Роджер Бэкон Фрагменты из трактата

Роджер Бэкон
Фрагменты из трактата
Глава XXII
[В первой части Opus Majus] я пришел к выводу, что человеческий интеллект (intellectus) являет собой значительную немощь, что испытывает всякий, и о чем свидетельствуют святые и философы. Ведь то, что наиболее познаваемо само по себе, наименее познаваемо для нас, и наоборот, как говорит философов в седьмой книге “Метафизики”. И в связи с этим нашему интеллекту достаточно своей собственной слабости, чтобы мы не давали ему причин и поводов для ошибки. И поэтому я хотел исключить причины человеческих заблуждений, ведь до тех пор, пока они укоренены в душе (cor) человека, ей невозможно видеть истину. Существуют четыре общие причины всех наших бедствий, поражающие от начала мира всякое сословие, и всякого человека, сколь бы он ни был мудр (помимо Господа нашего Иисуса Христа и Блаженной Девы Марии), хоть раз принуждающие отклониться от истинного пути или от высшего совершенства. Это: примеры шаткого авторитета, долговечность обычая, суждение невежественной толпы, а также предубеждение человеческого ума, в котором всякий отчаянно стремится найти утешение своему невежеству, и то, что не знает, или не принимает, или осуждает, и находит удовольствие в том, чтобы хвастаться, по своему невежеству, тем немногим, что ему известно, или что он полагает известным, пусть даже и не знает [этого]. Но все мы знаем, что примеры, наш обычай и суждение толпы в большинстве случаев приводят к дурному и ложному. Если же иногда и приводят к благому и истинному, то это [благое и истинное] по большей части несовершенно, и совсем уж редок пример того, чтобы, как в жизни, так и в науке, совершенство вошло в обычай. Толпа же всегда невежественна и несовершенна, отчего ей не совершать ошибок? Ведь большое число людей заблуждается в божественной мудрости, поскольку множество пребывает в смертном грехе, и немногие, по сравнению с этим множеством, находятся в состоянии спасения. И если этих немногих мы разделим на большинство и остальное, то большинство несовершенно и совершенны лишь немногие [оставшиеся]. И по сию пору царствует столь великое несовершенство, что мудрецы нашего времени спорят об этом совершенстве, неспособные его отыскать. Итак, кто же совершенен? Бог знает все; я же, по крайней мере, знаю, что множество несовершенно, да к тому же [несовершенно] и множество этих мудрецов, которые так спорят [друг с другом], что лучше бы их не было, ибо они смущают всю церковь Божию. Равным образом, очевидно, что и в мудрости философской заблуждается большая часть человеческого рода, и немногие из философов обладают истиной. И по сию пору множество философствующих все еще несовершенно, и немногие из мудрейших достигли совершенства в философии, как, например, первые составители и Соломон, а затем, для своего времени, – Аристотель, и позже – Авиценна, а в наши дни – господин Роберт, с недавних пор епископ Линкольна и брат Адам из Марча, поскольку они были совершенны во всяком знании; и никогда не было большинство совершенно в философии. Итак, толпа заблуждается в большинстве случаев, равно, как и ее предводители редко и в немногом достигают истины. И это я разъясняю с помощью изречений Священного и Канонического Писания, святых и философов, с помощью умозаключений и примеров. И это – полезнейшее и прекраснейшее знание, легкое и приятное. Однако мы, тем не менее, всегда пользуемся тремя вреднейшими аргументами, защищая то, что мы делаем и говорим, а именно: это подтверждено примером, это обычно, это общераспространенно, следовательно, это должно быть сделано. Но из того, что было сказано ранее о том, как обстоит дело в значительном большинстве таких случаев, следует противоположное этому выводу. Так устраним же эти три язвы, вводящие в заблуждение всякого человека, и четвертую, а именно, защиту собственного невежества через отрицание неизвестного нам, при хвастливом выставлении напоказ того, что мы знаем. Поистине, эта – похуже трех других, поскольку является их причиной. Ведь так как человек защищает свое невежество, он, отрицая чужое и выпячивая собственное знание, делает сам себя авторитетом, но авторитетом шатким. И тогда, поскольку никто не ошибается в одиночестве, но распространяет свое безумие на ближайших, как указывает Сенека во второй книге “Писем”, этот авторитет распространяет свое мнение и заражает им самое множество. И так как любой человек любит свои труды, как говорит Аристотель в четвертой книге “Этики”, и ясно, что то, что мы любим, мы охотно превращаем в обычай, то этот авторитет обращает собственное мнение в обычай, и воспитывает в нем толпу. И тем самым эти три зла, а именно, шаткий авторитет, суждение толпы, обычай, проистекают из защиты собственного невежества с выставлением напоказ того, что известно, и отвержением того, что неизвестно. Итак, откроем свое невежество в поисках лекарства мудрости, и не будем похваляться ничем, но смиренно учить других, и не отвергнем то, что нам неизвестно, и без споров, не приводя никого в смущение, оставим то, о чем мы знаем, что оно ложно, с извинениями за человеческую слабость! И отклонив множество примеров, и всегда относясь с подозрением к обычаю, да будем мы среди немногих, и насколько сможем, войдем в число мудрецов и святых, и избежим мнения толпы. Ибо всегда от начала мира все мудрые – святые и истинные философы – отмежевывались от мнения толпы, как в науке, так и в жизни, потому что тот, кто принадлежит к большинству заблуждается, и никогда не совершенен.
