов бросит к ногам этой красавицы не токмо шубу царскую кунью, шапку лисью, сбрить бороду русую! Но и казну раздать всю до капли во угоду этой красавицы! И скипетр царский отдать и корону!
Ох, ох, Марина! Сладко твоё ложе, блестящи твои губы! Зорецветны твои подушки! Приди и стань мой супругой. Войди в историю злодейства на Руси! Стопчи свой тонкий каблук на московских улицах. Поверь своему царю в то, что он истинный властитель. Это же ради тебя он пошёл на царствие. Ради тебя он устроил пир в Туле, собрав сорок тысяч войска. И ему поклонились князья Шуйские и Голицины!
Пять тысяч бочонков вина вынули тогда из погребов, чтобы отпраздновать победу Лжедмитрия. Сама мать Димитрия, убитого Волоховым, Качаловым и Битяговским,  и та признала в Самозванце собственного сына. Вышла из шатра и поклонилась его под ноги, и затрепетала, упав пред ним на колени. Сын мой! Сын праздный!
Но народ  русский недоверчивый, часто обманываемый быстро разочаровался в Самозванце. Понял, что тот не набожный, как того требовало время. Жесток, странен, транжирист не по деньгам. От этого всё худо и пошло…
Так думала Ирина, отправляясь в Новодевичий монастырь, представляя грядущее царского трона.
Женщина тебя погубит! – крикнула как-то Самозванцу вослед полька. – Женщина…

Любимая женщина спала, подложив ладошку под подушку.Никита проснулся окончательно поздним утром. Он вздрогнул, вспоминая сон. Ему показалось, что Соня ходит. Что он даже слышал её шаги. Скрип комода. Дуло револьвера.
Никита осторожно выпростал ноги из-под одеяла. Пол был прохладным, жёг ступени. Но Никита встал и пошёл в комнату Сони, дабы убедиться, что там нет комода, приснившегося ему. Но комод там был! Тогда Никита осторожно отодвинул дверцу. Посмотрел в углубление: нет ли там револьвера? И револьвер тоже был!
Бог мой! Я стал ясновидцем! – подумал Никита. Он быстро закрыл дверцу и ринулся в комнату, к Лизе.
Зачем этой хрупкой бабе револьвер? Какой ей от него прок?  Вообще что Никита знает о Лизе, о её прошлом, о её настоящем? Что у этой женщины не так, какой такой перекос?
Лиза, почуяв взгляд на своём лице, приподнялась на локте.
- Ты что? – Спросила она.
- Тобой любуюсь…– Прошептал Никита, всё ещё огорошенный увиденным револьвером.
- Женщиной любуются не глазами! – Лиза улыбнулась.
От этой улыбки у Никиты снова торкнулось сердце. Снова потекло жаром по жилкам, снова закружилась голова. Он обнял Лизу, прижал её, чуя, как заострились соски под рубашкой  женщины.
Никита рывком прижал её к себе, шершаво дотронулся губ. И тихо, тихо прошептал: «Люблю…»
Он и вправду стал видеть Лизу словно изнутри, всю её вывернутую словно наизнанку. Медленный стук сердца, розовые прожилки танца желания,  сладкую мякоть лепестков, сочную влагу желания.
- Хочешь, я тебе стихи почитаю? – Спросила Лиза.
- Что? – Не понял Никита, пытаясь отдышаться от ритма любовного соития
- Стихи, глупыш. Такие рифмованные строчки.
Никита напрягся. Как ему повезло! Женщина красивая, умная, держит револьвер в комоде да ещё и стихи читает. Гангстер в юбке с поэмой на устах! Савинов-террорист, пишущий строки о любви!
Никита кивнул, мол, давай, читай. Я послушаю…я не какой-нибудь дикарь, рыщущий в поисках женщины по дорогам, я могу вкушать прекрасное…
И Лиза начала нараспев, говорить какие-то слова, от которых у Никиты снова закружилась голова.

А если всё не так, как нам толкуют предки?
Лжедмитрий был не лже, а настоящий царь?
Он был факир на час. И он метался в клетке
огромного дворца, где духота и хмарь.
Марину он любил. И для неё готов он
оспаривать был трон и купола Москвы.
И вина наливать, и песни петь на тонком,
весеннем языке, на языке травы.
Попробуй сам себя назвать вот так – великим,
попробуй дотянись до яшмовой казны!
И просочись скорей в историю сквозь блики
безумнейших зеркал в утробе сатаны!
О, нет! Нам не дано… так прирастает кожа,
нам не на что менять её шершавый мех!
Марину он любил. И пусть себе дороже,
для женщины одной он взял на душу грех.
Ознобиста слеза! В янтарном ожерелье!
И ранят не шипы, а недоверья боль.
Он всё равно был царь. Пусть хоть один поверит
в легенду человек, и в царственный престол.
Ах, что вы, дорогой, Лжедмитрий, я вам верю!
О, как цветиста ложь! А истина пусть -  зла!
…И, может, предо мной откроет кто-то двери,
и будет слушать всё, чего б не наплела!
«Я – снег, Лолита я, Даная, Дездемона.
Меня душили, жгли, писали сто икон…»
А кто-то будет плакать, отвешивать поклоны
и верить – такова! – мне  подавая трон!

…И снова Никита впился в губы Лизе. Он просто обмирал от желания. Он таял  от неги, от головокружащей тоски, не зная как ему теперь жить с тем грузом. Который свалился на него: целая жизнь любимого человека, какая-то тревожная судьба, женщина с туманным прошлым, читающая странные вещи нараспев.
Может быть, Никита тоже странен в её глазах? Странен его поцелуй? Его руки, его шея, грудь, втиснутая в грудь этой страстной певуньи? Его тело, вытянутое вдоль прекрасного тела Лизы опрокинутое на него, разъятое на части, на бьющееся в груди сердце и пульсирующий живот в конвульсиях неги.
- Придвинься ко мне ближе… ещё, ещё… милый. Ося…  вся твоя, я …ждала тебя. Я хотела тебя. Ты был нужен мне, как крылья. Чтобы летать, чтобы слагать стихи. Чтобы умирать и воскресать в тебе. Становиться глупой. Маленькой мартышкой в зоопарке. Ручным голубем. Или белкой…
Никита слышал её голос, млея от сладости. Даже где-то  в горле становилось медово. Елейно…
- Я люблю…











Часть 2

Себя бояться?



















1.

Москва 2003 год.

В квартире Лизы одновременно раздалось три звонка. Трель домашнего телефона, звонок в дверь и пиликанье мобильного телефона Никиты.
Это было так неожиданно, что Лиза вздрогнула. Никита вскочил на ноги, на ходу надевая брюки. Он быстро схватил мобильный, взглянул на определитель номера, это звонок был из дома на Савёле. Затем он одним прыжком достиг тесной прихожей  Лизиной квартиры и распахнул дверь. Так и есть – на пороге стоял Джо! Стоял и широко улыбался, снисходительно глядя на своего загулявшего шефа. Мол, знаю я вас, дорогой Осип Волохов, вы такой гуляка, что уму непостижимо! Тина, Вера, Жанна! Теперь к вашему списку прибавилась ещё и Лиза! Но женщины женщинами – а дела не ждут!
- Вас Кольцо Владимир ищет. Вы ему срочно нужны по одному важному делу! – выпалил Джо, смешно наклонив свою лысую голову. «Качан головы» – так называл мысленно Никита круглый череп Джо.
- А не пошёл ли ты, куда подальше со своим Кольцом? – Никита сжал кулаки.
Затем он прикрыл дверь и грудью навалился на Джо. Качан головы мотнулся в строну. Такого натиска Джо не ожидал и от неожиданности попятился. Никита нажал на кнопку  лифта, запихнул Джо в кабинку и пожелал ему счастливого пути. «Бай-бай! И чтобы я тебя больше не видел здесь!» – Крикнул Никита в шахту, удалявшего вниз, лифта.
«Ишь, повадился меня охранять! – проворчал он. – Словно я авторитет какой-то. Вор в законе! Глава мафии! Крёстный отец всех убийц!»
Никита ринулся вновь в квартиру Лизы. Там был переполох. Соня кричала из своей комнаты, что у неё болит голова. Лиза, накинув халатик, ходила по залу взволнованная. Никита подошёл к ней и обнял за плечи:
- Ну, что опять? Что такое произошло? – Спросил он ласково.
- Звонила твоя дом работница… тебя обок…– Лиза не смогла договорить последнюю фразу. Слёзы душили её.
Никита крепче прижал женщину к себе, поцеловал её в щёку.
- Обок, так обок! – Ответил он плачущей Лизе. – Главное, что ты со мной… тебя-то не спёрли! А всё остальное чепуха!
- Альбина сказала, что пропали все вещи! – Снова заговорила Лиза, сквозь слёзы. – И твои пластиковые карты! И фамильные драгоценности!
Никита продолжал держать Лизу за плечи. Из комнаты истошно вопила Соня, прося, чтобы ей принесли таблетку, чтобы её хотя бы напоили чаем. Что её сестра не думает о больном человеке. Затем крик Сони перешёл на визг.
- Иди к сестре! – Сказал Никита. – Похоже, что она захворала. Оставайся сегодня дома. Вечером я позвоню тебе. – И добавил: Любимая!
Никита живо облачился в рубашку, повязал галстук. Затем накинул пиджак, сунул ноги в ботинки, схватил пальто и выбежал из квартиры.
Джо, покачивая качанищем головы, ждал Никиту в «мерсе». Машина была помыта, её стёкла отражали близстоящие дома, целый квартал из серых унылых строений. И ещё Никита увидел окно на третьем этаже, шторку и блёклое лицо своей любимой Лизы. Это личико мелькнуло и погасло. Видимо, Лиза пошла к Соне, у которой разболелась голова…
- Доброе утро, Джо! – Как ни в чём не бывало сказал Никита.
Он уютно расположился на заднем сидении «мерса». Хлопнул дверью. В этот момент Джо нажал на газ.
- Доброе утро Ося! – Ответил Джо. Слово Ося прозвучало, как «ся», оттого что с дикцией у этого белокачаника было не всё в порядке.
- Какой я тебя ся? Оса? Прошу впредь меня  величать Осипом Михайловичем! – Поправил водителя Никита. – И приезжать за мной только по моей личной просьбе.
- Слушаюсь ваше высокоблагородие. Ваше превосходительство, королевское высочество! – Шутливо ответил Джо. «Ну, прямо, упасть и отжаться! Важный какой…» – Подумал про себя Джо, сворачивая в переулок, чтобы сократить путь к офису.
- Ты не туда свернул! Я хочу домой! – Сказал Никита.
- А ваша работа, Осип Михайлович? – качан Джо стал медленно наливаться кровью.
- Работа не волк, в лес не убежит. Мне надо срочно домой. Переодеться, побриться. Я тебе что, не начальник что ли? Может, я вообще твой подчинённый, раб?  А, Джо? Что ты мной вечно командуешь? – Никита готов был разразиться гневом.
- Это не я командую вами, а обстоятельства! Взгляните на дорогу: кто за нами мчится в поле? То ли заяц, то ли конь? Погоня, Ося! Вот отчего я свернул в переулок! – Дипломатично заметил Джо.
«Мерс» рванул по переулку, словно дикий зверь из клетки.  Одинокие прохожие прижимались к стене дома,  ругаясь на чём свет стоит. Никита пригнулся к сидению. В этот момент он был похож на зайца, готового вцепиться в кочан Джо своими испуганными зубами. И отгрызть у того мизерные остатки сочной массы, именуемой мозгом. Никита посмотрел на дорогу, но никакой машины, догоняющей их «мерс» он не увидел. Лишь пыльный след колёс собственного автомобиля, перевёрнутый бачок с мусором, разбрызганная грязь луж, треснувший лёд дороги.
- Там никого нет, Джо! Тебе показалось! Либо ты перегрелся на солнышке! Либо насмотрелся пошлых боевиков! – Выкрикнул Никита, поднимая голову и ёрзая на сидении.
В этот момент Никиту тряхнуло так, что он стукнулся затылком о ручку двери. «Эх, чёрт!» – выругался он, злясь на своего водителя.
И всё-таки краем глаза Никита уловил зелёный «БМВ», следовавший на ними. Впереди мелькнул «фиат», вывернувший из двора прямо наперерез «мерсу» Никиты. Было поздно куда-либо сворачивать. Джо даже не успел выругаться «так твою мать, растак, разэтак!», как водила «фиата» поняв в чём дело, резко прибавил скорость. Только чудом «мерс» не врезался в «фиат»! Водила «БМВ» тоже был не дурак! Он стал усиленно тормозить, чтобы не врезаться в свой объект погони.
- Ну, давай! Давай! – Кому-то крикнул Джо. Вероятно «фиату», чтобы тот убрался с дороги.
И «Фиат» послушно свернул в первый попавшийся двор, прижавшись к какому-то подъезду. «Мерс» пропылил мимо. За ним, пыхтя, проехал «БМВ».
- Прямо, Джеймбондовщина какая-то! – Выдохнул Никита, потирая ушибленное место кулаком. – Сейчас мы окажемся в каком-нибудь ракетном комплексе, и будем обезвреживать бомбу, направленную своей ядерной головкой на США! А, Джо?
Но водитель ничего не ответил. Он снова прибавил скорость, пытаясь оторваться от «БМВ», от этого зелёного змея Горыныча, от этого хищного зверя железной масти.
- Может, они ещё и стрелять начнут? – Усмехнулся Никита, приходя в себя.
- Всё возможно, Ося. Точнее Осип Михайлович. Мы живём  в век прогресса! Но у вас есть револьвер, которым вы можете отбиваться от преследователей. – Ответил Джо.
Никита нащупал в кармане тяжёлый металлический ствол. Всё-таки Джо ловко управлял автомобилем! Не зря его взял на работу Волохов! «Мерс» круто свернул на соседнюю улицу, пересёк её, стремительно свернул в другой переулок, промчался на красный свет перед грузовиком и въехал в первый попавшийся двор. Там Джо сбавил скорость. Прокатился мимо сараев и гаражей, въехал в тупичок, заросший поникшими ивами.
- Здесь нас не найдёт ни одна зараза! – Сказал он Никите.
- Это хорошо или плохо? – Никита понял, что Джо только что спас его от смертельной опасности, которая шла попятам за ним.
- Это отлично! Теперь нам надо поднять свои тяжёлые попы от сидений и пойти прогуляться, товарищ Осип Михайлович! Или господин, ваше высочество? – Джо сузил глаза, тряхнув кочаном.
- В данном контексте мой господин это ты - Джо! Приказывайте, где будем гулять? – Никита шутливо поклонился своему водителю и телохранителю в одном наборе.
Джо махнул рукой, мол, вон там, на той лужайке. На зелёной травке…
Оба вышли из машины. «Мерс» печально пикнул, давая знать хозяину, что кнопки его дверей  захлопнуты.
Джо шёл первым. Было похоже, что он хорошо знает эти места. Этот сараи, кусты акаций, детскую площадку. Они пересекли двор, вышли на дорожку.
- Приглашаю вас, Осип Михайлович, на завтрак ко мне домой! – сказал Джо.
- Возражений нет! – шутливо отрапортовал Никита. Он неожиданно стал испытывать дружеское чувство к Джо. К этому человеку, видавшему виды, пожившему возле Оси, исполняющему капризы своего шефа.

В квартире Оси, несмотря на её холостяцкое убранство,  был порядок. Вещи лежали на полочках, диван был застелен пледом, на полу лежала огромная шкура леопарда.
- Располагайтесь! – Коротко проговорил Джо. – Я сейчас чаю согрею.
- Думаю, что мне надо позвонить домой! – Сказал Никита, пытливо глядя на Джо, словно спрашивая у него разрешения. Всё-таки звонок тоже мог повлечь за собой некую опасность для Джо. А вдруг зелёный змий запеленгует местоположение Никиты?
- Звоните… – обронил Джо на ходу. – Телефон в прихожей…
Никита быстро набрал номер телефона квартиры на Савёле. Ему ответила Альбина. Она уже успокоилась, вполне овладела собой.

- Чего, чего, – проворчала она, отвечая по телефону, – насколько я понимаю своим слабым старушечьим умом, что ночью у вас были гости! Или один гость, а можа два! Дверь не взломана. Я даже не подумала, когда входила в вашу квартиру, что тут кто-то уже побывал до меня. Пропали…– Альбина снова заплакала, – ваши…
- Да-да! Я понял! – Ответил Никита. – Мои деньги и драгоценности.
«Точнее деньги и драгоценности Осипа Волохова. Наверно, это сделал всё тот же гнусный паршивый убивец Тони, Веры, Бублика и Штольца! – подумал Никита. – И теперь эта тварь всё утро гонялась за мной!»
- Чего делать-то? Милицию звать, Осенька? – Спросила Альбина.
- Ни в коем случае! – Резко сказал Никита, вспомнив боевое выражение лица Чингурова. – Просто надо поменять замок в двери.
- И всё? – Изумилась Альбина.
- Пока да!
- А уборку-то не делать? Пылищу-грязюку не мыть? – спросила Альбина.
«Кому чего! – подумал про себя Никита. – Кому от преступников скрываться, кому о чистоте дома думать!»
- Отчего не мыть-то? Что хотите… делайте. – Никита пожал плечами.
- Так я отпечатки пальцев смою! – ответила старушка.
- Батюшки, и вы туда же! – усмехнулся Никита. – И вам мерещатся бандиты. Убийцы. Расследования, улики… там никаких отпечатков нет! Так что мойте, убирайте, стирайте, пылесосьте, выносите мусор, протирайте окна, варите обед за милую душу. И ещё: наверняка вор был в перчатках! Это раз! И то, что пропало, то пропало, это два! Договорились?
- Ладно! – Старушка вздохнула. – Ваше дело. Потом не пеняйте мне, что стёрла вещественные доказательства…
- Не буду! – пообещал Никита.

Джо накрыл на стол. Кофе, варёная колбаса, сухарики. Прямо пир горой по случаю спасения от преследователей!
Ели молча. Жевали колбасу,  запивая кофе.
Никита стал сосредоточенно думать о том, кто всё-таки совершил эти злодеяния. Он напряг весь свой квадрат мозга на сумму квадратов извилин, чтобы решить дилемму. Точнее он давно уже пытался найти решение, давно уже раздумывал над сложившейся ситуацией. Но сейчас, в этот момент, когда опасность подошла близко к нему самому, Никита понял: решение надо принимать как можно скорее.
«Итак, что я имею? – Подумал он. –  Б.Д. и её фотографии, точнее фото-рисунки! Вера и Тина, у обеих ожерелье на шее на этих снимках. Далее: Штольц, который помог Осипу спрятаться, утверждал, что Волохова убили. Волохов – владелец ожерелья. Теперь кража. Наверняка из квартиры Волохова исчезло это ожерелье! Значит, всё дело в царском украшении…»
Никита допил кофе. Откинулся на диване.
«Кто мог знать о том, что  ожерелье находится дома у Волохова. И там ли оно было? Может, там был лишь ключ от сейфа какого-нибудь банка, где лежала эта фамильная драгоценность? – сообразил Никита. – Значит, мне надо сейчас найти Жанну и поговорить с ней… об ожерелье. Она должна знать дальнейший его путь! »
- Поедем-ка, мил друг к Жанне Битяговской. – предложил Никита Джо.
- Но у неё ревнивый муж…– Джо посмотрел на Никиту, мол, вы в своём ли уме, ваше высочество?
- Тогда вызови Жанну для меня из дома так, чтобы не пострадала её репутация, и чтобы Отелло был спокоен. – Улыбнулся Никита.
- Нет! – отрицательно покачал головой Джо. – Это невозможно! Это хуже сегодняшней погони! Данила Битяговский для вас верная смерть! Вы забыли, как он вас обнаружил в шкафу совершенно голого?
- Меня? В шкафу??? – Никита хохотнул, представив Осипа сидящего на корточках, скрючившегося в три погибели, за дверцей шкафа. – Ха-ха…
- Сейчас вам смешно, а тогда было не до смеха. Вы выскочили из квартиры Жанны в чём мать родила. Это было буквально полтора месяца назад. Затем вы сразу женились на Вере. Но и это не помогло: Данила вас подкараулил возле загса и побил так, что пришлось вызывать милицию и врача. Затем вас увезли на «Скорой помощи» к Штольцу. – Пояснил Джо.
- И я провёл свой медовый месяц в постели психобольницы! Развлекаясь с сумасшедшими по полной программе! – Догадался Никита.
- По-моему вы сами стали таковым! – Сделал саркастическое заявление Джо. – У вас явный синдром тронутости головой… вы всё забываете, всё путаете, не занимаетесь своей работой. Да ещё с  Лизой связались. У неё сестра – дура. И сама она имеет такое прошлое, что волосы на голове дыбом встают… отжаться и не встать!
- Ладно, Джо! Пошли! По дороге что-нибудь придумаем. Мне надо встретиться с Жанной и всё тут!
- Соскучился что ли? Из-под одной бабы только что вылез! Так на другую вам надо сразу влезть. – Проворчал Джо.
Никита махнул рукой. И как поётся в песне, он сказал: «Поехали!»,  какой смысл спорить с Джо? Они вышли из квартиры. Джо нажал на кнопку лифта. Но тот не отозвался им гулким движением механизма. «Наверно, сломан! Как всегда!» – проворчал Джо и первым пошёл по лестнице. Никита последовал за ним.
Кроме всего, в коридоре было темно, видимо перегорели лампочки. Приходилось передвигаться на ощупь.
Ох, уж эти коммунальные службы, жэки и жэо! Лифтёрши и консьержки! Старшие по подъезду. Электрики, слесари и прочие ругаемые всеми служители! Богом вы прокляты что ли? Чертями снедаемы? Жадностью и халтурностью?

Никита немного отстал. Ему было непривычно шарахаться во тьме чужого дома. Хотя и в его родном Угличе, в его милом подъезде трёхэтажного дома-развалюхи было точно также! Сколько раз его мама ходила по разным конторам, добиваясь справедливости! Требуя ремонта труб  в ванной комнате. Замены батарей!
Никита так глубоко задумался, что не расслышал неожиданный шорох, внезапно возникший где-то впереди, кажется, на лестнице второго этажа. Послышался резкий, сухой толчок, падение тела, шаги убегающего человека.
- Джо!! – Крикнул Никита. – Ты чего там?
Но Никите никто не ответил.
- Джо! Джо! Джо! – Трижды позвал Никита своего друга. Но всё было тихо. Подозрительно спокойная тишина разлилась вокруг.
Никита спустился осторожно вниз.  В это время вспыхнул свет. Такой яркий, что Никита пошатнулся. Бог мой!
Так он и знал! Джо лежал в луже алой крови. Глаза его были широко распахнуты, зрачки неподвижен. Рядом не было никого. Ни одной живой души.
Никита перешагнул через труп Джо и ринулся вниз, к двери. Убийца не мог далеко уйти… Никита распахнул входную дверь, вышел на улицу. Зелёный «БМВ» с рёвом проскочил мимо Никиты, затем свернул на улицу и ринулся по ней с бешеной скоростью.
- Да это какой-то сумасшедший город! – выругался Никита. – Маньяк-убийца, не иначе, завелся  около меня! А я-то, тупица, не могу помочь этим бедным людям! Вокруг меня ходит смерть! И правильно сказал Булгаков, да человек смертен, но  плохо то, что он внезапно смертен…
Никита понял, что он загнан в угол, но ему очень хотелось поймать этого маньяка! Кровавого и наглого!
Никита пошёл к своему «мерсу», надо было как-то бороться! Он пересёк двор, прошёл мимо облетевших осенних акаций, нашёл свой авто. Открыл дверцу, где недавно сидел Джо. Сел сам на переднее сидение.
Водителем Никита, надо прямо сказать, был скверным! Своего авто у него не водилось. Несколько раз он выезжал загород с друзьями. Так как Никита был непьющим, друзья просили его сесть за руль своих авто. И Никита осторожно нажимал на педали,  проезжая по пыли   угличских мощёных дорог. Но Москва это не Углич!
Никита немного посидел на первом сидении, раздумывая, что ему делать. Он открыл бардачок, чтобы достать из «мерса»  документы Джо. И тут его прошибло холодным потом… шкатулка с драгоценностями Волохова, пластиковые карточки лежали  в бардачке на самом дне…
Рука у Никиты дрогнула.

2.
Москва 1606 год.

