Мечты сбываются!

               
 Как когда-то в далекой, давно ушедшей юности, я запрыгнул в уже закрывающиеся двери электрички.
     На улице стояла та особенная чудесная пора, предшествующая осени, пора, когда деревья еще зелены и казалось бы полны жизни, но уже, словно нечаянно роняют пожелтевшую листву, и стыдливо, словно стареющая женщина, прячут в уже редеющую зелень золотую прядь седины. Пора, когда появляются под ногами первые лужицы, робко напоминающие о скором наступлении периода дождей и непогоды. Когда еще по-прежнему светит солнце, но уже не так весело и беззаботно, а как-то тихо и ласково. Когда в воздухе, во всем, что тебя окружает, чувствуется грусть.
     Но вот моя станция. Тот же вокзал, те же колонны, что и двадцать лет назад, может лишь слегка обветшалые. Знакомые улицы, скверики, дома…А вот поворот на ту улочку, по которой мальчишкой бегал не раз, тот дом… арка… парадная. Как билось мое сердце, пока я поднимался по ступенькам. Сорок восемь – вспомнилось мне, их было ровно сорок восемь,этих ступенек. Знакомая дверь, звонок. Я долго не решался нажать на него, сердце уже не просто билось, а колотилось в груди, словно ему там стало вдруг тесно.
               
    Звонок глухо  отразился где-то в глубине квартиры. Сердце замерло. НР. В.есколько долгих секунд было тихо, потом послышался шум, кто-то легкими шагами шел к двери…
     Нет, на пороге стояла не Лиза. Это была совсем другая молодая женщина. Белокурая, тоненькая, хрупкая, серо-голубые глаза смотрели внимательно и просто. Так мы стояли и смотрели друг на друга . «Вы ко мне?- произнесли ее губы.  И прежде, чем я понял смысл ее вопроса, в голове проплыла мысль, которая позже приходила мне не раз, а сейчас   потрясла меня : «это могла бы быть она…»
   -  Н-н-ет! –ответил я чуть заикаясь. – скажите, здесь уже не живет Елизавета Павлова?
   - Здесь живу я! – чуть улыбнулась девушка.
   - Давно? – только и мог выдавить я из себя.
   - Сколько себя помню, лет двадцать уже… вы пройдите, вы из далека я вижу,  зайдите, зайдите, я вас чаем напою, - говорила она уже идя по темному коридору,  приглашая следовать за ней, - Или, быть может, лучше кофе…-обернулась она, и замерла пораженная, я тем временем прошел вслед за ней и вошел уже в круг света, лившийся из окна кухни.  – Ой, а я вас кажется, знаю!  Вы ведь актер!
   - Мда…а что Лиза? Раньше здесь жила. Вы ничего о ней не знаете?
   - Ну почему же, знаю немного. Но только то, что моя тетя рассказывала, они с вашей Лизой подругами были, а тетя меня к себе взяла, когда родители мои погибли. Я вам сейчас расскажу, ну что знаю, конечно. Да Вы присаживайтесь…-  говорила она, доставая из буфета чашки, блюдца и какие-то вазочки.
     Я опустился на предложенный мне стул. В самом деле, я вспоминал Лизу такой, какой она была в тот последний год перед моим отъездом. Ни раз за эти долгие годы своего отсутствия я пытался представить её постаревшей, хотя это было трудно, такие женщины как она не стареют, представлял нашу встречу…, но я не мог даже предположить, что ее  больше нет. 
   - А Вы знаете, я же Ваша поклонница!- Вдруг донеслось до меня словно сквозь пелену. - Первый раз я обратила внимание на  Ваши  особенные глаза, еще не зная даже Вашего имени.
   Я слегка улыбнулся в ответ.
   -Да, Вы тогда  играли в детской пьесе. Я  сидела с детьми в первом ряду. Действие было поставлено так,  что Вы  не один раз проходил совсем близко от нас, и я  невольно подумала: «Какие глаза у этого барона!»
   - Спасибо! А как Ваше имя?
   - Мария!   
               