Всю первую часть Opus Majus я, конечно же, посвящаю данному предмету, потому что никакое убеждение не может стать истинным, если эти причины не были исключены. И я никогда не хотел [ни в чем] убеждать человека – ни в отношении [научных] занятий, ни в отношении жизни, не призвав его прежде отбросить эти [причины заблуждения], как отраву. И [я хотел] что бы он, по крайней мере, удержал в памяти это суждение из второй книги “Писем” Сенеки: “Среди причин наших бедствий то, что мы живем по примерам, и не умозаключаем с помощью рассудка (ratio), но следуем обычаю. Поэтому если [тем или иным образом] поступали немногие, мы не желаем подражать им; когда же многие начинают [так] делать, делаем и мы, поскольку более употребительное как бы более достойно. Среди нас, там, где совершается общеупотребительное, ошибка занимает место правильного”. Во всей мудрости теологии, канонического права и философии нет столь прекрасного высказывания об этом предмете, где в одном последовательном суждении перечислялись бы эти три причины наших заблуждений. Прекрасное изречение, достойное любого мудреца и самим Богом откровенное. Отчего ап. Павел и говорит в письме к Сенеке: “Тебе, многознающему, открыто то, что Бог (Divinitas) дал [знать] немногим”.
Итак, если бы мы захотели исключить три эти язвы и четвертую, наиглавнейшую, тогда мы смогли бы во всем видеть истину, и избавить себя от лжи, как в жизни, так и в мудрости. И если мы начальствуем над другими, мы смогли бы отвести от них всякую возможность невежества и греха. Поэтому данное размышление наиболее важно для князей и прелатов, поскольку они должны иметь попечение не только о себе самих, но и о вверенном им плебсе, который всегда направляем властью начальствующего, ведь то, что угодно первому [среди народа], имеет для него силу закона. И множество, приняв истину, изменит мнение о простом, как говорит Иероним в комментарии к Исайе. Поэтому хотя и нельзя привести [народ] к совершенству, поскольку оно противоречит природе толпы, но вполне можно привлечь к познанию истины, если тот, кто предводительствует, являет ее словом и делом (ведь причина того, что неверующие не обращаются к вере, заключается в том, что их князья и прелаты удерживают их в заблуждении, и так же во всем прочем). Но бесчисленны недостатки тех, кто предводительствует в наше время и в [научных] занятиях, и в жизни. Отсюда понятно, что подчиненное им множество бесконечно ошибается.
Глава XXIII
Далее я перешел к части второй, в которой показываю, что существует только одна совершенная мудрость, данная одним Богом, одному человеческому роду, с одной целью, а именно, ради жизни вечной. Эта наука целиком содержится в Священном Писании, но должна разъясняться посредством канонического права и философии. И в самом деле, все то, что противоречит или чуждо мудрости божьей, является пустым и ошибочным, и не может иметь значения для рода человеческого. И это я показываю с помощью особого характера канонического права, и различными способами – посредством философии. А право гражданское я описываю как [входящее] в философию, поскольку, без сомнения, оно есть ее часть. Действительно, гражданское право содержится во второй части моральной философии, как отмечено выше и как явствует из Opus Majus. И здесь обнаруживается много достойного внимания. А именно, там с помощью святых объясняется, что вся философия тесно связана с божественным законом и в нем обретается. И приведено прекрасное размышление о данном предмете Августина, и Иеронима, и Беды. Далее это же показано на основании того, что вся философская мудрость богооткровенна и дана философам, и Сам [Бог] иллюминирует (illuminare) человеческие души (animae) во всякой мудрости; и на основании того, что то, что иллюминирует наши умы (mentes), ныне называется теологами действующим интеллектом (intellectus agens), что является выражением Философа из третьей книги “О душе”, где он проводит различие между двумя интеллектами, а именно, интеллектом действующим и интеллектом возможным (intellectus possibilis). И, исходя из моего положения, о том, что всякое философское озарение (illustratio) от Бога, я показываю, что этот действующий интеллект есть в первую очередь Бог, а во вторую – ангелы, которые иллюминируют нас. Действительно, Бог по отношению к душе есть все равно, что солнце по отношению к телесному взору, а ангелы – все равно, что звезды. И я показываю это здесь не только руководствуясь своим замыслом, но для того, чтобы разрушить одно величайшее заблуждение, каковое имеет место и в теологии, и в философии. В самом деле, все наши современники утверждают, что интеллект, действующий в наших душах, и нас иллюминирующий, есть часть