Версия убийства Марины Цветаевой. Часть 4

В книге "ПЯТЫЙ ВОЗДУХ. ВЕРСИЯ УБИЙСТВА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ"  все факты и действующие лица подлинные. События происходят летом 1985 года в Елабуге и Казани, городах Татарской АССР. В то время по поручению семьи Цветаевых мне выпало заниматься поиском места захоронения Марины Ивановны Цветаевой. Об этих событиях читатели Стихи ру узнают из публикаций (по частям) на обеих моих страницах. Спасибо всем заранее за внимание к судьбе эпохального Поэта Марины Цветаевой.

Начало смотреть здесь:
Часть 1 http://www.stihi.ru/2010/05/31/2581
Часть 2 http://www.stihi.ru/2010/06/03/152
Часть 3 http://www.stihi.ru/2010/06/04/7588

***
"Я БУДУ ИДТИ ДО КОНЦА"
ДОВЕРЕННОСТЬ
               
       Через три дня я уезжаю в Москву. Везу с собой вещественные доказательства – остаток подпоры телеграфного столба, ранее сданный в музей истории города. Получила  его под  расписку. Ещё - протоколы разговоров со свидетелями, заверенные подписями и печатью горисполкома. Первые ласточки. Убедительные. Почему же раньше, по стопам  Кацмана никто не пошёл?  Почему только сейчас Андрей узнал об этом?  Начинаю догадываться - есть неизвестные мне причины.  У Андрея – свои планы. Он сказал мне  по телефону о намерении  действовать самостоятельно: «У Аси серьёзный повод устраниться от поиска, а  я буду идти до конца, и книгу о Марине мы с тобой напишем вместе», - его слова.
       
       В поезде предаюсь размышлениям, пытаясь вникнуть в существующий механизм работы власти. Каждый шаг подчинён контролю вышестоящих инстанций. Что же это за городские комитеты, если они ни-че-го не могут самостоятельно решить!  Мусор вывезти, например? И  сама себе отвечаю – так ведь исполнительные  комитеты!  Исполнительные! А кто же хозяин? Почему не на месте? Какое счастье, что я исполняю свою волю, и ничью больше. Но тут же обрываю себя: разве  поэт - профессия?!
       
      Меня встречает Андрей. Не виделись чуть больше трёх недель, а, кажется, прошла вечность. Сразу же начинаем обсуждать события… Несмотря на то, что он в курсе всех подробностей (созванивались каждый день), говорим, говорим, говорим… Я под впечатлением  воспоминаний:
 
          - Ты представляешь? Хожу по городу, а мысли об одном – вот этот дом помнит её взгляд, а эта улица - её шаги… Ты представляешь?!
 
          -  Так совпало, что Наталья Сергеевна, архитектор из Ленинградского художественного фонда…Да, та, которая со мной в одном номере жила, я тебе говорила… Так вот… Она для местного исторического музея делает бюст Марины! Представляешь, как здорово?  Нет, не сама делает, с ней скульптор!

         - Погода? Всё время дожди! Один только день дождя не было, когда мусор вывозили, ты представляешь?  Да, как по заказу!

         - Стихи?  Есть. Но о них - позже, я их ещё наизусть не помню...
 
         Взахлёб рассказываю о  Марьям, Дунаеве, Чурбановой, об Изиле, князе Биктимире… О тех, с кем судьба свела меня в краю, где довелось Марине закончить своё  пребывание на земле. Андрей  настроен решительно. Уже подготовил письма –  в  Президиум Верховного Совета Татарстана, Министру Культуры, в Союз писателей  Татарской  АССР, Всероссийскому обществу охраны памятников культуры и несколько личных писем. На моё имя он решил сделать нотариальную доверенность, без неё не обойтись: визиты серьёзные,  документ может понадобиться.
 
         Вечером приезжают наши  друзья. Читаем елабужские стихи. Обсуждаем новости, строим планы. Пенёчек наш отправляется в надёжные руки на экспертизу. А через две недели, с доверенностью на руках, я лечу в Казань. Настроение рабочее. Всё просто, зачем усложнять? Они не могут не дать разрешение – надо довести дело до конца, суть очевидна. А… вдруг? Нет, этого не будет! В стихах – ответы. Они – живая перекличка. Верю Марине.

ТАТАРСТАН.
МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ.          
СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ.
ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА

   Останавливаюсь  в гостинице  «Совет». Как прекрасна Казань! Наслаждаюсь видом из окна, он необычен. Жаль, что знакомлюсь с городом на ходу, бегло – дни мелькают один за другим, как кадры документального кинофильма. Визит в Министерство Культуры больше чем удивляет. Я предполагала, что о чём-то здесь уже знают, но не в таких же подробностях!  И про вывоз  кладбищенского  мусора, и про сорок бутылок водки, и даже про перепачканного пеплом  мерзавца –   всё всем известно… (фирма веники вяжет!)
Секретарь, улыбаясь, спрашивает:
 
         - Вы та самая Татьяна из Москвы, которая… И - хохочет…
 
         Кивая головой, как китайский балванчик, громко смеюсь в ответ. Что остаётся? Раздаётся звонок.
 
