Рита Бараз. Миниатюры. Из книги Большой снег...

РЫЖИК.

Серое декабрьское утро застало Динку по пути в редакцию.
Вот уже полгода после окончания университета она там работала. Должность беспокойная, но ей это нравилось.
Девушка прибавила шаг, торопясь успеть на первый
автобус. И тут увидела рыжего пса, дрожавшего от холода. Его кто-то ради потехи бросил в море.
Собака выбралась из ледяной купели и тряслась на пронизывающем
декабрьском ветру. Ручьями стекала чёрная
мазутная вода, и животное медленно покрывалось тонкой ледяной корочкой. «Прямо на глазах замерзает» - с жалостью подумала Динка и стала прикидывать: расстояние
до редакции ближе, чем до дома, правда, придётся
идти пешком. Если домой – девять этажей, лифт не работает…
Больше девушка размышлять не стала. Подняла собаку,
прижала к себе и почти побежала к редакции. «Только куда я дену её на работе» - мелькнула мысль. Но сейчас
главное – донести до тепла, не дать замёрзнуть. Обледеневшие
лапы собаки свисали, как неживые, постукивали о пуговицы нового пальто. Это неживое постукивание подгоняло журналистку.
Минут через пятнадцать Динка с радостью заметила, что попавший в беду пёс взглянул на неё, и в глазах его искрилась благодарность. Девушка почти не чувствовала
тяжести, не замечала, что по её одежде всё больше и больше расползаются чёрные мазутные пятна.
Самыми трудными оказались последние двести метров. Выбившись из сил, тяжело дыша, она одолела лестницу с бесконечными ступеньками и ткнулась в двери редакции.
Так и есть, - опоздала. «Летучка» давно началась. Но это, с одной стороны, даже хорошо. Динка прошла в пустой
кабинет и плюхнулась на стул. Несколько секунд отдыхала,
потом догадалась опустить свою ношу на пол.
Покосилась на кабинет редактора – оттуда доносились голоса. Принесла из коридора половик, расстелила и позвала
шёпотом:
- Ну, Рыжик, иди сюда, ложись…
Собака послушно легла. Вскоре, ожив, энергично встряхнулась,
обдав Динку каскадом грязных брызг.
- Фу ты, сумасшедший! Сиди тихо!
Сняв пальто, Динка отважилась всё же появиться на «Летучке
».
Редактор, молодой мужчина лет двадцати пяти, заметив её, прервался:
- Почему Северова опоздала, мы узнаем в конце, а сейчас
она расскажет о прошедшем в пятницу рейде по столовым
города…
- У меня уважительная причина, - быстро затараторила Динка, вынув блокнот. Стала говорить о рейде, чувствуя, как горят разгорячённые от быстрой ходьбы на морозе щёки. На неё с любопытством смотрели сотрудники: кроме
бросавшегося в глаза невероятного румянца, у девушки
непонятно почему были чёрные, замасленные руки. Динка в спешке на них и не взглянула.
За неделю в редакции накопилось много дел. Разговор затянулся, и, заканчивая его, редактор к Динкиной радости
забыл об опоздании. Незаметно прошмыгнув впереди
всех, Динка поспешила в кабинет: как там собака? Пёс пообсох, повеселел и встретил её, как старую знакомую, даже попытался повилять хвостом. Но это у него получилось
не очень выразительно.
Начался обычный редакционный день, заполненный заботами,
телефонными звонками. Около двенадцати, когда
все разошлись по своим делам, а Динка правила материал
нештатного автора, в кабинет вошёл редактор.
- Дина, - сказал он, - поступило письмо о Горюнове. Посмотри,
- он наклонился, передавая конверт, и неожиданно
отстранившись, уставился под стол: неблагодарный
пёс по ошибке вместо Динкиных потёрся мордой о редакторские ноги.
- Так это и есть «уважительная причина» опоздания?
- Пёсик замерзал… Его кто-то в воду бросил… Теперь обсох. Я его скоро на улицу отправлю. Пусть ещё чуть-чуть посидит…
Динка словно оправдывалась. А редактор только улыбнулся:
- Пусть обсыхает.
Когда захлопнулась за редактором дверь, девушка попробовала
почистить пальто. Но это был бесполезный труд.
- Ладно, сиди… Я хлеба принесу, - сказала она собаке. – У нас тут есть буфет.
В знак согласия Рыжик усиленно застучал по полу хвостом.
После еды пёс и вовсе повеселел. Без пяти шесть Динка открыла двери:
- Ну вот, теперь обсох, обогрелся, иди себе…
Рыжик подошёл к дверям, посмотрел, молча, вышел и вскоре исчез за углом. «Даже спасибо не сказал» - усмехнулась
девушка.
Решив закончить материал о рейде, она увлеклась и не заметила, как прошло ещё полтора часа. «Как же я по городу
пойду в таком пальто? – размышляла она, одеваясь. – Хорошо, что стемнело, может, не так будет заметно?»
Выйдя из редакции, она заторопилась и, свернув за угол, чуть не упала. Препятствием оказалась собака на тротуаре,
этот самый пёс Рыжик. Он явно поджидал свою хозяйку:
ожил, вскочил на ноги и, словно встречал её здесь уже десятки раз, потрусил рядом с Динкой…

СОБАКА.