Самозванец тянул свою руку к самому сокровенному: к государевой казне. Его прельщала не сама власть, а корысть, желание завладеть чужим, собранным и накопленным долгие годы. Его жадность легла на благодатную почву: все ждали Самозванца. И Василий Голицын и Шереметьев и Махайло Салтыков. Чем и как ослепил Гришка Отрепьев всю Россию остаётся загадкой, доселе неразгаданной. Но было ясно одно – его ждали! Все понимали, что он Самозванец и, тем не менее, присягали ему как царю. Несли подношения, кубки серебром и златом, бескорыстно отдавали свои куньи шапки и лисьи шубы. Просили прими за ради Христа! Бери нашу Москву, открывай погреба бражные, церкви иконостасные, лавки хлебные, мясные, мучные! Пей наше вино сладкое. Пиво медовое! Ешь нашу баранину, говядину, курицу-утятину! Но Самозванец просил телятины, что тогда было на Руси запрещено, как блюдо сатанинское!
И крестился Димитрий не по-нашему, не по-русски! И в церкви шапку не сымал, и венгров во храм допустил. Но никого не насторожило подобное поведение! Словно все ослепленными были. Глухими, не видящими: какая короста к престолу приросла. Какая такая царапина!
Вся Русь была, словно в оцепенении! Она такая эта загадочная страна! Она любит обманы! Она сама их придумывает и сама в них верит! Она сама себя избивает и затем наказывает тех, кто её избил. Она ненавидит кровь и  сама же её проливает на белые свои чистые, кружевотканые снега!
Итак, Димитрий жив! Тогда где твоё ожерельице, дорогой царь? Отчего не на груди твоея, не на ланитах розовых? Где твоя ладанка материнска?
А тут как тут, отвечает Самозванец – всё в у Качаловых,  у них в сундуках спрятано. Отворили сундуки, и впрямь там лежит ожерелье и там ладанка материнска! Тут уж точно поверили Самозванцу! Поверили ему, а не кровавому ножу. Не ожерелью в пятнах алой смерти! Надел царь ожерелье, а застегнуть пяточку застёжки не смог – пальчик у него вырос, не такой стал, не мальчишеской хватки. Марина кинулась ему помогать, мол, забыл царь, как застёжка закнопывается… Еле сообразили, как надо. Еле-еле захлопнули пяточку. Тут Самозванец пятнами пошёл, малиновыми, багровыми, смотреть страшно.
- Если ты самый что на есть настоящий царь, то ты не должен пятнами покрываться! – Воскликнули бояре, наблюдая за этой сценой.
- А чем он должен был покрыться? – Возразила Марина. Она была посмышлёнее Гришки Отрепьева и соображала быстро, чего надо делать.
Для начала она сняла, прямо-таки стащила быстренько ожерелье с шеи Самозванца, сказав, что кто-то покушался на жизнь её возлюбленного, мол, обмазали ядом золотую нить украшения! А затем велела тайно сковать другую нить, похожую на прежнюю.
Ковали всю ночь, к утру принесли Марине в палаты вещь, похожую на ту, что у Димитрия покойного была. Надел Самозванец и возрадовался! Теперь ко мне не подкопаешься! Царь я, царь!
Но легенда тех времён сильнее правды, любой вымысел дороже, нежели истина! Три года проносил Самозванец поддельное украшеньице. А настоящее ожерелье кто-то выкрал, то ли враги самозванцевы, то ли друзья Годунова. Что, впрочем, одно и тоже.
Стали пытать мастера, выспрашивать, не он ли в ночь разоблачения выковал ожерелье точь-в-точь, как царёво бывшее? Молчит мастер. Не помню, твердит. Да и можно ли помнить такое, если жить хочешь? Тут и мать и отца позабудешь, и имя своё, и наковаленку, и молоточки. И забудешь ночь саму тёмную, рабочую ночь человека, склонившегося перед Самозванцем, прельстившегося на деньги-денежки. А кто на Руси не прельстился бы? Любой…
Но соседи тоже не промах – они слышали, как всю ночь что-то выпиливал мастер, вправляя в золото хризопразов камень. Видели, что горели свечи такого количества и яркости, что у них глаза ломило до самого утра. Не иначе, как сам чёрт помогал мастеру.
Вы у него и спросити!
У чёрта та-от!
Так от мастера ничего и не добились. Ушли гонцы. Да и дни другие наступили: венчание на царствие Лжедмитрия состоялось в церкви Святого Михаила Архангела. Литургию прочли в храме Успения. И тогда, сказывали, вихрь поднялся над дорогой, огромной высоты пыльный столп взлетел, поднимая над городом комья глины и земли, срывая крыши с домов. Разметывая кур,  гусей, раскидывая солому, листья, вырывая дубы из земли и унося их прочь. Этот вихрь длился около десяти минут, наводя ужас на бедный люд.
Самозванец обагрил свои руки смертью Марии и Фёдора. Бедную Марию Годунову удушили  в её келье. А Фёдора Годунова в своей. Единственно кого оставили жить – Ксению Годунову. Ибо была она красоты высокой и прельстился ею Самозванец, и велел привести к себе в дом. Там он овладел ею на жарких перинах её же отца –  Бориса! И глядела Ксения на ожерелье, висящее на шее Самозванца, когда тот насиловал бедную девушку. И вздрагивала от бубенчатого звона в ушах. Тогда-то она и тронулась умом. И всё ей казалось, что царапает её грудь ожерелье Димитрия. И рвала она на груди платье, царапая ногтями грудь свою, каждый день её наряжали в рубаху с закрытм воротом и каждый день к вечеру находили бедную  Ксению в разорванной рубахе, с обнажёнными грудями, болтающимися наружу сосками. Более того после отгрызла себе Ксения соски на грудях, вырвала с мясом проклятую жилу.
А Самозванец царствием своим наслаждался, вечерними прогулками по городу стольному, саблеприкладством, страшным, как все бесчинства лютые. Особливо царь молодых красавиц любил. Обычно к ночи сгоняли девушек из московских сёл ему на раздевание. Выбирал он самых пригожих и клал себе на ложе. Овладев одной из них, Лжедмитрий шёл к Марине, дабы там продолжить оргию своих забав. Марина была старательна выдумки, она каждый день придумывала для своего избранника всё новые и новые забавы. Отвратительные в своём бесстыдстве и изысканные до омерзения. Пред ними меркнет даже сама Камасутра! 
Но утром Лжедмитрий – весёлый и собранный вновь трубил войску о прекрасном дне, щедрых вознаграждениях за любовь к нему, за услужение Марине.
Самозванец владел не только войском, но и ключами от казны кремлёвской, одеждами, доспехами царя. В его руках было всё, что душе угодно! Всё-всё было у его ног от моря и до моря вся Русь! От края и до края! Все реки, озёра! Все ремёсла, все люди. Лишь одного  у него было – истинно царского происхождения…

Глава 3.
Москва. Жанна и Осип.


Никто не может знать о происхождении дождя! Вот людей это да! Но откуда такие бешенные потоки, что не видно ни домов ни  крыш не знает никто! Жанна влетела в магазин, прячась от дождя. Она забыла дома зонт, выскочила в одних босоножках, в маячке на улицу, а та подарила Жанне свой мокрый подарок. Жанна прошла вдоль прилавка, оглядывая какие-то безделушки, парфюмерию, духи. Зашла в отдел «Кодака», глаза прямо-таки разбегались. Если были бы деньги, то Жанна купила бы всё, что там было. Изящные рамочки для фотографий, большого и маленького размера  фотоальбомы. И… у Жанны забилось сердце. Тот самый французский фото аппаратик! Блестящий, в белом футляре, белеет парус одинокий… какое чудо!
- Вам что, мадам? – Спросила девушка продавец, мило улыбаясь.
- Мне? – удивилась Жанна.
Она отшатнулась от прилавка, понимая, что выглядит смешно со стороны. Её восхищённый взгляд на изобилие фотоаппаратов и пустой карман так не сочетались, было обидно до слёз! До спазм в горле!
- Видимо, мадам хотела бы купить что-то. – Сказал посторонний мужчина, подходя к прилавку, становясь рядом с Жанной.
- У меня что, на лбу это написано, да? – усмехнулась Жанна и отошла подальше.
Она ещё раз проглядела безделушки в соседнем отделе. Затем купила какой-то копеечный крем фабрики «Люкс» и вышла под дождь.
- Это вам! – Вдруг услышала Жанна голос мужчины, того самого, который сказал свою ключевую фразу пять минут назад «видимо, мадам хотела купить что-то».
Мужчина протянул Жанне сверток.
- Что там? – спросила она, отшатнувшись.
У мужчины были усики над верхней губой. Он стоял под широким зонтом, куда бы вместились пять Жанн, не меньше!
- Взгляните! –Настаивал мужчина.
- А вдруг это бомба? А вы чеченец? – Жанна отбежала от незнакомца и пошла по улице. 
Дождь лил как из ведра, под ногами скрипели лужи, чавкала вода. Жанна добежала до поворота. Ещё десять метров и она в метро! Но вдруг каблук на босоножке предательски крякнул и отвалился. Жанна подхватила его, понимая, что никакой «ментос» тут не поможет и ей придётся хромать до дома, под дождём...
- Девушка, ну что вы? – Вновь услышала Жанна голос незнакомца. – Вы же простудитесь. Прошу вас, не бойтесь меня…
- Я не боюсь! – Ответила Жанна. Губы её дрожали от холода.
Незнакомец снял с себя пиджак и накинул на плечи Жанны. Затем он свернул зонт, повесил его себе на руку, подхватил Жанну и понёс её в свою машину.
Это был белый «мерс»!
Белый конь, мчащийся по улицам, залитым дождём. Белый  корабль мечты Жанны!
В свёртке оказался тот самый фотоаппарат. Бог мой! Жанна прочитала марку и чуть не задохнулась от радости! Какая щедрость! Какое чудо!
Но…но… Жанна не такая! Её невозможно купить! Пусть не думает этот белогривый малый, что Жанна доступна…
- Я Осип! А вы кто? – Спросил мужчина, останавливаясь возле ресторана «Метрополь».
- А  я никто! – Жанна надула губы. – Зачем вы остановились?
- Надо же вас напоить чем-нибудь горячим! – Улыбнулся Осип. – А то вы вся синяя, как гусыня из сказки Андерсена.
- Нет! – Мотнула головой Жанна. – Или вы отвозите меня домой, либо я сейчас начну кричать!
- Кричите…
- У меня ревнивый муж! У меня ревнивый муж! У меня ревнивый муж! – Жанна крикнула это так громко, что у неё заломило в горле.
- Боже, вы прелесть! – Усмехнулся Волохов.
Он вытер очки. Вышел из машины. Затем распахнул дверцу перед Жанной. Взял её руку, поцеловал мокрые пальчики и потянул к себе.
- Это так здорово! – сказал он. – Вы моя мечта…
- А вы нет! – Отрицательно покачала головой Жанна. – Я никогда не мечтала о таком наглом, очкастом да ещё усатом типе, как вы! Мне нравятся шатены!
- Но поужинать-то вы со мной можете? – Дождь заливал очки Осипу. От этого он становился беззащитно-смешным.
Жанна подчинилась Осипу. С этого момента она ему подчинялась всегда. Его беспомощное, почти слепое лицо, его влюблённые глаза, его страстные поцелуи…
- Но у меня сломан каблук…
- Мы не будем танцевать…
- А чем мы будем заниматься?
- Познавать друг друга…
Осип внёс Жанну в ресторан на руках. Также на руках он её вынес через два часа.
Дождь уже закончился. Стало тихо и прохладно.
- Кто ты? – спросила Жанна, прижимая к своей груди пакет с новеньким фотоаппаратом.
- Я – твоя судьба, Жанна!
- Но у тебя же есть автобиография, документы или родословная наконец?

Осип знал о своём происхождении. Мама часто рассказывала ему, кто он, и откуда берёт начало их род старинный.
- Ты должен бороться за себя! Оттого что Волоховы одни на свете. Надо уметь сдавать сдачи и получать своё!
Но мама Осипа рано умерла. Единственная безделушка, ожерелье со сломанной застёжкой хранилась в шкафу у  деда фронтовика. Осип не обращал внимания на покрытую мхом безделушку. Но с детства он был нелюдимым парнем. Во дворе его чаще дразнили, чем с ним играли. Мама наказывала Осипа за любую провинность, она жестоко избивала его за грязные штанишки или содранные колени. Неделями не выпускала из дома, запирая его в чулане. Там хранились старинные книги и журналы, и Осип, рано научившись читать, углублялся в мир сказок и фантазий. Мама у Осипа была больной женщиной, она рано умерла, Осипа отдали в детский дом.
Далее всё пошло, как по писанному. Осип отслужил в армии, вернулся, когда дед уже умер. Квартира на Савёле стала квартирой Осипа. Он занялся делом, но бизнес не пошёл, чуть не разорился, чуть не наложил на себя руки, чуть не рассорился с друзьями. Но он умел обходить острые углы, и вскоре создал свою фирму, став её президентом.

В этот вечер Осип Жанну довёз до дома. «Доковыляешь до своего мужа?» – Спросил. «Доковыляю…» – Ответила Жанна. «Тогда ковыляй!»
Но вместо этого Жанна прильнула к Осипу, поцеловала в губы. Прямо в машине сняла короткую маячку, подставляя грудь под поцелуи Осипа, как будто это был очередной ливень из ласкающих, тёплых, водяных струек рта.
«Какая женщина! Сначала гонит, а потом сама льнёт!» – Подумал Осип. И бережно обнял Жанну.
- Целуй! – Прошептала Жанна. – Ну же, смелее!
Но Осип лишь слегка чмокнул её в щёку.
- И это всё? – Жанна прикрыла рукой грудь. –  Я тебе не нравлюсь?
- Ты мне очень нравишься. Поэтому я тебя отпускаю! – Осип заскрипел зубами. – Оденься!
- Ты глупый что ли? – Жанна усмехнулась. – Я не оденусь…
- Иди голая! – Осип наклонился и открыл дверцу «мерса».
- Не пойду!
- Тогда пеняй на себя. – Осип закрыл дверь и повернул ключ в замке зажигания.
Автомобиль прямо взмыл  с дороги по лужам, издающим плавные хлопки воды.
Он снял люкс в гостинице «Столица».
Осип снова внёс Жанну в номер.
- Надо тебя обуть! – сказал Осип, сажая женщину в кресло.
- Тебе надоело меня носить на руках? – усмехнулась Жанна.
- Нет, но на всякий случай женщина должна быть одета, обута, она должна вкусно пахнуть и у неё должны быть в сумочке деньги. Это моё правило. – Ответил Осип. – У тебя какой размер обуви, груди и какие ты любишь духи, Жанна?
- Угадай сам! – Жанна встала на ноги и повертелась перед зеркалом.
- Бог мой, какая ты красивая…
Осип решил, что одежду и обувь закажет Жанне потом, а сейчас… у него сердце замирало от жажды, у него щекотало где-то под ложечкой.
Сейчас всё! В омут! В объятья этой монгольской девы. Этой Беллы, украденной Казбичем! Этой Дездемоны, задушенной мавром! Это Хлои, возлюбленной Дафнисом! Эвредике! Всё! Всё! Всё!
Осип пропал сразу, как только дотронулся до Жанны. Как только почувствовал соль её  губ, сладость щёк, влагу её подмышек и тепло голых коленей.
Жестокий Осип! Твердокаменный Осип! Гранит! Мрамор! Пласт бетона и железа!
Убаюканный одной маленькой, промокшей под дождём женщиной, одной мчащейся на полном скаку фотохудожнице за сюжетом. Одной крупице огромного города.
Осип…ты забыл о своём благородном происхождении? О наказах мамы? О руководстве своей компанией? О гадком бизнесе России? О вороватых, торгашеских делах в «Тамко»? Дурак, ты Ося! Круглый дурак…
Ты мчался к Жанне в любое время, стоило ей тебя поманить пальчиком. Тем самым мокрым от дождя пальчиком. И ты готов был уткнуться в её солёные губы, мокрые подмышки, голые, круглые колени! Уткнуться до спазм в глотке! До рези  в глазах, до судорог в  мышцах! Ося-ося…где твоё жало? Где твой жёсткий прагматизм?

Осип женился на Вере оттого, что та забеременела. Точнее она была уже беременна, ещё до встречи с Жанной. Верка ещё тот фрукт! Ещё та черешня…
- Если не женишься, то отдай мои деньги! – Вопила эта фруктовая дама что есть силы. – Ты забыл, что мне должен, а?
А Ося и рад бы забыть, но разве Верка даст? Она про этот долг, да ещё заверенный у нотариуса по глупости Осипа, напоминала ему каждый божий день! Как будто это была какая-то еда, каша, мясо, рыба… она кормила Осю напоминаниями. Словно заботливая мамаша годовалого малыша.
Отдай долг! Или женись!
Ося не хотел делать ни то, ни другое! Денег у Оси таких не было! Изъять из оборота – значит разорить «Тамко», своё любимое детище!
Жениться на Вере тоже не хотелось, но в конце концов с ней можно было развестись. Да и Жанна замужем  и разводиться со своим глупым Отелло не собиралась. Так рассуждал Ося. Думал до поры до времени.
Один раз он не выдержал и предложил Жанне:
- Давай уедем отсюда.
- Куда? – Изумилась Жанна. – У меня скоро выставка. Ты же сам на неё дал денег!
- Уедем после выставки! – Осип уткнулся  Жанне в теплое плечо. Он прижал её к себе. Откинув голову на подушку.
- Ага, а вкушать похвалы? Примерять лавры? Гарцевать перед видео камерами? Кто будет? Нет, уж. Не сейчас…– Жанна мечтательно потянулась. – Ося, нам и так хорошо! Зачем куда-то ехать? Да и куда? Я так рвалась в Москву! В нашем  Челябинске разве только коров фотографировать… и теперь снова в Челябинск?
- Нет, мы поедем в какой-нибудь Усть-Плачевск или Ревень через день! В тёмный  уголок, в сарае будем спать, или в коровнике… а что? – Осип усмехнулся. – Зато вместе, рядом…
- Ага, и отовсюду навозом прёт! И быки на коров запрыгивают. А бараны на овец… я художник! А не доярка, Ося! – Жанна дёрнула на себя одеяло. – И мне пора. А то мой Битюг заждался…
Ося часто представлял Жанну в объятьях её мужа. Он гнал от себя ревнивые мысли. Боролся  с ними, как мог.
Ося смотрел на то, как Жанна одевается. Натягивает колготы, застёгивает бюстгальтер. Сначала одну лямочку. Затем другую. И так практично… так разумно, словно на деловую встречу идёт, а не к мужу в постель, на трахаловку…
- Тогда я женюсь на Вере! – Заявил Ося, тоже вставая с кровати.
- Вот и  хорошо! На свадьбе погуляем! – Жанна зевнула.
Она выглядела усталой. Весь день она фотографировала, затем поехала к Осе в гостиницу. Ждала его битых два часа, пока он вернётся из Шерёмы.
- А кто тебя на свадьбу звал? – Осип начал злиться.
- Не меня, а нас с Данилой. – Пояснила Жанна. – Твоя Вера. Она мне позвонила вчера и сказала, что ей нужен фотограф.
- А больше ей ничего не надо? Может ей ещё ремня или плетку?
- Ага, если бьёшь, то значит любишь! – Пошутила Жанна.
Ося не выдержал и повалил её на кровать. Одна лямочка съехала с плеча Жанны... Ося поцеловал нежную  родинку на бедре, царские белые нежные прожилки на шее Жанны, он находил соски и целовал  так неистово, словно пытаясь запомнить губами всю их розовую спелую горошинную ткань.
Словно его поцелуи могли бы повлиять на ход событий,  повернуть время вспять, вычеркнуть из Осиной жизни Веру, Тину и оставить лишь одну Жанну. Царицу Жанну…
- Ты не должна приходить и фотографировать на свадьбе! Я тебя прошу! – Осип  сердито насупился.
- По-моему ты не просишь. А приказываешь! Таким тоном…– Жанна отодвинулась от Осипа. Прикрыла грудь простынёй. – И потом, что мне может помешать сделать выгодную работу? Твоя любовь? Наши встречи?
- Разве это не помеха? – Осип вспыхивал, как будто от искры костёр. Вот-вот весь воспламенится.
- Мне может помешать только смерть. Всё остальное я не беру во внимание…
- По-моему тебе и смерть не помеха! Ради славы ты придёшь и сфотографируешь всех покойников земли вместе взятых. Лишь бы платили деньги! – Заметил Осип.
Он понял, что они крупно сейчас поссорятся. Что наговорят друг другу гадостей. И эта ссора будет стоять стеной между ними. Оттого что Жанна была упряма, Осип тоже не отличался гибкостью ума.
Но он попытался загладить нелепость поцелуем. Впился губами в сочные губы возлюбленной, прижал руки к своим рукам, раздвигая коленом её колени. Но Жанна плотно сцепила губы, пытаясь вырваться.
- Ты что? Ополоумел? – Возмущённо прошептала она. – Ты мне синяков наделаешь, что я мужу скажу?
Но Осип продолжал настойчиво втискиваться в Жанну. Уже не думая о том, что Жанна злиться, она не хочет, чтобы он ею овладел  в таком темпе.
Жанна ущипнула Осипа ногтями, затем она его царапнула за ухо и отпихнула ногой.
- Ненормальный! – Вскрикнула она.
Осип сел на край кровати. Жанна села на другой край. Со стороны они оба были похожи на огромных птиц, расположившихся по разные стороны одной и  той же белой реки. Жанна снова начала собираться домой.
Осип  сопровождал её торопливые движения тихим взглядом. Он уже не злился на Жанну. Какой смысл в гневе? Он злился на всё другое, кроме этой огненной женщины, на обстоятельства, на события, на предстоящую свадьбу.
- Жанна! – Сказал Ося. – Мы, наверно, теперь долго не увидимся!
- И что с того? – Жанна уже застёгивала блузку.
Затем она натянула юбку, щёлкнула  пряжкой на талии. Жанна вообще относилась к их встречам философски. Она не ждала звонков от Осипа, не звонила ему сама по телефону. Не искала встреч, не плакала в подушку, не жаждала ласк, свиданий, словом, ничего не загадывала и не строила планы. Это происходило не оттого, что Жанна была бесчувственной, а просто оттого, что она слишком зависела от мужа. От кошелька Битюга, от его настроения. От его квартиры, машины, событий на его работе. И как всякая женщина, приехавшая из провинции, Жанна была хитра и изворотлива. А Ося был её не первым любовником… хотя довольно-таки страстным, волнующим, возбуждающим горячую кровь Жанны.
Женщина посмотрела на опущенные плечи Осипа, на его уныло ссутулившуюся спину. И Жанна поняла Ося, хотя и взбешен, зол, он всё равно  любит её. Это новый тип любви: любовь на грани мести, любовь на грани яркой страсти, словом, маниакальная любовь! Когда в одном объекте для мужчины сосредоточено всё – жизнь, судьба, горе и радость.
Жанне стало жаль Осипа. Кто ещё  так поймёт её, как этот мужик? Кто ещё так будет терпеть все Жаннины выходки? Кто, в конце концов, поможет Жанне в устройстве её выставок?
Любовь к спонсору – это настоящая работа, где сочетаются ловкость и страсть, гибкость и умение держать мужика на поводке. Любовь к спонсору – это всё равно, что прогулка с огромным неуправляемым псом по многолюдной улице, это любовь – ошейник, любовь петля. Любовь, готовая всегда выскользнуть из рук, словно поводок…
- Ладно,  Ося! – Жанна медленно подошла к возлюбленному. Дотронулась до его жёстких волос. – Я не права…
Осип повернул к Жанне своё лицо.  В одно мгновение овал подбородка Оси заострился, нос с раздутыми от гнева ноздрями, всё ещё усиленно вдыхал воздух, губы расплылись в тонкую усмешку.
Ося толкнул Жанну на кровать, приподнял её юбку. Молча погладил колени, живот, провёл пальцем по пупочку, отстегнул лямку бюстгальтера.
- Я хочу тебя запомнить, Жанна! – сказал он. – Это всё, что мне надо сейчас!
- Ты прямо, словно на войну собираешься. В горячую точку нашей родины. Ося? Ты чего? – Жанна удивлённо согнула брови. Она это делала всегда, когда хотела убедить своего любовника, успокоиться.
- Вся моя жизнь - война! – Воскликнул Ося. – Я словно царь на поле битвы. Ты думаешь, откуда у меня деньги?  С неба упали? Или я клад нашёл? Может, моя шея давно под топором палача лежит на плахе, осталось только опустить нож  гильотины. Ах, Жанна! Хотя  зачем я тебе это говорю? Я не должен был произносить все эти глупые слова…
- Ладно, Ося!
Жанна обняла своего друга. Прижала его голову к своему животу, к своему устричному пупку. Она остро почуяла близкую опасность. Словно открылась дверь, и подул сквознячок…

За день до своей свадьбы, Вера позвонила Жанне, чтобы узнать, когда та соблаговолит сфотографировать её для выставки. Для этой вожделенной костюмированной супер- модной сюжетной судьбоносной реки фотоснимков.
Жанна сказала, что можно сегодня, что она не занята и вообще готова хоть сейчас сделать работу.
Женщины встретились  там же, где  Жанна фотографировала Тину пару дней назад. На той же скамейке,  в том же сквере.
Вера стряхнула листья со скамейки. Подогнула подол пальто и села. Жанна стояла рядом, она грела руки, потирая их.
Был солнечный денёк, сухой и безветренный, но морозный. Вера поправила шляпку, которая то и дело съезжала ей на лоб, покрытый испариной. Было заметно, что Вера волнуется, что её обуревают противоречивые мысли, но она всё равно не отступит от своего, задуманного ею давно.
Вера уже не помнила, откуда пришла ей в голову  эта идея – засветить перед публикой ожерелье царя, найденное у Осипа в ларце. Скорее всего, это уловка ревнивой женщины, стремящейся ухватить своего любовника так, чтобы он уже не дёргался в сторону. Беременность? – Думала Вера. – Это слишком мало, чтобы овладеть Осей целиком и полностью. Родится ребёнок,  а потом что? Ося всё равно смотрит куда-то в сторону, всё время норовит ускользнуть из рук Веры. А она ему – фото! Мол, чуть шаг налево и я разоблачу тебя, раздену так, что мало не покажется, очищу шкурку, как кожуру апельсина.
Жанна для Веры была просто находкой! Теперь все трое -  она, Тинка и эта фотографичка монгольская будут в одной связке, в цепи криминального ожерелья, которое утаило от советской власти семейство Волоховых.
Чуть Ося отклонится от Веркиной орбиты она ему – фото! Гляди! Разуй глаза мужик гуляка! Все твои бабы под прицелом. Все они на мушке! Все до одной.
Ося конечно, может, сказать, что этому ожерелью грош цена. Золота там не так уж много, камни почти все повылетали из глазков. То, что древнее. Это правда! Ну, и что?  А Верка возьмёт и глаза вытаращит, ты где его взял, дуралей? Говоришь, что у деда нашёл?  В ящичке? Ага, ври да не завирайся! Ты его подменил, когда ожерелье, конфискованное у контрабандистов, в музей пересылали. В тот самый, где уж он находится, ага, вспомнила! В Угличе!
Теперь Вера сидела на скамейке и волновалась, как комсомолка на собрании активистов. Она то краснела. То бледнела. Не слишком ли далеко ты зашла, Вера, в своей ревности? В своём желании насолить Осе?
Ну, да ладно…
- Я правильно сижу? – Спросила Вера, обнажая шею, где сияло ожерелье убиенного Димитрия.
- И сидите вы правильно, и лежите! А вам бы лучше встать! – Усмехнулась Жанна.
Как всякий фотограф, Жанна гонялась за сенсацией. За блеском новой информации. Она понимала, что её фото – это кич, это бум и в то же время это плач Ярославны на берегу реки! Поэтому, осознавая всю рискованность своего положения, Жанна всё равно пошла на эту работу. С одной стороны ей хотелось прославиться. Заработать самой деньги, обрести свободу! Оттого что лишь деньги в нашей стране дают человеку право на своё любимое занятие! На свою мечту. На  воплощение своих причудливых фантазий!
- И вообще вам бы лучше пройтись. Туда сюда по аллее! – сказала Жанна Вере.
- Зачем? – не поняла Вера.
- Я хочу быть как можно ближе к оригиналу. – Пояснила Жанна. – Мне нужен порыв, стремительность…
Вера соскочила со скамейки, сделала на сколько шагов. Жанна щёлкнула кнопкой. Ещё шаг, ещё щелчок. Солнце светило слишком ярко, поэтому женщины, увлёкшись работой, не как ещё кто-то третий наблюдая за ними, тоже сделал снимок. Тоже щёлкнул кнопкой, фотографируя их обеих. И Веру и Жанну…
Вера сделала шаг –щёлк! Второй – щёлк! Ещё! Ещё!
- Ещё! – крикнула Жанна.
У неё получалось, у неё выходило! Жанна знала это, чувствовала. Верка – настоящая княжна! Сухопарая, длинноногая, обиженная судьбой. Въедливая, как псина в кость! Заглотисая!
Волнение отступило само собой, куда-то отошло в сторону. Появилась уверенность в себе, крепость духа, как говорили наши предки.
В сквере они пробыли около  часа. Солнце стало садиться. Подул ветер. Жанна  почуяла, что замёрзла окончательно.
- Мне пора! – Сказала она Вере. – А то я скоро заледенею, как сосулька…
- Да! Конечно, – кивнул соперница, – мне было приятно вам позировать! Надеюсь, завтра вы тоже придёте на нашу с Осипом свадьбу?
Вере хотелось согласиться, но она вспомнила вчерашний разговор с Осей и наотрез отказалась.
- Свадьбы это не моё хобби! – Ответила Жанна, направляясь к выходу из сквера.
- Но вы же получили уже аванс…– Верка была упряма, как овца. Ей хотелось доконать свою соперницу триумфом своего обручения с Осипом.
- Я вам могу его вернуть. Пойдёмте зайдём в кофейню…
Жанна шла быстро. Вера еле поспевала за ней. Они такие разные эти дамы! Вера  - в длинном до пола пальто, Жанна - в брючках, лёгкой куртке…
Кроме одежды и слова у них, у этих женщин, были разные и мысли. И отношение к Осе различно! У одной - желание собственницы, у другой лишь стремление к мгновению. И Ося, как любой мужик понимал, что вечность, предложенная Веркой,  его не утраивает, а сиюминутное блаженство с Жанной  всегда более притягательно для мужика такой крови, как Волохов!
- Нет! В кофейню я не пойду. – Сказала Вера. – И деньги мне возвращать не надо. Пусть это будет вознаграждением за вашу сегодняшнюю работу…
- Вознаграждением богатой дамы, без пяти минут жены Волохова, так? – Жанна остановилась на ступеньке, ведущей в метро.
Вера ничего не ответила и побежала к машине, припаркованной на площади. Это был зелёный «БМВ» купленный Верой пару месяцев назад.