         – Вас приглашают! 
 
        Вхожу в  мягкий кошачий кабинет министра. Таишев Марсель Мазгарович говорит по телефону. Профиль выразительный. Похож на тигра. Но голос болезненный или… усталый? Возраст – сорок с небольшим. Стою. «Культура»  в мою сторону не смотрит. Приходится устраиваться, не дожидаясь любезностей – сколько же стоять? Закончив  телефонный разговор, министр медленно разворачивается и молча (не здороваясь!) рассматривает меня с ног до головы. Как себя вести? Не приветствовать же его, вскакивая и стоя навытяжку? По обыкновению «включаю»  Марину – срочно работать! Она принимается за дело с нескрываемым удовольствием  и, не торопясь, приглушенным  голосом произносит то, что даже меня, привыкшую к её  непредсказуемости, бросает в трепет:

          - Какое у Вас редкое и красивое имя – Ма-арсель… Если не секрет, кто Вас так назвал, Ма-арсель, а?  - вопрошаю нараспев, любуясь  гласными звуками,  играя ими, перебирая их, как бусинки невидимого ожерелья. У министра брови ползут вверх, но маленький мальчик, живущий в нём, с гордостью отвечает:
 
        -  Мой дед… Он дал мне это имя!

        -  Прекрасное имя! Простите, а почему у Вас картина висит криво?
Вам никто об этом не говорил, Ма-а-арсель Мазгарович?
 
        Министр переводит взгляд на стену. (Я – тоже… вслед за ним…) Живописное полотно, изображающее природу, действительно чуть искривлено влево. Удивляется:

        - Нет, никто не говорил... Спасибо, что заметили...

(Я заметила?) И вдруг…  Марсель Мазгарович приходит в себя! Величественно-горько звучит его поучительная речь:

         -  Зачем проявили ненужную инициативу? Надо было сначала в Казань, а потом уже в Елабугу, так принято…

        Ненадолго замолкает, изучая мою реакцию.(...а я в эту минуту... вижу как бы со стороны - Марина, покачивая одновременно ногой и головой в такт его интонации, внимательно исследует объект…)
 
         - Нашумели вы в Елабуге, зачем? – продолжает министр, повышая голос, – зачем нужно было торопиться? Мусор вывозить? Рабочих водкой поить?
 
         Какой вежливый допрос... Говорит монотонно, главное его кредо - «осторожно!» 
Нет, с Марселем кашу не сваришь… Министр настойчиво пытается ставить под сомнение сам факт того, что найдена могила:

        - Сестра ездила? Не нашла! Мы камень мемориальный поставили? Поставили!  Сборник стихотворений издали? Издали! А могилу пусть родные ищут, мы здесь при чём?

        - Так  ведь родные и ищут, - отвечаю. Вот доверенность. Вот письмо племянника Марины Ивановны Цветаевой, сына Анастасии Ивановны. Андрей Борисович Вам  лично письмо адресовал! Семья просит любезно разрешить доделать дело, начатое в Елабуге. Вот свидетельства людей о том, что место, которое мы ищем, известно. Что дальше будем делать, Марсель Мазгарович?
 
        А  дальше меня очень вежливо (под руку!) провожают до дверей  и… отправляют в Союз писателей Татарской АССР. Там, оказывается, создана  специальная комиссия, которая ждёт указаний  из… Москвы. Хорошо, что Андрей и это предусмотрел!
         
       Председатель Союза писателей Татарстана Туфан Абдуллович Миннулин, человек средних лет, подвижный, эмоциональный. Голова его тонет в живописных курчавых колечках. Но печать организатора на нём прочная. В суть не вникает. Оптимистическим тоном рассуждает на отвлечённые темы, перебирая авторитетные писательские имена, их заслуги перед страной,  в которых  «мы, мы, мы» - главное действующее лицо. Я – отсутствует. И этот человек на себя ответственность не  возьмёт… И  вдруг, в упор глядя на меня, Минуллин злорадно спрашивает:

       - А Вы знаете, что у нас письмо от Анастасии Ивановны Цветаевой? Она закрывает дело!
 
      От неожиданности на меня нападает смех, и отвечаю уже не я, а опять же, она, Марина, через меня:

       - Конечно, знаю! Но у меня доверенность от Андрея Борисовича, сына Анастасии Ивановны. Ей 92 года. Сын, учитывая преклонный возраст матери и состояние её здоровья, все хлопоты берёт на себя. И он, кстати, пишет об этом поиске свою книгу,  а  я помогаю ему собирать материал. Вот его телефон. Звоните. Можете у Андрея Борисовича сами всё узнать!