   
    И вот мы уже идем по березовой роще. Грустное солнце пробивается сквозь пышные ветки деревьев, на ней платье цвета палых листьев, она  все что-то щебечет.
   – Мечты сбываются! Правда! Я много раз, особенно после  спектаклей с вашим участием, так страстно желала увидеть вас, поговорить с вами, заглянуть в ваши чудные, совершенно особенные  глаза...- она на мгновение остановилась, замолчала и так мимолетно провела рукой вдоль моей щеки, словно погладила ее кончиками пальцев, не коснувшись, лишь только теплый ветерок пробежал по моему лицу от ее тонких пальчиков.- И вот вы идете рядом со мной по этой аллее, по которой я гуляла сотни раз, думая о вас, вспоминая ваши роли.
   - Ну что же Вы не подошли, не написали хотя бы...-слегка улыбнулся я.
   - Я ...я писала. Однажды я прикрепила записку к стеблям букета. Вы не прочли?
   - Нет, возможно, записка упала, затерялась где-то, - пожал я плечами, уже жалея, что спросил об этом, ведь я, как правило, никогда не читаю записок поклонниц.
   - Я ее резинкой крепко прикрепила, - робко возразила она,  - чтобы не упала...- и вдруг, словно прочла мои мысли, тихо добавила,  -  хотя...все возможно, все возможно...
     И вдруг закружилась по тропинке, задрав лицо к небу, и закричала:
  - Это пустяки! Главное - мечты сбываются!!! Мечты сбываются!
             
     Мы сели на скамейку, и я рассказал ей то, о чем не говорил, никогда и не с кем, но о чем много думал. Видимо, картина получилась не особенно радужная, поскольку она сидела тихо, и как-то немного растерянно глядя впереди себя.
   - Что-то вы приуныли, милая, - усмехнулся я, - вот такой вот я брюзга!
Она даже не улыбнулась моей шутке, кажется, продолжая о чем-то сосредоточенно думать.
   - Ах, как все это нехорошо!- наконец, прервала она молчание. - Но если вы говорите, что период, когда вы не имели возможности работать в театре и ставили свои собственные пьесы, был лучшим периодом в вашей жизни, что вам мешает сделать это сейчас?!
   - Каким образом?
   - Создайте свой театр, играйте спектакли, которые вам нравятся и настолько долго и тщательно, как считаете нужным, приглашайте тех артистов, которые вам нужны. Я понимаю, вам нужны для этого деньги,- все быстрее говорила она, видно увлекаясь своей собственно идеей. –У меня есть друзья и хотя они, конечно, далеко не миллионеры, они, быть может, могли бы помочь вам с помещением и обстановкой. Я не могу сказать наверняка, но они еще со школы относятся ко мне…так…ну, словно я святая…неправильно это конечно, но вообще, если я попрошу, они постараются помочь. А вы известный артист, вы энергичны, обаятельны, вы знаете, чего хотите…,она осеклась, обратив внимание на выражение моего лица, - ну если сами не помогут, так подскажут к кому в Москве обратиться можно…
   - Это невозможно! - безжалостно оборвал я поток ее мыслей.
   - Ах, Дмитрий, не стоит прогибаться под изменчивый мир!
   - А я не прогибаюсь!- спокойно отпарировал я, - я не хочу!
   -Не   х о т и т е? – с расстановкой проговорила она, - А чего же вы хотите?
     Глаза ее смотрели упрямо и выжидательно.
   - Ничего не хочу!
   -Так не бывает!- горячо воскликнула она.
   - Я хочу выключить будильник! Навсегда! Хочу не выходить из дома по любым делам, приятным и неприятным.  Хочу читать книги, которые давно собираюсь прочесть не на бегу, а основательно.
  - Да, конечно, вы устали, как я не подумала об этом, но, сколько вам надо для отдыха? Неделю, месяц, два месяца…
  - Жизнь…
  - Жизнь? И вы не заскучаете, не зачахните без театра и всего, что с ним связано?
  - Нет. Мне достанет воспоминаний на всю мою жизнь.
  - Да, да, конечно. Это наверное так. – произнесла она задумчиво, будто своим собственным мыслям. -  Какой вы!
  - Какой?
  - Удивительный!


   Мы долго гуляли в тот вечер. Я впервые за долгие годы забыл обо всем, что меня ждало в том, большом городе,  который с его шумом, суетой улиц и толкотней метро, давно стал родным и привычным, как комната в коммунальной квартире…Только резкий звук уезжающих электричек где-то вдалеке напоминал мне, что это очередная, и скоро последняя.
   - Я никогда не влюблялась в артистов, даже в юности, когда влюбляются все девочки. Почему? Потому, что на лицах, плечах их лоск от множества взглядов… А еще и потому, что  чувства обречены на безответность. – говорила Маша.
   А я слушал звук ее голоса и думал. Это могла бы быть Лиза.   Как же они похожи!  Такой я запомнил ее. Такой же воздушной, восторженной и, пожалуй, такой же влюбленной в жизнь. Сердце мое сжалось. Какую прекрасную жизнь мы могли бы прожить с ней, почему мы расстались тогда?


