Палладин

В далёких Ногайских степях
ветра развевают твой прах,
буруны шныряют в костях
в далёких Ногайских степях.

Когда-то здесь шёл караван,
погонщиком был Палладин,
отец его ибн Сулейман –
- слепой в Марканде муэдзин.

А мать его, Вия Зухра,
давно от чумы умерла,
забыл их уже Палладин,
родными отверженный сын.

Взамен ему плётка была
пристроена к лучке седла,
да острый булатный кинжал,
что в ножнах спокойно лежал.

И если входили в кишлак
улыбку дарил Палладин,
и только один знал Аллах,
что он в этом мире - один.

Он всем говорил, что богат,
что ждут его: персиков сад,
дом, дети, и Мирра жена,
кувшин золотого вина.

И даже когда облака
скрывали вдруг солнце его,
не горбился от пустяка,
и верил в чудес торжество.

В такие мгновенья он сам
себя отдавал чудесам,
брал пряны для скорбной души,
и были те дни хороши.

В такие мгновенья Коран –
- бальзамом сердечным для ран,
и миру был рад Палладин,
и к солнцу легко он всходил.

Ах, степи – не всяко здесь сушь,
бывало бьёт в балке родник,
для пылью истрёпанных душ,
и каждый уж к влаге приник.

Бывало и тёпл ветерок,
приносит дыхание трав,
и в сердце стучится намёк
о том, не смирить ли свой нрав.

Жениться, осесть навсегда,
пусть станет земною мечта,
пусть каждый верблюд – на счету,
и каждый твой шаг – на виду.

Средь чёрных холодных картин,
пока не разжёг костерок,
о доме мечтал Палладин
в разгуле пустынных дорог.

Но, чу, запылает огонь,
усядется вкруг голытьба,
и дикое счастье, как конь,
скулами жуёт от чуба.

В такие мгновенья он вдруг,
любил только всплохи костра,
и ночь, как жена, лучший друг –
- верблюд, два горбатых бугра.

Походный и верный верблюд,
не спутанный волосом пут,
и звёзды – шатром над костром,
что это и есть его дом.

Рассыпаны звёзды, блестят,
в кошму с любопытством глядят,
и каждая следом звезда,
как дева, меняет цвета.

Нет, лучше не станется дней,
нет счастия, верно, верней,
лишь стужа Ногайской зимы
пугала страшней самой тьмы.

То – смерть. Уводил в свой Иран
тогда Палладин караван,
поближе к Персидской земле,
где нежатся пальмы в тепле.

Пустынное золото дней
то было бесценным, ценней,
чем пышных дворцов красота,
голодной толпы суета.

Однажды в долине Ферган
встал на ночлег караван,
в долине, где вещие сны
во снах будоражат умы.

В долине той маки - красней,
мерцают, как алая кровь,
а на мушмуле соловей
поёт по ночам про любовь.

И снился там путнику сон,
что он в персиянку влюблён,
что он с ней на ложе лежит,
а их скорпион сторожит.

И молвил тогда скорпион,
женись поскорей – быть беде,
нарушил ты вечный закон,
и род не найдут твой нигде.

Проснулся тогда Палладин,
над ним – звезд любовных глаза,
костёр затухал, таял дым,
струилась во тьму полоса.

Пустое, он снова уснул,
и ветер с небесных вершин
ласкал, песню сладкую дул,
а сон скорпион сторожил.

С тех пор много рек утекло,
пустынно в Ногайской степи,
и корка из снега, стекло,
изрежет до крови ступни.

Порой проползёт вдруг змея,
мелькнёт ненароком тушкан,
да помнит, наверное, земля,
что здесь проходил караван.

27 июня 2010 г.
С-Петербург