Из цикла Автопортрет

*   *   *

Угли пылают, угли… – Фигли, мой ангел, мигли –
То ли мы ссылки в Гугле, то ли насечки в тигле.
Струны тянули, жилы, перенесли уколы… –
Стог подпирают вилы, точно предлог глаголы,
Вянет и никнет клевер, шмель упадет в полете, –
Ночью здесь чистый север сводом Буонаротти.
Краток живущий, кроток, буен в своем смиренье,
Вместится в десять соток к старости поколенье.
Трещины на побелке, черные на зеленом,
Время скитаться Белке, Стрелке снимать погоны,
Лики растут глазами, облики безъязыки,
Скинии парусами, ласточки – точно крики…
Точит стрелу погоня, скорость – смешной попутчик,
Ветвь отпадает в кроне, щурится в небо лучник,
Круг от костра – поляна, и – незнакомый пепел,
Если проснемся рано, то не успеет петел.

*   *   *

Сиреневый голубь, сердечко мое, обида моя и плоть –
Я тоже был голым, живым королем, пока не прибрал Господь,
И клетка пуста, и не видно креста, и полдень сменила тьма,
И вот я не стою куста, листа, проста в холода зима.
Разреженный воздух мерцает струной, а дерево не звенит –
Врастает в воздух, где снег стеной уходит в иной зенит.
И месяц минет, и минет год, и ты перестанешь ждать,
И только время идет вперед, а память уводить вспять.
Я падаю в дальнее далеко и всё ж не могу уйти,
А небо по-прежнему так высоко, что хочется подрасти.
Вращается снежная канитель, подолом трясет зима,
Бесслезна холодного сна постель, покой моего ума.
Но я всё тянусь в одинокий год, где время раскалено,
И боль засыпает, и жизнь пройдет, а мне всё не всё равно.
Всегда на рассвете (там был закат, но это куда смотреть)
Я сызнова проклят и виноват, да вот не приходит смерть,
Как будто подросток в осьмнадцать лет не вырос и был сражен,
А я – отражение, сон, портрет и смерти его лишен…

*   *   *

А мы и есть материя, хлопок из вакуума, чудища спросонок,
Атолла затухающий грибок, нашествие зачисток и возгонок,
Перипловы фантазии, тоска по минусу, диполю, по беседе,
Статические фокусы песка, на островах пасущиеся йети,
Засим блаженство кажется смешным, оправданным по случаю, не боле,
И разум, оставаясь пристяжным, цепляется подобьем канифоли
К тому, что видим, каждому свое приносит ветер, гон материковый,
Как девочке ажурное белье, как мальчику взросления оковы –
Работу интеллекта, рубежи, прямые и бессмысленные цели,
А ты тянись и воздухом блажи, из вакуума книзу акварели
Темнеют, наливаясь серебром, встречаясь через пурпурное с алым,
Вращаясь человеческим ребром, по граням расстилаясь покрывалом.

*   *   *

Веди себя как загнанная крыса,
Ищи исход остатками ума,
Не гильотина рухнет – биссектриса
Разделит мир, и будут свет и тьма.

Как загнанная лошадь задыхайся,
На переправе каменные лбы,
Объяли меня воды, на полпальца
Осталось до свершения судьбы.

У волка нет надежды на защиту,
Клинические смерти подождут.
Как радуга насмешкой неофиту,
Так кирасиру бруствером редут,

Единорог не кланяется деве,
Дракону не нужны колокола,
Ехидна просыпается во чреве,
Финист не долетает до села,

Горгулья истекает креозотом,
За Големом мышиные следы,
Кикимора тоскует по болотам –
Один баран не ведает беды.

*   *   *

"Вы знаете, что жизнь похожа на фонтан?"

Дни полнятся, как радужка чертами,
Как поле злаков дикою травой,
Стигматы слов – немытыми перстами,
Так персонажам сказки ролевой
Безделицей никак не обернуться,
Чужое не желает прирастать –
И яблочко покатится по блюдцу,
Коль некому историю верстать,
Идущему не взять с собой дороги,
Молчащему – скудеющую речь,
Строителю – фонтаны и чертоги,
Реке – воды, ей неоткуда течь,
До знака перевернута клепсидра,
Першит на перехваченном юру,
Беснуется зрачок – танцует гидра.
Кто говорит, что весь я не умру?..