      Святая правда. Протягиваю доверенность. К такому повороту событий Туфан Абдуллович явно не готов. Анастасия Ивановна…  закрывает дело, а её сын – открывает?.. Не проверять же подпись московского нотариуса через органы…

       - Это меняет дело, - говорит Туфан Абдуллович задумчиво, несколько раз внимательно перечитав доверенность. Мы всё сделаем для сына Цветаевой, не сомневайтесь! Пусть комиссия работает.

       Молодец Андрей! Он предупредил меня  о настроениях  мамы, сказав, что сам доведёт дело до конца. Хорошо, что я об этом знала.
   
       В Президиуме Верховного Совета товарищ Багаутдинов  встречает меня, идя навстречу и громко читая: « Поэт, не дорожи любовию народной»  Я - в ответ:  «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной»... Высокий чин на весёлой волне продолжает: «Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм»... Он знает Пушкина, слава тебе, господи! Смеёмся оба. Хорошее начало.

          - Что же Вы сразу ко мне не пришли, Татьяна Сергеевна?
 
          -  Анвар Бадретдинович, а Вы разве не послали бы меня… по своим служебным лестницам? Поверьте, вопрос управления меня настолько заинтересовал, что я его даже изучать начала! Вы правы - путь сверху вниз короче, чем  наоборот… Забавно!

         Анвар Бадретдинович улыбается:
 
         - Да Вы не только поэт, Вы ещё и философ!
 
         -  А разве бывают поэты…  не философы? – спрашиваю.

         -  Бывают, бывают! Ещё как бывают! Ваш Биктимир Гизатуллович - прекрасный человек, хороший администратор, в душе -  поэт, но не философ… Не заметили?

         И Анвар Бадретдинович просит секретаря соединить его с Елабужским горкомом партии. Деловым тоном, исключающим любые другие мнения, вежливо диктует: 
          -  Отнеситесь с пониманием к событиям в вашем городе - дайте возможность  журналисту из Москвы работать по её усмотрению. Не мешайте товарищу! С Москвой мы договоримся. Спасибо.

          Всё – чётко. Прощаемся тепло. Анвар Бадретдинович напоминает:

          - Если что, Вы мой телефон знаете. Во всём помогу, обещаю.
      
         Последние дни работы в Казани  насыщены - знакомства, встречи с коллегами.  Программа выполнена. Люди интересные. С удовольствием вспоминаю некоторых из них.Обрадовал  меня писатель Рафаэль Мустафин. Он  ещё в 1966-ом году опубликовал лирический очерк  в четырёх частях о елабужских днях Марины. Человек приятнейший, распахнутый настежь, щедрый. Принёс мне свою переписку с дочерью Марины – Ариадной Сергеевной. Читаю всю ночь. Умница –  живой, трепетный язык общения! Оказывается, Ариадна Сергеевна тоже занималась поиском  могилы. И… странно - тоже безрезультатно. Интересная переписка!

    Появляется "засекреченный" человек. Журналист. Навестил меня в гостинице без предупреждения. Стал уговаривать бросить всё, поехать отдохнуть в санаторий. Путёвку достанет бесплатную. Дескать, выгляжу я неважно. Спросила его прямо:  «С Вами кто-то говорил? Или сами заботу проявили?» Клянётся, сам. Дескать, наслышан, хочет быть полезным. Не верю ему – глаза бегают по сторонам, равнодушные глаза, пустые. Плохо работают ребята, я научилась их чувствовать. Хотя… наверняка, и приличные люди на службе состоят, без этого, понятно, нельзя. Кто-то, помню, хорошо сказал:
«Наши люди есть везде!»

    Запомнилась встреча с Римзилем Валеевым. Много интересного рассказал о любимом городе. Наизусть читает Маринины Стихи, вселяя в меня праздник.  Римзиль дарит мне большую фотографию, на обратной стороне которой делает надпись: «Голубые глаза Казани и одинокая ресница – красная». На фоне красавицы Казани  – русский храм, величественный, устремлённый в небеса, напоминающий космический корабль. До сих пор это фото живёт над моим письменным столом, а рядом  -  редкая фотография Марины, подаренная  Галочкой Заморевой, музыкальным работником и экскурсоводом из Елабуги.

   Огромное удовольствие получаю от общения с  профессором  Альфредом Хасановичем  Халиковым. От Андрея ему личное письмо. Альфред Хасанович, член Всероссийского Общества охраны памятников истории и культуры. Он высказал интересную мысль о создании единого комплекса, в который войдёт и мемориальный камень, установленный на елабужском кладбище, и будущий памятник  Цветаевой. Таким образом, будет увековечена история многолетнего поиска места захоронения Поэта:

     - Это  украсит будущую парковую зону города, куда по предварительным сведениям  будет включена и территория ныне закрытого кладбища, - говорит Альфред Хасанович.

