Люба

       Любе Успенской, певице, посвящается
       1.
       Она явилась в этот мир
       Как ЗЭК: с тюремной койки.
       А рядом с койкой, как вампир,
       Торчал конвойный стойко.
      
       Ему приказ был: "Охранять".
       Он исполнял охрану.
       Кричала жутко ее мать.
       Хлестала кровь из раны.
      
       Конвойный сглатывал слюну,
       Впервые глядя в чрево,
       И стыд его бы хоть кольнул
       В то, что у всех есть слева.
      
       Но там зияла пустота
       Под комсомольской книжкой.
       А правда, вечна и проста,
       Была перед мальчишкой.
      
       Кричала зэчка, кровь лилась
       Из чрева прямо на пол.
       А акушер, тюремный врач,
       В мензурку что-то капал.
      
       Конвойный пес вцепился в штык,
       Забывши об уставе.
       Но тут раздался детский крик
       Во всей красе и славе.
      
       Комочек красненький визжит,
       Визжит комочек красный.
       - Жидовка родилась, не жид,-
       Промолвил врач бесстрастно.
      
       Он молча завязал пупок,
       Дитя объял пеленкой.
       Сказал конвойному: - Будь спок,
       Певицей станет громкой.
      
       Был бы жиденок, тут - скрипач,
       А эта вот - певицей.
       Тут, как в коробке передач:
       Им век не измениться.
      
       Никак работать не хотят.
       Туда все прут, где сахар.
       Топил бы всех их, как котят.
       Топил бы всех их, на хер!
      
       Конвойный взял "На караул".
       "Яволь!" чуть-чуть не брякнул.
       Врач положил комок на стул,
       А сам ключами звякнул.
      
       Открыл он шкаф, достал он спирт
       И принялся мыть руки.
       Взглянул на зэчку: вроде спит.
       Глаза закрыты в муке.
      
       А та взошла уже на плот
       И поплыла за гранью.
       В чем акушер узрел комплот1)
       И разразился бранью.
      
       Ругал в сердцах он "всех жидов",
       Что дохнут так некстати,
       И приложиться был готов
       К невинному дитяти.
      
       Но тут конвойному в глаза
       Взглянул он быстро-быстро.
       А у того в глазу слеза
       Мелькнула серебристо.
      
       - Свободен! Все! Пошел, пошел! -
       Был акушер сверхкраток.
       Он был чуть ниже (на вершок)
       Конвойного солдата.
      
       - Пошел, пошел! Слезу пустил!
       Жидовку жалко стало!
       Стелить для всех их тут настил
       Еще нам нехватало!
      
       Солдата вытолкав взашей,
       Схватил, как куль, малютку:
       - Среди советских малышей
       "Нет!" этому ублюдку!
      
       Но детский плач его встряхнул,
       И акушер украдкой
       Вернул ребеночка на стул
       И стал писать в тетрадку
       1) заговор (франц)
       (Боялся он, что конвоир
       Сболтнет, что жив ребенок.
       Нето разыскивал бы мир
       Его средь погребенных).
      
       В тетрадку этот змей занес,
       Занес про все. Брезгливо.
       Барак февральский брал мороз
       Колымского разлива.
      
       2.
       Шел пятьдесят четвертый год.
       Кто жил, а кто впал в кому:
       Не весь отплакался народ
       По Сталину родному.
      
       Кто, как глазку, к Кремлю приник,
       Свободы ожидая,
       А кто осваивал рудник,
       В колымских сопках тая.
      
       Кто ощущал свою страну
       И был врагом колдобин,
       А кто жрал водку, построму,
       К подполью приспособлен.
      
       Хрущев у Берии портфель
       Из рук рвал, аки псина.
       И там, у них, мела метель
       И пахло керосином.
      
       На Колыме Дебин-река
       В песке скрывала счастье.
       И было ей наверняка
       Начхать на эти страсти.
      
       Она текла, как будто зря,
       Среди житейских буден,
       И было ей до фонаря,
       Кто бьет сегодня в бубен.
      
