Вкус твоих слез...

   
                1
     Сон… такие бывают удивительные сны. И представить, и подумать такого никогда не подумаешь, а вот возьмет, и присниться. Присниться  тебе театр, выставленный весь свечами под самым потолком,  убранством, почти графским, и можно сказать,  с готическим уклоном, если бы не ковры шахские. А еще люди. И боль. И сколько людей, столько и боли. Странно.… Все это странно. К тому же  пришелся этот сон  в ночь  святую,  пасхальную. Это то  и придает  ведению липкий сладковатый привкус с миндальным ароматом, наводящий   на  мысли…

Вот он, город. Не то что бы, какой то определенный город, нет, совершенно абстрактное понятие. Место, где тебе известна каждая улочка, и она все еще дышит воспоминаниями детства; ты помнишь адреса друзей, их имена, их лица, но так же помнится, что все ушли, буквально вчера.  Место, где тень либо оставила тебя, либо…ты и есть тень себя.  И нет в этом городе ни солнца, ни тьмы, а нежная тонкая  туманность напоминает незнакомый  Лондон, или до боли знакомый ноябрьский Петербург с его холодными  ветрами и леденящей сыростью, что заставляет дрожать последним осиновым листом.  Но нет ощущения холода. Только мягкость тумана.  Тусклость домов и тишина...   

                И не рассечь туман. У неба нет меча.
                И стрекоча, глаза подводит в раскось
                Истомная победа  палача.

               
И, как обычно, во сне,  мы не помним, зачем мы здесь, зачем мы в этом городе, и именно на этой улице… Мы здесь, и у нас ,стало быть, здесь есть  дела.  Я тоже знала, что за «дела» меня ждали, и знала, что решить я этих «дел» не в силах.  Просто бродила по улицам, наслаждалась своим маленьким  декадентством,  вглядываясь в прохожих и пролетающих, проползающих и просто сидевших, причем последних было очень мало, почти не было. В основном были пролетающие на двух ногах. Они спешили. И спешили, по-видимому, очень.  Застыло  выражение стремления: «Срочно и быстро!», « …вот сейчас только до Анечки добегу, расскажу… », « …черт бы побрал эту нужду!» - вот что читалось на их лицах, почти неодушевленных; в них не было ничего, кроме одной мысли, несущей их.   Принимая все это совершенно обыденно, я продолжала путь. В одних вглядывалась глубже, а с некоторых взгляд соскальзывал сам собой, падал на тротуары, но не разбивался о их жесткость и серость, тонул в их приветливости.  Тротуары… Какие- то уснувшие каменные клумбы.. Брусчатка отдает мои шаги в воздух, бродящий рядом, и он окликается эхом..  Резкий холод от самых ступней  поднимается к коленям с такой скоростью, что стал похожим  на страх. Это заставило меня обернуться.   Мужчина, около сорока лет.  Я вижу его впервые, но я знаю его. Родное незнакомое лицо смотрит на меня  добрым взглядом, добросовестной ложью… У него истошные глаза, совершенно неопределенного цвета, хотя я могу отметить, что атмосфера в городе сна явно страдала  дальтонизмом, невозможной серостью, и на фоне этой серости глаза человека в цилиндре и  с тростью невозможно выделялись. Глаза, бросающиеся в глаза.… Смейтесь, если вам не страшно. Испытать  сильнейший страх, зовущий в себя- приторно сладко. Непонятное чувство самосадистского  удовольствия…

