К Суворину пролог

      К Суворину
       пролог      
 
            1
Январь бесснежен, зимних пург
Нет и в помине. Вот он, Север.
...Летит рысак, и, словно в гневе,
Визжат полозья. Петербург*.

Столица. И её лицо
Непроницаемо и строго.
Какое пиршество чертогов,
Оград, каналов и дворцов!

Но не хватает теплоты.
Её приветливого взгляда
Не видно вам, и не слиты
С великолепием парада
Колонн по берегам Невы,
Омытым утреннею ранью,
С их тонким золотым сияньем –
Нет, не слиты душою вы.

И прав, что не поддался он,
Когда манил сюда Суворин:
Тут воздух, небо, его тон
Не те, и рядом дышит море,
Но привкус йодистый ноздря
Не ловит так, как в Таганроге,
И под землёй стенанья ноги
Как будто чувствуют. Заря
Бледна. Такое ощущенье,
Что на макушке вы Земли,
Вас, как соринку, замели
Сюда; и под небесной сенью
Все эти пышные дворцы
Не призраки, не миражи ли?
И, может, вовсе в них не жили
Ни прадеды и ни отцы?

Холодный город, то ли дело
Москва... Куда ни загляни –
Пусть переулочек замшелый,
Но мил он, он тебе сродни.

И Козинские, и Плющихи,
Зацепы, Бабьи Городки... –
Так упоительны и тихи,
И милы сердцу, и близки!

Но тут, в столице, он – фигура.
О, Чехов, Чехов! Сват и брат
В журналах он, он – нарасхват,
Вся тут она, литература.

Друзей – пруди хоть ими пруд:
То тянут в гости, то на ужин,
То на банкет, на бал зовут... –
А как искрит в январской стуже
Шампанское! – Туда, сюда
Всё тянут, тянут... Ради бога,
Ну пощадите, господа,
Не то в уме, в уме – дорога.

Рябит в глазах она, зовёт
И так твою ласкает душу!..
Вот только тронут реки лёд
И головастики лягушек
На солнцепёках из икры
Проклюнутся в прогретых лужах, –
Затянет он ремень потуже
И – прочь из каменной дыры.

И времени на безделушки,
Поверьте, нет. Вот так пройтись, –
Ах, как чиста сегодня высь! –
По набережной, по макушке
Земли не радость ли, друзья?
А там к Суворину скорее,
К нему домой, где душу греет
Библиотека и твоя
Лучится мысль и реет дух,
И там, проглатывая книги,
Он счастлив, словно бы вериги
С души им сорваны и сух
В запале рот; да есть же, есть
Святые люди, есть, и надо
Успеть, – звучит, как канонада, –
«Морские сборники» прочесть.

Какие люди! Невельской,
Бошняк, Орлов и Рудановский...
А он сидел в тиши московской
И изводил себя тоской.

Тоска... Гнетущий душу сплин.
Но вот в мозгу забрезжил лучик –
И разметал, развеял тучи
С небес души – на Сахалин!
Там человек забит и сир.
Туда! И скорбный остров снится,
Вот так не мог без экспедиций
На свете жить его кумир.

Да, Пржевальский. Всё он ждал:
Вот-вот снега весной повеют
И вновь – туда, где суховеи
И небо блещет, как кинжал.

И мысленно через Сибирь
Уже он трясся на почтовых,
Ухабы, лужи, но сиди,
Стена тайги... и Кяхта снова.

Навьючены верблюды и...
Монголия, иные дали.
Холмы с рыжинами подпалин,
Верблюды, словно корабли.

И он, скиталец Пржевальский,
Вот эту жизнь, вот этот дух,
Хребет вот этот Алашаньский,
Где не слизнул их, словно мух, –
Ещё бы чуть, – поток, он глыбы
Швырял в ущелье, как труху,
А там, в палатке наверху, –
Коллекции! Душа – на дыбу!

Нет, этот миг, и эту жизнь,
И это потрясенье духа, –
Как крик над пропастью: «Держись!»,
Почти неуловимый ухом, –
Не променял бы и на сто
Он жизней у себя в Отрадном;
На тихий кабинет и стол,
На луг и нивы за оградой,
На лес и свору борзых, нет,
Хотя и был в охоте асом, –
А всё манил его Тибет,
Звала таинственная Лхаса,
Звала, и невесомый шёлк
Мечты струился перед взором,
И на пути вставали горы,
А он всё шёл, и шёл, и шёл.

И умер, как хотел, в пути
Под небом Азии прелестной,
Где вздел Тянь-Шань хребет Небесный
И держит в каменной горсти.

