Вяз-самоубийца

Акация шелестит и пахнет над моим балконом. А вяз сломила буря. Еще недавно он упирался ветвями в мое окно, бился, царапался, и я то и дело вздрагивала, как от стука кого-то неведомого в дом. Особенно доставал он меня дождливой и ветреной ночью.

За окошком ветра вой,
Мне опять не спится.
Бьется в стекла головой
Вяз-самоубийца, –

написала я тогда. Стихи, как известно, сбываются. (В простонародье: «накаркала»). Он бился-бился о стекло и обломился. Уродливый обрубок торчал как укор и предостережение. Потом его срубили.
Акация шелестит, залечивая память. «Прекрасные стихи несчастий не боятся, безумье им идет, как сладкий дух акаций»,– вертятся на уме строки Кушнера. Но этот вяз навеки привязался ко мне, я никак не могу его забыть. («Но крепко вяжет кровью человечьей», – это из Чичибабина). Я вздрагиваю от непривычной мертвящей тишины за окном. Мне не хватает того стука. «Тук-тук, кто в домике живет?» Теперь до этого никому нет дела. Акация нежна, душиста и тениста, но она живет сама по себе, благоухая на расстоянии, как благовоспитанная барышня, не протягивая мне в окно своих кистей, не вторгаясь в мою жизнь всем своим существом, как тот разбойный безалаберный вяз. От него было темно и сорно в комнате, но я все ему прощала за участие и неравнодушие.

Прощаю темень, семени труху
За зелень, сор, без коего стиху
Не вырасти, за веток перестук
Взамен руки, что не протянет друг.
Прощаю скрип и шорох по ночам
За этот свет божественный очам,
За этот ветра пробежавший ток,
Похожий так на детский лопоток…

Тогда, в октябре 2003-го, была страшная буря, которая унесла чуть ли не половину деревьев города. Я запечатлела ее в стихах:

В такую бурю не пройти и метра –
Смерч, словно смерть, сбивает на ходу.
Деревья, искривленные от ветра –
Как грешники, что корчатся в аду.

Протягивают сухонькие руки,
Моля тепла, покоя и любви,
И содрогаясь от бессильной муки
Быть понятыми Богом и людьми.

Скрипят деревья, ветру потакая.
Корежит их незримая вина.
И чудится – они нас окликают,
Людские называя имена.

А на моей любимой Лесной аллее, где мы часто гуляем с Линдой, буря «вырвала из рядов» иву, которая осталась теперь только в моих строчках:

Вновь аллея эта в ноги бросилась,
Расстилая листьев одеяло.
Ива-плакса опростоволосилась,
Все свои гребенки растеряла.

И еще – в моем эссе «Невостребованный подарок»: «На середине переулочка взору открывается простоволосая красавица ива, полощущая своими длинными рукавами ветвей по земле». Теперь здесь зияет прогал. «Быть может, это место для меня».
В аптеке бросилась в глаза табличка на груди кассирши: «Буря Ольга Александровна». А на вид такая тихая, спокойная девушка. Как ей живется с такой фамилией? Оправдывает ли она ее, хотя бы в своей внутренней, «изнаночной» жизни? В памяти всплыл Рубцов:

По мокрым скверам проходит осень,
Лицо нахмуря.
На громких скрипках дремучих сосен
Играет буря!

«Буря! Скоро грянет буря!..» «Буря мглою небо кроет…» Ну что ж, пусть будет буря. «Мы помужествуем с ней». И сами собой складывались стихи:

Пусть будет все, что было не с тобою,
Что в тайных генах бредило в крови.
Пусть будет горечь, наслажденье болью,
Потери, бури, ненависть в любви.

Пусть будет все, чего боялась смутно,
Подспудных мыслей отгоняя тень.
Хоть миг прожить беспутно, безрассудно,
Отдав все годы за единый день!

Пусть будут страсти, пропасти, напасти,
В звериной пасти кануть, пасть на дно, –
Безудержный порыв навстречу счастью,
Навстречу жизни, смерти, все равно…