От щедрот венчанья

Не поётся мне, Катюша, не поётся…
Я Твардовского читаю после матча.
Сердцем чую между строк то, что зовётся
Духом времени, сплетенье сил и плача.

И надежды, что загубленные жизни,
И растоптанные светлые мечты:
Первых лет энтузиазм моей Отчизны
И последних лет кровавые бинты.

Молодой талантливый парнишка
Хотел строить новый мир рукой не слабой, –
И хлебнул, черпнув горстями даже слишком
От щедрот венчанья розы с чёрной жабой…

9:49:13 26.06.2010



Трагедия таких людей, как Твардовский, Рождественский… и других светлых, честных, талантливых, истинно верящих в справедливость и правду на земле, – трагедия их в том, что они соглашались реформировать систему изнутри, верили в принципиальную возможность этого. Систему, которая им была чужда по духу, которая закостенела и обрела давно свои собственные цели, отличные от первоначально декларируемых и начертанных на знамёнах… А система изнутри оказывалась не реформируема. Она пожирала всех, кто покушался на её статус-кво. Перемалывала в муку все кости тех, кто будил в ней человеческое.

…

Недавно к столетию Александра Трифоновича Твардовского показывали фильмы о нём. Я узнал с удивлением, что он считался сыном кулака, а всю жизнь вёл борьбу с коммунистическими чиновниками за человека труда и рядового бойца. И прилюдно обласканный властью различными премиями, должностями и орденами, и постоянно гонимый и затравленный этой же властью за крамольный журнал «Новый Мир», главным редактором которого он являлся до преждевременной смерти, он отражал в себе эту коллизию зародившегося Нового Мира. Именно в «Новом Мире» он печатал в конце своей карьеры «антисоветчину», за которую и поплатился. Я не буду перечислять заслуг Александра Трифоновича – он не нуждается в моей защите. Это великий русский поэт. А как всякий великий поэт он отражал реальную жизнь. Ему не позволительно было врать. Он не искал благ в этой жизни. Он служил истине.

Я прочту вам его ранние стихи, чтобы вы поняли: за всей невозможностью выражения чего-либо иного, кроме советской пропаганды в те времена, будучи сыном кулака по происхождению но коммунистом по убеждениям, он всё же сумел отразить в стихах глубинные тенденции жизни. Донёс до нас буквально между строчек дух того времени. Запечатлел для нас не классовую борьбу, не насилие и кровь (он не мог сказать об этом), но правду жизни крестьянского быта. А именно в ней и сидит коллизия между индивидуализмом и общностью.



Тракторный выезд в 1930 году
(Из поэмы «Путь к социализму»*)

Светло на улице, и виден сад насквозь,
За садом поле поднимается широкое.
Обходят люди трактор, точно нагружённый воз.
Глядят с почтеньем, ничего не трогая…

Механик рулевого усадил,
Как будто вожжи в руки дал впервые.
Встал на крыльцо и громко объявил:
– Товарищи! Сегодня первый выезд…

И расступились люди у ворот,
Машине путь с готовностью отмерив,
Не только в то, что по земле пойдёт,
Что полетит – готовы были верить.

Вот завели. И дали газ. И вдруг –
За ним не разобрать – что это: говор, крик ли, –
Всех заглушил дух захвативший стук
(Теперь-то к стуку этому привыкли!).

И трактор тронулся, и все, кто был в селе,
Пошли за ним нестройною колонной.
След в ёлочку ложился по земле,
Дождём густым и холодком скреплённый…

За сотни лет здесь выходил народ
Так поголовно только в памятные годы.
С надеждами на урожайный год,
С иконами, с попами – крестным ходом…

Запел механик, кто-то выше взял,
Запели все – мужчины, женщины и дети –
Интернационал! Интернационал!
И пели словно в первый раз на свете.

1930 – 1934


* – так назывался колхоз, председателем которого стал Твардовский в свои 15 лет, когда ушёл от отца после конфликта с ним. Как рассказала дочь Александра Трифоновича, дедушка ударил отца, не больно, но очень обидно. А Твардовский был очень гордым человеком и обиделся не на шутку. 



Бубашка

В ночь, как всегда, на месте он, Бубашка.
Подворье обойдёт, пробьёт часы.
Ружьишко дулом вниз и нараспашку
Армяк, отяжелевший от росы.