Ему исполнилось уже 17. Это был старый, много повидавший в жизни
пёс. Он был довольно крупный, с рыжеватым оттенком и почти полностью ослепший и оглохший от старости. Текущая рядом жизнь не интересовала его, разве только что еда и собачьи следы волновали и напоминали бурные годы молодости.
Уж в чем повезло ему - так это с хозяйкой. Она в нем, как говорят, души не чаяла, относилась с величайшей нежностью и очень сердилась на мужа и соседей, которые, видя, как он еле бродит, шатаясь,
советовали усыпить его. - «Я из тех, - возмущалась Галина Семеновна, - кто исполняет свой долг перед животными.
Нельзя забывать заповедь Христа «Не убий!». А еще. «Дмитрий, - обращалась она к мужу, - мне кажется, как я буду относиться к Дику, так и ко мне будет такое же отношение в глубокой старости».
Муж, молча, выслушивал и тихонько вздыхал. Он был другого мнения, но кто интересовался им? Раньше они жили в своем домике, всё было хорошо, но потом стало трудно обслуживать огород и дом, пришлось обменять домик на коммунальную квартиру. Дик, на его взгляд, никак
не вписывался в маленькую однокомнатку и, самое главное, - стал неаккуратен. К тому же, любя сама поесть, жена перекармливала своего любимца и, то и дело вы22
водила его выгуливать или посылала мужа. Ночью она тоже вставала, зажигала свет, убирала за ним. Все это нарушало
и без того неспокойный сон мужа. Просыпался он словно избитый. Лежа ночью без сна, Дмитрий Иванович
думал о своей жизни. Несмотря на деспотически-диктаторский характер супруги, жили они сравнительно неплохо, потому что сам хозяин был спокоен, почти во всем уступал супруге, и дома был мир. Да и любил он ее с молодых лет, поэтому и не противился тому, что в доме всё, как хотелось ей, хозяйке. Говорят, из любого положения
есть выход, размышлял Дмитрий Иванович. Какой же тут? И выход вдруг нашелся неожиданный и явно с трагическим
оттенком. После чрезмерных хлопот в день своего
рождения Галина Семеновна неожиданно слегла. И хотя никогда не страдала повышенным давлением, врачи сказали, что у нее инсульт. Хорошо, что не отнялась речь, а только правая рука и нога.Врачи говорили, что, возможно,
через полгодика станет лучше, и она потихоньку сможет ходить.
Как ты думаешь, о чем так задумался наш песик? - спрашивала
жена. - Станет напротив окна и все думает, думает.
- Да он просто греется у батареи, - отвечал Дмитрий Иванович, а сам грустно про себя отмечал, что жена давно
перестала интересоваться его здоровьем. Никогда не спросит, о чем он думает по тому или другому поводу. А когда он сказал, что плохо спит из-за собаки, которая ходит,
постукивая когтями о пол, жена рассмеялась и сказала,
что если он такой нервный, то пусть пьет побольше
успокоительных таблеток.
- Да я и так постоянно их пью, но это же вредно!
- В нашем возрасте уже ничего не вредно, не волнуйся. Лучше скажи, он все свои дела сделал? Почему-то он от завтрака отказался.
- Не знаю, все ли свои дела сделал или нет, а вот соседи часто недовольны, так как он это делает у крыльца, не отходя
в сторонку. Жена делала вид, что не слышит.
Шли месяц за месяцем. Дик и не собирался уходить в мир иной, хотя едва-едва карабкался по ступенькам лестницы.
Дмитрию Ивановичу иногда казалось, что тот проживет
и 18 и 20 лет, а вот, сколько протянет он при вечном недосыпании, неизвестно. Чтобы Дик крепче спал и не бродил по ночам, хозяин пробовал угощать его своими снотворными таблетками в колбасе. Но то, что действовало
на человека, абсолютно не влияло на собаку.
- Митенька! - позвала Галина Семеновна мужа, и тот вздрогнул (только в дни молодости, дни медового месяца называла она его так ласково), - подойди сюда, Митенька, помоги перевернуться. Все бока отлежала.
Муж подошел, помог перевернуться, с удивлением отметил,
что когда-то любимое, а теперь безвольное, тяжелое
тело жены вызывает брезгливость.
- Митенька, - снова заговорила жена, - теперь у тебя двое на руках. Сумеешь управиться? Дикушу пора выводить.
Из-за моей болезни он позабыт, позаброшен.
- Я пойду, позову твоего брата, он ведь еще не знает о твоей болезни, - ответил Дмитрий Иванович и вышел из комнаты.
Брат жены жил рядом через улицу, и Дмитрий Иванович
пока до него дошел, все обдумал. Сестра Дмитрия Ивановича,
которая жила в селе, давно звала его к себе, убеждала,
что человек под старость лет должен жить на своей малой родине, там, где он родился. И брат решил последовать
ее совету. Поэтому, быстро собрав самое необходимое,
ранним утром зашагал на станцию, и скоро поезд увозил его в родные места. Мелькали поля, и с каждым пролетевшим километром на душе у Дмитрия Ивановича
становилось все спокойней и радостней. Прав ли он, уезжая из дому? Но она, эта мысль отдалялась все дальше
и дальше.

ПРОГУЛКА.

