Честертон, Г. К. Баллада о Белом Коне. 1

Ещё не наступал предел
Богам, слеплённым из богов,
А Белого Коня пробел
Был выкошен среди холмов.
 
Зорями жаждалось ещё
Богам, слеплённым из богов,
А Белого Коня пробел
Светлел сединами холмов.

Века и века на британской земле,
Вечности вечностям вслед,
На западных всхолмьях шли мир и война.
Конь Белый смотрел вослед.

Ведь Белый Конь об Англии знал,
Когда было знать ни души не дано.
И первых вёсел прогиб и удар
Он видел, и мира конец, и неба обвал,
О Господи мой, как давно.

Ведь мира конец миновал давно.
Мы, ныне живущие, день ото дня -
Как дважды рождённые дети,
Как странный народец, остались на свете
Одни после Судного дня.

Ведь мира конец миновал давно:
Когда мира концы сургучом разошлись,
Когда Рим и Раб срастались в одно,
И солнцем утопшим пучины зажглись.

Когда Кесаря солнце сорвалось с небес,
И, слушая чутко, каждый почти
Немолчный расслышать мог гомон и плеск -
В пучину срывались народы в ночи.

Когда света концы, как на марше, сошлись
Под факельный блеск - и в бледном огне
Мира дороги, ведущие в Рим,
Наполнились пеной из лиц. Так лиц пузыри
Порой наплывают во сне.

И люди неслись с Востока земель,
Где знойнее равнины и реки полней,
Где деревья растут, что титаны-цветы,
А небо-тигр -  исполосовано до красноты
Плетью и кистью дождей.

Где индийских эмалевых кручей стена,
Как на стержне - вокруг той горы,
Где орлы-старожилы на граней редут
Веерами архангельских крыл подлетают и пьют
Солнца святые дары.

И вырвались люди из Севера стран,
Безмерных пространств, где сменою лун
Наложен на жизнь и желания заговор-быль,
Где дождь обращён в серебристую пыль,
А море - в великий зелёный валун.

Где та Тень, что дробится, украдкой змеясь,
Зеркалами из льдин и ночей,
Забелила испугом всех тварей земных -
Так смерть и злых слов удар и разрыв
Белизной обдувают людей.

Или плачами пальм и алеющих лун,
Или плачем мороза и пены гоним -
Вымывался тот стержень у света, то начало начал -
И звон расы далёкой о расу звучал
Гулким плачем пустот во весь Рим.

Смерть императора нашла,
Ночь настигала папу и единоверцев;
Альфреда спрятала трава:
Король в траве - с надеждою ожесточённым сердцем.

          Before the gods that made the gods
          Had seen their sunrise pass,
          The White Horse of the White Horse Vale
          Was cut out of the grass.

          Before the gods that made the gods
          Had drunk at dawn their fill,
          The White Horse of the White Horse Vale
          Was hoary on the hill.

          Age beyond age on British land,
          Aeons on aeons gone,
          Was peace and war in western hills,
          And the White Horse looked on.

          For the White Horse knew England
          When there was none to know;
          He saw the first oar break or bend,
          He saw heaven fall and the world end,
          O God, how long ago.

          For the end of the world was long ago,
          And all we dwell to-day
          As children of some second birth,
          Like a strange people left on earth
          After a judgment day.

          For the end of the world was long ago,
          When the ends of the world waxed free,
          When Rome was sunk in a waste of slaves,
          And the sun drowned in the sea.

          When Caesar's sun fell out of the sky
          And whoso hearkened right
          Could only hear the plunging
          Of the nations in the night.

          When the ends of the earth came marching in
          To torch and cresset gleam.
          And the roads of the world that lead to Rome
          Were filled with faces that moved like foam,
          Like faces in a dream.

          And men rode out of the eastern lands,
          Broad river and burning plain;
          Trees that are Titan flowers to see,
          And tiger skies, striped horribly,
          With tints of tropic rain.

          Where Ind's enamelled peaks arise
          Around that inmost one,
          Where ancient eagles on its brink,
          Vast as archangels, gather and drink
          The sacrament of the sun.

          And men brake out of the northern lands,
          Enormous lands alone,
          Where a spell is laid upon life and lust
          And the rain is changed to a silver dust
          And the sea to a great green stone.

          And a Shape that moveth murkily
          In mirrors of ice and night,
          Hath blanched with fear all beasts and birds,
          As death and a shock of evil words
          Blast a man's hair with white.

          And the cry of the palms and the purple moons,
          Or the cry of the frost and foam,
          Swept ever around an inmost place,
          And the din of distant race on race
          Cried and replied round Rome.

          And there was death on the Emperor
          And night upon the Pope:
          And Alfred, hiding in deep grass,
          Hardened his heart with hope.