Государь

 


 

Поэма










2007 г.





Царское село.
Год 1831.
Месяц июль.
Чума.


Земное может ли Великим
Стать или быть пред взором               
                Божьим?
Что выше – Сила иль Бессилье?
Что лучше – гнать иль быть гонимым?
Что называем мы покоем?
Смерть?
         Радость?
                Старость или Зрелость?
Кого возводим мы в герои,
В историю вписав навечно?..

Земное может ли Великим
Стать или быть на свете этом?
Ответь мне, милая Россия,
В чем правда? Иль я
                останусь без ответа?





Часть 1

Какая славная пора
Минувших лет спустя столетья!
И в ком жила моя душа?
Но точно знаю – не в поэте…

Листая время наше вспять,
Я вижу Царское село
С супругою Государя.
И зной, неведомый давно
В столице северной российской.
И нелюдимый Петергоф,
И едкий запах нечистот.

Великое… и все земное –
Всегда не грани катастрофы!
Чума безумствует, ликует!
И не щадит ни млад, ни стар,
А во дворцах балы танцуют,
Гусары приглашают дам.
Вот Гончарова с Александром
Вдоль озера идут на встречу
К Жуковскому. И с ними рядом
Булгарин с тростью, в белом френче;
Чуть позже Гоголь подойдет.
Он тоже здесь недавний гость.
Не дремлет Бенкендорф всесильный!
Все здесь! Никто не обделен
Вниманием, любовью, лаской!
К тому же Пушкин наш влюблен,
Освобожден из ссылки царской,
И после долгого изгнанья
Обвенчан. С ним его Наталья!
О, как горят его глаза!
И как Наталья хороша!
Все зачарованны! Все в неге!
Все счастливы и славят Небо!

Высокой нотою звенит
Жарой опаленный зенит!

Чуть подаль, в маленькой беседке,
Где притаилась тишина,
Сидят две милые брюнетки;
Одна - уж слишком хороша!
Ведут они свою беседу
И охают. Как не услышать,
Когда несет их говор ветер.
Одна сказала: «Можешь верить!
Там говорят, что даже свиньи
Все вымерли от той холеры!»
«Ой! – вскрикнула другая, - страх!
И что же будет дальше, Боже?
Сестрица, что же делать нам?»
-«Нам ехать нужно в Подмосковье!»

Везде болтали о чуме.
Где вслух, где прикусив язык.
По Петербургу мор везде.
Тиф – не простуда и не грипп.
Солдаты оцепили город
И никого не выпускали.
А сколько вымерло народу –
История здесь умолчала.
Повсюду музыка гремит,
Сто фейерверков и хлопушек,
В беседке раздается писк –
Гусар там навестил подружек.
Невыносимая жара!
И ветерок, предвестник смерти,
У церкви лащит купола,
Едва касается одежды…
По галерее Камерона
Тень бродит в поисках спасенья,
От солнца прячась, плачет горько,
Но гонят прочь ее деревья.
Она худа, больна, безумна.
Спасенья ищет и защиты,
К воде уж не идет она,
Там зной, жара! Там не укрыться.
Ни царский свод, ни колоннады
Не сетуют, а терпят смирно,
Ни от кого не ждут пощады,
Достоинством своим великим
Внушая истину свободы
И непреклонность всем вокруг!
Их не страшит ни жар, ни холод,
Ни смерть людских гонимых душ.
Ни облачка на небе ясном!
Все в ярко-нежной синеве.
Ангельская трава зачахла,
С отливом желтым. Быть жаре!

Балы.
Жара.
Кругом чума.

В то время в горничной, за парком,
Насилует прислугу барин.
Она, вцепившись за подол,
Молчит и слезы льет ручьем.
За дверью бабки, дворовые,
Все крестятся, взывая к Богу.
А на земле скулят борзые,
Толь от жары, толь от озноба
Нечеловеческих болезней.
А вот и бричка ко двору.
С Его великого веленья
Явиться срочно во дворец
На бал, со всем семейством, тут же!
Особо Государь супругу
Желает видеть, и карет
Аж целых две послал доставить
Семейство барина того…
Податель сей – Инкогнито,
На бричке скрылся за заставой.
И вот бубенчики звенят.
Кареты во дворе стоят.
Брезгливо барин срам заправил
И девку выгнал в сени вон.
В покои за женой отправил.