*   *   *

Я жил среди руин, кругов руин,
На свалке воздвигаемом бараке,
Камнями с желчью вырвало до-ин,
И корни чудищ, как проросший кракен,
Мерещились под серой толщиной
Обыденности, злой и монотонной,
За проволокой, выбитой стеной
Казалась речь отравленной и сонной,
Бессмысленны, беспомощны умы,
Надуманные, гибкие таланты,
Безвкусица с печатью хохломы,
Какая-то пародия на Данте,
Его круги в дешевую спираль
Арены или рудничного круга,
Не пепел душ – привычная мораль,
Молчащая при случае подруга.

Былому веку есть о чем вздохнуть –
Имперский пафос, взлеты озарений,
Но прежде чем главу перевернуть,
Хочу освободиться от видений,
От праздников, что Спасы на Крови,
И низменной любви и неизменной
К тому, что знаю – только позови,
И я вернусь к разрушенной Вселенной.

*   *   *


          Одна из 1000 и 1 ночи

        "Иных богов не надо славить."

Что я могу? – раб лампы не творит,
Но исполняет некие приказы,
Уже неважно – джинн ли он, ифрит, –
Зовет холеру и несет проказу –
Но от землетрясенья не спасет,
Затягивая дружески беседу,
Покуда закипающий азот
Окрашивает горло меламеду.
Молчи, начетчик! – книга не простит
Твоих желаний, пустоты сосуда,
Ночами не утешится пандит,
И я не сотворю наутро чудо.

Все способы бессмертия смешны –
То растянуть мгновенье, то убавить.
На медной лампе отпечатки хны
И надпись, что богов не надо славить.

*   *   *

Потом, говорю, всё потом,
Вот день закончится, будет тихо,
Вода исчерпана решетом,
Застыло перед субботой лихо,
Качнется сонник вперед-назад,
И зодиак просквозит за тучу,
Мечи Отшельнику пригрозят,
Писать бессмысленное прискучу
И дни по перьям переберу –
Там где-то было немного цвета,
Под снегом папоротник в бору,
На старом снимке помпон берета,
Неузнаваема новизна,
С годами вместо привычки страхи,
И разговаривать вместо сна
Возможно вечером, в час собаки,
Потом молчать, но молчать вдвоем,
Читать ненужное, слушать блюзы.
Мы дышим воздухом, как поем,
Как исчезающие союзы.

*   *   *

Гербарий скоро расцветет всей радуги углом,
Хроматика пойдет на взлет, затем на перелом,
И столько белого внизу, что черному в пример,
Как будто хворосту несу, как некогда Гомер.

Ты скажешь – сумрачно прожить слепым поводырем,
По керогазу не блажить, кричать – старье берем,
Перелицовывать пиджак, распарывать по швам,
Почти неузнаваем шаг и холодно словам.

Но знаю, помню, говорю – нет света без дерев,
Они подобны букварю и никнут, отгорев,
Они шумят, шумим и мы, и шелестит покров,
И всюду белые холмы, и сверху черный ров.

Он разрастается по дням, его не перейти,
Уподобляется саням, вернее – их пути.
Когда настигнет слепота, мой ров придет ко мне,
И до последнего листа сгорю в его огне.

Я видел лиственную вязь, она была темна,
То длила, то смыкала связь – и лопнула струна,
И тянет музыку Эол без радуги, без рук,
Без прилагательных глагол, без человека звук.

*   *   *

От исполнения желаний
Нам остается мелкий сор,
Лист подорожника на ране,
Ненужных вспоминаний вздор.

Узор дыхания морозный
Скорбит и плачет, уходя,
И зеркала упрек бесслезный –
Как отражение дождя.

В начале рябь – какая спешка! –
Перемежает благодать,
Затем уступка, перебежка,
Очарованью увядать.

Дождись колесного парома,
Попробуй сам перевези,
Твоя любовь осталась дома –
Куда ей по такой грязи…

*   *   *

Вот кодекс правил поведенья –
Действителен на день варенья,
Благодаренья, Новый Год,
Два равноденствия, затменье,
Солнцестоянье, похуденье
И день отсутствия забот! –

Не чересчур великовата
Сия ученая палата –
Легко сдержать дурной порыв,
Итак – не пачкаться, не драться,
Над чудаками не смеяться,
Молчать! – над бытом воспарив,

Всего лишь снять очки на вечер. –
В закат отправится диспетчер,
И воцарится кавардак,
Узлов и слов иссякновенье,
Родства распавшиеся звенья
И покосившийся чердак.

И сеновал, где душно, тесно,
Но бесконечно интересно! –
Шуршат, мышкуют, ворошат
Солому, сено, письма, время,
Пересекая всех со всеми,
Но только посмотри назад –

Летит твой кодекс вверх тормашкой,
Жжет лебединою рубашкой,
Теряет считанные дни,
Теперь другое на скрижали –
Не на театре в легкой шали,
Где отрицания одни, –

Не ждать, не помнить, в промежутке
Там, где судьба играет шутки,
Посеять лес, построить дом,
Не думать о, не думать вместо
И узником из-под ареста
На старость запастись крестом.

