идите вы в баню

Отсутствие центрального водопровода в большинстве домов, домиков и домишек города моего детства сполна компенсировалось в общественной бане.

Возможно, и теперь подобные бани сохранились кое-где, но я давно их не встречаю.
Элитные сауны – это да.

Есть даже небольшие общие моечные залы, от силы человек на десять.
Но разве это может сравниться с картинкой из кинофильма «С легким паром», когда в одном зале одновременно происходило омовение ста человек?

Одни раз в неделю мы с бабушкой шли в баню.
Так было лет до двенадцати, когда я начал стесняться ходить с бабушкой по городу.

Кстати, по поводу стеснения.
Я не просто начал стесняться ходить с бабушкой по городу: в баню и в кино – больше ходить нам вдвоём было некуда.
Я стеснялся своего стеснения.
Начал уклоняться от совместных походов под разными предлогами.

Мне казалось, что я нахожу убедительные поводы не ходить вдвоём, но однажды услышал, как бабушка в полголоса сказала маме: «Он уже стесняется ходить со мной».

Мне стало ещё более стыдно, и я постарался поскорее забыть: о своём стеснении, о стеснении стеснения, о том, что меня раскусили.

Но всё равно с бабушкой уже не ходил.
Только через много лет я понял, что всё, что я чувствую естественно и стесняться этого не нужно.

То есть, если ты стесняешься, то не нужно этого стесняться, а нужно прямо говорить: «Я стесняюсь», и уже просто стесняться, а не стесняться-стесняться.

Жаль, что я не походил с бабушкой по городу ещё хотя бы годик-два.
Я не помню наших разговоров по дороге в баню и из бани, но помню, что мне всегда было интересно, пока стеснение не подавило этот интерес.

Надо было подавить стеснение.

И всё-таки – баня.
На весь город она была одна – на восемьдесят тысяч жителей, больше двух третей из которых не имели водопровода.
Билет в баню стоил двадцать пять копеек.

С пяти до семнадцати моих лет в кассе сидела одна и та же женщина. И возраст её, кажется, не изменился.

В мужском отделении работало два пожилых банщика: Иван Иванович и Владимир Иванович.

С Иваном Ивановичем у бабушки было какое-то знакомство, и он считался хорошим банщиком.

Уже потом, когда я ходил в баню один, бабушка всегда интересовалась, кто был банщиком. Известие об Иване Ивановиче вызывало у бабушки положительные эмоции, а к Владимиру Ивановичу бабушка оставалась равнодушной.

Не знаю почему, но поход в баню и уж совершенно необъяснимо – из бани, нельзя было совмещать ни с каким другим делом.

Нельзя было идти в баню из кино, например.
Нельзя было по дороге из бани даже зайти в магазин, ну разве что за хлебом, не больше.

Мужчину, идущего в/из бани, часто можно было опознать по специальному чемоданчику небольшого размера – пластиковых пакетов тогда в городе были единицы, и пользовали их годами, а сетка или авоська считалась предметом низкого статуса.

Не угадаю, зачем промышленность выпускала это миниатюрные саквояжи, но население нашего города использовало их исключительно для банных принадлежностей.

Не сразу, но такой саквояж подарили и мне. В нём в последствии хранились бобины для магнитофона.

Перед праздниками в бане скапливались значительные очереди, но я всегда добивался своего, и попадал в баню.

В особых случаях очередей в мужское отделение было три: первая у кассы, где мужчины стояли вместе с женщинами, вторая в холле на первом этаже, откуда чётко осуществлялся обмен один на один с выбывающими со второго этажа мужчинами и третья перед входом в предбанник, которую регулировал банщик.

Забавно было, что в женское отделение очередей не было, насколько я помню. Бабушка всегда ожидала меня после бани. Впрочем, ей всегда было с кем поговорить.

После бани мне положен был стакан осветлённого яблочного сока за восемь копеек.
Бабушка соки не любила.

Внутри моечного помещения и в предбаннике существовали свои правила: с ящичками, с ключами от ящичков, с ценными вещами, с тазами – шайками.

С этими предметами и процедурами было связано много шуток, анекдотов и подкавык (странно, что слова «подкавыка» нет в словаре ресурса Грамота.ру).

Если одиночный тазик стоял к верху дном, брать его было можно, а если в естественном положении – нельзя.

Если тазиков не хватало, то клиент звал банщика, и тот, проводя расследование, выделял тазик.

В случае появления хозяина такого обобществлённого тазика все претензии положено было адресовать банщику.

Возможно, именно этим умением распределять тазы, и прославился Иван Иванович, ведь иных обязанностей у банщика я не замечал.

Впрочем, нет.
Банщик отвечал за хранение ценных вещей и влиял на температуру и насыщенность паром в парной.

Среди банной культуры особое место занимала процедура «потереть спину» и «похлестать веником».

Тереть чужую спину были обязаны все, а просьба похлестать веником всегда звучала как общая.
Но желающие всегда находились.

Тазики в бане служили для экономии воды в душе.
Некоторые мужчины по пол часа мылились возле своих тазиков, сидя на каменных скамьях, приятно сохранявших тепло.

Исключительно трогательное и в то же время необидное отношение в бане было к людям с ограниченными физическими способностями.

Мужчины в бане вели разговоры, всегда привлекавшие моё внимание.

Разговоры в предбаннике, моечном зале и парной отличались.

В парной было запрещено выражаться нецензурно. Однажды на моих глазах один матершинник был унижен в парной резким окриком некоего блюстителя нравов: «В парной, как в церкви! Не ругайся!». Окрик сопровождался одобрительным гулом парящихся.

