Давай с тобой полаем при луне

Представим себе такой разговор:

– Стендаль или Бальзак.

– Ну, что ты! Достоевский, как минимум.

– Не драматизируй – Шолохов от силы.

– Остановимся на Гоголе.

Нужен ли нам контекст? Мы в состоянии сконструировать в своём сознании мир, где такие разговоры имеют смысл.

Нам не важно насколько такой мир реален – мы следуем за проводником, надеясь, что он не Сусанин.

– Куда ты ведёшь нас? Не видно ни зги.

– Идите за мной и не парте мозги.

Мышление человека обладает заранее данной минимальной скоростью, как езда на велосипеде – приостановился, потерял равновесие и упал.

Возможно, есть и максимально возможная скорость смены ассоциаций: что-то типа песни в ритме реп.

Успеваем ли мы понять, о чём поёт репер? Не всегда. Но эксперименты показали, что если в обычном ритме заглушить пятьдесят процентов речи, то понимание лучше, чем в случае с непрерывным уточнением каждого слова.

– Стоял тёплый летний вечер.

– Минуточку. Что значит стоял вечер? Что Вы понимаете под словом тёплый? Лето, в каком полушарии Вы имеете в виду? Да и вечер вечеру рознь.

Нас категорически не устраивает такой диалог. Налицо падение с велосипеда. Нам не интересно.

Собственно, про таких уточняющих людей молодёжь и говорит: «тормоз», «он тормозит».
Тормоза бывают более утончённые.

Пара прогуливается в парке.
– Если ты на каждое карканье вороны будешь говорить «Да, дорогая», я уйду от тебя с первым встречным.

И правильно сделает, скорее всего. Существует минимальная для двоих ячейка смысла, которая, как рыбацкая сеть должна пропускать мальков, а ловить только рыбу съедобной крупности.

Математическая логика сводит каждое высказывание к одному из четырёх типов:

• Истинное высказывание
• Ложное
• Непонятное (бессмысленное)
и
• Противоречивое (многозначное).

Но если мы будем о каждом высказывании задумываться в таком ключе, нам не дочитать до третьей строки «Дай Джим на счастье лапу мне. Такую лапу не видал я сроду…».

От художественного текста нам требуется совершенно иное – нечто большее или меньшее правды и лжи, смысла и противоречия.

«На дворе глубокая ночь. Дождь и ветер утихли, но сырые деревья за окном ещё не пришли в себя. Я пишу тебе эти строки, а ты давно спишь».

Мы читаем это, и нам не важно, что за окном жаркий летний день. Мы уже там, в этом мире: ложном, противоречивом, непонятном и порой бессмысленном мире чужих,.. но наших ощущений.

Нам важно, чтобы слова, которые мы слышим, отрывались от сердца говорящего, тогда даже не расслышав или не осознав каждое второе слово, мы примем их в своё сердце, создав, порой, нужный для восприятия мир или мирок.

Даже математика не устоит перед «тормозом», если затормозить по-настоящему.

– Мария Ивановна, вот Вы мне поставили пятёрку и Петрову пятёрку…

– Ну, да. И чем ты не доволен?

– Но разве пятёрки моя и Петрова тождественны? Они лишь равны. Я хочу, как у Петрова. Или поставьте ему четвёрку с плюсом.


Решая новую для себя математическую, логическую или инженерную задачу, человек всегда на первом этапе творит новый смысл из ничего. В этом логик и поэт топологически равны – изоморфны друг другу.

Дальнейшая обработка первичного текста, будь то уравнение или черновик стиха, требуют навыка, то есть формализации по законам языка.

Но находятся люди, которых привлекают первичные тексты сами по себе, то есть бред сивой кобылы.

Такие люди с удовольствием рефлектируют над ними к недоумению формалистов, которым непонятно, что, когда сивая кобыла бредит, это неповторимо и замечательно само по себе.

Вернёмся к велосипеду. На нём, как известно, можно ещё и подпрыгивать, проникая за пределы спидометра, прибора для измерения скорости.

Каждый такой прыжок в мир абсурда неповторим.

Абсурды не тождественны друг другу по определению и не подлежат формализации в принципе.

В абсурде имеют значения не только строки и слова, фонемы и лексемы текста, формулы и знаки высказываний, но и паузы.

Вот пример произведения, состоящего из одних проклитик:

…да не при людях же!..

(конец произведения).


Произведение создало целый мир, и пусть первым бросит в меня камень тот, кто скажет, что этот мир абсурден.

Ещё пример. Может ли художник так нарисовать виноград, чтобы к нему начали слетаться птицы? Каким бы сверхреалистичным ни был бы такой виноград, птицы не полетят, ведь они и к виноградникам не всегда слетаются. Значит, художник должен знать, в чём виноградный фетишизм птиц. А это всегда абсурд.

В рекламе пива, вместо пивной пены всегда используют мыльный раствор. Реальность пивной пены не убеждает нас. Реальность всегда недостаточно реальна. Она всегда договор зрителя о том, что считать реальностью.

А вот другой пример. Попробуем представить мир, в котором следующая фраза реальна и осмысленна.

«Я старше своего отца, но младше своего сына».

Мой собственный сын, оттолкнувшись от этой фразы, построил мир, в котором молодёжь переженилась на старушках.

Ответ же таков: «Человек разглядывает семейный альбом, отождествляя два мира – реальный и альбомный. Он видит фотографию своего отца в молодости, а затем себя в детстве».

Для тех, кто не приемлет фразы, вырванные из контекста, напомню про велосипед: не всем дано запрыгнуть на раму к проезжающему мимо реперу; опасно, цепляясь за спицы, останавливать велосипедиста.

А тем, кого не убеждают подобные увещевания, я хочу задать несколько вопросов: «Вы уверены, что это именно Вы читаете сейчас мой текст? Вы уверены, что это ваши глаза? И, вообще, что Вы имеете в виду, когда говорите: Я Вас не понимаю?».

Что же может нас примирить с формализмом?

Только одно утверждение.

Мы не знаем, что отличает добро ото зла и красоту от уродства. Но мы знаем, что добро от зла и красота от уродства отличаются, во что бы то ни стало.

Мы не можем очертить это «во что бы то ни стало» никаким иным способом.

Но в этом «во что бы то ни стало» кроется наша общность.