Чуть тянет холодком ночным от речки,
Простывшей баней и сырым песком.
Всю ночь Бубашка простоит, как свечка,
Пока туман не встанет потолком…

И он гордиться должностью привычной.
Он тридцать лет хозяину служил,
Ел за одним столом – и эту кличку
В его семье Бубашка получил.

Он прожил жизнь, не разъезжал по свету,
Не знал он, где кончался Брянский лес…
И странно старику, что к жизни этой
Большой у всех открылся интерес.

– Рассказывай, как жил ты, как трудился,
Как двор хозяйский по ночам стерёг,
Как лошадьми хозяйскими гордился,
Как прожил жизнь, да так и не женился, –
Не захотел жениться без сапог.

И, закурив, чтоб дрёма не напала,
Он вспомнил детство, побирушку-мать
И многое, что без него, пожалуй,
Уж некому теперь и вспоминать…

В годах старик, но отдыха не просит, –
Пошли теперь такие старики.
И носит важно, с уваженьем носит
Общественный армяк и сапоги.

И видит, жизнь тянувший, как упряжку,
Под кличкой лошадиною батрак,
Что только сам себя зовёт Бубашкой,
А все уже давно зовут не так…

1933



          *          *          *
С одной красой пришла ты в мужний дом,
О горестном девичестве не плача.
Пришла девчонкой – и всю жизнь потом
Была горда своей большой удачей.

Он у отца единственный был сын –
Делиться не с кем. Не идти в солдаты.
Двор. Лавка. Мельница. Хозяин был один.
Живи, молчи и знай про свой достаток.

Ты хлопотала по двору чуть свет.
В грязи, в забвенье подрастали дети.
И не гадала ты, была ли, нет
Иная радость и любовь на свете.

И научилась думать обо всём –
О счастье, гордости, плохом, хорошем –
Лишь так, как тот, чей был и двор и дом,
Кто век тебя кормил, бил и берёг, как лошадь…

И в жизни тёмной, муторной своей
Одно себе ты повторяла часто,
Что это всё для них, мол, для детей,
Для них готовишь ты покой и счастье.

А у детей своя была судьба,
Они трудом твоим не дорожили,
Они росли – и на свои хлеба
От батьки с маткой убежать спешили.

И с ним одним, угрюмым стариком,
Куда везут вас, ты спокойно едешь,
Молчащим и бессмысленным врагом
Подписывавших приговор соседей…

Старик в бараке охал и мычал,
Молился богу от тоски и злобы,
С открытыми глазами по ночам,
Худой и страшный, он лежал бок о бок.

И труд был – жизнь, спокойствие твоё.
Работать приходилось не задаром.
Ты собирала сучья и корьё
С глухим терпеньем труженицы старой.

Ты здесь жила и забывала счёт
Дням и неделям, хоть ещё не знала,
Чей рубят лес, куда река течёт
И для кого корьё ты собирала.

Ты вновь жила, о прежнем не скорбя,
Трудилась честно и была готова
Всю силу выдать, показать себя
За непривычно ласковое слово.

И в славный день тебе прочли приказ,
Где премию старухе объявили,
Где за полвека жизни в первый раз
За честный труд тебя благодарили.

Ты встала перед множеством людей
С отрезом доброго старушечьего ситца.
И смотришь ты в приветливые лица,
И вспомнила замужество, детей…

Наверно, с ними
Радостью своей
Теперь и ты могла бы поделиться.

1933



Братья

Лет семнадцать тому назад
Были малые мы ребятишки.
Мы любили свой хутор,
Свой сад,
Свой колодец,
Свой ельник и шишки.

Нас отец, за ухватку любя,
Называл не детьми, а сынами.
Он сажал нас обапол себя
И о жизни беседовал с нами.

– Ну, сыны?
Что, сыны?
Как, сыны? –
И сидели мы, выпятив груди –
Я с одной стороны,
Брат с другой стороны,
Как большие женатые люди.

Но в сарае своём по ночам
Мы вдвоём засыпали не смело.
Одинокий кузнечик сверчал,
И горячее сено шумело…

Мы, бывало, корзинки грибов,
От дождя побелевших, носили.
Ели жёлуди с наших дубов –
В детстве вкусные жёлуди были!..

Лет семнадцать тому назад
Мы друг друга любили и знали.
Что ж ты, брат?
Как ты, брат?
Где ж ты, брат, –
На каком Беломорском канале?..

