Я родился...

Я родился на далекой и светлой планете; не помню уже, как называют её, но знаю, что окружают эту планету кольца, состоящие изо льда и золотой пыли. Семнадцать разноцветных лун светилось над моей колыбелью той ночью – ночью моего появления на свет. Здесь, на земле, люди обычно не помнят первых лет своего рождения, тем более не помнят первых месяцев, дней и минут его. Но на той далекой планете все не так, как на земле, - там каждое живое существо помнит прекрасно свой первый день рождения. Вот и я помню прекрасно.
Темноты никакой быть не может - очень уж много солнц и лун освещают нашу планету.
Той ночью, как я говорил уже, лун было семнадцать. Да, точно – семнадцать. И каждая из них, словно в зеркалах, отражалась в моих круглых прозрачно-синих глазах. Стоило этим глубоким глазам раскрыться впервые, как в колыбельке сделалось немного светлее. Облака - голубовато-розовая дымка – спустились на землю и окутали мое крохотное тельце. Крохотный, неподвижный, я был бы и вовсе незаметен в тумане светлой ночи, если бы не темно-синие прозрачные глаза. Когда я моргал, вокруг темнее становилось. Глаза раскрывались - становилось светлее. В лунных лучах было заметно, что дымка, окутавшая тельце мое, состоит из каких-то розово-голубых пылинок. Малюсенькие, причудливо кружившиеся в свете лун, пылинки тут же исчезали, стоило им только из света вылететь. Но у лица моего, они снова появлялись, освещенные светлыми, прозрачными глазами. Если бы я прежде видел снег, то непременно подумал бы, что это снежинки. Чувствуя, как пылинки опускаются на мои лоб и щеки, я морщился, обнажая розовые десны. Крохотными младенческими кулачками тер глаза и даже чихал. Но пылинки продолжали спускаться, налипали на длинные ресницы, отчего все, окружавшее меня, становилось более туманным.
Очень тихо. Шорох пылинок…
Вокруг колыбели вновь стало темнее - это оттого, что я закрыл глаза. Уснул; и снились мне разноцветные луны, те самые, которые висели надо мной, которые совсем недавно отражались в глазах моих, будто в зеркалах. Так я провел первые часы жизни: то засыпал, видел сны, всхлипывал, то просыпался снова. Тогда я ещё не отличал сна от яви, но чувствовал, как и все младенцы, что это – жизнь. И сон, и явь – это все – жизнь. Взрослеют на нашей планете быстро, не так, как на Земле. И через несколько часов я уже был достаточно взрослый для того, чтобы поднять голову и осмотреться…
И только сейчас, высунув из колыбели крохотную, совсем ещё лысую головку, я задумался над тем, что это все такое… луны, розовая пыльца, ресницы… как это странно!
Стоило мне приподняться, упереться ручками в дно люльки, как почувствовал такие ощущения, о которых земные люди не узнают никогда. Томная тоска была во всем: в бескрайней долине, освещенной цветными лунами, в прозрачном, как мои глаза, небе, в причудливо изогнутых, редких деревьях, на которых висели какие-то фиолетовые шары. Если бы я когда-нибудь видел елочные игрушки, то наверняка принял бы за них эти шары, позвякивавшие при каждом порыве ветра. И всего этого я не видел никогда прежде. Таинственные мысли посещали меня…
Из колыбели я выбрался легко; будучи уже достаточно взрослым для того, чтобы ходить, ступил я на землю. Люлька, похожая на соломенную корзину, лежала на холме посреди бескрайней долины. Глубокую тишину нарушало только позвякивание фиолетовых шариков на ветках изогнутых деревьев. Неуверенными были лишь первые мои шаги, -  затем я пошел уверенно и быстро, как взрослый… но куда я пошел? Куда?.. Остановился.
На фоне огромной луны, которая, словно солнце во время рассвета, наполовину скрывалась за горизонтом, тело мое казалось отрешенным и таинственным. Казалось мне, что надо идти. Надо. Куда и зачем – не знал. Пошел туда – далеко-далеко – к самой громадной из лун, той, что виднелась лишь наполовину. Неужели я один? Откуда я? Во всем царило чувство какой-то легкой пустоты, прозрачности. И показалось мне, будто я уже был в этом месте, будто я видел эту лунную пустошь, будто чувствовал то, что сейчас чувствую. Силился вспомнить, когда это происходило, где, но не мог. Где мог я быть до этого? Отрешенность… Шорох пылинок…
Такими были первые часы моей жизни. В отличие от земных людей, которые появляются на свет в окружении родителей, я был одинок. Земные дети никогда не испытают той отрешенности, той трепетной истомы, которую я испытал. Земных детей рожают матери. Нас – детей далекой и светлой планеты, не рожает никто. Только на нашей планете, где так много лун и солнц, что даже тень отбрасывает тени, можно почувствовать тонкую, но прочную связь живого с тем, что только собирается стать живым.
Я не буду рассказывать, как я попал сюда – на землю, да это и не важно. Главное, чтоб земные люди знали – существует далекая, светлая планета, окруженная кольцами изо льда и золотой пыли. И, возможно, где-то там – в бескрайней долине, освещенной семнадцатью лунами, проснулся сейчас младенец с огромными прозрачными глазами.
Хочется верить, что когда-нибудь земные люди откроют эту планету, планету, название которой я так и не смог вспомнить.