Мистика или... загадочные случаи на охоте и рыбалк

Эта повесть одних из самых незабываемых лет моей жизни
посвящается другу детства и юности ЮРЕ БЕЛЬВЕДЕРСКОМУ


Казалось бы, недавно это было...

Мой самый добрый давний детства друг!
Ты помнишь, как делили мы досуг?..
Для нас с тобой затеи находила -
Природы чудодейственная сила...

Мы восторгались, как алел восток,
Привычен был рыбацкий костерок,
Ухи дымящейся солдатский котелок.
И радовали нас исполненные в срок:
И тяга вальдшнепа, и глухариный ток.
Природа щедро оделяла нас с тобой
В своей богатой трапезной лесной...

Казалось бы, недавно это было,
А жизнь десятилетья укатила.
Как много лет с тобой мы не общались?
Гляжу теперь, с печалью в детства дали...

Прости меня, конечно, я виновен,
Ведь ты всегда был по натуре скромен.
Кто знает?.. Сколько нам осталось вёсен:
Чтоб поплутать в миру столетних сосен,
Послушать птиц лесных многоголосье...
Мы разошлись по разным перелескам.
Пора аукнуться нам!.. С нашим детством...
 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

И всё-таки жизнь на Земле устроена Творцом так, что человеку всегда представляются альтернативные варианты чему-то не состоявшемуся не по его вине. Нужно только принимать эту возможность, а не отталкивать её от себя.
Вот и мне – очень шустрому на предмет озорства пацану, росшему без отца и не имевшему мужского надзора в семье, повезло оказаться в окружении замечательных соседей и сдружиться с “мужской половиной” многонаселённой коммуналки. Большинство из них по возрасту как раз годились мне в отцы, и каждый считал нелишним наставлять меня не только словом, но и вовлечением в различные общественные соседские дела и свои досуги.
Наша семья: мама – учитель средней школы; бабушка, уже болевшая в то время так, что не могла самостоятельно передвигаться и я – двенадцатилетний шалопут, переехали сюда летом 1955 года наряду с другими семьями педагогов кимрских школ.

До того этот двухэтажный деревянный барачного типа дом служил общежитием педагогического института, который расформировали под девизом модных в то время укрупнений, а студентов перевели продолжать учёбу в город Калинин. Но зато сразу двадцати двум учительским семьям улучшили жилищные условия – по одиннадцать семей на этаж, где в длинных коридорах и направо, и налево стояли одинаковые, входные в комнаты, двери. Наша оказалась на втором этаже и под номером девятнадцать.
Правда, спустя год те длинные коридоры на обоих этажах перегородили пополам досчатыми перегородками и, подремонтировав, открыли ещё один подъезд, который до того был наглухо заколочен и использовался как общая кладовка. Эта “реконструкция” доставляла некоторые неудобства в общении, потому как теперь, чтобы пообщаться с некоторыми из соседей, приходилось бегать из подъезда в подъезд через улицу. Но зато не такие уж длинные коридоры создавали какой-то уют.

Напротив дома, видимо стараниями педагогов и студентов педагогического института, был разбит замечательный сквер с большущей круглой клумбой в центре его и с расходившимися лучами от клумбы аллеями молодых липок. А по периметру вдоль невысокого заборчика из штакетника были рассажены кусты акаций. И всё это находилось вблизи Волги, буквально в трёхстах метах от её берега.
В те времена мало кто из наших мест ездил проводить отпуска к южным морям. А из школьных учителей тем более – конечно же по причине всё той же несправедливости в финансовой оценке их очень непростой работы. И потому свои летние двухмесячные отпуска проводили они в общении с замечательной русской природой нашего верхнего Поволжья. Многие из них были заядлыми рыболовами, охотниками, грибниками, ягодниками…



Я родился и дошкольные годы провёл в деревне, да и позже бегал туда (всего-то пять километров от Кимр) по грибы, ягоды и просто так… пообщаться с Природой. Благо там оставались ещё жить наши родственники. Мне нравилось слушать голоса Природы, наполненные живой музыкой. И я постоянно познавал что-то новое, не замеченное мною ранее. Я любил посидеть на берегу речки у костерка вместе с другими мальчишками, сторожа, поставленные в ночь на рыбу снасти. Или побывать в ночном - на выпасе деревенских лошадей...
А потом, испив кринку парного молока с краюхой ещё тёплого, испечённого в русской печи домашнего хлеба, забраться на сеновал, насыщенный душистым ароматом свежнго сена и до полудни смотреть неповторимые детские сновидения...
Наверное то, что было впитано мною от обшения с Природой в те годы, и вылилось позже лирикой:

Закатилось солнце, пряча кумачи,
Заугукал филин, радуясь ночИ.
Проскрипел надрывно в сумрак коростель,
Соловей заливистой трелью засвистел.

Дружно подключился лягушачий хор,
Выпи загорланили, будто тётки, спор.
Селезень прокрякал, гоготнул гусак -
Верные служаки на ночных часах.

Барабанной дробью дятел продолбил,
Пересмешник ловко всех передразнил.
Иволга заплакала - так она поёт...
Сколько у Природы  гармоничных нот!!!
         
Круглолицей кралей выплыла луна,
Оркестрантов светом синим залила.
Волк завыл тоскливо - больно ночь светла,
Чтоб с "костлявой" в паре вытворять дела.

Едва слышным шагом подобрался лис
Под копёнки сена - на мышиный писк.
Тяжело прошлёпал по болоту лось -
Ночью покормиться вдоволь удалось.

Но в полнеба сразу занялся восток,
Очень укорочен летней ночи срок.
Из куста зарянок стайка поднялась -
Музыка другая с утром началась...



  Лес и речка стали для меня уже с самого раннего детства как бы неотъемлемой частью жизни. И потому мне очень нравилось, когда такие состоявшиеся люди-мужики, прошедшие войну, брали меня с собой на рыбалку, по грибы… и даже на охоту. Настрой моей души совпадал с увлечением тех замечательных людей – соседей по двухэтажному бараку.

Тогда ещё не было повального увлечения рыбалкой и охотой, как теперь. Не было тогда и дюралевых или пластиковых катеров с мощными двигателями, но были самодельные досчатые лодки. Местные умельцы мастерили их как положено – по-русски, с многократным запасом прочности из достаточно толстых досок, с мощным килем и шпангоутами, чтобы служили они десятилетиями. Такие лодки, особенно если были уже неоднократно прогудронены снаружи, чтобы не подтекали и не гнили.., такие лодки, мягко говоря, были тяжеловаты для весельной тяги (это вам не прогулочный ялик с лодочной станции) и требовали для приведения их в спорое движение приложения немалых мускульных усилий и рук, и спины, и ног... Ладони от ручек вёсел быстренько покрывались мозолями. Мышцы спины от изгиба её взад-вперёд, взад-вперёд... начинали побаливать, а ноги от постоянного напряжённого упора ими в подножку на сланях лодки начинали затекать и неметь...

Зато какая благодать, когда не нужно грести вёслами, когда подвесной моторчик на транце лодки знай тарахтит, проделывая тягловую работу, а мы сидим себе пошучиваем, поглядывая по сторонам, и строим планы... В то время наша промышленность как раз только-только начала выпускать небольшие подвесные лодочные моторчики типа “Стрела” и “Казанец”, всего-то в три и пять лошадиных силёнок, но великолепных заменителей “вёсельной тяги”.
А поскольку лучшие охотничьи, рыболовные, грибные... места вблизи Кимр были в заливах Волги и устьях рек, впадающих в неё километрах в двадцати и более ниже города по течению вели¬кой русской реки, то самые заядлые любители природы старались обзавестись своим водным транспортом — очень удобным средством доборов до желаемого места.

Мне очень льстило, когда меня — мальчишку брали в поездки на лодке с ночёвкой в палатке на лесистом берегу залива или одной из малых рек, впадающих в Волгу. Мама всегда отпускала меня, но с обязательным напутствием — быть послушником у старших товарищей.
Особенно нравилось мне бывать на охоте по болотной и водоплавающей дичи, которая открывалась с середины августа. До вечерней зорьки успевали разбить “лагерь”, почаёвничать... Потом охотники расходились по облюбованным ими местам в “засидки”, а я оставался в “лагере” в качестве сторожа и заготовителя дровишек для костерка. Топор доверяли мне всегда и безоговорочно...

Но зато на следующий день, уже “отстояв” утреннюю зорьку, охотники поощряли меня возможностью сделать несколько выстрелов из их ружей. Правда, только по неподвижным целям — по жестяным банкам из-под консервов шагов за пятьдесят. И иногда похваливали меня за меткость, а между собой спорили: чьё ружьё в нейтральных (моих) руках более прицельное и “бьёт” кучнее, оценивая это по количеству дырок, проделанных зарядом дроби.
Я не сказал бы, что охота всегда удавалась очень добычливой, хотя и дичи в те времена было немало. Наверное, “стрелки” были из них таковские (тогда “глаз не пристреливали” по летающим тарелочкам в тире. И вскидку ружья к плечу не “набивали до автоматизма” постоянными тренировками), а может быть потому, что охота расценивалась ими не как промысел, а как вариант самого обострённого общения с природой. Потому как уже сам выстрел из ружья по живой мишени (по себе знаю) — это какой-никакой, но впрыск адреналина в кровь. А у некоторых людей, особенно воевавших на фронте, требует, оказывается, того организм.

Мне же казалось, когда я оставался один в “лагере” и вдруг слышал сначала характерный свист воздуха, рассекаемый летящими утками, и вскидывал на пролетающих вблизи меня птиц представляемое в руках ружьё с выкриками: “Бах”, “бах”.., мне казалось — так просто прекратить их полёт... И я всегда удивлялся “неумению” моих старших товарищей метко стрелять по факту подсчитанных мной прогремевших выстрелов и количеству добытой ими дичи.

Приобрести ружьё и стать ни кем-нибудь, а именно настоящим охотником, стало для меня первой навязчивой детской мечтой.



КРОКОДИЛА

Открытие осенней охоты мои старшие товарищи ждали как праздника. Готовились к ней заблаговременно и тщательно. Снаряжали патроны, ремонтировали или подкупали что-то новое из охотничьего обмундирования... Но самое главное — уже в течение лета постоянно выезжая то на рыбалку, то по грибы-ягоды, присматривали, в каких заливах больше загнездилось нынче уток. Отправлялись на открытие охоты обычно компаниями и не на одной лодке.

К тому времени — около года спустя после заселения двухэтажного барака, из всех наших соседей я больше всего сдружился с Бельведерскими: с Юрой, который был старше меня всего на пять лет, и с Николаем Фёдоровичем — его отцом. Юра был по-настоящему страстным любителем природы. Рыбалка, охота, походы в леса по грибы или ягоды были постоянными и незаменимыми его увлечениями в течение всей жизни. Как мне кажется, только по этой причине он так и не женился. Ведь ухаживание за девушками требовало времени... А значит, нужно было выбирать, на общение с кем употребить очередной выходной день. И он всегда выбирал Природу. Хотя парнем был он видным: стройным, подтянутым, среднего роста, слегка смугловатым (как и все в их семье), черноволосым, с большими и очень выразительными серыми глазами...

В их семье все были очень симпатичными на внешность. Что-то было в них чуть-чуть от цыганского, придающего какой-то особый шарм...
Может быть, у Юры, сильнее чем у других членов их семьи, проявились гены каких-то далёких предков, а может быть, так распорядилась Судьба (или это одно и то же?), но сроднился он всё же с Природой...

Его мама, Екатерина Ивановна, была учительницей, а Юра с отцом работали на обувной фабрике по обслуживанию и ремонту станочного оборудования.
Дядя Коля (так называл я Николая Фёдоровича) охотой не увлекался, но рыбаком был очень заядлым. А Юра?.. Он даже свой очередной отпуск брал ежегодно в одно и то же время — с середины августа, на открытие осеннего охотничьего сезона. И вообще все в их семье были истинными любителями походов на природу.
Екатерина Ивановна была очень ловкой сборщицей ягод и удачливым грибником. Она постоянно на протяжении всего сезона лесных даров, начиная с первой лесной земляники и до самой поздней клюквы, стремилась в лес.
И младший на два года брат Юры, Шурик, который был в то время уже студентом Калининского музыкального училища, при каждом посещении Кимр обязательно старался вырваться на природу.
И даже их сестрёнка Танюшка, которой было в то время всего-то лет восемь-девять, всегда просилась, чтобы и её взяли по ягоды или грибы.
Николай Фёдорович хоть и не увлекался охотой, но на открытие осеннего сезона ездил обязательно.

Это был праздник!.. Конечно, по такому случаю охотники прихватывали с собой и горячительные напитки. После вечерней охоты под “стопарик” и под первые впечатления от нынешнего охотничьего сезона просиживали у костерка почти до утренней зорьки.
Я в то время ещё даже не пригублял те, казавшиеся мне отвратительными, напитки, да мне и не предлагали. Но зато очень интересно было слушать и наблюдать, как после каждой принятой чарки в рассказах каждого из “охотников” появлялось всё больше и больше неимоверных подробностей... Из которых становилось ясно, что, оказывается, утки нынче очень умные и только потому удаётся добыть их так мало... А совсем даже не потому, что стрелки они “аховые”...

В этот раз, после недолгих рассуждений, где лучше открыть охотничий сезон, заводила того коллективного мероприятия, Михаил Иванович — учитель немецкого языка и один из самых строгих по отношению ко мне “наставников”, убедил всех, что лучше сделать это на Плешковских поливах. Он умел убеждать, он был из той категории людей, у которых не только все вещи в доме, но и мысли в голове всегда разложены по полочкам. Он сразу находил и нужную вещь, и необходимые доводы.

Мне в общем-то было всё равно, куда и когда.., только бы взяли...

Николай Фёдорович исходил из соображений — где может статься удачной рыбалка... А в Плешковском заливе рыба в те годы водилась.

Юру Михаил Иванович убедил тем, что якобы самолично насчитал не менее семи выводков, когда, мол, неоднократно за лето выезжал туда поспиннинговать щуку и крупного окуня. При этом он ссылался на меня как на свидетеля...
Я подтверждал, что так оно и есть. Хотя и был там вместе с ним всего один раз за лето, и уток, уж точно, не считал. Но мне очень хотелось, чтобы меня взяли на ту охоту...

Андрей Андреевич — учитель математики и физики, любил бывать на природе, но лодки своей не имел и потому всегда тянулся за Михаилом Ивановичем. Страстным охотником он не был, но владел замечательным немецким ружьём, которое досталось ему как трофей во время войны. Выезжал он на охоту только раз в году.
— Чтобы — как говорил сам — продуть оружие. Он очень дорожил тем немецким трофеем...

Меня на открытие охоты взяли. И вот на двух лодках, на одной — Михаил Иванович с Андреем Андреевичем, на другой — Юра, дядя Коля и я, приближаемся к желанному месту.

Плешковские поливы?.. Такое многозначительное название среди любителей природы это место в районе деревни Плешково получило, наверное, потому, что там образовались не одно, а два довольно больших и обособленных друг от друга водных пространства, поросших камышами, тростником и другой водной растительностью. Наверное, до подъема уровня воды в Волге (когда ещё не было Угличской ГЭС), на этих местах были великолепные заливные луга. А теперь?.. Теперь длинный и широкий залив, который тянется вдоль Волги и отгорожен от неё возвышенной песчаной косой метров в двести шириной, поросшей сосновым лесом. На противоположном от Волги берегу этого залива и расположена сама деревня Плешково.
А немного ниже по течению Волги впадает в неё нешироким устьем речка Колкуновка, которая выше по своему течению разливиста и со многими длинными глухими заводинами, врезающимися в лесистые берега.

В таких походах, когда охотники уже отправлялись в “засидки”, мы с дядей Колей оставались в лагере на пару и все “хозяйственные” хлопоты делили поровну. Дровишек нужно было наготовить больше обычного — чтобы хватило на всю ночь разговоров у костерка. И ещё много каких дел по мелочам ложилось на нас. Но самое главное — нужно было наловить рыбёшки почти на ведро ухи — для такой-то компании... Выручала, очень выручала нас в этом деле “курица” — любимая рыбацкая снасть Николая Фёдоровича, сработанная им же самим.

“Курица” (для тех, кто не знает) — это самая что ни на есть простецкая снасть из сетевых. Придумали её, наверное, от бедности, как известно, “голь на выдумки хитра”. Это просто кусок сети метра три в длину и не более метра в высоту, окантованный по периметру прочным шнуром с таким расчётом, чтобы у сетки образовалась небольшая провислость (что-то наподобие гамака). После того, как вдоль коротких сторон этого “провислого” прямоугольника сети привяжут по колу, снасть становится готовой к применению.

Вдвоём, вбродок, каждый держа кол вертикально со своей стороны и упирая его в дно водоёма, осторожненько перегораживают облюбованную заводину или просто травку вблизи берега. Затем по команде создают одновременно с обоих сторон шумящие действия в воде ногами. Напуганная рыбёшка сразу же стремится удрать от берега на глубину водоёма и попадается в “курицу”, которую надо быстренько поднять из воды. При этом оба “рыбака” одновременно разворачивают колья в горизонтальное положение. А чтобы попавшая рыбёшка не смогла выпрыгнуть из такой снасти, рыбаки, каждый со своей стороны вращая кол вокруг оси, наматывают на него сеть. Рыба оказывается в этакой большой авоське, с которой можно уже спокойно выходить на берег, чтобы достать из неё улов и подготовить снасть к очередному заходу.

Случалось, когда повезёт, вылавливать “курицей” и довольно крупных “зазевавшихся” щучек, линьков, подлещиков... Но основной добычей конечно же была кормившаяся вблизи берега травкой и улиточками “мелочевка”.

Основное дело — заготовку дров мы с дядей Колей завершили быстро и занялись рыбалкой. Заходов двадцать с “курицей”, каждый из которых занимает минуты три-четыре, должны были, на примере прежних рыбалок, обеспечить нам необходимое количество рыбёшки на уху.
Но что такое?.. Мы уже сделали несколько заходов — и ни единой рыбинки.

— Вот те раз!.. — с каждым новым пустым заходом всё больше и больше возмущался дядя Коля. — Ты не так ногой в воде шерудишь... ты не так “курицу” разворачиваешь... ты не так ставишь... — каждый раз всё новые и новые причины наших неудач адресовал он мне. Хотя уже не одну сотню раз за всё время нашей совме¬стной рыбалки мы проделывали подобные “упражнения” и никогда раньше претензий ко мне не было. Захода с десятого, когда, видимо, уже исчерпались не только “неточности” в моих действиях, но и его терпение, он стал возмущаться:
— Куда же рыба-то делась?!.
— Да-а... — поддакивал я, обрадовавшись, что претензии ко мне наконец-то прекратились.

И вот, перегородив на этот раз глубоконькую заводинку, поросшую кувшинками, мы одновременно сделали шумящие движения ногами... Фейерверк брызг... удар чего-то мощного в верхнюю часть “курицы” такой силы, что колья в наших руках сами резко пошли в поворотные движения... И мы оба, по инерции потеряв равновесие, оказались опрокинутыми в воду... Что-то бело-серо-пятнистое огромных размеров с шумом пронеслось по поверхности воды между нами...
Оба, купанные с головой, уже поднявшись из горизонтального положения и стоя по пояс в воде, мы ошарашенно смотрели друг на друга. Кто из нас двоих больше напугался?.. Понять было трудно. Но вид дяди Коли с вытаращенными глазами и отвисшей нижней челюстью был ужасным.
— Кто это был?.. — первым очухался я.
— Хрен... его знает... пойдём... отсюда... — еле выговаривал дядя Коля, выкарабкиваясь на берег и с опаской поглядывая назад.

Переодеваясь в сухую одежду и развешивая на колышки возле грудка мокрую, я не переставал строить догадки. Слова: “русалка”, “водяной”, “болотная тварь”... навеянные детскими сказками, неоднократно повторялись в моих размышлениях вслух.
— Мистика какая-то! Да, дядя Коль? — наконец-то нашёл я подходящее слово. — Мистика...
— Хватит об этом!.. — вдруг резко оборвал меня молчавший до того Николай Фёдорович. — И никому ни слова... Засмеют... Понял?..
— Понял... — неохотно согласился я и углубился в молчаливые размышления.

Солнце клонилось к закату. В блаженной вечерней тишине только изредка потрескивали дровишки в костре. Мне становилось жутковато находиться вблизи чего-то необъяснимого.
— Всего-то в ста метрах от лагеря... — почему-то зациклился я на многократном измерении глазомером расстояния до того места. — Ну никак не больше ста — твердил я про себя, а у самого холодок пробегал по спине. Мне уже совершенно определённо казалось, что у того кого-то был человеческий облик и соответствующие размеры... Хотелось бы уже иметь в лагере и ружьё...
— Дядя Коль, а чего-то наши по уткам не палят? — вдруг как кольнуло меня. — Ни одного выстрела...
— И я не слышал... и правда, чой-то?.. — голос его выдавал явную тревогу...

И тут совершенно неожиданно кто-то проговорил тихим голоском из сумрачного леса:
— Зра-а-сте... Можно к вам подойтить-то?
Я вздрогнул от неожиданности, но успел заметить, что и дядя Коля испугался не меньше моего.
— Кто там?.. — неожиданно резко, как от испуга, выкрикнул он.

—Да из Плешкова мы... из Плешкова, из деревни... Прохором меня зовут.., а в деревне дедом Прошкой кличут... — выходя из-за деревьев, проговаривал небольшого роста старичок, одетый явно не по сезону. Драный овчины и полушубок на нём висел как на пугале, на голове овчинная же зимняя шапка почти закрывала глаза, а резиновые сапоги на ногах были явно не его размера, потому как доходили ему голенищами выше колен. На его согнутой в локте руке висела небольшая лубяная корзиночка.

Мне сразу же вспомнился похожий персонаж из моей родной деревни, который круглый год ходил одетый примерно так же. Только звали его Иваном и на ногах носил он не сапоги, а валенки с клеяными калошами. И я, как ни странно, сразу успокоился, видимо, вспомнив, каким добрым да безобидным был тот человек. И только удивился про себя: “Больно мала у него тара для грибов-то...” — И тут же спохватился: “Какие грибы на ночь глядя?..”

— Плешково на той стороне залива. Чего ты нам голову морочишь?.. — недоверчиво возразил дядя Коля.
—Знамо... знамо на той... так я в кружавинку лесом... лесом... версты две.., не боле, станет... — как бы оправдывался старичок, то и дело поправляя свободной рукой сползающую на глаза шапку. При этом его бородка клинышком как-то странно поднималась вперёд.
— А чего тебе надо от нас?.. — с недоверием продолжал дядя Коля “допрос”.
— Мне бы патрончиков... с пяточек... Я вот и яичек два десятка свеженьких на замену-то принёс... — объяснял дед, снимая с руки лубяночку и ставя её как-то опасливо у ног дяди Коли. — Крокодила тута объявилась... надо б её изничтожить...

— Какая крокодила?.. — в один голос вырвалось у нас. И я невольно поёжился, увязав мысленно нашу недавнюю рыбалку с его словами.
— А такая, что жрёт всех кого ни попадя... Вона ваши охотнички-то ни разу не пульнули.. Не по кому... нету утки-то. Крокодила все выводки пожрала, и рыба-то здеся перевелася...
— Кончай мозги пудрить... Какая может быть крокодила? — начал сердиться дядя Коля.

— Она что, по земле бегает? — вставил и я вопрос.
— Не-е... зачем ей по земле?.. Щука это... щука... только шибко здоровая. А крокодила... это уж я так её окрестил.

Мы с дядей Колей многозначительно переглянулись — видимо, одновременно у нас с ним мелькнула догадка, кто искупал нас с головой какие-то полчаса назад.
— А откуда же она взялась? — вылетел у меня вполне закономерный вопрос.
— А хто ж её знает?.. Приплыла откелето, да тута и поселилась... Тык патрончиков-то дадите мне?..

В этот момент мы услышали приближающиеся к нам, шлёпающие по мелководью залива шаги.
— Что за дела такие?.. На весь залив ни одной утки — это Юра, приближаясь к "лагерю", уже издали выражал своё возмущение. — Их, похоже, всех деревенские "передолбили" здесь ещё до открытия охоты.
— Не-а... у нас и охотников-то нету... Да и к чему она нужна, птица-то ента... болотная?.. У кажного на дворе своей птицы хватает... — быстро отреагировал на слова Юры дед. — А потом и боеприпасуто нету, щас всё дорого стоит... да ещё и по билету какому-то...
— А это кто?.. — Юра задал вопрос нам, а сам непонимающе смотрел на деда Прохора, который теперь, в отблесках пламени костерка, казался ещё более странной фигурой.

Всплески вёсел по воде оповестили, что и Михаил Иванович с Андреем Андреевичем на лодке возвращаются в лагерь.
— Патрончиков бы мне пяточек бы... — как-то очень жалобно, без чувства надежды в голосе, уже обращаясь к Юре, проговорил дед.
Юра явно ничего не понимал.
— У нас что, гости?.. — это уже громкоголосый Михаил Иванович, выскакивая из лодки, задал вопрос.
— Да вот дедок тут из деревни интересные вещи рассказывает — быстренько ответил дядя Коля и сделал мне многозначительный жест указательным пальцем — молчать.
— Патрончиков бы мне... — обращаясь уже к подходившим Михаилу Ивановичу и Андрею Андреевичу, просяще начал было дед.
— Каких тебе патрончиков?! — сразу как с цепи сорвался Михаил Иванович. — Ты тут, понимаешь, всех уток перестрелял в нарушение сроков — ещё до открытия охоты. Тебя штрафовать надо и ружьё отбирать. А тебе ещё наглости хватает на патроны побираться?.. — слова его звучали с расстановкой, резко и обличающе.
Дед Прошка от каждого его слова съёживался всё больше и больше. Шапка на его голове сползла и почти совсем закрыла глаза, а он даже не делал попыток поправить её.

Я чувствовал, как у меня подкатывается комок к горлу от жалости к этому человеку... И я непроизвольно, каким-то не своим голосом, но очень громко, вдруг выкрикнул:
— Михаил Иванович!.. Да не в этом дело!..
— Не в этом, не в этом... — поспешно поддержал меня и дядя Коля.
— А в чём?.. — Михаил Иванович воззрился на нас с Николаем Фёдоровичем.
— Крокодил тут шастает!.. — слетело с моего языка без всякого юмора и в утвердительной интонации.
— Чего-о-о?.. — Все трое "охотников" с растяжкой, но почти одновременно произнесли одно и то же слово.
— А вот он сейчас всё вам и расскажет, — ткнул я пальцем в сторону деда, который уже почувствовал нашу с Николаем Фёдоровичем поддержку и мелкими-мелкими шажками приближался к нам как под какую защиту.
Но дед Прохор ещё не очухался от "прокурорской" атаки на него и только уж совеем жалостливо выдавил из себя опять ту же фразу:
— Патрончиков бы мне...
— Дядя Коля всё объяснит, — опять вступился я за деда. Чего уж теперь скрывать-то... А, дядя Коль?..
— Нет уж, ты давай, парень, сам тогда и рассказывай, — поспешно выговаривал он и отмахивался при этом руками, как отчего-то навязчивого.

Ну, меня и понесло... Прямо как по писанному. Я сам удивлялся откуда-то вдруг взявшемуся у меня красноречию и способностям строить различные домыслы. Переплетая всё вместе, и нашу рыбалку, и то, что я успел услышать от деда Прохора, мною рисовались сказочные картинки.
— Кончай привирать-то... во даёт... во даёт — еле успевал твердить дядя Коля.
Дед Прохор только утвердительно кивал головой в такт моим рассуждениям.
А все трое "охотников", вытаращив глаза, слушали меня, не перебивая.