  - Лиза не хотела стать моей женой. Она сказала мне об этом в предпоследнюю нашу встречу, если можно считать последней, ту, на станции, когда провожала меня, и мы говорили разную чепуху и не смотрели в глаза друг другу. А в тот памятный вечер, я признался ей в любви. И был настолько оглушен, убит ее отказом, поразившим меня как гром с ясного неба, что даже не стал углубляться в детали.А надо было бы, ведь  тогда я подумал, что все это она говорит, потому что не любит меня, теперь…теперь то я точно знаю, она любила меня так, как могла любить только она. Всем сердцем!
  - Тетя много рассказывала мне о Лизе.   У ее матери был порог сердца. Ей вообще запрещали рожать, но она не послушалась врачей и родила Лизу. После родов болезнь ее стала прогрессировать, и она как-то угасла, тихо умерла.
  - Да! Я ее не помнил совсем.А с Лизой мы учились в одной школе.
  - Лизе передалась болезнь мамы, но только в еще более сложной степени и она считала, что не имеет права быть Вам обузой в исполнении Ваших грандиозных замыслов, связанных со столицей и театром.
  - Я верил тогда ее сбывчивым обьяснениям,но и не представлял жизни без нее и в последнюю минуту, уже на ступеньках вагона, обещал ей вернуться, как только стану на ноги. Она молча качала головой, не верила, у нее было зоркое сердце. Я вспоминал о ней. Сначала часто, потом все реже, а потом неожиданно пришел успех на сцене, и…закрутилось, понеслось! Мои родители вскоре получили квартиру в Москве, я был на гастролях, когда они перебирались, и после их переезда в этом городке у меня оставалась только Лиза.

   
    Домой я уезжал на последней электричке. Редкие пассажиры, а за окном сплошная ночь. Я пытался устроиться удобнее на жесткой деревянной скамье и задремать, но сон не шел, и стоило мне закрыть глаза, как воспоминания, старые и только что пережитые, теснились в голове. Этот день был длиною в маленькую жизнь. Нашу с Лизой жизнь. Мы много говорили о ней. И не мог разобрать, что я чувствую. Щемящую боль утраты, очарование воспоминаний или утомление такого насыщенного дня. Одно я знал точно, я не справился бы с этим, если бы не она, эта девочка, оставшаяся, где-то там, на знакомой с детства станции. Подумалось, а ведь и о Лизе я вспоминал только в самые тяжелые моменты моей жизни, она незримо присутствовала со мною всегда и я спрашивал у нее совета не раз.

   Прошло около двух недель, которые мне показались вечностью, с тех пор как я познакомился с Машей. Что-то изменилось во мне с того дня, и впервые я заметил это, когда поймал себя за созерцанием огромного клена, мимо которого ходил по кругу  во все времена года.
   Старый клен! Ты помнишь и знаешь обо мне много. Едва ли не все! Ты был моим лучшим другом все это время! Под твоими ветвями я впервые поцеловал свою первую жену. Было лето, я смотрел на её гордый профиль  и верил, верил, верил, что люблю. Люблю ее одну всей душой! Ты хлопал в ладоши, слыша мои нежные признания, клен, а она…она смеялась!
   И вторую мою любовь, ты тоже помнишь…Правда, тогда была зима, было холодно и ты делал вид, что спишь. Я трогал твою кору рукой, и мне казалось, что даже она теплее холодного света серых глаз в тени ресниц, удлиненных тушью и инеем. Я был сражен этим светом! А еще очень надеялся растопить лед ее сердца. А, может быть, сам хотел согреться?!
   А дальше? Дальше было много разных женщин, и ты, о мой, все понимающий, всепрощающий друг, стал неким рубежом, у которого происходило либо сухое прощание, либо короткая интрижка. Сколько фальшивых признаний ты выслушал, свидетелем скольких лукавых  поцелуев был. Я уже перестал заглядывать в глаза женщин, опираясь на твою спину, я не отрываясь смотрел на тело этих красавиц и с горечью понимал, что мечта опять, в который раз, проходит мимо.