…Он слышал все через окно,
Распахнутое донельзя,
Как слышали все крик ее,
И разбегались кто куда.
Вот только Васька-дворовой
Глядел во все глаза в окошко,
Да чуть не выломал забор,
Когда увидел взгляд напротив.
Лишь ухмыльнулся барин злобно,
Сдирая кожу с женских бедер…
…И вот он, удовлетворенный,
Вдыхая своей спермы вонь,
Полез лавровый лист искать
И сбросил мокрый свой халат.
Так и застала его голым
Жена семнадцати годков,
Вся сжалась, будто в крышу дома
Ударил громогласный гром.
Вся покраснела от стыда,
В комочек от испуга сжалась.
Уж слишком молода была,
Боялась старого супруга,
Который ночи не дождавшись,
Сжигал ее младую плоть,
А тут… посреди дня стоявшим
Пред ней во всей красе нагой…

Она – невинное дитя,
Не знавшее посылов низких,
Тем более с супругом живши,
Пыталась превозмочь себя,
Смириться с участью своей.
Не знала подлости она
И всех супружеских измен.
(и в этот день, а уж тем боле,
Что было раньше – ей не знать…)
И вот сейчас она стоит,
Не зная замыслов его,
А за окном толпа кричит,
И бубенцы звенят давно.

В супружестве честна она,
Измены смысл ей не понятен.
Тиха, покорна и скромна.
Что ж, коли муж ей не приятен?
Он Генерал! Он Бог и Царь!
…И вот она уж на коленях.
Он указал ей на кровать.
«На бал еще успеем ехать», -
Подумал барин, вслух сказав:
«Неужто так противен вам?»
А про себя подумал: «Дать
Хорошо бы ей в три шеи,
Вмиг стала бы покорней всех,
А особливо, что в постели,
А то-ить – «голубая кровь»!
Ни рыба, ни овца… Ни тронь!
Уж ты моя жена по праву,
Найду и на тебя управу!»
-«Вы, ваша милость, поспешайте
Себя раздеть, да поскорей!»…
Куда бежать – она не знала
И умирала каждый день.
Смотрела на реку часами,
Все думала и все решала.
Не о себе душа болела,
В себе она боль претерпела
И страх ее уж не томил.
Смерть не пугала, не страшила.
Уж по ночам последний крик
Не раз в кошмарном сне ей снился.
Вот только маменькино счастье
Боялась загубить. И только.
А что за жизнь цепляться надо,
То этого она не знала.
Уж слишком юною была –
Все до безумия, без граней!
Мечтала в брак вступить любя,
А тут посватался к ней барин,
Пообещав в три года, сверху
Мамаше перекрыть долги.
Сыграли свадьбу за неделю
И вот в супружестве они.
Она – тростиночка, былинка.
Он – боров лысый, необъемный.
Она – чиста и так наивна.
Он – мот и волокита пошлый.
Насилие она познала.
Пыталась лаской усмирить,
Бежала из дому, рыдала,
Пыталась даже полюбить.
Все тщетно. Пошлость хуже зла.
Так и смириться не смогла.
Лишь все лелеяла мечту
Сбежать в далекую страну;
Бежать в ночи и без оглядки,
Но нужен ей надежный друг.
Вот в доме приглядела Ваську,
Но как же с ним пуститься в путь?
Как подготовить план побега,
Он мал еще, хоть сверстник ей,
Как с ним заговорить про это
И что бы он поверил ей?
А он-то, Васька, сукин сын,
Не знал о помыслах ее.
Решил он барина убить
За все мучения ее.
Одним здесь словом не сказать.
Сюжет для триллера, не меньше.
Никто не может того знать,
Что было бы тогда, намедни?
Быть может, только Бог свидетель
И сценарист житейских драм?
Да только я вам не сказал,
Что Васька был влюблен смертельно!
И барыню стыдясь увидеть,
Искал везде, мечтая встретить,
А сам бежал при каждой встрече –
Лишь только бы ее не видеть!
И так, не встретившись, они
Блуждали под одною крышей,
Но время шло, бежали дни.
Она рыдала. Он все слышал.