Прервал мои словоизлияния Михаил Иванович:
— Это меняет дело! — очень чётко и категорично заявил он. — А у вас, значит, ни ухи, ни чаю?.. Давайте вытряхивайте мешки, у кого чего есть.
Количество припасов, выложенных из четырех рюкзаков на постеленный кем-то плащ, оказалось довольно внушительным. И две бутылки водки красноречиво дополняли натюрморт.
— Так этим взвод накормить можно, — уже шутливым тоном проговорил Михаил Иванович.
— А вота вам взамен ухи, — осмелевший дед Прохор взял с земли и поставил на краешек плаща лубяночку с двумя десятками яиц. — Самы свежи, ими хорошо-о... водочку заедать... Сырыми-то.
— Ну давай тогда и сам к нашему столу, — уже совсем миролюбиво пригласил его Михаил Иванович.
— Я чё ж... я чё ж, я завсегда... спасибочки, — и совсем уже осмелевший дед, видимо, приняв Михаила Ивановича за самого главного в нашей компании, обратился опять к нему:
— Как вас звать — величать-то?.. Патрончиков бы мне... пяточек бы...
— Во молодец дед, знай гнёт своё, — подумалось мне.

— Да ладно ты, дед, с патронами-то.., дам я тебе, — это уже Юра, опередив ответ Михаила Ивановича, вступил в разговор. — Тебе же с крупной дробью нужно. У меня есть...
—Какой парнёк понимающий!.. — моментально отреагировал дед Прохор на Юрины слова. И больше не отошёл от него ни на шаг, так и просидел рядом с ним за импровизированным столом.
Человеком дед Прошка оказался очень разговорчивым. После первой же предложенной ему "чарочки" (которую "принял" с большим удовольствием) он грозно поднял свой сухонький кулачок и грозя им куда-то вдаль залива, тоненько прокричал:
— Всё одно я тебя изведу, крокодилища!..

— А у вас какое ружьё-то имеется?.. И какого калибра? — это Андрей Андреевич впервые за всё время нашего общения с дедом вступил в разговор. А поскольку он был учителем по математике и физике, то, стало быть, любил точность и в вопросах, и в ответах, и в определениях...
— Шашнадцатого, как и у вас, — быстро отреагировал дед. — Только у меня берданка... ащё стари-и-нная... Не чета вашим пукалкам. У ней ствол на цельный аршин длинней ваших-то будет...
Андрей Андреевич очень гордился своим немецким трофеем со стволами из крупповской стали, с ореховым ложем и цевьём, инкрустированным серебряными пластинами со сценами охоты. Но довод деда о преимуществе его берданки за счёт длины ствола был, видимо, неоспоримым, как теорема Пифагора. И Андрей Андреевич скромно промолчал.

— Я уж пыталси её, крокодилу-то, из ружья изничтожить, да патрончики подвели, — продолжил дед Прохор. - Выследил на мелководье... А взаместо "ба-бах"... — "пш-ш-шик" получилось. Порох в патроне спортился, лет десять пролежали без нужды... Теперича-то у вас, небось, совсем другой порох, а у меня ащё с военных запасов... ды-ы-мный... Потом я и со строгой выходил, да несподручно как-то одному-то... Лодочка вся течёт, то ли вясли, то ли воду отчерпывай... Вот на днях подконопатил, теперича замакает притопленная... Завтрева отчерпаю... Вот парнёк патрончиков обещает...

В этот момент что-то тяжёлое шлёпнуло по тихой воде залива недалеко от нашего пристанища.
— Во тварь!.. Аще кого-то сожрала, — с этими словами дед вскочил на ноги и, махая сжатым кулачком в сторону раздавшегося всплеска, прокричал:
— Всё одно доберуся до тебя... И, выдержав паузу, объяснил нам:
— Всех пожрала, ей, поди, по пуду в день рыбы-то надоть... А я люблю с удочкой посидеть... и чтоб улов был. А так чаво поплавок-то макать?..
— А вы бы пригласили кого в помощь, может уже и выловили бы её, — не удержался я дать совет.
— Нет, внучек, некого пригласить-то... Все кто в поле, кто на ферме... Крестьянину летом вздохнуть некоды... Кака рыбалка?.. Один я на всю деревню такой старый-то... Я ащо при царе-освободителе родилси...

— А я по твоему виду думал, что ещё при царе Горохе, — со смешком перебил его Михаил Иванович, явно повеселевший от принятых уже в процессе беседы нескольких "чарочек".
Но дед Прохор, не обратив внимания на его шутку, продолжал:
—Лучше всех царей был царь Ляксандр... По явоному указу за кажного рождённого мальца нарязалась семье десятина земли...
Пока дед рассказывал, я лихорадочно вспоминал пройденный как раз в этом году школьный материал по истории России: царь-освободитель... Александр второй... Великая реформа-отмена крепостного права... 1861 год...
— Так сколько же вам лет-то, девяносто пять, что ли?.. — наконец закончив подсчеты в уме, задал я вопрос деду.
— Зачем девяносто пять?.. — с испугом вскрикнул он. — Только ащо восемь десятков нонче сполнилоеь... В 1876 годе родилси-то я... Хи-и-лым одинцытым дитём в семье... Последышем... Меня по хилости-то и на службу в армию не призвали... А вона как обернулось... Один я из всех и осталси. Кто с войны не воротилси, кто с
голодух помер... Сколько их за енто время было войн и голодух-то?..

— А сколько это, десятина, по нашим-то меркам? — перебил Юра рассказ деда, тронув его за плечо, благо тот так и сидел рядом с ним.
— Больше гяктара!.. — многозначительно выдал дед.
— Да врёшь ты всё, какая земля могла быть у крестьян? — резко оборвал его Михаил Иванович. — Революция делалась под лозунгом: "Землю крестьянам"...
— А вам откеда знать?.. Ты коды родилси-то?.. — сбиваясь с "вы" на "ты", явно сердился дед.

— Была, была у крестьян своя земля, — вступился в защиту деда Николай Федорович. - Мало, но была. Я это по рассказам своих родителей знаю. Они почти его ровесники были, — показал Николай Фёдорович рукой на деда Прохора и добавил: — А голодуху после революции я и сам помню...
— Вот, вот... мил человек, — обрадованно зачастил дед Прохор. — И я про то же. Хороший был царь. Лякеандр... И тепереча чаво не жить?.. Евна сколько зерна на трудодень-то дают!.. Девать некуда. В кажном дому и скотина, и птица на дворето... И собак, почитай, в кажном...

— А вы что, ещё работаете? — это опять любивший во всём точность Андрей Андреевич задал вопрос деду, видимо, в связи с упоминанием о трудоднях.
— А как жи.., я тепереча сторожем — амбары колхозные охраняю... Вот на службу заступил и к вам... за патрончиками...

Не успел дед Прошка закончить фразу, как Михаил Иванович опять с обличающей интонацией в голосе накинулся на него:
— Так это что же получается? Ты в данный момент на посту должен быть?.. А если амбары обворуют? А ты здесь, с нами... так тогда и нас "потянут"...
Ходили слухи (в коммуналках про соседей всё знают), что Михаил Иванович всю войну и сколько-то лет после войны служил в каких-то там спецорганах. А стало быть, и законы того времени он знал чётко.
Но дед Прохор на этот раз почему-то нисколько не испугался его "наскока", а только хихикнув по-стариковски неожиданно громко выкрикнул:
— Не обворуют!.. Ёсиф Срёныч всех воровать отучил!.. Все, конечно же, поняли, что деду трудно выговорить столь сложное имя. Но чтобы так?..

Дружный хохот в пять глоток разнёсся над Плешковским заливом. Да так, что даже собаки в деревне на другом берегу откликнулись бешеным лаем. Поддавшись общему настроению, похихикивал и дед. Хотя, похоже, совершенно не понимал, что вызвало у нас такую реакцию.
— Ну... ты, дед.., выдал!.. — вытирая слезы, наконец-то первым, ещё сквозь смех выговаривал Михаил Иванович.
— А чаво?.. — так и не понял тот. — Чатвёртый год идёт, как яво уж нету, а ни хто ни зёрнушко не возьмёт... Сталин опосля Ляксандра лучший царь на Руси был...
И опять наш хохот с новой силой потряс окрестности...

Когда мало-помалу все успокоились, Михаил Иванович опять взял инициативу в свои руки:
— Ну, дед!.. Развеселил, давно я так не смеялся, придётся тебе за это двойную порцию наливать...
— Не-е... мне, как всем, — скороговоркой ответил тот.
— Ну, как всем, значит, как всем. Давайте допьем да к чаю приступим. А то вон Юрка, знать, десятую кружку уже себе наливает, — кивнул Михаил Иванович в мою сторону. Прямо чувствовалось, что несмотря на неудачную охоту, настроение у него было великолепное.

— А может, крокодилищу-то общими усилиями и "долбанём"? — после "допитая" заядло предложил Юра. — Всё равно больше охотиться здесь не на кого, уток-то нету...
— Не-е... сынок, — сразу возразил дед Прохор, — она хитрая, паскуда... Сразу лягет на дно, кады столь народу-то... А утка есь... есь утка-то, токма не здеся... На Колкуновку, робяты, вам надо зарулить. Туды энта тварь ещё не добралася...

— Как такое может быть? — не удержался всё-таки Андрей Андреевич. До того, слушая деда, он только покачивал головой в знак несогласия. — Это уже метафизикой попахивает...
— Чаво, чаво?.. — не понял дед Прохор.
— Ну, как вам объяснить?.. Это уже недиалектический момент, это явление взаимной связи...
— Колдовство, что-ли?.. — перебил дед, по своему поняв заум¬ные изъяснения Андрея Андреевича. И не дал развить ему философскую тему. — Не-е... Кулдунья у нас токма одна была. И та вясной нонче преставилась. Яё дажить не утпевали. Из сталоверов она... И хороняли-то Укулину коя-как... Без народу...

— Что-о?.. У вас в деревне и староверы живут? — Николай Фёдорович задал вопрос с какой-то тревогой в голосе.
— А чаво?.. Таки же люди... Токма книжки толстые читають, да крестются двуми пальцыми... — сказав это, дед Прохор вдруг резко оборвался и надолго о чём-то задумался.

Молчали и все остальные. И почему-то смотрели на пляшущие языки пламени костра, которые, пожирая смоляные сосновые дровишки, будто бы изощрялись в своём разноцветьи. Фиолетовые, бордовые, голубые, красные, жёлтые... цвета мельтешили, как в игрушечном калейдоскопе с цветными осколками стекла. Они приковывали внимание и завораживали...

Прикорнуть в эту ночь хоть сколько-то так и не пришлось. Время за рассказами деда Прошки пролетело незаметно. Пора было сворачивать лагерь, чтобы до рассвета успеть сделать небольшой "бросок" до Колкуновки.
Патроны с дробью первого и второго номера оказались не только у Юры. Но зато только у него оказалась пара патронов, заряженных картечью. Чему несказанно был рад дед и сразу же оба их сунул в карман полушубка. Остальные, принимая из рук каждого охотника, дед зачем-то заворачивал их в отдельную газетку из-под наших закусок. И складывал в освободившуюся из-под яичек лубяночку.

— Три пакетика по три да два с картечью в кармане, — прикидывал я в уме, — одиннадцать патронов. Совсем неплохо — радовался я в душе вместе с дедом. А тот, знать, уже в пятый раз со словами: спасибочки, спасибочки... кланялся всем по кругу.
— А заряд-то у твоих картечных хорош-ли будет? — услышал я, как тихонечко дед спрашивал у Юры.
— Хорош, хорош... — отвечал тот, — я всегда сам снаряжаю и пороха сыплю чуть больше, чем положено.
— Так... так... так... — одобрительно "кудахтал" дед Прохор и довольно кивал головой в такт Юриным словам.

Когда его высаживали с лодки на берег вблизи дома, самые нетерпеливые деревенские петухи уже начинали перекличку. Мычали коровы, видимо, требуя от хозяев, чтобы их поскорее подоили и выпустили в стадо. Где-то рядом тявкнула собачка, наверное, услышав посторонние звуки от наших лодок. Её поддержала вторая, третья... Деревня пробуждалась, чтобы начать свою непростую, запрограммированную на неотложные дела уже дневную жизнь...

Охота в то утро удалась. Дед Прохор так толково объяснил, в каких заводях реки держатся утки, что охотники без лишней разведки приступили к"делу"...



Спустя месяца два после той охоты, когда уже отзвенело бабье лето и на дворе стояла настоящая осенняя холодрыга, Юра откуда-то узнал, что нынче через нашу местность в районе реки Медведицы тянет к югу много северной утки. Николай Фёдорович немного прихварывал, Михаил Иванович вообще не доверял этим слухам... И Юре оставалось рассчитывать только на меня. Я согласился сразу и с большим желанием. Очень хотелось посмотреть, что за утка такая северная? Никто ещё из наших на такую дичь не охотился.
Погода стояла холодная и пасмурная, без дождя, но ветряная.

Мама никак не хотела отпускать меня по такой погоде, и бабушка тоже вторила ей:
— Небось не месяц май! Простудиться не хватало... Вона, я себя не берегла, теперь и сижу... Но нас хоть война мытарила... А тебе-то чего надо?.. Не пускай его, Нин, не пускай — наставляла она маму.

Юношеский эгоизм не позволял тогда даже задумываться, какую боль я доставлял самым близким людям своим непослушанием. И конечно же, настоял на своём: "А я хочу!.."
И вот, одетые в ватники, зимние шапки, в валенках с калошами... мы с Юрой, он за мотором, а я на передней от носа лодки лавочке движемся вдоль пустынных берегов по Волге-матушке. Прошли уже Белую церковь, Белый Городок, Плешково... Я напряженно вглядываюсь в перспективу через биноклик ещё дореволюционного производства... Нет... Только мелкие, одинаковые на сколько хватает глаз, белые барашки предзимнего волнения великой русской реки.

Вот и поворот Волги вправо на девяносто градусов, вот и Рослятинский залив, и резкое расширение водного пространства от берега к берегу чуть ли не в два раза... Тут-то, метрах в пятистах от лодки, я что-то и углядел.
— Юра, чаек туча... На воде сидят... Чего они там делают?.. — вглядываясь через слабенький биноклик и пытаясь перекричать шум лодочного мотора, выкрикивал я.
— Где, где?.. Дай бинокль, — сбавляя обороты мотора на самые малые, Юра тянул ко мне руку. — А-а... Я уже и так вижу, это они и есть!.. Садись за мотор, — взволнованно проговорил он.

Мы поменялись с ним местами в лодке и он, взяв ружье на изготовку, скомандовал:
— Гони!..
Какое там: "Гони?.." Я повернул ручку газа до отказа, но моторчик "Стрела" совсем не оправдывал своего громкого названия...
Заблаговременно до нашего сближения стая загоготала какими-то совсем не похожими на кряканье наших уток голосами и метров за двести от нашей лодки нехотя поднялась в воздух. Их чёрное с белым оперение резко контрастировало с серой окружающей обстановкой предзимнего пейзажа. И взмахи крыльев в полёте были не как у наших. Не частые и короткие, а неторопливые и мощные. Стрелять по ним с такого расстояния было бесполезно. Отлетев вдоль Волги ещё метров на пятьсот, они приводнились опять посередине реки.
— Гони!.. Возьму дробь покрупнее, на них двойку нужно, — прокричал Юра, перезаряжая ружьё.

Опять метров за двести до нашего сближения стая поднялась на крыло и, очертив дугу, вернулась на прежнее своё место.
— Разворачивайся, щас палить начну по ним на взлёте... Опять за те же двести метров от лодки стая поднялась в воздух.
Бах, бах... перезарядка ружья. Бах, бах... ещё перезарядка. Бах, бах... Шесть выстрелов успел сделать Юра, пока стая опять по дуге огибала нас в обратном направлении. Отлетев на те же пятьсот метров, стая села на воду.
— Какая-то игра в догонячки. За ними на скутере гоняться надо, а не на этой посудине, — прокричал я Юре.
— Ничего!.. Щас устанут взад назад-то летать, — подзадоривал он охотничьим азартом и себя, и меня.

Но утки почему-то не уставали, они как заводные проделывали один и тот же манёвр. Патронташ в двадцать четыре патрона быстро опустел. Но ни одна дробина, от самой мелкой — четвёрки до картечи так и не достала ни одну из уток. Оставалось одно — развернуть лодку в сторону дома...

— Да-а.., а говорят, что непуганые северные-то. Враньё!.. — обсуждали мы неудавшуюся охоту.
— Юр, а как они хоть называются? Не просто же — северные, — что-то вдруг пришло мне в голову.
— А я и сам точно-то не знаю, — в задумчивости отвечал он. — Кажись, то ли синьга, то ли чернети. Домой приедем, книгу посмотрим.
—Наверное, чернети.. вон они какие чёрные с белым, — строил я догадки. — И крупнее наших крякух-то...
— Крупнее, много крупнее... — соглашался со мной Юра. Но чувствовалось, что был он расстроен. Конечно же, ему очень хотелось добыть хотя бы одну — для "образца"...

Вот уже и Колкуновка. Сквозь появившиеся редкие пока прорехи в облаках нет-нет да и проскальзывали солнечные лучи.
— К морозу, знать, выяснивать начинает. Всё, кончилась охота, — в голосе Юры чувствовалась явная грусть. — Пора лодку в зиму на берег вытаскивать и буёк выдёргивать... Поможешь?..
— Конечно, — сразу отреагировал я.
— Давай к тому деду в Плешково заглянем... — вдруг неожиданно предложил он.
— Давай, — моментально согласился я. - Интересно, с щукой-то он разобрался?
Юра взял направление на вход в Плешковский залив. Пока он маневрировал, объезжая камыши да затиненные места, я посматривал по сторонам.

— Вон он, дед-то! Берегом идёт, — прокричал я, первым увидев, как кто-то машет нам рукой.
— Точно! По одёжке узнаешь, всё так же и одет, — почему-то очень обрадовано прокричал Юра в ответ мне.
— Гляди-ка, знать, ружьё на плече несёт, всё ещё за крокодилой охотится, — рассмеялся я.
— Не-ет... это, похоже, удочка, — разворачивая лодку в протоку между тростниковыми зарослями носом к берегу, заключил Юра.
Дед Прохор, положив удочку на землю, зашёл в воду на сколько хватало его резиновых сапог и, подтаскивая нашу лодку с уже заглушенным мотором, твердил:
— Ой, робятки приехали, ой, робятки приехали... А я уж давненько вас поджидал, отблагодарить надобно... Крокодилу-то я, кажися, изничтожил...

— Как, кажися?.. — первым выскакивая на берег, переспросил я.
— Пойдёмте в дом ко мне, подйдёмте, вас обоих Юрками зовут, я запо-о-мнил... Вота туточки... недалеча дом-то мой... Рыбка опять появилась в заливчике-то... Вота, поглядите... — дед поднял с луговины кукан, сделанный из прута ивняка, на котором, ощерясь ртами и жабрами, висело десятка два очень крупных окуней.

— Не-ет, мы в дом не пойдём, — сразу возразил вылезший уже из лодки Юра. Он был очень скромным и всегда стеснялся причинить кому-то какие-то неудобства. — Мы с охоты едем, за северной уткой гонялись, да она ближе, чем за двести метров, не подпускает...
— Ох, робяты, робяты... вам бы моё ружьё надо... Из него бы достали. Берите... дам поохотиться... А енти ваши пукалки я не признаю.
— Нет, всё. На этот год мы охоту закрываем... — опять в голосе Юры проскользнула какая-то тоскливая нотка. — А заглянули к вам поинтересоваться насчет той щуки... Убили или...

— Ох, робятки, помурыжила она меня, — перебил Юру дед Прохор. — Ох и помурыжила... Но вот видите, рыбёшка-то пришла в залив, стал быть нету яё... Нету!.. Хитра была, стерьва.., ох хитра-а... Как патрончики-то получил от вас, так и затеял охоту за нею. Первым делом я, конешно, патрончики спытал.., спалил по одному. Твои-то, Юрка, самы сильны оказалися. И у таво, крикастого, тоже ничаво...
— Вот зачем он их в отдельные кулёчки-то заворачивал, — вспомнилось мне. — Ну и хитёр дед...
— Так он, как и я, сам их снаряжает, — сразу поняв, что речь идёт о Михаиле Ивановиче, ответил Юра.
— А това, другова, ярунда, а не патроны.
— Так он их в магазине покупает, у него ружьё немецкое, штучного производства, боится испортить — замки раскачать или патронник раздуть... — объяснил Юра.
— Ну и куды тако оружие, ежели за него бояться?.. — не одобрил дед. — Так вота... спытал я патрончики-то и говорю себе: "Буду с Юркиными... шоб наверняка"...

Поди, недели две за ней ходил и на лодке, и так... Булькнет где-то в стороне, сожрёт ащё каво-то, и тишина... Нет, думаю, хитрость здеся нужна кака-то... вот и удумал. Сшили мы с бабкой из тряпочек двух утят — чучелочки такие... Перышки нашили на них, а самих опилычками сухими набили. Пропитали мы их гусиным
жиром, для духу-то... Выехал я на лодке... ева вот сюды, меж камышов, где вы на лодке-то давеча проходили... Двацать метров от берегу-то... А шобыих ветерком не несло, ниточкой за хвостик к тростничку привязал одну и рядом же другую. Вылез на берег, за ентыт вот кустик залёг и любуюсь... А утяти-то как живые, то сойдутся, то разойдутся... ветерок-то их туды-сюды, а ниточки-то не дают... До-о-лго я ляжал, наблюдал всё... А погодка хо-о-рошая была, солнышко греет... светит, всё видать.

Вдруг гляжу, тростиночка поодаль как-то не так шевельнулась... гляжу, ащё одна... Ну, думаю, идёт... Я глаз на прицел положил и на тех утят... И только они сблизились от ветерку-то... она... oп... с разинутой пастью, и вся башка ейная на улице...
Ну, я и бахнул... не про-зе-ва-ал... Она так одурела.., что по прямой ко мне... прямо на отмель лезет. Я в енто время выскочил из-за куста, затвор-то быстренько у ружья передёрнул и второй твой патрон взамен первого вставил... А она вота... на отмели в десяти шагах от меня на бок завалилась... И хвостом лупит, лупит... по воде... Э-эх... багор захватить не догадалси, а то б я её за жабру выудил бы на берег-то...
Ну и крокодила, скажу я вам, робятки, страх один... С меня ростом и толще в два раза...

—Ну, вы наговорите!.. Ха-ха, — рассмеялся я. — Мы ж её тоже видели с Юриным отцом. Не такая уж она...
— Вот те крест... вот те крест, не вру.., — перебил меня дед Прохор, осеняя себя трёхперстием. И вдруг, хитро прищурившись, как бы в доказательство своих слов, выдал:
— Она же вас обоих сразу в воду-то опрокинула... А ты сумлеваешся...
— Ну ладно, ладно, а дальше-то что? — нетерпеливо перебил наш спор Юра.
— Вот я и говорю, что жалко багра-то не было... Но всё одно, я не растерялси и второй заряд шрапнеля всадил ей прямо в брюхо...

— Какого шрапнеля?.. - опять перебил я увллечённый рассказ деда.
— Ты ащо мал, малец, и не знаешь, что шрапнеля и картечь — одно самое. Вона Юрка, небось, знает, — чувствовалось, что дед Прохор начинал сердиться на меня за неуместные вопросы.

— Ну, ладно, ладно, а что дальше-то? — Юре не терпелось узнать концовку этой истории.
— А дальше яё как пружиной подкинуло... и оказалась она башкой-то от берега... Зашевелила, зашевелила хвостищем-то и поплыла кверху брюхом... Я опять ружьё-то перезарядил, ащё твой патрон вставил и вдогон яё...

Дед помолчал немного и вдруг заявил:
— Вот одна незадача... Куды она делась?.. Дохлая рыба завсегда всплывает. А энту сколь я не искал, так и не нашёл... Но рыбешка-то появилась, стал быть нету больше крокодилы. Вона каки укуньки хорошие... Возьмите-ка, робятки, себе на уху... али пожарьте, — и, не дожидаясь нашего ответа, положил кукан с окунями на нос лодки.
Окуни действительно были хороши, граммов по триста. Такие обычно лювятся на спининг.., но никак не на удочку.

— А куда же она делась-то? — мне почему-то очень интересно было это понять. — Может, под корягу какую забилась да там и сдохла?..
— Не-е, сынок, щуки под корягами не живут, им простор нужон. Это тебе не сом какой.
— А может, вы плохо искали?..
— Как плохо?.. — возмутился дед Прохор. — Я все подзрительные места строгой протыкал... Нету!.. Нет, робятки, тута дела сурьёзнее... Укулину-то как хороняли?.. Во-о... Тута думать надо... — вдруг на полуслове оборвался он и, вглядываясь почему-то в небо над верхушками сосен по ту сторону залива, перекрестился трёхперстием.

— Ладно, нам пора, день теперь короткии, а до Кимр ещё пилить и пилить... — вдруг заторопился Юра.
— Ща, Юрка, ща... погодь минуту, ща я... — проговорил дед и быстрой семенящей походкой старого человека заторопился через огород к своему дому.

— Чего-то он? — не понял я и обратился к Юре. — И удочку свою даже не прихватил...
— Не знаю, — ответил Юра, пожимая плечами.
— Ну и уда у деда, Юра, ты только посмотри, — поднимая с земли его орудие лова, удивился я. — Леска, знать, самая толстая и крючок в палец... Грузила почему-то нет, а поплавок-то... ты глянь, знать, из пробки от бочки... Где он только нашёл такую?..

— Чо?.. Поплавок мой пондравилси?.. Дед Прохор семенил уже назад с той же корзиночкой в руке, что увидел я у него в первую нашу встречу. — Это вам яички, робятки, бярите, бярите... — настаивал он, увидев сомнения в наших лицах. — Нам всё одно дявать их неку-ды... Бярите прямо с лубяночкой, тута их вокурат пять десятков... — И дед поставил её на нос лодки рядом с окунями.

— А про поплавок я вам в другой раз расскажу и как укуней такех ловить надобно... тоже расскажу... И ащо кой про чаво... ежели сам докумекаю. Только вы убязательно приезжайте... и Николая Хфёдрыча с собой бярите... А таво строгава.. не надоть...
Вы вона в валенках, садитесь, я отпихну вас...

— Ты смотри-ка, Михаил Иванович-то не понравился деду, — посмеивался я, обращаясь к Юре, пока отгребал вёслами подальше от берега.
И пока Юра заводил мотор, и до тех пор, пока мы не скрылись за поворотом на выходе залива в Волгу, дед Прохор всё махал и махал нам рукой на прощание...Уже с раннего детства уразумел я о нищенском быте советского учителя. Правда, в семьях, в которых было несколько трудоспособных членов семьи, жили довольно неплохо относительно запросов того времени. И было что купить. С семилетнего возраста я помню полки и витрины продуктовых магазинов, заставленные всякими яствами, а промтоварные магазины – со всевозможным товаром...

Но приобрести ту или иную вещь, которую в других семьях могли позволить для своего ребёнка, у нас никак не получалось. Небольшой маминой зарплаты и скудной бабушкиной пенсии едва хватало на пропитание, простенькую одежонку и какие-то другие, самые необходимые бытовые нужды. Но сила желания заиметь что-то, как казалось тогда — ну, такое тебе необходимое, научила меня уже в том возрасте зарабатывать немного денег на лесные дарах — грибах и ягодах.

Самой первой из “крупных” моих покупок на заработанные таким образом деньги стал фотоаппарат “Смена”, фотоувеличитель и всяческие другие приспособления для изготовления фотографий. Тогда было очень модно увлекаться фотографией.

А в тринадцать лет я стал считать себя уже вполне “знающим охотником”, хоть и ни разу не стрелял ещё из ружья по дичи. Но, благодаря постоянниому общению с “бывалыми” охотниками и усвоению “предмета” по их “охотничьим байкам”, я действительно уже многое знал о повадках зверей и птиц, о необходимых приёмах обращения с оружием, об охотничьих хитростях... Заиметь своё ружьё и прочее охотничье снаряжение стало для меня — тринадцатилетнего пацана - уже не просто желанием, а навязчивой идеей.



МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ...  И НЕ СБЫВАЮТСЯ

В то время купить ружьё не составляло особых проблем, были бы лишь деньги. Гладкоствольное оружие свободно продавалось в охотничьем магазине, в “Спорттоварах”... И приобретение его не требовало никаких “разрешающих справок” от правоохранительных органов. А вот боеприпасы продавались только в охотничьем магазине и только членам Общества охотников по предъявлению членского билета и с жёсткой нормой на каждый охотничий сезон. Желающих вступить в Общество охотников принимали туда с шестнадцати лет.

