Миледи-16. Обманутый до крайности миледи. Фрагм. р

  (Предыдущий пятнадцатый фрагмент (из главы "Миледи и Бекингем"):
        http://www.stihi.ru/2010/06/09/8335).

  ...Мне мало будет просто слать проклятья.
  За вас я отомщу ему, да-да!
Миледи распахнула сверху платье,
краснея от смущенья и стыда.

Образчиком людской моральной грязи
прекрасное плечо обезобразив,
вдавилось в кожу странное пятно.
– Доверием я тронут вашим, но…

   тут лилия – французское клейменье! –
Джон выразил своё недоуменье,
нервозную нарушив тишину.
– Вот в этом-то и подлость! Поясню.

   Спросили вы, какое отношенье
   ко мне имеет  Франции  печать.
   Но строгое судебное решенье
   ведь как-то ещё надо доказать.

   Ведь разослать могла бы я запросы
   легко во все английские суды,
   и ложный приговор почил бы в бозе.
   Отделавшись потерей красоты

   плеча, восстановила бы в итоге
   свою я репутацию, на страх
   озлобленному недругу. Но плохи
   дела мои – надежды мои в прах

    разбил подлец французскою уловкой.
Упавши на колени пред плутовкой,
Джон взором пожирал плечо и грудь
там, где из платья выбился чуть-чуть

сосок нежнейший, и за красотою
роскошных форм не видел страж уже,
миледи представляя в неглиже,
позорное клеймо. Как Гектор Трою,

он вызвался красотку защищать
от всяческих превратностей планиды.
Не смея о любви своей вещать,
просил он лишь простить ему обиды.

– Простите! – повторял герой, в полу
торча, как гвоздь. Век не сошёл бы с места!
А взор его сверкал: люблю, люблю!
В признаниях амурных он был бездарь,

но, от аффекта собственного пьян,
он преклонил пред дамою колени.
Ему отвесив ласковый шелбан,
когда на грудь он несколько мгновений

таращился, младенчески сопя,
миледи разыграла удивленье:
– За что, брат во Христе,  простИть  тебя?
– За то, что подвергал я вас гоненью,

   за то, что к вашим я примкнул врагам!
Она свела всё к недоразуменью,
и, вняв её всплеснувшимся рукам,
поверил Джон её недоуменью.

«Простите» прошептав в последний раз,
добавил он: – О, как вы совершенны!
   А я тут в  караУлах  весь погряз.
    Но вы в моих глазах теперь блаженны!

Джон хлюпал носом, словно был соплив –
в глазах стояли слёзы умиленья.
«Люблю, люблю»! – достигли исступленья
его мужские взоры.  Одарив

безумца, в свою очередь, тем взглядом,
что делают раба вмиг королём,
миледи протянула, как в награду,
с улыбкой свою руку.  Бурелом

всех противоречивых представлений
его об этой женщине в момент
сменился жаждой пылких откровений.
Его же виртуальный оппонент

лорд Винтер со своим авторитетом
забылся, отошёл на задний план.
Джон даму обожал и лишь об этом
и  дУмал  он сейчас, без рома пьян.

Вся дьявольская суть миледи, внешне
задёрнутая ангельской игрой,
была неуловима.  Как сестрой,
Джон дамой упиваться мог безгрешно,

но всё, что  осязАть  мог, осязал.
Протянутую кисть  таким Макаром
без устали безумец лобызал.
А взором обогрет, к её  ногАм он

склонился с поцелуями стремглав:
– Поверить трудно мне, что вы земная.
    Признайтесь, ангел, в том, что я неправ.
Миледи, только чудом не зевая,

смущенье разыграв, сокрыла вновь
все прелести свои, поправив платье.
Конечно, пуритане – сёстры, братья,
но слишком уж взыграла в Джоне кровь.

«Виват! Ну, наконец-то  по-мужскИ он
все прелести мои воспринял сам!
Дрессировать его подобным стилем
продолжу и – всё встанет по местам», –

подумала с восторгом затаённым
миледи, застегнувши воротник.
– Так кто же ваш палач? – не посторонним
участьем Джон по замыслу «проник»

в глубь сокровенных тайн «несчастной жертвы»
и вправе был всё знать, вплоть до имён.
Само собой, недолго были тщетны
усилия его: – …Так это он!?