Жанна, не глядя на Веру, пошла в кофейню. Ей хотелось выпить кофе, съесть горячих булочек и стряхнуть с себя неприятное ощущение чужого горя. Отчего то Жанне показалось, что она не увидит больше Веру никогда!

Домой Жанна вернулась поздно. Было уже темно. Но свет зажигать не хотелось. Жанне показалось, что на неё напало какое-то оцепенение. Или она просто устала?
Данила задерживался на работе. В доме было пусто. Тикали часы на стене, отстукивая минуты.
Жанна набрала номер рабочего телефона Данилы. Но секретарь ответила, что Битяговский в отъезде. Жанна тогда набрала номер сотового мужа, но и там облом – Данила не отвечал. «Наверно, срочно уехал в командировку!» – Решила Жанна. У Данилы так бывало не раз. Он уезжал, затем появлялся… Для Битяговских это было нормой…Жанна никогда не следила за ним, не подглядывал за мужем. Не шныряла в его записных книжках, не листала его компьютерные  файлы, не лезла в его дела.
Данила ценил умение Жанны не подслушивать телефонные его разговоры, не спрашивать, где и с кем он провёл ночь. Ну, провёл и провёл! Я тоже провела! Измены? Эка невидаль, мужик на бабу чужую влез. Как влез, так и соскочил и ко мне примчался! Привет, Жанна, моя монголочка. Моя райская птица пеликан… моя зверюшка, мой скелет из комода. Моя жена, одна сатана…
Но, как все мужья-собственники, Данила был подозрителен. Он не терпел, когда Жанна при нём заигрывает с другими мужчинами, кокетничает с его дружбанами, улыбается не по делу.  Я тебя кормлю-пою, –говорил он жене, – будь добра, отвечай ласками и покорностью. Вари мне щи, стирай мои трусы! Данила - ты эгоист! – отвечала  ему Жанна. Ха! Сделала открытие! Как будто он не знал об этом! Да, я таков! Я эгоцентрист, а не эгоист! Ты не угадала, моя огненная женщина!

Жанна вздрогнула, когда позвонили в дверь. Это было так неожиданно, так не вовремя! Кто бы это мог быть? Кто посмел прервать вечернюю думу Жанны?
Жанна взглянула в глазок. За дверью стоял Осип. Он был пьян, его слегка покачивало.
Жанна приоткрыла дверь.
- Ты зачем пришёл? – Вырвался у неё вопрос. – Мы же договаривались, чтобы никаких походов домой к друг  другу… ни каких звонков…
- Я на минуту! Ты мне нужна позарез! – Выпалил Ося.
Он был не похож на себя. Очки съехали на нос. Галстук развязался.
Ося вошёл в прихожую. Жанна дёрнула за шнур лампы, вспыхнул яркий свет.
- Извини! Я тебя не приглашаю! В любой момент может придти мой муж! – Выпалила  Жанна.
Ося ничего не ответил. Он был явно не в себе. Жанна смотрела на Осю - всегда сдержанного и собранного - во все глаза. Он прислонился к стене. Тронул шнур выключателя и погасил свет.
- Ну, чего ты Жанна? Зачем ты меня отталкиваешь? Твой Данила не придёт. Он сейчас в одном интересном месте! Я точно знаю…
Ося пьяно икнул. Скинул пальто и шагнул в комнату.
- Что это ещё за дела? – Возмутилась Жанна. – Где мой муж? Чего ты мелешь, про какое такое интересное место?
- Подумай сама, дорогая! Я же сплетник. Не сводник. Не разносчик информации с душком! Не доносчик интриги, попахивающей дымом измены! – Ося прошёл в комнату и сел на диван.
То ли  у него крыша поехала? То ли он просто так напился, что не понимает своего состояния?
- Ося! Тебе надо пойти домой, выспаться. Мы встретимся как-нибудь потом…– Сказала Жанна, раздумавая.
Но Ося склонил голову ей на колени. Прости! Прости! – Прошептал так ласково, что у Жанны начала кружиться голова. Она сама, не ведая того, подчинялась чарам, идущим от Оси, его обаянию, его жёсткой мужской власти. Она понимала, что Ося мучается предстоящей свадьбой. Этим ненужным ему шагом. Этим поступком до смешного не современным. И Жанна послушно отдалась воле его рук. Его поцелуев.
Жанну пьянило состояние опасности, состояние до того необычное для неё, ощущение новизны и жгучей страсти любовника. Дома! На кровати, где она спит с Данилой. Дома, где она целует своего мужа. Да-да, это так интригующе и волнующе рискованно!
Бог мой, сколько в этом радости! Сколько похотливой тоски! Сколько неприкаянной силы мужской и нежности женской! Так, наверно, происходит столкновение звёзд, пересечение путей комет, столкновение метеоритов! Так происходит крушение поезда, авария самолётов, падение в океан! Так разбиваются автомобили на трассе! Именно, так!
Любимый…
Желанный!

В этот момент Жанна услышала, как повернулся ключ в замке. Как щёлкнула дверь.
- Муж! Данила! – Прошептала Жанна  и выбралась из-под Никиты. – Прячься в шкаф…
Ося быстро метнулся к открытой дверце шкафа. Жанна собрала в узел одежду Оси и пихнула её туда же. Затем она захлопнула дверцу и вышла из комнаты в прихожую, чтобы встретить мужа.
Какая банальная ситуация! – Подумала Жанна. – До смешного неприятная. До комедийного пошлая! До колик в животе! Бог мой, что я наделала!
Данила тупо посмотрел на Жанну.
- Чьё это пальто? – Спросил он, показывая на чёрное драповое одеяние Оси, валяющееся на полу.
Жанна пожала плечами. Отвечать или не отвечать было одинаково глупо. Жанна промолчала.
Битюг изменился в лице. Он ринулся в комнату, как бык на красную тряпицу, словно это была не квартира, а арена корриды.
«Уж, нет ли соперника здесь?» – Выкрикнул Данила и распахнул шкаф. А там!
Там, скрючившись, сидел абсолютно голый Осип Михайлович Волохов. Сидел и в ус не дул. Он даже улыбнулся Даниле. Весело и ласково. Мол, привет, браток. Как дела?
Жанна закрыла глаза. Ей не обязательно было видеть эту сцену!
Ося встал и пошёл в прихожую. Дверь была открыта…


4.
Москва 2003 год.

- Сучка! – Процедил сквозь зубы Данила. – Простая самка!
- А ты знал не простых? Ты! Ты! Сам-то где был, не у простой ли самки и сучки? – Выпалила Жанна.
Данила ударил жену по щеке. Было не так больно, как обидно!
- Я тебя убью! – Процедила Жанна сквозь зубы. – Омерзительный, гадкий…
Она схватила с вешалки свою куртку, выскочила из дома прямо в ночь.
«Куда пойти? С такой час…– подумала Жанна, – к кому?»
И тут вспомнила тётю Валю. Смотрительницу в домике Ханжонкова. И решила – к ней! А почему бы нет? Старушка давно приглашал Жанну к себе в гости. На чашку чая, на рюмочку красенького. Вот и как раз случай выдался! Тем более, что скоро открытие выставки, надо  поговорить о том, о сём. Пойду и точка!
Жанна зашла в ближайший гастроном, купила пряников, конфет, купила ликёр. Всё это сложила в сумку и прямиком – к тёте Вале. Позвонила в дверь один раз. Тихо. Может, спит старушка? Позвонила второй,  третий… и вдруг дверь распахнулась. Тётя Валя в халатике, бодренькая предстала на пороге.
- Ой, Жанночка! А мы тут с подругой беседуем и не слышим, кто к нам колготится в такой час! Входи же! Входи!
Жанна вошла в прихожую, сняла куртку и прошла в комнату. Пахло пирогами, ватрушками, какими-то травками. За столом сидела подруга тёти Вали - Альбина, дом работница Оси. Жанна выложила на стол свои покупки. Села.
- Ой, ой! – удивилась тётя Валя. – Какое чудо!
- У тебя гостья кака хороша! – Взмахнула руками Альбина. – И ликёр захватила…
- А как же! А ты думала! – Похвасталась тётя Валя.
Жанна крепилась, она пыталась улыбаться, растягивая тонкие губы в усмешке, пыталась шутить, отвечать на шутки, рассказывать о себе. Но у неё плохо получалось скрывать свои чувства. Неожиданно она расплакалась. Старушки растерялись. Тётя Валя была бойчее Альбины, она живо сообразила в чём дело, налила в гранёный стаканчик воды, капнула туда валерьянки и дала Жанне -выпить.
- Окаянный! – Узнав, что Жанну обидел Данила, сказала Альбина. – Я вот расскажу своему знакомому, у которого я в квартире убираюсь. Осипу Волохову скажу!
Старушка сжала кулаки. При фамилии «Волохов» Жанна вздрогнула. «Не может быть! – подумала она. – Эта женщина знает Осю. Она каждый день ходит к нему в дом. Надо же, какое совпадение! Но говорить об этот Осе не надо!»
- Зачем языком болтать! – Словно прочитав мысли Жанны, произнесла тётя Валя. – Они сами разберутся! Не лезь, Аля! Ни к чему это!
- Да-да! – Кивнула Жанна.
Она внезапно успокоилась. Стала жалеть Осю, который выскочил в холод в чём мать родила. Стала думать о Даниле, который наверняка уже разыскивает её, жалея о пощёчине…
Жанна распрощалась со старушками и отправилась домой.
Было уже так поздно, что не ходили маршрутки, метро было закрыто. Жанна взмахнула рукой и остановила попутную машину. Это был простой «жигуль» вишнёвого цвета. Водитель, сонно поглядывая на женщину, спросил куда ехать. Жанна назвала адрес.
- Путь не близкий! – сказал водитель.
Жанна обратила внимания на то, что его руки были прямо-таки унизаны перстнями и кольцами. «Надо же, – подумала она, – весь увешан украшениями, а подрабатывает по ночам… наверно, от жадности!»
- Да, путь не близкий, но я заплачу! – Заверила его Жанна.
- Я  в этом не сомневался! – Водителю, видимо, очень хотелось с кем-то поговорить.
У него, наверно, чесался язык, как это бывает у людей общительных, но находящихся в замкнутом пространстве, в тесном коллективе завистников, в нетворческой атмосфере. Кроме этого, красота Жанны была очень яркой, это завораживало мужчину.
Поэтому он стал рассказывать женщине разные истории, над которыми Жанна искренне хохотала. Затем водитель перешёл на анекдоты, на смешилки и прочую чепуху.
- Меня зовут Володя!  А фамилия у меня смешная. Я  Кольцо! – сказал он.
- Это заметно, по вашим пальцам! – Сорвалось у Жанны с губ. Это была неловкая реплика. Жанна знала, что незнакомые люди довольно-таки обидчивы. Но Кольцо  лишь громко рассмеялся ей в ответ.
- Вы правы! Но вот по вашим рукам. Я, к сожалению, ничего не могу прочесть. Кроме этого, я не хиромант. Я даже не читаю по линиям ладоней. – Кольцо хитренько прищурился.
- Меня зовут Жанна. Я фотограф. Точнее фотохудожница…
- Как интересно! Как чудно! Я хочу, чтобы вы меня сфотографировали! – Воскликнул Кольцо.
Он был рад, что нашёл, чем зацепить эту красавицу. Кольцу вообще не везло с женщинами.  Его постоянно кто-нибудь из женщин бросал, оставлял, покидал, разрывал с ним отношения, изменял ему, уходил к другому мужчине. Кольцо старательно находил себе подругу, обихаживал её, кормил в ресторане, тащил  в постель. Но через месяц, максимум два женщина исчезала из поля зрения Кольца. Это ещё раз доказывало то, что любовь – это кольцо. А с Кольцом она становилась двойным кольцом. Круглым. Гладким, когда не за что было зацепиться.
- Но учтите! Я замужем! – Жанна предупредительно подняла пальчик. – И кроме этого, у меня есть друг, которого я люблю!
- Это не помешает вам сфотографировать меня! Я заплачу! – Кольцо вынул из кармана деньги.
Жанна изумилась, увидев несколько тысячных бумажек. Но, как каждая прижимистая женщина, которую ограничивал муж в средствах, Жанна клюнула на деньги.
Она взяла несколько купюр, пообещав Кольцу, что завтра же или через пару дней сфотографирует его в сквере возле театра Сатиры на Маяковке.


Фотография третьего персонажа тоже должна была быть наряжена…  в персонаж исторической драмы.
Но в кого? Гришку Отрепьева! Решила Жанна. Это ли не совпадение? Но как достать ожерелье из дома Оси? Верка наверняка его не даст, теперь ей уже не нужна Жанна, оттого что Верка дама замужняя. С фамилией Волохова.
Осе Жанна звонила весь последующий день – безрезультатно. Ося исчез без следа и следствия. Осталось одно – Альбина! Надо уговорить старушку дать Жанне ожерелье на один день с возвратом! Жанна чикнет Кольцо. запечатлеет на фотоплёнке и вернёт ожерелье за милую душу.
Уговорили кое-как! С помощью тёти Вали. Жанне даже пришлось поделиться одной тысячной купюркой со старушкою. Та растаяла, увидев денежку, и притащила ожерелье Жанне  в белы рученьки!
Жанна к этому моменту помирилась с мужем. Данила немного позлился, но вовремя одумался. «Это даже хорошо, что на мою жену смотрят другие мужики. – Решил он. – Если бы у неё была страшная мордашка или кривые ножонки, на Жанку никто бы не запал. А тут всё на месте. Ладно… но смотри у меня, Белла! Монгольская моя жёнушка, чтобы это было в последний раз. Иначе…» Что иначе Данила не знал.

Фотография Кольца вышла вялой. Какой-то странно комичной. Поэтому Жанна не решилась её представить на вставку. Да и поздно было уже что-либо предоставлять в выставочный комитет города Москвы.
Сам Кольцо вёл себя скованно, ожерелье, которое ему надела Жанна, душило его, он всё время спрашивал, откуда у Жанны эта безделушка? Кольцо дёргал плечами, ёжился, фотографировать его было так трудно, что Жанна начала кричать на мужчину. Но от этого он ещё больше сжался.
- Вы не поддаётесь фотографированию! У вас комплекс! – Сделала вывод Жанна.
После сеанса, когда Жанна убрала свой фотоаппарат в сумку, Кольцо живенько ринулся в примерочную.
Жанна едва поспевала за ним. Кольцо перепрыгивал лужи, мчался в Домик Ханжонокова, перескакивал через две ступени.
«Какой-то полоумный! Припадочный!» – Сделала вывод Жанна.

Кольцо долго сидел в примерочной, что-то бубнил себе под нос, нашёптывал.

5.
Москва. 1606 год.

Самозванец страдал припадками. Последнее время у него сделалось нарушение речи, правая рука почти не слушалась его, поэтому он не крестился в церкви во время молебна. Поданные тут же сделали вывод, что царь не верит в Бога, отступая от обычаев предков. Кроме этого у Лжедмитрия не гнулся указательный палец, ближе к зиме у него распухли колени.
По утру он садился возле оконца и глядел на прилетающих  к кормушке птиц. Синицы, сойки, голубицы любили своего царя, они слетались, почуяв запах пшена, гороха, мятых хлебных крошек с молоком. И они воспринимали Самозванца таким, каков он есть.
- Помолились бы, батюшка! – Сказала Марина, входя в горницу. Последнее время она тоже отяжелела, её ноги распухли, она тяжело ступала, волоча по полу тучные ножки свои.
- Сама помолись за меня! Разве я встану на колени, раз они у меня болят смертной болью? Не надо было вчерась по двору шастаь с девками щупаться! – Проворчала Марина, ставя свечу на подоконник.
- Тебе откуль знать, что надо, что не надо? Дура ляхова!
- Сам-от чей?
- Тс-с!
Самозванец накинулся на свою Марину с кулаками, чтобы молчала, чтобы не рассказывала никому, кто он есть в самом деле! Он пихнул бабу в бок, та повалилась на лавку, где стояли тазы с водой для примочек царю. Вода разлилась, травяные настои ухнули на пол, дегтярные мази вытекли, обдавая зловоньем навоза и грязи.
- Ох, ох! – выкрикнула Марина и позвала бабок.
Старухи принесли вёдра с колодезной водой, тряпки стали усиленно тереть царские полы, собирать пролитую по полу мочу, навозные кругляши, дёгтевые жижи.
Самозванец. Разозлясь, вышел из горенки. Ему не дали полюбоваться на своих любимиц, на своих крылатых птичек. Особливо царь полюбил белую горлицу, которая прилетала к кормушке и токала по-птичьи, словно предвещала Гришке какие-то сказания. Увещевала его по-матерински, скрипя клювом о дерево кормушкки.
- Енто матушка моя, еси свет! – Говаривал Самозванец.
Он так последнее время уверовал в эту белую птицу, так уверовал в свою непогрешимость, так прочувствовал свой сан, что его наглая ложь, ему самому казалось чистой правдой. И даже Марине, знакомой с его историей доподлинно, Гришка не позволял касаться темы развенчания.
«Рази  я не царь, ежели у меня царские болячки? - думал он. Вот и ноги распухли. И рука болит, ажно на колени не встать и не перекреститься, как делают русичи, а не ляхи!»
Самозванец переоделся в простое платье и вышел во двор. Он прошёл незамеченным возле слуг своих, похожий по платью на дипломата, вышел на улицу под звон малиновой со спаской колокольни. Прошёл по площади, вышел  к реке. День уже разгорелся, люди спешили на базар, поесть пирогов и попить медовухи, ежели повезёт. А то обменять чего-то на чего-то, успокоить сердце разговором.
- Вы не слыхали, что царь-от не настоящий? – Спросил Самозванец у бабы, стоящей возле церкви  в ожидании милостыни.
- Так про то вся Москва говорит! – Прошептала нищая, протягивая к Самозванцу грязную красную ладонь.
- Не верь им! – Посоветовал Самозванец, протягивая нищей мелкую монетку. – Врут. Сплетничают. Слухи распускают. Не верь!
Нищая ничего не ответила, она спрятала монетку и жарко перекрестилась. В те годы страх, как боялись пришествия антихриста. И  в любом, кто шёл мимо церкви и не заходил вовнутрь люди видели сатану- диявола…
Нищая поглядела вослед Самозванцу и стало истово креститься. Монетка за пазухой жгла ей кожу. То была не русская монета, польская, поверху золотистая, листики  продольные отчеканены и рожа ляха по всей круглоте.
Баба попыталась вынуть монету, но та прилипла к коже, не оторвать.
 «Антихрист!» – прошептала она и рухнула оземь.

Самозванец ещё какое-то время прогуливался, везде спрашивая у людей одно и то ж: не слыхали ли про то, что царь не царь? И везде говаривали, что слыхали! С что боятся последствий. Что у них избы чернью поросли, полы мхами, а по улицам крысы бегут с барана величиной.
Возле базара толпились солдаты, их вели в строй два сонных командира, более похожие на крестьянских ухарей, нежели на военных людей.
Лжедмитрий махнул рукой на происходящее. Купил семечек, вернулся в свои покои. Там уже было всё выскоблено, на лавке стояли новые чаны с примочками для коленей. Новые дегтяри мешали мази с мёдом и древесной мукой. Пенились травяные лопуховые воды  в тазах.
Марина, охая, следила за процессом. Сама проверяла все мази на отсутствие потравы царю, заставляя тыкать пальцы старух в зелье, помешивающих мази. В оконце заглянуло солнышко своим медным глазом и скрылось. Лжецарь был не в духе. Сегодня особенно. Прогулка туманила его сознание, разговоры на рынке и улицах бесили его.
Он лёг на лавку. Старухи натёрли его тщедушное тело мазями, обернули тряпицами, помолились и пошли почивать опоясля полудня. Но Самозванец не был привычен к полуденному сну. Он обтёрся от дёгтя, вымылся от вони и пошёл в покои к Марине. Дюже ему бабы  захотелось после обтирания. Он навалился на Марину с рёвом медвежьим.
- Пост же, батюшка! – попыталась отговорить Гришку от соития, сказал Марина.
- Нук-чё! Это не помеха, коль пошла потеха. – Пробурчал лжецарь.
Он живенько вспрыгнул на Марину, откинув её юбчонки.
- Давай-ка, давай-ка, не ленись!
За дверью дубовой подслушивали слуги. Как стонала и охала Марина, никто не стонал, наслаждаясь. «Ох, ох, мой батюшка. Ой, ой, моя красная малина, ой ягода, ой сладка-ая... ащё, мой милай, хорошо-то как! Ой, ой сладко-о-о…»
Гришка перевернулся на правый бочок, подоткнул ручку под спину Марины, повернул её от себя, задом, затем перекувырнулся  и сел на неё верхом. Колено  у него болело, но он сподобился согрешить, как мог. Марина охала от сладости, загиная распухшие от жира ножки вверх. Гришка оттер ей живот и встал на ноги. Он страшно хотел есть.
Марина вышла из покоев, дверь несколько раз хлопнула и закрылась. Слуги бросились бежать кто куда. Вскоре лжецарю принесли похлёбки, мяса жареного и квасу.
- Так пост же! Не ешь мяса! – Крикнула Марина. – Того и гляди тебя разоблачат. И так на волоске висишь от погибели!
- Так все на волоске висят. Не я один! – ответил лжецарь и схватил ножку посытнее.
- Твой волосок всех тоньше!
- Нехай!
Самозванец н слушал доводов Марины. Та, соблазнясь запахом жареной баранины, тоже схватила кусок и стала пихать его себе в рот.
Пили тогда при дворе мало. Но лжецарь ухитрялся выпить цельный бочонок за день пива,  а потом маялся в нужнике до полуночи от поносу.
Если бы он слушался Марину, то наверно, продюжил бы на троне дольше, но его слух был словно залит елеем его подданных, его глаза не видели дальше птичьей кормушки, а руки тянулись не дальше расхищенной казны.
И снова по утру он ставал и бежал к своим птицам. Нынче, слава богу, белая горлица прилетела, долго квохала, изображая испуг, затем напилась из чашечки глиняной, поела крошек, поклевала пшена и взмыла в небо. Самозванец немного успокоился, коли белая голубица прилетала, то значит, можно ещё во дворце посидеть. А там видно будет! Царская власть вообще на Руси не крепкая. То тебе в бубен бьют, то по морде дают. Уж чего, чего, а Гришка про то знал. Он продолжал лгать изо дня в день, а туту как-то не выдержал да и гаркнул, дураки вы все князья! Не видите ли что ли, я  не вашего племени-отчества? Я и креститься-то не хочу, а вы меня на царствие помазали!
Марина его тогда больно щипнула за ляжку, но Самозванец пуще разошёлся! Не хочу русию! Она дремуча! То пост, то холод, то молебен, то это нельзя !То это! Католики лучше! Ляхи ближе! Я их люблю, не вас!

К вечеру карлу призвали во дворец. Маленького носатого. Смешного, ужасть!
Цельный вечер творили что хотели, забыв про пост, про богоугодие. Святость и примерное поведение.
Карла был смешён, он задирал юбки девкам. Говорил разные скабрёзности, ругал Ивана Грозного и раззяву Годунова. Ему призвали Ксению – дочь Бориса и  он полез в её покои ночью. Да так её обиходил, что Ксения к утру с ума сошла.
- Карала! – позвал его Самозванец. – А мою Марину можешь так?
- Отчего же не мочь! Я гигант! – Кричал Карла.
И все потешались, держась за животы.
Одно плохо – на утро голубица не прилетела. Вместо неё чёрная, как смоль, ворона села на кормушку и долго, злобно лаяла по-собачьи.
Чур, меня! – Орал лжецарь, но ворона разбила окно слюдяное крылом. Выдолбила в кормушке  дыру и обгадила всю стену. Царь велел её снять, но та не слушалась. Затем позвали стрельцов, чтобы ворону убить, но та лишь уворачивалась, продолжая выть на кормушке.
Марина убежала свою светлицу. Паника была во дворце такая, что страх.
Лже царь весь день пил воду, его тошнило, рвало. Слуги метались по палатам, молясь сами не  зная о чём.
С наступлением ночи ворона сама улетела  восвояси. С тех пор кормушку перестали вешать возле царёва оконца, дабы более не пугать царя.
Не пушкой же сбивать эту чёрную нечисть! Воронью гниль!

6.
Москва 2003 год.

Тёмная ночь вороной металась за окном. Жанна стояла возле примерочной, ожидая Кольцо. Войти в примерочную Жанне было неловко. Но она боялась, чтобы не пропало ожерелье. Поэтому постучала в дверь кабинки. Но ей некто не ответил.
- Сбежал! – подумал Жанна. И распахнула дверь.
Ожерелье лежало на столе. Но Кольца не было. Видимо, он ушёл через чёрный ход.
Тут же валялись какие-то бумаги, разорванные в клочки.
Жанна убрала ожерелье в свою сумку. Позвала тётю валю, чтобы та прибралась в примерочной и пошла к выходу.
В этот момент из дверей туалета выскочил какой-то ребёнок, просеменил в зал.
- Бог мой, это карлик! – разглядела Жанна.
Она шарахнулась в сторону. Карлик распахнул дверь и метнулся в коридор. Там его ожидала целая компания людей, которые  смеялись, радуясь жизни. Эта стайка, видимо, прилетела на просмотр очередного фильма. Карлик оглянулся и подмигнул Жанне, мол, привет, чего встала? Жанне стало стыдно за себя, она не понимала с чего вдруг напугалась. И кого? Кольцо ушёл, ну и что? Мало ли какие дела могут быть у человека! Не попрощался, это тоже не диво! Сколько людей уходят друг от друга по-английски! А уж человека маленького роста испугаться совсем смешно!