Мне до шестнадцати ждать было некогда. Я уже “положил глаз” на одностволочку тульского производства стоимостью в сто пятьдесят рублей.
По деньгам — это всего-то три ведра лесной малины, всего пять-шесть походов в лес, — настраивал я себя. — А там и грибочки пойдут, на выручку с них подкуплю всё остальное... И к открытию осенней охоты буду полностью снаряжён... А патрончиками поделятся со мной старшие товарищи, давали же раньше “сжечь” мне по несколько штук в каждый выезд на охоту.
Мечтая, я уже планировал предстоящие на будущее лето лесные и торговые хлопоты...

Но лето на лесные дары выдалось нещедрым, и мне никак не удавалось скопить нужную на ружьё сумму. Правда, купил я себе настоящие болотные сапоги на вырост — на три размера больше моей тогдашней ноги, да хороший — большой и крепкий, из толстого брезента рюкзак (которым, кстати говоря, пользуюсь до сих пор).
В тот год я уже было смирился, что не придётся мне нынче поохотиться по-настоящему — с собственным ружьём. Лето уже заканчивалось, через два дня начало нового учебного года, а у Юры конец очередного отпуска (в то время ежегодный отпуск людям рабочих профессий предоставлялся всего на двенадцать рабочих дней).

И вдруг... Охотились “мы” на этот раз в Остратовском заливе. Это большое поливистое пространство при впадении реки Малой Пудицы в Медведицу и отделённое от неё островами, было одним из самых любимых нами мест и для рыбалки, и для охоты. Берега залива, поросшие камышами, тростниковые заводи, наличие нежной “утиной тинки”, которой кормятся утята, привлекало уток кряковой породы гнездиться в этом месте.
Нынче именно здесь мы “открывали сезон”. И охота тогда очень удалась. А на этот раз вечерняя зорька оказалась для Юры неудачной. Он, “прошлёпав” все прибрежные камыши, не поднял ни одной утки. Раньше такая своя “методика” охоты всегда приносила ему трофеи.
Да, да... именно своя методика... Это не та “барская охота”, когда натасканная дичная собака проделывает основную работу — выискивает и по команде: “Вперёд” поднимает дичь на крыло. А охотник превращается просто в “стрелка”, неспешно прогуливаясь по берегу вдоль камышей, порой не испачкав даже сапог, потому как и подстреленную дичь принесёт ему та же собака.

“Прошлёпать” — это значит пройти зарослями камыша вбродок по воде несколько километров, работая и за собаку, и за “стрелка”. Такая охота требует очень большой выносливости. Охотник должен идти именно по воде на границе с берегом, потому как утки имеют манеру затаиваться в камышах у берега и пропускать охотника, если он хоть немного проходит их стороной. При такой “методике” реакция у человека обостряется до предела. Он один на один с дичью, он действительно — охотник. Юра при этом игнорировал болотные сапоги, в них легко можно было черпануть воды, провалившись в непредвиденное углубление. Он поступал очень просто — обувал на ноги баскетбольные кеды и штанины брюк напускал на них. Имеющиеся у кед отверстия повыше подошв с внутренней стороны обеспечивают свободный проток воды туда-обратно. И в таком “лёгком обмундировании” Юра проделывал походы по камышам в несколько километров. Я в своей жизни не встречал больше никого, кто бы охотился по такой “методике”.
Такая охота хоть и требовала очень большой выносливости, но зато всегда приносила удачу. Юра вообще был очень добычливым. А тут ни единого выстрела?..

Мы с Николаем Фёдоровичем оказались более удачливыми в тот день. К Юриному приходу над костерком в котелке уже кипела, разнося аромат по округе, быстренько “сварганенная” уха из наловленных нами с помощью “курицы” некрупных окуньков и плотвичек.
Все разговоры за ухой крутились вокруг непонимания, куда делись утки?.. И мы планировали действия на следующее утро. Юра горел желанием ещё раз “прошлёпать” прибрежные камыши. А мы с дядей Колей — заняться тем же рыбацким промыслом в надежде наловить поутречку чего-то покрупнее...

Кто сидел у костерка ночью на лоне природы, тот знает, что в такой обстановке как бы “включаются” резервы организма, которые многократно усиливают остроту ощущений. Видимо, что-то осталось в нас от далёких предков-охотников. Слух успевает уловить, а мозг проанализировать множество звуков, которые в обычной обстановке просто проходят “мимо ушей”. Обоняние начинает различать совершенно незначительные оттенки запахов леса, воды... Аромат воздуха, настоянный солнцем в течение дня на различных травах, становится особенно ощутим ночью. Зрение обостряется до предела и приобретает некоторую возможность различать что-то в полной темноте. Но всё-таки слух в такой обстановке имеет первостепенное значение.

И вот Юра первым “уловил”, а потом, прислушавшись, и мы услышали негромкое довольное покрякивание уток. Похоже, кормились они где-то в самом дальнем углу залива, куда добраться можно было только на лодке...
Планы на следующий день сразу же резко поменялись. Юра решил, что они с отцом пораньше — ещё по-тёмному — отправятся на лодке в том направлении. Николаю Фёдоровичу в той “операции” предоставлялось управляться с вёслами не торопясь, осторожненько, чтобы не спугнуть птиц раньше времени. Я должен был, как всегда, оставаться в “лагере” по “хозяйственным” делам. А рыбалка переносилась на потом, когда они вернутся с охоты.
Ночи конца августа в наших краях уже довольно холодные, особенно ближе к утру, когда обильные росы начинают активно забирать остатки тепла, запасённого природой от ещё тёплого в это время года дневного светила. Уже часам к четырём утра начинаешь ощущать неуютность в простенькой “пионерской” палатке, поставленной на скору руку прямо на землю (всего-то на одну ночь). Но в таких “походах” сам организм настраивается так, что пару часов сна хватает, чтобы восстановить силы...

Проводив своих товарищей, я просто не знал, чем заняться. Даже грудочек раздуть было не из чего, с вечера засиделись до того, пока не сожгли последние запасённые палки. На востоке едва-едва угадывалась розоватость небосклона, которая сулила, что день будет солнечным, а в лесу ещё стояла кромешная темень. Сушняк вблизи нашего “пристанища” давно уже был повырублен, хворост подобран и в поисках дровишек для костерка приходилось углубляться подальше в лес. Едва дождавшись возможности хоть что-то видеть под сводом крон деревьев и вооружившись топором, я отправился исполнять свои обязанности.

В полутьме очень трудно ориентироваться в лесу, окружающая местность приобретает совершенно другой вид, чем в светлое время суток. И я очень скоро потерял знакомую тропинку, по которой всегда заходил в лес. Мне никак не удавалось сориентироваться, я даже не мог сообразить, в какой стороне находится залив. Предрассветная тишина сумрачного соснового бора вселяла страх... Хотелось закричать: “А-у-у”, но кричать было некому. А в голове тем временем крутилась часто слышимая ещё в деревенском детстве фраза: “Заблудившись в лесу, никогда не пугай себя криком”. Да, я совершенно определённо осознал, что заблудился и, присев на какую-то кочку, стал прислушиваться...
Сейчас... вот-вот... Юра начнёт палить по уткам, и я точно буду знать, в какую сторону мне идти, рассуждал я вполне логично. А самому тем временем лезли в голову всякие байки о леших и прочей лесной нечисти...

Через какое-то время небо в одной стороне леса стало заметно светлее, чем в противоположной. Я сообразил, что там восток и что именно в ту сторону мне следует идти к заливу. Но в это время прогремел дуплет — два подряд выстрела — в другой стороне. И я закружился на месте в полном сомнении: — Где же всё-таки нужное направление?
— Иди сюда... — вдруг услышал я очень отчётливо произнесённые женским голосом слова.
Я хоть и слыл среди своих друзей “пацаном не робкого десятка”, испугался в тот момент по-настоящему.
Леший, точно леший заманивает... крутилось у меня в голове. А почему женским голосом?.. — спрашивал я сам себя, и не двигался с места.
— Иди сюда... — опять услышал я то же приглашение. — Иди, иди... — настаивал тот же голос.

И я пошёл... Я шёл на “ватных” ногах, потеряв где-то топор, а кто-то продолжал повторять мне:
— Иди сюда... Иди, иди...
В том месте, куда я шёл, было заметно светлее. Белые низенькие, жёсткие мхи, которые иногда встречаются в сосновых борах нашей местности, давали какой-то дополнительный свет, как люминисцентные светильники излучая мягкую подсветку от земли... А среди этих мхов выделялись тёмно-вишнёвым цветом шляпки белых грибов. Такие белые грибы растут только в сосновых борах. Толстенькие, крепкие, коренастенькие красавцы, как будто с картинки из книжки про грибы, в которой они называются боровиками...

Я снял кепку с головы и очень быстро наполнил её, вынимая грибочки аккуратненько из мха.
— Иди сюда... — опять поманил меня тот же голос. Пройдя немного в том направлении, я увидел ещё и ещё... стайки таких же грибов. Пришлось снимать с себя рубашку, а телогрейку одеть прямо на майку. Под приглашения:
— Иди сюда... иди, иди... скоро и узелок из рубашки был наполнен красавцами-боровиками. А голос всё звал и звал меня за собой...

Увлечённый азартом грибника, я уже не пытался даже разглядеть, кто же так настойчиво приглашает и одаривает меня. Пришлось снять и майку, одев телогрейку уже на голое тело.
Когда и майка была наполнена грибами, призывы: “Иди сюда”... прекратились. Я крутил головой в разные стороны, прислушивался, приглядывался, но стояла абсолютная тишина...

Солнце уже пронизывало косыми лучами кроны деревьев и освещало лес, наполняя его радужностью цветов в игре света с тенью. И я вдруг осознал, что стою на той самой, знакомой мне тропинке, по которой всегда выходил из этого леса. Я не понимал, что произошло, и сколько прошло времени?.. Но наличие кепки и двух узелков с грибами у меня в руках и вдруг услышанные мною громкие крики: — Юра-а-а!.. Ау-у!.. — обращали всё в реальность.

— Э-эй... Вот он я... Ау-у... — откликаясь, я шёл по тропинке навстречу крикам.
— Ты куда, парень, делся?.. — встревоженный голос Николая Фёдоровича окончательно ввёл меня в действительность. — Мы уже часа два тебя разыскиваем... Вот и топор наш в лесу нашёлся. Поняли, что ты по-дровишки пошёл... и вдруг нигде тебя нет.., а топор валяется... Где ты был?..
— Заблудился я, дядя Коль, — ответ мой был и прост, и правдив.
А что я мог ещё сказать?.. Что меня кто-то заманивал?.. Так посмеялись бы надо мной, да ещё и пальцем бы у виска покрутили со словами: — Во как мальчонка перепугался...

— А чего тогда не откликался?.. Юра и из ружья палил незнамо сколько раз... — не вдруг поверил он.
— Далеко, наверное, куда-то шарахнулся сначала, по-тёмному-то... А как услышал, сразу и откликнулся... Вот, зато грибов набрал, — пытался я как-то оправдать себя.
— Где ж ты их наковырял?.. Мы здесь весь лес прочесали, пока искали тебя. Ни одного гриба нигде не попалось. Такая сушь в лесу... какие грибы?.. Ты, наверное, в одном местечке где-нибудь у болотца напал на них... Такое случается...
— Наверное, — согласился я, чтобы не вдаваться в подробности.
— А топор-то зачем бросил в лесу? — уже недовольным тоном спросил он. — Хорошо я на него случайно наткнулся... А так поди ищи, никогда в жизни не найдёшь. Ладно, пойдём побыстрее, уже, поди, чай готов... Юра там у костра сушится, злой на тебя.

— Ну, и где ты был?.. — такую недружелюбность в голосе Юры я услышал впервые за всё время нашей с ним дружбы. — Я все ноги стёр, бегая по лесу в мокрых-то кедах да штанах... Все патроны спалил... в надежде, что ты услышишь выстрелы и отзовёшься...
— Заблудился я, Юр.., видать, куда-то далеко проскочил в потёмках-то...
— Ну, ладно, ладно тебе, хорошо, что нашёлся, — вступился за меня Николай Фёдорович.
— А охота хоть удачной была, Юр? — чтобы как-то смягчить его настроение, перевёл я разговор на любимую его тему.
— Да, снял пару крякух дуплетом, в самом начале, — сразу повеселев, отвечал он. — Утка уже сильно пуганная, не подпускает на выстрел... Палишь, а толку-то что?.. Она сразу на Медведицу летит и садится на открытую воду. Попробуй подберись к ней... Помнишь, как гонялись за северной в том году? Такая же история...
— Я слышал тот, первый дуплет, а вот потом ни единого выстрела, как уши заложило... — сознался я.
— Зато грибов, смотрю, набрал... Переложи их хоть в рюкзак, что-ли, а то поломаются — товарный вид потеряют... Наверное, продавать понесёшь их на рынок?..
— Конечно! Ружьё покупать надо, раз уж так подфартило. Ты же знаешь, сколько я подкопил, ну, вот и ещё с этих грибов... Может, как раз хватит...
— Ну давай, давай... — уже совсем дружелюбно, как и прежде в общениях со мной — совсем по-братски — звучал его голос. Юра вообще был на редкость дружелюбным, скромным и отходчивым человеком. — Ладно, щас попьём чайку и к дому. Без патронов тут всё-равно делать нечего. Завтра уже на работу выходить, отпуск закончился, — ив голосе его прозвучали какие-то грустные нотки.

О том, что хотели ещё и порыбачить, я напоминать не стал. Мне не терпелось побыстрее попасть на кимрский рынок. Николай Фёдорович тоже, почему-то, не напомнил об этом. Наверное, и он понял тогдашнее моё душевное настроение...
Высадили меня с лодки поближе к рынку. И вот с рюкзаком отменных боровиков занял я местечко за прилавком уже послеобеденного, наполовину опустевшего рынка. Кроме как у меня, грибов не было. Тактику рыночных торговцев к тому времени я уже знал. Не следует показывать весь товар “лицом”, чтобы особо-то покупатель не “ковырялся”. И я начал комплектовать три кучки (говорят, что три — счастливое число) по три гриба в каждой — один побольше и два поменьше. Коренастенькие боровики с тёмно-вишневыми шляпками очень эффектно смотрелись на прилавке...

— Ой... и откуда же такие красавцы?.. — услышал я восторженный женский голос. —Дорогой!.. Посмотри, какие грибочки!..
— Нестандартно одетая молодая женщина обращалась к своему спутнику. К такому же, явно отличающемуся по одежде и по каким-то ещё внешним признакам от нашего, привычного уже взгляду, кимрского персонажа. — Я бы с удовольствием их замариновала... Такое украшение к Новогоднему столу!.. Гости будут в восторге...
— И много их у тебя?— это уже мужчина обратился ко мне.
— Вот, в рюкзаке... — вырвалось у меня.
— И сколько стоит всё?..
— Всё?.. Сто пятьдесят рублей, — скороговоркой слетела с моего языка цифра цены ружья.
— А до машины поднесёшь?..
— Конечно!.. — с замиранием сердца произнёс я.
— Ну, пошли, там и рассчитаемся... Складывай и эти, с прилавка, обратно...

Припаркованный возле рынка автомобиль “Волга” сверкал на солнце серой лаковой поверхностью. А фигурка устремлённого вперёд, как бы в прыжке, хромированного оленя на её капоте вызывала неподдельное моё восхищение. Я даже позволили себе потрогать его рукой.
— Что, нравится?.. — с улыбкой спросил мужчина. Да, очень! У нас в городе таких нет, — откровенно по-мальчишечьи ответил я.
— Ничего, у тебя всё ещё впереди... Вырастешь, купишь, вон ты какой старательный. Сколько тебе?.. Лет четырнадцать?.. Вот, получи свои сто пятьдесят рублей. А грибочки выложим вот сюда,
— открывая крышку багажника автомашины, проговаривал он. — Давай постелим под них беленькую тряпочку... Пусть дышат, пока до Москвы-то едут.

В багажнике машины я увидел большой мольберт в форме чемодана и понял, что люди эти — художники.
— Ну вот!.. А ты всё думал, что бы такое оригинальное привезти из Кимр? А тут такие грибочки — хоть натюрморты с них пиши, — миловидная женщина, выражая свой восторг, подтвердила мою догадку. — Их даже резать-то жалко... Знаешь, что?.. Давай сегодня же и раздарим их нашим друзьям в таком виде.

Мои мысли уже переключились на предстоящую покупку ружья. И я самым коротким путем двинулся к “Спорттоварам”. Магазин был открыт. И ружьё одностволочка тульского производства с чёрным воронёным стволом, с берёзовыми, покрытыми светлым лаком прикладом и цевьём, красовалось на витрине.
— Ружьё у вас одно или ещё есть?.. — нерешительно задал я вопрос продавцу.
— А сколько тебе надо?.. — со смешком ответил он вопросом на мой вопрос и через паузу добавил: — Есть и ещё, только тебе-то о тетрадках думать нужно. Завтра первое сентября... Не забыл?..

Этот дядя в “Спорттоварах” вообще был строгим мужчиной и частенько выпроваживал из магазина малышню, которая приходила ватагой, чтобы только поглазеть на всякие интересные вещи, продаваемые там.
Я понял, что мне одному, без присутствия старших, он ружьё не продаст. А так хотелось заявиться домой уже с приобретением...
Меньше чем через десять минут я был возле нашего дома и сразу направился к Юре. Они с Николаем Фёдоровичем только-только ещё успели поставить лодку на буёк и перетащить вещи домой.
— Юра, пойдём покупать ружьё! — сразу с порога воскликнул я. — Там их несколько... Есть из чего выбрать.
— Пойдём... — без всякого удивления, как будто только за этим и ждал меня, согласился он.
Денег, с учётом поднакопленных ранее, хватило мне, кроме как на ружьё, и на патронташ, и на чехол для ружья, и ещё на кое-какую мелочь из охотничьего снаряжения.
— Да, жалко, что уже завтра в школу надо идти, а тебе на работу... А то бы мы с тобой завтра... — строил я какие-то фантазии под впечатлением восторга от сделанных покупок.
— А ты не расстраивайся, — успокоил меня Юра. — Завтра вечерком после работы сходим на Коньков ручей. Там и опробуем твоё ружьё...

Мама восприняла покупку мной ружья очень спокойно. Она была любящей и мудрой матерью. Она прекрасно понимала, что это моё увлечение под надзором и в общении с замечательными нашими соседями, принесёт только пользу в формировании характера росшего без отца мальчишки. Особенно если учесть, что наступал период самого опасного — переходного возраста...
Настоящего грибного сезона в тот год так и не было. А вот с чьей помощью в один день, уже и не надеясь на это, я стал обладателем самой желанной для меня на тот период вещи?.. Это и по сей день остаётся загадкой.

Правда, некоторые знающие люди утверждают, что в пении лесной пичуги зарянки есть что-то похожее на сочетание слов: “Иди сюда... иди... иди...” А вообще-то я заметил, что в разноголосице замечательных наших лесных певцов можно услышать (или подладить под желаемое слышать?..) любое звукосочетание, в зависимости от твоего душевного настроения...




                * * * * *

             Коньков ручей — это самое близкое от нашего дома место, где гнездились водоплавающие. Начало свое он берёт от родников в болотистом местечке, где-то между деревнями Шутово и Емельяновка. Проделав несколько километров узенькой извилистой ленточкой по неугодьям в низинках между полей, он “ныряет” в бетонную трубу под шоссе Кимры—Дубна в районе Мыльцевского бора. Уже пересекая бор в сторону Волги, он постепенно набирает силу, подпитываясь на своём пути ещё из нескольких болотинок. А когда вырывается на простор низкого поливного берега Волги, то поворачивает влево и тянется параллельно великой русской реке ещё километра два в сторону города Кимры, образуя уже неглубокое, но довольно широкое водное пространство, поросшее по берегам ивняком, камышом, тростниками... И только потом, уже почти в черте города, впадает в Волгу.
Замечательное по ландшафту место, но очень доступное по причине своей близости к городу и потому часто посещаемое как охотниками и рыбаками, так и просто любителями отдохнуть на лоне природы.

Вот туда-то и отправились мы с Юрой первого сентября уже ближе к вечеру. Вроде как и поохотиться, и опробовать моё новенькое ружьё...
Я едва дождался окончания уроков в школе, а потом ещё и Юру после его рабочего дня. Я уже не одну сотню раз вскидывал незаряженное ружьё к своему плечу, тренируя его прикладистость и свою сноровку...
И вот с ружьём на ружейном ремне через плечо, с десятком патронов в моём пантронташе на поясе, которыми снабдил меня Юра и... полон мальчишеского восторга, я вышагиваю рядом с ним как “настоящий” охотник...

На подходе к ручью мы договорились о наших действиях. Юра, как обычно, с двухстволкой наготове “прошлёпывал” прибрежные камыши, правда, на этот раз, в болотных сапогах. А я на некотором удалении от него шёл вдоль берега, тоже держа своё ружьё наготове. Несколько раз, но далековато, взлетали длинноносые бекасы, как сумасшедшие, прямо со старта выделывая в полёте замысловатые зигзаги и резко при этом крича. Стрелять по ним прицельно просто невозможно. На такую дичь охотятся, как правило, с собакой и “снимают” их сразу на взлёте. После службы в армии Юра завёл себе помощника — сеттера, и бекасики стали для него тоже лёгкой добычей.

Проделав путь вдоль Конькова ручья до Мыльцевского бора, мы так и не сделали ни единого выстрела. А мне уже ну никак не терпелось пострелять из своего новенького ружья...
— Юр, давай ружьё-то опробуем, — нерешительно предложил я, помня, что патроны его.
— Конечно, давай, — сразу согласился он. — Зачем же мы сюда шли?..
Я, зная, как определяют кучность боя ружья, захватил предусмотрительно из дома газету. А для проверки прицельности несколько металлических крышек от стеклянных банок. Закрепив газету к кустам в полный её разворот и отойдя на пятьдесят шагов, я выстрелил почти навскидку (как и требуется от настоящего охотника). Газета даже не шелохнулась, зато верхушки куста были иссечены дробью.
— Ну, ты даёшь?! Хоть бы прицелился. Дай-ка я попробую, — со смешком и забирая ружьё из моих рук, выговаривал мне Юра.

Он вставил в единственный ствол моего ружья новый патрон взамен пустой гильзы и очень быстро, как бы даже небрежно, едва приклад ружья коснулся его плеча, выстрелил. И за пятьдесят шагов была видна густая продырявленность газеты зарядом дроби.
— Ну вот, видишь, как хорошо стреляет ружьё? И прикладистое, очень хорошо к плечу ложится... Ну-ка, попробуй теперь сам, — успокаивал он меня, передавая ружьё в мои руки.
Теперь я прицеливался тщательно и был полон восторгов, видя, как после каждого нового выстрела газета превращается в клочья... Потом перешли к стрельбе по крышкам. Прицельность ружья оказалась тоже хорошей. Десять патронов, подаренных мне Юрой, быстро закончились... И я не стал возражать, когда он предложил отправиться к дому.
В обратном направлении мы двигались тем же порядком. А чтобы не идти с пустым стволом, Юра дал мне ещё один патрон.

И вдруг... Юра уже прошёл это место, как неожиданно сзади него молча вылетает и летит в мою сторону чирок... Юра слышит хлопанье крыльев взлетающей дичи и с разворота делает по ней один, потом второй выстрелы.. Я тоже делаю выстрел и уточка падает на водную гладь Конькова ручья недалеко от берега. Круги, расходящиеся по воде от её падения... Резкий запах порохового дыма... И тишина...

— Я убил!.. Я убил! — мои восторженные возгласы разорвали тишину. Я забежал в воду, взял в руку ещё тёплое, но уже мёртвое тельце птицы и... Что-то во мне дрогнуло...

— Давай посмотрим, куда попал?.. — услышал я сзади себя голос Юры.
— На, посмотри, — я передал ему трофей.
— Всего одна дробинка из полсотни-то штук?.. Прямо в голову попала, — удивляясь, сделал заключение Юра. — С первым трофеем тебя!.. — поздравил он, передавая мёртвую птицу опять мне.

Домой заявился я с каким-то непонятным чувством.
— Мам! Я с охоты чирка принес. Сам подстрелил, — громко, прямо с порога объявил я, держа уточку за клюв и демонстрируя её со всех сторон.
— Юра, а тебе не жалко было убивать такую птичку?.. — поставленный мамой вопрос застал меня врасплох.
— Да чего там есть-то?.. Кожа да кости... — это уже моя бабушка, более рациональная по складу своего характера, сделала вполне обоснованное замечание.
— А Юра сегодня вообще никого не убил, — попытался я выставить себя “героем дня”.
— Ну, вот и отдай ему, мне всё равно возиться с ней некогда. И бабушка права — чего с такой птички взять-то?..
— Отдай, отдай Юре, — тут же поддержала маму и бабушка.

И правда, он же мне патроны давал, — вспомнил я. И, не переодеваясь, с чирком в руке пошёл к нему.
— Юр, некогда маме моей щипать да потрошить... Она к завтрашним урокам готовится... Возьми чирка себе... Может, ты его и подстрелил-то, я стрелял почти одновременно с твоим вторым выстрелом, — вдруг почему-то пришла мне в голову такая спасительная мысль.
— Нет, это твоя добыча, — не согласился он. — А вот пожарить его... давай, сделаю... приходи через часок. Первый трофей ты обязательно должен отпробовать, а то дальше в охоте удачи тебе не будет... Такая примета... И нарушать её никак нельзя, — уж как-то очень назидательно втолковывал он мне...

— Интересно, а ты уроки на завтра собираешься делать? — вопросом встретила меня мама.
Русский язык и математика стояли в расписании каждый день, и уже сегодня были выданы домашние задания.
— Собираюсь, собираюсь... — неохотно согласился я, поймав себя на том, что о такой ерунде как учёба, совсем забыл.
— Ты даже не обедал сегодня, бегаешь с ружьём целый день... Так ведь нельзя, Юра, садись-ка, поешь да за уроки...
Уроки в голову никак не шли. Перед глазами “прокручивались” сюжеты охоты и опробывания ружья...

— Юра, пойдём чирка есть, уже готов.., — услышал я вместе со звуком открывающейся двери голос Юры.
Я было вскочил из-за стола, за которым пытался “вымучить” школьные задания на завтра, но вмешалась опять мама:
— Никуда он не пойдёт, у него ещё уроки не сделаны... Не хватало ещё с первого дня начать двойки получать... Совсем вы, ребята, помешались на этой охоте...

Юра молча закрыл за собой дверь. Мне показалось, что он обиделся. Но я знал, насколько был он отходчивым... Уже через день мы строили с ним планы, куда отправимся на следующую охоту...

Той осенью ещё несколько раз выезжали мы в разные места. Юре, как всегда, охота удавалась, он никогда не возвращался домой без трофеев. А я — никогда с трофеями... Даже когда дичь вылетала у меня из-под ног, я очень долго целился, никак не решаясь нажать на спусковой крючок. Наконец я выстреливал и... всегда промахивался.

В ноябре Юру призвали на службу в армию. И теперь уже Михаил Иванович — учитель немецкого языка (не в нашей школе), всю инициативу взял в свои руки. Он стал довольно активно привлекать меня к зимней охоте на зайцев. Ему самому такая охота была, почему-то, более интересна. Он даже держал для этих целей русскую гончую.

Михаил Иванович вообще был очень обстоятельным и серьёзным человеком, что по характеру, что по внешним признакам. На работу он ходил всегда только в белой рубашке, при галстуке, идеально выбритым и щедро наодеколоненным.

Своих детей у них с тётей Шурой (так называл я его жену) не было, и свои педагогические навыки он всячески старался применить ко мне. В длинные зимние вечера (телевизоров тогда ещё не было) он частенько приглашал меня к себе “сразиться” в шахматы. И всегда радовался очередной одержанной надо мной победе, но давал мне много раз “перехаживать” и пытался обучить различным гамбитам... Однако почему-то шахматы так и не стали для меня серьёзным увлечением. Тётя Шура относилась ко мне очень по-доброму и никогда не отпускала без того, чтобы не напоить чаем с какой-нибудь вкусной кондитеркой...

Юра с Николаем Фёдоровичем могли бывать на природе только по выходным дням, не считая короткого двухнедельного отпуска. А Михаилу Ивановичу (как и мне) предоставлялось всё лето, да ещё и школьные каникулы в течение учебного года... Летом он то и дело “тянул” меня с собой и на рыбалку, и по грибы-ягоды... А теперь, когда я стал обладателем своего ружья, теперь можно было брать меня и на зайца...