-Извините, я не мог пройти мимо..
Дальше пауза. Мои руки скисли и напрочь отказываются поддаваться моей воле!   А может...и нет той воли вовсе? Ни той, никакой либо другой.
 - У вас уже есть билет? Я могу вам продать его, если вы не успели в кассу. Знаете, там такая очередюга была, ну просто давка! - растянув лицо в ухмылке, продолжал,- Будто дьявол щекочет; хочет нас всех передавить прежде, чем мы душу отдадим  искусству.  Черт знает что!
 Тут он, переведя дух , приставил свою трость к стене дома, освободив руки. Я продолжала стоять не шевелясь,  смотрела на него и не знала чего ожидать.    Руки у этого человека были  не так идеальны, как показалось на первый взгляд, судя по внешности.  Обычные человеческие руки!  Я была приятно изумлена, оттаяла,  сглотнула слюну.
 -  Впрочем, я слишком чертыхаюсь,  прошу вас, извините.  Хоть в чёртах и нет ничего ни опасного, ни страшного, а все ж вред от них. Вред. 
     Он пошарил по карманам и найдя билет, протянул мне . Этот билет походил  больше на открытку, и размером,  и красочностью. Нелепое оформление. Совершенно  безвкусное, будто приглашение не в театр, а в цирк. Действительно: черти что…
   - Нет. Мне не нужен билет.
И тут зашевелились мысли в голове:  « Не нужен. И как мне поступить дальше? Просто развернуться и уйти?  Как? Трость… Он  просто пригвоздил меня к тротуару своей вежливостью! Поговорить с ним?  Нет, слишком. Читали Булгакова, и знаем прекрасно, чем могут быть чреваты такие разговоры. Минимум, безумием.  Сказать все что думаю?  Бессмыслица мучает меня сейчас в прямом назначении этого слова. Мыслей нет. Вежливость» .
  -Простите,  я спешу. Мне нужно идти. Меня ждут…
  С губ спорхнула мимолетная бабочка-улыбка , а взгляд мой снова упал на тротуар, только в этот раз  нервно, неуверенно.  Не слишком скоро поворачиваясь, наверное  ожидая , что все таки возьмут за руку, не дадут уйти…  Но нет.   Молоточки застучали по битой брусчатке, растворяясь в сыром воздухе. 
          
Куда теперь? 

После той встречи я холодно  пролетала по улочкам и улицам,  заглядывая в туннели темноты, совершенно потерявшись в маршруте своих мыслей и времени, целях… И думалось мне тоже холодно. В сознании вставали друзья, которые, казалось ,жили где то здесь, неподалеку; красное платье и волосы цвета мая,  теплые камешки в моих руках, вино,  узелки… ушедшее тепло.
 Шла, не замечая лиц. Тонувшая в себе, я выплыла на площадь. Как же я ошибалась насчет абстрактности. Несомненно, Петербург! Дворцовая площадь, Зимний  Дворец. Черт!    Я будто проснулась. Все вокруг забегало, застучало, приняло облик  и начало  кричать , говорить, шуметь. Как же шумно!  Заткнулись бы…  вслушались в  себя, клоуны!  Причем, говоря о клоунах, я ничуть не преувеличиваю,  макияж женщин и девушек не подчеркивал ничего на их лицах, ни молодости, к которой стремятся и те другие чуть ли не сквозь тернии, ни грации черт, ни иллюзорности  образа, ничего кроме  нелепости, её можно было разглядеть, совершенно не утруждаясь.  Словесность  их  не сильно отличались от внешнего вида. Обыденность, прикрытая пафосом.  Чуть-чуть погодя, мой слух привык, и уже я легко могла не принимать их во внимание.
Все  «пролетающие»   собрались на площади. У всех билеты. Все любят театр.
Театр… В Зимнем Дворце. 

Во внутрь!
Пробралась между телами, платьями и тростями, ближе к входу.  Немного удушья ароматами и я в фойе.  И присниться же  такое!  Внутри  целый город  свечей и люстр, запах паленого имбиря и тонкости гвоздики, скорее всего, этот аромат  издают ковры, их много, но впечатление, что все лежит на своих местах, все идеально подобрано. Оглядываясь по сторонам, я понимаю, что я попала далеко не в фойе, это чистилище театра. Это кулисы… 
 Девочки-пешки, в высоких  стальных колпаках, украшенных ,наверное ,всеми видами  драгоценных металлов, по большей части серебром, еще на них  маленькие атласные  платьишки  и множество браслетов на их тонких руках, от запястья до локтя. Сами они грациозны, словно   греческие жрицы.  Видно , не вооружаясь совершенно    никаким анализом, что они довольны ролью, данной им «Выдающимся режиссером»,  милые, чудные дэвицы…   Всюду зеркала, ткани разнообразных мастей украшают проемы, а потолки так высоки, им нет конца.. они, словно небо.               
 Театр должен продлиться три дня. Пьеса, название которой неуказанно нигде, совершится в трех актах.  Три акта, три дня и занавес!  И все уснет…снова.  И только когда мы спим, живут наши персонажи, дышат вместе с нами, играют нашу собственную пьесу, воскрешая  чьи то слова, поступки, иногда они нам пытаются что то сказать, а другой раз желают просто говорить. Они любят нас. Любят каждую ночь.   А мы? Мы прогоняем их каждое утро, как бесстыдство, что было сделано на нетрезвую голову, как наскучившую сказку. Черной водой! Напрочь! Прочь!