       И было ей до фонаря,
       Кто лодочник, кто кормчий.
       Кто над народами паря,
       Вождя из себя корчит.
      
       Она свидетелем текла
       Несчастий, боли, смерти,
       Нечеловеческого зла
       И красной круговерти.
      
       И было долго до весны,
       Кругом царила стужа.
       И потрясения страны
       Здесь чувствовались хуже.
      
       Здесь на листки календаря
       Плевали с колокольни.
       Зато дубинка дикаря
       Себя вела здесь вольно.
      
       Ты - ЗЭК и все. А значит - раб.
       Тебя убить, что - проще.
       Твой шанс на жизнь настолько слаб,
       Насколько зять друг тещи.
      
       И если выжил ты - гордись:
       Попал не на кладбище.
       И нареки ты свою жизнь
       Цветком средь пепелища.
      
       А если это - твоя дочь,
       Целуй ты Бога в губы:
       Не наступила злая ночь.
       И назови дочь Любой.
      
       3.
       ЗК из Киева, Залман,
       Сидел в колымском ЛАГе.
       Сидел с бедою пополам.
       Но повезло бедняге.
      
       Он не погиб и под расстрел
       Он мог попасть едва ли:
       Он не боролся, был несмел,
       Его не убивали.
      
       Когда Никитка, свет-Хрущев,
       Бил кулаком по культу,
       Залман ворочал лес еще,
       Лепил судьбу. Как скульптор.
      
       Лепил, лепил, и долепил.
       Указ: "Скостить три года.
       Освободить от звуков пил
       И выгнать на свободу".
      
       Не повезло его жене
       (Сидела в том же ЛАГе):
       "Погибла в родах. От Н.Е." -
       Указано в бумаге.
      
       Что за "Н.Е."? Какую тьму
       Две буквы прикрывали?
       Никто не смог сказать ему.
       Узнал бы сам едва ли.
      
       И не икнулось никому
       Из этой волчьей стаи.
       - А может, хочешь вновь в тюрьму? -
       Вопросец, чтоб отстали.
      
       И он отстал. Он знал: тут - мрак.
       Тут кривда под ногами.
       И если ты совсем дурак,
       Затопчут сапогами.
      
       Он знал, что весь советский тракт, -
       Глухое бездорожье.
       И что для них всегда он - враг.
       Об этом знал он тоже.
      
       4.
       Залману выдали дитя,
       Бумаги. Все чин-чином.
       И он уехал "на життя
       На неньку Украину".
      
       Когда приехал, дочь нарек,
       Как подсказали: Любой.
       Всем обстоятельствам в упрек.
       Реалиям всем грубым.
      
       За то, что памятью звучал
       В ней лик любимой Сары.
       За то, что снова жизнь - с Начал.
       Хотя при комиссарах.
      
       И начал жить Залман с нуля.
       Гордился своей дочкой.
       Цвели каштаны, тополя,
       Но жизнь неслась по кочкам.
      
       А он все двигался вперед:
       "Мы худшее видали!"
       И землю рыл, как старый крот.
       И жал на все педали.
      
       Опять женился. По любви.
       Опять на Саре. Снова.
       И все хоругви он свои
       Отдал во власть земного.
      
       Учил он дочь. Купил баян.
       Других детей завел он.
       Во всех делах был очень рьян.
       И был Любви он полон.
      
       А Люба петь вдруг начала.
       Играла на баяне.
       - О, Слава Господу! Хвала! -
       Молчал Залман, - Бог с нами!
      
       Ведь мы и выжили затем,
       Чтоб жизнь прожить, как люди.
       И мы идем сквозь толщу стен
       Во имя светлых буден.
      
       Пой, моя маленькая, пой!
       Пой в память своей мамы!
       Пой о судьбе своей лихой!
       О нас все врут с экранов!
      