*   *   *

Я гость на всех слоях Энрофа, на всех земных материках,
Своя у каждого Голгофа, свои миры на облаках,
Почти перчатка – ангел Божий, чудна диковина – церква,
А впрочем, истины похожи, как в тюре репа и морква. –
Но это роскошь и причуда, хватает всякого добра –
Есть нелетающее блюдо, да на предсердии дыра… –
Не всё же гладью, победитель, одним Виктория, другим –
Сказать, что я сегодня зритель, пленен пейзажем городским,
Урбанистическим, унылым, геометрическим, с прямой,
Перерисованной Утрилло, луной ущербный и хромой.
Я так же хром во всех науках, хотя невежеством богат,
Природа отдохнет на внуках, на мне же сделает шпагат,
Затем разминка, перебежка, дольмены, Чертовы столбы,
Помилуй Бог, такая спешка! – орел и решка от судьбы.

*   *   *

Спокойно видеть пятый сон, седьмой, глубокий,
Так зарывается муссон, бегут потоки,
А ниже только сталагмиты, сталактиты,
Вулканам изредка щемит, и в лаву слиты
Тяжелой влаги островки, курят, ворочась,
От них зыбучие пески, глухие ночи,
Тебя сквозь сон не услыхать, не знаю – надо ль?
Чернеет под ветрами гать, кусты, что падаль,
Раскинулись на берегу, метан, кувшинки,
Оглядываюсь на бегу, пучком малинки
Вращается калейдоскоп, трясет былое,
Как лихорадка и озноб, ларец с иглою,
Сломать, как с веточки в лесу сухую почку,
Уснуть в двенадцатом часу, поставить точку.

*   *   *

Заснежена равнина сна, пьет сумерки вьюг;,
Без;бразна ее стена, горчит ее цинга,
Хромает лапника игла, проваливаясь в лед,
И зыбь сближает берега почище, чем пейот.

Вода кругами по воде, оврагами века,
Сбежала манка по плите да кружится, легка,
Вверху свинцовые струи, меж ними никнет блик,
Неразличимые рои по мне рисуют крик,
То ноту «до» изобразят, то выкинут диез,
Сны разъезжаются, скользят и убегают в лес.

Там ни воды, ни прочих круп, ни сумрака для глаз,
Снимает лиственница дуб и в профиль и анфас,
А мне ореховый пруток и место у корней –
Я тоже сумрачный листок, и век мой не длинней.

*   *   *

Зачем тебе погоня за руном? –
Скажи, что цель оправдывает средства, –
Кто самоутверждается в ином –
Забудет убегающее детство,
Роскошный самодельный самокат,
Велосипед-подросток, мотороллер –
Был городок асфальтом небогат,
Зато леса избаловали колер!

Оправданы попытки сочинить
Чужую жизнь, свою, молчанье слепо
И путает и рвет любую нить,
Что плуг на поле пахаря Арепо,
Мое руно – всего лишь письмена,
Стихии, разделенные условно,
Их перевоплощает не война –
Когда существование огромно –
Внутри него жужжание юлы,
Тяжелое поскрипыванье прялки,
И судьбы прорастают, как стволы,
А в небе кружат вороны и галки.

Но этот гомон слышен вдалеке,
Не смеет опуститься на живое,
Так лодка, уплывая по реке,
Как прошлое, оплакана тобою.

*   *   *

Люблю подчас перечисленье, химер меланхоличный строй –
Куриной слепоты крапленье, прохладу летнею порой,
Дождливый сумрак временами, всегда прельстительна заря,
И (это только между нами) – антициклоны и цунами
Необязательны, а зря.
Поэты призывают бурю, романтиков манит вьюга,
А я по-русски балагурю и раздвигаю берега
То реализма, то Летейски, рукой подать до камыша –
Росла любовь моя в Копейске, сыграла по-архиерейски,
И я остался без гроша.
Пришла иная перемена, склоняя к действию глагол, –
Душеспасительна измена, полезен всячески раскол. –
Пришел, увидел, отказался, перекрестился, отпустил,
Не на симметрию поддался, но повторенья убоялся,
И просто не хватило сил.
Казни меня любым «возможно» и невозможностью прости,
Вочеловечь, что было ложно, прильни химерой осторожно,
Затем бесстрастно отпусти.