Три акта. Три дня.
Я стояла и размышляла среди этих куколок. Никто не трогал меня, не задавал вопросов, мне никто не мешал мне наслаждаться  их грацией и эстетикой  всего происходящего.  Не знаю, надо ли объяснять передвижение во сне…  Вроде ты заходил в фойе, взбираясь по ступеням; ты помнишь ту массивную деревянную ручку и резную дверь, эти свечи , ковры .. И тут, словно пленка сменяется перед твоими глазами, стоило тебе только на минутку задуматься, на одну секундочку уйти в себя, как ты уже за кулисами, стоишь и   перед тобой  - занавес!  Вот он.  Смотри! Еще чуть-чуть, и он откроет тебе глаза, поднимет занавесу, пелену, сотканную из мягкого мха лучших болот Европы. И эта ширма  цвета плесени, сама собой …падает. Падает нагло, в ноги пришедших. Нам открывается другой мир. Удивлению и любопытству нет конца. Из  зала глядят округленные глаза, подведенные тушью у женщин, и с привздернутой   бровью у мужчин, но  глаза их одинаково пустые.  Блеклые их глаза в следующую  же  секунду начинают жадно сдирать с тебя шкуру, две, три, еще немного и ты  останешься голым навсегда, ведь только они, ценители пьес, решают жить тебе или умереть. Как ни прискорбно.   На пятой секунде вопль администратора и три парня, скорее всего, каскадеры, уже натягивали ширму обратно.   Хватит жрать бесплатно!    Плати подати!   а мы уж прикупимся маскарадом и амброй. 
Снова сменилась пленка.   Натянут занавес, суета, подготовка. И будто не было ничего, и будто мираж…марево. Твое и больше ничье.
 На столе сигареты.  Дым.  Все много курят.
  - Все это сплошное безумие, не правда ли?  Просто с ума сойти, все так  чудесно! Честно говоря, я не ожидала попасть  в труппу. Мне везет!  Ты  снами? В каком акте?
 - Я в третьем. Вот смотрю на вашу подготовку.. волнуюсь. Наверное, мне нужно идти. Скоро начинаете.  Выход там же где и вход? – не желая спалиться, я соврала, туша окурок
 - Там же. Проводить?
  - Не нужно..
  Я вышла на площадь. Она  совершено пуста, безмолвна. Всё, что здесь не так давно шевелилось и возилось, замерло там, в зале из кресел и ткани, замерло, ища в темноте  свет, жизнь, представленную только им, избранным. Всего за 240 уе.
Они оставили площадь. Оставили её одну.  Спокойная площадь приняла меня в свой кровный холод, туманом и сыростью бросилась мне в лицо, целуя мокрой мелочью капель, то ли росы, то ли дождя. 

                2

 Я была теперь уверена, что это дикая и страшная шутка.  Коварной  шуткой, плохой,  манящей на виселицу, на помост из  загадок, а  веревкой послужит шалость.  Шалость…

                Не млей, рука! Сжимай в кулак,
                В один кулак(!)
                Боль, ненависть и грезы. 
                Ты думал, плут,
                Что тот дурак, что на манеж  роняет слезы?
                Как скучно, клоун….
         
И во мне проснулось одиночество, густое, как кисель, от того и тяжелое.
 Никого не жаль. Никого.

В этот город не приходит день.  О наступлении утра можно узнать, взглянув в окно. Люди, суета, шум… Ворочается мир  среди мирков, как  положено, по часовой стрелке.  А  вечером  снова толпы со всех улиц сольются  старательно  в одну,   вытекут  на площадь,  прямо ко входу во дворец,  а тот, в свою очередь, не стесняясь,  проглотит всех.  Всех желающих. Без остатка. 
Неустанное желание присутствовать в залах дворца рвет меня на мелочи, и всеми теми мелочами я стремлюсь туда.  И зачем?  Смотреть ли на актеров и актрис, находя под их платьями и костюмами, гримами  и гримасами, их жизнь и довольствоваться мастерством? Или  меня влечет красота убранства, мебели и самой атмосферы залов?
 