Он, Чехов, рад: теперь и он
Через Сибирь, как Пржевальский,
Чей образ в нём запечатлён,
Хлебнёт скитаний жизни райской.

Да, наконец и он вдохнёт
Свободы радостного ветра,
Они поглотят, километры,
Тоски неугасимый гнёт.

            2
Но что это? Не взором, нет,
Чутьём он уловил сиянье,
Как будто утреннею ранью
Лазурный разливался свет;
И вспыхивал, и трепетал,
И небо золотом струилось,
Всё ликовало оно, вилось,
И свет таинственно блистал.
Он вскинул голову, и взор
Схватил чудесное виденье,
Как будто всплеском вдохновенья,
Струился в воздухе собор.
Горел лепниной золотой
И наплывал, лазурно-белый,
И в душу медленно летел он
Неотразимой красотой;
И разливались купола,
Как птичий щебет спозаранку,
Их величавая осанка
Так остро за душу брала!
И свечи белые колонн
На фоне голубой эмали, –
Так, восхищённый, видел он, –
Небесной нежностью сияли.

Он в душу, словно свет звезды
Под звуки соловьиной трели, –
Да это Смольный монастырь! –
Вбирал творение Растрелли;
Вбирал его, боясь дохнуть
И шевельнуться на мгновенье:
Не обронить бы, не спугнуть,
Не сдуть небесное виденье.

Да, небо – музыка, и власть
Её явилась перед взором:
Она божественным собором
Сюда, на Землю, пролилась.

И плыло, плыло, нежа слух,
Лаская, ангельское пенье,
И это чудное виденье
В груди воспламеняло дух.

А он? Что у него? Ну, «Степь».
Коней растрёпанные гривы...
Курганы... облака лениво
Бредут по небу... – тянет цепь
Мазков случайных он, а тут
Во всём отточенность пропорций,
Тут куполами плещет солнце,
И в плесках ангелы поют;
Тут льётся музыка, звучит,
Волнуя душу, но откуда?
Не сквозь ли каменные груды
Стеклянные звенят ручьи?

Или симфония небес –
И вот собор аккордом замер
И души просветлил слезами,
Являя чудо из чудес?

Шедевр! А он бы так не мог.
Всё схвачено до полутени,
Всё закольцовано в замок,
И надо всем витает гений...

...И все же, как текла строка!..
И степь в лицо ему дышала
Настоем трав, и ликовала
Душа, и плыли облака...

Казалось, не писал – парил,
И звёзды в вышине мигали...
Но отчего-то блеск светил
Щемящей полон был печали.

И чувство – словно он один
На камне, как Христос в пустыне,
Иль вовсе нет тебя, и стынет
Планета в одеянье льдин.

Вот и сейчас впивает грудь
Собора облик величавый,
И не дохнуть, и не мигнуть,
Но отчего ж волна печали
Уже бежит в тебе, бежит,
Тревогой наполняя душу? –
И колыханья её слушать
Так сладко в глубине души! –
Печали оттого, что тлен
Сокрыт в природе изначально,
И как бы ты своих колен
Ни преклонял – она печальна, –
Увы, печальна, – красота;
Сквозит в ней тонкими лучами
Печаль: и в золоте листа
Улыбка светится печали,
И в трепете речной струи,
Что льётся отблеском заката,
И в небе, где летят рои
Блескучих звёзд, и в ароматах
Лугов со скошенной травой,
И в луже, где звезда лучится,
И в полных прелести живой
Родных и милых сердцу лицах.

Увы, и у него в строках
Улыбка осени, звучали
Те струны ласковой печали
Ему и в детстве, – детство, ах! –
А тут, – она полна идей, –
Взялась Екатерина рьяно
Взрастить из девочек-дворянок
«Породу новую» людей.

И улыбнулся он: увы,
Для человеческого рода
Идеи были не новы.
Века летят, но та ж порода
Людей осталась, только тут,
Как памятник императрице,
Вознёсся Смольный институт,
И расцветают в нём девицы.

Вот тут смолянкою была
Голубоглазая, живая, –
Приветлива, умна, мила, –
Екатерина Невельская.

Вон там Таврический дворец,
В его саду она гуляла,
Девичьи души наполнял он
Биеньем радостным сердец.

Да, государыня права,
Благое сотворила дело,
Россию всё поднять хотела,
О ней болела голова.

             3
Сибирским трактом на Амур
Мчал на почтовых Пржевальский.
Вот Ангары хрустальный шнур,
Байкал, а там уж мало-мальски
До батюшки – Амур-река
Колышется равниной рыжей.
Всё к морю навостряет лыжи,
Качнув волной издалека.

Но Пржевальский был юнцом,
Когда мыс Горн под парусами
Прошёл, продубленный ветрами,
Моряк с нахмуренным лицом.