Ох, и огорчился я, узнав, что прогулка из-за болезни приятеля не состоится. Вот тебе и ночёвка у костра, и рыбная ловля. Терять воскресный день в пыльном городе!
- А хотите, - робко окликнул меня сосед Алёша, слышавший
разговор по телефону, - мы вместе сходим на прогулку
в парк?
Увидев на моём лице изумление, добавил:
- Не пожалеете, это такая же прогулка, но только в городе.
Было чему изумляться. Алёша – «спинальник», инвалид первой группы по травме позвоночника, и единственное, что ему доступно, - с трудом доковылять до городского парка. И вот он, такой, приглашает меня на прогулку! Ну, а что в парке? Духота, обломанные деревья боярышника, два ряда невзрачных цветов на клумбе и подстриженный до абсурда кустарник.
- Не пожалеете, словно прочитав мои мысли, тихо, с какой-то безнадёжной ноткой, повторил сосед.
И я, уловив эту нотку, вдруг неожиданно для себя согласился.
Все равно день потерян. И мы отправились в путь. Это был нелегкий поход. Сосед шел медленно, с трудом переставляя ноги и костыли, но это ему не мешало изредка
наклоняться и поднимать невзрачные, сломанные вчерашним ветром веточки акации. Странный это парень.
Я вспомнил, что у него дома целые баррикады всевозможных
банок с такими же веточками. И в зависимо26
сти от времени года у него в комнате то весна, то лето, то полыхает яркими красками осень, а иногда зимой, в снег, у него распускается верба. Слов нет, красиво. Но чаще всего - то же самое и за окном. Некоторые веточки он с помощью детворы высаживает где-нибудь на улице.
- Посмотрите сюда, - перебил мои мысли Алеша, - вот эту землю под деревья из лесу привезли, и на ней иногда даже ландыши пробиваются, а вон папоротник. Он лесной.
Лишь бы не сломал никто. Это в центре города - ландыши
и папоротник! Чудо! А в парк придем - я еще не то вам покажу!
На середине пути я понял: если бы Алеша мог идти, как я, быстро, вряд ли он смог показать то, что показывал.Прошел бы - и все.
Словно читая мои мысли, у входа в парк мой спутник сказал, что по центральной аллее не пойдем, здесь скучно,
пойдем в мою «чащу» - надо идти вдоль забора. Здесь редко косили траву, и она местами доходила до пояса. Здесь зелень уцелела лишь оттого, что ходит мало людей. С трудом одолев травяной барьер, мы вышли на замечательную
полянку, в конце которой стоял шалаш. За ним росла красивая бузина с красными бусинками ягод и еще какие-то травы с незнакомыми мне синими лесными цветами.
- Дух-то, какой, дух! - восторженно воскликнул Алеша и буквально рухнул на траву.
- Я часто прихожу сюда, - отдышавшись, сказал он. - Заберусь
в свой шалаш и могу часа три просидеть в нем, не скучая. Можно на облака, небо смотреть, хочешь на муравейник, вот он, слева от вас.
Мы стали наблюдать с ним муравьев, а я, увлекшись, даже помогать одному из них тащить сухую былинку стал, но помощь не получилась. Алеша, видя, что мне нравится в его царстве, был счастлив.
- А вон, глядите-ка туда. Видите «колесо обозрения»? Ну, так вот, на нем сороки катаются, не верите? Сядут несколько
штук, а ветер тихонько колесо раскачивает. А им нравится. Иногда одна сорвется и другую приведет, чтобы,
значит, с ней тоже каталась. Даже стрекочут от удовольствия.
Вправо-влево, влево-вправо. Я засекал время. Раз двадцать минут катались. А в прошлую зиму я с вороной
в такую историю попал! Один конфуз! Она на проводе
почему-то вниз головой висела. Я думал, ее током пришибло.
Попросил первого встречного помочь мне как-то снять ее длинной палкой или влезть - это ведь невысоко. Он на меня так посмотрел! Ясно, что подумал: «чокнутый». А ворона, словно подтверждая это, вдруг перевернулась, как положено, каркнула насмешливо и улетела.
Я захохотал, Алеша тоже улыбнулся.
- Я тогда в парк целую неделю не ходил, не хотел случайно
встретиться с тем прохожим.
- Ну, ты дал маху, конечно. А в настоящем лесу ты хоть раз был?
- Был один раз, лет двадцать назад. Пацаном еще был. Мальчишки меня с собой взяли раков ловить. Они ловили,
а я у реки сидел. Мне иногда тот день даже снится. Вода холодная в реке и туман. Я даже стихи тогда сочинил,
хочешь, прочту?
Стихи были слабенькими.
- Здорово, я б так не написал, - соврал я.
- Ого! - Алеша взглянул на часы. - Уже пять часов. Пора топать домой.
Мы двинулись в обратный путь. Он показался мне короче.
По дороге я подумал, что неправда, что Алешке в парке
нескучно одному. Вот он всё говорит и никак не может выговориться. А я-то рядом с ним двадцать лет живу и ни разу не взял его с собой.
- Ну как, Петр Иванович, не жалеете, что пошли со мной в поход? – спросил Алеша.
- Конечно, нет. Спасибо, Алеша. А теперь моя очередь. На днях, когда мой друг поправится, мы все трое махнем на рыбалку, идет? На машине, конечно. Уха у костра, ночное
звездное небо, стрекотня кузнечиков. Комары тоже не отпадают. Как тебе это, пойдет?
Алеша смотрел непонимающими серыми глазищами. Видно, сразу не понял. А когда понял, глаза его засветились
такой радостью, такой благодарностью, что в них больно было смотреть. Я быстро попрощался и поспешил
к своему подъезду.