Крик генерала с мысли сбил.
Победный лавр на полу.
Жара. Открыты окна. Пыль.
И муж насилует жену.
Он одержим был до охоты,
Но в этот раз смирил свой пыл.
Прикрыв ей грудь, шепнул,
Что ночью не пожалеет своих сил.
Хотел ее чуть припугнуть,
Но двор кипел, звонил бубенчик…
Он знал, что это их зовут,
И кликнул в залу самых смелых.
Присев на кресло из лозы,
(Трещит лоза. Трещит, но держит).
Вот так, и не одев портки,
Встречает в зале самых смелых.
Стоит в рубаке платяной –
Годков пятнадцати пацан.
«А ну, Васек! Поди, не бойсь!
Ответь-ка честно, хороша
Жена у барина? Что мнешься?
Да подними ж свои глаза!
Как в окна пялиться – то можно,
А ну-ка, подойди сюда!
Целуй у барыни подол!»
Васек, едва дыша, ступает.
Скрепит под босою ногой
Дрянная половица. Барин
Застыл как статуя, нагой,
И за картиной наблюдает,
Как Васька пред его женой
Дрожит, на корточки вставая,
Губами тыкаясь в подол.
Картина, скажем, не в устоях
Всех тамошних учений быта.
Едва ли знаем мы героев
И подноготную фамилий.
Все на Руси имело лишку,
А где сверх лишки – цельный пруд,
Который льется водкой чистой,
По венам разливая грусть…
Но на Руси не то бывало!
И, слава Богу, что не знаем.
Ведь если все упомянуть,
Устанем спины свои гнуть
Под гневом Божьим час от часу.
Все на Руси имело лишку.
И в этом сила и бессилье…

Я вам пишу и сам не знаю,
Дойдет ли мой рассказ до вас,
Быть может, я сожгу сейчас
Все рукописи. Все до одной.
Что не сгорит – порву рукой
Или руками, как угодно.
Не по себе мне, это точно.
Где меры нет, там слишком долго
Залечивать придется раны.
Вы скажете: «Кому не больно?»
Иль что-нибудь навроде: «Саня,
Пиши, бумага стерпит все.
И не томи! Мы ждем давно.
Что все-таки ты видел там,
Когда у Павловска гулял?
Все ж целый век тому назад.
Мы ждем, продолжи свой рассказ!»

Держите, братцы! Все как есть
Я изложу! Пусть судит Бог.
Но только не бросайте тень
На все рассказанное мной!

В тот день (все на одно бывает!)
Толь с левою ноги встал барин,
А тут – и государев клич,
И тройка бубенцом звенит.
Жара. И пот с лица течет,
Да только Ваську бьет озноб.
И тут, толь ветерок взмахнул,
Толи от страха дрожь пробила.
Халатик тонкий с плеч скользнул
И у кровати лег. Карти-и-на!
Обрюхший боров в тонком кресле
Из еле держащей лозы,
Все на показ обвисли чресла,
Да  пот по брюху до земли.
Чуть подаль – барыня в кровати,
Едва касаясь ножкой тонкой
Отполированного пола,
Вся как русалка, грудь скрывая,
Бела как мел. А перед нею
С закрытыми глазами Васька,
Локтями упираясь в пол,
Все ищет барыни подол.
Она хотела прочь бежать,
Да грузною своей рукой
Ее схватил муж-генерал
И Ваську пнул под дых ногой.
«Отродье! – вскрикнул голый муж –
Ну! Хороша жена? Молчишь?
Смотри, как я ее беру!
Да в оба глаза, не стыдись!»
Васек обмяк у ног девичьих,
Не в силах видеть белый свет.
Да только барин знал, что было
Тому уж несколько недель,
Когда он Ваське тридцать розг
Воздал за дерзкие «старанья»,
Пообещав отправить в морг,
Если еще хоть раз у бани
Увидит ночью, когда он
Там тешится с младой женой.
И вот сейчас, хрипя как зверь,
С улыбкой злобной на лице,
Он лезет на кровать скорей
По белоснежной простыне.

Трещит кровать. Трещит, но держит.
Подушки все летят с постели.
Жена без чувств лежит как тень.
Не дышит, не шевелится…
А генерал увидел смерть
В глазах зеленых девичьих.
Как де жа вю, как наважденье
Из дальних снов, из прошлых жизней
Пахнуло ветерком могильным.
Мурашки по спине как снег.
На миг все в воздухе застыло –
И пыль, и мухи на стене.

