Кораблик

 
       Кораблик покачивался у самых бонов, тюкаясь о них с каждой новой волной.
Бумажный парус обречённо болтался на спичке.
       Такие кораблики выстругивал брат Алёшка и даже давал подержать их в руках,
а потом пускал в плаванье.
       Ветер сорвал с Танькиной головы панамку и белым парусом  надул мамин сарафан.
Мама, смеясь и откидывая назад голову с короной тяжёлых кос, хлопала по подолу
обеими руками.
       Танька, воспользовавшись неожиданной свободой, быстро потопала к краю пристани
и неуклюже перевалилась за борт, едва дотянувшись сандаликами до мокрых брёвен.
       Вот он – кораблик, и цепкие пальчики почти ухватили его, но тут и подвернулась та
самая «большая волна». Боны качнулись, и поверхность воды стала стремительно нарастать
и приближаться, и вдруг втянула в себя и кораблик и маленького спасателя.
       Бутылочно-зелёное пространство схлопнулось, оставив по ту сторону всё то
привычное, что окружало до сих пор – и мамин сарафан, и папин белый пиджак, и все звуки
и шорохи, которые уплывали куда-то прозрачными пузырьками.
       Плавно кружась и растопырившись морской звездой, Танька перевернулась вверх
животом и открыла глаза. Где-то далеко-далеко, по ту сторону водного мира, покачивалось
на поверхности круглое белое пятно.
      «Панамка…» - успела подумать звезда, и влажная тишина стала заливаться в уши,
вкрадчиво нежно заполняя сознание пустотой.
       А в верхнем мире, взмахнув худенькими руками, белой птицей метнулась с пристани мама,
и ударилась о враждебную водную поверхность остановившимся ещё в полёте сердцем…

       Танька, завёрнутая в отцовский пиджак, болталась безжизненной куклой в его руках,
а он всё тряс её и кричал: «Ну же! Ну!!!», и снова тряс и кричал, пока сонная тишина не
вылилась из Танькиных ушей.
       И тогда из бездонных, заполнивших всё лицо зрачков, выглянула знакомая дочкина
рожица и озабоченно выдохнула: «Калаблик?..»
       И бледное личико мамы стало потихоньку оживать и светиться, обрамлённое нимбом
промокших кос.