МАЛЬЧИШКИ.

Война здорово поменяла их жизнь. Отцы ушли на фронт, а матери целыми днями пропадали на ферме. Домой приходили поздно вечером, такими измученными, что рассказывать им о своих горестях ребята просто не решались.
Вот был бы отец – другое дело. Ему можно рассказать, как сильно иногда хочется есть, а есть нечего, и как Санька
мечтает о ружье, а Федька – о настоящей военной форме,
и чтобы на фронт пойти. Папы обязательно бы поняли и выход из положения нашли бы. А что мать – всё плачет да вздыхает.
- А я знаю, как сделать, чтобы батька приехал, - сказал как-то Федька своему другу.
- Как? – недоверчиво покосился Санька.
- А надо три раза с закрытыми глазами дом обойти, а потом досчитать до тринадцати и открыть глаза. Когда откроешь,
он уже рядом стоит. Я так сделаю в какой-нибудь праздник. В простые дни не получится. Лучше всего под Рождество, только его ждать долго. Я даже знаю, что он скажет. Он скажет: «Здравствуй, сынок! Как давно я тебя не видел». А потом даст поиграть своим ружьём, потому что нет войны, и оно уже ему не нужно.
- А почему нет войны? – спросил Санька.
- Да потому, что она кончится, раз солдаты домой придут.
- Наверно, ты бы заревел от радости, - заявил Санька.
- Вот ещё, - сурово насупился Федька, - разве мужчины
плачут? Помнишь, я той зимой полпальца чуть не отрубил,
когда дрова нам привезли. Так что – я плакал?
- Не плакал.
- Ну вот, я давно уже не плачу. Это девчонки плачут, а мужчины нет.
… Необычайно взволнованнаяи радостная встретила мать Саньку.
- Где ты, сынок, бегаешь? Война-то кончилась, слышишь? Иди скорей радио слушать. Теперь уж недолго нашего отца ждать.
И Санька стал ждать. Шли недели, месяцы, отец всё не приходил. Видя каждый день покрасневшие от слёз, тревожные
глаза матери, Санька решил попробовать Федькино
средство.
В день своего рождения он вскочил с постели чуть свет. И прямо в трусах – на улицу. Закрыв глаза, старательно стал обходить дом.
- Ты что, ошалел? – закричала в форточку мать. – Куда тебя голого в крапиву несёт?
- Ничего, это даже лучше, - стиснув зубы, прошептал Санька, - Ну если не получится, уши Федьке оторву, чтоб не брехал.
Он обошёл вокруг дома, потом ещё два раза. Досчитав до шести, услышал тяжёлые шаги по песку. Кто-то шёл к дому.
- Семь, восемь, девять, - считал Санька, изо всех сил зажмурясь.
- Сынок, здравствуй! – услышал он очень знакомый голос,
- ну что же ты, сынок, иди ко мне.
Санька услышал где-то всхлипывание и, вздрогнув, открыл
глаза.
Рядом с ним у калитки стоял Федька и, размазывая слёзы
кулаком, смотрел на приближающегося незнакомого мужчину. У него не было одной руки и ноги тоже не было. Он шёл, тяжело опираясь на костыль.
- Федя, сынок, не плачь, - попросил он. Но Федька стоял и беззвучно плакал.
- А мужчины не плачут, - хотел сказать Санька, но не сказал,
потому что ему самому вдруг ужасно захотелось заплакать.
И чтобы этого не сделать, он повернулся и бросился
бежать.
Он бежал долго, не оглядываясь. А когда село осталось далеко позади, упал на мокрую, холодную землю и горько
безутешно заплакал.

МЫ ИГРАЕМ В ВОЙНУ.