Охота на зайца очень специфична, там заглавную роль выполняет собака. А охотник должен правильно определить, где выбрать позицию, когда собака “возьмёт след” и с голосом (лаем) погонит.
Заяц, пытаясь уйти от собаки, делает круги и замысловатые петли, а охотник на основании знаний, как работает его собака, и повадков зайца, должен “вычислить”, в каком месте пробежит дичь, делая очередную кружавину. И Михаил Иванович командовал:
— Стой здесь... А я пойду вон туда...

И я стоял, затаившись за каким-нибудь кустиком, ждал, слушая гон... Заяц выскакивал на меня, я прицеливался... выстреливал и... мимо. Заяц перекувыркивался через голову, недоумённо приседал на задние лапы, непонимающе тряс башкой пару секунд и... задавал ещё большего стрекача...

— Ну, ты и мазила, ну мазила... — возмущался Михаил Иванович. — Они знают, что ты промажешь, и потому всегда выскакивают на тебя.
В конце концов собака Михаила Ивановича по кличке Дунай уставала, и мы ни с чем возвращались домой. Наставник мой винил в этом только меня, не переставая при том всегда удивляться:
— Ну как же так-то?.. По мишеням ты стреляешь очень хорошо, а по дичи всегда мажешь?..
Я тогда ссылался на отсутствие у моего ружья второго ствола и всегда в таких случаях оправдывался:
— Да рано я выстрелил... Вот была бы у меня двустволка!..

К своему шестнадцатилетию я подкопил денег и сделал себе подарок — поменял одностволочку на вполне приличное новенькое двуствольное ружье Ижевского завода. И сразу же вступил в члены Общества охотников.

 Я с удовольствием отправлялся на охоту в компаниях и в одиночку, любил побродить с ружьём в близлежащих от города лесах, заливах Волги, болотинках... Бывал я на глухариных и тетеревиных токах, очень любил постоять весной на вальдшнеповой тяге... Но кроме того, “спорного” чирка, больше трофеев за мной не числится.

Наверное, виной всему стало то, что я не исполнил обязательную “процедуру” — не отпробовал того самого чирочка...
Хотя тому может быть и другое объяснение. Всегда, когда я целюсь по живой дичи, в ушах моих мистически звучит тот самый вопрос моей мамы:
— Юра, а тебе не жалко?..

Но я и сегодня в компании (только пригласите) с превеликим удовольствием готов отправиться на охоту ради обострённого общения с Природой. И никаких трофеев при этом мне не нужно...

Моя детская мечта полностью так и не сбылась. Я так и не стал “настоящим охотником”. Что сделаешь?.. Мечты сбываются и... не сбываются.



ПОСЛЕДНИЙ ЗАЯЦ

У Михаила Ивановича кроме меня был ещё один напарник по зимней охоте. Звали его Владимиром. Он был лет на пятнадцать моложе Михаила Ивановича, но слыл в кимрских охотничьих кругах большим специалистом и настоящим фанатом охоты на зайца. Работал он в райисполкоме на какой-то, как теперь говорят, чиновничьей должности, и часто бывал в районе по долгу службы, а заодно и поохотиться. У него была замечательная гончая собака, которая на различных выставках и соревнованиях занимала всегда самые высокие места. Но охотиться он любил один или, вернее будет сказать, на пару со своей собакой.

С Михаилом Ивановичем они сдружились потому, что раньше жили соседями в одном доме. Потом семьям каждого из них улучшили жилищные условия, но в разных концах города. Михаилу Ивановичу — в нашем барачного типа строении, а Владимиру в новом, относительно благоустроенном по тем временам, двухэтажном кирпичном доме, строительством которых в Кимрах и начиналось выполнение жилищной программы страны в целом, и нашего города — в отдельности.

Михаил Иванович часто рассказывал мне о нём и особенно о его собаке:
— Такие собаки на вес золота, — было всегдашним его резюме в заключение очередного рассказа.
Но тут же он обижался на Владимира:
— Даже меня не берёт с собой на охоту. Всё один да один... Ссылается, что охотится попутно, когда бывает в районе по делам.
Но зато, когда Владимир вдруг приглашал его, Михаил Иванович весь сиял от предстоящего удовольствия и несколько раз за неделю напоминал мне:
— Юра, в следующее воскресенье я на охоту с Владимиром еду...

Мне уже было известно, что у Владимира есть свой мотоцикл с коляской, куда он и сажает свою “золотую собаку”, а Михаила Ивановича — на заднее сиденье. Возвращались с такой охоты они всегда с добычей трёх-четырёх зайцев, а то ещё и с лисой. Такие их “походы” давали Михаилу Ивановичу повод восхищаться и собакой, и самим Владимиром до бесконечности:
— Да с такой собакой не охота — одно удовольствие... Точно на тебя зверя выводит, как знает, где ты стоишь... Да она, что лису, что зайца сама “достать” может, но не делает этого, а предоставляет охотнику справить удовольствие. Один готов... она понюхает, лизнёт его кровь, и опять за работу. Десяти минут не проходит, слышишь — опять погнала. Да и сам Владимир охотник отменный. Стреляет очень метко.

Однажды и мне довелось увидеть воочию ту собаку и самого Владимира. Накануне того дня Михаил Иванович вдруг предложил “прогуляться” за десять километров от города. Кто-то сказал ему, что в районе деревни Строеве (что вверх по речушке Кимрке) много нынче зайцев. Раньше мы с ним удалялись от города не более четырёх-пяти километров: зайцы водились везде. Вот только собака была у него не “на вес золота”, да ещё и стрелки мы были “таковские”, особенно я...

Ну, что ж, Строеве, так Строеве... Я вообще в то время был “легким на ногу” в походах. Но очень любил поспать. Засыпал в тот вечер я с мыслями, как бы не проспать, а у самого в воображении уже сновали зайцы один за другим, туда-сюда на фоне большого заснеженного поля... Мама всегда будила меня, но на такие мероприятия “не поднимала”. Она, наверное, таким образом пыталась воспитать во мне какую-то самостоятельность. Она никогда  не отговаривала меня от охоты, но относилась к этому моему увлечению достаточно холодно… И конечно же я проспал.

Михаил Иванович был очень недоволен, что ему пришлось “поднимать” меня с постели во время, уже назначенное к выходу из дома.
— Ну всё... не видать нам сегодня удачи, — твердил он не переставая. — Разве можно быть таким?.. Вот я, бывало, в твои годы... — воспитывал он меня всю дорогу своими воспоминаниями, каким он был хорошим в моём возрасте.

Стояла замечательная тихая погода с лёгким морозцем начала ноября месяца. Накануне уже на мерзлую землю выпал первый настоящий пушистый снег. Такой снег не скользит под ногами, он проминается и не липнет к валенкам. Шагалось легко и задорно.
Собака Михаила Ивановича, по кличке Дунай, засидевшись дома, была полна энергии и гончего задора. Она рвалась с поводка, готовая чуть не от дома начать поиск зверя, но хозяин продолжал вести её на поводке до самого конечного пункта, чтобы понапрасну не тратила силы...

Вот и Строеве — довольно большая и с хорошими постройками деревня. Когда мы, наконец, дотопали до неё, уже вовсю светило солнце, искря своими лучами и переливая во все цвета радуги белое покрывало, скрывающее неухоженность больших пустошей. Морозец градусов в пять взбадривал и разливал по лицу румянец. Михаил Иванович уже забыл про наши утренние неурядицы и в настроении его возобладало чувство восхищения замечательной погодой и обещанным кем-то ему изобилием зайцев в этой местности...

И вдруг он сначала остолбенел, потом заговорил тоном досады и непонимания:
— Юра, а ведь это Владимира мотоцикл стоит вон у того дома... Как же так-то? Как же он мне не сказал?.. Давай-ка я зайду в дом, узнаю...
Действительно, у крайнего дома деревни стоял тяжёлый мотоцикл М-72 с коляской (предшественник “Урала”), мечта всех пацанов того времени.

Я слушал Михаила Ивановича, смотрел на него и удивлялся, как в несколько секунд человек может так резко меняться на глазах. Только что улыбающееся, полное восторгов лицо его вытянулось и превратилось в ничего кроме досадного непонимания не выражающую физиономию...

В это время где-то за редким берёзовым перелеском, отделяющим околицу деревни от пустоши, послышался лай собаки.
— Это голос Артура... погнал... — очнулся Михаил Иванович от минутного замешательства. — Пойдём туда.

Мы пересекли перелесок. За ним начиналось большое пространство, местами поросшее кустарником. На белом, искрящемся от солнца фоне занесённых снегом кустов мы увидели фигуру человека в белом маскхалате с ружьём в руках.
— А вон и сам Владимир, — с чувством обиды в голосе выдавил из себя Михаил Иванович, еле сдерживая свою собаку, которая то тявкала, то хрипела, пытаясь сорваться с поводка и уйти на гон. Наконец он не выдержал и, затопав ногами, шлёпнул своего Дуная несколько раз тяжёлой меховой рукавицей, свалившейся с его руки.
— Лежать!.. К ноге!.. - орал Михаил Иванович во гневе. Таким я его никогда раньше не видел. И собака, поняв настроение хозяина, испуганно и смирно легла у его ног.

Тот человек, тем временем отделившись от кустов и повесив ружьё на плечо вниз стволом, шёл в нашу сторону.
— Михаил Иванович!.. Какими судьбами?.. - ещё не доходя до нас, дружелюбно прокричал он.
— Нет!.. Это лучше ты, Владимир, скажи мне, какими судьбами?.. Я проделываю пешкодралом десять вёрст, а он тут как тут... На своём мотоцикле... Ты чего, не мог мне сказать?.. - голос Михаила Ивановича звучал раздражённо и громко, слова его вылетали чеканно, как выстрелы.
— Михаил Иванович!.. Не обижайтесь, я и сам не ожидал... с оказией мне вышло быть здесь сегодня... — извиняющимся тоном оправдывался Владимир.
— Не надо мне твоих объяснений... С ока-а-зией?!. Понял я тебя... — продолжал нагнетать обстановку Михаил Иванович.

- Ну, давайте я сниму Артура с гона, уйду… Оставайтесь здесь… раз уж на то пошло…
Я наблюдал со стороны, слушая их разговор, и Владимир мне явно нравился. Эдакий крепкий, крупный, с правильными чертами лица лет тридцати мужчина, да ещё и в маскхалате… представлялся мне каким-то эталоном настоящего охотника.

В это время его собака, как будто бы услышав намерение хозяина, с громким лаем неслась в нашу сторону, никого не гоня перед собой.  Она прямиком рванулась к собаке Михаила Ивановича, которая уже поднялась на ноги и напряжённо следила то за одним, то за другим говорящим, как будто бы пыталась понять: о чём, собственно, люди не могут договориться?..
- Ты что, Артур, сдурел?.. – Владимир успел перехватить за ошейник и теперь пытался изо всех сил удержать своего злобно ощерившегося кобеля, который рвался в драку с собакой Михаила Ивановича. – Да, двум кобелям вместе здесь действительно делать нечего, - заключил он.

- Мы уйдём отсюда!.. Пошли Юра, –  скомандовал Михаил Иванович и так дёрнул за поводок свою собаку, что бедный Дунай, и так-то напуганный атакой на него Артура, взвизгнул от неожиданности и с поджатым хвостом поплёлся рядом с хозяином.

- Ты куда?.. Артур, ко мне!.. Назад, Артур!.. – громкие неожиданные крики Владимира заставили нас вздрогнуть и обернуться. Его собака неслась во всю мощь в сторону дальнего края пустоши, не обращая внимания на призывы хозяина.
- Вырвался из рук… - извиняющимися тоном прокричал Владимир в нашу сторону, сдёрнул ружьё с плеча и дважды выстрелил в воздух. Но Артур не отреагировал даже на выстрелы и, удаляясь всё дальше, скрылся, наконец, в кустах по ту сторону пустоши.

- Комедь ломает… сам отпустил.., пошли, Юра, нечего нам тут делать… - с нескрываемым раздражением проговорил Михаил Иванович.
- Не-е… чего-то здесь не так, - не согласился я. Даже мне – пацану было очевидно неадекватное поведение собаки и её хозяина, который уже со всех ног бежал следом за ней.

Раздражённое состояние Михаила Ивановича не располагало к охоте и мы, проделав те же десять километров обратно, всю дорогу молча, разошлись каждый по своим подъездам. И каждый из нас принёс из этого “похода” свой осадок разочарования в чём-то…

На следующий день, уже ближе к вечеру, когда я сидел за уроками, дверь в нашу “квартиру” неожиданно распахнулась, и я услышал громкий, встревоженный голос Михаила Ивановича:
- Юра дома?
- Дома, дома, - отозвался я.
- Слушай, такая ситуация… У Владимира пропала собака. Он сегодня “выдернул” меня прямо с урока в школе, чуть ли не обвиняет в том нас… Если вдруг и к тебе заявится с расспросами, говори всё, как было… не фантазируй… Он так и не поверил, что мы отправились домой. Утверждает, что слышал голос своей собаки в нашем направлении… И выстрелы…
- В каком направлении? – не понял я. – Мы же по задеревне, напрямки, огородами так и пошли оттуда…
- Вот, вот… я тебе про то и толкую… Главное, не фантазируй. Дело серьёзное… Понял?..

Владимир ко мне не пришёл. Собака по кличке Артур так и не нашлась, хотя, как я слышал от того же Михаила Ивановича, что хозяин делал колоссальные усилия, чтобы разыскать её. Но собака как в воду канула… А Михаил Иванович многократно уже повторял мне одну и ту же фразу:
- Владимир-то совсем с охотой “завязал”… да он охотником-то и не был… Собака у него золотая была, а теперь без неё он – ничто.
Но и сам Михаил Иванович в ту зиму на охоту больше так и не собрался. А, соответственно, и я тоже…

Описание этой истории само по себе не имело бы никакого интереса. Ну, пропала у кого-то собака, хоть и исключительных рабочих качеств… случается такое… Ну, перестал человек увлекаться охотой – бывает, и очень часто… И что из всего этого? Да ничего необычного, если бы не подробности того и другого, которые стали вдруг известны мне спустя много лет…

Я уже закончил институт, был женат и имел двоих детей. Жил в молодом и очень красивом городе Дубна, что в двадцати километрах от Кимр вверх по Волге. Работал я в то время на новом режимном предприятии города. Увлечение охотой за семейными заботами как-то само по себе сошло на нет…

И вот однажды мы с женой были приглашены на новоселье одного из моих коллег по работе, которое он приурочил и к своему сорокалетию. Гостей было немного, но среди них несколько незнакомых мне лиц.
- А это мой двоюродный брат, - представил нам виновник торжества крепкого телосложением, представительного мужчину лет пятидесяти.
- Владимир Иванович, - представился тот, когда мы, знакомясь, обменивались рукопожатием.
Нет, я однозначно где-то видел его раньше, - крутилось у меня в голове, но я никак не мог вспомнить…

Когда все основные тосты в честь виновника торжества и его семьи были произнесены и гости за общим столом разделились уже на группки собеседников (так всегда бывает на любых больших застольных мероприятиях), я вдруг уловил краем уха, как Владимир Иванович говорит кому-то:
- Нет, охота для меня теперь в далёком прошлом.
И тут мою память как пронзило:
- Ну, конечно же, это тот самый Владимир… Правда, сильно потучневший. В строгом чёрном костюме, белой рубашке и при галстуке… никак не ассоциировался с тем поджарым, высоким, сильным “настоящим охотником”, который мне так понравился когда-то.
А сколько же прошло лет-то?..— лихорадочно прикидывал я в уме. Да-а… восемнадцать лет.., и куда они только делись?..
Всё моё внимание сосредоточилось на нём.
Конечно он меня не узнает, -- соображал я. – Но если напомнить?..

В компаниях, уже будучи “навеселе”, всегда легко и непринуждённо получается общение даже с незнакомыми тебе людьми.
- Владимир Иванович, а вы в Кимрах жили? – чтобы получить ещё какое-то подтверждение своей догадки, безапелляционно через стол задал я ему вопрос.
- А я и теперь там живу, - удивлённо взглянув на меня, скороговоркой ответил он.
- Вы, наверно, меня не помните, но я тот самый Юра, который был на охоте с Михаилом Ивановичем, когда пропала ваша собака…
- Да-да-да… - перебил он меня, - вот теперь и я узнал… Что-то осталось в вас от того мальчишки, - теперь уже внимательно вглядываясь в меня, проговорил он. – Пойдёмте на свежий воздух, поговорим.



Мы вышли с ним на лоджию. Середина октября месяца разукрасила в ситцевый наряд ту часть посёлка Большая Волга, которая не была ещё снесена под строительство новых многоквартирных домов. С девятого этажа открывалась великолепная панорама садов, одетых в золотые наряды всевозможных оттенков. Аккуратными тёмными прямоугольничками выглядели уже перекопанные грядки. И изумрудным цветом переливались другие, на которых ещё оставались набирать мощь пузатые кочаны капусты. И в видимой с лоджии части леса как кострище полыхали красно-багряным цветом группы осин на смешанном фоне жёлтых берёз и зеленовато-дымчатых елей…



- Красиво у вас здесь… А вы продолжаете заниматься охотой? – в голосе Владимира Ивановича звучала какая-то ностальгия.
- Да нет, вы знаете, как-то потихонечку, постепенно… отошёл и уже года четыре вообще не брал ружьё в руки… А у вас, насколько я понимаю, это резко произошло после пропажи Артура.
- Вы даже кличку запомнили?!. – На этот раз в его совах прозвучало удивление. – Нет, не пропал он… Украли Артура. Понял я это быстро, а вот подробности выяснились много позже…
- Михаил Иванович говорил мне, что вы даже милицию подключали к розыску, - вставил я свои воспоминания. – Он всегда восхищался Артуром и говорил, что ваша собака на вес золота.

- Да такие собаки, как и выдающиеся спортсмены среди людей, рождаются, может быть, одна на десятки тысяч. Но дело-то даже не в этом. Собака – это же член семьи: меньшой брат, ребёнок… как угодно можно назвать, для кого как дороже. Конечно же, я приложил все усилия на поиски. И уже через два дня удалось найти свидетелей, которые видели двух охотников с двумя собаками на поводках возле деревни Усад. Знаете это место?
- Ну, а как же!.. Из озера Усад вытекает Кимрка, - поспешил проявить я свои познания в географии Кимрского района. – Но это же ещё километров десять от Строево. Только там напрямую-то дороги не было…

- Да её и теперь нет, - перебил он меня. – В круговую , через Ильинское туда дорога… Только суть-то не в этом, просто по показаниям тех свидетелей я окончательно убедился, что Артура украли… Может быть, вы помните, как заметно выделялся он по экстерьеру среди собак своей породы? Как только те люди сказали, что одна собака была очень высокая, на длинных ногах, с мощным телосложением, я сразу понял, что это и был Артур.
На каждой очередной выставке собак в Калинине мне за Артура предлагали большие деньги. И домой ко мне приезжали, уговаривали продать… Странные эти люди, заводчики, у них всё на деньги…

- Но вы же говорите, что всё выяснилось, - мне не терпелось узнать что-то новое о той истории. Всё, о чём он рассказывал теперь, я слышал ещё тогда, в юности, От Михаила Ивановича, который так обиделся на Владимира, что прекратил всякое общение с ним, но очень сопереживал пропаже Артура. Он где-то там, в охотничьих кругах, узнавал все новости по тому делу и глубоко сочувствовал Владимиру. Но делился своими переживаниями и строил свои версии только в общении со мной. Такой уж он был человек, очень порядочный, но гордый…

- Да-а… теперь, конечно же, Артура уже нет в живых, - прикидывая что-то в уме с расстановкой выговаривал Владимир Иванович. – Теперь можно всё рассказать… Вы, Юрий, будете первым, кто, кроме меня и моей жены, узнает подробности…

Те переживания, которые мы с женой испытывали, невозможно выразить словами… Можно только сравнить их с чувствами родителей, у которых похитили малолетнего любимого ребёнка… Я готов был идти в розыске Артура на любые трудности и до конца… Я взял на работе отпуск и начал целенаправленно, продуманно… двигаться по цепочке. Я “нащупал концы” и фактически уже знал, где Артур…



Он вдруг резко замолчал, как будто “споткнулся”, упершись взглядом куда-то в даль лесного массива. Я невольно последовал глазами в том же направлении… Да, действительно, было чем залюбоваться… В лучах уже низко спустившегося солнца на фоне дымчатых елей будто бы полыхал багряный костёр из крон группы осин. Он трепыхал языками пламени от несильного дуновения  ветерка. На верхушках стоящих стеной за ним елей играли блики и дрожал воздух. Даже на таком расстоянии как будто бы веяло теплом, как от настоящего пожарища…
- Хоть по 01 звони!.. – вырвалось у меня с чувством восторга.
- Я уже понял, что мы с вами очень одинаково воспринимаем Природу, -- совершенно неожиданно ответил он. – И ещё более неожиданно продолжил. – Говорят, что нет никакой телепатии, никаких сверхъестественных сил… И вот перед вами, Юрий, человек, который воспитан атеистом… Но на своём опыте я скажу вам: “Что-то Такое всё равно есть…”



Артур снился мне каждую ночь, он как бы вёл меня по той цепочке… Я вскакивал среди ночи, чтобы запечатлеть в памяти моментальный кадр лица какого-то человека или архитектурную особенность какого-то строения, пришедшие мне во сне как бы через взгляд Артура…
- Вы понимаете о чём я, Юрий?
- Да, да, конечно, - поспешил я ответить.
Видно, моя задумчивость побудила его задать этот вопрос. Потому как, слушая его, я действительно немного задумался, поймав себя на мысли, что нечто подобное приходит и ко мне. У меня это проходит перед окончательным погружением в сон. Вдруг перед закрытыми глазами проявляются кадры, идущие один за другим. Начинаясь со светящейся точки, кадр увеличивается в размерах и как бы удаляясь, достигает определённого формата… И вдруг резко пропадает. На смену ему идёт уже новый кадр… и так далее. Портреты совершенно неизвестных мне людей, незнакомые пейзажи, сюжеты явно не из моей жизни… Причём всё в цветном изображении. Я пытаюсь остановить кадр, чтобы повнимательнее рассмотреть чьё-то лицо или какой-то странный пейзаж… Но это мне не удаётся. Наутро я жалуюсь своей жене, что меня замучили такого свойства видения… А после них на всю ночь абсолютно понятные абстрактные сны, которые невозможно даже пересказать словами… Но обиднее всего, что не удаётся “остановить кадр”.

- Так вот… - продолжил Владимир Иванович, - одно лицо почти постоянно мелькало в этих снах. Я понял, что это и есть новый хозяин Артура. Я даже нарисовал на бумаге его “портрет” в карандаше. А спустя какое-то время увидел его и вживую… Я уже обдумывал, как лучше завершить дело..: сообща с милицией или самому? Я готов был продать мотоцикл, влезть в любые долги… И вот сижу дома, обмысливаю… И, видимо так глубоко погрузился в себя, что вижу: стоит та сволочь возле Артура и говорит ему:
- Ну, что, Артурчик, придётся нам с тобой распрощаться… Больно уж далеко докопался твой бывший хозяин. Вот мы тебя и закопаем… поглубже…
Меня как ударом тока подкинуло из-за стола. Что делать?.. Куда бежать?.. Убьют Артура. Это же живой свидетель. Как я раньше не подумал?..

Обсудив всё  это с женой, мы пришли к решению дать срочный отбой розыскам Артура. Мы надеялись, что та сволочь быстро получит информацию об этом. Потому как сразу вспомнились нам какие-то намёки из нашей ментовки о таком возможном исходе дела. но раньше такое даже не укладывалось в голове, пока не подсказал сам Артур… - Сказав последнюю фразу, он многозначительно взглянул на меня, видимо, ожидая непоминания.

Но я всё понимал и, слушая его, одновременно размышлял, что это, похоже, уже далеко не мистика… Это что-то гораздо глубже и значительнее… Это уже восприятие, а не просто необъяснимое видение того, чего, казалось бы, не может быть… Я очень хорошо понимал его и потому только спросил:
- Владимир Иванович, а кто же была та сволочь-то?
- А был это один из самых крупных подмосковных заводчиков по разведению собак. Для которых собака – это не друг и не помощник, а просто товар для наживы. Артура он оценил за очень классный экстерьер и расценивал его как производителя, чтобы наживаться и наживаться… на продаже щенков. Спустя пару лет, когда я сам уже не интересовался, мне говорили, что на всякого рода выставках и соревнованиях появились молодые собаки – копии Артура…
А заводчика того убили лет пять назад… Убийц, насколько я слышал, так и не нашли.

Я многозначительно посмотрел на Владимира Ивановича.
- Нет, нет, я к этому не имел ни малейшего отношения, - по-своему истолковав мой взгляд, продолжал он. – Дело в том, что не только Артур был выдающейся собакой. Среди русских гончих, может быть, и да!.. Но тот… разводил и другие охотничьи породы…
Ну вот, Юрий, и вся история. Пойдёмте, посидим за столом, а то неудобно как-то получается… Люди веселятся, вон и песни уже вовсю поют, а я тут тоску навожу этими воспоминаниями.
- Пойдёмте, - согласился я.

Весёлое застолье было в самом разгаре. Песни лились – кто кого перекричит… кто-то даже пытался плясать… Я тоже старался подпевать, а у самого в голове крутился один и тот же вопрос:
- А как же можно было взять Артура на поводок? Он запомнился мне довольно злобным и агрессивным псом.
Посидев немного за столом, я всё-таки подал знак Владимиру Ивановичу, и он понял меня. Мы опять вышли с ним на лоджию.

- Что-то хотите спросить?..
- Да, - перебил я его, - непонятно мне, как Артур дался в руки чужим людям?
- О-о.., Юрий, вы разве не знаете?.. Есть множество различных препаратов, которые можно ввести выстрелом спецпатрона. И самая злая собака становится на какое-то время ласковая как котёнок или послушная и вялая настолько, что пристёгивай её на поводок и веди куда угодно. Артуру, кроме того, чтобы снять его с гона и увести подальше, подсунули сучку с течкой… Помните, как он ринулся на кабеля Михаила Ивановича?
- Конечно, помню. Вы тогда еле оттащили его за ошейник.
- Да, потому что он уже уловил запах, который разносится от собаки в такой период на многие километры. Он уже сошёл с гона зайца, а потом, услышав лай Дуная, ринулся, чтобы устранить соперника… А когда понял, что добился своего, что вы уходите, то и рванул опять на поиски “невесты”.
- Оказывается, всё так просто, - удивился я.




Владимир Иванович задумчиво смотрел в то место, где ещё меньше часа назад полыхало ярким пламенем кострище осиновых крон, а теперь оно постепенно угасало вместе с уходящим за горизонт солнцем… И вдруг он произнёс совершенно неожиданную фразу:
- Вот так и человек горит и светится, пока не попал в полосу мрака…
Это я так… - как бы спохватился он. И опять замолчал. Чувствовалось, что он хочет что-то ещё рассказать, но колеблется.




- А вообще-то, чтобы вам действительно не показалось, что всё так просто, я расскажу, -- после недолгого молчания решился он. – Нравилось мне бывать на охоте в Строево. Места там раздольные, есть где собаке проявить своё умение. И приютиться было где. Один из членов правления тамошнего колхоза жил в той деревне.  Сам он не был охотником, но принимал меня всегда с радостью, будь то по служебным делам или по охоте. В те годы я работал в райисполкоме, инспектировал уборочные, посевные и прочие колхозные дела. И он, когда задерживался в Кимрах, по каким-то делам, останавливался на ночлег у меня. Дружбой это, конечно, не назовёшь, но хорошими человеческими отношениями – вполне.
После похищения Артура мы уже долгое время не общались. Получилось так, что работал я уже в другом месте и по колхозам больше не мотался. И он почему-то переставал бывать у меня, когда посещал Кимры.