души, так что в душе есть две части, а именно, действующая и возможная; и возможным интеллектом называется тот, который есть в возможности к знанию, но не обладает им в себе. Но когда он получает виды (species) вещей, и действующий [интеллект] наполняет (influere) и иллюминирует его, тогда в нем рождается знание. И это истинно. Но ложно то, что действующий [интеллект] есть часть души. Ведь это совершенно невозможно, как я и показываю там, опираясь на авторитеты, и на подходящие умозаключения. И все древние мудрецы, и те, которые остались еще в наше время, утверждали, что [таким действующим интеллектом] является Бог. Отчего я дважды слушал высокочтимого настоятеля Парижской церкви, господина Вильгельма Овернского, и в его присутствии, при стечении [всего] университета, отвергал их [учение], спорил с ними, и доказал посредством некоторых умозаключений, каковые я привожу [в Opus Majus], что все они ошибались. Напротив, господин епископ Линкольна Роберт и брат Адам из Марча, первостепенные клирики в мире и совершенные в мудрости божественной и человеческой, также подтверждали это. Оттого, когда по искушению или в насмешку некоторые самонадеянные минориты допытывались у брата Адама, что есть интеллект действующий, он отвечал им: “Ворон Илии”, желая этим сказать, что – Бог или ангел. Но не хотел разъяснять, когда они спрашивали по искушению, а не по мудрости. Но поскольку я не разрешил там то, отчего происходит эта ошибка, то, чтобы не держать в недоумении душу Вашей Милости, говорю, что это заблуждение происходит от неправильного перевода текста Аристотеля. Но не таков этот неправильный [перевод], чтобы хороший и добросовестный толкователь не мог разъяснить его в должной мере, и обосновать [свою точку зрения] с помощью его [т.е. Аристотеля] текста (там же, или где-либо в другом месте). Итак, Аристотель желает показать, что для действия (effectum) знания и интеллекта необходимы две [вещи], а именно, действующее, которое является иллюминирующим, и материя, претерпевающая и принимающая иллюминацию, и доказывает это через подобие во всем. Ведь в любом действии и деятельности (operatio) необходимы две вещи: действующее и материя, принимающая действие действующего. И это касается не только естественного, но и рукотворного: например, мастер по отношению к материи, над которой он трудится, или, в качестве естественного примера, свет по отношению к видимому и наблюдаемым цветам. И поскольку так обстоит во всем, то же будет и в отношении части души, и в действии иллюминации. Отсюда следует, что человеческая душа рождена для принятия иллюминаций от действующего, и что нечто действующее переходит (concedere) в душу, иллюминируя ее посредством некоего духовного света, как свет солнца – видимое. И это имел в виду Аристотель в первой части и в первой главе. Но там переведено так: “Но поскольку во всякой природе есть нечто, что действует, и нечто, что претерпевает, так же будет и в отношении души”. Из этого заключают, что действующее и претерпевающее находятся в душе, и есть две части души, что невозможно и противоречит [тому, что] там же [говорит] Аристотель. Ведь примеры показывают, что он хочет сказать только, что для деятельности души требуются две вещи, равно как и для всякого действия в природе и искусстве. Отсюда, говоря “так и в душе”, он намеревается показать, что это касается и деятельности души, в соответствии с чем приводит примеры, говоря: “как мастер по отношению к материи, как свет по отношению к цветам”. Конечно же, плотник вне материи по своей сущности (essentia), и мастер и материя не являются частями одной вещи, равно как и свет солнца – не цвет, который он иллюминирует. Кроме того, строка в конце главы утверждает, что действующий интеллект отделен от возможного по субстанции и по бытию (secundum substantiam et secundum esse), и что [этот] дух (anima) познает всегда и активно (in actu); и это не тварь, но один только Бог. И я доказываю это с помощью Авиценны и аль-Фараби, и посредством многих умозаключений, возразить которым невозможно. И потому, хотя перевод там не столь ясен, как было бы необходимо, однако, благодаря примерам самого [Аристотеля], и тому, что следует [далее], и благодаря знаменитым и наиболее значительным его комментаторам, явствует, что намерение [Аристотеля] состоит в том, [чтобы показать], что интеллект, действующий в наших душах есть в первую очередь – Бог, а во вторую – Ангелы. В самом деле, мы можем объявить перевод [Аристотеля] неверным почти полностью, вследствие испорченности, отрывочности, и сомнительности [отдельных мест]. И это известно всякому; и явствует также из почти повсеместных противоречий между толкующими. И более того: мы знаем, что переводчики предлагают неверное толкование в силу невежества и испорченных греческих копий. А именно, в третьей книге “О небе и мире” содержится [мнение], что среди плоских [фигур] – круглая фигура, а среди телесных – шарообразная, способны заполнять место. Межу тем, мы знаем, что это ложно, и в других переводах содержится иное. И Аверроэс это демонстрирует, и это ясно. Равным образом и в третьей книге “Метеоров” содержится [мнение], что радуга возникает от лунных лучей только дважды в пятьдесят лет, и мы знаем, что это ложно, ведь [радуга] может случиться в любое полнолуние, если идет дождь и луна не закрыта тучами. И так во многих местах. Следовательно, первым возражением против этой ошибки, является недостоверность и сомнительность перевода, что может быть показано на примере различных отрывков, поскольку мест с иным [прочтением] множество. Во-вторых, [возражение] может быть представлено на основании примеров из текста и того, что следует далее, и явным образом содержит то, что противоречит этому заблуждению, а также посредством приведения суждений Авиценны и аль-Фараби. А Аверроэс здесь сомнителен и ненадежен в словах [своей] невнятностью то в одном, то в другом. Здесь два свидетельства предпочтительней одного; однако, Аверроэс не ясно отделяет противоположное [мнение], и Авиценна будет значительнее его, и он – первейший толкователь Аристотеля, и первый учитель философии после него, как говорит Комментатор в [пояснениях] к третьей книге “Метеоров”. И все мудрые соглашаются с этим, и это показывает состав его философии. Ведь [Авиценна] составил полную философию: общепринятую – в одном томе, а относящуюся к подлинной истине философии – в другом, и она не страшится уколов копий противоречащих [мнений], как он сам указывает в прологе к Liber Sufficientiae, где излагает философию, общепринятую среди философов. Но к чему задерживаться на этом, ведь эту ошибку очевидным образом разрушают сами слова Аристотеля, поскольку он говорит: “так как во всякой природе есть две [вещи], действующее и материя, то это же признаю и в отношении души”. Но ни в какой природе действующее и материя не соединяются как ее части, о чем [Аристотель] говорит во второй книге “Физики”. Ведь там он говорит, что материя не соединяется с производящим в одно ни по числу, ни по виду, но скорее форма соединяется с производящим в одно по виду. Ведь действующее производит форму, подобную себе по виду, например, человек порождает человека, а осел – осла. Поэтому ясно: или Аристотель заблуждается и противоречит сам себе, или ложно то, что полагают наши современники. Потому что ни в одной вещи в мире материя и производящее не могут существовать совместно, как учит [Аристотель] во второй книге “Физики”, так, чтобы они находились согласно своей субстанции в одном и том же, и были бы частями одной и той же вещи. И поэтому, как уже говорилось, надлежит разъяснить, что сказано [Аристотелем]; а сказано им, что во всякой природе, и в душе, то есть во всяком действии (operatio) природы и души, необходимы две [вещи], действующее и материя, а не то, что они являются частями одного и того же, или что они находятся в одном и том же согласно субстанции, но что одно отделено от другого по сущности (essentia), как мастер и материя. А не то можно объяснить, в соответствии со способами произнесения, что одно находится в другом. Ведь есть восемь [способов нахождения одного в другом], как говорит Аристотель в четвертой книге “Физики”, из которых один – как движущееся в движении и производящее в материи. Но там не [сказано] “согласно субстанции”, но по силе (virtus) и распространению (influentia). Так солнце находится повсеместно в мире, за исключением затемненной [стороны] земли, поскольку распространяет свой свет повсюду, за исключением этой затемненной [стороны], и иллюминирует звезды и все прочее. Так же и действующий интеллект находится в душе: по распространению своего света, а не по своей сущности, и не так, что они, [т. е. интеллект действующий и возможный], суть одной и той же сущности и природы, а именно, являются частями души. И я говорю это, поскольку Бог везде не только по распространению своей силы (virtus), но и по своей бесконечной сущности. Но Его сущность не есть часть какой-либо вещи, и Он не одной природы с чем-либо, в том смысле, в каком здесь говорится, что интеллект действующий и возможный суть части одной природы, а именно, разумной души. Итак, если это исследование соединить с доказательством, которое предложено в Opus majus, будет прекрасное и полезное рассуждение о той истине, которая столь обычно обсуждается в философии и теологии, хотя при этом и [имеет место] большая ошибка.