Сегодня случилось необычное происшествие. Возвращаясь
из школы, мы наткнулись на стоящую у нашей калитки
бабку Степаниду. Она явно нас поджидала.
- Ну что? – с любопытством спросила она. – Всё-таки решилась
мать замуж выйти?
- Замуж? Наша мама?
- А чья же ещё? Собственные дети, а не знаете! – поддразнивающим
тоном сказала Степанида. – Гости у вас. А за одного, вон за того, что с усами, и собирается выйти ваша мать. Сама слышала разговор. Только зря, хворый он, с гипертонией.
- Как это – с гипертонией? – поинтересовалась я, но тут сестра Динка дёрнула меня за рукав.
- Всё равно, - сказала она. – Абсолютно всё равно. Надо принимать срочные меры, - это она сказала точь-в-точь, как мама. – Пошли.
- Мы идём принимать срочные меры! – крикнула я на ходу бабке Степаниде, и сестра снова дёрнула меня за рукав: чтобы я не болтала лишнего.
Дома стоял дым и чад. Оказывается, мама жарила для гостей мясо, а оно никак не хотело жариться и подгорало.
То ли печка плохо топилась, то ли у мамы было мало масла, но мясо жарилось уже два часа.
- Девочки, - сказала мама, увидев нас, - я сейчас сбегаю на работу, меня зачем-то вызвали, а вы займите гостей.
Мы переглянулись.
- Значит, сможете сделать, чтобы гости не скучали? – пе33
респросила мама, и мы дружно кивнули головами:
- Сможем!
Мама ушла. Гости стали разглядывать нас, а мы их. Это было очень интересно. Потом одна женщина, светловолосая
и светлобровая, очень похожая на моль, стала копаться в своём портфеле. Другой гость, мужчина, рассеянно
уставился в окно. Третий, который был с усами и собирался жениться на маме, продолжал разглядывать нас: видно решал, подойдём мы ему в дети или нет. Ведь мама не взяла бы его замуж без нас.
- А сейчас мы в войну играть будем, - нахмурившись, объявила Динка.
Вид у гостей стал немного озабоченным.
- А разве девочки умеют играть в войну? – спросил усатый.
- Конечно, умеют, - буркнула я. – И не хуже мальчиков!
«И как такое чудовище может понравиться маме? – подумала
я. – Хоть усов не было бы. А то, как у рака!»
- Вы тоже будете играть с нами, - решительно сказала Динка, быстро делая из стульев баррикаду.
Гости промолчали. Это были очень вежливые гости. Я даже удивлялась потом, вспоминая, как они терпеливо ждали маму. Они-то хотели её дождаться, а мы-то как раз и не хотели этого.
Минут через десять в комнате стояла пыль коромыслом. А мы с хохотом и визгом носились из комнаты в кухню и обратно. За нами носилась с лаем не переносившая шума и беспорядка Фридка со всеми четырьмя щенятами.
Падали задетые нами стулья-баррикады, грохотали и
гудели клавиши пианино, на котором время от времени Динка изображала канонаду. Один из гостей, тот, что с гипертонией
и усами, схватился за голову:
- Дети, что за адский шум? Вы всегда так играете?
- Мы? Всегда! – Динка посмотрела на него своими невинными
голубыми глазами. – А если хотите, мы с сестрёнкой сыграем вам в две руки. Вы, наверное, любите музыку?
- Очень, - обрадовались гости. – Сыграй, девочка.Тебя, кажется, Диночкой зовут?
- Диночкой, - пропела Динка. – А её – Мариночкой. Маринка,
- приказала она, - тащи себе стул, будем играть гаммы.
Напрасно гости радовались. Усевшись поудобней, мы ударили по клавишам. Гамму ре-мажор, которую мы с сестрой не могли терпеть, проиграли десять раз, а когда начали играть в одиннадцатый, пришла мама. Гости облегчённо
вздохнули и стали торопливо подниматься.
- Вы что, уже уходите? Надеюсь, мои девочки не позволили
вам скучать? – спросила мама, подозрительно покосившись
на царивший в комнате беспорядок.
- Конечно, нет. Ваши девочки – настоящие маленькие хозяйки, и они отлично справились со своими обязанностями.
Мы чудесно провели время.
- Они у меня немного на старинный лад воспитаны, - скромно сказала мама, в её голосе прозвучала гордость. – Но, я думаю, это не так уж плохо?
- Они у вас великолепно воспитаны, - ещё раз подтвердили
гости, а мы с Динкой недоумённо переглянулись: «Вот уж вежливо! Это да! Но всё равно пусть уходят».
- Ну что вы тут без меня выделывали? – грозно спросила мама, закрыв за гостями дверь. По каким-то неуловимым признакам она догадалась, что мы были совсем не вежливыми.
– Приехала комиссия из края, меня проверить по работе Красного Креста, я их и пригласила на чашечку кофе. А вы, наверное, очень плохо себя вели, раз они так быстро ушли?
- Комиссия из края? – переспросила Динка. – А мы думали…
- А вы что думали? – мама повнимательней смотрит на нас и, вдруг рассмеявшись, обнимает: - Глупые вы, глупые!
Да разве я вас на кого променяю? Вы для меня – лучше
всех на свете!
- А мы знаем, - сказала Динка. – Это мы на всякий случай. Вдруг тебе покажется не лучше?
- Мам, - вспоминаю я, - а где находится у человека гипертония?
Мне очень нужно знать.

СОСУЛЬКА.