И вдруг телефонный звонок мне на работу, и голос какой-то потухший, но всё равно знакомый:
- Володенька, это я… Вот новый твой номер телефона узнал… В больнице лежу… Навестил бы ты меня…
Ну, думаю, знать, совсем плох старик, лет десять не виделись. Вспомнил и год его рождения… Получилось, что ему уже семьдесят.
Конечно же, я сразу отправился туда. Время для посетителей было не приёмное, но я в то время был уже узнаваемый человек в нашем городе, и меня пропустили.

Высохший, совершенно не узнаваемый, а где-то очень хорошо знакомый мне человек сидел на больничной койке. Я даже сначала, окинув взглядом всех четверых, находившихся в палате, ринулся было к другому, похожему чем-то на него, каким он был десять лет назад. Но он узнал меня сразу.
- Володенька, вот он я… Ребятки, - обратился он к своим соседям по палате, -- сделайте милость… Поговорить нам надо…
Все трое молча, без возражений, вышли из палаты.
- Мне сказали, что ты уже месяц, как здесь. Что же раньше-то не позвонил?.. – было начал я. Но он перебил меня:
- Не об этом сейчас речь, Володенька… Прости меня… Грешен я перед тобой… Артура-то я помогал… увести...

Меня как дрыном по голове огрели его слова. Я плюхнул на стоящий рядом стул, не в состоянии вымолвить ни слова. А он начал рассказывать… Из его путанных словосочетаний вырисовывался примерно такой сюжет:
Оказывается, началось всё задолго до того дня. “Операция” по хищению Артура была чётко продумана и спланирована. Тот заводчик нанял двух шаромыг-охотников, тоже москвичей, которые и начали атаки на моего строевского приятеля. И в конце концов угрозами втянули его в это дело…

- А что же он вам-то не доверился? – возмутился я. – Как ни как в приятелях числился.
- Вот и я хотел было уже задать ему этот простой вопрос, но он опередил меня и говорит:
- Не мог я сказать тебе о том, Володенька, грозила сжечь… Ты же знаешь, какие глухие у нас места… А на таких нелюдей нет управы… Им и тюрьма – мать родная… С лета ведь они меня атаковали… И заставили по их плану действовать… И научили, как хворым… притвориться…
- А почему хворым? – не понял я и переспросил Владимира.
- А потому, что главным для них было вытащить нас с Артуром туда в назначенный день. Вы, может, Юрий, помните, когда мы встретились там, в Строево, и Михаил Иванович накинулся на меня с претензиями?.. А я пытался объяснить, что не планировал охоту на тот день…
- Очень хорошо помню, - подтвердил я. – Мне ещё слово, сказанное вами, тогда понравилось: -- “с оказией”… Мало кто употребляет его в наших краях.

- Да-да, именно с оказией, и получилось в итоге, что не с одной… - в задумчивости проговорил он, но тут же продолжил. – Заявился он ко мне домой, только я с работы ступил на порог. Если помните, суббота тогда была ещё рабочим днём, но укороченным.
– Ой, Владимир Иванович, - чуть не со слезами обратился он ко мне, - выручай. Приехал в город по делам и что-то в спину вступило. Ноги отнимаются… Не прошлёпать мне десять-то вёрст.
Я ему, дескать, оставайся ночевать. Какие проблемы? Отлежишься, а завтра видно будет, что делать.
- Нет-нет… - твердит, - никак не могу. Моя с ума сойдёт, я обещал ей засветло вернуться. Сегодня же суббота, у меня банный день. Она и баньку истопить должна к тому времени. Ты уж, Владимир Иванович, свези меня на своём мотоцикле. Мы с тобой попаримся, веничком, веничком берёзовым по этим местам… И первачок у меня есть на меду да травах настоянный… Завтра как новый буду… А ты завтра и поохотишься заодно-то. Зайца нынче много в наших местах…
- А как же ты поедешь? Я же тебя совсем растрясу. Давай тогда в коляску, а охота никуда не денется… В следующий раз приедем с Артуром… - видя, что его не уговорить остаться на ночлег, предложил я щадящий вариант для человека с простерлом в спине.
Так он  даже руками замахал, мол, ни в коем случае нельзя упускать охоту, пока зайцев не повыбили… А сидеть, мол, ему хорошо, ничего не болит, вот только ноги не идут…
Вот такая, Юрий, получилась оказия-то…

- Владимир Иванович, а чем же закончилось посещение вами его в больнице? – вылетел у меня вдруг не совсем корректный вопрос.
- Закончилось-то?.. – переспросил он и, как мне показалось, заколебался, стоит ли об этом говорить?.. Но всё-таки продолжил:
- А закончилось то последнее свидание с ним его мольбой:
- Володенька, ради Бога… прости меня… сними грех с моей души… - выговаривал он, и крупные градины слёз катились по его щекам. А я не смог вымолвить ни единого слова. Какой-то спазм сухой горечи сдавливал моё горло. Я только положил свою ладонь на его скрещенные в пальцах кисти рук, лежащие на коленях, и поднялся, чтобы поскорее выйти из палаты.
- Спасибо… Володенька… - услышал я последние его слова, обращённые ко мне…




Владимир Иванович замолчал и смотрел вдаль на окутанный уже глубокими сумерками лес. Кроны осин и берёз ещё высвечивались на общем фоне леса как медленно угасающие угольки в серой золе отгоревшего костра…



Я тоже молчал. Мне почему-то было очень жалко, пусть и не совсем рядового крестьянина, но всё рано, простого деревенского мужика, который по воле случая оказался в каком-то “заколдованном круге”. Я пытался поставить себя на его место и не находил ответа на вопрос: “А как бы я поступил в таком случае?..” И вдруг меня кольнуло:
- Так значит, вы его простили!?. – прервал я наше молчание.
- Да… Простил, но не в тот момент…
- Так вы с ним и ещё виделись? – нетерпеливо перебил я Владимира Ивановича.
- Нет. Не пришлось… Но после осмысления всего сказанного им, воспоминаний, рассуждений.., в которых моим собеседником была жена, мы пришли к выводу, что раз за Артуром так серьёзно охотились, его всё равно рано или поздно украли бы.
Как там наш общий приятель Михаил Иванович говорил-то?.. Такая собака на вес золота? Так вот… большой самородок золота любит уют, где-нибудь подальше от людских глаз… А когда он на виду, обязательно найдётся кто-то алчный, пожелавший во что бы то ни стало завладеть им… А ведь мог случиться и другой расклад, когда в руках ружья… Понимаете, о чём я?..
- Да, да, конечно… -- поспешил подтвердить я.

И Владимир Иванович продолжил:
- На следующий день, после работы, с такими умозаключениями я приехал в больницу. Но его там уже не оказалось. Больницу он покинул самовольно, без выписки, со словами, что умереть он хочет дома. Видно, он заранее договорился с шофёром машины, которая увезла его в Строево. И, как стало мне известно позже, умер он всего лишь несколько дней спустя…
Но то прикосновение моей ладони его рук он воспринял как прощение… Ну, и ладно… Бог ему судья…

В этот момент на лоджию вышел виновник торжества со словами, обращёнными к нам:
- Гости начинают уже расходиться…А вы, я смотрю, всё уединяетесь и уединяетесь. Знать, общую интересную тему нашли для разговора?..
- Да мы же оба кимряки!.. – первым отреагировал я.
- нет, Юрий, -- перебил меня Владимир Иванович, - мы с брательником сибиряки!.. Просто я пораньше его лет на двадцать попал в эти края. Да вот и он уже пять лет, как перебрался сюда…
- Пойдёмте, пойдёмте к столу, посидим ещё, а то вон я слышу, кто-то ещё засобирался уходить, - перебил его “брательник”.

Пока мы выходили с лоджии, я успел высказать свои умозаключения, но так, чтобы слышал их только Владимир Иванович:
- Прав, наверное, был Михаил Иванович, когда говорил, что после такой собаки других не заводят и с охотой “завязывают”…
Он ничего не ответил на мою реплику, а только как-то по странному загадочно и горько улыбнулся...

Постепенно гости расходились, и мы с женой засобирались домой. Мы уже попрощались с хозяевами, ещё раз пожелав им счастливой и полной достатка жизни в новой замечательной квартире, как вдруг Владимир Иванович обратился ко мне:
- Юрий!.. Дело в том, что я должен завтра рано утром уже уехать по неотложным делам… А хотелось бы ещё кое-что пояснить вам… Если можете, задержитесь ненадолго.
Я было замялся в нерешительности… Но как всегда, выручила жена. Лида и раньше слышала от меня ту историю о нашей с Михаилом Ивановичем “пустой прогулке” за десять вёрст, и сегодня за праздничным столом я коротенько, но кое-что успел уже ей пояснить…
- Не больше, чем на полчаса, - сразу разрешила мои колебания Лида. – А я пока пойду, благо рядом. Подъезды наших домов почти напротив друг друга, - это пояснение она адресовала уже Владимиру Ивановичу.



Мы опять вышли с ним на лоджию. Густая октябрьская темнота окутала по периметру небольшой ещё, всего в четыре девятиэтажки, новый перспективный микрорайон города.  Приковывающие взор и трогающие душу золотистые цвета осеннего леса слились в единую чёрную панораму, как квадрат Малевича. Контраст небольшого пространства возле дома, освещенного окнами квартир, и кромешной темноты за его границами как-то очень ощутимо подчёркивал сущность бытия. Вот оно, то, что видно – то понятно… А что может поджидать за границей видимого?.. Один неверный шаг и…




- То, что я сейчас расскажу вам, не рассказывал никому, - прервал мои размышления Владимир Иванович. – Даже своей жене. Это по поводу того, почему я, как вы выразились, “завязал” с охотой…
- Не я… Михаил Иванович так сформулировал, - поспешно попытался оправдаться я.
- Михаил Иванович, конечно, оригинальный человек, но и в этом он оказался не прав. Кстати говоря, собачку я держу и теперь… Но не охотничью, а самую что ни на есть обычную дворнягу, подобранную бездомным щенком с улицы. Вторая уже у нас такая после Артура. Первая до глубокой собачьей старости дожила. Их уж точно никто не украдёт, а они благодарны и преданны тебе до бесконечности… Такие умные бестии…

Там, где я прожил детство и юность, собаки почти в каждом доме как обязательный член семьи. В основном, конечно же, лайки, но есть и другие породы… И Артура щеночком привёз я из тех мест от простых – без родословных – родителей, но хороших рабочих гончаров. С лайкой-то здесь особо охотиться не на кого, а вот русская гончая – самое то для тех, кто любит зимнюю охоту. Я же охотой был увлечён с раннего детства, как и все у нас… за редким исключением. Правда, вот брательник мой охотой не увлекался, всё радиоприёмники мастерил…

- Наверное, потому и стал таким специалистом по электронике, - перебил я его воспоминаниями из детства. – Один из лучших, если не самый… на нашем предприятии…
- Понятно… - теперь он перебил меня. – Но речь сейчас не о том… Так вот… Когда в тот день я уже возвращался в Строево после бесполезных поисков Артура… и когда уже подошёл к замёрзшему пруду в выгоне, неподалёку от деревни, то вдруг вижу: на заснеженном отвале земли, как на витрине, сидит и смотрит на меня здоровенный заяц-русак. Сидит и смотрит…

Солнце уже клонилось к горизонту сбоку от нас, бросая длинные несуразные тени. Ружьё у меня не просто на плече, а перекинуто на плечевом ремне по диагонали. Вы охотник и понимаете, что так удобнее при длинных переходах. На руках рукавицы… да и вообще никаких мыслей о дичи. Но охотничий инстинкт сработал. Я скидывая с рук рукавицы… а сам смотрю на зайца… Заяц тоже смотрит на меня и начинает вдруг качать головой из стороны в сторону… Вы понимаете, Юрий?.. Не крутить, а качать, как делают люди, дескать: ай-яй-яй, как тебе не стыдно?.. А огромная тень тоже как бы повторяет его движения...

Честно скажу, стало мне в тот момент чуток не по себе… Но охотничий инстинкт сильнее, он работает дальше. Я начинаю через голову снимать ружьё, не сводя с зайца глаз… Но и он с меня глаз не сводит… И вдруг выставляет передние лапы вперёд, как бы показывая: остановись, человек…

Я снимаю предохранитель, вскидываю ружьё к плечу… А заяц в этот момент как замашет передними лапами – так делают люди, когда жестом хотят срочно остановить что-то… И… громко зашлёпал губами…
- Вы, Юрий, слышали когда-нибудь, как зайцы шлёпают губами? – его вопрос застал меня врасплох.
- Да нет, что-то не припомню… - откровенно признался я.
- Очень, очень характерные звуки, - продолжил он. – С двадцати шагов всё это было видно и слышно, как на экране замедленной съёмки…

Но я выстрелил… Вы охотник и понимаете, что такое двадцать шагов и дробь двойка… А зайца-то и нет…
- Как нет?.. – не понял я.
- А так… Нет зайца, вообще нет…
- Такого не бывает, - не согласился я.
- Вот и я сначала подумал, что “крыша” у меня “поехала”… Целый день слепящий от солнца снег, целый день поисков… в которых не один раз мерещился мне Артур, то за очередным кустом, то за ближайшими деревьями…
Опять мираж – было сделал я окончательное заключение, но тут же вспомнил про тень от фигуры зайца...

- Так что же это было?.. – мой вопрос прозвучал излишне нетерпеливо.
Может быть, Владимир Иванович и высказал бы мне ещё какое-то своё предположение, но мой неуместный вопрос как-то сразу остановил его… И, помолчав немного, он заключил:
- А я и сам не знаю!.. Но после долгих и учительных размышлений пришёл к выводу, что с охотой мне лучше покончить… сразу и навсегда…

Этот последний эпизод из всего, рассказанного Владимиром Ивановичем, уже потом, на протяжении долгого времени не давал мне покоя. Я нет-нет да и возвращался к размышлениям о том загадочном зайце… И в конце концов пришёл, как мне кажется, к единственному верному выводу. Похоже, что это был тот самый случай “хорошей мистики”, которая как бы предупредила Владимира, что охоту ему пора прекращать. И тот мистический заяц очень красноречиво всё ему растолковал…
Мне кажется, что он и сам пришёл к тому же выводу. И просто не сказал мне об этом, остановленный не во время заданным мной вопросом.

Ведь в упрощённом пониманием мистика – это как раз и есть тот самый случай, когда видится и слышится то, чего нет… Но не спроста же?..




ФИЛИН

Юру демобилизовали из армии где-то перед Новым годом. Он вернулся на прежнее место работы и начал усиленно готовиться для поступления в ВУЗ. Я в это время учился в девятом классе, и он частенько обращался ко мне за какими-то учебниками по физике, математике... На его примере я видел, как тяжело спустя четыре года после окончания школы снова браться за учёбу. А настрой его души и юношеские увлечения брали своё. И в конце концов ближе к весне он бросил ту подготовку, а занялся подготовкой к охотничьему и рыболовному сезону.

В то время только-только появилась капроновая нить, и мы с ним на пару задались целью связать небольшой неводок взамен сопревшей за эти годы нашей выручаловки — "курицы". И, конечно же, побольше снарядить патронов, чтобы в сезон не тратить на это дело время. Правда, к тому времени уже входили в моду патроны заводского производства в бумажных гильзах, но Юра им не доверял. Ему казалось, что заряд пороха в них слабоват, да и стоили они дороговато. И потому мы по старинке набивали латунные гильзы по нашим меркам.
Мы строили планы на предстоящую весну, на кого поохотиться и где порыбачить... Особенно будоражили наше воображение тетеревиные тока...

Один новый Юрин коллега по работе, который сам охотой не увлекался, рассказывал, что в тех местах, откуда он родом, боровой дичи видимо не видимо, и особенно тетеревов.
— Деревня Максимцево — это действительно глухомань, — соглашался я с Юрой, изучая карту — трехкилометровку Кимрского округа от 1929 года. — Туда и транспортто никакой не ходит. Автобусом до Ильинского, а дальше почти двадцать вёрст пешком... Далековато...

— Ничего страшного, с ночёвкой пойдём, — убеждал меня Юра. — Там живёт такой дед, дядя Ваня Филин, у него переночуем. Мой товарищ по работе говорит, что раньше дед был серьёзным охотником и особенно любил тетеревиные тока. Теперь-то он на охоту не ходит, стар стал, но подскажет, где и что.
— А если дед в ночлеге откажет?.. — сомневался я.
— Не откажет... — убеждал меня Юра, — он очень выпить любит. Возьмём для него бутылку водки...

Кто "мерил" вёрсты по раскисшим и "убитым" тракторами весенним просёлкам, тот знает, что это за доборы. Но для молодых, страждущих настоящей охоты людей, двадцать вёрст — не ахти какой "марш-бросок". К тому же и великолепная тёплая, солнечная погода, и ожидание впереди чего-то необычного взбадривали и придавали сил...

Вот оно и Максимцево. Вот и дом дяди Вани Филина, легко определённый нами по описанию Юриным товарищем.
— Ко мне, ко мне заходьте, — на удивление бодрым и громким голосом встретил нас небольшого росточка, щупленький старикашка. — Васька-то мне сказал, кады вы заявитесь, вот и поджидаю... На завалинке, на солнышке греюсь... Давайте, давайте в дом. Чай пить будем...

Крыльцо, сени, кухня... Главный "интерьер" кухни — больше чем половину её русская печь. На уровне лежака печи — полати. У окна кухни — большой крепкий стол. С двух сторон стола-лавки. Сбоку от печи — рукомойник, над ним — немудрёные самодельные полки под посуду. Напротив печи — дверь в переднюю.

Я вообще считаю (как живший когда-то в деревне), что русская печь — это одно из самых нужных и удачных изобретений русского человека, учитывая те климатические условия, в которых Творец предначертал нам существовать. Русская печь в деревенском доме — это, пожалуй, самая заглавная вещь. В печи или на ней и варили, и пекли, и сушили... буквально всё и для себя, и для скотины... В ней и мылись, и стирались. Прогреваясь на печи до пота, "вытряхивали" из себя простуду и другие хворобы. В самые лютые морозы спали или на печи, или рядом с ней на полатях. Даже новорождённых домашних животных какое-то время, пока они слабы, старались подержать в запечье (промежуток между печью и стеной дома)... И если хороших плотников на постройку нового дома находили легко и просто, то печника всегда стремились нанять самого-самого... Предварительно убеждались, что печь, сложенная им кому-то раньше, и не дымит, и хорошо греет, и жар держит, и дровишек при этом не так много расходует, и хорошо варит парит, и не гудит...

Десятками (а может, даже и сотнями) пословиц и поговорок восхвалена русская печь:
"Нам печь избовая, что мама родная";
"Добрая та речь, что в избе есть печь"...
Конечно, только от огромного уважения к этому "чуду творчества" русского человека могли родиться такие слова.

У предпечья на табурете уже пыхтел жаром самовар (кстати, тоже одно из "чудес техники" русского человека). Дед Иван ловко, в одно движение, сдёрнул с него трубу и определил её на шесток печи. Затем подхватил за ручки кипящий самовар с табурета и водрузил его посредине стола. Всё это он проделал без малейшего лишнего движения так ловко и быстро, как прозвучавшие одновременно с его действиями слова:
— Вот и самоварчик готов, прошу к столу, извольте кушать...

Я нерешительно глянул на свои, а заодно и Юрины болотные сапоги, заляпанные грязью.
— Это ничаво... — перехватив мой взгляд, спокойно продолжал хозяин. — Вона есть опорочки на печи, можна в них обуться. А то и так... У нас всё по-простому.

Я снял рюкзак с плеч и, развязав его, стал выкладывать на стол припасы, которыми снабдила меня мама. Юра проделал то же самое, и на столе из его рюкзака появилась бутылка водки.
Дед округлил глаза, воззрившись на бутылку, и медленно проговорил:
— А енто вы напрасно, робятки... Нельзя на охоту с похмелья ходить...
— Так мы нет... Это тебе, дядя Вань, — как бы оправдываясь, подыскивал Юра нужные слова.

— Ну тады дело другое, — с выражением одобрения проговорил дед и вдруг совершенно неожиданно спросил:
— А вы знаете, как филин-то весной кричит?.. Вопрос был настолько не по теме, что просто поставил меня в замешательство. Но Юра отреагировал быстро и спокойно:
— Конечно знаем, как же...
— Ну, тады ладна, — как будто с чувством облегчения проговорил дед. — Ну, тады давайте чайку попьём, и вы аще на тягу сбегать успеете... Тута рядышком. А заодно и тетеревишек послушаете — в какой стороне они нонче кучкуются... Ежели услышите... — как-то уж очень загадочно добавил он.

Место предполагаемой вальдшнеповой тяги было действительно совсем рядом, не более километра от деревни. Мы пересекли красивую берёзовую рощу и вышли на границу мелколесья. Похоже, когда-то на этом месте были поля, а теперь они заросли кустарником и мелким березняком. Мы уже по опыту знали, что такое место, действительно, самое подходящее для весенних вальдшнеповых игрищ. Вальдшнеп-самец тянет (летит не спеша) вдоль границы высокого леса и высматривает с высоты своего полёта, где там, в соседствующих с лесом кустах, поджидает его самочка?.. При этом он с небольшими паузами подаёт сигналы:
— Црк - црк... Хор-р-р - хор-р-р... — дескать, вот он, я, отзовись. — Црк - црк...

И самочки, влекомые силой основного инстинкта — продолжения рода, отзываются очень охотно... А вальдшнеп, поухаживав за этой особой, на следующий день опять "фланирует" вдоль того же "бульвара", чтобы "познакомиться" с очередной "дамой" или побыть с той же... Ему в общем-то всё равно. Главное, какая первой отзовётся на его "црк"... да "хор-р-р"... И такой брачный сезон длится около двух недель, пока гнёзда самочек не наполнятся необходимым им количеством яичек для насиживания...

Мы разошлись с Юрой подальше друг от друга вдоль кромки берёзовой рощи, и каждый из нас выбрал для себя самую лучшую — по своему понятию — позицию.
Тянуть вальдшнеп начинает уже в сумерках, буквально за какие-нибудь полчаса до полной темноты. Вставать в позицию наизготовку было ещё рано. Я присел на удобный берёзовый пенёк и, вспомнив про наказ деда Ивана, стал прислушиваться — не услышу ли где голос тетерева?..

Высоко в чистом голубом небе блеял “барашек”:
— Бе-ее-еее, бе-ее-еее... — это сородич вальдшнепа — бекас забавлялся, радуясь весеннему теплу и высокому безоблачному небу. На фоне голубизны было замечательно видно небольшую, сверкающую в лучах солнца птицу, которая сначала поднималась на дос¬тупную ей высоту и оттуда, складывая крылья, пикировала вниз.
— Бе-ее-еее.., бе-ее-еее... — разносились звуки, похожие на блеяние молодого барашка. Эти звуки происходят от вибрации воздуха в хвостовых перьях, которыми бекасик умело регулирует тональность и продолжительность звуков. И так вверх-вниз, вверх-вниз.., а сам тем временем высматривает, где там, на земле, возле какой кочки лесного болотца поджидает его подруга?.. Куда, в конце концов, можно приземлиться?..
Каждое живое существо выражает радость весне по-своему, но цель у всех едина — достойно отработать брачный период года.

Где-то довольно далеко забормотал тетерев-одиночка:
— Продам шубу... продам шубу... — слышалось в произносимых им звуках. — Куплю балахон, куплю балахон...
— Есть тетеревишки-то, — подумалось мне. Но сколько больше я ни прислушивался, так и не услышал хотя бы ещё одного, соперничающего с ним петуха. Который должен был бы отвечать:
— Продам балахон... продам балахон...

— Хор-р-р... хор-р-р... — раздались вдруг позывные вальдшнепа, который неспешно тянул вдоль высоких берёз. А вслед за нам и ещё один. - Црк... црк...
Я вскочил с пенька, вскинул к плечу ружьё.. Поймал первую птицу на мушку и, "ведя её", нажал на спусковой крючок... Но выстрела не прозвучало... Ну, конечно, такая мелочь, я всего-навсего забыл взвести у ружья курки. Оба вальдшнепа спокойно продолжали свой маршрут в направлении Юры. - Хор-р-р... хор-р-р... црк... црк...

— Бах, бах, — нарушив блаженную гармонию природы, раздались подряд два выстрела.
— Готовы.. - услышал я громкий и восторженный голос Юры, обращённый ко мне.
— Как же я курки-то не взвёл?.. Вот растяпа, — ругал я себя. — Были бы мои, в двадцати метрах от меня профланировали... Значит, не судьба, — находил я успокаивающие слова и держал ружьё наготове, уже со взведёнными курками.

Ещё несколько вальдшнепов со своими позывными прошли вдалеке от кромки высокого леса, видимо, сообразив, что именно здесь таится для них опасность. Опытные охотники-специалисты по вальдшнеповой тяге учат, что в ясную безветренную погоду после выстрела обязательно нужно менять позицию. Вальдшнеп очень хорошо чувствует запах порохового дыма и уже обходит это место на удалении. В те годы мы этого просто ещё не знали...

— Гляжу, пару птичек сняли, — как-то уж очень уменьшительно назвал дед Иван Юрины трофеи. — Давайте, давайте, раздевайтесь и к столу. Уж самовар готов... А тетеревишек-то не слыхали?..
— Слышали одного, в западной стороне от рощи, где мы стояли, но, похоже, далековато, — начал объяснять Юра. Но дед перебил его:
— Так, так... всё понятно. Видать, старичок на прежнем токовище пытается организовать представление. Как раз там филин-то и живёт...

— При чём тут филин? — опять подумалось мне. Но спросить я просто постеснялся, потому как Юра согласно кивнул головой, будто соглашался с ним. А дед тем временем продолжал:
— Токма созывать-то некого, нету тетеревишек, робяты, нету...
— Как нету?.. Василий вон Юре хвастал, что много тетеревов в ваших краях!.. — перебил я его нетерпеливым возгласом.
— Да откеда Васька чаво знает?.. Он уж, почитай, шесть годов, как тута не живёт... как в армию призвался... Появляется у родителев, штоб картошку посадить да убрать яё же... Да раз в месяц, штоб ащё мешок на пропитание себе в Кимру утащить. Нету... нету тетеревишек, потравили всех...

— Как, потравили?... — одновременно у Юры и у меня вырвался один и тот же вопрос.
— А так... удобрений таперь всяких химических горы на полях лежат... Небось видали?..
— Конечно, видели, — первым отреагировал я на его вопрос.
— Вот, вот, а птица-то думает, что это камушки, вот и заглатывает их... Тетеревам, как курям, камушки для пищеварения нужны, а тут их цельные горы... химии-то энтой — отравы. Вот и результат. Ну, вы сходите, сходите.., я вам сейчас всё объясню, как пройти-то. Место знаменательное... — сказав это, дед Иван на какое-то время задумался. А потом вдруг совсем неожиданно, в который раз уже задал нам тот же вопрос:
— А вы знаете, как филин-то весной кричит?.. — И сам себе ответил: — Ах, ну да, я уж спрашивал...

Спать мы попросились у деда Ивана на полатях. Спалось мне в его избе как-то беспокойно. То сверчок где-то в запечье затевал свою длинную однообразную серенаду, умолкал ненадолго и снова повторял все те же ноты... То кукушка где-то там, в передней избе, со скрежетом высовывала свою голову из ходиков и начинала отсчитывать, сколько времени она уже прожила за эти сутки... То какие-то непонятные скрипы старенького дедова дома, то богатырский храп самого хозяина...
— Надо же, — думалось мне, — из такого тщедушного тела и такие мощные звуки...

Когда кукушка откуковала пять раз, я начал настойчиво толкать моего друга в бок, на спокойный сон которого, казалось, все те звуки не оказывают никакого влияния. И только воздействие тычков моего локтя возымело результат.
— Юра!.. Уже пять часов, давай потихоньку собираться... — начал было я, и тут же услышал голос деда Ивана:
— Робятки, уже пять, давайте, давайте... пока собираетесь, я самовар подогрею...
— Только что храпел так, что стены дрожали, — подумалось мне, — а уже возле нас стоит, как и не спал...

— Только филина не пугайтесь! - были его напутственные слова, когда мы совсем ещё по тёмному выходили из дома.

