Мальчик хочет в тамбов, или Верю, потому что абсур

...и не плачь. Я откликнусь до зова
и сорву за печатью печать,
буду петь в половине второго
и в ладонь тебе буду кончать...

Вера Павлова



В тот год была неделя без среды
И уговор, что послезавтра съеду.
Из вторника вели твои следы
В никак не наступающую среду.

Алексей Цветков




        Ибо сильно, до колик, он верит в любовь, мальчик хочет поехать в Россию, в Тамбов, и его вещмешок полусобран стоит на пороге. Там лежат: анарак, алкоголь, аспирин… Но ведут в голубями обосранный Рим выходящие из пункта Х, по задачке, дороги…
        Этой глупой трагедии тысячи лет. Он давно накопил на плацкартный билет и готов распроститься с железнодорожною мздою, но кассирша не рада ему, не мила, не берет его денег и бла-бла-бла-бла… Он уходит, назвав ее толстой лохматой ****ою.
        Только вспышка пока что, один эпизод, не подходит ни под УПК, ни под КЗОТ, лишь слегка был нарушен общественный строгий порядок… Но в груди появляется некая грусть, мальчик учит плохие стихи наизусть и настойчиво ждет до каких-нибудь первых колядок.
        Дальше все происходит в обычном ключе: до кондиции мальчик ко времени Че непременно доходит. Согнувшись затейливым раком, он опять набивает себе вещмешок и рифмует в свой первый дебильный стишок: «алкоголь, аспирин...» – анапестно скрепив «...анараком». В этом нет ничего, что запретно посметь, – ситуация ёк, но пока что не смерть, а мотив всех поступков понятен, вполне, и обычен. Он читал: по китайскому календарю это – год тех, кто крайне упрям и угрюм, обладая по знаку рожденья характером бычьим.
        Не предчувствуя искренне новой беды, он летящей походкой к вокзалу ЖыДы, словно в песне – из недр соловьиного жуткого мая – с переливчатым выкриком «Дайте пройтить!», бодро мацая теток за сдобную тить, направляется к кассам, с себя анарак не снимая, все препоны бесстрашно смести нарочит… Но кассирша невнятное что-то мычит, закрывая окошка рифленую адскую вежду… И в пропитые морды досужих зевак мальчик тычет по-детски отчаянный фак, пробиваясь к сортиру, чтоб выблевать в дырку надежду. Там почти что из слез вытекают глаза, он распят на каком-то фатальном "нельзя", нестерпимая резь от кромешного едкого дуста… И, с идеей забить к ****ям на Тамбов, он о кафель с размаху пытается лбом пролечить свои вредные половогнойные чувства… Бесполезно. Увы. Получается – хрен, ибо в плоти его изворотливый ген, что навеки вморозил в потомка удачливый пращур, передав нелогичный, загадочный код… Мальчик, правда, уже представляет исход, в искажениях зеркала видя петроглиф «пропащий»…
        Впрочем, крохой истерзанной рваной души он по-прежнему чует – в Тамбовской глуши, в среднерусской, лубочной, пропахшей навозом начинке, под кровавыми язвами жухлых рябин будет он безоглядно, до хруста, любим, и в снегу прорастут поцелуев святые личинки…
        Он являет природе насупленный лик – в его виршах отчетливо виден конфликт, и заглавные буквы корявки протестно колышут – там за вторником вечно приходит среда, или Павловой Верой кончает вода (не кончала которой поэт, упомянутый выше).
        Он пытается записи мерзкие сжечь, ибо снег уже хуже, чем горькая желчь, но стихи выживают, и в них исчезают прикрасы – ни катрена без смертной, костлявой тоски... В логаэдах не видно, как в жопе, ни зги, и повсюду – кресты, упыри, мертвецы, пидорасы. В тополиных коленях свербит ломота… Мальчик знает - не то это, тема – не та… Про любовь все должно быть до слипшихся булок прекрасно! И, своей неудачей безумно взбешен, он на кухню бежит за столовым ножом, на котором еще не застыло вчерашнее масло…
        До вокзала – четыре, на пятой вставать. Мальчик чувствует: в жилах стучит благодать, и мотором отчаянным сердце безумие мелет. Удивительно – хочется петь и кричать, безболезненно спала печали печать с миллионов доселе безмолвных его органелек. Вот вокзал, где гербовые вилки-значки, фокусирует мальчик неспешно зрачки и следит, как путеец лопаткой счищает миазмы… Через зал – прямо к кассам, и – по рукоять!.. Мальчик знает, что будут в затылок стрелять, и, смеясь, оседает в багровых клубах протоплазмы…
        И финальная мысль – про при****енный Рим – вылетает с последними каплями рифм на пути сообщений дымящимся розовым супом: «Мог, конечно, в компашке заклятых друзей после граппы на экскурс пойти в Колизей, но воистину, видимо, credo, quia absurdum»