*   *   *

Возьмите за руку меня,
Держите крепко –
Игра, агония, возня,
Поспела репка? –
Неразличим на взгорке дом,
Ложатся тени,
Проходит жизнь моя листом
В лесу сомнений –
А как иначе назову? –
Там сумрак, вихорь
Натягивает тетиву,
Беззвучно лихо.
За речь погасшую взгляни –
Держи, исчезнет,
Что проблесковые огни
В белесой бездне.
Пора падения домов,
Конца иллюзий
И заблуждения умов –
С тоской в союзе
Придумывают филосо-
Фию протеста,
Хотя не слышно голосов –
Такое место.

Возьми с земли любой предмет –
Окатыш, кость ли,
Он излучает фиолет,
Как ночь, как после…

*   *   *

I

Сегодня долгий рыбный день – я как ухи поел,
Промчался северный олень, давно усоп мингрел,
И пищевой картон пропал, и не на чем писать,
И климат с корабля на бал, и русскую плясать,
А я чечеточник, чирок, я чИстильщик сапог,
Мой в красной плесени пирог, мой термидор убог –
Ни Рима, ни Империй Зла, ни фабрики добра,
Ни крепости морской узла, ни счастья cetera…
Одна надежда на разбой бушующих ветров,
На слезы родины слепой, на ледяной покров,
На повторение в аду, на призрачную сеть,
Когда в расчисленном ряду не рыба и не смерть.

II

На осле не поклажа – человек или герб,
Что для ослика гаже? – Гималаями шерп
Так же водит туристов на горбе у горы,
Полигамен, неистов, да притих до поры,
А на снежных застругах ерихонова взвесь,
Только эхо в испугах повторяет – не лезь,
Переломится спинка, уморится трусца,
Ни следа, ни ботинка, ни осла, ни дворца,
Перекошена ноша, перспективе прозит!
На каникулы Кроша письмоноша косит,
А бульварной свечою на холме каланча,
Сколопендрой, парчою, пыльным шлейфом мыча,
Поднимаясь на задних, обнимая простор,
Обезноженный всадник обретет термидор,
Поищи за плечами, а за правым темно,
А за левым ключами пробренчали давно,
Бьет спина-позвоночник вертикальную дрожь,
Пограничник – сверхсрочник, ни пшеница, ни рожь…

РУССКАЯ РУЛЕТКА

А поздно было и есть всегда,
Слабеет звон полотна немотный,
Ждет волчья ягода-лебеда,
Неровен стол и порядок скотный,
Позволь позлиться издалека –
Помимо линии черно-белой,
Мой остров создан из пустяка –
Случайной ноты, скалы Акелы,
Волокон шкот, такелажа шхун,
В дождем пропитанной парусине
Слепого злата косых лагун,
Ребенка, плачущего в корзине,
Щенка, хлопочущего у ног,
Всей книжной чуди и настоящей,
И сам ты – верящий всем щенок,
А дальше сумрак и голо в чаще,
Холодный трепет пустых дерев,
Светает тяжко, темнеет рано,
И даму пик вместо дамы треф
Рисует порох из барабана.

*   *   *

Я злой, как собака, как две или три
Собаки, бегущие полем,
Ты этой картине не в зубы смотри –
Укусит отравленный голем,
Не уши купируй под самую шерсть,
Не вздумай поглаживать веки –
Кто каждую осень задумывал месть,
Просился с варягами в греки,
Бежал от бронхита в соленую сушь,
Скудея куделью бараньей,
Искал покупателя шпателя душ,
Поил из копыта пиранью,
Растил щитомордника, корчил свинью,
Стрелял в молоко в попугаях,
И пиво варил, поливая скамью,
И камень хранил в Гималаях,
И смешивал злаки на ость с лебедой,
Меж роз сорняки поливая,
Присыпанный пеплом подшерсток седой –
Не вся еще скорбь мировая!
Не темным венозным подливом на след,
Не падалью для терпеливых,
Отсюда и в вечность – счастливый билет,
Как вход в подземелье в оливах.

*   *   *

Перепиши историю, слепец, пиши – пропала,
На месте преступления рубец, веди орало
Разъединяя мертвые края, туда, до боли,
До Гесперид распаханы поля, бело от соли.

Истоки сохраняли для живых столпы, расплавы,
Из перистых, возвратно-ножевых и многоглавых
Слагался перепончатый, что Крит, архитектоник,
Хтоническими буквами горит папирус хроник.

Утробно отдавая материк другому богу,
Не видеть лик его, не слышать крик, забыть дорогу,
Куда вели века мои шаги, не вижу смысла,
Не береги мой след, не береди, не в счет харизма,

Источен в резы временем дольмен, не стол, но ложе,
Я перестал страшиться перемен, они похожи
На поворот ключа, на чехарду, на ляпки, прятки,
Что не забуду, то переведу, не тронь остатки.