Особой обструкции подвергались личности, которые плохо или долго не закрывали дверь в парилку при входе-выходе.

Зашедших в парилку с остатками мыльной пены мгновенно изгоняли.

Разговоры в парной вращались вокруг качества пара, но не ограничивались им и банными историями.

Не помню, чтобы при мне взрослые незнакомые мужчины допускали даже намёк на разглашение тайны «откуда берутся дети».

Вообще о женщинах в бане говорить было не принято.
Самое большее, что можно было услышать: «А моя сказала» или «моя говорит».

Никакой антисоветчины в бане я ни разу не слышал. Но разговоры велись более раскованно, чем на улице. Максимум можно было услышать фразу: «Кому нужно это соцсоревнование и доска почёта!».

Больше всего меня поразила фраза, которую произнёс очень толстый мужчина: «Двадцать лет я отдал спорту. А что он мне дал?».

Водку в бане не употребляли, вино пили, но «чтобы банщик и дети не видели», а пива тогда в продаже не было – оно считалось большим дефицитом.

Тем не менее, бутылочное пиво иногда попадало в предбанник и разрешалось к употреблению.

Сколько времени нужно человеку на мытьё?
Лично мне всегда хватало десяти минут с парилкой.

Я был обучен намыливаться дважды. Перед первым и вторым заходом в парную на две-три минуты.

Я был обучен определённой последовательности мытья и до сих пор соблюдаю этот порядок, ничего не пропуская.

Также, я был обучен всегда закручивать за собой кран в душе, а в случае, если кто-то забыл это сделать за собой, я должен был без лишних разговоров подкрутить краник.

За подкручивание краника другим «за мной» полагалось говорить спасибо. Все говорили.

Многие мужчины мылись долго. В случае скопления очереди Иван Иванович всегда ускорял мытьё покрикиванием и даже отлавливал злостных мойщиков.

Владимир Иванович, не пользуясь достаточным авторитетом, не имел таких привилегий и помалкивал.

Честно говоря, я не собирался так длинно писать о банных делах.

Вся эта банная атмосфера была мне нужна совершенно для другого.

Я собирался в двух словах создать антураж и перейти к своей цели, но увлёкся, как это часто бывает при воспоминаниях.
Будто все эти мелочи: очереди, тазы, цены на билеты, банные разговорчики, мочалки, которой, кстати, у меня с тех пор нет, могут иметь хоть какое-то значение.

Увлёкся. Увлёкся.

Собирался я писать о последней нобелевской премии по экономике.
Даже не знаю, как теперь к ней перейти и кому она, тем более, нужна.

Моё присутствие в мире всегда казалось мне разорванным на какие-то несвязанные фрагменты.

Я был и есть частью пейзажа, ландшафта, точкой на тектонической плите, участником соревнования, (привет участникам соревнований!) военнослужащим, слушателем лекции о международном положении, пассажиром поезда или самолёта, участником отношений «купи-продай», стороной в судебном споре, мужем и отцом, но никогда не одновременно всеми ними.

Мои взаимоотношения с миром всегда сводились к чему-то одному из этого перечня.
В годы советской власти я выступал на политинформациях и повторял содержание газетных статей.

Во время перестройки, я критиковал власть, повторяя содержание других статей из тех же газет.

Независимо от общественного строя некая власть подавала воду в моечное отделение.

Я должен был купить билетик, выстоять очередь, сдать ценные вещи, дважды намылиться, дважды зайти в парную, где нельзя выражаться нецензурно, и идти домой.

Жаль, всё-таки, что без бабушки.

Американский экономист-женщина Элинор Остром, получившая нобелевскую премию в 2009 году, в своей работе утверждает и доказывает при помощи математической модели, что такое моё взаимоотношение с миром неэффективно и не устраняет главного противоречия бытия: принципиальной исчерпаемости природных ресурсов, в моём случае воды для помывки.

По мнению нобелианта и нобелевского комитета, я должен не просто заплатить за вход и принести с собой моечные принадлежности.

Меня и прочих банных философов нужно срочно вовлекать в управление банным комплексом.
Я должен избирать Ивана Ивановича на альтернативной основе с Владимиром Ивановичем и принимать у него годовой отчёт.

В этом случае я, якобы, буду тщательно следить за расходом воды в помывочном зале и пара в парной.

Считается, что никакая система управления банями не будет эффективной до тех пор, пока моющиеся не войдут в совет правления бань.

Об этом, якобы писали ещё древние греки, но их, как всегда плохо расслышали, и только в 2009 году смогли доказать математически, что греки таки были правы.

Вообще весь этот кошмар начался примерно с того дня, как не стало бабушки.

Она уже плохо видела и слышала, и не читала газет, но слушала новости на полную громкость.

Последний совет, который она мне дала, выглядел так: «Я ничего не понимаю в том, что происходит, но тебе нужно срочно читать трилогию Драйзера «Титиан», «Финансист» и «Стоик». Начинается время Драйзера».

До этого момента я и не слышал об этом писателе.

С тех пор, вот уже двадцать лет со мной не случилось ничего, о чём бы я не прочёл тогда у Драйзера («Американскую трагедию» я не читал).

Самое удивительное во всей этой истории, что образование у бабушки было семь классов той же местной школы в том же городке.

А в домике, где всю жизнь за вычетом эвакуации прожила бабушка, до сих пор нет водопровода, но там живут люди.

Значит…
Значит, где-то там есть общественная баня!

А я сижу и сочиняю бесполезные тексты!

Какой же я идиот! Я двадцать пять лет уже не был в той бане!