Дева

Джон сидел в мраморном кресле возле статуи. Он планировал пройтись мимо экспонатов быстро, за какой-то час. Но пробыл только рядом с богиней полдня. Пожилая женщина-смотритель уже предупредила, что музей скоро закроется и ему придется покинуть помещение. А он все не мог сдвинуться. После он так и не вспомнил, как оказался в гостиничном номере: сидел на диване и невидящими глазами смотрел на пустую стену.

Он стал заходить в музей во время каждой своей поездки в тот город. Такое посещение стало невольной традицией. Он не мог объяснить себе, что тянуло его в это место, все происходило помимо его воли. Как только появлялось свободное время, он тут же спускался в метро, чтобы доехать до станции, рядом с которой располагалось это культурное учреждение. Заходил только в один зал, где стояла она. Сотрудники музея уже привыкли к нему, и всегда понимающе кивали, когда он садился возле своей богини. Ему не обязательно было смотреть на изваяние. Он мог опереться локтями о колени и, закрыв лицо ладонями, надолго погружаться в ранее неведомые ему миры.
И только легкое прикосновение смотрителя выводило его из иного пространства. Он медленно вставал и брел через зал. Уже у выхода оглядывался, и порой ему казалось, что статуя чуть приоткрыла свои холодные уста.
Выйдя из музея, он не спускался в метро, а шел длинной дорогой к своему казенному пристанищу. Его окружал шумный, ярко освещенный ночной город. Смеющиеся лица, громкая музыка из раскрытых дверец машин вызывали в нем чувство нереальности. Ему, привыкшему жить в тиши и одиночестве, этот пестрый мир был чужд с самого начала. Но он вынужден был мириться со своей жизнью в нем во время короткого визита.
Он медленно вдыхал свежий вечерний воздух с примесью чего-то незнакомого. Он знал, был уверен: так проникало в его окружение другое пространство, с царящими в нем иными законами. Где нет движения и нет покоя. И любой, хоть раз соприкоснувшийся с этим миром, постепенно и безнадежно теряет свою целостность. Безмолвный мрак незаметно просачивается в плоть, медленно разрушает духовное. Самое коварное свойство его в невозможности распознания смертным того неуловимого мгновения, которое отделяет его от неминуемой пропасти. Редко кому удается выжить после соприкосновения с бездной, но даже эти немногие все оставшиеся годы живут с печатью вечного мрака. Да и весь наш мир непрерывно, на протяжении веков и тысячелетий безвозвратно отдает себя Хаосу.
Об этом мире говорили еще древние мыслители, но цивилизованное человечество забыло о таком знании. И строит другие картины мироздания, в котором нет места запредельному. Может, таким образом, оно желает просто забыть о своей постепенной гибели, об ином царстве, где наша вселенная превращается в ничто. Забыть о том, что ничто не вечно в этом мире и где-то совсем недалеко нет звезд, нет привычного пространства, лишь гигантская пустыня небытия. И никому не приходит в голову, что это небытие – естественное вместилище нашего мира. Хаос находится вне нашего пространства, а вселенная, оазис жизни, окружена им. Хаос – то изначальное, первичное, не нуждающееся в причине для своего существования, недостижимо отличающееся от нашего обычного мира.
Серое дыхание статуи окутывало его до самой гостиницы. И даже в номере он продолжал испытывать холодное волнение, которое вызвало в нем посещение богини. Он называл ее Девой, ибо знал, что изваяние осталось непорочным со времени своего рождения. Заботливые ласки скульптора, создавшего это явление, навсегда внесли запрет на порок. И может, это давало богине власть.
Он засыпал, и в его снах вновь и вновь являлись несбыточные мечты. Просыпаясь среди ночи, Джон смутно осознавал, что эти мечты приходят, когда человек беззащитен. Только тогда он открывается неведомому миру. Он снова погружался в сон, и снова ледяные объятия дарили ему сокровенное.
Постепенно дыхание Девы проникало и в его дом. Как-то в жаркий день он зашел в парк. Ему почудилось, что среди деревьев мелькнул знакомый силуэт. Он почувствовал удар сердца – громкий, сильный, до боли в груди. И даже не заметил, как ноги понесли его вглубь лесочка. Там на небольшой полянке стояла она. Небо затянулось облаками, стало сумрачно, и это была стихия статуи.
Он сел на лавочку рядом, как это делал в том городе, где впервые увидел ее. Ему опять не обязательно было смотреть на нее. Как всегда, достаточно было ее присутствия и безмолвия. Лишь иногда он поднимал свой взгляд, и ему казалось, что с неземным блеском струятся ее волнистые волосы. И он сильнее прежнего ощущал проникновение запредельного мира Хаоса.
Он снова не заметил, как оказался дома. Сидел на стуле и смотрел в темное окно.
Сны охватили его, и он был не в силах освободиться от их зыбких объятий. Ему явилась она. Он видел ее струящиеся волосы, стальное свечение глаз, слышал пронизывающий шепот. Джон проснулся в липком поту, резким движением сел на кровать и стал смотреть в черноту комнаты.
Он стал приходить в парк каждый день, и каждый раз садился на лавочку рядом со своей статуей. Небо заволакивалось серыми облаками, и ему снова казалось, что богиня оживает. Он уходил, когда парк охватывала ночь.
А как-то лил дождь, и он разделил с богиней пребывание в непогоде. Она смотрела вдаль, словно не замечая небесной воды. А он промок до последней ниточки, но не торопился домой. Ему слышалось, как статуя снова говорит, но уже не во сне.
Дома, снимая с себя тяжелую мокрую одежду, Джон внезапно вспомнил, что когда-то, еще восемнадцатилетним парнем, посвятил нечто своей богине. Все в юности переживают сильные чувства. Именно в такие мгновения он, охваченный страстным порывом, взял ручку, выдернул из альбома листы и принялся неистово писать быстрым, горячим почерком. Когда бумага заполнилась, он взглянул на свое творение и удивился, что же могло вдохновить его, молодого парня, на такие строчки.
С тех пор прошло много лет, и неизвестно, сохранились ли те исписанные юношеской рукой листы. Едва переодевшись в сухую одежду, Джон бросился в свой кабинет, и, оказавшись возле старого письменного стола, махом стал выдвигать ящики, вываливая на пол их содержимое. Раскрывал папки, бегло изучая содержание находящихся в них бумаг. Он никак не мог найти нужные ему листы из школьного альбома.
Наконец, раскрыв голубую папку с разлохматившимися ленточками-завязками, он обнаружил в нем то, что так рьяно искал. Бережно взял чуть тронутые желтизной плотные листы, сел на диван и стал читать написанное в пору далекой юности.    