И не смятеньем, не тоской,
А скрытой радостью сияли
Глаза его, в такие дали
К мечте летел он, Невельской!

В Камчатку из Кронштадта шёл.
Ну а оттуда – к Сахалину,
К мечте, как мать к родному сыну,
Там до неё – один вершок.

Ну как же так? И кровь в висках
Стучит толчками торопливо.
Амур теряется в песках?
Такой гигант? И нет пролива?

Всё ж Сахалин материка
Касается иль нет? Разведать!
Она ему, как дрожь рассвета,
Мечта, и словно облака,
Не видные, над ухом дышат...
И он открыл его, – открыл! –
Пролив, – взлетай, Россия, выше,
Блесни пером орлиных крыл!

Ликуй и пой, черти крылом,
Пари над изумлённым миром...
Рискуя шпагой и мундиром,
Твой сын шёл к цели напролом.

А он, московский беллетрист,
Блеснувший искоркой таланта,
Туда, где воздух мокр и мглист,
В Камчатку, тонны провианта
Доставив, смог бы так рискнуть:
Идти без царского указа
Туда – да не моргнув и глазом, –
Где кораблям заказан путь?

Ни Крузенштерн, ни Лаперуз
Не находили там пролива...
Рискнул бы он, служитель муз,
Или б замялся боязливо?

Но Невельской рискнул... А как
Души нетронутые розы
Стелил с стыдливостью мимозы
К ногам любви своей моряк!

Она у дядюшки жила,
Его смолянка, выпускница.
...У Муравьёва бал. Столица
На нём сибирская цвела.

Там, на балу, он и взглянул
В глаза с небесной поволокой,
И словно бы волной глубокой
Накрыт был и тонул, тонул...

Бестрепетно отдал ей душу,
И с ним пошла она во мглу,
Не думая, в каком углу
Нести им службу... Ах, Катюша!

Он отговаривал, молил
Остаться, ждать его в Сибири,
К чему тащить ей эти гири,
Изнемогать, упасть без сил?

Пустыня, снежная пурга,
Сухарь, глоток воды... – напрасно,
И на него глядели ясно
Очей влюблённых берега.

Да, вот они какие были!..
И нёс он, нёс, не чуя ног,
Её туда, где волны били
В земную твердь, где марь и мох.

Ах, Невельской! А он бы, он,
Он, Чехов, мог бы ураганно
Так налететь, ведь он пленён
Красавицей, такой желанной?

Бери её, уж он-то знал:
Она за ним – в огонь и в воду,
И пусть любви девятый вал
Поглотит и его свободу.

Не колебался Невельской,
С любовью не играл он в прятки
И не терзал себя тоской,
Бросаясь за борт без оглядки.

Всё – на ходу, всё – на ходу,
Он весь горел одной идеей,
Он её ветром и в аду
Опахнут был бы и овеян.

Идея, цель – вот Невельской!
А у него одна морока,
Глядит и угасает око
От тусклой жизни городской.

Какая цель? Куда идти?
О чём писать? Он весь в разладе.
Как ни крути, как ни верти, –
Потёмки спереди и сзади.

Но всё-таки ожил, ожил!
И Сахалин ему – как милость,
Как омовение души,
И вновь ретивое забилось!

И златокудрая из грёз
Явилась наяву, – он замер, –
И глаз её осенний плёс
В него струился небесами.

Бери её, не упусти.
Как Невельской, без колебаний.
Она – твой сон, она – твой стих,
Упейся жадными губами.

И тут замялся он, поник,
Сомкнулись брови в переносье...
Волос её наплыла осень
И в золотом тумане лик.

И он вздохнул. Сиял собор,
Лазурным отливая светом...
Зачем в душе он был поэтом,
Весь не в ладу с самим собой?

А были люди! Ни снегов,
Ни бурь, ни пропастей, ни грязи
Шли, не страшась... А Пирогов,
А Мечников, а Тимирязев,
А Боткин?.. Да они сейчас,
Дни экономя по минутам,
Ночами не смыкая глаз,
Наук распутывают путы.

Подвижники – они везде:
И тут, и там – жива Россия!
Пытливый ум не обессилен.
Летит к таинственной звезде.

Быстрей к Суворину: там ждут
«Морские сборники» – засядет
В библиотеке. Бога ради,
Друзья, не троньте: жаль минут.

2.09.02 –30.09.02

* Готовясь к путешествию на Сахалин,
А.П.Чехов в январе 1890 года приехал
в Петербург к издателю газеты «Новое время»
А.С.Суворину, чтобы изучить имеющуюся в его
библиотеке литературу об истории открытия,
исследования и колонизации острова.