— Юр, а чего он всё про какого-то филина твердит?.. — В конце концов вырвался у меня давно просившийся вопрос.
— А хрен его знает, дедушка-то старенький... — Юра тоже не знал ответа.
Токовище мы нашли быстро. Дед Иван накануне вечером очень толково и доходчиво объяснил приметы на пути к нему.
Бывают такие поляны в лесах, которые десятилетиями (а может быть, и сотни лет) не зарастают мелколесьем. Что за свойство таких мест? Для меня это загадка до сих пор. Но факт остаётся фактом. Вот на одну из таких полян мы и вышли.

Ещё издали мы услышали призывные песни тетерева-одиночки:
— Продам шубу... куплю балахон, куплю балахон... — бормотал он.

Начинало светать. Поляна в окружении ельников и с ещё нерастаявшими местами холмиками снега обрела какой-то сказочный вид. Солнечные лучи уже ласкали верхушки старых елей на западной стороне поляны, а чем ниже к земле, тем сумрачнее и таинственнее казалось это пространство.
— Чуфф-фы, чуфф-фы... — вдруг послышалось где-то в центре поляны.

Мы с Юрой затаились за ельником.
— Вон он, видишь?.. — шёпотом, почти только одним движением губ и указывая рукой, пытался Юра сосредоточить моё внимание.
И правда, наконец, и я увидел его. Распустив хвост веером и одно крыло так, что оно касалось земли, как-то боком, боком... петух-косач огромных размеров вытанцовывал замысловатые "па".
— Вокруг кого он так топчется? — сверлила меня мысль, и я пытался разглядеть в полусумерках поляны тот персонаж. Но никого не было.
— Похоже, он один, — опять почти только движением губ высказал мне свои соображения Юра. — Давай ждать, может, ещё кто прилетит...

Кивком головы я дал на то согласие. И мы ждали, затаив дыхание, ждали и ждали... Наблюдая и поражаясь, с какой страстью и энергией петух-тетерев выделывал всевозможные движения. В каком-то магическом танце он, как шаман, углублялся в самого себя, останавливался, подавал свои позывные, прислушивался какое-то время и опять отдавался танцу. Белое подхвостовое его оперение было особо заметно в сумраке поляны...

Солнце, делая своё дело, настойчиво вкатывалось по небосводу в гору. Уже почти вся стена елей западной стороны поляны осветилась его лучами, а танцор так и не дождался ни соперников для сражения, ни тетёрочек, которые могли бы по-настоящему оценить его мастерство.

— Здоровенный косач-то, — прошептал мне Юра. — И хвост какой-то необычный...
— Юр, давай не будем его расстреливать... Такая красота, — вдруг вырвалось у меня в полный голос.
— Давай!.. - легко согласился он и пальнул из ружья в воздух. Мощные с хлюпаньем взмахи крыльев оторвали тяжёлое тело птицы от земли и она, переливаясь воронёным оперением, перелетев поляну, скрылась за стволами деревьев.
— Какой красивый полёт! — не удержался я от восторга, радуясь всей душой, что птица осталась жить.
— Да-а, красавец, — согласился Юра, и в интонации его короткого ответа тоже чувствовалась радость, что этот тетерев не стал нашим трофеем…

— Ну, как тетеревишки? — встретил нас вопросом дед Иван.
— Да никак... — быстро отреагировал Юра. — Один тетерев на всю округу...
— Но зато какой артист! — перебил я Юру. — Мы не стали по нему стрелять...
— Это Петька!.. — Теперь дед Иван перебил меня. — А филина не слыхали?
— Не-ет... — одновременно и в одной интонации вырвалось у нас.
— Неужто помер Филя-то?.. — с прискорбием, задумчиво проговорил дед.
— А почему вы всё время спрашиваете про филина? — Наконец-то задал я давно напрашивающийся вопрос.
— А Васька вам не говорил, как меня в деревне-то кличут? — вопросом на вопрос ответил он.
— Нет, не говорил, — немного подумав, ответил Юра.
— Филином и кличут... — добродушно, со смешком проговорил дед Иван.
— А я думал, это ваша фамилия... Василий-то называл вас так, — нерешительно проговорил Юра.
— Не-ет... Фамилия наша Ивановы, самая, что ни на есть... А вот почему Филином?.. Щас, робяты, я вам расскажу. Самовар, вона, уж готов, присаживайтесь за стол-то... Чай, не торопитесь... День ащо длинный... Щас и бутылочку вашу раскупорим, и поговорим... — ловко собирая на стол: "чем богаты"... — проговаривал дед.
— Надо же, а стопку-то на стол выставил только одну, — подумалось мне. — Как буквально воспринял Юрины слова, что водочка для него.

Дед тем временем аккуратно наполнил стопарик по самые края, перекрестился и после слов: "Ну, бум здоровы", ловко опрокинул его себе в рот. Пососал солёный огурец и начал:
— Давненько это было... Хозяйка моя ащо жива была... Вокурат по шестьдесят нам в том годе сполнилось. Одногодки мы с нею были... Я тады хоть куды ащо был... по охоту бегом бегал...
Вокурат за неделю до Пасхи дело-то то случилось. Шалашик у меня оборудован был в том месте-то. Я туды из года в год за птицей хаживал. Ну вот.. пришёл, темно ащё, залёг я в шалашик-то поудобнее, берданку вперёд выставил... Поджидаю, кады светать-то станет. Главный токач объявился и запел... про шубу да балахон-то... Слышу, тут и другие тетеревишки слетаться стали. Петушки на поляну садятся, курочки по ельничкам, как зрители в теятре... Петушки уже разминку начали — чуфыкают друг на друга, пока не шибко так... задираются. На пары разбиваются, кто с ком драться-то будет... Десятка три их собралось. Тетёрочки сидят, представление ожидают... Ага, думаю, светает, вот и мушку у ружья видать стало... начну-ка с крайнего к лесу...

Только было я прицелился и вдруг: "Аа-аа-а.., аа-аа-а"... — ребёнок заплакал... И с той стороны леса, который стал солнышком освещаться, выезжает белая лошадь, а на ней в белых одеяниях женщина сидит и на руках младенца держит... И опять слышу ребёночек заплакал: “Аа-аа-а, аа-аа-а…” И уже прямо над моей головой, над шалашиком где я лежал-то… Меня в землю так и вжало от страху. И вдруг опять на руках у женщины: “Аа-аа-а, аа-аа-а…”
А лошадь-то гарцует, гарцует под ней, вот-вот заржёт и на шалашик мой галопом ринется… Руки у меня трясутся, я крестное знамение накладываю, накладываю… на себя, а сам задом, задом… из шалашика-то. И очнулся только у сваво дома. В избу-то заскочил, уселся на енту вот лавку.., а самого колотит как в ознобе, хоть мокрый весь от поту, и жар клубами — упрел, пока две версты-то бегом нёсся...

Бабка ко мне подскочила...
— Ты чаво, Вань? — спрашивает.
А я и слов-то вымолвить не могу, зуб на зуб от страху не попадает...
Она мне стакан самогону налила, ломоть хлеба подсолила... Я стакан-то махнул... маленько отлегло, и первой мыслью: — А где же ружьё-то?.. — сообразил, что тама, в шалашике, его и оставил...

Пока суть да дело, на дворе-то уж и день, солнышко светит. Ну, думаю, надоть итить... ружьё выручать... Пришёл потихоньку на место, тишина-а в лесу... Берданочка моя в шалашике так и лежит как клал-то я яё...
А весна в том годе поздняя выдалась да и снегу много за зиму насыпало, в лесу-то ащо сугробы...
Взял я ружьё наизготовку и начал местность обследовать... в том месте, где всадница-то на белом коне гарцевала... да ащё и с дитём на руках. Глядел, глядел... никаких следов нету, ну, думаю, точно нечистая. Что за знак мне такой?.. И заспешил от греха к дому...
Нет, думаю, назавтра я опять отправлюсь. Чо ж я, не вояка што ли? В Первую имперлистическую зазря на немецком фронте два года в окопах парился?.. Всего нагляделся, пока не контузило... "Георгием" награждён был и медалью "За храбрость". А тута напугался...

Ну, значит, отправился я туды на другой день. Улёгся поудобнее в шалашике-то, жду... Мне таперь уж не до тетеревов, гляжу в то место, где всадница появлялась... И только скользнуло солнце по тому месту-то, она и появляется опять с младенцем на руках... Но ребёночек молчит, не плачет, как накануне-то...

Ну, я взял, да и пальнул из своей берданки... Не по ней, конечно, повыше взял. По ней-то нельзя, мало ли что?.. С елей снег лавиной на то место, где всадница-то была... Пока тут дым рассеялся, пока глаза я протёр... гляжу, а в том месте ёлочки оголились от снегу... Во-о ... кака штука-то получилась... Поняли?.. — спросил дед, переводя взгляд то на меня, то на Юру, то опять на меня... и выдерживая паузу.

— Я ничего не понял, — спустя несколько мгновений честно признался я, пожимая плечами.
Юра тоже только плечами пожал.
Дед Иван неспешно и очень аккуратно налил себе очередной
стопарик по самые края, выпил, не проронив ни капли, закусил ложкой картофельной орешни с огромной сковороды и соленым огурцом. Ещё раз вгляделся в наши лица и продолжил:
— А всё просто оказалось-то... Три ёлочки кряду так хорошо стояли, что снежок, да ветерок, да морозец сделали за зиму с них зваянье... А солнышко-то меж деревами с той стороны поляны вокурат их и осветило. Вот и казалось, что оно задвигалось... Во-о-о... это всё я уже опосля докумекал...

— Ежли бы я, конечно, накануне това дня самогоночку не гнал к празднику-то... то может ничаво такова и не увидал бы. У нас ведь как, выливать-то рано жалко... хлебца корочку посолишь, стопарик тёпленькой махнёшь на пробу, зажуёшь, вроде ничаво... хорошая ащо идёт... Первак-то, яво и пробовать не надо, он синим пламенем горит. А тут же надо угадать, кады кончать-то... Ну, видать и напробовалси я, — сказав это, дед налил себе очередной стопарик водки...

Мы с Юрой с удовольствием пили душистый чай, заваренный дедом на сборе каких-то трав. Попробовали и его "орешню" — картофельную запеканку на молоке, приготовленную в русской печи. Выглядела она очень аппетитно, с румяной корочкой поверху. И на вкус оказалась очень даже неплохой с солёным-то огурчиком.

— А кто же тогда плакал-то? — вдруг вспомнил я нюансик из его рассказа.
— Плакал-то?.. А плакал это филин... Озорник... Он-то меня и напугал в тот раз больше всего. Да вот ащё и кличку мне таку же дали... В деревне ведь как?.. Ничего не утаишь.

— Так филин же ухает: “У-у-х, у-у-х…” – попытался я не согласиться с дедом и изобразил подобие звуков, издаваемых филином. Но тут же получил вразумительный ответ:
—Э-э, робятки, весной всяка птаха старается изо всех и на все голоса… А филин и не такое ащё бывает выделывает… Вот я теперь и спрашиваю у всех, кто по охоту-то собирается, мол, знают ли, как филин-то весной кричит?..
А тетеревишек-то я всё же взял к празднику в том годе. А вот ту штуку, которую расскажу вам сейчас, я так и не разгадал...
Дед Иван налил себе ещё стопарик из бутылки, в которой, по моим прикидкам "на глазок", оставалась ещё одна, ровно такая же порция.

— Надо же, сколь любит водочку-то, — подумалось мне, пока дед проделывал с той же аккуратностью и последовательностью всё ту же процедуру. — И стопарик у него какой-то интересный — кратный поллитре... Раз шесть уже опрокинул его в себя, наливая по самые краешки... А нам даже так и не предложил. Ну, я-то, естественно, не потребляю... а вот Юра не отказался бы...

— Так вот... — закончив "процедуру", прервал мои размышления дед Иван. Отправился я на то токовище спустя ащё день и... совершенно на трезву голову. Залёг в шалашик, как полагается, жду... Тетеревишки, слышу, разминку начали... Помаленьку стало и светать. Вожу я, значит, стволом ружья-то, прицеливаю на мушку самого к лесу крайнего, шоб других-то не шибко распугать... И вдруг опять филин... Мать его так-то... голос свой подал... Покуда я малость растерялся, глядь, а петушка-то това уже и нету... Ну, взял я на мушку другова, снял яво. Покуда берданку свою перезаряжал, покуда тетеревишки успокоились посля выстрела-то, я опять това углядел. Хвост у ево какой-то особый... больно косы пышные, от других отличается... Только я опять ево на мушку, а тут опять голос филина... и тот петушок опять как сквозь землю... Опять пришлось другова сымать.

И вот заприметил я уже и в том годе, и опосля, как токма нацеливаю я ружьё на това красавца с особым хвостом... — Филя тут как тут со своим: — Аа-аа-а... На другова нацеливаю, ни гу-гу... И филина-то това разглядел я всё-таки... Тоже не обныкнавенный, уж больно крупен, ушаст да глазаст... Вот и прозвал я их, однова Петькой, другова Филькой. Дружба, мне кажется, кака-то меж ними была... И в тот-то самый первый раз он даже к шалашику моему подлетел и закричал. То ли спугнуть меня хотел, то ли Петьке показалось где опасность-то кроется…

А вы меня порадовали... Оказыватся, Петька-то живой ащо... красавец... А вот Филька-то куды делси?.. Неужто помер? Коль голос-то не подал... Ах, ну да, вы ж в Петьку-то не целились?.. Может, и жив... бродяга... — рассуждал сам с собой дед.

Потом он долил остатки водки, оказалось, действительно — ровно стопарик по самые края.
— Ну, ладна, давайте допьём... да вам, поди уж, топать пора. А мне отдохнуть надо б, лечь... — совсем вдруг неожиданно закончил дед Иван, по прозвищу Филин, свой рассказ и наше с ним общение.

Пока мы почти четыре часа шлёпали до села Ильинское, чтобы там уже сесть на рейсовый автобус, Юра всё больше молчал. Он был явно не удовлетворён этой нашей "вылазкой"... А мои рассуждения всю дорогу крутились вокруг деда и его рассказа.
— Ничего себе старичок, — удивлялся я, — вроде в чём только душа держится?.. А бутылку водки охолостил, как нечего делать.
— Да-а... — соглашался со мной Юра.
— Насосался тогда дед отстоя - сивушных масел, от жадности своей, вот и пошли у него "глюки" перед глазами... Всадница и прочее...
Юра только посмеивался в ответ на мои предположения.

— Неужели правда, что филин может дружить с тетеревом? -Этот вопрос больше всего почему-то не давал мне покоя. — Может, просто мистика какая-то?.. Как думаешь, Юр?..
— А кто чего знает? Всё может быть...
— А до скольких же лет живут филины?..
—Лет до двадцати-то живут… А в книжках пишут, что бывает и до пятидесяти доживают.
— А тетерева?.. — не унимался я.
— А им не дают дожить до старости, — отшучивался Юра.
— А где же он теперь тетёрочку найдёт?
— Грохнет кто-нибудь его, не одни же мы с тобой охотники...
— Ну, раз за столько лет не убили и от химии не сдох, значит,
он действительно какой-то особенный, — мне уж очень хотелось верить в это. — Может, и тетёрочку найдёт где-то?.. Не во всех же местах они поотравились...
— Может, и найдёт... — по настроению и ответам Юры чувствовалось, что думает он о чём-то другом.

И я примерно представлял ход его рассуждений, мол, незачем было "ломать" такую дорогу ради пары вальдшнепов. Можно было бы сбегать к деревне Шутово, что всего в трёх километрах от Кимр. Там очень похожее место, с такой же берёзовой рощей и такими же вдоль неё неугодьями. Куда мы обычно и ходим по хорошей погоде постоять вечерком на вальдшнеповой тяге...
Но Юра не произносил свои рассуждения вслух, видимо, боясь и мне испортить настроение.

А я был очень доволен такой охотой — тем ни с чем не сравнимым восторгом души от общения с замечательной русской Природой в период весеннего её возбуждённого состояния...




Может, именно то юношеское общение с Природой, так глубоко проникло мне в душу эмоциональными весенними сюжетами, и накрепко зафиксировалось ещё не перегруженной всякими житейскими проблемами памятью, чтобы позже и вылиться в лирические строки:


Пробудился весёлый лесной ручеёк -
От Природы - призЫвная звонница.
Глухари затевают соперничий ток,
Журавли на гнездовья торопятся.
В небесах вытворяет кульбиты бекас,
Вдоль полян важно вальдшнепы шествуют,
Выставляют тетёрки себя напоказ -
В токовищах расселись невестами...

В углубленья межкочий от талых снегов,
Как в колодезь живой влага тянется.
И бодряще-лечебный берёзовый сок
На стволах чудо-чагой состарится.
Воздух запахов полон, как терпкий Апрель,
В нём и прель, и весенняя свежесть.
Не дыши им - душою, как жаждущий, пей -
Вдохновенья весеннего прелесть...





ГЛУХАРИНЫЕ СТРАСТИ

Впервые глухаря — редко встречающуюся в наших местах птицу — я увидел совершенно случайно...
Геннадий Владимирович — ещё один из наших соседей по многонаселённому, барачного типа дому, тоже имел собственную лодку с мотором. Его лодка отличалась от других тем, что была плоскодонной, очень большой и со стационарным двигателем, отсек которого занимал чуть ли не половину внутреннего пространства лодки. Кроме того, она постоянно подтекала из-за сильной вибрации вроде бы автомобильного, но тарахтящего, как трактор, двигателя. Гудронили её ежегодно и капитально. Потому она имела такую собственную массу, что под вёслами была еле движима, если даже грести на пару, каждому по веслу в обе руки.

Сам Геннадий (так, почему-то, называли его все в нашем доме, в том числе и я) был инвалидом, он ходил с одним костылём и на одной ноге. Но это у него очень ловко получалось, так же, как и езда на велосипеде с одной педалью. Костыль при этом он пристёгивал вдоль рамы. Конечно, лодка со стационарным мотором была для него удобнее, потому как подвесной мотор нужно и навешивать, и снимать каждый раз. Хотя, я думаю, при его ловкости он легко справлялся бы и с этим.
Он был выше среднего роста, но настолько суховат телосложением, что казалось, будто весь состоит из мышц и сухожилий...

Уже много лет позже один дядечка, будучи в хорошем подпитии, рассказал мне, как бы по секрету, что этого Геннадия он помнит с далёких довоенных лет. Мол, жили они соседями в одном посёлке, который оказался затопленным в связи со строительством плотины на Волге. Вот только звали его тогда не Геннадием, но без ноги он был уже с мальчишеского возраста... Мол, потому-то он так ловко и управляется с костылём, что "сроднился" с ним с детства.
А в самом начале двадцатых годов, ещё до НЭПА, во времена голодухи, семья их уехала куда-то в Среднюю Азию... Только вот как теперь он стал инвалидом войны, да ещё и под другим именем?.. Это, мол, загадка... А когда попытался спросить у самого Геннадия обо всём этом, то получил вразумительный ответ:
— Тем, кто много болтает — языки отрезают...

Жена Геннадия - тётя Зоя работала завхозом в начальной школе, а сам он был пенсионером по инвалидности. Детей у них не было. Общался я с Геннадием мало, но знал (как и все в нашем доме), что имеет он какую-то "завязку" с рыболовецкой бригадой, которая размещалась в деревне Шатрищи при впадении реки Медведицы в Волгу. Он всегда один (или почти всегда) уезжал на своей лодке на несколько дней. А возвращался с очень хорошей (как на подбор) рыбой и распродавал её возле продовольственного магазина неподалёку от нашего дома. Как правило, это были лещи стандартного размера — каждый на полтора-два килограмма — самый ходовой рыбный товар.

И вдруг однажды, где-то в середине сентября, перехватив меня возле дома, Геннадий обратился ко мне с просьбой:
— Юрка, съезди с нами в воскресенье за брусникой. У жены давление, хочет мочёной брусничкой полечиться зимой... Я уже и местечко выведал, брусники там, мне сказали, совком греби... ведра по три за полдня наберёте — нечего делать. А можешь и ружьишко с собой взять, заодно поохотишься. Говорят, там рябчиков много. Дело в том, что моя в двух соснах заблудится, она же в степях и родилась, и выросла... А я, сам понимаешь, как там, по болоту, на костыле шастать буду?..

Когда я рассказал о предложении Геннадия дома, то мама с бабушкой, видя, что от поездки меня не отговорить, убедили, что ни к чему брать с собой ружьё и "гоняться за двумя зайцами", а брусника, в общем-то, не была бы лишней...

Место в лодке досталось мне на лавочке впритык к двигательному отсеку. Ехали мы молча, потому что при таком тарахтении мотора слов разобрать было невозможно.
— Да-а... посудина у Геннадия, действительно, тихоход, — удивлялся я всю дорогу. — Даже под мотором. Единственная отрада — не надо работать вёслами... А ежели мотор сломается?.. — Это пугало меня больше всего.

Выйдя из дома в четыре утра, мы только к девяти часам добрались до намеченного места. Километрах в двух выше от места впадения Малой Пудицы в Медведицу мы, наконец-то, подчалили к берегу.
—Да-а... от такой езды никакого удовольствия, одно мучение,
— продолжал рассуждать я, радуясь ощущению под ногами твёрдой земли. — Как только от такой вибрации ещё не развалилась на части эта посудина?.. — удивлялся я, чувствуя онемелость нижней части тела от более чем четырёхчасового сидения на "вибростенде" и заложенность в ушах от грохота мотора...

— Ну ладно. Юрка, ты-то эти места должен знать, а вот для Зои я объясню ещё раз, — начал Геннадий, рисуя что-то костылём на прибрежном песочке. — Вот здесь деревня Леонове, километра два мы до неё не доехали... А вот туда, вглубь леса, километрах в пяти отсюда, деревня Кокориха... Вот между ними и есть то болотце, про которое мне сказали... О нём мало кто знает, и почти никто туда не ходит... Понял, Юрк?..
— Понял, понял, — соврал я. А самому подумалось: — Ничего себе "путеводитель" выдал дядя Гена, мол, идите на север и ни¬куда не сворачивайте... А там найдёте...

И мы отправились. Я шёл впереди как главный, а тётя Зоя за мной шаг в шаг... Шли молча. Она вообще была неразговорчивой и малообщительной женщиной, что обычно очень не присуще живущим в коммуналках. Всегда витало такое ощущение, что боится она обронить лишнее слово. А может, так оно и было?..

Я думал о своём, как бы не сбиться с пути и тем не опозориться... Лес был очень заросшим, и создавалось впечатление, что сюда не ступает нога человека. Высокий сосновый бор по берегу Пудицы сменился смешанным лесом. Местами приходилось обходить то буреломники, то непролазные чащобки из густого елового подлеска. И я постоянно сверял свой "гироскопчик" в голове с местоположением дневного светила, чтобы не сбиться с нужного направления. Я-то точно знал, неоднократно изучая по карте ту местность, что "проскочи" стороной деревню Кокориха — и будешь вёрст двадцать пёхать лесами да болотами, пока не упрёшься в речку с названием Большая Пудица. Потому что нет там больше ни одной деревни...

В брусничник мы ступили совершенно неожиданно и совсем не в тот, о котором толковал Геннадий, не в болоте. Смешанный лес как-то резко закончился и начинался опять сосновый. Вот по этой границе на мшистых кочках и красовались крупные, ядрёно-багряные спелые ягоды — что ни кисть, то с горсть...
— Это не то место, тёть Зой, о котором говорил Геннадий... Больно быстро пришли. Дальше пойдём или здесь начнём брать?..
— Здесь, здесь, — поспешно перебила она. — Куда от такой ягоды уходить?
Сняв рюкзаки с плеч, чтобы не мешались, и водрузив их на сучки деревьев повыше, чтобы были видны издалека, мы принялись за работу. Сначала тётя Зоя аукалась через каждые пять минут. Потом постепенно, то ли успокоившись, то ли увлёкшись сбором ягод, стала делать это всё реже и реже. По первому ведру ягод мы набрали очень быстро и почти одновременно. Высыпали в рюкзаки, а рюкзаки перевесили поближе к месту сбора ягод.

Сбор второго ведра пошёл у меня тяжело. Мысли вдруг переключились совсем на другое. Мне вспомнилось, что Геннадий говорил, будто бы в этих местах много рябчиков. Похоже, так оно и есть, — рассуждал я, — что-то всё чаще и чаще стала попадаться клёваная ягода. А почему не слышно их характерного тоненького посвиста?.. Э-эх, не догадался маночек захватить из дома, — ругал я себя. - Щас бы посвистел ради интереса, может, и отозвались бы эти очень осторожные птички с писклявым голосочком... А правда, почему они так тоненько свистят?.. Вроде куриная порода, должны бы как-то квокать, а они: "пис, пис.... пис, пис..." Тоньше пеночки - вдруг пришла мне забавная мысль, о чём никогда раньше я не задумывался. Вот как интересно и по-разному награждает всех природа, — размышлял я, потихоньку продвигаясь вдоль брусничника и с большой неохотой уже, но собирая всё-таки ягоду...

Вот это кочка! — обрадовался я, увидев впереди себя размером с обеденный стол россыпь багряной ягоды брусники. Щас здесь ведро и доберу, — только подумалось мне, как что-то затмило передо мной свет, и я, от неожиданности отступив шаг назад, запнулся обо что-то пяткой сапога и оказался уже сидящим на земле. А оно мощными взмахами, с хлопаньем крыльев, в трёх шагах от меня молча поднялось и полетело в сторону через свободное от сучьев деревьев пространство...

— А-у, Юра, что случилось? — услышал я крик тёти Зои, которая была от меня метрах в пятидесяти и услышала непонятные ей звуки.
— Да ничего, — отозвался я, — птичка взлетела...

Глухарь... точно, глухарь, — потихоньку доходило до меня. — Сидел с той стороны кочки... Точно, вот и ягоды, надавленные им... А может, это тетерев?.. - начал сомневаться я. - Да нет, какой тетерев?.. Такая махина. Я что, тетеревов не видел? Этот в два раза больше любого тетерева. И шея какая-то длинная, как у гуся... Ну, надо же, подпустил на такое расстояние... Знать бы, что сидит он там, можно было бы прыгнуть через кочку и поймать его руками... Вот это да-а...

Высыпавшуюся из ведра часть брусники при моём неожиданном приземлении на заднее место собирать я не стал. Проще было набрать новую...
Когда я с неохотой, но добрал всё-таки второе ведро, у тёти Зои было набрано уже три. И мы решили двинуться в обратный путь, по направлению к лодке.

— Три ведра, это же хорошо... — то ли восторгалась, то ли успокаивала она себя. — Гена так и говорил, что ведра три наберёшь... А ты, Юра, хоть знаешь, куда идти-то?.. — Она с непониманием крутила головой во все стороны, а лицо её выражало какой-то детский испуг.
— А вот солнышко чтоб светило в правый глаз — и вперёд... — весело, скороговоркой, проговорил я. — Прямо к лодке и выйдем.
— А мне кажется, что туда... — она показала рукой в противоположную сторону.
— Туда мы с утра шли, а теперь-то надо обратно...
— Да-а? Ну, пойдём... — как-то не совсем уверенно согласилась она.

Правильно, что Геннадий не отпустил её одну... Откуда же она родом-то?.. Геннадий сказал, что откуда-то из степей, и тип лица у неё какой-то монгольский... А говорит чисто, как и мы... А сколько, интересно, ей лет?.. По такому лицу трудно определить, но намного моложе Геннадия... Где он её нашёл?.. — размышлял, я пока мы шли обратно.
Когда мы подошли к лодке, сердце у меня ёкнуло. Геннадий "ковырялся" в моторе... Неужели?..

— Однако быстро вы... Неужто уже набрали? — недоверчиво поглядывая на наши рюкзаки и вёдра, спрашивал он и вдруг спохватился: — А я ещё и чай не кипятил. Не ждал вас так скоро...
— Да тут двадцать минут хода, совсем рядом, — объяснил я и тут же похвастал: — Глухаря видел, в трёх шагах от меня взлетел...
— Не-е... здесь глухарей нету, я бы знал... — улыбаясь во весь рот, перебил он меня. — Ты, парень, наверное с рябчиком перепутал, — сказав это, он громко рассмеялся.
Его шутка задела меня и я не стал спорить.

— А что с мотором-то? — перевёл я разговор на серьёзную тему.
— Да ничего, так, подрегулировал... Больно трясётся последнее время... Похоже, подшипники разбило...
— А если встанет? — с испугом вырвалось у меня.
Геннадий только пожал плечами...