Она стоит рядом, спокойная, безгласная… Длинные, струящиеся волосы цвета ранней утренней мглы обвивают серое холодное тело, кажущееся  таким безжизненным…
И я – беспокойный, не отошедший от суеты и горячки эпохи.
Дева, безмолвная, загадочная мечта…
Тебя я искал всегда и везде. Непрестанно вглядывался в лица проходящих мимо людей, надеясь увидеть...
Но тщетно. Ты была далеко. Твой дом вне звезд, вне вселенной, вне суеты, где вечный покой и таинственный мрак. Сами боги ласкают тебя.
Но, наконец, ты пришла, волшебное явление, пришла ко мне, жителю падшего мира. Пришла, чтобы спасти, не так ли?
Неподвижными глазами смотрит на меня Дева. Ниспадающими волнами струятся длинные волосы цвета ранней утренней мглы. Неземным холодом веет от нее… Только дай мне, бог, силы совладать с собой!
Но ведь ты являлась и раньше! Когда мне было одиноко и тоскливо, и невыносимой становилась тяжесть усталых моих дней.
Ты приходила и утешала. И я, успокоенный, снова жил, снова ходил средь галдящей толпы и надеялся…
Останься со мной! Мне так часто бывает плохо. Ведь я – жертва. Жертва эпохи.
И ты… Я живу лишь потому, что где-то есть ты…
Останься!
Мне часто снятся мрачные сны. Низко над землей пролетает тяжелый серый самолет и гудит тоскливо и тревожно.
Он улетает и где-то далеко взрывается. А я остаюсь жить, один во всем мире.
Я уже не молод… Далеко в прошлое ушли беззаботные дни, радости, надежды, вера в собственную избранность…
Смерть  скоро унесет меня в мир вечного безмолвия. Но я до сих пор не знаю – !!! – для чего мне дана была жизнь. Эта мысль отнимает мой покой. И все больше я убеждаюсь, что я – жертва.
Не было у меня никогда любви. Всю жизнь я прожил в одиночестве.
Я искал Ее, мою единственную и прекрасную. Всю жизнь искал.
Но ее нет. Она  НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Я понял это совсем недавно, когда близок стал мой конец.
Дева, словно изваяние, стоит рядом, задумчиво слушая мою печальную речь. Она всегда молода. Она бессмертна.
Быть может, она и есть моя любовь?
Но ведь она живет в недосягаемом мире! Как же быть?
Жизнь моя прожита. Я опоздал. Не успел… Все потеряно. Все ушло безвозвратно и не вернуть никогда те годы, когда я надеялся…
Останься со мной, Дева! Я хочу жить. И любить.
Неживым блеском сверкнули ее глаза. Она раскрыла уста, и тихий голос прошептал…
Я вздохнул. Я так долго ждал…

Джон встал, подошел к окну, стало зябко. Он направился в кухню, заварил чай и стал пить обжигающий напиток в надежде согреться. Затем лег на диван, укутавшись в толстое одеяло.
Проснулся он среди ночи, его колотило крупной дрожью. Во рту завяз свинцовый вкус болезни. В голове проносились дождь, тяжелое небо, отблески далеких молний. Губы помимо него произносили обрывки слов, который он улавливал временами, в промежутках кратких прояснений сознания. Так приходилось расплачиваться за долгий вечер в непогоде. Или это был отклик испытанного потрясения?
В какой-то момент Джону почудилось, что нужно непременно пройтись по комнате. Он не мог объяснить себе это неожиданно возникшее желание, он вообще ничего не мог объяснить себе из того, что с ним творилось.
Он встал, это удалось ему сделать с огромным трудом, тело не слушалось его. Сел на скомканную простыню, перед глазами туманилось. С усилием сделав небольшой поворот головой, увидел разбросанные на столе листы, это он вчера бросил их, прочитав сочинение юности. Джон поднялся, тяжело передвигая ноги, пошел к окну. Прислонился лбом к ночному стеклу, надеясь испытать облегчение. За окном бушевала гроза. С треском грохотал гром, небо раскалывалось кривыми молниями, дождь лил сплошным потоком. Оконное стекло не дало желаемой прохлады. Джон повернулся, чтобы пойти к дивану и снова окунуться в сон. Он так и знал, он это предвидел…
Она стояла посреди комнаты, в ореоле священного света. Длинные волосы цвета ранней утренней мглы струились по совершенному телу. Глаза отсвечивали вспышки молний, уста отверзлись… Статуя снова была рядом.