Жанна вышла на улицу, пересекла площадь. И вдруг целая стая ворон снялась с места и помчалась в небо. Одна из ворон слегка задела крылом Жанну.
Что за чертовщина! – Подумала она. – Чуть ли не фильм ужасов…
Жанна побежала в метро, ей хотелось скорее вернуть ожерелье Альбине и очутиться дома.  В тепле, в уюте, в горячей ванной…
Жанна уже ощущала волны пены на своей коже, чувствовала, как её волос касается ароматная вода.
Альбина встретила Жанну более чем приветливо. Напоила чаем с клубничным вареньем, накормила пирогами, уговорила на рюмочку настойки на берёзовых почках.
- Расскажите мне, откуда у Осипа ожерелье? – попросила Жанна. – Уж больно интересно!
Но Альбина в ответ лишь пожала плечами. Она уже сама сожалела о том, что поступила довольно-таки опрометчиво, доверив фотохудожнице ожерелье. Но когда золотое украшение оказалось в руках у старушки, та успокоилась. Немного разговорилась.
- Это надо у Верочки спросить. Если хотите, я вам дам её домашний телефон. Только Бога ради не говорите, что эта информация поступила от меня, иначе меня уволят к чёртовой матери. Вы же знаете, как бывает… и прошу вас, Жанна, не рассказывайте никому о моём опрометчивом поступке. Я не знаю, что на меня нашло…это Валя меня уговорила, мол, поработай на искусство! Так я всю ночь не спала и весь день места себе не нахожу! – Призналась старушка.
Жанна приложила палец к губам, давая понять, что ни кому не скажет об этом. Что было, то было! Выставка отфотографирована, скомпанована, портреты развешаны. Какой смысл копаться в чужих шкатулках, в шкафах, искать никому ненужные истины. В конце концов, на то есть историки, искусствоведы, любители древности, писатели и журналисты,  пусть они и копаются. А мы люди маленькие!
- А вы знаете, – сказала Жанна, – я согласна с вами! Напрасно это мы затеяли, брать чужие вещи, ой, как нехорошо! Даже на время! Если бы Вера мне сама дала, это другое дело, а так выходит, что мы вроде сперли эту безделушку. И честно вам скажу, она мне не принесла удачу. Мой фотомодельщик сбежал в страхе прямо из примерочной. И ещё… целая стая ворон пролетела мимо меня, прямо вихрем промчалась
- Да что вы говорите! – Ахнула старушка. – Страсти-то какие!
- Видимо, к неприятностям!
- Ладно вам про плохое-то думать! – старушка не знала, как  ей загладить неловкость.
- А знаете, – предложила Жанна, – я   винца прихватила. На всякий случай. Чтобы вас отблагодарить! Это прекрасное грузинское вино Пиросмани называется.
Жанна достала бутылку из сумки. Поставила на стол.
- Это чудное вино. Оно готовится из сортов винограда Саперави, возделывается в землях Алазанской долины.
- Что вы! – Замахала руками старушка. – Я не пью…
- И я не пью. Но по такому случаю надо! За всех Ортачальских красавиц! За всех девушек! – Жанне хотелось немного расслабиться после трудного дня. – За вас! Вашу отзывчивость! Вашу душу! И спасибо вам!
Старушка раскраснелась, она не ожидала такого оборота. Жанна оказалась очень одинокой женщиной, нуждающейся в компании, в дружбе и поддержке. И у Жанны на душе в данный момент кошки скребли.
Они просидели до позднего часа. Жанне снова пришлось возвращаться домой на такси.

Данилы тоже задерживался. Жанне это было на руку, а то пришлось бы рассказывать про то, как она весь вечер развлекалась со старушкой, напуганной до смерти.
Жанна приняла горячую ванну. Легла в постель. Закрыла глаза…
Она уже стал засыпать. Как вдруг сквозь дрёму сквозь сладостные видения услышала какие-то шорохи на лестнице, за дверью. Кто-то дышал в дверной проём, кто-то трогал ручку и заглядывал в глазок.
Или показалось?
Жанна села на кровати. Опустила ноги на пол, прислушалась. Тихо.
Наверно, приснилось! – решила она и пошла на кухню. После выпитого вина  было сухо во рту, немного кружилась голова.
Жанна встала на ноги, потянулась, взглянула на часы. Было уже глубоко заполночь. Где же Данила? Жанна прошлёпала на кухню, выпила воды. Вдруг возле дверей снова кто-то зашевелился. Может, это кошка? Чего я так боюсь? – Подумал снова Жанна. Но холодный пот выступил у неё на лбу. Она подошла к двери, дёрнула её. Дверь плотно была закрыта.
Ну и пусть шарахается там, эта противная кошка или кто-то ещё. А я буду спать-почивать!
Но холодный пот потёк по спине, заледенели ладошки. Вот сейчас этот кто-то откроет дверь. Ворвётся в квартиру и убьёт Жанну. За что? Как за что!  Баб в ожерелье шестнадцатого века фотографировала? Фотографировала! Мужика тоже хотела сфотографировать, но не получилось! Зачем лезла, куда не следует? Совала нос не в свои дела! Да ещё бедную старушку втянула  в это дело! Ага, поняла за что!
Жанна включила свет.
Вызову милицию. Решила она. И что я им скажу? Мне страшно! Мне плохо! И они рассмеются  в ответ…
Жанна набрала номер мобильного телефона Оси. Да он женат!  И время уже позднее, но ей хотелось услышать хоть один человеческий голос.
И вдруг, о боже! За дверью, где шарахалась страшная тень раздался звонок телефона. Это был звук мобильного телефона Осипа! Жанна узнала этот тренькающий  звук!
- Ося! – Позвала она. – Осенька, это ты?
Жанне никто не отозвался.
Что за белиберда? – Подумала она. Звук треньканья телефона прекратился. Стало снова тихо. Как-то безысходно пусто. И страшно.
Бог мой, я схожу с ума!  – Жанну колотила мелкая дрожь. –  Я стала дурой! Почему стала? Хохотнула она вдруг про себя. Я ею была. Всегда! Идиотка, Жанна!
Женщина подошла к зеркалу. Увидела своё бледное лицо, перекошенное от злости на саму себя. Тёмные глаза.
- Ах, так! – вдруг крикнула она. – На меня хотят покуситься! Меня хотят убить…
Жанна ринулась на кухню. Открыла ящик стола, достала нож. Повертела в его  руках. Нет, это плохое орудие защиты… я могу промахнуться. Нож может просто вылететь из моих рук! Тогда топор! Точно. Только он защитит  бедную женщину от ночного пришельца. Жанна побежала в кладовку, чтобы найти там топор. Перерыла всё, что могла. Стамеска… наждачная бумага, плоскогубцы, молоток… нет, нет, всё не то! И вдруг Жанна нащупала тяжёлый металлический предмет, завёрнутый в тряпицу. Сначала она не поняла что это такое. Но затем догадалась это револьвер!!!
Она развернула тряпицу, оглядела чёрный ствол, нащупала курок. Откуда эта штуковина у Данилы? Он никогда Жанне не говорил о ней…
Ревнивец поганый! Для кого он припас эту штуку? Для Оси? Для Жанны? Для них обоих, чтобы убить во время, о, господи, их любовных утех! Когда они с Осей будут вместе, целоваться, обниматься, любить друг друга. И в этот момент Отелло-Данила подкрадётся к кровати  и сделает выстрел. Пиф-паф ой-ё-ёй…
Жанна понюхала дуло. Пахло порохом, словно из него был кто-то убит. Совсем недавно. Может, даже сегодня… Жанна вздрогнула.
Так вот о чём были все её плохие предчувствия! Стая ворон! Рассказы старушки. Тревожные сны Жанны! Вот они сбылись, не прошло и года! Упасть и отжаться!
За дверью квартиры снова кто-то пошевелился. Дёрнул ручку, ключ заёрзал в замке.
Ах, убийца проклятый! – Жанна вышла из кладовки. Потушила свет в комнате. Спряталась за вешалку в прихожей.
 Руки её, правда, дрожали. Но револьвер Жанна держала наготове. Она плотно сжала ладонь, указательный палец положила на курок. Ещё миг, и Жанна дёрнет пальцем, производя выстрел в убийцу, в маньяка, стоящего за дверью.
Дверь плавно отъехала в сторону. В просвете показался высокий худой человек. Жанна прищурилась, стараясь разглядеть кто это? Пот заливал её глаза. Она не могла разобрать - чьё это лицо. И откуда у человека ключ от её квартиры? Сердце стучало в груди Жанны так, что казалось, оно было готово выпрыгнуть из груди и упасть к ногам пришельца. Жанна старалась не дышать, чтобы не спугнуть наглого налётчика.
Да, точно, это был вор! Как раньше об этом не догадалась Жанна! Он пришёл, чтобы обокрасть Жанну. Он пришёл из-за ожерелья! Да-да это точно! Про ожерелье растрепал Кольцо. Этот лысый кролик с красными глазами, от которого вечно сбегали женщины. И теперь вор решил взять ожерелье и разбогатеть, продав его. А Жанну убить! Да-да!
Высокий мужчина сделал шаг, осторожно продвигаясь в темноте. Он шёл на цыпочках, почти не дыша, на ощупь ища выключатель, шаря по стенке коридора прихожей.
Мужчина сделал второй шаг. Третий.
Всё! Терпенье Жанны лопнуло. Она напрягла онемевший указательный палец, с силой рванула револьвер, раздался глухой выстрел.
Высокий человек рухнул прямо у ног Жанны. Его руки разлетелись в разные стороны, словно крылья. Голова ударилась о пол, туловище распластано рухнулось вниз.
Готово! – Подумал Жанна. – Я убила человека…
Она рванулась в комнату. Включила свет. Яркая полоса потекла в прихожую, освещая струйку крови, выхватывая седой висок пришельца.
Жанна отёрла пот, заливающий глаза. Откинула волосы, прилипшие ко лбу. Мужчина в это время застонал. Жанна снова направила дуло на пришельца. Её состояние граничило с безумием. Руки почти не слушались, затылок онемел. Жанна с трудом держалась на ногах.
Пришелец пополз, стараясь перебраться из прихожей  в комнату. Он передвигался медленно, поэтому Жанна видела лишь его пальто, длинные руки.
И вдруг Жанна осела на пол. Она узнала этого человека.
Это был её муж – Данила!

А-А-А! – Дико закричала Жанна. – А-А-А! Что я наделала…
Данила полз, оставляя кровавый след. Его глаза были наполнены страхом. Пальто, пропитанное кровью волочилось по полу.
- Жанна! – Прошептал он. – За что ты меня так?
- Не будешь поздно приходить… все нормальные мужья возвращаются вовремя с работы! – Неожиданно зло ответила  Жанна. Она уже вполне овладела собой.
Данила, держась за стенку, встал на ноги.
- Надеюсь, что рана не глубокая! – сказал он.

Данила был ранен в руку. Кость не задета. Но крови  он потерял много. Это была целая лужа, растёкшаяся по прихожей.
Жанна помогла Даниле сесть в кресло, снять окровавленное пальто. Муж  стонал от боли. Морщился при каждом неловком движении.
- Ты можешь шевелить пальцами? – Спросила у него Жанна.
Она порылась в сумочке, достала визитку знакомого врача. Ей не хотелось вызывать «Скорую помощь». Всё-таки огнестрельное ранение.
- Нет… моя рука меня не слушается. Пальцы тоже не слушаются, – ответил Данила.
- Ясно! Ни пальцами, ни мозгами ты не можешь двигать! – Жанна набрала домашний номер телефона Штольца.
Ждать пришлось недолго. Штольц приехал через полчаса.
Он поспешно разделся в прихожей, прошёл  в комнату.
Штольц осмотрел рану, пуля прошла навылет, вырвав клочок мяса из руки Данилы. Доктор сделал перевязку, прописал антибиотики. Посоветовал пойти в больницу.
И ещё дал совет: не держать холодного оружия дома да и горячего тоже! А нервы Жанне, сказал он, надо лечить в санатории или пансионате отдыха. Иначе завтра она просто кого-нибудь кокнет по ошибке оттого, что ей что-то примерещилось. Уж такой Жанна оказалась нервной барышней, сделал заключение доктор. Тоже мне насмотрелись по телевизору всякой дряни… сказал Штольц напоследок.

Данила долго лежал на кровати, пытаясь уснуть. Штольц дал ему обезболивающее лекарство…
Жанна тоже выпила микстуру, пытаясь успокоиться…
Она протёрла пол в прихожей. Простирала рукав пальто Данилы.
Ей не терпелось спросить у мужа: откуда у него револьвер, зачем он его хранит дома, кого собрался убить? Но Данила лежал, глядя в потолок.
Жанна легла рядом с ним  и уснула.
Даниле к утру стало хуже. Поднялась высокая и температура, он начал бредить Жанна встала, принесла мужу воды, но Данила отмахнулся. Его сознание двоилось..
«Это ты виновата! – Явь в сознании Данилы пыталась со сном. – Я тебя очень любил! Когда-то очень давно! Но ты не смогла понять меня, не откликнулась на мои слова. Ты…ты! Такая умная, огненная женщина! Вспомни, что ты хотела от меня! Признания своих талантов, и не белее… никто не признал,  ни один человек твоё творчество, твои фотоработы, но  я должен, просто обязан был чтить твой дар! Смотри, говорила ты какое озеро на это фотографии, какой дом на той!»

«Ты, ты! – Повторял он. – Моя любимая Белла, я украл тебя, я присвоил тебя. Но не мог овладеть твоей душой! Твоими мыслями! Твоими песнями! Они все не мои. Не обо мне… да они и не нужны мне! Слышишь, Жанна! Мне надо было от тебя лишь одно – твоё тёплое, доброе тело! Твой ясный ум, твои повадки и твоя походка! Твой нос! Рот! Колени! Ты не дала мне ничего! Ты отобрала у меня всё! главное. Ты стибрила меня самого. Украла мою душу, мои мысли, фантазии. Ты забыла, что у меня тоже есть предназначение! Я мужчина! Да, я ревновал тебя! Чудно! Высоко! Как в небе ласточка! Тебе не понять мою ревность! Тебе не оценить её, не овладеть ею. Моя ревность была больше, чем любовь! Сой инстинкт чище всех твоих мечтаний и снов! О!
Этот инстинкт собственника, умение подчинять тебя себе, инстинкт самца!
Ты забыла, как мы проводили время! Как мы с тобой познакомились на море! Точнее море познакомило нас! Волны набегали одна на другую, и мы встретились! Мы, мы. А никто другой!»
Жанна не знала, как себя вести во время исповеди мужа. Она то затыкала  уши, то закрывала глаза. То подходила к Даниле. То отходила от него…
Что она хотела узнать о муже такого. Что не знала о нём? Что хотела услышать такого. Что не слышала?
Всё дело в револьвере! Если бы не он!
Жанна сначала, после ранения мужа положила револьвер в тумбочку. Затем переложила в сейф. Затем подошла к мужу. Чтобы послушать, о чём он шепчет.
«Дорогая! Ты помнишь море? Ласковое. Чёрное… оно щекотало нам пятки, оно дотрагивалось до икр. Оно трогало твои колени, которые я потом страстно и долго целовал! О, эти смуглые, золотистые ножки. О, эти круглые пяточки! Носочки… полоска белой незагорелой кожи под трусиками! И твоё дыхание прямо над моим ухом! Ты умеешь целоваться! Ты любишь прижимать губы к мочке уха, затем дышать и ласкать языком раковину ушей, словно шумит прибой! Словно светит луна!  А как ты танцевала на песке. Голая! Длинноногая! Как шумело море, старясь дотронуться до тебя.
Что мы пили тогда? Твоё любимое – вино Пирасмани! Вино названое в честь художника Нако Пирасмани! Твои губы лакались к фужеру. Твои зубы белые, как снег, дразнили меня,  и мне казалось, что так будет всегда, тогда я ошибся первый раз. Жанна!»
Данила открыл глаза. Серое утро проникало сквозь шторы. Оно кололо глаза Даниле.
- Жанна! – Снова позвал жену Данила.
Он закрыл глаза и видения снова завладели его сознанием:
«Жанна! Ты танцуешь до сих пор! Уже утро… другого дня! Другого века… ты мне не родила сына! Не стала! Не захотела! Я так любил тебя! И люблю сейчас… но я тебе жестко изменил.  Я пришёл от женщины! Ты права! Она не лучше тебя и не хуже. Она просто другая! А для мужчины ощущение новизны - это праздник! Грустный и весёлый одновременно.
Моя возлюбленная… это стрела тореадора! Она гибкая, как тростинка! Она одинокая. Как луна! Как яркая, как солнце! Она, она…
Её имя! Если бы ты услышала его, то, наверно бы сама ей стала!
И она хищная! Она жадная! У неё больная сестра! Совершенно беспомощная. Но  у неё начальник – гад и сволочь!  Он занимается… что я говорю… он… он… твой любовник. Да! Этот тот самый Осип, которого я застал ночью в твоём шкафу, совсем голого! И тогда я поклялся. Что уничтожу его!
Убью!
Мне осталось только нажать на курок! На гибкий спусковой крючок смерти!
Ты спрашиваешь за что? Если бы я знал!
Моя жизнь вся превратилась в сплошное неведение! В путаницу. В лабиринт! В шараду. Кроссворд! Оттого что я всё сам напутал! Оттого что я первый предал тебя, моя Жанна! Может быть, я просто разлюбил? Нет, это не так!  Я до сих пор люблю тебя! Жадно, жарко! и до сих пор готов быть с тобой до конца дней своих! Только с тобой! Но ты выстрелила в меня, ты меня ранила. Но не теперь, а тогда, когда я понял – ты мне изменяешь! холодно, расчётливо! Лишь оттого, что Ося дал тебе денег на твою выставку.  И ты… сделала этот шаг!
Да, мы, мужчины, порой изменяем своим жёнам. Но ни один из нас не согласится на то, чтобы его жена изменила ему. Это больно! Обидно! Горько! Это унижает мужчину! Его достоинство, гордость. Честь!
Ты унизила меня! Ты осквернила наше ложе!
Но мой револьвер не для тебя! И тем более он предназначен не  для твоего любовника! Он нужен мне!
Для чего спросишь ты? Для моей Лизы! Её жизнь с некоторых пор в опасности! Её подставили! И не раз! Жёстко, нагло подставили!
Да, она виновата сама. Что такая невнимательная, что не отказывается от нарочито сложных и запутанных  дел, от дел, с так называемым, душком. Она просто жадна до денег! Корыстна! Но и в этом нет её вины. У неё больная сестра. Нужны баснословные суммы на лечение, на лекарство! На все ванны, процедуры, мази, обтирания, обливания и массажиста! А Соня, совсем ещё девочка! Маленькая. Худенькая. Как щепочка, плывущая по первому весеннему ручейку!… ты когда-нибудь плыла корабликом по луже? Нет… Вот и я тоже, нет.  Соня плыла и до сих пор плывёт. Вот-вот её вынесет в океан! И ни одна живая душа, кроме Лизы не будет по ней плакать!
Но мы расстались с Лизой. Мы с ней разошлись! Сегодня она мне сказала, что не любит меня, и никогда не любила! Что она со мной - о, Боже! - лишь из-за того, что я платил ей! Что содержал её и её сестру  Соню, покупал еду, питьё и лекарство.
И я понял, какой я ничтожный человек! Потому что наши, русские  мужчины все таковы! Они сентиментальны, но они не практичны. Они ослеплены красотой. Но не знают, как поступать с красивыми бабами!
А красивые бабы хотят замуж… чтобы их одевали, жалели, любили. Чтобы им приносили деньги! а затем эти красивые бабы изменяют нам – сентиментальным мужчинам. Лиза мне тоже изменила, как ты! Она изменила мне с твоим любовником…
Ох, уж эти мне любовные треугольники, четырёхугольники, многогранники! Ты любишь математику? О, Жанна. Ты стала заложницей треугольника… и Тебя тоже бросил твой Ося! О, о! Это невероятное чудо, что он полюбил Лизу и странная гадость, что она полюбила его! Как она могла? Из-за денег!
Падкая на богатство! На купюры денежные: на доллары и тугрики,  на франки и марки, на песо и динары! И на русские рубли…о, нет, я не ругаю её!  Мои уста не произносят никаких  бранных слов!  Моя гортань не выкрикивает русский мат! Мои легкие не наполняет волна злости. Но мне неприячтно. Что я получил двойную пощёчину. Моя жена изменила с Осей и моя любовница тоже! И чего в нём такого, что обе мои женщины полюбили его? Деньги? Это первое! Щедрость? Второе! Он готов сыпать деньгами направо и налево! Оттого что деньги сами идут к нему в руки. Франки и лиры, евро и баксы! Может, он сам того не желает, но ему каждый день высыпаются  в карманы  несметные богатства. Он сидит возле золотой жилы, и медленно, не спеша,  пересыпает золотой песок в свои ларцы! Научился! Присосался!
И что вы в нём наши все бабы? Он женат! У него  была свадьба! У него была жена! У него было много женщин! И теперь у него есть Лиза и у него есть… власть над людьми. У него есть власть надо мной! Потому что я только и думаю, как избавиться от этого Осипа.
Хотя от него невозможно отделаться!
Или возможно?
Ах, да Штольц, он ненавидит Осю. Давно. Это стародавняя история! Это философия ненависти. Это разные платформы одного и тоже поезда, следующего в одном и том же направлении! Ах, как Штольц обижен  на Осю! Но Штольц умная собака! Он держит свою ненависть далеко! Он её прячет  в глубокий карман! В тёмный угол. В дальний  шкаф.
Штольцу тоже нужен Ося! По многим причинам. Во-первых Ося помогает его клинике  деньгами. Во-вторых он держит тайну Штольца за зубами. Штольц боится Осю. И ненавидит его, и при этом пользуется дарами Оси, и поэтому ненавидит его ещё больше! Это звучит странно! Это непонятно здравому смыслу человека, но это доподлинно так! Оттого что есть благодетель, которая унижает. Есть дар, который заставляет человека склониться ниже, под его грузом. Есть помощь, которая обливает грязью так, словно это проехала «Скорая помощь» по грязной дороге и перед тем, как положить больного на носилки, она заляпала его дерьмом с ног до головы…
Жанна! Я хочу пить! Но не воды. Я хочу выпить кровь… я хочу вываляться в луже крови. Концентрате человеческих страстей!»
Жанна поднесла к губам Данилы стакан с водой.
Тот сделал глоток. Затем Данила лёг на подушку и  забылся гулким сном. Больше он ничего не говорил, он замолчал …
Лишь Жанне было не до сна. Она металась по комнате. Она рвала на себе волосы:
«Ося изменил ей. Боже… как  стыдно! Как страшно! Или Данила просто решил взять её на «понт»? Обмануть? Разыграть! Сделать больно. Мужчины все таковы… они не великодушны. Если им больно, то их спутнице должно быть ещё хуже, ещё больнее…
Или Данила просто бредит? Или у него просто жар?»
Жанна подошла к мужу, потрогала его лоб: «Нет, лоб не был горячим! И щёки не пылали румянцем, значит температура у Данилы просто спала. Видимо, уколы Штольца произвели нужно действие!
Уколы Штольца… а какой препарат он вколол Даниле, что он разболтал все свои тайны? Отчего у Данилы так развязался язык? Одно пулевое ранение тут не при чём! И ому было выгодно, чтобы Данила рассказал Жанне о своей любовнице Лизе…
И кто она такая Лиза?»
Жанна тоже может быть ревнивой, если  в ней разбудить чувство львицы! Звериный горький запах мщения!
Первое желание Жанны было таково: позвонить на фирму «Тамко» и закатить скандал своему возлюбленному. Который… мало того, что он женился, так он ещё завёл любовницу… по имени Лиза. И он оставил Жанну…нет, Жанна этого не простит! Она не какая-то там подзаборная девка Тина, чтобы её можно было бросить. Словно она камень!
У Жанны тоже есть чувства, собственное достоинство, например! А ещё у Жанны гордость, обиженное самолюбие. Её задели за живое! Об неё вытерли ноги!
И она готова пойти на крайние меры!
«Я убью эту Лизу! Я убью ненавистную Веру, эту уличную бабу Тину,  я убью Штольца, за то, что он вколол Даниле укол, от которого у него развязался язык!!!»
Жанна по полудня ходила по комнате, пытаясь успокоиться. Охладить свои чувства, накалённые, словно стальная проволока при  пожаре. Она пила валерьянку. Затем накапала себе карвалол в стаканчик с водой. Сделала несколько глотков
Но всё было бесполезно.
Муж лежал на кровати,  чуть похрапывая. Он спал чистым младенческим сном. Он выздоравливал после ранения. Его организм отчаянно боролся за жизнь. Жанна смотрела на лицо Данилы, на его бледные руки, вытянутые вдоль одеяла. На  белый бинт, намотанный на рану.
- Данила! – Позвала она мужа. – Мне плохо!
Но муж крепко спал, как богатырь после боя.
- Тоже мне раненый на поле сражения…за кого ты только боролся? За любовницу или жену? – Проворчала Жанна.
Она злилась на мужа и одновременно жалела его. с одной стороны Жанна понимала, что неплохо бы Данилу отвезти в госпиталь. С другой стороны, она боялась это сделать.  А вдруг там спросят: откуда у Данилы огнестрельное ранение в руку? Что тогда ответит врачам Жанна? Жена, мол, выстрелила! Так понарошку, подумала, что это не муж. А вор, или убийца-маньяк.
Ой-ой! – Жанна схватилась за голову. Последние несколько часов стали для неё сущим адом. Ей стало страшно, ещё страшнее, чем ночью до того, как она услышала первую возню возле дверей. Ох, уж эти двери в прихожей!
Затем Жанна вспомнила, что она звонила Осе, и что одновременно раздался звонок мобильного возле… дверей. Что это могло быть? Показалось?
Жанна ринулась к двери, чтобы найти истину.
В прихожей темнела лужа крови Данилы. Точнее сгусток алой жижи, вытекшей из мужа. «Надо бы вытереть!» – Подумала Жанна. И содрогнулась, представив себя с тряпкой в руках, склонившуюся над кровяными разводами.
Надо! Надо! – повторяла она. И не могла  заставить себя сделать это… Жанна стала словно неуправляемой, непослушной самой себе. Никакие уговоры, внутренние увещевания не помогали Жанне. Тогда она решила себя напугать тем, что если Даниле станет хуже, то его придётся выносить  врачам или медсёстрам на носилках. И что пятна крови будут видны им. И её, Жанну, разоблачат в содеянном. Поди докажи, что она не хотела стрелять в мужа.
Как так не хотела? – скажут они. – Очень даже желала его смерти! Жили вы с Данилой так себе. Он тебе изменял. Ты ему тоже. И твоя последняя страсть, Жанночка, просто захлестнула тебя! Твой Ося тебя так в себя влюбил, что ты замыслила убить Данилу! Да-да и не отрицай! Это была роковая, вдохновенная, страсть! Любовь-радость! Любовь-восторг! О, как ты его любишь до сих пор, Жанна! Любишь так, что у тебя дрожат колени, сводит челюсти! Текут слюни, потеют ладони! Горит голова!