                –––––

И сидит он сейчас предо мной,
Возмужалый, смущённый и милый.
Здравствуй, брат. Это – ты. Это – мой.
Мать одною нас грудью кормила.

Мы сидим за столом, мы друзья,
Мы друг другу открытые люди.
Всё ты видишь и знаешь, что я,
И любовью надёжною любишь.

Мы, как прежде, похожи с лица,
Подходящие с виду ребята.
Два, по правде сказать, молодца,
Два бойца,
Два родимые брата.

Вместе слышим мы голос страны,
Слышим ласково-строгое слово:
– Ну, сыны?
Как, сыны?
Что, сыны?
– Ничего, – отвечаем, – готовы…

1933 – 1937



Товарищу

Как день один – большой и оживлённый,
Мне этот вид разбуженной земли,
Где дым и пыль, и мост гремит бетонный,
И тихо стадо движется вдали.

Как жизнь одна, встают века и годы,
Что прожил на планете человек.
Шумят деревья, и синеют воды
Ещё названий не имевших рек…

Я вижу кропотливое движенье,
Едва заметное среди веков-болот,
Людей, воздвигнувших сооруженья,
Чьи тени до сих пор возводят свод.

Взгляни на зданья городов огромных:
На стенах счёт векам, а не годам.
И человек, что первый камень помнил,
Их первого угла не увидал…

А мы стоим пред города горою,
До наших ног его доходит дрожь.
Ты сам себе его подростком строил
И в нём зелёным юношей живёшь.

Ты ходишь в нём хозяйскою походкой,
Приветствуешь знакомых и друзей.
Какою жизнь людей была короткой
Во все века в сравнении с твоей!

1934



Гость

Вёрст за пятнадцать, по погоде жаркой,
Приехал гость, не пожалев о дне.
Гость со своей кошёлкой и дегтяркой,
На собственных телеге и коне.

Не к часу гость. Бригада на покосе.
Двух дней таких не выпадет в году.
Но – гость! Хозяин пол-литровку вносит.
Яичница – во всю сковороду.

Хозяин – о покосе, о прополке,
А гость пыхтел, никак решить не мог:
Вносить иль нет, оставшийся в кошёлке,
Свой аржаной с начинкою пирог…

Отяжелев, сидел за самоваром,
За чашкой чашку пил, вздыхая, гость.
Ел мёд с тарелки – тёплый, свежий, с паром,
Учтиво воск выплёвывая в горсть.

Ждал, вытирая руки об колени,
Что вот хозяин смякнет, а потом
Заговорит о жизни откровенней,
О ценах, о налогах, обо всём.

Но тот хвалился лошадями, хлебом,
Потом повёл, показывая льны,
Да всё мельком поглядывал на небо,
Темнеющее с южной стороны.

По огородам, по садам соседним
Вёл за собою гостя по жаре
И поднимал телят в загоне летнем,
Коров, коней тревожил на дворе.

А скот был сытый, плавный, чистокровный;
Как горница, был светел новый двор.
И чёрные – с построек старых – брёвна
Меж новых хорошо легли в забор.

И осмотрев фундамент и отметив,
Что дерево в сухом – оно, что кость,
Впервые, может, обо всём об этом
На много лет вперёд подумал гость…

Вплотную рожь к задворкам подступала
С молочным только налитым зерном…
А туча тихо землю затеняла,
И вдруг короткий прокатился гром.

Хозяин оглянулся виновато
И подмигнул с усмешкой: – Что, как дождь?.. –
И гостя с места на покос сосватал: –
Для развлеченья малость подгребёшь…

Мелькали спины, тёмные от пота,
Метали люди сено на воза,
Гребли, несли, – их спорилась работа.
В полях темнело. Близилась гроза.

Гость подгребал дорожку вслед за возом,
На воз сам ношу подавал свою
И на вопрос: какого он колхоза?
Покорно отвечал: – Не состою…

Дождь находил, шумел высоко где-то,
Ещё не долетая до земли.
И люди, весело неся по кочкам лето,
С последним возом на усадьбу шли.

Хозяин рад был, что свою отлучку
Он вместе с гостем в поле наверстал.
И шли они, как пьяные, под ручку.
И пыльный дождь их у крыльца застал…

Гость от дождя убрал кошёлку в хату
И, сев на лавку, стих и погрустнел:
Знать люди, вправду, здесь живут богато,
Как жить он, может, больше всех хотел.