*   *   *

 Мне чужд небес нерукотворный цвет,
Дневной ли, невечерний ли, бездонный –
Светил эоны длящийся балет,
То ширящийся новой белладонной,
То рвущийся к чернеющим очам,
Сон разума сквозит в дыханьи Брамы,
Самой природой склонен к мелочам,
Осенние разучивая гаммы,
Я вижу – заплетается вьюнок,
Врастает в землю камень отовсюду,
Источник леденеет, что клинок,
Сразивший легендарного Гаруду,
Зияет карст, белеет известняк,
Мелеет ложе, где неспешны воды,
Падет перемежающийся злак,
С бессмертием играя в антиподы,
Слежу круговращение веществ,
Аукаю в немеющий колодец,
Не боле жажду перемены мест,
Чем в Лету опоздавший полководец.

*   *   *

Как, не покинув светские рамки,
Вам объяснить, что Вы, Леди, в ямке,
Даже служанки остались в замке,
Некому разделить
Негодование, нетерпенье,
Выкатить выпавшее мгновенье,
Не напрягайте напрасно зренье,
Мне ни к чему хулить
Ваши достоинства и манеры,
То, что уместно в садах Ривьеры,
Не задевает вопросы Веры,
Только пушистый зверь
Сам прибегает, линяя дымом,
С чувством приязни непобедимым,
Вочеловечено Третьим Римом
Веретено потерь.
Ну как вращается не по-детски,
Рыбка не ловится по-Исетски,
Явка обставлена по-турецки –
Сладости и колы.
Крайности сходятся, бьются в точке,
Деньги не пахнут, на них цветочки,
Гнилью потягивает в лесочке,
Ямка, что от юлы.

*   *   *

Потом герою ни к чему
Ни дверь в стене, ни капля влаги,
Знак, исчерпав величину,
Сводя в ничто клочок отваги,
Трепещущий меж «нет» и «да»,
Среди пустот и безразличий,
Что та закатная звезда,
Сыграв десятками обличий,
Сверкнет искусственным огнем,
Сорвет бульварные аншлаги.
Как хорошо, что ясным днем
Не думаешь об этом шаге,
Не мельтешишь, не лебезишь,
Перебираешь варианты…
Смирись, сиятельная мышь! –
Где обезумели атланты,
Не избежать волны, кругов,
Дверь нарисована на пене,
Всё – реализм без берегов
И чей-то сон без сновидений.

*   *   *

Я больше Плюшкин, чем Манилов,
Мой плащ лилов, камзол малинов,
Черны манжеты и жабо,
Внутри рассказ Эдгара По
О комнате с колодцем душ,
Герой неловок, неуклюж,
Беспомощен, лежит в бреду,
И я сквозь мир вещей иду
Под детонатор, метроном
В раблезианский гастроном
За новой порцией химер,
За болью в сердце, например.
Двоякодышащий расплав
Из меди и любовных прав
Всего лишь хлам, лилейный сор,
Камзол и шпоры, что курсор,
Не позволяют не прозреть,
На олове тускнеет медь
И блюдо пачкает мундир,
Лиловый цвет – источник дыр,
Прорех пространства горловых,
Хранитель памяти живых.
Мой подвиг – черная дыра! –
Все совершенное вчера
Несется в бездну без причин,
Прощай, мой Плюшкин, судный чин,
Лети за дорогим быльем.
А мы с Маниловым вдвоем
Тебя помянем, сибарит,
Под пенье мойр, химер, харит…

*   *   *

Пиром хвалитесь, косточки мозговые,
Трубчатые, ведущие никуда,
Пали ресницы, выбито око Вия,
Как запеклась, поблескивает слюда.
Тускло богатство чумного переулка,
Волчьих объятий стершаяся эмаль,
Ночь не наступит – разрешена прогулка,
А для блаженных смертных горит фонарь.
Снова эпоха тени, полет валькирий,
Пара козлов на вертеле в феврале,
Небо упало ниже, поднялся вирый –
Катятся кости в стороны на столе.
Руны горят на сколах, бликуют резы,
Черт окровавлен пламенный лабиринт,
Вий отказал державе, не веки – срезы,
Каждая кость из прошлого, точно винт,
Тащит того, кто сделал ее пустою,
Выбил свободу, выставил на обзор.
Плачь, Немезида, будь для меня сестрою,
Вымети кости, мой бесполезный сор.