Вереница роскошных  лестниц окружила меня. Лестницы… много лестниц.  Сосчитать   точное количество  казалось мне невозможным, то ли по причине  их множества, то ли из-за движения цветастой  массы.  Поток людей, толпящийся на них, определенно был  украшением, и позолоченные перила со вкусом обрамляли толпу светящийся мишуры,  направляя её.  Лестницы были широкими и из-за высоких потолков, казалось, уходили в самые небеса.   И лица…     Боженька,  да что же или кого  я ищу среди них!  Незнакомое родное?....   
Бывает  такое, когда начинаешь бояться своих собственных мыслей, сейчас именно тот момент. Осознав это,  еще тщательнее, внимательнее старалась вглядеться в лица.   В каждый затылок, ища что-то непризнанное, не узнанное мною.    Напрасно. Милые лестницы вывели меня на площадь.  Видно, у каждого своя участь.
Сырость. Тусклость.  Тяжелое небо  тучными облаками дышит глубоко. Каждый вздох-усталость, каждый выдох- густой туман..

 Да…  Видели, видели- знаем, знаем !  Читали  Булгакова, помним и роман, и героев, и знаменитое представление  Великого Воланда тоже  не забыли.  Что же ты,  девочка, повторяешься?  Что же мылишь нам старую оперу?!      
 

                3

Да. Я не стану отрицать ваших  обвинений. И можете терзать меня, разрывая на мелочи своей критикой,  пытаясь осведомить меня  о своем знании  литературы,  слога и сложения строф,  мне, в сущности, не жалко ни мелочей этих - потому что это Семена моего хлеба,  ни ушей, выслушивающих  вас- дабы это Земля моя. Я то в принципе для того, для критики то вашей, это все и придумываю, и рассказывая, сею новые поля.   
А что до схожести,  так же сон.…  А они  такие.… Никогда не знаешь с чем ляжешь спать и с чем проснешься.   И никакого Воланда во сне не присутствует.  Назвать  великим Режиссером нельзя  то родное незнакомое лицо. В нем нет Силы,  в нем есть лишь лицемерие, коварство, низость, приводящая  в ужас. Причем все эти качества можно разглядеть совершенно невооруженным взглядом,  не размеривая черты, и не прибегая к психоанализу.    Если,  конечно, смотреть.  Если, конечно,  видеть.   Если, конечно, хотеть….  А вот люди - да. Они во все времена были независимо одинаковы.  Сколько не переписывай судеб с камня на бумагу,  сколько тем не открывай, новое   вряд ли отыщешь.   Можно лишь упиваться, довольствоваться с цинизмом (и никак иначе)  их жалкостью и беспомощностью.    И  вот именно в третий день « Благородного»  спектакля я выпила  хорошую чарку  цинического удовольствия….
Продолжим.
 
Я посмею еще раз приподнять завесу  тумана, густого… как молочный кисель.


                4

Будто звон колоколов раздался в ушах моих, и его низкие волны обдали все мое нутро, заставляя то ли дрожать , то ли  качаться им  в такт. Понять сложно,  что послужило  колоколом, да и звоном  не назвать  звук приглушенного взрыва, словно взорвалось не снаружи, где-то близко или далеко, а  во мне. 
Окно.
          Истошный крик.  Слившийся в один из невероятно разных и  многих,  на несколько секунд  заполнил собой все: он вырвался изнутри площади, поднялся стремительно вверх, замер на доли секунды и разбился о каменную поверхность. Его осколки врезались во все окна, просочились через все двери, заполнили воздух невозможностью дышать… И что же?- Спросите вы меня.   И пока вы меня спрашивали, я наблюдала, как  сотни тел разбегаются  во все стороны площади.  Я говорю «тел» , потому что в этот момент вряд ли они имели свойства разумных людей, лично я не могла видеть в них ни разума, в первую очередь, ни логики , так как их хаотичное движение, относительно чего бы ни взять, не поддавалось никакому  анализу; они не видели ничего  вокруг себя, они  не видели  меня, они не видели себя, и вас….у них не было глаз.   


                И одержимые одержат,
                И восхваляющий отдаст
                Свою победу, не страшась…
                На то лишь будет  Божья Воля.


И так…
 Не всегда ли мы стремимся быть выше? Выползти из ямы своего сознания за счет других?  По головам, по рукам, подставленным для милостыни, либо дающим её?  И , возвышаясь, не ведаем, что творим, и чем выше, тем больше слепнем?   

Одни падают, других сталкивают, третьи остаются нежиться на костях…  А есть такие, которые тихо плачут. Плачут собственной кровью. Платят собственной плотью. Для одних пройденный путь- путь к цели, для других- опыт.  А убитые пилигримы - лишь убитые.



                Мы одному молились богу:
                И дух, и плоть, и кровь, и страх..
                И, перейдя себе дорогу,      
                Оставь вкус крови на губах.    
               

                Целуй меня.