Перепугался генерал
И растерялся в первый раз.
Но все же виду не подал.
Дух перевел у ног ее,
Застыл как мраморный мутант,
А по хребту ручей течет.
Миг миновал. Тьма отступила.
Кровь в венах снова забурлила.
И вот сейчас он злее всех,
Без всякого на то эмоций
Он тычет свой огромный член
Как пес в охоте, рефлекторно.
Он овладел девичьей плотью
Безумно, грязно и порочно…
……………..
…………….
Толь с левою ноги встал барин,
Толь белены с утра объелся,
Толи любовница прогнала,
Толи наслушался он сплетней.
Да только он с кровати слез
Без всякого на все смущенья.
Так, между прочим, слез-залез,
Хочу – беру, хочу – имею.
Ему не свойственны сужденья
На тему «Я, семья и дети»
Он распален, мошна висит,
Волосяной покров пугает
Что спереди, что со спины –
Похлеще всякой обезьяны.
В разгаре злых своих утех
Вдруг захотел он перца в печь
Подбросить, чтобы грело душу.
И вот он Ваське крутит уши,
Тот уж завис на пол вершка,
Не оторвалась бы башка.
Завис Васек, рукою машет,
Ногою не достать земли,
Скулит и что-то причитает,
И проклинает дни свои.
Отбросил Ваську как щенка
И речь свою толкнул с плеча -
«А почему тебе не лечь
С моей женой сейчас в постель?»
Услышал Васька на полу
И боль прошибла по боку.
«Отродье нищенское! Встань!
Сымай портки! Айда в кровать!»

Крик генерала всех пугает,
За дверью бабки крестятся,
А на дворе дрожат собаки,
Звенят карет бубенчики.

Жара. Открыты окна. Пыль.
И духотища – нету сил!

Высокой нотою звенит
Жарой опаленный зенит.

Мелькнула чья-то тень и скрылась.
Дверь в залу тихо приоткрылась.
Бесшумный шаг, один, другой,
И за спиной мелькнул топор.


Часть 2

Ну, братцы, вы хотели сами
Узнать про все, себя ругайте!
Не вы ль просили – «Сань, давай!
Все поподробней, не скрывай!»
И что мы видим? Беспредел!
Муж психопат, маньяк, кобель!
Желали это вы услышать,
Чтоб после мне же потыкать?
И носом тыкать: как не стыдно
Искусство ****ством засорять.
А все так мило начиналось.
«Опять ты лохонулся, Саня».
Пишу сейчас и думаю –
Уж есть как есть, все к лучшему.
Друзья ли вы, читатели?
Друзья или предатели?
Или одно равно другому
Как все едины перед Богом.
И нет предательства нигде,
Как нет в реальности друзей.
В гармонии едины все
И все равны, как жизнь и смерть.
О, как не правы вы, друзья,
Мы ль с вами матом не ругались?
И тут же в прозе и стихах
За пошлость слога обвиняли
И Ерофеева с Лаэртским,
И Тополя с Лимоновым,
Иртеньева с кентом Вишневским,
Григорьева с Сорокиным…
Мы обливали грязью всех
Кто правду нам писать посмел
В стихах, в эссе, в сонетах, в прозе.
Иль наши СМИ всему источник,
Познаний правды для народа?
Похабщина ни есть ли правда,
Которую от всех скрывают?
Убийство ли не проза жизни?
Зачем скрывать все то, что было?
Мне видится здесь только грех.
Где правды нет, там истин нет.
Где истин нет – там заблужденье.
Где ограничен ум в сужденьях
По той причине, что его
Загнали в рамки заживо.
Иль государственный вердикт
Судьбу писателя вершит?
Не спорю. Так и было прежде,
Но только ни при Лукашенко!
А кто за правду лесть сочтет,
Тот, бля, в натуре, идиот.
Иль Президент не знает мата,
Иль водки не пивал когда-то?
Иль он не в силах разобрать
Где стиль, а где колхозный мат?
Иль он не видит в окруженье
Льстецов, лгунов, прелюбодеев?
Но все равны у нас в стране,
И это чудо из чудес.

В том-то и суть всей жизни нашей,
Чтобы понять, что все мы святы,
Что все мы во грехе зачаты
И ничего не представляем…
Но пыжимся сто раз на дню,
Все, веря в значимость свою.
У нас у всех одна беда;
Диагноз – «Горе от ума».
Все то, что есть, все то, что было,
Все то, что будет или нет
Я предлагаю всем открыто
Писать и говорить скорей.
Однажды может стать и поздно,
Хотелось бы все знать сегодня,
Причем, любому из людей.
Но, впрочем, может быть и нет…
А кто коснулся творчества,
Твори свою историю.
А то получится абсурд,
Что за тебя напишет внук.
От этого вдвойне мне грустно,
Что существует фактор – трусость.
Трусы – они у всех одни,
И слов я не найду для них.
Но лучше смерть, чем в страхе жить
И не найти сил превзойти
«Свободожизнефобию»,
Как дань за жизнь веселую.