1933



Усадьба

Над белым лесом – край зари багровой.
Восходит дым всё гуще и синей.
И сразу оглушает скрип здоровый
Дверей, шагов, колодцев и саней.

На водопой проходят кони цугом.
Морозный пар клубиться с кромки льдов,
И воробьи, взлетая полукругом,
Отряхивают иней с проводов.

И словно на строительной площадке –
На доски, на леса – легла зима.
И в незаселенном ещё порядке
Стоят большие новые дома.

Они выглядывают незнакомо
На улицу огромного села,
Где только дом попа и звали домом,
А церковь главным зданием была;

Где шли к воде поодиночке клячи
И, постояв, отказывались пить;
Где журавель – и тот скрипит иначе,
Совсем не так, как он теперь скрипит…

Надолго лёг венцами лес сосновый.
И лес хорош,
И каждый дом хорош…
…Стоишь, приехав, на усадьбе новой
И, как Москву,
Её не узнаешь…

1934



Новое озеро

Сползли подтёки красноватой глины
По белым сваям, вбитым навсегда.
И вот остановилась у плотины
Пугливая весенняя вода.

И вот уже гоняет волны ветер
На только что затопленном лугу.
И хутор со скворешней не заметил,
Как очутился вдруг на берегу.

Кругом поля равней и ближе стали.
В верховье где-то мостик всплыл худой.
И лодка пробирается кустами,
Дымя ольховой пылью над водой.

А у сторожки, на бугре высоком,
Подрублена берёза, и давно
Долблённое корытце светлым соком –
Берёзовиком – до краёв полно…

Сидит старик с ведёрком у обрыва,
Как будто тридцать лет он здесь живёт.
– Что делаешь? – Взглянул неторопливо:
– Мальков пускаю, рыбу на развод…

Про паводок, про добрую погоду,
Про все дела ведёт охотно речь.
И вкусно курит, сплёвывая в воду,
Которую приставлен он стеречь.

И попросту собой доволен сторож,
И все ему доступны чудеса:
Понадобится – сделает озёра,
Понадобится – выстроит здесь город,
А надо – вырастит зелёные леса…

1934



Полёт

Для такого случая
Вышла наряжённая,
Обновила лучшее
Платье бережёное.

Не беда, не шалости,
А почёт да честь –
Привелось на старости
В тесный кузов лезть.

– Вот тебе и кузов,
Кузов-кузовок.
Стул-то больно узок,
Край-то невысок…

Затянула сбоку
К стулу ремешок.
– Только ты высоко
Не летай, сынок.

Тот перчаткой машет,
Лезет сам в машину.
– Хорошо, мамаша,
Сбавлю три аршина.

Над трубой, над дымом
Тихо полечу,
Целой, невредимой
Наземь ворочу.

И в одну минуту
Всё дрожит кругом…
– Помахай, Анюта,
Беленьким платком.

Покачнулся в сторону,
Прянул белый свет.
Анне Миканоровне
Пламенный привет!

Анна Миканоровна –
Хороши дела –
В небе, где так здорово,
Ни разу не была.

Смотрит сверху – а оттуда
Видно всё, что есть на свете:
Стадо, избы, церковь, люди,
Маленькие дети.

Побежали валом
В поле, на дорогу,
Машут чем попало,
А сказать не могут.

Повернули лугом,
Побросав ребят.
Не пускает речка –
Вороти назад.

Яровых квадратики
Тех полей внизу.
Воз снопов и маленький
Мальчик на возу.

Лядо, пни, орешники –
Близко от села,
Где девчонкой бегала,
Где коров пасла.

Где росла, где выросла,
Чтобы жизнь прожить.
Кладбище, где матушка
Под сосной лежит.

– Матушка родимая,
Как мне рассказать!..
Ничего не видишь ты
И не знаешь, мать…

Крыши… И машина
Вниз рванулась вдруг.
Точно вниз с вершины,
Захватило дух.

Хоп!
Свистя, проносится
Под крылом трава.
Хоп!
– Слезай, приехала,
Ежели жива…

1934



P.S. Прошу заранее прощения у Александра Трифоновича за то, что кое-где внёс несущественные правки в его строки. Смысл не трогал, точил только рифму. Я ж без этого никак…

11:00:29 26.06.2010