       Судьбу пролистывай по дню,
       Живи народом вволю
       И пробивай, бей лжи броню!
       Пой, пой про нашу долю! -
      
       А Люба пела о любви.
       И пела о разлуке.
       Как сердце ранят соловьи.
       Про расставанья муки.
      
       Про свет открытого окна,
       Про тайны полнолунья,
       Про ночь, что шорохов полна,
       Что где-то в ней - колдунья.
      
       Про то, зачем запел петух,
       Про сон на сеновале.
       И что жених остался глух,
       И что придет едва ли...
      
       Попала Люба на экран,
       (Как солнце: не без пятен).
       Затем попала в ресторан...
       Финал, увы, понятен...
      
       А ресторан тот был - "Дубки".
       Ну, просто дар природы!
       Но пьяных редкие хлопки
       Не делали погоды.
      
       Потом вдруг - скоропись. Галоп.
       Народ пошел "На Любу".
       Будто его кто треснул в лоб.
       Решительно и грубо.
      
       Потом весь Киев захотел
       Сам услыхать Любашу:
       В "Дубках" движенье потных тел
       Слипалось просто в кашу.
      
       5.
       Но наступил бурливый год.
       Семьдесят третий. Точно.
       Вдруг начался Святой Исход.
       Решительный и срочный.
      
       Евреи толпами стоят -
       Нахмуренные лица -
       У государственных оград
       ОВИРов и милиций.
      
       Квартал, квартал, еще квартал...
       Толпа так растянулась.
       Как будто кто-то их толкал
       В пространство этих улиц.
      
       Тут кто - раздет, кто - непокрыт.
       Как на страстях Христовых.
       Стоит толпа. Стоит, стоит,
       Вбирая в себя новых.
      
       Гудят машины: "Где объезд?
       Нельзя проехать: пробка!
       Да что случилось? Что за съезд?
       Освенцимская топка?"
      
       Райкомы - в панике. Они
       Своим команду дали:
       "Жечь заграждения огни!
       Давить на все педали!"
      
       Запел собраний странных хор.
       Инструкторы рулили.
       Вопили штатные: "Позор!"
       И разве что не били.
      
       Их горл вибрирующий звук,
       Хрипящее дыханье
       Лишь закаляли беглых дух,
       Расшатывали зданье.
      
       Уже прочерчен был пунктир
       У тех, кого клеймили.
       Их основной ориентир -
       Не версты. Нет. А мили.
      
       Но горе тем, кого отказ
       Вдруг настигал в ОВИРе.
       Их все боялись. Как проказ.
       Как самых гадких в мире.
      
       И гнали их с работ взашей.
       Без слов, навек и сразу.
       От них чесались, как от вшей,
       Как от дурной заразы.
      
       6.
       Залман с семьей "поймал" отказ.
       Пока семья галдела,
       Накрыл их тут же медный таз
       Стального беспредела:
      
       Все оказались без работ,
       Без школы и без ясель.
       Такой вот "избранный народ".
       Такой всегда опасен.
      
       За куском хлеба за кордон
       Не выйти. Сразу - лагерь.
       Сиди и жди дня похорон
       В каком-нибудь овраге.
      
       А твой ребенок хочет есть.
       Он хочет пить. И в школу.
       А ты крутись, чтобы не сесть.
       И очи держи долу.
      
       И Люба - замуж срочно. Раз!
       Бегом - за армянина.
       Уже законно - на Кавказ.
       Проклятая година!
      
       А на Кавказе люд другой:
       Помягче. Там - участье.
       И там уже ты - не изгой.
       И можешь трогать счастье.
      
       И тем спасла семью, отца...
       Что было, то все - мимо...
       Но будет помнить до конца
       Про мужа-армянина...
      
       Через четыре года власть
       Дала "Добро": "Прощайте!"
       Понавые...лись власть
       Райкомовские шайки.
      
       Поиздевались под топор,
       Поупивались силой
       И подписали приговор:
       "Свободны". (От могилы).
      
       Судьба отмеривала груз.
       Судьба старалась вмеру.
       Прощай Союз! Прощай Союз!
       И это - не химера.
      