Жанна преодолела чувство брезгливости. Она налила  в ведро воды, помыла пол. Кровь легко отмылась от линолеума.
Стало легче на душе. И, вообще, Жанна поняла, что пора взять себя в руки. Надо что-нибудь перекусить! Пожевать, выпить. Иначе будет трудно выйти из штопора! Жанна открыла холодильник. Сделала себе бутерброд с мясом и сыром.
Поела… стало легче. И тело вообще напрямую соединено с душой. Сытое тело – умасленая душа! Так говаривали в старину. В шестнадцатом веке! Так мыслили наши предки. И они были  умнее и прозорливее нас!
Жанна села на стул, глядя в окно, где солнце переваливалось в другой конец двора. Освещало углы помойки, сквер с  акациями, припаркованые машины. Вдруг её внимание привлёк зелёныё «БМВ». Жанна дал же не поняла чем он ей так вдруг понравился. Или наоборот не понравился. Но что-то было  в этой машине такого не обычного, что она поразила внимание Жанны. Может быть тем, что «БМВ» была слишком роскошной тачкой, по сравнению с серыми «Жигулями» и блёклыми «Запорожцами». Может тем, что Жанна впервые видела в своём дворе этот автомобиль.
Она всё-таки пошла в прихожую, чтобы обследовать всю площадь металлической двери. Каждый сантиметр, чтобы понять, какое такое чудо искал здесь таинственный незнакомец? Возле её двери, на её коврике, на её оплёванной лестничной площадке! Тем более поздно ночью!
Никаких окурков, никаких странных следов Жанна не заметила. Она окинула взглядом всю территории лестничной клетки, затем закрыла дверь, подсмеиваясь над собой. «Дура она и есть дура!» – Сказала себе Жанна. Хотя, может быть, и не совсем уж так Жанна была глупа?
Поход за дверь Жанне ничего не дал нового, никаких результатов. Но вдруг в дверь кто-то позвонил. Жанна вздрогнула. Поджала под себя ноги и не шевельнулась. Звонок повторился.
Ах, так! – крикнула Жанна. – Я тебе покажу!
«Возьму пистолет! – мелькнуло у неё в голове. – Вдруг этот тот самый маньяк?»
Но затем она одумалась. Это могла зайти соседка, в конце концов, это могли придти с работы. Коллеги по фотографии. По выставке…
Жанна распахнула дверь. На пороге стоял человек в милицейской форме.
- Извините вы Жанна Даниловна Битяговская? – Спросил он.
- Извиняю. Но я та самая, кого вы разыскиваете! – Выпалила Жанна. От страха её слова, звенели так громко, словно она выступала на открытии выставки.
- Мы вам пригнали ваш автомобиль. Так сказать, по просьбе вашего поклонника. Это его подарок! Вот ваши документы! – Человек в форме протянул Жанне свёрток.
Лишь теперь Жанна разглядела, что форма на  человеке была не милицейская, скорее всего это форма патрульного ГИБДД. Человек улыбнулся и направился к лифту.
- Подождите! – Попыталась остановить его Жанна. – Но мне не нужна машина.
- Это уже второй вопрос. Вы можете её продать, – донеслось до Жанны и тогда, когда человек уже садился в лифт.
- Чертё что! – Крикнула Жанна и закрыла дверь.
Затем она ринулась к окну. Зелёный змий торчал во дворе.
Жанна развернула свёрток. Вдруг там какое-нибудь письмо? Или знак от того, кто сделал  такой подарок Жанне. Но кроме бумаг, удостоверяющих, что «БМВ» принадлежит ей, Жанне, других записок в свёртке не было.
Может, Ося, решил одарить Жанну, чтобы компенсировать свою измену? А, может, измены не было вообще? Данила всё-всё придумал…
Жанна вновь подошла к мужу, чтобы спросить, может, тому чего-нибудь надо? И поняла: Даниле стало хуже! Лоб его покрылся испариной, лицо было бледно, как полотно. Муж стонал.
- Милый, я вызову «Скорую»? – Спросила Жанна.
Но Данила не отозвался. Он лишь перестал стонать. Замолчал. И облизал сухие губы.
- Крепись, дорогой! Я сейчас…
Жанна набрала номер телефона с нулём…
Её пальцы почти не слушались. Руки дрожали. Что это? Думал она. – Зачем? Как всё нелепо… как гадко!

Данилу отвезли в районную больницу. Жанне пришлось долго объяснять врачу, что её мужа ранили где-то на улице. Что, якобы Данила Битяговский пришёл домой уже с перевязкой на руке. Что он весь день спал, к вечеру ему стало хуже…
Рассказ выглядел правдоподобно! Сейчас на каждом перекрёстке кто-то кого-то ранит, в каждом переходе по дураку с пистолетами.  В каждом подъезде  по маньяку! Город просто наводнён больными людьми: стрелками и стрельчихами! Ворами и ворихами, злодеями и злодейками!
Жанне даже не надо было особо стараться, чтобы складно наврать доктору в больнице. Она говорила и верила сама тому, что произносила.
Жанна уехала домой из больницы, где находился Данила уже под утро. Она была совершено разбита, валилась с ног от усталости, которая клонила её в сон.
И дома Жанна крепко уснула. Провались в дёрму. В крепкий богатырский, не бабий сон…
Но, проснувшись. Жана вспомнила всё. что с ней произошло. с ней и с Данилой. С  ней и с Осей. С ней и с подарком. Она кинулась к окну, может, это зелёный «БМВ» ей приснился? Нет, он не был сном, он был самой настоящей явью, прижавшейся к старым «Жигулям» и «Запорожцам»…
Жанна выпила кофе. Сделала зарядку, чтобы как-то забыться. Затем решила, что револьвер, хранящийся в её доме лучше выбросить. Зачем мне такая штука? Если я нервная барышня?
Жанна открыла ящик комода и поняла: револьвера там нет. Она порылась в других ящиках – безрезультатно. Револьвер исчез, скрылся, убежал, растаял в дымке туманной… или его кто-то украл, пока Жанна была в больнице  с мужем. Или пока она спала. Или… его не было совсем.
Сначала Жанне захотелось убежать куда-нибудь. Затем она вспомнила, что у неё есть авто, и она решила уехать на нём. Да-да! Уехать, умчаться куда-нибудь на Курилы или Камчатку! Или на Сайшельские острова или на побережье Англии, в какую-нибудь избушку, где Жанну никто не найдёт.
Звонок по телефону прозвучал снова неожиданно. Жанна дошла до такого внутреннего напряжения за эти два дня, что от каждого звука вздрагивала …
Жанна сняла трубку. Услышала женский голос. Сочувственные интонации… ваш Ося умер. К сожалению, его организм не выдержал…мы ничем помочь ему не смогли… очень сожалеем, но это так…
Жанна ринулась в прихожую. Дверь закрылась сама собой. Она не помнит, как бежала по лестнице. Как села в зелёный «БМВ», как нажала на стартер.
И поехала. Или полетела? По ровной ночной дороге города. По проспекту. По пустынной лесной дорожке…


7.
Москва 1606 год.

Во дворце было пустынно. Лжедмитрий выздоравливал медленно. Свалившаяся на него какая-то русская болезнь ни как не подавалась лечению. Видимо, все, кто оказывался на троне, начинали хиреть. И Лжедмитрий не был исключением из правил.
То ли он подхватил смертельную болезнь, прогуливаясь по городу в крестьянской одежде, чтобы его не узнали. То ли от нервов. Лекаря ему пускали кровь, чтобы как-то облегчить мучительный кашель.
Но к весне Лжедмитрию стало лучше. Болезнь отступила, разжала свои когти, перестала скалить зубы.
Тут же призвали скоморохов. Более десятка человек. Переодели их  в тесные кафтаны, обули в сапоги. Дали музыкальные инструменты, мол, подите веселите царя, а то он загрустил малость.
И задудели скоморохи, заиграли. В дуду! Только полы кафтанов раздуваются! Только медные бляшки свистят!
Марина выскочила из покоев прямо в одном исподнем, заслышав звуки музыки.
- Ты спятил! – крикнула она Самозванцу.
Но скоморохи, завидев царицу, схватили её под руки, потянули в круг. Та стала упираться, взывать к богу, вопить, что так нельзя! Чтобы её отпустили. Оставили в покое. Но её тело уже втянули в пляску. Завертели. Закружили. И Марина, повинуясь настоянию царя, просьбам скоморохов, увещеванию мамок и слуг, не утерпела и закружилась под дуду. Она плясала, приподнимая тонкую кружевную юбку, обнажая полные ноги, искрясь коленями, вытягивая руки вверх. Скоморохи её кружили, обнимая за плечи, прикасаясь к полной груди своими пальцами, нежа Марину звуками дуды. Завораживая! Один из самых смелых поцеловал Марину в щёку,  в руку. Другой прижался к её широкому боку. Третий нагнулся и поцеловал Марину в колено, под всеобщий, одобрительный свист и хлопанье в  ладоши. Самозванец ревниво глядел на то, как обихаживают его жену. Марина открылась ему в этот час  по-новому, отдаваясь огненному женскому обаянию.
- Ну, всё будет, будет! – Крикнул Лжедмитрий.
Но скоморохи не слушали его, они следили за движениями Марины, за её блеском в глазах, за чудным желанием быть в кругу, вдыхать мужской пот, запах кожи. В этот момент распахнулась дверь и в горницу вошли князья Шуваловы, Шуйские и Голицины.
- Что такое? – Вопросил Шуйский. –  В самый разгар поста! Непотребное поведение? Пляски?
- Да! – Ответил царь, ставая. – Пляски! А ты рази не видишь? Ты чё слепой, что ли?
Шуйский опустил голову.
- Вся Россия в огне заразы. Вся Россия в тлении! В страхе и морозе. И вдруг в сердце Москвы такое! Середи поста! Лиходейство, стыд, срам! – Ответил Шуйский и вышел из горницы. Все остальные князья потянулись за ним.
Марина ничего не ответила. Она прикрыла обнажённую грудь руками. Опустила юбку до полу и пошла к  себе, тяжело дыша.
- Бесова девка! – Услышала она слова. – Тьфу, бесстыдница…
Лжедмитрий стал на ноги. прошёл по горнице. Он был зол, как никогда. Его жену обидел Шуйский! Как только посмел, этот низкий князюшка, это червь болотный, предатель. Открывший ворота ему, Лжецарю! Лизоблюд! И он ещё смеет рассуждать о морали!
Царь долго ходил взад и вперёд. Скоморохи со страхом смотрели на царя, столпившись в углу. Мамки и слуги молча кивали головой. Надо было что-то срочно решать!
Но Лжедмитрий ничего не придумал лучшего, как отпустить скоморохов. Сам облачился в кафтан скомороший, сапоги с медными бляхами и пошёл ко Кремлю – слушать  чего говорят. разговоры с пятницы на субботу самые, что на есть правдивые.
А говорили следующее: «У царя в покоях вороны летают. Карлицы ходют. Скоморохи подол Марине задирают и дуду туда суют. Ох. Ох! А царь глядит и в ладоши ударяет, как зверь о лапы бьёт. И сам царь зверем стал… медведем. Видали его в  шкуре бурой, из пасти кровь течёт, из ноздрей дым идёт!»
Вернулся царь, наслушавшись всякой брехни. Скучно ему снова стало. Пошёл он в горницу к Марине. А та уже спит, похрапывает. Видно браги напилась. А дух от неё идёт ягодный, сочный, словно от яблони наливной. Малиной, клубникой, черешней тянет, как в саду у батюшки Отрепьева. И так Гришке домой захотелось, что он хоть бы сейчас скинул царские одежды, корону, скипетр и ринулся бы к себе во ляхово селение! Во кровную область, во мазанку свою…
Ах, брат, Шуйский, поквитаемся  мы с тобой ащё! Сразимся на узкой тропе! То-то будешь знать, как с царём говаривать!
Дотронулся Лжедмирий до Марины, а  она и заплакала вдруг. Скучно мне тута! Хочу ко батюшке. Кто эту Москву придумал с её порядками? С её постом и молитвами?  С её грязными дорогами. С её ремёслами дремучими? Какой такой глупец сочинил эту самую Россию? Эх, наверно, он круглый дурак, самый, что ни на есть поросёнок! Леший его дери! И так плакала Марина до утра. Пока не успокоилась. Самозванец выпил вина и лёг рядом. Пил он немного, чарку или две и пьянел. Это-то его сгубило. Этим-то он и разоблачил себя сам: винопитием!
Много пить вина может только русский. Чарку за чаркой и не хмелеть!
А баня? Кто так мог париться, так наслаждаться теплом и мёдом, как не русский человек? Его привычное к пару тело, его битое веником грудь? И парился Самозванец не по-нашему! И молился не как мы!
Быстро разочаровались в неё люди. Опостылел Самозванец всем, кому мог. Нельзя примерять чужую жизнь, как будто это одежда или сапоги. Нельзя наряжаться в неё, словно в кафтан с чужого плеча. Всё равно не подойдет, всё равно где-то да и вылезет чужая нитка. Вылезет и всё испортит.
Скоморохи один за другим отправились по домам. Рассказывая своим соседям, что царь - это не царь…
Но на утро их призвали снова. И не одних. Тут были цыгане. Наряженные в балахоны, медведи. По углам комнаты поставили бочки с медовухой, налили в чарки кислого пьяного вина. На тарелку выложили красную икру, мороженую баранину в чесноке. Телячьи ножки в сметане красовались на дубовом противне. Из чанов доставали грибы солёные. Клали по тарелкам, ели сколько могли. К обеду принесли парной репы, моркови и картошки с луком.
Скоморохи снова заиграли в дуду, запели, заплясали, по крепкому дубовому полу  топали их быстрые ноги. Звенела балалайка, частя переборами гудела чистая ложка по медному тазу. «Такого веселья больше не будет! Ибо смута кончается. Настают другие времена!» – подумал Самозванец то, о чём всегда боялся признаться самому себе. А тут взял и признался, что это его последний, весёлый вечерок.
Жаркий медовый танец скоморохов плавно переходил в непристойные пляски. Снова выскочила Марина, сама ринулась в круг, пошла павой вдоль скоморошьего ряда, заалела щеками, раскинула руки, как птица.
Самозванец  подошёл к окну. Отворил его.
- Застудишься, батюшка! – прошептала мамка.
- А не один чёрт! – Махнул рукой Самозванец, вдыхая запах московии.
Улицы текли под его ногой. Темнела Красная площадь. Люди расходились по домам, укладывая товар на возы. Плакали дети, истошно вопил скоморох.
Москва стала для Самозванца любовницей, которую он взял силой, но не смог удержать в своих руках, в объятьях. Не смог долго, столько, сколько она хотела и желала  ласкать её на ложе, нежить, тешить, оглаживать её колокольные бока, её медо-звонные купола, её тяжёлую косу Кремля.
Ай, ли я тебя не тешил? Ай, ли я тебя не нежил Москва моя? Утонул я тебе. Сгинул, пропал! Ноги свои ободрал о площади твои, о рынки, о базары,  язык смозолил, доказывая, как я тебя люблю! Клялся, захлёбываясь фразами! В ногах валялся и возвышался над тобой, но ты всё равно не поверила моим клятвам, моим заверениям! Моим огненным словам любви! Мои потным ладоням. Моим солёным слезам. Моим гортанным крикам. Моим ночным терзаниям.
Ты проглотила мои слёзы. Ты пропустила мимо ушей мои заверения. Ты натешилась мною, да и выплюнула меня, пожевав, как печёную картофелину. И ты насытилась моим обманом, наелась им до отвала, напилась допьяна.

А скоморохи плясали и плясали, радуя и потешая придворный люд, простой, как небо и трава.
- Хватит! – Крикнула Марина. – Я устала…
И замолчала дуда.
- Ай нет, не хватит! – Возразил Самозванец. – Хочу я наслушаться до звона в ушах, до сытости пьяной. До горечи!
И снова запела дуда, заалели щёки танцоров.
Марина отошла в сторону. Колени до сих пор ломило. Ох, уж эти русские морозы, снежные зимы и потешные пляски…
Русская зависть! Вот где ты имеешь корни! Вот твоя корысть.
Марина отошла в угол, глядя, как Самозванец любуется дворовой девкой, ревнуя и полыхая огнём ненависти к русским красавицам, умеющим быть спелыми, сильными, яркими и привлекательными в любое время их жизни.
8.
Москва 2003 год.