Я: Ну, что теперь ты скажешь, брат?
Ч: О! И не знаю, что сказать!
Все так туманно и заумно.
Ты мне скажи, какого х-я
Ты тянешь барана за хвост,
Чего тебе не достает?
Иль это личный стиль, так модно?
Поэму ты когда продолжишь
Иль будешь голову морочить?
Закончи свой рассказ, а там
Пиши о правде двести раз.
Бля буду, не грузи, Санек!
А остальное – ну их еб…
Я: Еб иль не еб – не мое дело,
А вот с поэмой есть проблемы.
Сказать по правде, не успел
Я дописать ее конец.
Ч: Оно понятно – «Еб не еб»,
Уж лучше б ты конец нашел,
А то мне замотал мозги,
Да так, что голова трещит…
И думать больше я не в силах.
Ты, брат, обломщик, просто вилы!
И что теперь?
Я:                Шучу, шучу!
На днях поэму ты прочтешь,
Как только я перепишу
Из вороха черновиков
Каракули своей мазни
Из прошлой жизни в наши дни.
……………………………………………..
………………………………………………
Часы пробили полночь. Грустно.
Ушли друзья. Я роюсь в чувствах.
Открыл бабулин чемодан
И в нем копался до утра.
Обрывки давности далекой –
«Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях висит…»
И Пушкин с Гончаровой ходит
И размышляет о любви…
…Но почему же он молчал
И правды всем не написал?
Ведь он все видел и все знал!
Иль он умышленно молчал?

Я тешусь только тем, что время
Запретное ложило вето
На стиль и форму рассуждений,
Диктуя свою волю прозе…
И обрекая всех поэтов
Искать изысканное слово.
И тем от правды уводив
И без того слепую Русь.
Цензурою своей убив
Предназначение искусств.
Искусство, как сама природа,
Приобрела меж строк свободу,
В то время, когда лилась кровь,
Искусству залепили рот,
Как бунтарю тюремному
Ломают кости в бешенстве
От страха перед силой Духа,
Которой не имеют сами…
И бунтарю ломают руки,
В глаза штыков сталь загоняя.
Забив до смерти, тешутся
Непревзойденной смелости.
Чуть позже – повышение
В иерархии тюремщика
Получат от Государя
И орден за «Убийство дня».

Часы пробили полдень. Грустно.
Пришли друзья. Сидят на кухне.
Я среди тысячи бумаг,
Открыт бабулин чемодан.
И я пишу от буквы к букве
С определенным ясным чувством,
Что я дописываю труд
Чужих, мне неизвестных рук,
Чужих стихов, чужих поэм
Из глубины ушедших лет
За тех, кто дописать не смог
Своей души правдивый слог.

Я весь в пыли веков прошедших,
На чемодане – «малиновский»
Прозрачной водкой наполненный
Стакан стоит. Огурчик сверху…
Вокруг меня толпа стоит.
И все молчат, взирая вниз
С огромной высоты, друзья.
И ждут, чтоб с ними выпил я.
Я дописал все до конца
И залпом выпил досуха
Целебную приправу жизни.
Съел огурец. И оживился.
С трудом поднялся во весь рост
И попросил налить еще.
Ударили друзья в ладоши.
Налили до краев мне водки.
И, осушив второй стакан,
Я объявил: «Мои друзья!
Все! Точка! Вот вам «Государь»!
И третью часть им зачитал.
…………………………………………
Никто не произнес ни слова.
Лишь только по стаканам водка
Лилась рекою до утра,
А в полдень прозвучало – «Бл-дь!
Ну и ***ло «Государь»!
Ну ты, Са-не-ек!
Ну ты, нет слов!
Ну, ты и гад!
Ну, ты титан!
Ну, ты собака!
Сукин сын!
Спаси-и-бо, брат!
Спасибо, блин!» Ик-ик…
Часть 3