Шёл февраль. Сосулька была большая, блестящая с зеленоватым
отливом. Она висела как раз над Митькиным окном, и в тёплые дни мальчик наблюдал, как с неё медленно,
одна за другой, срывались сверкающие и прозрачные
капли, беззвучно исчезая где-то внизу.
Второй месяц лежит Митька в своей кровати, прикованный
болезнью. К нему, что ни день, заходит Тимка в расстёгнутом нараспашку пальто, со шмыгающим носом и обветренными руками. Он осторожно усаживается на край стула и выдаёт сенсационную новость:
А наша Мурка вчера покусала Полкана. Говорят, у него на носу теперь шрам останется.
Или:
- Я вчера почти полкилограмма мороженого съел! Завтра
тебе постараюсь принести.
- Не надо, мне мать принесёт, - говорит Митька и задумчиво
добавляет: - А сосулька вкуснее, - и смотрит на висящую
на крыше сосульку.
- Вот эта? – Живо спрашивает Тимка, перехватывая взгляд товарища. – Хочешь, я её тебе достану? Он взглядом измеряет
расстояние от крыши до водосточной трубы.
- Разбиться можно, - неуверенно говорит Митька.
- Не разобьётся, я её за пазуху положу.
- Да не сосулька, а ты разбиться можешь.
- Я? Нет, - Тимка машет рукой, - подумаешь, второй этаж. Я на будущий год в кружок альпинистов запишусь, у нас при Дворце откроется.
- Так это на будущий год, - говорит Митя. И друзья опять замолкают.
Тимке не сидится на месте, он ёрзает, заглядывает в окно, потом вдруг срывается с места:
- Я сейчас!
Вечером, сквозь дремоту, Митя слышит осторожное шарканье по крыше сарая и железное звяканье по водосточной
трубе.
- Слушай, твой дружок, наверное, совсем спятил, - сказала,
входя, мать Мити.
- Иду я сейчас домой, а он на водосточной трубе сидит. На ногах его какие-то железяки, вроде тех, что электрики надевают, когда на столбы влезают.
- Кошками называются, - подсказал сын. – А Тимка на крышу за сосулькой лез.
- За сосулькой? – Насторожилась мать, подозрительно поглядывая на сына.
Наутро сосулька с крыши исчезла, и Митька стал с нетерпением
ждать товарища. Наконец, тот заявился. Растрепанный,
как всегда, взъерошенный, пахнущий морозом.
Он долго дул на озябшие руки и искоса поглядывал на митькину мать.
- Вот она, - торжественно сказал он, когда та вышла, - достал.
И штаны из-за неё порвал, вчера отец дал мне пилюль…
Раскрасневшись от радости, Митя двумя руками взял блестящую скользкую сосульку и поднёс её к лицу, посмотрел
на свет. Сосулька холодная, тяжёлая и пахнет мартом. Хотя до марта далеко…
Когда мать вошла в комнату, она увидела склонившихся мальчишек, которые, как чудо, разглядывали обыкновенную
сосульку. Она хотела было заворчать, но, взглянув на сияющего сына, улыбнулась и тихонько вышла из комнаты.

ЧЕРНЫЙ КОТЕНОК.

Никто не знал, когда и откуда появился у дома невзрачный
чёрный котёнок. Ветром что ли занесло этого замухрышку?
«Вот только глаза у него красивые, как янтарь», - шутили жильцы. А котёнок и сам не знал, как он тут очутился, так же как смутно помнил свою мать, крупную старую кошку. Он всегда помнил себя одного и привык к этому. Целый день играл сам с собой в осенней шуршащей
траве, задрав хвостик, гонялся за былинками. А когда
голод донимал его уж очень сильно и поблизости ничего
не находилось, он обращался к детям или взрослым, просил дать что-нибудь. При этом он беззвучно открывал свой розовый ротик и цеплялся когтями за одежду. Люди охотно угощали пирожком, рыбой, что было под рукой. Перекусив и выспавшись в каком-нибудь уголке, котёнок снова играл.
Но вот наступило предзимье. Котёнок всё больше мёрз, пока не догадался ходить греться в подвал дома, а потом и спать там ночью, прижавшись боком к тёплой трубе. Темнота
его не пугала, может, оттого, что он был чёрный, как ночь. Пожалуй, больше боялся он мальчишек-озорников, и чем больше рос, тем больше старался избегать с ними встречи. Хорошо было бы вообще не выходить из подвала,
но так хотелось есть или полизать снег вместо воды.
Однажды намело столько снегу, что он два дня не выходил
из своего убежища, хотя с помойки доносились волнующие запахи еды. Но по двору всё время ездили машины, сновали люди в больших сапогах и разговари40
вали грубыми голосами. Это рабочие-грузчики разгружали
товар для магазина.
А дети, увидев котёнка, обрадовались и стали бросаться
холодными снежками.
Едва высунувшись, он тут же бросился назад, и лишь когда начало темнеть, он прокрался к мусорке. И,какое счастье, около неё лежала большая рыба, выброшенная
из магазина. Правда, с одного бока её уже жевал облезлый, без перерыва урчащий кот, но это было не так страшно, как спазмы в животе. Котёнок прыгнул и ухватил
большой кусок, оттащил его подальше. Хотел унести его в подвал, но не было сил терпеть. И он впился в кусок с другой стороны. Рыба была восхитительна, и, забыв обо всём, котёнок впился в неё зубами.
- Петька! – вдруг крикнул мальчишка с мусорным ведром.
– Глянь, кошки жрут! Давай их шуганём!
Облезлый кот метнулся, ловко прыгнул в контейнер, а котёнок сначала тоже бросился наутёк, но вернулся, схватил свою добычу и поволок к подвалу. Это была его ошибка. Рыба была тяжёлая, а ступенек в подвал много. Да и опытная кошка никогда не показывает дорогу в своё жилище. Так бы мальчишки пульнули пару раз снежками и ушли, а тут котёнок с ужасом услышал топот ног за собой.
Бросив добычу, он стремительно прыгнул в спасительную
темноту и притаился на куче угля. Мальчишки,
действительно, не нашли бы его, если бы не глаза, которые
горели в темноте, как два маленьких огонька.
- Вот он, - закричал один голос, и два куска угля полетели в сторону котёнка, затем ещё, ещё. Чёрный котёнок перепрыгнул
в другой угол, заметался, но твёрдые куски всё чаще и чаще попадали в него, а от одного удара у него перехватило дыхание. Он скрючился от боли и закричал.
- Вот он, пуляй ещё!
Котёнок теперь всё реже открывал глаза. Но вот он открыл
их, чтобы последний раз убедиться, что дорога для спасения ему закрыта, и больше уже глаз не открывал. Два маленьких огонька погасли совсем. Мальчишки ещё постояли, потом, довольные, стали выбираться из подвала.
Выходя, они последний раз бросили взгляд вниз, где, то сжимаясь, то вытягиваясь, на куче угля умирал маленький
бездомный котёнок. Дай, Бог, чтоб когда-нибудь дрогнули
сердца у этих детей при воспоминании об этом.

