Лян рисовала бабочек

Лян рисовала бабочек. Тушью по белому шёлку. Тонкой кистью, легко и быстро.
Лян рисовала моря сапфировым и изумрудным, широкими медленно-плавными мазками по белизне листа.
Лян рисовала животных. Высекала резцом по дереву, сильно и чётко.
Лян рисовала небо. Паутинкой светлой по зеркалу, отражая синее море.
Лян рисовала людей. Слезами на собственной коже, сжигая запястья снежные.
Лян оживила рисунки – выдохом, поцелуем, лёгким касаньем пальцев, мудрым и нежным взглядом.
Рисунки жили за гранью, иной параллельной жизнью, и люди в другом измереньи рождались и умирали, и море шептало небу о чёрных своих глубинах, о том, что луна и солнце – глаза златоокой Лян. Рисунки оставили Лян, и Лян была одинока.

***

Она смотрела на воду. Фонтан серебристый бился, пытаясь достать до неба.
А Он любовался Ею. Цветы синевой дышали, в траве изумрудной были разбросаны лазуриты. Но не было там бутона прекрасней Её, и стебли склонялись к Её ногам.
– Ты знаешь, – сказал Он Ей, – моя солнцеокая дева, с чего началось творенье?
Цветок запылал лазурью, и бабочки запорхали над синим огнём бутона.
– Нет.
– Всё было легко и мудро. Смотри – мотылёк взметнулся над зеленью росной свежей. Его начертали первым. А после – писали нас.
Молчала Она в раздумье, и ветром качнулся локон. Лилейнокрылая искра, огонь, мотылёк воздушный, что первым штрихом творенья на шёлк бледнотканный лёг, взлетел высоко и гордо над смарагдовым морем трепещущих ярких трав и на ладонь Её робко, как павший лист, опустился. И стала она похожа внезапно на мудрую Лян…
И Лян не была одинока. Она рисовала нежность. Любовь замыкала цепи меж миром живых рисунков и миром прекрасной Лян.