Никита старался не привлекать внимания, выезжая из-за гаражей. Как-то слишком всё было примитивно!  Вчера утром умыкнулись ожерелье и карточка, сегодня нашлись. Никита пошарил в кармане: там было почти пусто. И он решил снять с карточки, хотя бы немного денег.
Никита осторожно развернулся в переулке, выехал на улицу и остановился возле широких дверей банка.
Он никогда не имел доселе карточек. Поэтому для него всякие махинации со снятием денег были, как тёмный лес.
«Зайду и спрошу у менеджера или управляющего, как ими пользоваться! –  решил Никита. – Не убьют же меня за это!»
Никита понимал, что его шаг рискованный. Потому что убийца мог следить за Никитой, мог ехать за ним, мог выстрелить из-за любого угла. Но, видимо, у убийцы были другие планы. Более тонкие, более изощрённые. Либо, наоборот, примитивные до тошноты. Никиту уже не мучил вопрос о том, кто убийца. Его сознание будоражило другое: когда  произойдёт встреча с ним. В какой день и час? Может, сейчас, в эту минуту, а может завтра?
Никита вошёл в банк. Сразу же к нему подошли люди, раскланялись. Никита не обратил внимание на их внешний вид. Он вообще не смотрел на них, Никита разглядывал само помещение банка. Широкую арку, высокий свод, нежное подрагивание люстр. Лестницу.
Вот здесь можно встать с револьвером в руке. Отсюда произвести выстрел! Или нет лучше оттуда, прицелиться и… Никита даже зажмурился, предвкушая пчелиный вой пули. Его попросили подняться на второй этаж, свернуть направо по коридору, войти в третью с краю дверь. Никита послушно проделал всё, что ему сказали.
Управляющий банком встретил Никиту радушно.
- Рады вас видеть всегда у нас! – Пропел он.
- Мне надо внять деньги вот с этой карточки. – Хрипло произнёс Никита.
Управляющий кивнул, улыбнулся и пулей вылетел из своего кабинета.
Видя необычное поведение управляющего, Никита заёрзал в кресле. Он понимал, что делает всё неправильно. Ни с тем выражением лица, ни  с тем жестом вежливости, ни с той улыбкой. Но Никите просто было не до улыбок.
Управляющий вернулся. Он косо посмотрел на Никиту, сел в кресло, потёр руки и произнёс вежливо:
- Вы знаете, на вашем счету больше нет денег! – Никита ожидал всё, что можно было ожидать. Но только не такое…
- Куда же они делись? – Никита удивился ещё больше.
- Вы нас обвиняете в хищении ваших средств? Ваши карточки пусты все! Все до одной. Мы их проверили только что! И менеджер говорит, что не далее, как сегодня вы уже были у нас. И сами сняли деньги…
Никита не стал слушать последние слова управляющего. Он вскочил со своего кресла и вышел из кабинета. Это был тот самый убийца, притворившийся им, Никитой, как Никита притворился другим человеком. Кто он этот страшный злодей?
Никита прошёл по коридору, свернул налево, спустился вниз по лестнице и вышел на улицу. Его «Мерс» сиротливо стоял под открытым небом. Но Никита не стал садиться в него. Этот автомобиль внушал Никите ощущение какой-то горести, безысходности и несчастий.
Вдруг из-за угла, с другой стороны банка мелькнула лёгкая фигурка девушки. Сиреневый пуховичок, красный шарфик – вроде бы девушка, как девушка, но Никита решил пойти за ней. Что-то  в этой девушке было знакомым ему, то ли в походке, то ли в манерах. Девушка в красном шарфе шла быстро, но не настолько, чтобы Никита не смог бы её догнать. Девушка обернулась, Никита увидел её лицо. Это была… Соня – сестра Лизы.
Ветер раздувал полы её пуховика, шарфик  бился, словно пойманная птица. Никита прибавил шаг, догоняя Соню. Он хотел схватить её за руку, уличить в обмане. Но Соня вывернулась и нырнула  подъезд высокого дома. её каблучки бойко застучали по лестнице. Никита рванулся за Соней, но путь ему преградил охранник.
- Вам сюда нельзя! –
- То есть как это? – Возмутился Никита. – Там моя знакомая! Я должен  с нею поговорить!
- Там много чего интересного, но вы здесь не живёте. – Пояснил охранник. – Если вы идёте  к кому-то в гости, то вам надо нажать на кнопку пульта, расположенного перед входом.
Никита понял, что он упустил Соню. А охранник его только запутал: «Если вы идёте к кому-то в гости!» – передразнил он его мысленно.
Какие уж тут гости! Никита вообще последнюю неделю похож на зомби. Слоняется по городу, по незнакомым улицам... одно приятно, что Никита вот-вот приблизится к разгадке страшных убийств.
Соня ходит! Вот это открытие! Надо будет об этом намекнуть Лизе…
Милая Лиза! тебя обманывает твоя же сестра! Но с какой целью? Опять загадка!
Никита достал мобильный телефон из кармана и набрал  номер Лизиной квартиры. Ему никто не ответил. Все ясно – Соня гуляет, то есть «лежит на постели», а Лиза ушла, хотя он настоятельно просил её оставаться дома. Лиза…желанная моя женщина! Песня моя!
Никита позвонил в офис. Ему ответила Пихта:
- Добрый день, Осип! А мы-то вас ждём, а мы-то никак не дождёмся!
- Кто мы? – Рявкнул Никита.
- Как кто? – Пихта даже поперхнулась фразой. – Я, Кольцо и Лиза.
Никита не ответил ничего, он ринулся к «Мерсу», одиноко стоящему возле банка.
У него в запасе было так мало времени, что даже думать не хотелось ни о чём. Одна мысль – Лиза! Лиза! – свербела  у него в сознании. Надо спасать эту женщину!
«Мерс» плавно обогнул  улицу. Как бы не спешил Никита, но опыт вождения авто был у него невелик. Поэтому он продвигался медленно, по краю мостовой. Путь был неблизкий, опытный Джо проделал бы его за полчаса, но Никита тащился битый час по заполненным транспортом широким московским улицам.
Возле ворот своей фирмы Никита выскочил, как оглашенный. Перепрыгнул через заборчик. Открыл дверь «Тамко», и тут же закрыл её… за дверью могла твориться что угодно! Пихту и Лизу могли связать, а Кольцо убить. Там мог находиться наглый Некто, преследующий Никиту…
Но отступать было поздно. Да и  некуда. Если Лиза там, то место Никиты рядом с ней! Хотя… кто она, такая Лиза? снова спросил  себя Никита. Что я вообще знаю о ней? Что-то да знаю… эти родинки на груди, этот шрам на колене, этот запах волос! И ещё я знаю, что Соня ходит, передвигается самостоятельно! Вот что я знаю.
Никита снова дотронулся до ручки двери. «Вдруг сейчас прогремит выстрел? Вдруг в него уже целятся? И - Пихта, Лиза, Кольцо - всего лишь западня?» – Подумал Никита.
Он дёрнул ручку на себя. Дверь скрипнула и распахнулась. И тут! Сухой треск послышался из комнаты офиса. Мощный щелчок. Никита отпрянул от двери. Света в комнате не было. Он нащупал выключатель. Но сухой треск повторился вновь. Никита присел на корточки, прячась за дверью. Голова гудела. «Саднило плечо. Может, я ранен?» – снова подумал Никита. Точнее мысль  сама пронеслась в его голове.
И вдруг разлился свет по всей комнате. Послышала тихая музыка, женский хохот! Это смеялись Пихта и Лиза. Живые  и невредимые!
- Ося, вы где? Мы  уже для вас шампанское откупорили! – Крикнула Пихта.
- Да, хватит прятаться, именинник! – Воскликнула Лиза.
«Так вот в чём дело! – Сообразил Никита. – У Осипа сегодня День рождения. Поэтому Лиза пришла на фирму, ослушавшись его…»
- Вот я вас! – Крикнул Никита, появляясь из-за двери.
Вся компания дружно захлопала в ладоши. «Хеппи боздей ту ю…» – Запели Кольцо, Пихта и Лиза. Посреди секретарской комнаты стоял большой стол, накрытый для лёгкого праздника, торт, свечи. Кольцо надел по такому случаю новую рубашку. Пихта явилась на работу в модных брючках. Голова Лизы была вся в кудряшках…
Снова раздался треск, от которого вздрогнул Никита и присел на корточки. Это зажглась шумовая гирлянда.
- Вы меня так заикой сделаете! – воскликнул Никита.
- Так тебе и надо! – Улыбнулась Лиза и обняла его. – Будешь говорить я тт-тт-ттебя лл-лл-л-юблю!
- Ура! – воскликнула Пихта.
- За тебя, Ося! – Сказал Кольцо и поднял бокал.
- За уж, не отвертишься! – Воскликнула Пихта.
Никита обнял Лизу, прижал её к себе. «Родная моя! Девочка моя!» – Прошептал он ей на ушко.
- У тебя очень ответственный возраст! – Произнесла Лиза. – Всё-таки тридцать три!
- О, да! и очень отвратительный…– Пискнула Пихта. – Поэтому ты нас сегодня должен отпустить домой. Мы измаялись, оформляя последний заказ!
Никита вспомнил слова Жанны Битяговской  о том, что надо отправить груз, что «за сто баксов» они (снова загадка! Кто они? Может Пихта и Кольцо?) душу продадут! Наверно, да!
Никита кивнул головой, соглашаясь  с тем, что сотрудникам можно смело пойти домой, и отдохнуть после тяжёлой трудовой недели.
- Ура! – Крикнула Пихта. – Знай наших….
Кольцо надел шляпу и вышел первым. Пихта подмигнула Лизе, пока, подруга! Работай тут за меня… если хочешь! Вот компьютер, вот факс. Вот начальник! Но в глазах у Пихты мелькнуло подозрение: всё-таки Джо убили из револьвера. А револьвер был только у президента «Тамко». Тоже самое прослеживалось и во взгляде Вовчика Кольцо. Но никто из них не произнёс эти слова вслух...
Дверь за Пихтой закрылась. Она спешила на свидание. Кольцо тоже очень устал за эту неделю, оттого что большая часть работы легла на его плечи. Осип Михайлович отошёл от функций начальника, как-то сам по себе. И большая часть работ стала частью забот ответственного зама, поэтому Кольцо покинул сегодня фирму без сожаления…
Никита взглянул на Лизу. Милая! Милая! Милая! – И её лицо качнулось к нему, потянулось губами, тёплыми, как боль. Никита обнял женщину,  прижал, словно хотел защитить её от всяких потрав, от неприятностей. Он погладил Лизу по голове.
- Ну, ты даёшь, Ося! – Воскликнула Лиза. – На работу опоздал на три часа. Пришёл весь выпачканный какой-то грязью, словно лазал по помойке.
- Весь город – большая помойка! – Согласился Никита и пошёл мыть руки над умывальником.
- Да. Но, у меня печальная новость! Не знаю, как тебе об этом сообщить…но скажу, об этом меня просили Кольцо и Пихта… – Она стояла в проёме дверей, наблюдая за Никитой. Затем Лиза склонила голову. -  Погиб Джо. Его убили в подъезде собственного дома из револьвера твоего калибра.
- И что? – Никита вздрогнул. Он понял, что капкан нацелен на него. И вот-вот готов захлопнуться.
- Странная вещь. Вот что! – Пояснила Лиза. – В его квартире был кто-то, пил чай вместе с ним. Но Джо перед тем, как выйти из дома вымыл посуду…
- Это разве плохо? Чистота – залог здоровья! – Отшутился Никита, понимая, что на сей раз, трамвай подозрений промчался мимо. Хотя одну остановку в виде «из твоего калибра» он всё-таки сделал! Но  совпадение калибра не означает ничего. пока ничего!
- Ага, про здоровье вспомнил! – Продолжила Лиза. – Джо тоже любил гигиену. Но это плохо для данного дела, он смыл все отпечатки пальцев!
- Ты думаешь, что тот человек, который пришёл утром  к Джо, начала выпил с ним чаю. А потом убил его? Но за что? – Никита вытер руки полотенцем и сел к столу.
- Может, чай был не очень горячим или не сладким! Вот за что! – выкрикнула Лиза. – Лишь за это стоит убить повесить, отрубить голову! Других причин нет…
- Тогда, милая,  налей мне чаю. Хочу умереть в твоих объятьях! – Никита перешёл на любовно-иронический тон.
- Ага! И я тебе не положу туда сахар…
- Ты сама сахар!
Никита обнял Лизу вновь. И её лицо потекло к нему. Потянулось губами. Руками, стеблями запястий…
Мягкая, нежная добрая Лиза! Она ничего не понимает в происходящем! Она не знает, что Никита это не Ося! А что если сказать ей об этом? Сейчас!!! Никита уже набрал воздуха в грудь, уже проглотил слюну,  волнуясь. Но  в этот момент зазвонил телефон. Лиза сняла трубку, выслушала тираду слов и сказала:
- Ося, это тебя! Твоя любовница Жанна! Так она представилась…
«Началось! – подумал Никита, принимая трубку телефона из рук Лизы. – Пошло веселье!»
- С Днём рождения, любимый! – Услышал Никита голос фотохудожницы. – С твоим праздником. Со светлым днём…
- Спасибо! Но  у меня нет сегодня в меню ничего светлого! – И Никита говорил чистую правду. – У меня убили моего водителя. У меня…
- И у меня тоже плохо на душе! – Выпалила Жанна. – У меня умирает муж в больнице. Оттого что у него началось заражение крови. Он мучается, он бредит. Он мне сказал, что твоя Лиза его любовница. Ты слышишь?  А этот револьвер, который был у меня в доме. Он пропал! Он исчез, его украли.
Никита слушал речь Жанны, как заворожённый. Он понимал, что женщина в панике. Но ничем помочь ей он не мог.
- Давай встретимся, давай увидимся! Я подъеду к тебе на зелёном «БМВ». – Продолжала Жанна свою убедительную тираду слов. – Или ты приедешь ко мне неважно…
«Я приеду на зелёном «БМВ». – Повторил про себя Никита сакраментальную фразу Жанны. – Не на том ли самом, на котором сегодня ездил преступник? И не сама ли Жанна, ревнуя Осю, встала на путь убийств?»
- Хорошо! – решил Никита. – Я позвоню тебе домой. Никуда не уходи!
- Но мне надо выйти, мне  надо прогуляться. Мне надо сходить в магазин, в конце концов! – выпалила Жанна.
- Хорошо! – Согласился Никита. – Сходи прогуляйся, сходи в магазин. И,  главное – успокойся!
А сам подумал: «Не убей ещё кого по дороге!»
- Но ты! – Жанна выдохнула воздух. – Ты мне расскажешь всю правду? Я так устала, так вымоталась за этот месяц… то ты жив, то ты мёртв. То ты снова жив!
- Боже мой, я ни  жив. Ни мёртв! – Пояснил Никита и положил трубку.
Лиза нервничала. Она ходила по комнате. Стараясь не слушать, о чём говорит Ося, но  не могла заставить себя унять своё любопытство…
- Ну, что пощебетал со своей подругой? – Зло спросила Лиза. Она наклонилась над столом, заглядывая Никите в глаза.
- Пощебетал! – Кивнул Никита, вставая. – Если это можно назвать щебетом! По-моему это смахивает на собачий лай. Или вой!
Никита подошёл к Лизе, пытаясь снова обнять её. Но  та увернулась.
- Уж кому как слышится! А у меня со слухом всё в порядке! «Сходи в магазин! – Передразнила Лиза Никиту. – Ляг, отдохни!» А подмыться ты ей не предлагал? Надеть шёлковое белье, пеньюар? Выпить вина? А?
«Бог мой, она ревнует! – Подумал про себя Никита. Я любим! Какое счастье!», в этот момент Лиза закатила Никите пощёчину. Он пошатнулся, схватился за  щёку, но стоял, продолжая по-идиотски улыбаться.
- Спасибо! – Вымолвил он. – Я так тебя люблю за это…
Лиза схватила сумочку, пытаясь выскочить на улицу. Но Никита остановил её.
- Ты издеваешься, ты садист! – Вымолвила Лиза.
Но Никита не слушал её. Он хватил Лизу за руки, крепко прижал и впился в её сочные губы своим ртом. Он чувствовал вкус языка, нёба, дёсен Лизы. У него кружилась голова от её запаха, от её плеч, рук. Он готов был заплакать и запеть одновременно. Он любил, и был любим! Он целовал женщину, чувствуя, как та расслабляется, поддаваясь его чарам, его желанию, его нежности.
- Прости меня, Лиза! – Вымолвил он. – Прости!
- Но ты мне изменил с Жанной. Разве такое прощают? – Возразила Лиза. – Ты такой, такой разный…
- Прошу тебя. Сядь, выслушай меня! – Никита налил в бокалы шампанского. – Это невероятно, но это так! Это целая история. Не знаю, поймёшь ли ты меня, но я бы хотел, Лиза, я бы желал, чтобы ты была рядом. Всегда со мной!
Он сел сначала на стул. Затем пересел в кресло. Затем отпил шампанского. Лиза смотрела на него, соображая о чём пойдёт речь. Конечно, она хотела ясности в их отношениях. Но Ося, такой странный человек! Такой непредсказуемый: то он женился на Вере, то бросился в объятья Жанны. То искал утешения у Тины…
- Понимаешь,  всё, что было до вчерашнего дня, ты должна забыть. Вычеркнуть из памяти! Сейчас всё кардинально изменилось! – Никита произнёс слово «кардинально» и понял, что сморозил глупость. – всё стало другим. Всё-всё! Весь мир, по крайней мере, для тебя и меня! Раньше, всё было не так! Я не знал тебя. Лиза!
- Что значит,  не знал?  Ты в своём ли уме, Ося? – Лиза округлила глаза. – Мы с тобой уже год, как любовники Боже мой!. –  Лиза вытянулась в струнку. – У нас было всё! вот тут!  В офисе! На этом диване, на этом стуле. Кресле. На этом столе! Даже на люстре!
«Вот это полёт!» – усмехнулся про себя Никита. Он смотрел на Лизу, понимая,  как ему будет трудно объяснить, кто он на самом деле. Да и стоит ли?
- Да! Да! Не усмехайся, Ося! Когда эта люстра была в коробке, то мы на неё тоже успели согрешить! Али забыл, сердешный? – Лиза язвительно посмотрела на Никиту. – А вот этот подоконник? Это же рай для секса. Так ты говорил! А этот ковёр? Ну-ну! Чего молчишь?
- Я не молчу. Я ору, я просто вне себя от ревности! Лиза, Лиза! – Никита подошёл к женщине, обнял её за талию. – Я предлагаю тебе выйти за меня замуж!
- Было! – Крикнула Лиза. – Это ты мне тоже говорил. Но дальше слов никуда не пошёл! Точнее пошёл, но к Жанне. И сейчас проделываешь со мной тоже самое!
Никита снова подошёл к Лизе, попытался обнять её.
- Ты не заметила во мне ничего странного? – Никита пошёл ва-банк.
- Заметила! – Снова крикнула Лиза. – Тебя обкололи в этой психушке уколами. И ты стал нести чушь!
- При чём тут психушка? А какой у меня длины… моя плоть? Та самая… ну, как? Неужели ты не поняла, что я не тот, я другой! – Никита старался взять себя в руки. Он обнял Лизу.
- Ося! Это пошло! – Лиза отбежала от Никиты. – Ты хочешь, чтобы я рассыпалась перед тобой в комплиментах за прошлую ночь? Ты хочешь, чтобы я тебя похвалила за твои старания?
- Значит, тебе понравилось? – Никита был на седьмом небе от счастья.
- Ох-ох! Понравилось! Да меня чуть не стошнило от твоих сю-сю! – Обидно сказала Лиза. – От твоих ля-ля…
- Значит, всё так плохо? Я не тот, кто тебе нужен? – Никита допил шампанское.
- Нет, ну, что ты! Кое-что было новым, необычным… твои фантазии, слова.  – Лиза поняла, что немного переборщила и решила исправить положение. – Да ты изменился, ты стал лучше, нежнее, добрее! Это всё уколы…
- Я не был в психушке! – Не унимался Никита. – Это ошибка…
- Ну, хватит, твердить одно и тоже. Как попугай! Я не тот, я не этот. У меня не тот голос. Не те усы. Не та любовь! Хватит! – Лиза топнула ногой. – Я сама тебя видела в психушке. Меня Штольц  проводил к тебе через чёрный ход. Я заходила в твою палату. И мы там занимались  любовью!
- И что! – Никита тоже начал злиться. – Вчера было хуже, чем тогда? Так, что ли, Лиза? Ты мне скажи, как было вчера! Мне надо знать! Каковы твои ощущения?
- Сравни и почувствуй разницу? – усмехнулась Лиза.
- Да! – Никита с ума сходил от ревности. Хотя он понимал, что сравнивать себя с кем-то из Лизиных любовников более, чем глупо. Но он не мог остановиться. – Ты должна мне точно сказать, но миллиметра,  где было лучше, на люстре, в психушке или вчера на твоей постели?
- Везде было хорошо! Ты что, Ося, обиделся? Ну, прости, парень, извини! – Лиза села на стул.
- Тогда давай выпьем за вчерашнее! За нашу любовь, которая началась не год назад, а  вчера! – Никита разлил вино по фужерам. – Потому что вчера было то самое, настоящее, судьбоносное, то, что я хотел выразить и рассказать танцем любви! Спеть тебе, своей плотью! Вылепить нашу ночь, как скульптуру! Нарисовать её как картину. Запечатлеть её как поэму! Давай выпьем!
- Ты же знаешь, Ося, что я не читаю книг, не хожу в театр, не слушаю музыку, зачем пить за то, чего нет? – Лиза снова возмутилась. Она не понимала, чего от неё добивается Ося.
Лиза лишь хотела, чтобы он отказался от Жанны Битяговской. Чтобы он публично унизил эту фотографичку, сказав ей какие-нибудь гадкие-гадкие слова! А вместо  этого Ося говорит какую-то чушь, несёт бред собачий. Как было вчера. Было вчера? Да, Господи, как было, так и было чего по этому поводу нервничать?
- Тогда выпьем за то, чтобы быть вместе! – Закончил свой тост Никита.
Он понимал, что сам виноват в произошедшем. Что ему надо было рассказать Лизе всё вчера, поведать ей всё с самого начала, как он приехал в Москву, как он потерял документы. А сейчас требовать от женщины понимания, в такой момент, когда она ревнует к сопернице Оси. Это просто невозможно!
Оба выпили. Никита поцеловал Лизу. Затем вспомнил про диван, подоконник,  кресло, стол, стул и люстру. И потащил Лизу в кабинет Осипа, шепча: «А где у нас ещё не было? Ну, давай освоим, давай, милая!»
Он еле сдерживал себя от страсти. Ревность это лучшее пламя для разжигания любви. Для полёта в ночи, для купола звёздного часа.
Ну, скажи где, где? На луне? Хочешь,  я пришпилю её тебе в волосы эту зелёную тёмную планету? Это пламя, эту боль и счастье? Ну, милая, ну, славная!  Мои руки скользят по твоим бёдрам, по твоей талии.  Я чувствую горячность твоей кожи. Твоё дыхание! Твой сосок, на моих губах, твою слизистую плоть, нежную, как ягода, томную, сладкую, упругую соль! И я готов тебе сказать, что я твой, что я твой Ося, Никита, да хоть кто! Лишь бы ты тоже любила меня! В каком бы обличии я к тебе не являлся! Да хоть в платье бенмана или богатыря русского! Хоть в костюме Арлекино или кощея бессмертного. Кто я для тебя? Каким именем ты меня назовёшь? Мне уже всё равно…
Никита снял с Лизы юбку, поцеловал её пупок, складку на животе, прямо над тёмным треугольничком. Такие складки бывают обычно у женщин рожавших. Но Лиза ему не рассказывал о своём ребёнке. Он вообще пока ничего не знает о ней, кроме люстры, дивана, кровати, стула, подоконника и ковра… кроме этих рук и дыхания учащённого, как у метательницы ядра. Кроме нежных бёдер и складки над треугольником плоти, большой полной жиринки. Сладкого очарования белого лона, серебристой луны в окне.
Никита вожделел Лизу так сильно, что не пытался сдерживать крик сладострастия. Он стонал и охал так, словно его гортань сама наполнилась звуками ночи. Никита почувствовал, как отзывается ему Лиза. Как она вся напряглась и тоже застонала, завопила, заголосила от нежной близости и восторга.
Никита ещё раз поцеловал Лизу, чувствуя, как бьётся её сердце, как учащённо колышется грудь и живот.
- Да! – Прошептала Лиза. – Ты намного лучше стал, чем был раньше, нежнее, догадливее. Ты слышишь меня, моё тело. Признаю! И ты целуешь так, что у меня мурашки по коже. И ещё… – Лиза засмеялась. – Ты научился немного останавливаться. Когда мне этого хочется!
- Ещё что? – Спросил Никита, унимая дрожь  в голосе. – Скажи!
- Не всё сразу… пусти, мне надо встать!
Никита помог Лизе подняться с дивана. Он смотрел, как она прошлёпала по полу босыми ногами. И подумал, что уборщица давно не подметала в офисе. Никита слышал, как в умывальнике течёт вода, как Лиза моет руки, как она намыливает мылом треугольничек лона. И снова подумал, что надо бы Лизе протянуть душ. Затем понял, что его мысли – химера. Это чужой офис, это чужая жизнь, это умывальник Осипа…
«Никогда здесь я не буду больше заниматься любовью. Для любви нужен дворец, царские покои, королевские перины, жаркие ночи сказок!» – Подумал Никита.
Лиза вернулась через несколько минут. Она прилегла с Никитой рядом и поцеловала его. От Лизы пахло мылом, свежестью. Тёплой, лёгкой, женской радостью, какая бывает у довольных и счастливых ночей.
- И когда мы поженимся, Ося? – Спросила она. – Когда?
Никита встал с дивана, надел носки, брюки. Наклонился и поцеловал Лизу в щёку.
- Я схожу за цветами! – Сказал он, любуясь обнажённой Лизой. – Я быстро!
- Зачем, Ося? – Лиза прикрыла грудь руками. – Какие ещё цветы? Ты мне их столько передарил, что я уже ни на один букет не могу смотреть без раздражения!
- А тебе и не надо на него будет смотреть! Я хочу, чтобы всё было как надо: предложение руки и сердца, и букет роз! – Никита надел рубашку. «Ну, когда Лиза перестанет мне говорить об Осе! Растравлять во мне зверя ревности?»
- Роз? – Переспросила Лиза. – Я их терпеть не могу! Ты снова всё путаешь, Ося!
- Тогда поехали за цветами вместе. И ты покажешь мне, чего хочешь! – Никита прятал глаза. злился. С некоторых пор шкура Осипа Волохова стал ему мала, она жала и тёрла, как неудобная обувь.
- Я хочу кольцо! Обручальное! Я тебе это давно говорила! Но ты забыл всё! – Лиза тоже начала злиться.
- Нет, не всё! – Возразил Никита. – Я помню нашу первую встречу, вчерашнюю ночь и сегодняшний вечер  этого достаточно, чтобы пойти за покупками.
- Ага, в гастроном, как всегда… и по домам! – Лиза встала с дивана и тоже начала одеваться.
Она надела бельё, которое у неё было безукоризненным, подходило по цвету, облегало грудь и живот, натянула чулочки.
Никита подошёл к Лизе и обнял её. Он боялся, что эта женщина может исчезнут навсегда из его жизни, но она не исчезнет из своих воспоминаний! Из прошлых встреч, из объятий… Лизу тоже можно было понять! Но Никите хотелось, чтобы Лиза сама догадалась о том, что происходит! Другой мужчина он и есть другой! И Лиза, бедная Лиза, находясь в постели с Никитой, должна была раскусить этот неподдающийся орешек. Хотя кто тебе сказал, Никита, что перед тобой умная баба? Красивая, да! Сексуальная, да! Но прозорливость и догадливость – это из другой повести! Другой оперы!
Лиза не сопротивлялась, она позволила Никите себя вновь приласкать. Она повернулась на цыпочках, привстала на носки и впилась в губы Никиты неожиданным страстным поцелуем. Ещё раз и ещё! Она толчками, втискивала  в рот Никиты свои мягкие губы, свой солёный язык, повторяя, не уходи, милый! Это мой вечер и твой день рождения! Это наше, общее счастье! Это наш мир. Здесь мы были всегда с первого дня.  С первой ночи. Здесь и ни где больше! нам не нужен дворец и царские хоромы! Наше место – здесь! На этом диване. На этом кресле. Стуле. Столе и, если хочешь, ковре и подоконнике!
Лиза щурила глаза, она подтягивала своё тело ближе к Никите, она слепила его белизной своей кожи. Своих рук, ног. И Никита уже снова погрузился в тепло Лизиного живота, в её соль, в её нежную пелену страсти…

Жанна долго ходила по своей комнате, по ковру, сияющему мехом в отсветах лампы. Она заламывала руки в отчаянии. «Ося, как он мог? – Думала она. – Вчера он был на моей выставке. Пришёл, как ни в чём не бывало, дал денег. Затем убежал от Данилы. Не отвечал на мои звонки. Но когда ответил, то сказал, что оставляет меня!
Меня? Разве меня можно оставить? Ося…
И Данила тоже слёг со вчерашнего вечера. У него снова  поднялась температура, он вообще зря ушёл из больницы… и врачи говорят, что у Данилы началась гангрена. Что это опасно! Нужна операция, что у него не будет руки. Данила и без руки? А как же я? Как мои руки и ноги? Кому они теперь будут нужны?»
Жанна посмотрела на себя в зеркало. Бледное лицо, тёмные волосы, распущенные до плеч, сияющие негодованием глаза… «И это Ося решил оставить? Бросить? После всего, что у нас было? Правильно сказано, зачем вы девушки красивых любите? И Ося такой же, как все мужики! Получил своё и свалил к Лизке? К этой дряни… ну, ладно! Настал мой черёд постоять за себя! Уж, я теперь всё ему расскажу о ней! О тёмном Лизкином прошлом. О её делах! О том, что Лизка – наркоманка со стажем. Что она лишь притворяется овечкой, но на самом деле, эта Лизка сидела за наркоту! Она и попалась Даниле на дороге, когда шла вся обколотая! И её сестра Соня из-за этого пострадала, что Лизка села за руль, будучи под кайфом, а её сестра с перепугу обезножила. Пусть Осип репу почешет, узнав, кто она такая!»
Жанна не узнавала себя. Весь месяц томного ожидания возвращения Оси. Его клятвенные заверения, что он будет только с ней! Кроме этого – болезнь мужа, его тяжёлое осложнение… кража с выставки фотокартин! Разговоры с тётей Валей и старухой Альбиной, и огромная стая ворон! Всё это вместе вихрилось в сознании Жанны, как раковая опухоль. Как странная кровоточащая ножевая рана в душе.
«Ося просто не смел, так поступить со мной! Он не должен был! У нас такая любовь! Такое чувство! И много-много цветов, которыми Ося осыпал мою кровать! Никто его так не любил, как я! Ни Верка, ни Тина, ни тем более Лиза, которая просто пользовалась услугами Оси, как своего начальника, чтобы выбить из него очередное денежное вознаграждение. Она хищная, эта Лизка! Зверюга окаянная!» – Жанна отошла от зеркала. Стала одеваться…
Её злило то, что Ося сказал ей, чтобы она ждала его дома, в своей квартире! Она тут торчит, а он там с этой гадиной в постели…
«А вдруг это был не Ося? –  Смутная догадка прозвучала в душе Жанны. – Да-да! И походка не его, манеры. Ося другой. Он шутник! Он… неужели эта новая шутка Оси? Он просто её разыгрывает? Или… это брат Оси, его двойник? Человек, который занял место Оси, чтобы завладеть его богатством? Его престижем и положением? Человек, который… – Жанне стало не по себе, – опасен и страшен? А Ося, он не такой! Да-да! Это точно не Осип! Хотя очень похож, очень…»
Жанна забрал волосы в пучок, надела свитер, джинсы. Ещё немного постояла у зеркала, оглядывая себя. «А, может быть и я не я? – Подумала она. – Может, и меня подменили на другую? Поэтому я стала злой, раздражительной? Подозрительной…ревнивой. Я даже смогла взять в руки пистолет! И, ах, боже мой! Что я наделала…»
Затем Жанна тряхнула головой, накинула куртку и вышла из дома. Её зелёный «БМВ» приветливо пикнул, когда Жанна нажала на кнопку брелка…


Никита опрокинул Лизу на диван. Подмял её тело под себя, тихо нежно поцеловал Лизу. Его сердце билось, как ураган на южном полюсе земли. Никита трепетал, доказывая своё мужское «я», собственное чувство. Ему надоел спектакль с перевоплощениями. С этим чудовищным обманом!
Надо же, какая ему досталась жизнь! Деньги Осипа, престиж, руководство компанией. Квартира и жена Осипа. Все его три любовницы. Машина. Трупы. Погоня…да… хорошенькое наследство! В одночасье простой, полунищий фотограф из Углича стал богачом. Овладел кругленьким счетом в  банке, именем и положением. На мгновение  Никита стал счастливым, когда окунулся в объятья красавицы  Лизы. Но миг вот-вот закончится, и Никита снова станет «из принца – нищим». Ох, мудры были классики, рассказывая сказки детям! Чудесные превращения, когда свинопас становится богатеем, Иванушка-дурак царём, а нищий – владельцем огромной компанией, рискованным бизнесом! Владельцем Лизы, её телом, захватанным руками Оси, заласканным его губами, залюбленным на столько, что она уже не различает, где подлинный Ося, а где поддельный…
Но подспудное сознание, уговаривало Никиту ещё немного потерпеть! Подождать, не разоблачать себя перед Лизой. Доиграть роль Осипа до конца, до последнего акта. Аккорда, до последней фразы и слова!
Теперь он – Никита будет диктовать правила игры! Писать законы, буклеты, отдавать приказы! Теперь его черёд пойти ва-банк!
Лиза трепетала под ним, она изгибалась всем  телом, исторгая стон. Никита слышал крик, слетевший с губ Лизы, выпорхнувший, словно из её нутра, из самой  печёнки, сердца, души.
- Ой, какой ты сегодня, страстный, яркий, милый! Какой нежный и необычный, я восторгаюсь тобой… я таю, умираю, возрождаюсь, становлюсь птицей, летаю и порхаю по небу! – Выдохнула Лиза. – Радость моя! Мой трепет, мой Ося!
- Я не Ося! – Сказал Никита.
Он встал с дивана и тоже пошёл к умывальнику. Пусть теперь знает, кто я такой! – Решил Никита. Но Лиза тут же припорхнула к нему, обняла Никиту.
- Конечно, ты не Ося! – Сказала она. – Ты не очень любил своё подлинное имя. Ты меня просил называть тебя иначе! Каждую ночь ты придумывал себе новые имена. Это такая игра да, милый?
- Нет, это жизнь! – Никита повернул свою голову к Лизе. – Хотя вся жизнь игра…–  согласился он!
Никите стало жаль эту хрупкую женщину. Её нежных рук, как пара лебедей. Её глаз, тёмно-карих, почти сливовых. Её криков и стонов…
- Ну, что едем за кольцами, цветами? – Спросил он Лизу.
- Да! – Согласилась женщина. Она поправила волосы. Она вдохнула воздух. Ей хотелось жить! Любить и быть любимой!

Их «Мерс» плавно отъехал от ворот, где располагался офис «Тамко». Никита водил машину плохо. Но Лиза не замечала даже этого… или притворялась, что не замечает? Может, ей самой понравился обман,  в котором она очутилась волею судьбы? Часто. Ох, как часто люди сами себя обманывают, выдавая желаемое за действительное. Радуясь своим иллюзиям и лжи. Радуя ею других, понимающих всю хрупкость происхождения миража, душевного мрака, непроходимого древнего желания перевёрнутого мира…
Некоторое время оба молчали. Никита включил музыку, Лиза закурила, стряхивая пепел в приоткрытое окно.
Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на чём-то неглавном, незначительном. Но Лизе льстило то, что Ося сделал ей официальное предложение. Что он везёт её в магазин «Обручальных колец». Что он сделает её скоро своей женой, богатой, владеющей его квартирой, его дачей, машиной, его яхтой, коттеджем за городом в одном из престижных районов Москвы. Да и какой бы женщине не было лестно прикарманить такого мужчину, как Осип Волохов?
Как она давно об этом мечтала! Строила планы! Фантазировала…Ося, Ося! Наглый плут! Изменщик коварный… А ведь они почти уже расстались. Он перекинулся к Жанне, к этой черноволосой вороне. Бог мой! Неужели он не видел, какие у той узкие глаза, крючковатый нос. Какая она вся противная со своим фотоаппаратом! Со своими выставками, искусством пейзажа… тьфу! С какими-то старухами, юродивыми, нищими, каким-то сором, грязью, прокопчёнными покосившимися  домишками на её фотоработах! Тоже мне чудо-юдо  в перьях! Святая Жанна! Кажется, так Ося называл эту черноволоску…
Лиза повернула к Никите своё лицо. Тот рулил по Тверской, пристально вглядываясь  в вечернюю улицу. Что он там хотел увидеть? Кроме мчащихся машин на ней не было ничего интересного. Вот Никита свернул в Леонтьевский переулок, вот въехал в арку дома. Чувствуя пристальный взгляд её глаз,  любовник повернул к Лизе своё лицо. Женщина ему дружелюбно улыбнулась. Поэтому, решил Никита, можно задать свой очередной вопрос Лизе.
- Расскажи мне про Данилу Битяговского, дорогая! – Попросил Никита.
- С чего это вдруг? – Лиза нахохлилась.
- Ну, – многозначительно начал Никита, – про меня ты мне уже всё рассказала. Хочу узнать про других твоих мужчин!
Никита снизил скорость до минимума. Он плохо знал эти места, вот они проехали ресторанчик, посольство…
- Значит, про Данилу? Так? – Лиза откинулась на сидении. – Выяснение отношений перед обручением?
- Да! Хочу, чтобы ты была передо мной чиста, как стекло! Как ручеёк, как росинка в чашечке цветка…– Данила говорил эти слова и не верил себе. Нет, ему эта информация была нужна в связи со страшными убийствами. А Данила, наверняка тут играет не последнюю роль, и, как в плохой пьесе, скоре, он один из главных героев.
- Ты же половину знаешь! – Удивилась Лиза.
- Половина, это ещё не всё! Даже больше половины не всё! – Резонно заметил Никита.
- Хорошо! – Кивнула головой Лиза. – Данила не был в меня особо влюблён, а  так… Был вечер, август, дождь, холодно и сыро. Я шла одна. Данила меня принял за проститутку.  У них нелады были с Жанной тогда, он ревновал свою монголку или татарку, или японку. Впрочем, не важно! Мне тоже было всё равно с кем. Как и сколько! Данила просёк это, мужики нас, баб чуют за версту. Ну, тормознул. Я не отказалась, как это бывает… я опомнилась лишь через сутки. Тогда мы поехали  с Соней в лечебницу. Потому что у меня была ломка. Я сидела за рулём…
Лиза снова закурила, не докончив рассказ. Никита слушал её внимательно. Он понимал, что эта женщина много пережила. Что она испытала такое, чего бы ей не хотелось говорить. Но раз уж она согласилась пойти под венец  с таким человеком, как президент «Тамко», то правду, хочешь-не хочешь, а выкладывай!