КРУТОЙ.

Был чудесный зимний вечер. Мягкий пушистый снег все больше укутывал в белое одеяло частные домики, изгороди,
крыши многоэтажных домов. С радостным криком детвора каталась на ледяных горках.
Григория, шагавшего по заснеженной городской улице,
все это как бы ни касалось, обходило стороной. Он не участвовал во всеобщем оживлении и радости обильному
снегу.
Погруженный в свои мысли, он вспомнил, как его друг, кореш Володька, который недавно вернулся после отдыха
на Черном море, сказал: «Слушай, Крутой, я тебя не узнаю, ты ли это? Даже на месяц тебя нельзя оставить одного. Вспомни, как тебя прозвали - Крутой. А ты на кисейную
барышню стал похож».
Действительно, Григория в своем кругу прозвали так, и было немало мужиков, которые старательно обходили предпринимателя Кольчугина.
Все началось с того, что Григорий заболел. У него и раньше бывали неполадки с желудком после продолжительных
обильных застолий, а тут прихватило еще крепче.
И как назло его личный кореш и врач был в отпуске. Пришлосьидти, как все, в горполиклинику. Ох, не привык
Григорий Кольчугин стоять в очередях. Вся душа возмущалась
против этого. Но ничего не поделаешь.
Врач тратил на больного по 10 минут. Докторишка! И как за это время может он вылечить человека? Вот рядом ведет
прием какая-то Ковченко. Держит каждого больного,
если он медик, около часа. Говорят о чем угодно (слышно через дверь), только не о болезни. Одни больные, те, что с температурой, мучаются, другие ждут привычно, молча и покорно сидят часами, тихо ведут беседу о своих хворях.
Вот бабка привела своего деда. Если по всем признакам - в туберкулезную больницу надо. Это даже не медик скажет,
а он сюда притащился. Все надеется, как говорит бабка,
что у него не туберкулез. Как бы ни так! И без анализов видно: глаза блестят, худющий, кашляет без перерыву, то и дело, хватаясь за грудь. Еще позаразит тут всех!
- Входите, - пригласила сестра, и «туберкулезник», как его окрестил Григорий, вскочил, с какой-то надеждой посмотрел
на сидящих у кабинета и торопливо проскользнул
в дверь. И его врач Степашкин держал минут пятнадцать,
не послал сразу куда надо, а слушал, стукал, в чем-то убеждая. И вот удивительно: из кабинета «туберкулезник
» вышел спокойный, деловитый и все торопил жену, надевая пальто.
- Уговорил всё же доктор в туберкулезный диспансер идти, - на ходу сообщила та больным.
Следующим хотел проскочить Григорий, но не тут-то было. Дорогу преградил еще один старик.
- Не пущу! - трясясь, прошептал он.- Весь день сижу!
И Григорий, впервые смутившись, отступил, вошел через
час, когда подошла его очередь. Врач был молодой, но внимательный. Он долго осматривал, ощупывал коренастого
Григория, шелестел бумажками анализов. Потом сделал заключение.
- Дела поправимы. Надо только менять образ жизни. Сможете - поправитесь. Нет - увы! - он развел руками.
- Что, умру?
- Нет, но будете примерно к этому двигаться. Извините,
я с вами откровенен. Болезни будут все больше беспокоить.
Видите ли, у бедняков или, как их сейчас зовут, малоимущих, свои болезни, а у вас - свои. К сожалению, природа создала нас другими. Надо больше двигаться, работать на огороде, даче, дома.
- У меня дома все механизировано, - гордо заявил Григорий.
- Ну вот и результат! - врач похлопал Кольчугина по выпирающемуиз брюк животу. - А ведь вы еще молоды. Если дома нет работы, найдите какого-нибудь старика со своим домом и колите ему дрова каждый день по часику примерно. Раз в неделю вообще можно обходиться без еды, и никаких долгих застолий!
Вот обо всем этом и думал Григорий, шагая по снежным городским улицам. Рубку дров он заменит длительными прогулками, и они ему нравились. Хорошо было шагать, обо всем размышлять. Незаметно он очутился около своего дома. Его внимание привлек высокий мужик в потрепанной
грязной одежде, который вытаскивал что-то из контейнера.
- Ой, не могу, посмотри, Гриша, мужик ест что-то из мусорки, - окликнула его соседка, показывая в сторону контейнера, - меня сейчас стошнит.
Григорий, не обращая внимания на ее слова, шагнул ближе. Он мял в руках 50-рублевую купюру, но почему-то не решался протянуть ее бродяге или, как их сейчас
называют, бомжу. Потом все же преодолел себя.
- Слушай, брат, на вот, возьми себе, пригодится.
Мужик посмотрел в его сторону, вернее, сквозь него, взял в руки деньги и пробормотал не то благодарность, не то ругательство.
- Пусть, - подумал Григорий, - пускай так. Это его деньги.
Потом он снова кружил по заснеженным улицам, настроение
у него улучшилось, и он начал, пока только слегка, чувствовать свою приобщенность к городской жизни, но не той, которой он жил раньше, а какой-то новой, еще не знакомой Григорию. И это доставляло ему радость.