   
 
   Маша появилась из темноты зала с букетиком цветов. Конец пьесы, которую мы играли, был трагическим и я еще не совсем вышел из роли, но, узнав ее, не мог не рассмеяться от души. Принимая букет, я инстинктивно притянул ее к себе, а она неумело, как-то по-детски чмокнула меня в щеку и покраснела, видно сама от себя не ожидала, так получилось.    
 Но вряд ли предполагала она, какое действие это произведет на меня…Этот поцелуй издалека, из прошлого, был таким земным, а запах духов и женского тела волнующим.

   Я пригласил ее в гримерку. Еще на станции в тот вечер она призналась, что мечтает посмотреть театр изнутри и просила меня об этом.
  - Безумно рад видеть! Спасибо еще раз за цветы!
  - Не стоит…Но  сердце у меня колотилось кажется гораздо громче аплодисментов, когда я выходила к Вам на сцену, Вы не слышали? – засмеялась она, и уже серьезно – А Вы так свободны, раскованы на сцене…
  -Привычка…Понравился ли Вам спектакль?
  - О да! Сюжет притягивал с самого начала, но самое главное ждало меня впереди. Когда на сцене появились  Вы, я совершенно приросла к месту.
Подвижный, худой, даже как будто выше ростом, Вы были совсем другим человеком. Я не могла оторвать взгляд от...Вас! – она сделала паузу, затем снова заговорила быстро, как бы стараясь исправить допущенную вольность,-Играете Вы, конечно, в пьесе абсолютного негодяя, но  т а к о г о  обворожительного, что вспоминаются слова: «ликом черен и прекрасен…». Ну, словом, Вы были дьявольски красивы! – Она подняла на меня влажные глаза, посмотрела упрямо, закусила губу и продолжила: - Да, да, именно…дьявольски. Я красивых таких не видела… Но отчего Вы так смотрите?


   Первые дни сентября пришли в наш город с дождями.
   Я позвонил ей и назначил встречу в Москве.  «Свидание?! Под часами! Как романтично!» - раздался в трубке привычный заражающий смех.
  Дождь не хотел остановиться. Мы спрятались от него под аркой старого здания, говорили о театре, и  о том, что это её любимая погода.
 - Вы не любите лето, тогда какое время года Вам нравится?
 - Осень!- не задумавшись ни на секунду, ответил Она.
 - Золотая?
 - Не  только, я люблю дождь…- призналась она, - теплая, уютная куртка, непромокаемая обувь, зонтик…
 - А  кофе Вы любите? – улыбнулся я.
 - Черный!- не задумываясь, ответила она,- А что?
 - Вон там, видите,- указал я, - весьма неплохая, уютная кофейня. А вот зонтика у нас с Вами как раз сегодня  нет! _-засмеялся я, - Ну что, как думаете, рискнем?
 - С Вами мне ничего не страшно! – подхватила она и
мы, хохоча, побежали к  ближайшему кафе.
  Так славно было сидеть в  теплом кресле и пить кофе, в то время как барабанил за окном, и с хулиганским шумом врывался с каждым новым посетителем в дверь забияка- дождь. А  потом весело шлепать по лужам под этим самым дождем.
   Мне давно не было так тепло и уютно на душе, как в тот вечер под проливным дождем.


   Сегодня я впервые входил в этот подъезд, и шел по этим ступеням, не к Лизе, а  к совершенно другому человеку. А может не совсем совершенно другому, потому что я шел к ней. Брр…Запутался совсем!
  Подумав, немного, я нажал кнопку звонка.
  В квартире откликнулись сразу же. Быстрые шаги. И она на пороге.
  - Вы проходите, я сейчас! – и скрылась в темноте коридора.
  Круглый столик с  вышитой скатертью, накрыт на двоих, фрукты, ваза с печеньем, два бокала, возле одного изящная пепельница.
 - У Вас праздник?
 - Да!
 - День рожденья?
 -Он у меня зимой!
 -Тогда...?
 -Я накрыла стол для  нашей встречи!
 - Но Вы не знали, что я приду!
 - Я знала, что Вы можете прийти! – быстро ответила она и быстро отойдя к окну, заговорила о другом,- Вы только посмотрите вечер какой сегодня чудный! Теплый и ласковый!
  Я подошел к ней, заглянул через плечо.
 - Я люблю смотреть как зажигаются окна в домах. За каждым из них уютно и тепло…
 - Там капризничают дети и возвращается с работы пьяный и грубый муж! – улыбнулся я.
 - О нет, там накрывают круглый стол и вся семья садится и все рассказывают новости, происшедшие за день!
  Я невольно коснулся ее плеча.
  - Маша! Сколько же вечеров Вы вот так накрывали стол?
  - Много! – грустно ответила она, - Бесконечно много!
Глаза ее оказались совсем близко и я увидел как они быстро наполнились слезами.
 -Машенька…девочка  моя!- только и успели произнести мои губы, на пути к ее лицу, а дальше я уже целовал ее глаза, щеки и губы, соленые от слез, которые как прорвавшаяся плотина, уже без остановки лились из ее глаз.