*   *   *

Я только и делал последние дни,
Что ждал завершения дел,
Безмолвие – омут, тони не тони,
Один у молчанья предел,
И хочешь – пробей его пошлым словцом,
А можешь словами любви,
Я был в этой жизни юнцом и отцом
И клялся тебе на крови.
Я был человеком с лицом подлеца
И ангельским ликом сиял,
Я сфинксом прошел эту жизнь до конца,
Разбив опустевший фиал,
Осколок ломает слежавшийся лед
И режет краями сосуд,
Плывет удивительно маленький плот,
Его непременно спасут.
Замедлит биение пульса река,
От берега в небо прыжок
Окажется легок, как ныне легка
Незримая ноша, дружок.

А в воздухе манна из талой воды
И солнечного ветерка,
И тают, и тают, и кружат следы,
И кружит и тает река.

*   *   *

Вот зубчики, пленка, прожилки, зеленый трепещущий свет,
Что джинна из пыльной бутылки, меня после пасмурных лет
Отправили в небо, но прежде желаний решится судьба,
И вот показалось невежде, что Парка глуха и слепа –
Не ведает, что вышивает, какое летит полотно,
Как предки прощались с Синаем, так мне позабыть не дано
Смолы кровяные подтеки, стремительный бег облаков,
Берез веселящие токи, болотистый скальный покров,
Домов деревянных дыханье, по насту поземки полет,
Скорей загадайте желанье! – пока растворяется лед…

Вот так и живу, неуверен – мое ли желанье творит,
Что мир ослепительно зелен, сияющий александрит…

*   *   *

Лучше на хлеб и на квас… Лучше на чай и на мед…
Месяц погаснет сейчас. Скоро умрет.
Ночью подчас одному лучше – надолго ли сил?
Мох на сосне бахрому к югу растил.
В полночь спокойней простор. Падает в прошлое взгляд.
Спят обитатели нор. Мор или глад

Снятся. Потом, не со мной, тянется танец травы,
Прячется на зиму рой. Крылья совы
Ветер приносят мышам, все перемена имен,
Ноет барометром шрам, мал да умен,

Тише уже не грозит, невозвратима сума,
Дверь не закрыта, сквозит. Чай и хурма.

*   *   *

Я тоже нарисую тайный город,
Где запонкой манжет распорот ворот,
И сонная артерия кровит,
Тепло ли поднебесью в наших венах,
Горчит предначертание в селенах,
Растет по миллиметру чароит.
Не страшен дольний пир во искушенье,
Развоплощенье – тяжкое решенье,
Подобное подобным не унять.
Перемножая на четыре пальца,
Врастаешь в генокод неандертальца,
И многое позволено не взять.
От радуги осталась перемычка,
Да замирать без повода привычка,
Пересекая города черты.
Здесь шпиль, переходящий в опахало,
Тройной слюдой вращавшее зерцало,
Порталы, арки, мостики, порты.
Легчайшая свобода быть любимым,
Без города развоплотилась дымом,
Не помню, где потеряна и как.
Но то, что вспомнил, глядя с перевала,
На памяти печати оборвало,
И я стоял, как призрак или знак.

*   *   *

Возможно. Очевидно. Осяза-
Емо на спор, внечувственно, но явно.
Я маятника выкормыш, оса,
Среди семейства сотовых бесправна,
Я земляная куколка, отлив
Пространства, разраставшегося клетью,
Я очевидец, искренне брезглив,
Что прутьями, что парусом и сетью.
Перетираю листья, черенок,
Где спящие, неверящие почки? –
Шиповники сплетаются в венок,
Плоды перебирают оболочки,
Особенно по осени цыплят,
По Сеньке сына, мачехе сиротку,
Порядочное не боготворят,
Природный воск идет в переработку,
Ты спи зимой, суровый шелкопряд,
Мой родственник, пространственный потомок,
Оса чеканит ритмом звукоряд,
До новых, осязаемых потемок.

*   *   *

Курительные комнаты, кальян –
Все будет в прошлом или же подпольно,
Лишь тот народ и вправду дышит вольно,
Кому запрет для преступленья дан. –
Я объясню – из большинства свобод,
Нам недоступных, строится порядок.
И хорошо, что не наоборот –
На гнев и ярость по природе падок,
Я вынужден обуздывать порыв –
Плоды цивилизации, культуры,
И не сказать, что я при этом лжив –
Да полноте описывать с натуры! –
И как полезен маленький запрет! –
Вокруг него всегда бушуют страсти,
А главное – нарушить – в нашей власти,
Собачий лай, и дым от сигарет…