       7.
       И вот Италия. Отстой.
       Преддверье рая? Ада?
       И тоже случай непростой:
       Здесь тоже выжить надо.
      
       Здесь жди, когда тебя насквозь
       Просветят на достойность,
       Твои все правды вместе, врозь,
       Религию и совесть.
      
       И в долгий день, и в краткий час,
       Забыв свои капризы,
       Ты ждешь, чтоб лучик не угас
       Надежды. То есть визы.
      
       А время жмет тебя сильней
       И голодом, и страхом.
       И по ступенькам чуждых дней
       Несешься ты от краха.
      
       Бежишь, как серна или лось
       От волка или тигра.
       Ведь ты-то здесь - незваный гость
       На берегах р. Тибра.
      
       И Люба бросилась искать
       Какую-то работу
       Так, как дитя спасает мать
       От страшного кого-то,
      
       Так, как когда идут на дно,
       Не песнь поют про очи -
       Кричат желание одно:
       "Я жить хочу! И очень!"
      
       Она моталась, как могла,
       По лавкам и подвалам.
       Сгущалась мгла, мелела мгла...
       Довольствовалась малым.
      
       О том, сбылось что, не сбылось,
       Она не сожалела.
       Она вдыхала воздух грез
       И вслух тихонько пела.
      
       И это пенье "для себя"
       Ей добавляло силы.
       Она жила, родных любя,
       Спасала своих милых.
      
       ...И только ровно через год
       Им в США открыли визы...
       Вот вам и "избранный народ".
       И все ему сюрпризы...
      
       8.
       Она летела, как во сне
       На Боинге крылатом.
       А что в тот миг творилось с ней...
       Она летела в Штаты!
      
       Но где-то внутренне, вподспуд,
       Брала ее тревога:
       Да кто же ждет-то ее тут?
       Хотела? Ради Бога!
      
       Вдруг ждет кровавый Колизей?
       Родных нет, нет знакомых,
       Не говоря уж про друзей.
       Но вспомнились райкомы...
      
       И только в аэропорту
       Кусок цветастой шали
       Отринул вглубь тревогу ту:
       Ее (ее!) встречали!
      
       Стояла девушка в платке,
       В руках держа плакатик -
       Кусок бумаги на щитке.
       И крупно: "Люба!". Нате!
      
       ...Ее не слопал крокодил.
       Она опять на танке.
       "Я к Мане ночью приходил
       Тайком на Молдаванке..."
      
       Опять битком весь ресторан,
       Опять идут "На Любу".
       Бал декольте шикарных дам...
       Накрашенные губы...
      
       Минуло целых двадцать лет.
       Ушли-пришли надежды.
       А мир, что был, того уж нет:
       На нем не те одежды.
      
       Царит компьютер, Интернет.
       Райком? Про то не помнят.
       Пришла пора для новых бед.
       Их всюду просто комья.
      
       Ты нынче вроде бы и "за",
       Но держит тебя что-то.
       Прольется поздняя слеза
       Порой из-за того-то.
      
       Жизнь поворачивает вспять,
       Прямую силой правит.
       И по спирали мы опять
       Бежим по той же лаве.
      
       Опять нас душит или жжет,
       Мы снова так же плачем,
       Зато всегда бежим вперед:
       Хотим и ждем удачи.
      
       ...Летит Любаша до Москвы.
       И вновь берет тревога:
       Мечтает петь, но нет канвы.
       Тревожная дорога.
      
       Никто ее не знает тут:
       Не заповедь святая.
       Кого-то, может быть, и ждут.
       Она про то не знает.
      
       ...Она проходит, где багаж,
       А может, то - таможня.
       А там такой ажиотаж!
       С катушек съехать можно!
      
       Наверно, встреча VIP-персон:
       Плакаты, звуки тубы...
       И видит Люба чудный "сон":
       Повсюду: "Люба!", "Люба!"
      
       12.03.2009 г.