В общем-то я предполагал, что на обратном пути Геннадий обязательно заглянет на базу к рыбакам. Так оно и вышло, хоть он ни разу не обмолвился об этом ни единым словом.
— Надо же, какой скрытный человек этот Геннадий, — мелькнула у меня мысль, когда он вдруг направил лодку к берегу и пытался что-то прокричать нам, показывая рукой в том направлении. Я, конечно же, ни слова не разобрал за грохотом мотора лодки, но намерения его понял. Там, носом к берегу, был зачален катер, наподобие маленького буксирчика, какими, судя по кинофильмам, ещё до войны разводили несамоходные баржи в гаванях. К нему были пришвартованы два баркаса. А на корме катера возвышался сетяной горой сваленный в кучу невод.
— Значит, только подчалили, — подумалось мне, — ещё и невод не развешивали на просушку.

— Надо к ребятам заглянуть... — уже заглушив мотор ещё раз объяснил Геннадий свои намерения. — Сидите здесь и ждите...
Лодка ткнулась носом в песчаный берег. Геннадий очень ловко, как гимнаст на коне в спортивном зале, опёршись одной рукой в борт лодки и костылём в дно реки, выкинул вперёд единственную ногу, оттолкнулся и оказался уже на сухом месте.
— Подтащишь лодку поближе, — скомандовал он мне и зачастил: нога-костыль, костыль-нога... к дощатому ангару...

— Как ловко всё у него получается, — глядя вслед ему, удивлялся я. — Вот тебе и человек без ноги.., а даст фору многим двуногим.
И тут мне вспомнился эпизод, как он у нас во дворе года три назад, будучи слегка "навеселе", демонстрировал нам с Юрой умение владеть своим костылём.
— Юрка, рисуй мишень на заборе, — скомандовал он мне. — Щас покажу вам фокус. С голову... с голову человека рисуй — уточнил он своё задание, когда я, подобрав с земли кусок кирпича, пытался что-то там изобразить...

Отойдя шагов на десять, он резко крутанулся вокруг костыля, тут же поднял его обеими руками и метнул в забор вперёд нижней частью. Забор содрогнулся от удара, и почти в самом центре "мишени" взъёршилась "занозина" отщепившейся древесины. А сам Геннадий каким-то непостижимым образом оказался уже сидящим на подогнутой ноге и упирался обеими руками в землю, как будто бы готовился к прыжку...
— Неси костыль сюда, — опять скомандовалон мне.

— А кольцо-то на конце костыля стальное... — заметил я про себя, подавая ему костыль.
Он, сильно оттолкнувшись руками, ловко вскочил на единственную ногу и, выхватив костыль из моих рук, уже стоял в полный рост с костылём на "штатном" месте.

— А теперь клади этот кирпич вон на ту бочку, — опять скомандовал он мне.
Я положил кусок кирпича, которым раньше рисовал мишень, на днище бочки.
Геннадий в мгновение ока крутанул костыль по дуге, и кусок кирпича разлетелся на множество мелких осколков... А костыль уже опять был в исходном положении. В этот раз как кувалда сработала та часть костыля, в которую он при ходьбе упирался подмышкой. Мы с Юрой стояли, вытаращив глаза и не проронив ни слова.
— Ну, хватит с вас фокусов на сегодня... Вот так вот, ребятки! Пойду домой, полежу... — сказал он и быстренько, совсем как сейчас, зачастил к подъезду дома...

Затащив тяжеленную лодку на сколько мне хватило сил подальше на берег, носом, я решил поинтересоваться, что же там у рыбаков в баркасах-то?..
Плетенные из прутьев большие двуручные корзины, наполненные рыбой, стояли одна на другой.
— Вот это улов!.. — поразился я таким количеством рыбы. — А это что такое?..— Отдельно в двух или трёх корзинах лежали огромные лещи, по длине и ширине почти в размер корзин. - Вот это да-а... Вот это рыбка!.. — Я даже представить себе не мог, что лещи вырастают до таких размеров...

Мне стало так интересно, что я забрёл в сапогах вдоль баркаса поближе к тем корзинам, чтобы повнимательнее разглядеть такую чудо-рыбу. Пальцами одной руки я зачем-то оттянул нижнюю губу у одного из таких лещей и попытался сжатым кулаком второй руки померить размеры его рта...
— Да-а... вот это пасть, кулак почти влезает. Сколько же в нём веса-то?.. Не меньше пуда... Это уж точно, — размышлял я.

— Юрка!.. — услышал я голос Геннадия позади себя. — Корзину видел в нашей лодке?..
— Ну, видел...
— Тащи сюда! На обмен...
Двое сопровождающих его рыбаков забрались в баркас и, вытащив за ручки одну из корзин, снесли её в лодку Геннадия. В корзине был самый ходовой товар — стандартные лещи килограмма на полтора-два каждый...

— Ну вот, Юрка, а ты ехать не хотел, — посмеиваясь проговаривал Геннадий, пока я отталкивал лодку от берега. — Заявишься домой и с ягодами, и с рыбой...
— Я такого не говорил, что ехать не хочу... А рыбы мне не надо, — мне было как-то обидно, что Геннадий разговаривает со мной как с пацаном.
— Да шучу, шучу... не обижайся... А рыба будет тебе подарком от меня. Ну всё, поехали... — И Геннадий начал крутить заводную ручку у своего мотора как у грузовика...
Моё плохое предчувствие, слава Богу, не оправдалось. Но и надежды Геннадия, что после его "техосмотра" мотор заработает лучше, тоже не сбылись. И после еще одного, четырёхчасового "виброиспытания", я наконец-то оказался дома.

Но глухарь всю дорогу не выходил у меня из головы. Оставив дома рюкзак с брусникой и ведро с тремя лещами, которые выдал мне Геннадий и даже не переодевшись, я поспешил к Юре.
— Глухаря видел... — восторженно, с мельчайшими подробностями, рассказывал я Юре, как это произошло... И уговаривал его на следующее воскресенье отправиться поохотиться в то место. Но и Юру я не убедил, что видел именно глухаря. Он "упирал" на то, что в охотничьих кругах уже было бы известно о появлении этих птиц опять в наших местах. И убеждал меня в том, что я попутал его с тетеревом...
Того же мнения придерживался и Михаил Иванович, которому я тоже в мельчайших подробностях рассказал всё как было.

— Конечно, можно было бы съездить, если бы не курсы... — спустя несколько дней, видимо, поразмыслив и приняв мои доводы, что был это всё-таки глухарь, согласился Юра.
Но он с сентября записался на курсы по вождению мотоцикла при ДОСААФ, а занятия там проводились по воскресеньям. К тому времени Юра уже всерьёз "заболел" желанием приобрести тяжёлый мотоцикл "Урал" с коляской и понемногу откладывал на это деньги с каждой своей зарплаты.

И всё-таки ближе к весне Юра сам напомнил мне про глухаря. К тому же и права на вождение мотоцикла были у него уже "в кармане". Только вот самого мотоцикла после этого он ждал ещё два года...
— Ну, давай, съездим на глухариный ток... — уже начиная с февраля, подготавливал он меня. — Только бы не получилось как в Максимцево за тетеревами...
Я в ответ только пожимал плечами, но не напоминал, что прошлогодняя идея с тетеревиным током была его. Я понимал, что пусть хоть и от призрачной, но всё-таки надежды поохотиться на глухарей он теперь не отступится.
— А ты место-то хоть хорошо запомнил? — уже не в первый раз спрашивал он меня.
— Хорошо, очень хорошо... — отвечал я. — На этот счёт можешь не волноваться...

И вот середина апреля... Наконец-то открыли навигацию водного транспорта, рейсовых катеров от Кимр по рекам Медведица, Малая Пудица, Большая Пудица... и в другие места.
Эти водные маршруты были большой выручаловкой для жителей деревень, расположенных по магистралям малых рек нашего района. Колхозники всегда ждали открытия навигации с большим нетерпением. Они возили этим транспортным путём (другого тогда просто не было) "излишки" своей продукции на кимрский рынок. Яички, творог, сметану, зерно, картофель, овощи... кто что имел, только бы выручить "какую-никакую копейку". В колхозах денег в то время не платили (или почти не платили), а рассчитывались с тружениками села натуральным продуктом по итогам года за наработанные ими трудодни. Но в сельпо (так назывались деревенские магазины) почему-то всё продавалось за деньги и с очень приличной наценкой. Правда, наезжали иногда какие-то "заготконторы", которые скупали сельхозпродукцию, полученную колхозниками на трудодни, но по очень заниженным ценам. Вот и рвались жители села по возможности сами свезти на рынок продукт своего труда...

Расписания движения катеров были продуманы так, что народ из деревень успевал распродать свою продукцию, подкупить что-то необходимое для себя в городе и, опять же катером, вернуться в свою деревню. Из Кимр катера отбывали во второй половине дня. На конечном пункте команда катера размещалась на ночлег, а утром катер отправлялся в обратный рейс. И так всю навигацию... Вместимость тех катеров была под сто пятьдесят человек, и они никогда не ходили пустыми.
Кимрский колхозный рынок в те времена был "завален" сельхозпродукцией. И цены были очень даже приемлемыми.
Тогда на местном уровне очень многое старались сделать во благо человека.

Вот на одном из таких катеров мы с Юрой и отправились на глухариный ток. Было это где-то в последнюю или предпоследнюю субботу апреля. Весна в тот год выдалась поздняя, погода стояла довольно прохладная и пасмурная, хотя снег уже весь стаял. А ночевать-то нам предстояло на свежем воздухе, у костерка в лесу... Мы вспоминали прошлогоднюю весну с её тёплыми солнечными днями, когда шутя туда и обратно проделали пешочком двадцатикилометровый путь до Максимцева на тетеревиный ток. И сожалели, что нынче погода подвела. Но что делать?.. Охота пуще неволи...

Когда мы ещё только входили на катер, то обратили внимание на двоих мужчин, тоже с ружьями. Они явно были москвичами, о чём свидетельствовала очень солидная экипировка обоих. Тёплые, на меху, с капюшонами куртки, покрытые сверху водоотталкивающей тканью цвета хаки. Кожаные чехлы ружей, большие туристические рюкзаки за плечами.... И ещё многое другое резко отличало их от нас, одетых в ватники и зимние шапки, и с ружьями в брезентовых чехлах. Один из них был уже довольно пожилым мужчиной, где-то за пятьдесят лет, а второй ещё довольно молодым - лет около тридцати.

Мы с Юрой перешёптывались, переживая, что как вдруг и они едут в то же место?.. В разговор с нами они не вступали, хотя было заметно, что тоже обсуждают наше присутствие на этом катере. Мы же пообщаться с ними просто стеснялись, наверное, по вине своей провинциальной скромности.
Но когда, наконец-то, катер "причалил" прямо носом в берег (таким уж был там импровизированный причал) у деревни Леоново, и мы поспешили спуститься по трапу, те двое остались на катере.

— Куда-то дальше едут... ну, и ладно, — с удовлетворением отметил я. И тут же добавил в шутку: — А то как бы мы одного глухаря на четверых-то делить стали?..
— Ладно, кончай хохмить, — не одобрил мою шутку Юра. — Показывай, куда идти...
— Обратно в сторону Кимр, всего-то пару километров, — я опять попытался сострить.
— Ладно тебе, пошли быстрее, надо ещё дров для грудка заготовить, щас темнеть начнёт, — Юра не любил шуток в серьёзных делах...

— Во-о... Вот здесь мы с Геннадием и причаливали, — минут через тридцать пути признал я то место. — Вон ещё и рогатинки, и колышек на них, на котором мы чайник кипятили, цел... ты смотри, так и стоят, как будто тут никого и не было после нас... Вот, даже и остатки наших дровишек сохранились, так и лежат...
— А кому тут быть-то... кто сюда попрётся кроме нас? — в голосе Юры чувствовалась какая-то досада. — Ладно, давай быстренько дров наготовим, всю ночь сидеть...
Сушняка-подлеска и хвороста из толстых сухих сосновых веток в этом месте было предостаточно, и мы очень быстро справились с этим делом...

Костерок согревал, правда, не столько тело, сколько душу, но горячий, крепко заваренный чай немного взбадривал. Где-то на другом берегу Пудицы "бормотал" одинокий тетерев.
— Тоже, что ль, один остался, как и в Максимцеве, а, Юр, — опять вспомнилась мне прошлогодняя охота.
— Там хоть двух вальдшнепов сняли... — В этом его ответе прозвучало как бы сомнение насчёт завтрашней удачи.
Я, было, пожалел, что затронул охотничью тему. Но куда от неё денешься?.. Разговоры наши всю ночь крутились вокруг воспоминаний о том или ином случае на охоте и рыбалке. И не только из нашей жизни, а и по рассказам других, "бывалых" охотников...

Одолев на пару почти три двухлитровых чайника чая и съев все запасы провизии, мы наконец-то решили, что пора притушить костерок и начать слушать...
На противоположном берегу Пудицы, почти в том же месте, что и вечером, не спеша, как бы спросонья, опять "забормотал" тетерев. Ему откликнулся второй, третий...
— Ты смотри, тетеревишки-то есть, — в голосе Юры явно звучало воодушевление. Давай потихоньку двигаться в направлении того брусничника... Показывай, куда идти?..

Мы вошли под кроны сосен. Абсолютная темень и тишина пугали и настораживали. Только верхушки деревьев были чуть видны на фоне тёмно-серого неба. Мы передвигались очень осторожно, почти на ощупь, часто останавливаясь и прислушиваясь...

И вдруг мы услышали:
— Дак, дак, дак... — кто-то загадочно твердил много раз подряд одно и то же звукосочетание, как бы соображая вслух: — С чего же начать-то?..
Юра тронул меня за плечо и прошептал:
—Тихо... Это он...
Я уже и сам сообразил, что это именно он, хоть и ни разу ещё не слышал его вживую. Подсказывало какое-то чутьё. И тут в подтверждение того, что мы не ошиблись, послышались уже известные нам по рассказам "бывалых" охотников щёлкающие звуки:
— Тэ-ке... тэ-ке... тэ-ке... — сначала редко, потом всё чаще и чаще. И потом началось "точение":
— Шивриши, шивриши, шивриши... — быстрой скороговоркой сыпались эти приглушённые звуки. И какой-то металлический оттенок слышался в них, будто кто-то на наждачном брусочке правит нож.

— Только под эти звуки можно двигаться... — шёпотом напомнил Юра то, что теоретически было нам уже давно известно.
- Слышишь?.. Ещё один запел, — так же шёпотом перебил я
его.
— А вот и ещё... — теперь Юра перебил меня.
— Что будем делать?.. — в нетерпении охотничьего азарта спросил я.
— Давай, ты иди к ближнему, а я к тем, дальним...
— Давай, — согласился я.

И мы двинулись каждый к своей цели.
Основной принцип охоты на глухарином току — это аккуратность в подходе к токующей птице. Песня глухаря состоит всего-то из двух колен: "щелканья" да "точения". Но эти две составляющие части совершенно разные не только по звучанию, но и по поведению птицы в процессе их воспроизведения. При "щелканьи" глухарь оглядывается по сторонам и прислушивается. А при "точении" он задирает голову вверх и как бы входит в забвение, умиляясь сам своим пением. При этом внешний слух его отключается, и он секунды на три становится абсолютно глух, почему и прозван глухарём. Только в этот момент, чтобы не спугнуть токующую птицу, охотник и может делать передвижения.

— Три шага под "точение" и остановка... Три шага... и остановка... — твердил я про себя, строго соблюдая обязательные правила охоты. А сердце колотилось громче моего дыхания. Мне казалось, что двигаться такими темпами до той сосны, где устроилась моя цель, я буду целую вечность. Правильно оценить расстояние было очень трудно, потому что глухарь топчется на суку и поёт то в одну, то в другую сторону. Хотелось пробежаться бегом и я сдерживал себя изо всех сил.
Три шага... ещё три... ещё... И вдруг мой глухарь замолчал. Я стоял, не шелохнувшись, и раздумывал, нервы мои были сжаты в кулак... Где-то рядом... Где-то совсем рядом... Неужели?.. Неужели?.. Но я не слышал хлопанья крыльев... Значит, сидит, прислушивается и приглядывается... А Юрины-то знай токуют... Вот, ёлки-палки... Юра, уж поди, добрался, щас пальбу начнёт...

— Тэ-ке... тэ-ке... тэ-ке... — раздалось правее меня высоко над головой.
Я от неожиданности резко развернулся вправо, переступил ногами, и какая-то хворостина, как винтовочный выстрел хрустнула под моей ногой...
Большущая птица с шумом хлопающих крыльев сорвалась в промежуток между двумя соснами на фоне уже чуть светлеющего неба... Я вскинул ружьё к плечу и дуплетом вдогонку ей послал два выстрела. Но только веточки сосны, срубленные дробью, посыпались на землю. С соседней сосны сорвался и полетел в том же направлении ещё один глухарь...
Я присел на какую-то кочку в полном расстройстве чувств. Как же так получилось-то?.. - не понимал я. - Откуда взялся второй?.. Вернее, первый... ведь я шёл-то к тому... Прилетел и сел?.. Я бы услышал... Что же получается?.. Выходит, он, гадёныш, спал до сих пор и только проснулся?.. А мой дуплет, наверное, и Юриных спугнул... Да-а... плохо как-то всё получилось...

И тут прогремели два выстрела подряд, не дуплетом, а с промежутком в пару секунд, и не так уж далеко от меня. Я понял, что охота на сегодня закончена и поэтому, уже не таясь, пошёл на звук выстрелов.
— Юра-а... эге-ей.. — прокричал я.
— Эгей, —откликнулся он. — Как дела? Ты одного снял?..
— Ни хрена... — подходя ближе, выговорил я с досадой в интонации.
— Как, ни хрена? А я двух. На одной сосне сидели... Сначала нижнего, а потом и верхнего достал... — смесь удивления и восторга звучали в его словах. Он держал за шеи в каждой руке по огромной птице, демонстрируя их мне.

Я рассказал ему вкратце, что произошло...
— Ну, бери любого, — Юра протягивал мне обе руки с глухарями.
— А куда они мне?.. Ты же знаешь, что мама у меня не хочет возиться с дичью, — сразу же отказался я.
— Вот поэтому ты всегда и мажешь!.. — то ли в шутку, то ли всерьёз проговорил он. Чувствовалось, что настроение у него было на высоте.
— Наверное, поэтому, — согласился я, но на душе был какой-то осадок неудовлетворённости.
— Ну есть-то хоть придёшь?
— Конечно, приду, надо же и глухаря попробовать... Что это за дичь такая?..
Юра уложил обеих птиц в рюкзак, они едва уместились в нём. Всё остальное из его рюкзака пришлось переложить в мой. И мы, не спеша двинулись по направлению к месту причала катера. Ещё только-только начинало светать...

Взойдя по трапу на носовую часть катера, мы решили спуститься в пассажирский трюм. Там потеплее, там, можно и подремать после бессонной ночи. Проходя по палубе, мы увидели лежащего человека. Он лежал на носилках, сделанных на скорую руку из двух кольев и плащ-палатки. Около него на рюкзаке сидел второй человек, низко опустив голову. В этом втором мы по одёжке сразу же узнали того пожилого мужчину - одного из охотников, которые вчера вечером этим же катером ехали вместе с нами, и поняли, что лежащий — это его молодой напарник.

Катер был ещё полупустым, потому что прошёл только малую часть своего маршрута. Мы нашли свободные места и стали прислушиваться к разговорам сельчан. Вновь севшие на катер вместе с нами расспрашивали своих знакомых, мол, кто это лежит на палубе?.. И что с ним?..

Из путаных рассказов, кто что видел или слышал, стало ясно, что один из охотников ранил выстрелом в живот другого... Что охотились они за деревней Реутово, и что произошло это ночью... И тот, что сидит, прибежал в деревню, поднял мужиков с постелей, и те уже выносили раненого из леса к катеру... Что, вроде бы, этот пожилой сам доктор... И что кого-то из деревни на мотоцикле уже послали в Кимры с запиской, чтобы готовили операцию... Что этот московский доктор знает главного кимрского хирурга Арсеньева...
Упоминание об Арсеньеве сразу напомнило мне недавнюю встречу с ним в лесу, буквально несколько дней назад. В тот день мы с Юрой отправились постоять вечером на тяге под Шутовом. И взяли с собой прогулять щеночка сеттера, которого совсем недавно завёл себе Юра.

Арсеньев был очень большим любителем охоты, и наши “охотничьи тропы” иногда пересекались. Они ходили на охоту, как правило, втроём, одной компанией, с Синёвым - главным кимрским врачом-гинекологом, и с Копыткиным — председателем Кимрского общества охотников. Вот Копыткин-то и накинулся на нас с Юрой:
— Вы почему собаку с собой в лес весной берёте?.. Вы что, правил охоты не знаете?.. Я отберу у вас членские билеты!.. Юра было оправдываться:
— Да она маленькая ещё, ей всего три месяца... Просто прогулять её взяли...
А Копыткин и слушать ничего не хочет, знай нападает на нас:
— С собой билеты?.. Давайте сюда!.. Тут и вступился за нас Арсеньев:
— Да ладно тебе, Иван Андреевич... Чего ты к мальчишкам привязался?.. По ним видно, что ребята хорошие, они всё поняли... А собачку они на поводок возьмут... Так я говорю? - это он обратился уже к нам, и глаза его светились добротой, а губы расплывались в доброй улыбке.
— Так, так, — наперебой с Юрой забормотали мы.
— Ну, ни пуха вам, ни пера, — уже со смешком напутствовал он нас.

И мы, обрадованные таким поворотом событий, заспешили в дальний конец берёзового леса.
— Нет, ты не прав, Владимир Павлович. Надо было их наказать, чтоб запомнили, — уже отходя, услышали мы голос Синева. — И на охотничье собрание вынести этот факт, чтоб другим неповадно было...
— Нет, не прав ты, Иван Николаевич, зачем же душу-то ребятишкам корёжить?.. Они и так всё поняли... — возразил Арсеньев.
— Во, какой Синевто, а ещё с женщинами работает... — недовольно заметил Юра. И мы прибавили шагу...

— А Арсеньев-то меня знает!.. — похвастался я.
— Да откуда?
— А мы тогда ещё на Салтыковой жили, и дом Арсеньевых там рядышком... Ты же знаешь...
— Ну и что?.. Мало ли вас там, пацанов, крутилось?.. Он что, каждого должен помнить?..
— Да нет, ты меня не понял, он меня выловил раз под своим
домом на берегу Кимрки. У них же там забор до самой воды доходит. .. возле моста-то...
— Ну, и что?
— А туда же при царе ещё, когда мост через речку строили, всякий мусор со всего города свозили. Вроде свалки там было. И вот летом, когда воды мало, мы там по отмели ковырялись. И обязательно что-нибудь старинное находили. А один раз он увидел меня и спрашивает сверху, от дома:
— Ты чего там всё время ищешь? А я отвечаю:
—Чего-нибудь интересное...
— Ну и нашёл что?..
— Сегодня нет, а вчера три копейки медные... Вот, посмотрите, — достаю из кармана и показываю ему издалека.
— Ну, поднимайся тогда сюда, вон по ступенькам... Поднялся я и опять монету ему показываю:
— Видите, как интересно?.. Монета медная, а написано: “Три копейки серебром”. 1841 год.
— Ты что, нумизмат? — спрашивает он. А я и слова-то такого не знал ещё тогда.
— Нет, — отвечаю, — просто интересно...
— А как тебя зовут?
— Юркой...
— А в каком классе учишься?
— В пятый перешёл.
— Ну, подожди тогда здесь... Я тебе кое-что подарю.
И вынес он мне рубль Николаевский, настоящий, серебряный...

— Да, когда это было-то?.. — остановил мой рассказ Юра. - Что он тебя, помнит, что ли? Вон ты какой вымахал. Я-то тебя и то не узнал, когда из армии пришёл... Ладно, давай расходиться по местам, пришли уже... Скоро и вальдшнеп потянет...

С каждой новой остановкой катера и притоком пассажиров рассказ о случившемся с московскими охотниками начинался сначала...
— Юра, ты слышишь?.. Арсеньева-то и во всех деревнях, и в Москве даже знают... — удивился я.
— А чего тут удивительного?.. Скольким людям он жизнь спас. Самый лучший хирург... Он же звание заслуженного врача имеет. Поэтому его и в Москве знают... Помнишь, рассказывали?.. Это ещё до того, как я в армию ушёл, случилось. Мальчишка, прицепщик на тракторе, в какой-то там деревне под плуга свалился. И кувыркало его до самого конца поля, пока тракторист не оглянулся и не увидел. Пацана того привезли в Кимры всего изломанного, почти мёртвого... Арсеньев больше десяти операций ему сделал. Мальчишка выздоровел и ходить стал, и всё остальное делать...
А про охотника из Ильинского, помнишь, рассказывали?.. Картечью в спину попали ему на волчьей облаве... Тогда тоже Арсеньев операцию делал. Ничего, говорят, опять тот мужик на охоту ходит...
— Может, и этого спасёт?.. — я сам ощутил в своём вопросе нотки надежды.
— Арсеньев спасёт!.. — уверенно заключил Юра.

Когда катер подходил к причалу в Кимрах, машина “скорой помощи” уже поджидала на верхней площадке пристани. А на причале стояли двое санитаров со штатными носилками.
Мы с Юрой к тому времени уже поднялись из трюма на палубу. Мужчина, сидевший ранее на рюкзаке, стоял и с надеждой всматривался в приближающийся причал. Нижняя часть лица раненого была видна из-под капюшона куртки. Мертвецки серый, с восковым отливом цвет его пугал. И мне показалось, что он даже не дышит. У пожилого мужчины цвет лица тоже был серым, как свинец, но он дышал... дышал как-то очень тяжело и прерывисто. Сегодня по его виду я бы подумал, что ему уже далеко за семьдесят... Мы предложили свою помощь в переноске раненого. Мужчина молча, кивком головы, дал на то согласие...

Переложив раненого на штатные носилки прямо с самодельными, мы помогли санитарам донести и аккуратно загрузить его в машину “скорой помощи”. При этом человек, лежащий на них, не произнёс ни звука. Нам с Юрой показалось, что он был уже мёртв...

Через несколько дней в охотничьих кругах Кимр стали известны подробности того несчастного случая на охоте. И что операцию раненому делал сам Арсеньев. И что "вытащил" он его буквально с того света, удалив при этом какие-то органы из полости живота. А в кимрском охотничьем магазине появился транспарант, написанный огромными буквами: "Разряди ружьё на привале".

Подробности самого несчастного случая оказались таковыми.
Отец с сыном, москвичи, оба по профессии врачи, большущие любители весенней охоты на вальдшнеповой тяге и тетеревином току, уже много лет подряд в это время года приезжали в одно и то же место, чтобы впитать в себя ни с чем не сравнимое настроение весенней Природы. Останавливались они в деревне Реутово, в доме у каких-то там пожилых людей. Приезжали они обычно дня на три-четыре, сразу же с открытием навигации на Малой Пудице, и всегда только вдвоём. Были они там на охоте уже и нынче.

Три вечера вальдшнеповой тяги и три утра тетеревиных токов, казалось бы, полностью удовлетворили их охотничий задор и наполнили души восторгами. Но в последнее утро, возвращаясь уже с тетеревиного тока, они вдруг услышали токующих глухарей. Однако времени у них оставалось, чтобы только забрать свою амуницию и успеть на катер. Но пробыв неделю в Москве, они всё-таки решили, что нельзя упустить такую редкую возможность для наших мест, как охота на глухарином току. И в ближайший же выходной опять отправились в Реутово. Заночевать они решили в лесу, чтобы с вечера постараться услышать подлёт глухарей и точно установить место их токовища...

Так же, как и мы с Юрой, они сделали привал на берегу Пудицы. Только выше по реке километров на шесть и на другом её берегу, вблизи того места, где слышали глухариное пение. Ружья они расчехлили, зарядили их "на всякий случай" и повесили на сучки дерева вниз стволами...