НОВОГОДНИЕ ШАЛОСТИ

Новый год, 1 января. На нашей площади стоит огромная
елка, вся в огнях. То, что она в огнях, это заслуга моей сестры Оли. Перед Новым годом соседи начали поговаривать,
что елку в этот раз вряд ли будут зажигать, кончился
какой-то световой лимит в энергоуправлении. Какое
разочарование! Оля, как об этом узнала, тотчас же туда позвонила и сказала дипломатично:
- А мы, взрослые и дети, ждем, когда же зажжется елочка.
Скажите, когда же?
- Кто это мы?- поинтересовались в энергоуправлении.
- Жители Ленинской улицы, - гордо сообщила Оля.
И елка зажглась, она засверкала огнями через 2 часа после того, как Оля позвонила. И было еще совсем светло.
Так и горела до вечера, а потом всю ночь, радуйтесь, люди! И они радовались. Оказывается, взрослые еще больше, чем дети, это умеют делать. А тут еще выпал снег. Снежинки искрилисьи сверкали, как маленькие лампочки.
Снежная баба, вылепленная на площади еще неделю назад, приободрилась, и уже не казалось, что она вот-вот развалится.
Декабрь, как и ноябрь, был бесснежный, площадь выглядела
скучной, ветер гонял по ней пыльные вихри. Потом
ее оживили елкой и снежной бабой. Снега для этого с сопок привезли. И вокруг снежной бабы «зиму» разбросали.
Мальчишки тотчас прибежали играть в снежки. На другой день выглянуло солнышко, и снежная баба стала
«плакать», она становилась все меньше и меньше. Но
31 -го природа восстановила все же порядок. Зима есть зима. А Новый год тем более.
А взрослые, наоборот, потеряли свой обычный порядок жизни и свою серьезность. Редко какая машина, проходившая
мимо площади, вечером не останавливалась и не делала несколько кругов вокруг красавицы елки. Даже шедший с вокзала автобус прокатил своих очень довольных
пассажиров вокруг елки.
А неугомонной Оле, как и мне, захотелось почувствовать
себя маленькой, придумать что-нибудь озорное. И вот в 12 часов ночи, когда нас по телевизору, радио и соседи
почти одновременно поздравили с Новым годом, мы в свою очередь решили поздравить по телефону тех, кто сегодня работает. А работали, как обычно, люди, у которых
телефоны 01, 02, 03. «Скорая» была очень довольная, они сначала подумали, что звонок - очередной вызов, но оказалось - наше поздравление. Они пожелали нам никогда не болеть и звонить на «скорую» только в таких случаях. Милиция по привычке стала расспрашивать, кто и откуда. Потом трубку взял кто-то другой, и голос был уже не официальный, а веселый и молодой. Он спросил, почему мы поздравляем по телефону, а не лучше ли, раз живем рядом, прийти самим?
- Куда?- спросила Оля.
- Куда, куда! В милицию, конечно, нас поздравить. А то сегодня праздник, пока происшествий никаких, и нам скучновато.
- Это уже слишком, - ошарашенно сказала Оля. Такого разговора от милиции она не ожидала.
- Так Новый год сегодня, девушка. Алло! Не клади трубку.
Мы все равно узнаем, кто нам звонил!
Но Оля положила трубку. На 01 позвонить мы не решились.
Вдруг подумают, что пожар, и приедут. Оле все было мало. Она взяла в руки телефонный справочник и начала звонить всем своим знакомым и даже незнакомым. Она звонила и на другой день.
- С Новым годом, товарищи! - и это выходило у нее взволнованно
и торжественно.
- Спасибо, большое спасибо, - отвечали люди, - мы очень рады, а кто это звонит?
Мы с Олей переглядывались и довольно улыбались.
- Ну что, все уже? - спросила я 2-го января. - Некого уже поздравлять?
- Почему некого? Во-первых, 1 января Новый год только-только наступил, во-вторых, старый Новый год не за горами.
И мы начали писать открытки от имени Деда Мороза для всех 15 жильцов нашего дома, а потом то и дело выходили
на лестничную площадку, чтобы посмотреть, понравилась
жильцам наша затея или нет? Из всех жильцов не понравилось только одному соседу. Он строго и недовольно
осмотрел открытку, повертел и даже понюхал, затем бросил на грязный подоконник. Остальные улыбались,
удивлялись, читали и, перекликаясь через лестничную
площадку, спрашивали друг у друга:
- Эй, соседка, пошарь-ка получше в своем ящике, там что-то лежит интересное.
- Нет, ничего нет. Постой-ка, точно, в газету попала от49
крытка какая-то.
- Не какая-то, а от Деда Мороза!
- Вот чудо-то! Ему еще есть дело до таких стариков, как мы.
Мы ликовали, переглядывались и посмеивались. До чего же интересно делать приятное, но потихоньку, чтобы
люди не знали.
Но всему бывает конец. Новогодние праздники закончились.
Новый год все больше вступал в свои права со своими радостями и огорчениями.