В этот момент из-за поворота, кажется справа,  Лиза не помнит откуда,  выехал зелёный «БМВ». Он мчался с такой скоростью, что Никита не смог уже увернуться в сторону. Тем более, что справа и слева были припаркованы автомобили разных марок от «Ленд Краузе» до «Фольксвагена». Что успел сделать Никита, так это нажать на тормоз. Но это жалкое движение, как танцорское «па», не смогло спасти «Мерс» от столкновения с «БМВ».
Никита услышал скрежет металла о металл, он протянул руки к Лизе, стараясь защитить её, потому что тяжёлый зелёный автомобиль Жанны мчался справа, ударяясь именно в тот бок, где сидела Лиза. Это было страшно! Никита  смотрел на происходящее так, словно это было в кино. Капот его «Мерса» сплющился, как яйцо, «БМВ» развернуло и втиснуло в боковую дверь соседнего «Жигуля». Сверху на Никиту посыпались какие-то осколки. Стекло разбилось вдребезги и обожгло ему руки, которые он тянул к Лизе.  Но её тело стиснуло так, что изо рта Лизы вытекла струйка крови, голова Лизы полностью была смята капотом «БМВ», наехавшим сверху. Глаза Лизы выехали из орбит и болтались на каких-то красных жилках. Череп сплющился и представлял из себя сплошную кашицообразную жижу, осколки черепа торчали из шеи. Губы скривило в строну, и язык вывалился из гортани, просачиваясь сквозь зубы. Руки её свело в строну, всё тело перекрутило, хрустнувший пополам позвоночник выпирал костью из живота. Словно Лизу пропустили через мясорубку и  выдали вместо отбивной котлетки Никите. На, ешь меня, любимый! Я ещё не остыла. Я ещё горячая!
Зрелище, надо сказать, не для слабонервных. Чёртово колесо, вращающее Лизу по жизни, выплюнуло её  в виде сплошной костно-мясной массы в логово смерти.
Как ни странно, на Никите не было ни одной царапины. Даже руки, которые он протянул к Лизе, не имели ни одного сломанного ногтя или ушибленного пальца. Так распорядилась судьба, потому что Никита ещё был нужен ей для совершения последнего обряда зла.
Жанна сильно стукнулась головой, у неё были зажаты ноги передним сидением, выкручены бёдра, сломаны руки, при чём обе, потому что ими она упиралась во время аварии, стараясь держаться за руль. Примчавшиеся спасатели застали страшную картину: труп Лизы и изувеченное тело Жанны.
Никита выбрался из машины сам, он попытался уйти, чтобы не видеть больше ничего! Потому что мир и так уже для него померк. Но его задержали люди, очевидцы аварии, которые думали, что водитель тоже ранен и у него помутнение рассудка. Никита вырывался из их рук, кричал, чтобы его отпустили. Подъехавшие врачи оказали ему первую помощь, старались успокоить его как могли. Но Никита плохо соображал и совершенно не держался на ногах. Он повторял, что Жанна убила всех! Всех кого могла! Жанна убийца! – Кричал он.
Но Жанна его не слышала. Она была без сознания. И Лиза его не слышала тоже, – она была мертва.
«Я тебе отомщу, Жанна! – повторял Никита. – Я сам тебя убью!» Никита поднимал кулаки вверх и ругался матом, на котором ругаются угличские мальчишки тайком от матери. На котором ругаются мужики возле пивнушки. Ругаются воры, не поделившие добычу…
И Никита ругался, как мог. Он плохо помнил, что было дальше, словно время отдалилось от него, стало чужим холодным и страшным. Кроме этого он отказался от госпитализации и никак не отзывался на имя Осипа Волохова.
На место аварии приехали его коллеги по работе Пихта и Кольцо. Они-то и вырвали Никиту из лап любопытствующих, оторвали его от ненужных вопросов следственных органов, не дали увезти  его в больницу. Оба, словно они были - лиса Алиса и кот Базилио – уверяли дотошных следователей, что доставят им Осю завтра в следственное отделение ГИБДД. А сегодня они сами о нём позаботятся.
Никиту отпустили под честное слово, проникшись к нему сочувствием. Кольцо  посадил Никиту в свою машину, Пихта втиснулась сзади. Ехали всю дорогу молча. Да и о чём говорить в такой ситуации? Не будешь же рассуждать о погоде или о политике! Пихта крутилась юлой на заднем сидении, её подмывало спросить, как всё-таки произошло, что в Осю въехала эта сумасшедшая Жанна, но Пихта  была умной девочкой и поэтому молчала, как глухонемой на уроке.
«Как,  как, – сама себе отвечала Пихта,  – ехали и въехали… лучше бы дома сидели. Музыку слушали, вино глотали. Сексом опять-таки занимались между делом. Лизка это дело ох, как любила! Могла сутки напролёт с мужчиной провести и хоть бы хны! Наоборот, у неё от этого второе дыхание открывалось, она на работу приходила, приплясывая. И хохотать начинала. Мол, Пихта, слушай, как в жизни бывает. А наркота? Так Лизка с ней завязала. Ни нюхнёт, ни уколется! Ей это ни к чему стало. Она замуж захотела. Ох, вот теперь с небесным отцом миловаться будет!». – Пихта перестала елозить. Ей очень хотелось что-нибудь произнести вслух, она прикусывала кончик языка, пыхтела, уговаривала себя молчать, но не выдержала и произнесла:
- Зато Соня на ноги встала. Она мне сегодня звонила сама!
- Как узнает, что случилось, снова ляжет! – Проворчал Кольцо.
- Ну, уж прямо, ляжет. Вам бы всех баба уложить! – Пихта отвернулась к окну.
- Нашла чего говорить! В такой-то час! Эх, Пихта! – Попытался её урезонить Кольцо.
- Для вас, Кольцо,  с этого момента. Я не Пихта. А Елена Юрьевна! А известие у меня действительно хорошее. Соня может ходить. Она сама сегодня передвигалась по городу. Даже обед приготовила. И на дискотеку отправилась. Это она мне по телефону сказала! И ещё:  у неё есть какое-то сообщение  для Оси. Соня вам будет звонить вечером. Это очень важно! Она мне три раза сказала по телефону об этом, Осип Михайлович!
Никита  лишь молча кивнул головой. Его рот словно заклеенный, не мог открыться, чтобы произнести, хотя бы один звук.
- Тогда я тоже скажу, Осип! – Начал Кольцо. – Звонили из Угличского драмтеатра. Они вас благодарят, непременно просят посетить премьеру, которая будет послезавтра…а уж музей фотографии, как распинался, аж самому приятно было! Спасибо, говорили и кланялись вам низко!
- Кто кланялся? – Вдруг очнулся Никита.
- Какая-то Лилия Брит. Или что-то в этом роде. – Пояснил Кольцо.
- И она тоже звала меня в Углич? На какую-нибудь  выставку или премьеру фотографии? – Никита спросил вполне серьёзно. Но Пихта прыснула в кулачок.
- Плакать надо, а ты хохочешь! – урезонил Пихту Кольцо.
- Так  я уже плакала…Но мне потешно над всеми этими работниками музеев и театров. И чего они  никак не успокоятся? Всё уже переделано в нашем мире, Шекспир был, великий поэт тоже. И чего им надо? Сидели бы дома.
- Вот ты бы и сидела, Пихта! – проворчал Кольцо. – А то всё по танцулькам бегаешь!
- На танцульки не бегают, а ходят, переставляя по тротуару стройные ноги! – сказала Пихта.
- Это у тебя-то стройные? Не смеши людей.
- Надень очки, папаша! У меня ноги стройнее, чем у Бриджит Бардо!
В этот момент машина Кольца притормозила возле подъезда дом на Савёле. Сотрудники «Тамко» помогли Никите поднять я и отвели его домой.
- Выпейте чаю, успокойтесь! – Посоветовал Никите кольцо.
- Да уж. А то вон какой бледный. Бабы любить не будут! Ну, пока, Ося! – помахала ему рукой Пихта.
Никита кивнул головой. И сел на диван.
Дверь сама собой захлопнулась и он снова остался один наедине со своими мыслями. Один  в чужом городе. В чужой квартире, в чужом костюме…
Надо было уезжать отсюда. Если раньше Никиту в Москве держала Лиза, то теперь его здесь ничего не держит. Да, собственно, чего он хотел? Его миссия выполнена: деньги музею он достал. Театру тоже. Побыл богатым, благополучным парнем. Поездил на «Мерсе», поимел красивых девочек, погулял в кафе и испытал массу приключений. Кому расскажешь – не поверят! Кроме этого, Никите теперь ясно, кто убийца – это Жанна!
Что там, на повестке дня? Ах, да – ожерелье! Никита вынул из кармана украшение и положил его в ларец. И ещё осталась - Соня! Маленькая обманщица и притворщица!
Никита посмотрел на часы – было без четверти девять. Звонить Соне, ещё рано. И он решил немного вздремнуть на мягкой кровати, застеленной пледом. Каждая складочка на кровати была расправлена заботливыми руками старушки Альбины.
Спал Никита недолго, но когда он проснулся, то было уже утро. «Что я надел! – Подумал Никита. Я проспал вечерний поезд в Углич! Придётся ещё целый день торчать в этой Москве!»
Никита сварил себе кофе. Был выходной день, и Альбина сегодня не пришла. Поэтому Никита какое-то время слонялся без дела. Он то потирал виски, то подходил к окну. При воспоминании о смерти Лизы, в его груди начинали закипать горькие слёзы. Москва Никите подарила любовь и тут же отобрала её…
Он подумал о том, что лучше бы она отобрала его жизнь и оставила бы живой и невредимой  Лизу. Он ругал себя за невнимательность на дороге. За свою ревность к Осе. И за многое-многое другое. Если бы вернуть тот миг! Он бы ни за что на свете не свернул в переулок, названный в честь полководца. Лиза, милая девочка!
Никита уже не мог сдерживаться. Надо было куда-то пойти. На фирму Осипа не хотелось. Какой смысл, если вечером ему всё равно надо будет уезжать? Идти ещё куда-либо, просто не подымались руки. Одна дорога – в гостиницу «Минск» за вещами! И на вокзал за билетом.
Никита облачился по привычке в костюм Осипа. Оглядел себя  в зеркало. Всё, завтра не будет этого типа здесь. Умер, так умер! Никита решительно вышел из квартиры. Машины у него больше не было, поэтому он нырнул в метро. И вынырнул из него уже на Пушкинской. Прошёл вдоль троллейбусной остановки, где всегда толпился народ. Обошёл киоск «Союзпечать», его лицо проплыло в витрине винного магазина. И вдруг, Никита заметил, что по другой стороне улицы идёт Соня. Идёт, как ни в чём не бывало… А ведь ей положено сейчас рыдать и плакать возле гроба своей сестры.
Никита приостановился. Соня тоже. Никита посмотрел на неё, Соня, прищурившись, тоже взглянула на Никиту.
В этот момент в его кармане зазвонил сотовый телефон Осипа. Конечно! Это звонила Соня.
- Ну, что поговорим? – Спросила Соня.
- О чём? – В голосе у Никиты появились нотки тревоги.
- О тебе, дорогой! О ком же ещё?
- Валяй! Говори! Птица-говорун! – кивнул Никита.
Он  свернул, и по переходу вышел на противоположную сторону улицы. Там он и Соня сели на лавочку, стоящую напротив входа в музей революции.
Соня облачилась в длинное пальто, она то и дело поправляла волосы, выбивающиеся из-под косынки. У неё было жалобное выражение лица. Было ясно, что она много плакала сегодня. И до сих пор у неё были красные глаза и мокрый нос. Никита сглотнул слюну. У него в горле тоже першило. Но он держался, как мог.
- У меня есть письмо! – Сходу произнесла  Соня.
- И что? – Никита не был расположен к душещипательной беседе с Соней. Он помнил, как вчера она убегал от него.
- Это письмо от Лизы…
- Что? – Никита подпрыгнул.
- Что слышал! Дурак! – выкрикнула Соня. – Думаешь, что я тебе его покажу? Не мечтай! Я его отнесу в милицию. Понял?
- Понял, чего уж тут не понять-то? – Пожал плечами Никита. – Валяй, тащи! Давно пора. Давай, давай…
- А ты не давайкай. Интеллигентик! Я знаю, когда мне это надо будет сделать!
- Ну и когда же?
- В скором будущем! Вот похороню свою Лизку. Тогда за тебя возьмусь! Думаешь, что я ничего не знаю? думаешь, Лизка дура была тоже? – Соня закинула ногу на ногу.
- Думаю, что Лиза прекрасная женщина. И я её очень любил. А тем, что ты мне сейчас говоришь, делаешь очень больно, вот и всё! Хотя больнее мне уже не будет! – Ответил Никита.
- Нет, будет! – Выпалила Соня. – Ещё как будет! Там, в письме написано, что ты не Осип! А кто-то другой, ты его двойник! Лиза об этом догадалась сразу. Как только ты вошёл с Джо на фирму. Никто не догадался, она поняла первая. Она просто притворялась, чтобы не спугнуть удачу. Лиза видела, как ты ловко овладел Осиным делом, как ты расправился со своими бабами, как ты завладел деньгами. И я тоже видела! Я была в этот день возле банка. Ты там тоже был! Но Лиза поняла, что ты запал на неё. Не скрою, ей это было приятно! И она влюбилась в тебя.  Именно в тебя. Не знаю,  как тебя зовут. Петя? Вася? А впрочем, неважно… Но Лиза влюбилась. Она была такой  счастливой! – Соня бросила сигаретку в бачок. Она вытерла глаза и продолжала свой диалог. – Она поверила тебе. Ей до этой поры не везло. Её первый мужик был западло –наркоман. Он Лизку втянул в эту дрянь. А тут ещё Жанка встряла со своей любовью к Осе. Всё разрушила. Всё разбила… и ребёнок у Лизки умер. Она была несчастна. Как никогда. А тут ты! Богатый! Боже, как бабы любят мужиков с деньгами! Особенно с такими большими, как у тебя! Это ты хорошо придумал, стать двойником богатого покойника! Никто не догадается. Очевидец событий Штольц в могиле. Бабы твои там же! Лишь Лиза догадалась, но она боялась признаться! Я бы тоже не стала. Какой смысл? Хочет человек театр показывать, шоу разыгрывать, пусть! А мы глядеть бум…
- Я ей пытался сказать об этом! – Перебил Сонин диалог Никита. – Но она меня не слушала…
- И правильно сделала! Тебя выслушаешь, а через пять минуть в аду окажешься. Ты ведь такой фрукт! – Ответила Соня. – Хотя чего с тебя взять? Такие как ты жадные до чёртиков. Вот и сегодня на метро покатил, а не на тачке. Мог бы купить уж десять «Мерсов», нет, ты экономишь деньги! Ай, да шут с тобой. Я не об этом хотела поговорить! У меня револьвер пропал из комода. Вот это худо! Мне нечем обороняться! Мне…
Соня заплакала. Это были настоящие слёзы. Никита обнял её, прижал к себе. Как бы она не топырилась, а неё горе: сестра умерла. Никита сам готов был заорать во весь голос о своей беде. Он пошарил второй рукой в кармане. Там были деньги. Никита достал их и протянул Соне.
- Возьми! – Сказал он.
- Не надо! – Отмахнулась Соня. – Мне уже всё привезли с фирмы, где работала Лиза. Тебя там ждут, им надо шофёра нового брать и менеджера вместо Лизы. А ты вот гуляешь тут.
- Ага…
Никита не знал, что ответить Соне.
- Да ты не думай, я про двойника так сболтнула. – Соня посмотрела на Никиту. – Нет, там таких слов в письме-то… просто Лиза мне записку написала вчера утром, когда на работу пошла. И  в ней сказано, что она очень счастлива. Что очень влюблена. И что ты такой хороший, как никто другой. Ты милый и нежный, каким не был раньше! Ну, я и решила, что ты не Ося, а притворяешься. А теперь вижу,  нет, ты искренний человек. Просто я так несчастна…
- И я очень-очень несчастен, Соня. У меня внутри, словно всё переломано, словно это не Лиза попала в аварию, а я  сам! – Ответил Никита.
Он погладил Соню по голове. Взял за руку, ладонь была холодная. И мизинчик также вздрагивал, как мизинчик Лизы, когда Никита целовал её ладонь. Ту самую, которую потом переехал зелёный «БМВ».
- Это странное стечение обстоятельств! – Воскликнул Никита.
- Да я знаю… Лиза бы всё равно долго не прожила. – Соня посмотрела на Никиту серьёзно. – Она не могла избавиться от зависимости.  Нет-нет да и колола себя. Хотя и лечилась в клинике. И пыталась завязать. Но кто один раз понюхал, то уже будет это делать всегда… Ой…
Соня снова уткнулась в платок, полный слёз. Никита погладил девушку по плечу. Посмотрел на её худые плечи. «Хорошо, что она снова стал ходить… – подумал он. – Это ей очень теперь пригодится!».  Словно прочитав мысли Никиты, Соня вдруг произнесла:
- А я всегда ходила. Я врала, что обезножила. 
- Да-да, я понимаю…– кивнул Никита.
- Ничего ты не понимаешь! Это была ложь во благо! Для меня и Лизы, потому что  она чувствовала ответственность, не задерживалась на работе, не бегала по притонам. Лиза твёрдо зазубрила, что у неё сестра инвалид, поэтому ей нельзя отвлекаться.  Но, видимо, судьба злая штука! – Соня убрала платочек в карман. Похоже, что она сказала всё, что хотела.
Никита вгляделся в  черты лица Сони, ища там сходство с Лизой, да сходство было, но отдалённое. Словно эхо  в лесу – мягкое и чуть уловимое…
- Я пойду! – Сказала Лиза.
Она встала и направилась по дорожке к выходу. Затем Соня вышла на кишащую народом улицу и свернула к метро.
«Милая девушка! – Подумал Никита. – Благородная и порядочная! Ладно, Соня, спасибо тебе за рассказ!»
Никита ещё некоторое время провёл, сидя  на скамейке. Он понимал, что надо взять себя  в руки, заставить думать о дне насущном. О солнце, если оно есть…

- Мне надо вернуться! – неожиданно, как молния пронеслась в сознании Никиты, мысль. – Мне надо оставить документы, ключи вернуть от квартиры. Я не должен уезжать с именем Осипа Волохова.
Никита решительно направился к метро…
Он пытался держать себя в руках, в конце концов, Никита не кисейная барышня. Но сердце Никиты билось в печальном ритме. Трепетало в грустной мелодии. Билось о лёд невозвратного.

9.
Развенчание самозванца.

Лёд на реке тронулся. Подули мартовские, буйные ветра. Проглядывало кое-где солнце, трепеща золотом лучей. Рынок наполнился новыми товарами – рыбой свежей, только что из реки выловленной, грибными соленьями, пирогами с малиной, толстокорыми пельмешами, опятами в соку яблок мочёных в уксусе.
Было то самое время строгости и запретов, которых на Руси целая дюжина. И Лжедмитрий никак не мог попасть в такт. Даже если бы он не был ложным правителем,  а исконной крови царской, всё равно его воспитание, его привычки бы никак не вписывались в старинный, кликуший русский ряд. В патриархальность, запуганность и униженность характера русичей. Их исконную боязнь наказания и пыток, строгого нарекания, доносов воевод о инакомыслии.
Лжедимитрий более чувствовал свою ложь, находясь с людьми, понимающими, кто он и чей он, какого такого роду дьякова. Особенно остро он себя ощущал обманщиком в компании с Мариной. Как бы он не любил эту женщину, но она ему мешала царить! И тогда Димитрий понял, что если бы он не взял Марину  с собою, то его жизнь могла бы подчиниться, не вставая всею кровью на дыбы, кликушьему быту Московии.
И в то же время, если бы Марины не было рядом, то смысл завоевания трона свёлся бы на нет: для чего и кого бы тогда он, Самозванец, совершил такой поход? Первотолчок его деяния была Марина и она же явилась камнем преткновения, бревном на дороге, мешающем пойти далее. Её женские кровные обиды, которые Марина всё время выдавала напоказ, её плачи, капризы, истерики, вои по утрам от холода, крики по ночам от жажды, всё это вместе вылилось в глубокую трагедию Самозванца. Да и не только это.
Лжедмитрия подвёл его возраст и белизна лица. Как известно, у Димитрия личико было смуглое, и сейчас бы ему было не более двадцати четырёх лет. А Самозванцу было уже глубоко за тридцать и лицом он был бледен, как луна на небе. Черты лица его были мало схожи с царёвыми ликами: они были грубы, скулы выпирали, торчал нос орлиный. Манеры Самозванца – дикаря и лесного жителя-отшельника сочетались с буйством и грубостью. Ещё есть свидетельства, что Лжедмитрий не гнушался походами по  девкам дворовым, по телесам их мягким. И что во время буйных вечеринок, Самозванец сам говорил, что он не есть царь! Люди, которые не могли понять иносказание этих фраз, принимающие всё за чистую монету, стали собирать сведения о Самозванце.
И набралось доказательств десяток и больше.
Надо сказать, что тогда расследование велось по наитию, а не по факту. По доносам и слухам. По письмам и домыслам.
Иногда Самозванец сам себя выдавал. Он кричал во сне, бредил во болезни. И нынче, в 1606, году он внезапно захворал. Хвори обычно приходили к Самозванцу и быстро улетучивались.
Но эта болезнь была не обычной, нервной. Самозванец то подёргивал плечом. То тряс головой. То начинал хохотать, как ненормальный, биясь в припадке. Многие придворные зная младенца Димитрия, его  эпилептические судороги, находили сходство  с Самозванцем. И тот и другой во время припадков орали дико:
- Вот так будет со всеми, кто на меня посягнёт! Вот так будет в моё царствие! И тебе Бориска тоже досталось, ты расквитался твоей Ксенией, которую отдали на распыл. То-то же!
Самозванец потрясал  в воздухе кулаками. Орал и бился об пол.
- Ну-кась возьми меня. А! Не  хочешь. Вижу я вас, вы толпитеся возле мово трону! Вижу тебя, Битяговский, с ножичком в руках! Вижу мамку Василису Осипову, Никиту Качалова! От вас пошло убиение! От вашего греха. Кто первый занёс кинжал, тот и грешен. От первого убийства идут лучи кровавые, от него. Как от Адама идёт грех, по писанию, так от вас троих смерть идёт. И! О-О-О! Отразится она в веках. Выползет наружу, аки змея из норы. Вижу! Вижу! Её, гадину. Её жало ядовое! Страшное созерцаю! И ожерельице вижу и кровь возля няго! Так и вьётся, так и кружится. И в этих лучах отраженьице мелькает. Предки убийц тоже страдать будут страшно! Мы - все таковы мы - все предки убийц, но царёвы убийцы самые тяжкие греховодники, падшие на дно болота, лёгшие во грязь свинную. Прямо ликом своим. Было бы желание, я бы запретил рожать убийцам! Всем, без исключения! От убийцы произойдёт на свет  тоже убийца. От него два, от тех четыре. Много! Целая сотня, тысячная страшных, обагрённых кровью людей! И лучи от них пойдут. Тоже красные, страшные. И будем мы в них греться, понимая всю греховность нашу, низость и подлость!  И уже не разбёрёшь кто подлее кого – Волохов Качалова или Битяговский Волохова. Всё распределилось ровненько, по долям. Вся подлость до капли. Мы родимся ангелами? Неправда! Лишь один Димитрий был ангелом, но он тоже был страшен, его душа моя  душа, его плоть – моя плоть! Моя дикая, лесная, ягодная телесная глубь! Моя лепестковая ромашковая гибель. Ни костёр её не возьмёт. Ни меч не рассечёт. Все одно – цельная! Единая, хоть и маленькая, хоть с гулькин нос, а грозная. Как мой отец бывалоча, Иоан-от Грозный, эх, страшен он! Эх, грешен. Но я страшней его, я притвора. Хитрый, аки бес. И не убили меня! Ибо я воскрес, и не погубили, ибо я сам погубил своей чистотой младенческой! Грязь только белизной снеговой убивается. Чистотой капельной, дождевой! Солнечной золототканью! Так я вас! Так вы меня! Ясно! Солнечно! И оттого гибельно и кротко! Смерть она всегда смирение! А  моя смерть – протест, бунт! Смерть она всегда потеря, а моя находка. Смерть это всегда нежить, тлен, а моя – возрождение! Аки здорово, аки солнечно и морозно! Ибо я нетленен никогда! Оттого что мои деяния, моя мстительные замыслы, моя мысль, что так оно и будет в моё царствие – бессмертна! И кто сказал, что моё царствие окончено? Тот ошибся на пять веков. Мой трон всегда при мне, мои деяния тоже. Я бы с радостью отрёкся от них, но не мог! После меня бусурманы придут – Василий Шуйский. И чего? кто его помнит? Да никто, кроме историков. А меня помнят все от мала до велика. И до сих пор им отрыжка идёт – моя царская. Моя хитрость! Так оно будет во царствие моё! И вижу я! – Лжедмитрий привстал со своего ложа. – Вижу я вас всех наскрозь! До косточек, до печёнок, до колотья сердюшного, затравки огненной. Вижу чего вы хотите от меня. Казны моей великой! А не дам я её вам.  Тогда чего? Убьёте во второй раз? Ха-ха дважды убитый! Это надо же! А мать меня признала, то за что? За какие такие дела? А за то, что я сын её и есть, что я царской крови! Да будет вам известно! Я и по-русски пишу правильно и говорю чисто. И вензеля у меня царские, а не чьи-нибудь. А то, что я нахал и грубиян порой бываю, так и вы не лучше. Если не сказать, что хужее в сто раз. Ой, дела мои, дела…боль моя страдания! Иже я бы пришёл к вам, ежели был бы Гришкой диаконом сыном Отрепьева? А вы подумали, развенчатели мои?   Жаль мне вас, жаль, слепотою вы маетесь, тлен вами верховодит. Маята моя маята! Гулкая глухая, запрятанная во глубь мою. Любите вы, народ, царей ругать! А чего у царя на сердце вы не понимаете! Чего у него человечье тама у внутрях, вам не знаемо! Вот и мама моя идёть! Идёть переваливается с ноги на ногу! Она специально для того из монастыря приехала. Она и ехать-то не хотела, так её вытребовали. Айда, мол, с нами, болеть за сына свого! А чего болеть-то? Слаба моя матушка! Догляд за ней дюжий нужен. Да и труслива она. Чай годов-то, почитай сколя будет? Оно и верно! Старость! Её можно и так и этак настроить. Маята моя маята! Гулкая глухая, запрятанная во глубь мою. Любите вы, народ, царей ругать! А чего у царя на сердце вы не понимаете! Чего у него человечье тама у внутрях, вам не знаемо! Вот и мама моя идёть! Идёть переваливается с ноги на ногу! Она специально для того из монастыря приехала. Она и ехать-то не хотела, так её вытребовали. Айда, мол, с нами, глядеь на сына свого! А чего глядеть-то? Слаба моя матушка! Догляд за ней дюжий нужен. Да и труслива она. Чай годов-то, почитай сколя будет? Оно и верно! Старость! Чую я близится час мой! Вот уж и колокол бьёт. Не люб мне звон колокольный. Не люб. Не так я рос, воспитывался, не так меня учили мои диаконы во монастыре во греческом. Не так я спал-почивал. Не так думал-мыслил, не так мечтал-загадывал. Вижу близится кончина моя! И матушку вижу и батюшку Ивана. Вижу Бориску Годунова. Резов! Нахален! И сабельку наточил! И ружо зарядил! Убивать меня собрался через прихлебаев своих. И Шуйского я вижу. Вон идёт-крадётся ко мне со ножом острым. Тю-тю. Выстрелил. Не попрал. Тю-тю, вторично стрельнул и опять мимо! Вона как!… А с чего у него на шее болтается? Ожерелье моё. Эх, Шуйский Василий. Хоть весь златом обвешайся, всё равно царь-от я! Хоть в три ряда серебром обвейся, а оно видно, кто бел, кто чёрен. И никто не достиг ещё истины! Никто не дорос. Хоть вширь гляди. Хоть вдаль! Хоть через время перескакивай. Из шестнадцатого столетия в двадцать первое. А чего толку – гниль, она и есть гниль. Всё одно пропадёт.
С этими словами Самозванец кинулся на копья московских вельмож. Но он не помер сразу.
- Дурные вы! – Прошептал он, обливаясь кровью. – Разве можно убить царя? А ежели он в голове? Даже лже-царя и то невозможно убить, оттого, что он тоже царь! Ой, как мне больно! Как мне тяжко! Чего бы это? Раны болят? Кровь лиётся? Череп проткнут? Али от чего ещё? Мати, моя мати! Как виновен пред тобой! Да и пред собой и тоже, и пред женой моей Мнишек Мариной. Она же боярского роду, благородного! А я чего с ней сотворил? Чего из неё вылепил? Какую такую куклу виноградную? Бражную, хмельную чучелу? Али не видите, что ноги у неё отнимаются, что она падает на грудь мне! И плачет… так жалобно, что мне самому не по себе. Не плачь, Марина! Поди к отцу своему назад во Польшу. Ко панам своим и кланяйся от меня, царя русского им! Кланяйся по нашему, низко, согбенно. Да не плачь ты! Я живой. Я был всегда живым и не мог умереть…али ты не видишь. И тогда не я лежал во гробе, и сейчас не я лежу окровавленный. Что там блеснуло? Снова копья?
Лжедмитрий издал последний стон.
В этот момент над Москвой, над рекой и площадью, над улицами и рынками пронёсся такой смерч, что не приведи Господь! И опосля на небе ясно стало. Живо огнь пронёсся и выстолбил ярый, пламеноносный свет.
И пошли огонёчки жемчуговые по краю горизонта. И пошли светлячки хризопрсовые по небу. И золотая нить повисла над храмом Никольским, возле самых ворот. И стало как-то тихо и ясно, что хотелось брести куда-то по далям и весям, по временам и пространствам. Не чуя ног…