*   *   *

Сорри за неподвижность. – Я уже материк,
Переживший сходство или различье.
Воды меняли привкус, но я привык,
Как привыкает камень ценить величье.
Так начинает уголь любить тепло,
Или торфяник влагу – в любых размерах.
Что-то потопом начато набело,
Значит, и мы к зиме разойдемся в верах.
Долгая будет осень – не через край,
Но с одного конца не видать другого,
Справа по борту – ад, или слева – рай,
А позади волна поднимает слово.
Пролежни у затылка, в районе гор,
После опять посмотрим – что уцелело,
Греки на всякий случай создали хор –
А у меня в ладони растет омела…

*

В воздухе что-то эдакое – гроза? –
Десять затмений сразу? – Полет валькирий? –
Снова играют в алгебру полюса? –
Точно их было два, а теперь четыре?
Глина еще не выстыла на излом,
Не обернулась каменными морями,
Словно нашла ту грань меж добром и злом,
Из-за которой свет, как в оконной раме.
Готика лезет ниже любого дна,
Шпиль отражает якорь, но виден хуже.
Где, говорите – прежде была волна? –
Я понимаю, что для меня – снаружи.
Пасмурно, что ли? – Косвенны мятежи,
Косны герои тыла, прямы границы.
Перерождаясь глиною, рубежи
На полпути не могут остановиться.

*   *   *

Кто-то опять читает стихи, падает манна с небес,
Все времена мои ныне тихи, и постарел мой бес.
Даже в открытое настежь окно не залетает пчела –
Пусть не стрекочет сверчок перед сном, лишь бы зима мела.
Режет ладонь холодным огнем, тает ночная звезда,
Пробовал жить я завтрашним днем, думал – он есть всегда,
Верил – не счесть песчинок в реке, рыбы в живой воде,
Что остается в моей руке, если я сам нигде…
Каждая капля бегущей росы посеребрит свой путь,
Снова, качнувшись, замрут весы, преображая суть.
Снова дорога ведет к земле, чистит тропу мороз.
Спят – или… – бабочки в октябре – это другой вопрос.
Путь за порогом ведет сквозь снег… – правильно так ведет.
Падает, падает человек – этот, и тот, и тот.
Вот и не тает слепой болид, спит отраженный свет.
Я не растаю, что твой гоплит, – видимо, смерти нет.

*   *   *

Век откровения пророчил,
Поскольку всё клонился к ночи
И перечеркивал людей.
И в каждой маленькой засаде
Любовь склоняла «не укради»,
И я шарахался страстей,
Бросая дни из края в крайность,
Как будто есть еще случайность!
…А ты ко мне пришла сама –
И всё теряло смысл попарно,
И мы гуляли ординарно,
Мучительно сходя с ума.
Ты – ревностью, а я – долгами,
Устроены, как оригами,
Но выход – был! – теперь он есть.
И нет ни ревности, ни долга,
И снесена на свалку елка,
И откровений не прочесть.
Остались старые запасы,
Да по сюжету калидасы
Есть магия кольца.
Но век сокрыл свое начало,
И там, где трещина зияла, –
Не разглядеть лица.

*   *   *

Печален источник, туманен поток,
Поймал полуночник губами исток
И тянется влага объять полутьму,
Что пламя – бумага, покой – Колыму…

Я памятью стану, летейской водой,
Последним тираном, падучей звездой,
Не островом кануть – хранить берега,
Исчерпана прана, да полночь долга.

И дышишь в источник, и магма шумит,
Бессмертник-сверхсрочник стучит в доломит,
Растет подорожник на каждом шагу,
Остался острожник на том берегу,

Следы на воде и следы на снегу,
Исчезну везде и по дну пробегу.

*   *   *

Чем ночи отличаются от дней? –
Течением неспешного потока,
Который чем спокойней, тем сильней. –
Чем ближе ты, тем более жестока
Картина утра – дети, суета,
Работа, расставание до ночи…
И вещим сном подводится черта –
Ты в комнате потерянно хлопочешь,
Переставляя книгу или диск,
Передвигая рамку на пол – пальца…
Я просыпаюсь – повредил мениск,
Во мне уже все меньше от скитальца,
И созерцанье комнатных теней
Приводит, приглушив воспоминанье,
Обратно в анфиладу вешних дней,
И пробуждает новое желанье.

*   *   *

Не заслоняй мне солнечных кругов –
И время – круг, и – действие, и – память,
А свет – особенно. Река без берегов –
Не Млечный путь, но вихревая заметь,
Спирали спектра, хаоса шары,
Пульсары линий, вакуум распада,
Миры преображенья и миры
Рассеянного по пространству сада.
Все это – свет, но ты живешь в тени,
Проходит жизнь в неслышном промежутке,
Со всех сторон огни, огни, огни –
И многие пугающи и жутки.