Сейчас прольется чья-то кровь!
……………………………
……………………………
До талого прошел топор
Сквозь позвоночник, до земли,
И на две части разрубил
Живое тело молниеносно.
Кишечник по полу пополз,
Гортань хрипит бессвязным рыком.
Зловонный запах лезет в нос.
Повсюду все в кровавых брызгах.
Картина, скажем, не в устоях
Цивилизованного века,
Хоть «шок по-нашему», но все же
Смерть смерти рознь, прошу заметить!
Картина не для слабонервных,
Поэтому читай скорее
Иль пропусти страниц пяток
И прочитай все между строк…
Я тоже в детстве так читал
И даже книжку закрывал
На страшном месте, ну его…
Что я хотел сказать? Так вот…
Жара. Парит. Открыты окна.
Вот мухи со стены до крови
Летят и кружатся вокруг,
Облепливая Васькин труп.
Инкогнито в шелковых платьях
Стоит пред голым генералом.
Тот – сам не свой, присел на кресло.
Трещит лоза. Трещит, но держит.
Пришелец опустил топор,
Небрежно подтолкнул ногой
Оружие убийства в лужу,
К ногам растерянного мужа.
Глаза их встретились. Один
Второго взглядом победил.
Иссякли силы генерала.
Он бел и наг, ничтожно жалок.
Инкогнито шагнул к кровати,
Неслышной поступью ступая.
Рукою ищет пульс у тела
Измученной маньяком жертвы.
И: Она жива. Молите Бога!
Его Величество не смог бы
Простить вам смерть души безвинной.
Г: Кто ты такой?
И: Я твой спаситель!
Я видел все. И вам скажу –
Ошеломлен столь дерзкой прытью.
Ну, а пока я говорю,
Одеться соблаговолите.
Распорядитесь труп убрать
И поскорее закопать
За тридевять земель отсюда,
А чтобы там не вышло худо,
Хоронить доверьте одному
Поверенному своему…
Рот на замок. А для начала
Явиться во дворец вам надо.
Не ожидал и не скрываю –
Впервые маньяка встречаю.
Что ж вы, милейший государь,
У всех творите на глазах!?
Устроили сплошной разврат,
Священный оскверняя брак.
В притон усадьбу превратили,
Молодок всех осеменили.
Позвольте вам задать вопрос –
Как только сил вам достает:
И нет запрета вам ни в чем,
А как же с вечным быть судом?
Вы честь мундира осквернили
Своею похотью постыдной.
И царской кары не снести…
Зачем пристало вам рубить
Мальчонку, пусть хоть дворового,
Но на две части, хладнокровно
Взять и рубить, иль это вам
Доставило двойной оргазм?
Не состоите ль вы в родстве
С маркизом, как его?.. де…де…
Ах, да! Припомнил маньяка –
Маркиз де Сад, исчадье зла!
Не вам ли брат мучитель сей?
О! Он не человек, а зверь!
Садизм – его изобретенье,
Насилье, секс до извращенья.
Здесь явен след родства с маркизом,
А, может, следство травматизма
Каких-то членов организма?
Не бойтесь, все мне говорите,
Вот только с зала труп снесите,
Да поскорей все уберите.
Врача супруге пригласите
И помните – я ваш спаситель!

Час как убрали все в чистую.
Труп по мешкам в тугую бочку
Заколотили. Врач микстуры
Замешивает в круглых колбах
Вокруг курится благовонь.
Все окна заперты. Сквозняк.
Кружится струйкою дымок,
Неся душистый запах мят.
Супругу  без сознания
В шелковом халатике
На простынях несут в мансарду,
В супружескую опочивальню.
Дрожит рука у генерала,
Едва смог эполет поправить.
Инкогнито за ним стоит
И сам с собою говорит:
Вам кары царской не нести.
Хотя, я вас могу спасти,
Коль полюбовно все решим.
А не решим, тогда в Сибирь,
(Если удастся избежать
Вам висельницы иль топора).
Но это позже, а сейчас
Нужно решать, что  да и как,
Ведь я мог и не все увидеть,
Не рассмотреть иль не услышать,
На то она судьба – злодейка,
Сегодня – Бог, с утра – ефрейтор.
И тихо ножки свесив вниз,
С утра на площади висишь.
Пока мы протокол не пишем,
Решить должны, что вам дороже?
Вам остается только выбрать –
Жена… иль..  честь родного дома?
А впрочем, статсоветник вскоре
Прибудет лично для допроса,
Уж час прошел, как едет он,
Пока лишь только приглашен
Моим посыльным к чаю с медом.
Он патриот и, между прочим,
Вас почитает за героя.
Не дайте вы его расстроить.
…………………………
…………………………
Вот здесь сорвался генерал,
Сигарою в руке затряс,
Присел и расстегнул крючок,
Чуть приоткрыл воротничок,
Расшитый золотою нитью
Замысловатой вязью хитрой.
Две пуговицы расстегнул
И с дрожью во всю грудь вздохнул.
Мундир до самого ремня
Весь в лентах, медалях, крестах,
Горят огнями изумруды
На орденах, сверкая чудным
Чарующим свеченьем.
Божественное зрелище!
Чуть наклонился генерал,
И отозвался аксельбант
Игривым звонким переливом,
То наконечники столкнулись,
И эхо в воздухе застыло
И с тишиной переглянулось…
И тишина своею властью
Смешала звуков нежных краски.
Как утренней росы капель
Слетает с лепестка в ручей,
И ручеек благодарит
За неожиданный визит,
И с каждой капелькой росы
Ручей быстрее в даль бежит.
Бежит, звенит и дальше льется,
Пока не высохнет на солнце.
……………………………
……………………………
Сквозь шторы солнцу не пробиться,
Сквозняк спешит за дверью скрыться.
Кареты за окном стоят,
Их выстроился целый ряд.
Жара сжигает все вокруг.
Пыль до небес – не продохнуть.
Закрыты окна. В доме темень.
С картин старинных холод веет.
Инкогнито молчит в углу,
Рассматривая потолка лепню.

