Пьер Паоло Пазолини. Отче наш

Отче наш, сущий на небесах,
никогда ещё в жизни я не был смешным.
Просто мои глаза покрывала вуаль иронии.
Отче наш, сущий на небесах,
вот — перед тобой твой сын, а на земле он — отец...
На земле он больше не пытается защититься...
Если ты вопрошаешь, он быстро даёт ответы.
Он говорлив. Как те, кто сполна узнал
бесчестье и привык в нём жить.
У него, напротив, даже есть потребность
высказать многое из того, о чём он с тобой говорит,
но ты не спрашиваешь его об этом.
Какая бесполезно-прекрасная наука!
Никогда ещё в жизни я не был невоспитанно-грубым.
У меня был облик, оторванный от вещей, и я умел молчать.
Для защиты, после иронии, у меня было безмолвие.

Отче наш, сущий на небесах,
вот и я стал отцом, и серость деревьев —
отцветших, но не давших плодов —
и серость затмений меня защищает твоей рукой.
 
Я был защищён от скандала, от поедания другими
утраченной мною силы.
В самом деле, Бог, я никогда не отбрасывал тени скандала.
Я был защищён от обладания имуществом и от опыта
обладания, делавшего меня как раз
ироничным, молчаливым и бесконечно неуязвимым, как мой отец.
А теперь ты меня оставил.
О, ты хорошо знаешь, что снилось мне!
Несчастный полдень! Мне снился Ты.
И потому изменилась вся моя жизнь.
 
И теперь, когда Ты у меня есть,
что мне делать со страхом оказаться смешным?
Мои глаза стали как два обнажённых, надутых
уличных фонаря посреди пустыни, посреди моей боли.

Отче наш, сущий на небесах,
что делать мне с моим прекрасным воспитанием?
Я болтал с Тобой, как старуха,
как бедный сельский рабочий, отданный полуголым
сознанию четырёх заработанных грошей,
тотчас же отдаваемых жене — оставленный без копейки,
как мальчишка, вопреки седым вискам,
в больших бесцветных штанах старика...
Я болтал без всякого стыда
как люди низшего сорта, что так Тебе дороги.
Ты доволен? Я доверяю Тебе всю мою боль;
я остаюсь здесь в ожидании Твоего ответа,
как добрый несчастный кот ждёт под столом объедков:
смотрю на Тебя, смотрю, не отводя глаз,
как ребёнок с остекленевшим взглядом, без всякого самолюбия.

О, моя добрая репутация!
Отче наш, сущий на небесах,
как мне быть с этой доброй репутацией и с этой судьбой,
что составляет одно целое с моим телом и обликом
и не даёт никому в мире повода поговорить со мной?
И что делать мне с тем, кто совершенно 
укрыт от любых неожиданностей?

    Из пьесы "Affabulazione".