Никита шёл не чуя ног.  Он решил поехать на вокзал за билетом на поезд. Он спустился в метро,  в общем потоке проехал по эскалатору, сел в первый вагон поезда метро. И словно по инерции стал смотреть по сторонам. Стены вагона пестрели рекламками, схемами метро. Окна отражали блёклые лица москвичей. На вокзале было много народу, но Никита спокойно отстоял очередь, купил билет на поезд до Углича, отсчитывая деньги.
Всё было просто и буднично. Обычный день. Обычные люди. И Никита Качалов, приехавший из Углича простой фотограф, слоняющийся Москве. Каких тысяча и тысяча, похожих друг на друга, как близнецы-братья. Что их отличает от москвичей? Отсутствие машины с московскими номерами, сотового телефона и, пожалуй, особенный блеск любопытства в глазах, коего нет у истинных жителей столицы.
С билетом в кармане Никита поехал в квартиру на Савёле. На сердце у него было тревожно, но Никита преодолел страх. Он себя заставлял думать о хорошем, о светлом. И ему, казалось, что его поступки сегодняшнего дня самые что на есть правильные. Вернуть ключ эти ли не справедливо? Покончить с прошлой жизнью лжи и обмана это ли не благородно? Ещё как! –  решил Никита и открыл дверь квартиры на Савёле.
Кроме этого, Никите хотелось попрощаться с прошлой жизнью. С привычками богатого человека, с предметами обихода Волохова.  А ещё ему хотелось поесть. Как это ни странно, но  в животе снова бурчало от голода. Когда Никита был Осипом, то есть богатым человеком, то мысль об еде ему не приходила в голову. Но как только он стал перелазить в шкуру своего я, то голод тут же вцепился в Никиту мёртвой хваткой. Это было ужасное чувство.
Поэтому, чтобы утолить голод, Никита первым делом бросился к холодильнику. Он съел кусок курицы, лангет, засунул в рот пицу, еле-еле всё это прожевал. Запил виноградным соком. Затем немного опомнился и стал искать продукты повкуснее. Ага, вот мясной салат, приготовленный Альбиной, вот крабовые палочки, свинина под хреном.
Чувство страха перед Никитой абсолютно отступило, он решил,  что преступница – это та самая отчаянная Б.Д, которая сейчас лежит в гипсе и бинтах на больничной койке. Так выходило по его теории. Звонить в больницу и справляться о её здоровье было не прилично. Какое здоровье у такой коварной женщины, пусть себе лежит, как кокон бабочки и думает о том, что содеяла, ради своей карьеры! А когда она вылупится из бинтов, освободиться от гипса, Никита уже будет далеко! За пределами досягаемости!
Никита насытился, вымыл посуду, прибрал на кухне.
- А хорошая эта квартирка! – Подумал он. – Может, не оставлять ключи Альбине? Какой смысл? У этой квартиры всё равно нет хозяина. Точнее он умер в психушке, этот Волохов. Его жена тоже убита. Одна Б.Д. жива! Но  по ней плачет горючими слезами тюремная камера. На то и следователь, как его там – Чингуров! Пусть ищет улики, сопоставляет факты, а не бьёт баклуши.
Никита домыл чашки, вытер их полотенцем. Затем сходил  в ванную, помыл руки.
В зеркало глядеть на себя Никита не стал. Какая разница как он выглядит? Лишь бы мама узнала, а на остальное плевать! Даже бриться ему не хотелось. И думать надоело! Так  у Никиты бывало, когда он решал все свои дела. Ещё шаг и он завершит свой очередной раунд. Ещё одно нажатие на кнопку, и его память зафиксирует последний момент разлуки, последний кадр. А потом в своём Угличе, сидя в своём  музее, Никита будет проявлять кадр за кадром своего путешествия, мысленно печатая фотографии воображения. Вот Лиза вошла в кабинет «Тамко», вот она улыбнулась Никите, вот она села, закинув ногу на ногу. И снова её лицо поплыло перед Никитой. Потекло куда-то вдаль, словно Лиза была птицей, отчаливающей на юг. Улетающей к тёплому морю, песчаному берегу. Наверно, она ещё летит туда. Наверно, подаёт  сигналы, зовёт с  собой. Но кого она зовёт его Никиту Качалова или Осипа Волохова  богатого предпринимателя? Ловкача, имеющего крупный оборот капитала? Для Никиты это так и останется загадкой. Восприняла бы Лиза его, фотографа из Углича? Простого мужчину  в потёртых джинсах?  А не того респектабельного тридцати трёх летнего мужика в очках, празднующего свой очередной День рождения?
Никита прилёг на диван. Он слышал, как ключ повернулся в замке. «Наверно, Альбина, всё-таки решила придти, чтобы  прибраться в квартире. Не смотря на выходной!» – решил Никита и повернулся на правый бок.
Шаги были острожными, но уверенными. «Да, да это точно она!» – Никита уже засыпал, уже окунался в дрёму, как вдруг его что-то подвигло – открыть глаза. Это было странно то, что он увидел! Лучше бы спал!
Прямо на него шёл человек высокого роста, шёл и улыбался



11.
Москва прощальная.

Прямо на него шёл человек высокого роста, шёл и улыбался. Этим человеком был он сам – это был Никита.
Те же потёртые джинсы. Свитер. Но только волосы не были зачёсаны к затылку, они ниспадали на лицо. И очков тоже у Никиты не было.
- Привет! – Сказал Никита.
- Привет, Самозванец! – Отозвался вошедший. – Ну, чего разлёгся на моей кровати? Вставай…
- Волохов? Вы? – Никита подскочил от удивления. Волохов мог бы и не произносить слово «Вставай!»
- А кто же ещё? – усмехнулся Осип, садясь в кресло, напротив Никиты.
- Вы разве не умерли в психушке? – Никита задал вопрос и понял, что этот вопрос один из наиглупейших, которые ему вообще когда-то приходили в голову.
- Нет, я умер. И ты видишь  привидение! – Осип отпустил усмешку, небрежно разваливаясь в кресле.
Вот чего всегда не хватало Никите – этой наглой усмешки, этой лёгкой небрежности!
- Значит, ты вернулся! – Никита сел на диван.
- Ага…– Осип немного присвистнул. – И хочу выразить тебе глубокую благодарность за ударный труд на моих бабах! Это знаешь ли, тоже поприще!
- И  в каком виде будет твоя благодарность? – переходя на ты, спросил Никита.
- А ты не догадываешься? – Всё та же усмешка скривила губы Осипа.
Никита давно понял, зачем явился Осип, но  у него в руках не было даже примитивной палки, которая сделала из обезьяны человека. Никита понял – надо как-то обороняться.
- Отчего не догадываюсь, я мужик сообразительный. – Сказал он. – Сейчас 911 позвоню…
- Да! – Сказал Ося. – А чувство юмора у тебя лучше, чем у меня. Я это тоже понял.
- Надеюсь, это моя не последняя шутка? – Никита стал искать выход из ситуации. Он оглядел Осипа. Ясно! руки в карманах. Значит, в одном из карманов револьвер. Тот самый, которым он пристрелил свою жёну, убил любовницу, выстрелил  в Бублика и Джо. А Никита-то думал, что это сделала Жанна! Наивный! Она лишь фотохудожница, измученная догадками и неразберихой положения, женщина.
- Не надейся! Хотя надежда умирает последней! – Ося встал на ноги, прошёл по комнате.
- У меня есть последнее слово?
- Может тебе ещё и адвокат нужен? Или звонок другу?
- Не помешало бы! – Воскликнул Никита, продолжая соображать, что ему делать. Если он сейчас резко встанет, собьёт  с ног Осю, выхватит  у него револьвер и сдаст этого проходимца милиции? Или нет, просто выхватит револьвер и заставит Осипа написать признание? Или… Никите не удалось додумать до конца о способе своего избавления. Составить план.
- Ложись на пол! – Приказал Осип. – Живо!
- Ну, это я всегда пожалуйста! Полежать я люблю! – Проворчал Никита и послушно опустился на ковёр. – А может, ты мне всё-таки расскажешь, где ты ошивался всё это время? А? Тебя так твои женщины искали! Особенно Жанна! Она так волновалась!
Осип подошёл к Никите сзади, ткнул ему в затылок дулом револьвера.
- Жанну не трогай! Это моя незаживающая ноющая рана на всю жизнь! – Осип вздохнул. – Я был у неё утром в больнице. Она со мной говорить не стала. Гордая… вся, как мумия завёрнутая в белые бинты. Хоть в Египет вези вместо фараона… Лицо у неё разбито, рука вывихнута. Но от денег отказалась. Я туда-сюда. Мол, прости, чёрт попутал. Что мол, я не я! Я вот он настоящий, а тот двойник, какой-то приблудный. И всё такое. Ну, что ты и ухом не ведёт. А  ухо-то, смех! Зелёнкой намазано. У нас ведь как лечат в больнице – клизма и зёлёнка…я ей, мол, Жанна я тебя выкуплю, от всех ментов откуплю, а она мне в ответ: «Не хочу! лучше срок мотать, чем с тобой пахать!» И не слезинки!А ты слёзы любишь! – Воскликнул Никита язвительно.
- Откуда тебе знать, что я люблю? Чего нет? – Волохов сел на стул, продолжая держать пистолет в руке.
- Да уж знаю. Не зря я в твоей шкуре плясал, как лев в цирке.
- Какой ты лев? Так, котик полосатый у бабушки в дому… Мягкий, интеллигентный, всё время извинялся. Тьфу! Провинциал чёртов! А туда же в олигархи! В богачи! И по банкам стола разъезжать, и деньги мои тратить на благотворительность! Ха! Нос не дорос! Тебя вон Тина сразу раскусила! Мол, мал Малёк! Не тот денёк!
- Поэтому она и поплатилась жизнью, так? – Никита взглянул на Осипа, повернув голову, чтобы было видно лицо своего двойника.
- Жизнью… что ты знаешь про жизнь? Голь перекатная! Думаешь она лёгкая, как пёрышко. Хочешь Тинку имею. Хочешь Лизку трахаю? Чтобы их в постель затащить, надо бумажку показать да не одну и зелёную. Не какую-нибудь там салфеточку…
Осип вытянул ноги на ковре. Было заметно, что он тоже устал и с радостью бы прилёг сам на ковёр. Но ему надо было завершить свою миссию. Убить двойника. Он уже готов был это сделать, но за последнюю неделю свыкся с Никитой, как с пластичным материалом, который перевоплощался гибко в ту тему, которой жаждал Ося.
- А Жанна? Она де любит тебя! – Вставил Никита.
- Да ты что, как попугай заладил! Любит… Любит… Любит…к чёрту пошлёт, к сердцу прижмёт. Это её дело, а я должен зарабатывать деньги. У меня уже  товар был упакован. Да вот выяснилось, что у ожерелья пяточка сломана. Пришлось взять его домой. А тут ювелир знакомый заболел. И вдруг как удар с ясного неба – Верка в сейф залезла, шкатулку с ожерельем нашла. Ну, что ты! Шестнадцатый век! Античность! А у меня этой старины до хрена и больше. Если бы ты знал, сколько на экспертизу контрабанды тащат! Уму не постижимо, сколько ещё не вывезено! Сколько ещё по домам спрятано!
- И что? – Никита немного подвинулся в строну, всего немного. И увидел, что  под диваном какой-то предмет лежит в коробке. То ли книга, то ли просто пакет. Но если дотянуться рукой и его внезапно достать, кинуть в лицо Осипу. То может завязаться борьба и тогда… ещё неизвестно кто победит…
- А то, что Вера начала себе яму рыть, побежала к Жанне, та Тину сняла, затем её сфотографировала, ну, и прочее. Я сначала не знал, Даже Жанне на выставку денег дал. А когда пронюхал – было уже поздно! Мне Кольцо про это ожерелье доложил. Эх, переполоху было! Это почитай разоблачение моей деятельности. Тюрьма с конфискацией…А мои подельщики говорят, если ты нам ожерелье не вернёшь, тебе не жить! У Штольца бы меня всё равно нашли. Да и Штольц мне не товарищ. Ясно… А для чего я тебе понадобился? Отпустил бы меня с миром! – Никита ещё ближе подвинулся к дивану.
- Не бойся! Отпущу. Только в мир иной! Пойдёшь к моим красавицам на встречу. Ко всем сразу… ох, уж натешишься! – Осип захохотал.
- Так я вроде бы уже сыт по горло ими! Тошнит аж!
- Это ты просто объелся моим завтраком! Полхолодильника смёл! – Осип  прищурил глаза.
- А тебе чего жалко? – Никита протянул руку под диван. Только кончики пальцев. Но уже прогресс!
- Нет, что ты! Жри на здоровье.  Я заметил, что ты любишь  сытость. И тебя я заметил тоже! А ты мне попался как-то сразу! Я тогда из психушки вырвался, по улице на стареньких «Жигулях» проезжал, мой-то «Мерс» в гараже стоял. Я возле Данилиного офиса кружился. Меня этот гад унизил, как последнее дерьмо! А тут ты идёшь! Жалкий такой, голова понурая. Как в песне про бойца. Я сначала внимания на тебя не обратил, мало ли швали отирается.  А потом пригляделся: ты шныряешь туда-сюда. Из гостиницы тебя турнули. Ясно! У мужика проблемы. Надо было что-то решать. Кроме этого, меня поразило твоё сходство со мной.
- Ну, уж не такое и сходство…
- Это как сказать! По уму, конечно, не такое. А вот фигура. Лицо… Мне надо было тогда что-то срочно решать! Предложить тебе сделку, купить тебя? Нет, это тебе не подходило. Решил я! И вот я стол к тебе приглядываться. Ты всё время шарил по карманам. Что-то искал. Что может искать человек в своих карманах? Либо деньги, либо документы. Видимо, тебя обокрали! Это было классно!
- Чего же тут хорошего? – Никита ещё немного подвинул ладонь. Его пальцы почти касались коробки…
- Для тебя нет, а для меня, как раз. Я достал барсетку. Положил туда свой паспорт, водительские права. Немного денег и ключ от квартиры. Ты пошёл в «Макдональдс». Я остановил «Жигуль», ринулся за тобой, пока ты оглядывался, я шмыгнул в туалет. Повесил свою барсетку на крюк и стал ждать тебя в соседней кабинке. Мне было всё хорошо видно, потому что я встал ногами на унитаз. Тогда появился ты! И клюнул на мой крючок. О, как здорово! Я ждал, что мои подельщики тут же кокнут тебя, заберут ожерелье и махнут заграницу. Но они не стали этого делать. Они затаились. Стали выжидать. То ли Кольцо их предупредил, то ли ещё что. Не понимаю! Но тебя не убили в «Бризе», мало того, ты ушёл вместе с Тиной. Это был провал для меня. Эта девочка чутка, как никто! Она сделала неправильный шаг, потащилась к тебе и позвонила Бублику. Я её убил. Вера мне тоже навредила. Я её отправил вслед за Тинкой. Но ты ходил живой и весёлый. Ел, пил, гулял! Даже на выставку попёрся. Пришлось слямзить портреты моих баб в этом гадком ожерелье. Я эти портреты  спалил. Со Штольцем расправиться было ой, как легко. Он сам ринулся ко мне, когда я его окрикнул из окна «Жигуля». И, таким образом, попал под проезжающий мимо автомобиль. Джо я тоже убил, я подъехал к его дому на своём «Жигуле». Но Жанна уже что-то заподозрила. Она ехала за мной на зелёном «БМВ», который подарил ей я. Подарил потому, что меня переполняли чувства. Я хотел, чтобы она поняла: её Ося жив! Но особенный мой трюк – это игра с «перекидыванием» револьвера. Это было здорово! Мне хотелось тень бросить на Данилу, поэтому первоначально револьвер обнаружила Соня в потайном ящике. Соня подумала, что это оружие Данилы. Но затем я сделал лёгкий чейндж, я  перекинул револьвер в квартиру Битяговских. Бог мой, что было! Жанна чуть не застрелила это чучело – своего мужа! И тень на Данилу была брошена! Жанна в душе подумала про Данилу, что он – убийца!  Более того, Жанна была не в себе, она гоняла по улицам, как ненормальная! А далее пошла проза: Лизку Жанна тюкнула случайно, по неосторожности. Я тут не виноват. Она дюже ревнивая баба! Огонь!
Никита сжал пальцами коробочку. Живо вытянул руку и бросил в лицо Осипу это слабое картонное изделие. Осип прореагировал моментально,  он  вздёрнул руку. Но Никита успел вскочить на ноги и ударил Осипа рукой по лицу. Тот кинулся на Никиту. Завязалась драка. Никита наступил Осипу на горло ботинком, но тот вырвался,  ударил Никиту по голове чем-то тяжёлым, это был нож. Из рассеченной брови у Никиты потекла кровь.
Осип достал шпагат из кармана и подтянул Никиту к окну, тот слабо сопротивлялся. Всё-таки Осип был сильнее, он привязал Никиту за руку к батарее. Вторая рука у Никиты была свободна.
Оба тяжело дышали. Никита сразу понял, что Осип основательно вооружён, и что у него есть план.
- Эх, ты борец за справедливость! – Вымолвил Осип. – Давай переодевайся. У тебя вторая рука свободная…
- Да как-то непривычно одной рукой штаны застёгивать! – Крикнул Никита в ответ.
Вместо этого Осип наставил дуло револьвера.
- Привыкай! – Кратко сказал он.
Затем Осип снял джинсы и свитер и протянул эту одежду Никите.
- Переоденься, чёрт тебя дери! – Также кратко вымолвил он.
- Ну, прямо, Юдашкин какой-то! То сними, это надень… показ мод у батареи! – Сказал Никита. Но послушно стал переоблачаться.
- Тоже мне юморист без штанов! – Воскликнул Осип.
- Штаны ерунда. А вот мозги - это да! С ними у тебя, Ося, туго! – Снова съязвил Никита.
- А у тебя их скоро не будет вовсе,  я вышибу  одним выстрелом! – Пригрозил Осип. – Давай скорее переодевайся.
Никита кое-как натянул джинсы. Свитер свисал одним рукавом вниз. Но это было лучше для Никиты, пока он крутился возле батареи, шнур, стягивающий запястье, чуть-чуть ослаб. Если сжать хорошенько руку, то можно будет попытаться вынуть ладонь из западни. Но пока ладонь крепко висела на привязи.
Волохов принял одежду Никиты. Это был выходной костюм, парная рубашка. Запонки с камешками, заколка с ящеркой за несколько тысяч…
- И сотовый давай! – сказа Осип.
- Бери! Твой драгоценный мобик на кухне! – Ответил Никита.
Это было здорово! Это было хорошо придумано! Пока Осип на кухне шарит по полкам. Можно было как-то ослабить шнур…
Отлично у Никиты в кармане джинсов лежал маленький брелок. На вид так себе. Но если нажать на кнопку, то появлялся ножичек. Живо! У Никиты было всего пара минут. Брелок выскользнул тут же в свободную руку Никиты. Так! Нажатие на кнопочку, выскочил ножичек. Никита резанул по шнуру. Нет, он не успел. Шнур лишь слегка надломился. Осип уже шёл обратно. Никита слышал по шагам. Но вдруг, о, удача! Тот зашёл в туалет! У Никиты было в запасе ещё одно движение  лезвием по шнуру. И ещё одно! Шнур ослаб, но не развязался. Он болтался на тонкой нитке, запястье было спрятано под болтающимся рукавом свитера.
Осип вернулся в комнату. Он уже не был так бдителен. Револьвер Осип положил на столик. Видимо, у него ещё было в запасе несколько слов, которые он хотел поведать Никите перед тем, как его застрелить.
- Всё очень просто! – Сказал Осип. – Ты снова Никита  Качалов. Парень из Углича, который убил всех этих людей. И Тину, и Веру, и Джо, и Штольца. Убил потому, что ты хотел завладеть моим богатством. Но  у тебя не получилось, и ты пустил себе пулю в лоб. Такой будет официальная версия следователя Чингруова. А я - Осип Волохов. Владелец «Тамко».
- А твои подельщики? Вдруг они хватятся? И придут за тобой? – Спросил Никита.
- Не придут! Мой подельщик – это Лиза! Это она организовала переправку царского ожерелья, и ещё кое-каких вещей. – Осип снова усмехнулся.
- Лиза? – Никита уже ничему не удивлялся. Но характер этой милой барышни, её имидж так не вязались с грозным словом «подельщики»… – Не может быть!
- Может, всё может! – Осип грустно улыбнулся. – Ради денег, престижа. Да что там говорить!
- Но она хотела выйти за меня замуж. Она так любила меня!
- Конечно, любила! – Согласился Осип. – И она догадалась, что ты - не Волохов. И любила она не Волохова, а именно тебя. Поэтому и не тронула. Поэтому ты и жив до сих пор! Но не волнуйся, это не надолго. Скоро придёт и твой час.
- Получается, что я тебе спас жизнь? Так?
- Так!
- А ты забираешь мою? Где твоя благодарность? – Никита приготовился к прыжку.
- Моя благодарность – это моя исповедь. Теперь ты всё знаешь, догадки тебя не мучают. Так что мы – квиты! – Осип шагнул к столику, где лежал револьвер.
В этот момент Никита  вырвал руку, и первый достиг желанного столика. Схватил револьвер и направил дуло на Осипа. Глаза Никиты и Осипа встретились. Два похожих друг на друга человека. Одинаковые лица. Волосы, манеры. Но один из них  зверь!
Никита выстрелил.
Из дула револьвера вылетел маленький дымок.
Осип повалился на пол. Дырка в его голове была сквозной, как наше время, наша история, наша вечность.
Никита облегчённо вздохнул. Затем он взял тряпку, стёр свои отпечатки пальцев со всех предметов, где они  могли быть. Также он старательно протёр  револьвер и вложил его в руку Осипа. Пусть Чингуров думает, что это самоубийство от отчаяния.
Затем Никита набрал номер домашнего телефона старушки Альбины. Та ответила бойким голосом:
- Добрый вечер, Осюшка!
- Дорогая Альбина! – Сказал Никита. – Вы завтра придите пораньше на работу. А то у меня  в доме так грязно! Мусор всякий на полу валяется. Знаете ли, жить не хочется, глядя на это!
Затем не дожидаясь ответа Альбины, Никита положил трубку на рычаг. Перешагнул через мёртвого Осипа.
Револьвер был зажат в руке Осипа. Самоубийство от неудавшейся жизни – так завтра подумает Чингуров! А у Никиты были другие дела: надо было заехать  в гостинницу. Собрать свои вещи, надо было уничтожить свой револьвер, который они купили вместе с Джо. Надо было собраться с мыслями.
Никита Качалов вышел из квартиры Волохова, захлопнув дверь. Он быстро спустился по лестнице, Никита торопился домой в Углич. Ему хотелось посмотреть премьеру спектакля драматического театра. Всё-таки искусство требовало жертв! Поэтому надо было спешить на поезд! А жертвой на сей раз был он сам – бывший Осип Волохов, убитый из револьвера, валяющийся на полу своей квартиры. И ещё Никита был счастливым человеком, потому что ему удалось вырваться из капкана чужой жизни и вовремя уехать к маме, домой.