– Сначала не могла никак  раскрЫть я
ни имени, ни титула, но всё ж
в душе моей он право на укрытие
иметь не может.  Я пошла на ложь,

умышленно назвав мерзавца графом,
чтоб не смекнул ты, брат, о ком шла речь.
– Друг другу обоюдно мы потрафим,
   мерзавца осудив. Он должен лечь,

   во благо всей страны, скорей в могилу!
    УмрЁт  проклятый герцог Бекингем!..
Миледи, взяв острейшую из тем,
мышленье Джона лепит, словно глину,

к чему уж приложила уйму сил,
но Джон в недоумении спросил,
по части коменданта безутешен:
– А как же мой  хозЯин  тут замешан?

   Мой покровитель – честный человек!
   Он честью не поступится, в угоду
   мерзавцам. Разве он горазд на шкоду!?
Его вопрос вдову в дрожь не поверг –

она импровизировала сходу.
Как прежде, связным был её рассказ:
– Как только предоставил мне свободу
   палач мой и мучитель, в тот же час

   я муки свои вынесла наружу,
   в подробностях зловещих изложив
   всё, что случилось, будущему мужу.
   Как он меня любил, пока был жив!

   Немедля опоясался он шпагой
   и к герцогу помчался во дворец –
   помериться с ним силой и отвагой.
– По храбрости он – явно молодец,

   но к герцогу пошёл бы я с кинжалом.
   Уж если не отравленным, то ржавым.
– Увы, мерзавец в качестве посла
   в  ИспАнию  был послан – жизнь спасла

   ему непредсказуемо случайность.
   Я вышла замуж. Мужнина же рьяность,
   питая год отсроченную месть,
   до цели не дошла.  Как только весть

   про возвращенье герцога достигла
   его ушей, таинственная хворь
   супруга моего не вдруг постигла.
   Вдову же графа Винтера изволь

   в моём лице увидеть – то не новость.
   Не новость, как  могущество  его,
   весь образ его  жИзни  волевой,
   так и ко всем врагам его суровость.

   А новость то, что в  тАйне  граф держал
   факт нашего супружества от брата
   и вообще от всех, чтоб задрожал
   обидчик мой внезапно в день возврата,

   узнав, чья я супруга.  Но, увы…
– Пусть Божьего суда он избегает,
   но я не пожалею головы,
   чтоб час суда приблизить. Он играет

   давно уже со смертью, как с огнём.
   Но жить ему недолго, ибо в нём
   нет силы, чтобы противопоставить
   себя народной ненависти – память

   живёт в сердцах обиженных.  Их гнев
   не вычистить, как от навоза хлев.
   Что ж было с вами?   – Плохо всё…  менЯ ведь
   никто не  прославлял  тут нараспев.

   Ваш покровитель был в ужасном шоке.
   С досадой он узнал, что старший брат
   меня взял в жёны.  В этой подоплёке
   он мною пренебрёг сто раз подряд.

   Со смертью графа Винтера я стала
   единственной  наслеЕницей  его.
   Дальнейший ход мой многоцелевой
   привёл меня в Париж, где непрестанно

   скучала я по Англии. И вот,
   преодолев сто миль дорог и вод,
   намедни я вернулась.  Но мой деверь,
   зол оттого, что в родословном древе

   брат поместил безродную меня
   и этим самым род свой обесславил –
   вдова, мол, в нём жиреет на халяве –
   лишился навсегда покоя, сна.

   Барон в мой адрес принял благосклонно
   навет от Бекингема. Тот назвал
   меня публичной женщиной, чьё лоно
   закон уже однажды предавал

   во Франции суду, о чём бесстрастно,
   мол, скажет заклеймённое плечо.
   Доверчивый мой деверь полугласно
   меня арестовал.  Он привлечён

   к преступному деянию обманом,
   но мне  немнОгим  легче оттого.
   Для герцога ж мой случай – рядовой.
   Меня отправят завтра утром ранним

   в изгнание, где я обречена
   влачить жизнь средь отверженных навеки.
   Настолько моя будущность черна,
   что вправе навсегда закрыть я веки.

    Джон, дайте же мне нож! Меня ждёт Смерть!
С притворным, как и всё, изнеможеньем
ей впору на  рукАх  его висеть,
и, совпадая с ней телодвиженьем,

плоть подхватить не  мОг  он не успеть.
В его объятья пала и уютно
устроилась в них стерва.  Обоюдно
на тот свет не  хотЕлось  им хотеть...

    (продолжение следует)