  Морозец. Первый в этом году лед насмешливо потрескивает под ногами. Небо нависает бездонным куполом, такое холодно-голубое, что ледяной ветер, обжигающий щеки и заставляющий слезиться глаза, кажется еще пронзительней. Я иду, зябко натягивая перчатки, и мне холодно и одиноко.  Дорожка парка покрыта упавшими листьями. Бедняги, почувствовав свежий ветер, они пробуют подняться в воздух, но их усилия тщетны, они прочно вморожены в лужи. Их собратья, те, что удержались на оголившихся ветвях, корявыми руками стараются дотянуться до бесстрастного ледяного неба, но только лишь жалко дрожат на ветру.   « Мы обречены!- пришла неожиданная мысль, -Мы обречены!»


  Я не застал Машу дома в тот день. Её не было уже несколько недель.
Напрасно я искал ее  глазами в пестрых рядах зрителей. Трудно объяснить мои чувства.   Просто вдруг образовалась пустота.
   Тело функционировало, решало проблемы, репетировало новую пьесу, улыбалось и готовило ужин. А внутри холодным комочком свернулось ожидание, почему не звонит, не берет трубку, не приходит в театр?
  Высказывая  какие-то философские суждения в вечных театральных спорах в курилке, я ловил себя на мысли, а что бы на это сказала Она? Играя на сцене, каждый удачный момент вихрем проносилась в голове мысль – это бы Ей понравилось, а когда что-то не удавалось, кто-то внутри ворчал: "Она бы не одобрила", и хотелось спросить, а как лучше у Неё.
  Премьера была сыграна в первый и во второй и в третий раз, а ее все не было. Что-то окончательно оборвалось во мне. Она любит театр. Она не могла не знать о премьере, не могла не знать, что я играю главную роль. И только одно меня грело, давало надежду, что она прочтет все те хвалебные отклики на спектакль в газетах и придет. Я ждал ее каждый вечер.
  -Одержимость набирает обороты! – думал я, разглядывая в щелочку занавеса зрительные ряды.
  Ее не было. Спектакль начался и сюжет уже завязывался, когда я увидел, как она вошла, в коротеньком платьице, с букетом роз, волосы разметались по плечам.
И я замер, на долю минуты застыл как вкопанный, в себя меня привели лишь округлившиеся от удивления глаза партнера. Не помню, как я доиграл  спектакль до конца.
  Зрители аплодировали стоя, мне дарили цветы, я механически собирал их, но смотрел только не нее, из двух сотен устремленных на меня глаз, видел лишь одни, ее глаза. Ее тонкие пальчики, ее руки.
  - Какие красивые у нее руки! -  подумалось мне, и вдруг так непреодолимо, нестерпимо захотелось целовать эти руки, смотреть в эти глаза и чтобы она так же легонько, как в первую нашу встречу провела по моей щеке.
Она вдруг скрылась из виду, кто-то заслонил ее от меня и я потерял ее глаза в толпе.
В следующий миг сердце кольнула мысль, а вдруг она сейчас исчезнет, рассеется как облако утреннего тумана. И я уже готов был на непростительный для актера  поступок, нарушить правило, никогда, ни при каких обстоятельствах не покидать сцену, если это не предусмотрено режиссером, и сорваться в зал на ее поиски, когда она сама, вынырнув из толпы, протянула мне букет, не поднимаясь на сцену. Дальше все было как во сне. Я увлек ее за собой, успел почувствовать только холод ее рук, и увидеть в свете рампы ужас в ее, ставших синими и огромными от волнения, глазах.
  - Я люблю эту женщину! – вдруг вскричал я. И зал на минуту замер. – Я люблю эту женщину и хочу, чтобы она стала моей женой!
   Гром аплодисментов взорвал театр.
  - Что Вы делаете? – взмолилась Маша.
  - Я собираюсь каждый вечер садится за круглый стол и рассказывать вам свои новости!
  - Но Вас же уволят, Дима!
  - А что Вы там говорили о моем собственном театре?
Она рассмеялась, и уже без стеснения прижалась ко мне и спрятала на моем плече влажные глаза от счастья глаза.
- Мечты сбываются!