Сын, закутавшись в плащ-палатку, уже дремал возле костерка, а отец всё прислушивался и прислушивался к ночному лесу в надежде услышать подлетающих глухарей...
И вдруг он услышал какие-то совершенно непонятные звуки со стороны реки. То ли булькающие, то ли хрюкающие тональности пугали его своей необычностью. Он взял электрический фонарик и постарался в лучах его света разглядеть, что же это может быть?.. Но ничего не увидел. На какое-то время непонятные звуки прекратились, но потом возобновились вновь. Он хотел было обратить на это внимание сына, но, увидев, как тот, тихо посапывая, глубоко дремлет, пожалел будить его. Он опять посветил фонарём в ту сторону и в его лучах увидел два огромных светящихся глаза... Его рука непроизвольно потянулась к ближайшему, висящему на дереве, ружью... И только он попытался снять его с сучка, оно и выстрелило. А ружьё-то оказалось сына...

Я не берусь утверждать, что при том несчастном случае имела место быть какая-то мистика... Не зря же среди охотников бытует очень меткое выражение: "Раз в году ружьё само стреляет". Хотя и в самом этом выражении уже присутствует что-то мистическое...

Но теперь всегда, когда, бывая на охоте в любой компании, мы останавливаемся на привал, перед моими глазами возникают лица "убитого" горем отца и его тяжело раненного сына. А ещё тот плакат в охотничьем магазине, который провисел там на самом видном месте несколько лет, пока сам магазин не переехал в новое помещение.

И я очень внимательно наблюдаю, все ли разрядили свои ружья? А если кто-то начинает противиться сделанному замечанию или шутить по этому поводу, я всегда рассказываю им вкратце эту достоверную историю...




ТЁМНЫЕ СИЛЫ

Замечательная, всё-таки, вещь бредень... Мы не переставали радоваться хорошей уловистости этой снасти, в сравнении с той "курицей", на смену которой и смастерили его на пару с Юрой. Оправдал, очень оправдал бредешок наши надежды. И мы нет-нет, да и посмеивались:
— "Курица" — она и есть курица, вроде как не птица, а значит, и не снасть...

Бредень — это два крыла сети, оснащенные по нижней веревке грузилами, а по верхней поплавками, и между крыльями мотня, куда с общим захватом метров на пятнадцать и стекает всё, что крупнее ячеи сети.
Если длина его больше пятнадцати метров, то такая снасть называется уже неводом.
Бредень — от слова бродить, очень метко (как и всё в русском языке) определяет способ его использования. Кто бы что ни говорил, а бредень, кроме того, ещё и спортивная снасть. Рыбалка с ним требует и силёнки, и выносливости, чтобы "полазить" несколько часов по грудь в воде, держа кол (по-рыбацки, клячу) со своей стороны обеими руками и упираясь в дно водоёма обеими ногами изо всех сил, чтобы протащить его за собой через водоросли.

С неводом управляться и то легче. Им с лодки обкладывают определённый сектор водоёма и тянут к берегу за длинные верёвки, привязанные к клячам. А в верёвки "впрягаются" по несколько мужиков. Чтобы вытащить этакую штуку метров под двести длиной и высотой около трёх, требуется бригада человек из десяти. Это уже промысловая ловля рыбы, рассчитанная на широту охвата неводом водоёма. Мы тоже использовали подобный приём, когда вода была холодная. Но для нашего "неводка" такой способ оказывался менее уловист, чем вбродок.

В то время бредень длиной до пятнадцати метров считался разрешённой снастью для рыболовов-любителей. Правда, у нас он получился несколько побольше, где-то метров под двадцать и потому мы всё-таки опасались встречи с представителем службы "Рыбоохраны".. . Потому-то и занимались такой рыбалкой в будние дни и по ночам, пока рыбнадзор отдыхал, не "дозрев" ещё до потребности очередной ежедневной опохмелки... А ещё и потому, что в периоды летней жары днём рыба уходит на глубину, где попрохладнее, а на мелководье выходит только ночью. Одни виды, чтобы покормиться вблизи берега травкой да разными моллюсками, а другие, чтобы поохотиться на первых.

Раз, а то и два в неделю мы с Юрой и его отцом - Николаем Фёдоровичем, посещали какой-нибудь заливчик Волги... И опять в доме у нас преобладали блюда из рыбы. Что-то раздавали и соседям...

В последние несколько раз нам очень удавалась рыбалка в заливе у Белой церкви. От Кимр не так уж и далеко - всего километрах в пятнадцати вниз по Волге. На лодке с подвесным моторчиком, который назывался почему-то очень громко — "Стрела", но имел при этом мощность всего в три лошадиные силы, мы "пилили" это расстояние около двух часов. Зато какая всё-таки благодать, когда не нужно грести вёслами, а лёгкий поток встречного воздуха приятно обдувает тебя, унося с собой духоту летней ночи...

Вот он и залив — длинное неширокое водное пространство, отделённое от Волги косой, поросшей мелким кустарником, камышом, осокой... А на материковой части залива, всего метрах в пятидесяти от берега, на пригорке, возвышается величаво и таинственно заброшенная, но, слава Богу, не разрушенная, Белая церковь.

Почему в то время её так называл народ?.. Трудно сказать. Но мне думается (учитывая исключительное умение русского человека характеризовать какие-то особенности одним словом), за её нарядный белый цвет, который и за несколько десятилетий заброшенности храма не потерял своей свежести.

Говорили, что построил её на свои средства какой-то генерал — участник Отечественной войны 1812 года. Но я тогда очень мало интересовался историей местного края, и вся та информация пропускалась мной мимо ушей. Ни имени того генерала, ни во имя какого святого был построен и освящен тот храм, в памяти моей не отложилось. Зато я знал, что рыбалка там хорошая и что как раз напротив церкви самая лучшая заводь, где очень удобно выводить на берег бредень... И, что самое главное, именно в этом месте всегда попадаются щучки наряду с другой рыбёшкой...

Погода в те дни стояла самая что ни на есть июльская. Солнце в течение дня добросовестно жарило и накаляло атмосферу так, что даже по ночам было душно. Слабенький, но всё-таки ветерок в дневное время как-то ещё шевелил воздух и уносил жару от тела вместе с испариной. Но к вечеру ветерок стихал...

В ту ночь светила полная луна, и стояла такая тишь, что водная гладь Волги казалась поверхностью монолитно-застывшего тёмного стекла, по которому лунная дорожка прочертила путь от одного берега до другого. А высокая, стройная колокольня храма, освещённая лунным сиянием на фоне окружающего её звёздного небесного пространства... светилась каким-то неестественным фосфорическим светом.

Как и всегда, рыбачить мы начали с дальнего, глухого конца залива. Мы с Юрой тягали бредень за "клячи" по грудь в воде, а Николай Фёдорович сопровождал нас берегом, помогая потом вытягивать и "вытряхивать" из него пойманную рыбу.
Пять-шесть тоней (тоня — так называют рыбаки невод с рыбой после одной закидки) принесли нам обычный, уже предполагаемый улов...
И вот мы подошли к самому рыбному месту.

— Щас ещё с пяточек щучек выцедим... — в шутливом тоне слетело с моих губ в предвкушении удачливого захода.
— Сплюнь через плечо, — скороговоркой, но шёпотом выпалил Николай Фёдорович.
Мы с Юрой негромко рассмеялись на его замечание: кому как не нам было знать присущее ему суеверие...

И вот, когда мы уже образовали бреднем дугу полукружья, выравнявшись с Юрой на одинаковом расстоянии от берега, и начали сближение, я вдруг почувствовал, что мне не хватает сил тянуть бредень за собой.
— Зацепа, что-ли?.. — подумалось мне. - Юр, у тебя тащится? - негромко спросил я.
— Ни черта!.. — только успел в ответ произнести он, как по металлической крыше церкви что-то загрохотало, зацокало, пробарабанило мелкой дробью... и стихло...

Мы, все трое, подняв головы и остолбенев, вглядывались в то место, откуда прогрохотали непонятные звуки. Возникшее, по крайней мере, у меня в тот момент чувство трудно описать словами. Нет... это был не испуг, это было что-то гораздо большее: абсолютно — жутковатое непонимание того, что происходит...

Представьте только себе: светает, величественная тишина природы, зеркальная водная гладь, розоватый свод небосклона, первый луч восходящего солнца освещает крест колокольни... И вдруг такое...

Та остолбенелость, в которой мы застыли все трое, с меня сошла с первого — наверное, как с самого молодого.
— Черти по крыше церкви бегают, — почему-то в шутливом тоне и очень быстро выпалил я.
— Типун тебе на язык!.. — моментально отреагировал Николай Фёдорович. — Ты, парень, думай, чего говоришь-то!..
Я уже и сам сообразил, что ляпнул чего-то не то, вспомнив его отношение к подобного рода выражениям.
— Прости, дядя Коль, не подумал...
— Вот, вот и я говорю про то же, — перебил он меня. — Думать надо!..

— Ладно вам, давайте тащить, чего там, зацепа, что ли?.. — призвал к действиям Юра.
Мы потянули с ним бредень к берегу и он пошёл на удивление легко... Но ни единой рыбёшки не шелохнулось в нём.
— Вот те раз... ни малявки, — недоумевал Николай Фёдорович. — А то сразу пяток щук захотел... — недовольно пробурчал он и зыркнул взглядом в мою сторону.
— Слушай, бать, давай поглядим, может, в мотне дыра, зацепа-то была же... обратился Юра к отцу.

Но дыр ни в мотне, ни в крыльях не оказалось... На рыбалку у нас оставался примерно ещё час, чтобы потом успеть добраться до дома, разгрузиться и Юре с Николаем Фёдоровичем не опоздать на работу к началу смены. А мне... а мне можно было и лечь поспать.

— Какая тут зацепа может быть?.. — продолжал возмущаться
Николай Фёдорович. — Десятый раз небось уже за сезон-то в этом месте дрыбаетесь и никаких зацеп не было... Языком меньше молоть надо... — и он опять зыркнул взглядом в мою сторону.
— Когда зацепа-то была, я ещё ничего такого не говорил, — оправдывался я как мог.
— Ну ладно, бать, кончай ругаться, давайте рыбачить, раз дырок-то нет, — вступился за меня Юра.

Мы завели с ним бредень... ни рыбины. Ещё раз... опять пусто. Никогда раньше такого не случалось. Бывало, конечно, что крупной рыбы не попадалось, но десятка два-три мелочевки всегда оказывалось в мотне. А тут?.. Настроение моих сотоварищей заметно ухудшалось... Николай Фёдорович не переставал что-то бубнить вполголоса, а Юра сделался задумчиво-молчаливым.

— Это ничего... Как по Пушкину... Щас золотую рыбку выловим... — я попытался шуткой поднять их настроение.
— Ну, всё!.. — взорвался Николай Фёдорович. — Толку больше не будет. Вот как лишнее языком-то болтать. Не буду больше брать тебя на рыбалку, если не перестанешь молоть что нипоподя... Всё... Поехали домой...
— Поехали... — согласился с ним Юра.
Я скромно промолчал, чтобы не вызвать очередную волну недовольства мной у дяди Коли, а про себя подумал:
— Ну, как же ты меня не возьмёшь?.. А кто тягать бредень будет?.. К тому же он как бы наш общий с Юрой, сработали-то мы его вместе...

Мы расселись в лодке, отчалили от берега, и Николай Фёдорович, как всегда покрутив что-то там в моторе, дёрнул шнур стартёра.
— Чих... чих... чих, — нехотя сказал мотор и замолчал. Николай Фёдорович накрутил шнур стартёра и опять дёрнул его.
— Чих... чих, — на этот раз мотор чихнул только дважды и опять замолчал.
Николай Фёдорович очень выразительно глянул на меня, но ничего не сказал.
При всех последующих рывках за шнур мотор "Стрела" отказывался уже и чихать. Неоднократная замена свечи зажигания, чистка и регулировка какого-то там прерывателя и другие реанимационные действия так и не пробудили моторчик к жизни.

— Всё!.. Я побежал ножками, может, успею ещё на работу. А тебе оформлю день в счёт очередного отпуска, — тоном, не терпящим возражений, выговаривал Николай Фёдорович, глядя на Юру. — А вы тащите лодку домой как хотите...
И уже выпрыгнув на берег он повернулся и как-то очень назидательно, но спокойно сказал нам обоим:
— Вот, ребятки, пока ещё молодые, делайте выводы, к чему приводит одно, не к месту сказанное, слово.

Мы действительно были в то время ещё очень молодыми, но тем не менее знали строгость порядков на государственных предприятиях. Тогда за опоздание на работу неминуемо следовал выговор и лишение премиальных, а за прогул грозило увольнение с работы. Я чувствовал на себе какую-то вину за всё произошедшее после нечаянно слетевших с моего языка тех слов и старался изо всех сил вместе с Юрой тащить лодку на верёвке вдоль берега.

Со стороны это, наверное, напоминало картину Ильи Репина "Бурлаки на Волге", только в уменьшенном варианте и по размерам судна, и по численности бурлаков. Но тем не менее так было быстрее и требовало меньше физической нагрузки. Только изредка, в тех местах, где берегом идти было невозможно, мы с Юрой садились за вёсла. На душе было как-то беспокойно, и я то и дело спрашивал:
— Как думаешь, успеет дядя Коля на работу?
— Успеет... успеет, — успокаивал Юра и меня, и себя. А спустя часа два нашей бурлацкой работы я уже начал спрашивать:
— Юр, как думаешь, не опоздал дядя Коля на работу?
— Не опоздал... не опоздал, — отвечал он, но по его тону чувствовалось, что и он сомневается.

А в голове у меня, тем временем, зацепились и надоедливо прокручивались одни и те же знаменитые некрасовские строки:
"Плечами, грудью и спиной тянул он баржу бечевой. Полдённый зной его палил, и пот с него ручьями лил..."
Но я ни разу не произнёс их вслух, боясь продемонстрировать тем свою слабость. И действительно, только к полудню мы добрались наконец-то до дома. Я был вымотан и физически, и морально...
Николай Фёдорович на работу успел ко времени. И ещё каким-то образом сумел оповестить наших домашних, что с нами всё в порядке... просто мотор сломался...

Мотор, как позже показало "вскрытие", сломался капитально и... навсегда. Единственный его поршень за долгие годы нещадной эксплуатации к тому времени столько проделал возвратно-поступательных движений в своём цилиндре, что не выдержал уже сам металл. Поршень прогорел, а на стенках цилиндра образовались задиры. Но тем не менее моторчик "Стрела", по нашим прикидкам, раз в пять превысил гарантированный ему ресурс работы. А промышленность уже начала выпускать подвесные лодочные моторы с не менее дерзким названием - "Ветерок" и мощностью уже аж в целых восемь лошадиных сил.
И пришлось семье Бельведерских, отложив "на потом" покупку каких-то, может быть, более необходимых и насущных для них на тот момент вещей, приобрести всё-таки новый лодочный мотор. Потому как любовь к общению с природой в этой семье была превыше очень многого другого.

Ту рыбалку с "приключениями" мы частенько вспоминали и много лет спустя. А я неоднократно рассказывал о том случае в различных подходящих для того компаниях, когда случалось к теме разговора. И, казалось бы, всё находило своё объяснение:
— Ну, подумаешь, бредень зацепился там за что-то и отцепился потом сам — мало ли какие коряги могут быть в местах затопления разлившейся Волгой...
— Ну, подумаешь, рыба вдруг перестала попадаться — рыбацкое счастье не навсегда...
— Ну, подумаешь, мотор сразу вдруг сломался — он и был уже старенький, а наша техника устроена так, что долго терпит, но уж если ломается, то капитально...
Всё казалось бы объяснимо, особенно если с добавлением стандартной фразы: "Ну, бывает же"... Если бы не одно обстоятельство, что всё то произошло в сочетании с непонятным грохотом по металлической крыше церкви, который напоминал поспешные шаги кого-то, очень куда-то спешащего.

Николай Фёдорович не любил рассуждений на эту тему и всегда отмахивался от вопроса: "Что же всё-таки могло это быть?.." Мы с Юрой, особенно первое время, строили всевозможные догадки, но, поразмыслив, отклоняли их...
Например, предположение, что какая-нибудь ночная птица или летучая мышь спешили занять своё привычное убежище, отклонялось потому, что вряд ли такие особи способны производить подобный грохот. И к тому же, зачем им бегать по крыше, когда крылья доносят их до нужного места?..
Или, например, предположение, что дикая кошка могла охотиться за ласточками, которые прилепили свои гнёзда под карнизом крыши, тоже отвергалось. От мягкой кошачьей поступи никак не могли происходить такие звуки...
Нет... нет и нет... Ни одно приходящее нам на ум предположение не становилось состоятельным.
Потом, с годами, тот случай стал подзабываться. На смену ему приходили какие-то новые, необъяснимые моменты, происходившие не только на природе, но и в повседневной жизни...

Где-то в самом начале семидесятых годов я вдруг увлёкся нумизматикой. Толчком к тому послужила попавшаяся мне в руки книга И. Г. Спасского "Русская монетная система" и несколько десятков монет царской чеканки разных годов и различного достоинства, которые ещё в детстве были собраны мной поштучно и случайно. Это новое моё увлечение набирало силу, и я стал довольно активно общаться с коллекционерами нашей округи.

Однажды один из кимрских коллекционеров, основным увлечением которого была филателия, рассказал мне, что где-то с начала шестидесятых годов долгое время "гуляли" по Кимрам, переходя из рук в руки коллекционеров, наградная шпага, ордена, звёзды к орденам и другая воинская атрибутика, "добытая" кем-то из какого-то склепа. А потом постепенно всё это "перекочевало" к московским коллекционерам.

Тому филателисту "тёмные личности" предлагали, в частности, какие-то царские ордена по двести рублей за штуку (бутылка водки тогда стоила 21 рубль). Но поскольку он ничего не соображал в фалеристике, то рискнул купить у них (за такие-то деньги?!) только одну четырёхконечную звезду, на которой было написано: "За службу и храбрость". Просто она ему больше приглянулась из всего прочего. А потом, спустя лет пять, он очень удачно (?) обменял её в Москве на почтовые марки. Какой-то московский чудак (?) столько выдал ему за ту звезду марок, что он потом месяца два только сортировал их по темам. Обмену, мол, рад по сей день, потому что те марки теперь и составляют основную ценность его коллекции...

Я раздобыл справочник по фалеристике и поразился прочитанному в нём. Оказывается, такая звезда полагалась к военному ордену "Святого великомученика и Победоносца Георгия". Сам орден и звезда к нему были золотыми. И присуждалась такая награда только за храбрость на поле боя...

А совсем недавно (года три назад) мне стали известны, как следствие появившегося интереса к истории нашего местного края, некоторые краеведческие подробности, которые в юношеском возрасте пропускались "мимо ушей".
Оказывается, тот храм, который теперь называют просто Белой церковью, построен был в 1838 году во имя Николая Чудотворца. Основные денежные средства на строительство храма были внесены Иваном Яковлевичем Шатиловым — участником Бородинского сражения 1812 года и имеющего звание генерал-майора.
За заслуги перед Отечеством генерал Шатилов был многократно отмечен и, в том числе, награждён очень высокими русскими наградами: орденом Святого Георгия; орденом Святого Владимира; орденом Святой Анны... Умер он в 1844 году и похоронен был в склепе под сводами построенного на его средства храма...
Склеп был вскрыт и разграблен в советское время. Кем и когда, точно не установлено...

И вот, когда вся эта информация постепенно скопилась в моей памяти, тут-то опять и вспомнилась та, с приключениями, рыбалка и ничем не объяснённый тогда грохот по металлической крыше церкви. Теперь появилась возможность проанализировать тот случай ещё раз... И многое, похоже, стало раскладываться "по полочкам"...

Ну конечно же, наша рыбалка в ту ночь совпала по времени с чьим-то ещё, но уже с другим — с греховным промыслом. И самым простым объяснением происхождения того грохота может быть резонансное усиление звуков вскрытия склепа. Пустующее, большого объёма кирпичное сооружение, построенное с учётом архитектурных тонкостей для акустического усиления звуков, чтобы служба была слышна во всех приделах храма, вполне могло передать и многократно усилить металлической мембраной крыши производимые внутри церкви звуки... Возможно, что так оно и было...

Но почему у меня перед глазами, как бы главенствующим фактом всего того происходящего, стоит крест колокольни, освещённый первым лучом восходящего солнца?..

В писаниях сказано, что между Тьмой и Светом идёт непрерывный жестокий бой за душу каждого человека, и что тёмные силы вершат свои чёрные деяния под покровом тьмы, до первого солнечного луча. И торжество своей победы (а как можно ещё назвать такое злодеяние по отношению к захоронению сподвижника веры?..) выражают грохочущими звуками...

Я многократно прокручиваю и прокручиваю в своей памяти "ролик" воспоминаний, и как бы со стороны вижу нас, троих, застывших в непонимании происходящего, со взглядами, устремлёнными на крышу церкви...
Но опять и опять на переднем плане встаёт перед глазами крест колокольни, освещённый первым лучом восходящего солнца...



ВОСТОРГ ДУШИ (вместо заключения)

Спустя год я поступил учиться в ВУЗ. Почему в ленинградский, а не в московский?.. И почему вообще избрал техническую специальность, хотя по натуре своей не особо был предрасположен к точным наукам?.. Не знаю... Наверное, за компанию со своими школьными друзьями. А может быть, опять вмешалось то самое, не определённое своей первостепенностью понятие Судьбы и Места...

Отрыв от Волги, от родной моей душе нашей природы переживался мной очень тяжело. При малейшей же возможности (это за семьсот-то километров) я стремился вырваться в Кимры. И первым делом спешил к Юре, чтобы сорганизоваться с ним на какую-то "вылазку" по нашим родным местам. Будь то на рыбалку или охоту, или просто побродить по лесам... Чтобы восполнить пустоту в душе — напитать её восторгами общения с нашей (именно с нашей), такой любимой с детства Природой. Позже эта любовь вылилась у меня в такие поэтические строчки:

Родная Волга! Про тебя,
И с восхищеньем, и любя,
Так много  сказано и спето...
Но требует душа поэта
И мне блеснуть волной восторга.
Приливом чувств святого долга
Пропеть тебе... Послушай, Волга!

Меня манили с детских лет:
Твоей лазури тёплый свет,
По берегам - боры на диво,
Твои притоки и заливы...
И те загадочные дали,
Где облака тебя встречали
И гривы в водах полоскали...

В твоих угодьях стал я свой,
А ты мне - матерью второй.
Мне каждый миг с тобой был мил,
Рыбачил ли, в борах бродил...
Уже с мальчишечкой поры
Я понял, — здесь ко мне добры...
И принимал твои дары.

Спасибо, Добрая, тебе!
Ты воспитала чувства мне –
Любить и понимать природу,
Ценить раздолье и свободу...
И вторю, гордость не тая:
"Я счастлив! Родина моя,
Ни где-нибудь... Волжанин я!"

И вот позади шесть лет учёбы, и вот распределение на работу в город Дубна, и вот оно, желанное возвращение в родные места...

Я не берусь философствовать на тему, какие изменения в психологии людей нашего края произошли именно за это время... Но!.. Почему-то вдруг тысячи, нет, десятки тысяч жителей нашего совсем небольшого региончика Верхневолжского бассейна от Дубны до Кимр стали чуть ли не поголовно страстно увлечены Природой. К середине семидесятых годов это увлечение достигло настоящего бума. Казалось бы, в этих тихих приволжских городках, окружённых лесами, и живёт сама Природа. Но, пожалуй, нигде ещё по всей России не было такого большого количества маломерных судов (лодок с моторами или катерков) по отношению к численности населения этого региона.

В то время наша промышленность уже выпускала дюралевые лодки и катера различных модификаций. А подвесные лодочные моторы обрели мощность до тридцати лошадиных сил. Литр бензина стоил всего шесть копеек (для сравнения: буханка хлеба - восемнадцать копеек, а бутылка водки — около трёх рублей).
И совсем не обязательно, чтобы все были страстными рыбаками или охотниками. Нет, только ради общения с Природой тысячи и тысячи горожан выезжали семьями на выходные дни вниз по Волге или на острова и берега Московского моря. Это был совершенно великолепный вид отдыха с ночёвками в палатках, сбором ягод, грибов, купаниями, сидением у костерков...
Разве это не чудо, что почти поголовно именно в этом регионе России пробудилась у людей такая потребность в общении с Природой...

К тому времени моя мама уже получила новую квартиру во вновь построенном пятиэтажном доме на высоком берегу Волги. И в летние месяцы со второго этажа было замечательно видно и слышно, как начиная с вечера пятницы и до середины субботнего дня непрерывно, одна за другой шли моторки вниз по Волге. А со второй половины воскресенья и до глубокой ночи стоял над Волгой рокот моторов маломерных судов, возвращающихся обратно.

Конечно же, мы тоже обзавелись своим водным транспортом. Катер "Прогресс" под подвесным мотором "Нептун" позволял буквально за час "домчаться" от Кимр до Медведицы. Отдых на лоне природы для нашей семьи стал уже настоящей потребностью не только в выходные дни, но и в ежегодные очередные отпуска. А самым любимым местом стал Рослятинский залив. На протяжении лет десяти мы ежегодно обустраивали лагерь на берегу этого залива под кронами вековых сосен.

Зачинщицей такого отдыха была моя мама. Даже если нам с женой не удавалось по каким-то причинам взять отпуск в июле, всё равно бабушка с внучкой и внуком "поселялись" там в палатке к земляничному сезону. А мы с Лидой приезжали к ним на выходные дни. В этом заливе из года в год проводили свои отпуска (как правило, на "своих уже местах") несколько знакомых нам семей - любителей такого отдыха. А на выходные дни к ним присоединялись и родственники, и знакомые. Юра с Николаем Фёдоровичем и Михаил Иванович были частыми нашими гостями. И я в полную меру отдавался вместе с ними рыбалке...

В те времена жить вот так вот в лесу было не страшно. Я не помню ни единого случая, чтобы кого-то из таких отдыхающих кто-то обидел. И тем более, чтобы были случаи насилия... Нет!.. Наоборот, только дружелюбие, взаимное уважение, взаимопомощь... торжествовали в те времена. Наверное, сама Природа смягчала души людей и наполняла их самыми добрыми чувствами.

Рослятинский залив - это место, примерно, в двадцати пяти километрах от Кимр на правом берегу Волги. Широкое (метров в сто) водное пространство, отделённое от Волги косой и несколькими островками, замечательно ещё и тем, что по его берегам в сосновом бору было много земляничных полянок.

Об исключительных целебных свойствах лесной земляники много написано в различных книгах по лекарственным травам и растениям.
Но нам самим на практике удалось убедиться в этом.
Наш сын, когда ему было чуть больше двух лет, переболел очень тяжелой формой скарлатины. После болезни гемоглобин в его крови был настолько низок, что ребёнок угасал на глазах. Довести норму гемоглобина хотя бы до требуемого минимума не удавалось никакими лекарствами, ни даже чёрной икрой (именно на неё, почему-то, больше всего надеялись врачи). И мы решились вывезти ребёнка в неполные три года для оздоровления в Рослятинский залив.
Чудо, которое сотворило месячное насыщение его организма свежесобранной земляникой, удивило даже врачей. Гемоглобин, который в течение более полугода не удавалось восстановить никакими средствами, буквально за один месяц земляничного сезона поднял его почти до верхней требуемой нормы. Ребёнок набирал силы очень быстро. И потом многократные уже анализы крови отражали стабильность этого показателя...

Все, буквально все, кто проводил свой очередной отпуск на лоне и в общении с замечательной нашей Природой, делились потом своими восторгами. Ежедневные прогулки (а то и не один раз в день) по землянику, чернику, малину, грибы... рыбалка и круглосуточное пребывание на воздухе, настоянном на сосновом аромате, многократные, в течение дня, купания в водах Волги давали такое оздоровление и закалку организму, что "заряжали" энергией на весь последующий год...

Уже позже мы неоднократно путешествовали семьёй по Украине, Крыму, Прибалтике, Белоруссии...(на своём автомобиле). Дважды отправлялись в плаванье на туристических теплоходах (по маршрутам Москва-Астрахань-Москва и Москва-Ленинград-Москва). Бывал я и в Средней Азии, и на Кольском полуострове, в Заполярье и тундре... Конечно же, всё это и познавательно, и красиво, и впечатляюще...

Но настоящий восторг души и по сей день остаётся во мне от того "дикого" общения с замечательной русской природой нашего Верхневолжья.
И это разве не загадка?..

2004 год