Нахмурив брови, генерал
Дух перевел и так сказал:
«Я генерал, а не убийца,
И вам со мной не сговориться.
А за убийство ты, скотина,
Сгниешь сегодня же в могиле.
Что грешен я в своих делах –
С тобою мне не обсуждать!
И: Не горячитесь, генерал!
А вот и статсоветник сам.

Советник статский входит в дверь,
Его прислуга провожает,
По рюмкам разливает хмель
И за дверями исчезает.
С порога встал советник в позу
И объявил: «Прошу серьезно
Всех отнестись к моим словам.
А вам, милейший генерал,
Придется саблю свою сдать
И через час прийти в Крондштат,
Вас у карет ждут пять солдат.
Я буду вас сопровождать.
И: Ну, выпьем же, друзья, прошу!
Прошу, советник, пять минут!
Мы с генералом обсудили
И выяснили все, как было.
Наш генерал всего лишь жертва
Измены грязной и порочной!
Он уличил в измене дерзкой
Свою жену. В пылу любовном
Он не сдержал своих эмоций.
Вот и случилась катастрофа.
Прошу досрочно в монастырь
Сию минуту увезти
Изменницу от глаз долой.
Сему свидетель головой
Покорный ваш слуга и раб.
Я видел все, чему и рад.
А  то, не приведи Господь,
И обвинили бы со слов
Посыльного, что я отправил.
Видать, напутал он со страху.
А вас прошу я, генерал,
Убийцу выдать со двора.
Никак нельзя здесь без убийцы
Нам обойтись. Придется выдать.
Я думаю, такой расклад
Не удивит вас, генерал?
И сам советник нам порука,
Что каждого ждет по заслугам,
Кого награда, кого казнь.
Мы ждем убийцу, генерал!
Г: Ну что ж! Убийцу так убийцу!
Прошу вас, господа, на выход.
На кузне ждет убийца нас,
Прошу во двор вас, господа!

Советник вышел первым. Сзади
Инкогнито ждет генерала.
Глаза их встретились. Один
Второго взглядом победил.
Сверкнул сиянием булат,
Эфес горит огнем сапфиров.
И молвил тихо генерал:
«Ты здесь умрешь! Сейчас! Скотина!»
Как молния булат в руках
Разрезал воздух на две части.
И вот эфес догнал шелка.
Инкогнито упал на месте.
Успел лишь вскрикнуть ой-ей-ей
И так затих, скукожившись.
Булат под сердце лег, точь-в-точь,
С силою убойною…
Остался на полу лежать
Инкогнито с дамасской сталью.
Во двор выходит генерал –
Грудь в орденах, медалях…
Солдаты в строй. Честь отдают.
Советник мило лыбится.
А генерал кричит: «В тюрьму
Везите, братцы милые!
Убил я палача сейчас.
Не доставал давно клинка.
Но жить я больше не хочу».

Окинул двор. Толпа кипит.
Бабы кричат и крестятся.
Собаки лают. Двор гудит.
И все ревут и мечутся.
Прислуга бросилась к ногам,
Рыдая истерически.
Кричит она: «Не покидай,
Отец ты наш единственный!»
Г: Я виноват пред всеми вами.
Я на крови взращен.
Я сын войны, а с вами, бабы,
Лишь в бабу превращен.
Отныне больше вам не барин.
Прощайте навсегда!
Все, что имел, все оставляю
Своей жене. Она
Отныне полная хозяйка
Пред вами за меня!

Столбом клубится пыль до неба.
Звенят карет бубенчики.
Двор опустел. Уж вечереет.
Да бабки в сенях крестятся…
…………………………
…………………………
Балы.
Жара.
Кругом чума.
Жужжат жуки, комарики.
Виднеется Нева-река.
Дорога ниткой тянется.
Карета встала у моста,
За ней вторая, третья…
Я видел там издалека
Невиданное зрелище –
Рубили шашками солдаты
У мостика бедового
Знакомого вам генерала
В мундире цвета черного,
Златые эполеты шашкой
Наотмашь сверху вкривь и вкось…
Тонули в крови аксельбанты,
И кровь текла ручьем.
Штыком кололи ордена.
Сплетались ленты в узел.
Потухли в крови все цвета
Российских изумрудов.
Остатки тела по кускам
Солдаты утопили в речке,
А из кареты наблюдал
За казнею советник.