*   *   *

Ну кто у нас еще не без греха?
Пошла писать губерния наветы –
Что скачет неподкована блоха,
Что пахнут мясом рисовы котлеты,
Что ночью мимо женщин не пройти –
И днем они не слабы и не серы,
Что те, с кем было точно по пути,
К моей душе прикладывали меру,
Что сам я брюхом скорбен и горю,
Как порох и затем мечусь в горячке,
Хотя давно не пью и не курю,
Частенько днями пребываю в спячке,
Пою фальшиво и какой-то бред,
Хожу гулять на пятачок у дома,
Мне нравится малиновый берет,
В нем девушка – вам это не знакомо?
Прекрасное должно быть далеко,
Но зрение… – я придвигаюсь ближе,
И мелкий грех свершается легко,
Как поцелуй – по дружески – в Париже.

*   *   *

Какой же ты даймон? – ты человек,
Трюкач, эквилибрист, канатоходец.
Волной оставленный полупустынный брег,
Сухое дерево… – Читай – сухой колодец.
Источник, у которого провал
И в памяти, и в смысле перехода,
Корабль, в шторм отбросивший штурвал,
Не уследив за временами года.
Где педантичность вековых кругов?
Стихии распоясавшейся имя?
Пространство мнет корабль дураков,
Не помнящих – как это – быть другими…
Да очень просто – прутик и песок,
Не уходить, на все смотреть упрямо,
Пока волна идет наискосок,
Все больше закрывая панораму.

*   *   *

Тихо тающее присутствие
Измеряется в нас, живых.
Под водой застывает нутрия,
Цапля – в перистых, кучевых…
Не поверить собой гармонию,
Да и алгебру не познать,
Затаить за душой иронию,
Потому как и не прогнать.
Существо замирает столбиком,
Недоверчиво ловит звук,
В облаках замерцает обликом,
Одиночеством меж разлук.
Я движение не преследую
И смотрю на другую жизнь
Со своими делами, бедами,
С жаждой вечного – «повторись!»
Повторяюсь. Сомненьем, светом ли,
Жестом, тенью, спугнувшей свет,
Обязательными приметами,
Облаками плывущих лет.

*   *   *

Твердые ноты песчаного ливня,
Тонкое кружево слепнущих дюн –
Горсть тишины без любви принеси мне,
Цепкий, пустынный свернувшийся вьюн.
Где твои родичи? – перекатились.
Где саксаул? – догорел догола.
Ниже песка добралась твоя привязь,
Так не сумела бы даже стрела.
Что получается? – ждать терпеливо,
То ли хамсин, то ли утлая влажь,
Дюны во власти прилива, отлива,
В сердце пустыни любовь – это блажь,
Только звучание температуры,
Плоские камни, зыбун, солончак,
Ящерки греются, веточки буры,
Вьюн отцепляется, ищет рычаг,
Перевернется песчаное море,
Та же изнанка, холодный расчет.
Что, кроме времени, ныне в фаворе? –
Только пространство, поскольку течет.

*   *   *

Стоит ли говорить вслух то, что хочется думать,
Перебирать слова, спотыкаясь на непослушных,
Вновь и вновь возвращаясь к одному и тому же –
Как прошел день, почему случились одни события,
Куда канули другие, так ожидаемые вчера,
Что является причиной, что следствием,
Как быть завтра, планы, мысли, доверие,
Потом просто усталость, закрываются глаза,
Слипаются ресницы, удлиняются паузы.

Еще один истинный день.
Стоит ли говорить об этом.
Стоит ли говорить вслух.

*   *   *

Рассудок, верный мой советчик,
Недальновидный пилигрим,
Морозом угнетенный млечник, –
Зачем мы чувствами сорим?

Они щедры на обольщенья,
Слепы без меры и числа.
Того, с кем жаждем утешенья,
Далеко Лета унесла.

Скорби, миры перебирая,
Где счастлив был бы твой истец,
Что долгий сон – подобье рая
Для обманувшихся сердец.

Оставь бесплодные ответы,
Ищи другие рубежи,
Любви случайные приметы,
Очарованья миражи.

*   *   *

По ночам холодеют руки, просыпаешься – и в озноб,
Не успеть мне постичь науки прижиганий ладоней, стоп,
Подколенной кости, полынной обязательности житья,
Полой трапезы журавлиной, в тяжесть каслинского литья
Добавляя аустенитом завершение на излом,
Нисхождение по орбитам, перехваченное узлом.
Открывающейся каверне предложи, опадая, миф,
Слаще прошлого, эфемерней, чем тропа и на ней Сизиф –
Превращение, некий камень, алхимический, пламень снов,
Остывающими руками, обнимающими улов.