Кареты въехали во двор,
По кругу ко дворцу.
Повсюду смех. Оркестра звон
Невольно режет слух.
Повсюду писк. Виньеткой кружит
Чудесный фейерверк.
Наталью обнимает Пушкин
За тоненький корсет,
Целует мило ручку ей,
Читает эпиграммы.
Вот Гоголь кланяется всем,
Его весь день здесь ждали.
Любовь и радость на устах!
Наговориться б вдоволь!
Гремит салют. Горят в глазах
Огней цветных мильоны.

В палатах царских Князь Великий
Встречается с советником.
Никто его сейчас не видит,
Он в маске ждет посредника.
А вот и в зале постовой –
Мундир в крови и грязи.
Г: Как вы посмели? Кто такой?
Позвать сюда охрану!
Н: О, Государь! Великий Князь!
Посланец Ваш убит.
Вместо него я послан к Вам,
Чтоб всем не навредить!
Его сиятельство – советник,
Ваш преданный слуга и раб,
Любезно просит вас о встрече.
Г: Ну так скорей ступай!
Скорей зови его сюда!
Что за пустая болтовня!

Накинул Государь на плечи
Огромный красный плащ и встретил
С фривольной маской на лице
Советника. И тот опешил:
«О, как к лицу Вам маскарадный
Наряд изысканный и страстный!
Как чуден шелк венецианский
И маска мастеров испанских!
О, Ваша милость, вы поэт!
Вы – гений! Вы наш новый свет!
Свет всех божественных зеркал!»
Советник на колени встал
И зачитал как Отче наш
Псалом Давида (22-а)
И прослезился Государь.
Г: Ну, полно, встаньте же с колен.
Я весь дрожу и жду ответ.
Вторые сутки как не сплю,
Ну, говорите же, прошу.
Что приключилось в этот раз?
Или компанья сорвалась?
Ну, не молчите же, скажите,
Мы победили иль погибли?
С: Великий Князь! Приказ исполнен
Ответственно и скрупулезно.
Все жестко и без промедлений,
Согласно Вашим наставленьям.
И проигрышу не бывать.
Свершилось все, как Вы желали.
Г: И вы хотите мне сказать…
С: Нас ангелы благословляли.
Г: Так значит, я ее увижу?
О, небу слава! Все свершилось!
А как ее румянец нежный?
Не утомилась ли в дороге?
Как скоро согласилась ехать?
Вы передали мое слово?
Мои подарки, наставленья,
Иль было все ж сопротивленье?
С: Ну, что Вы, Государь! Как можно?
Все передал от слова к слову.
Она от счастья без ума
Упала в обморок, сама
Не верила всему, как вскоре
Пришла в себя уже в дороге.
При этом хороша была,
Спокойна, ласкова, тиха.
Я с ней провел переговоры,
Едва успев отмыть от крови
Измазанные голенища.
Карета подоспела быстро,
Едва успели сбросить в воду
Останки барина лихого…
Г: Ой! Вы его того? Беднягу?
С: Великий Государь! Собаке –
Собачья смерть!
Г:                А говорили
Ермоловцы его любили!
С: Все в прошлом. Он казнен по праву
За самовольную расправу
С посланником, которого
Убил клинком.
Г:                О Господи!!!
Он Иннокентия убил?!
За что? Ведь он так всех любил!
Учтив, правдив, шутлив немного.
О, как судьба к нему сурова!
Да-а… Генерал наш, генерал…
Ну, полно. Нам пора на бал.
В каком она монастыре?
Как только вспомнит обо мне,
Так сразу известить прошу
Ей волю скромную мою –
Не дольше, чем до сентября,
Она меня позвать должна,
Чтоб одного меня любить.
А там посмотрим, как с ней быть.
Пора на бал нам! Чудный день!
Прощай и помни – жду вестей!

Балы.
Жара.
Кругом чума.
Жужжат жуки, комарики.
В монастыре до сентября
Младая жизнь скончалася.
Лишь опустился снег с небес,
Открыли дверь… Ее уж нет…
……………………………
……………………………

Холод.
Мороз.
Метель метет.
Я покидаю Петергоф.
Спустя года пишу для вас
Про то, что видел и слыхал.
Бывал я там и ус макал
То в мед, то в суп, то в кислый квас.





Август 1837 года.