     -  Здравая мысль, - отвечаю, - хорошо бы идее осуществиться! За неё побороться придётся, дорогой Альфред Хасанович.

Мудро соглашается:

     - Да, за всё в этой жизни бороться приходится, особенно за здравые идеи.  Мир по понятным причинам
их отвергает.

      В Казань я приеду ещё раз в сентябре этого же года. И в государственном архиве  по просьбе Андрея  заберу копию письма Марины Цветаевой на имя  товарища Имамординова и копию акта о её смерти.

А У НАС ПРИЯТНЫЕ  НОВОСТИ -
ЦЕПИ  ОТ  ПАМЯТНИКА ЛЕНИНА               
НА МОГИЛУ ЦВЕТАЕВОЙ  ПЕРЕНЕСЛИ!
               
        На сей раз я в Елабуге официально, по разрешению Казани. В горисполкоме, в отделе культуры, меня  встречают радостно:
 
        - А у нас приятные новости - цепи от памятника Ленина на могилу Цветаевой перенесли! Первый зам. секретаря горкома партии сама цветы ездит поливать на   кладбище,  через день ездит!

      ( Марина, ты слышишь? Цепи!.. От памятника  Ленина! ) Как читать знак? Как надежду на успех  или запрет на надежду? 
       Новые  встречи.  Дважды улетаю в Москву и снова возвращаюсь в Елабугу. И опять новости - Изиля Губайдуллина сняли с должности. Собираюсь звонить Анвару Бадретдиновичу, но Изиль категорически против – ни в коем случае:
 
         -  Не переживай, Татьяна, я не пропаду. Зато теперь есть время стихи читать!
        (О, мой Изиль! Через десять лет я узнаю о твоей смерти.... Но ты навсегда останешься жить в стихах и в памяти моей.)

 
                И  З  И  Л  Ю               

                Если едешь в арбе Ивана –
                надо петь песни Ивана
                (татарская пословица)

                Мне цветы на её могилу
                Надо несть ото всех тайком…
                Как же песня арбы постыла -
                Заплетающимся языком
                Попугай-ничьи глотки хора,
                Одеянье на всех – одно!
                Кражи нет, а беднягу вора
                На могильное,  да на дно…
                Тишина и покой. Благодать.
                Стану вора при всех целовать,
                Укради меня из арбы!
                Погляди – у твоей рабы
                Не цветы в руках, а зола,
                Ни двора у рабы, ни кола.
                Будем вместе и не-тайком
                В гости к ней ходить вечерком.
                Засидимся и... ляжем спать,
                На могильную, на кровать.

                30 августа 1985

      Эти стихи родились накануне очередного дня памяти Марины Цветаевой. В Елабуге начали отмечать так называемые «Цветаевские Чтения». В этот раз, 31 августа 1985 года, Биктимир взял с меня слово, что я на кладбище буду молчать - ни слова о поиске, о второй могиле, и всё в таком духе. Пришлось обещать,  потому  как перед этим он просил меня вообще на кладбище не присутствовать.  Срабатывало вечное - как бы чего не вышло!.. Вежливо воспротивилась. Накануне мы с Изилем  отнесли огромные охапки белых и светло-сиреневых  хризантем,  укрыв цветами старую и новую Маринины могилы.

       И всё же ситуация неожиданно  выходит из-под контроля. Приехавшие из Коктебеля почитатели творчества Поэта Марины Цветаевой  настойчиво требуют рассказать о найденной могиле. Положение спасает директор краеведческого музея Галина Николаевна,  кратко поведав о предполагаемом месте захоронения. Огромная толпа людей идёт в указанном направлении. Хорошо, что там были цветы! Я остаюсь на своём месте. Биктимир тоже. Он в десяти метрах от меня, с кем-то разговаривает. На меня поглядывает укоризненно. Честно молчу, красноречиво пожимая плечами. Мы с ним  друг друга прекрасно понимаем...

«ВОШЛИ В КАЛИТКУ,
А ВЫШЛИ… ЧЕРЕЗ ОКНО!»

        Тот памятный день на кладбище был насыщен событиями. Перед тем, как люди начали расходиться, ко мне решительно направляется женщина преклонных  лет. Оказывается, живёт рядом с домом Бродельщиковых, где произошла трагедия.
Сразу оговаривается:
       
      -  Подписывать ничего не буду. Ни о чём  меня не спрашивайте. Вы наш город не знаете! Но я  решила грех с души снять. Видела я своими глазами,  как в тот день двое мужчин к Бродельщиковым  вошли в калитку, а вышли… через окно!  Ещё подумала - не воры ли? Но сама себя утешила – мол, кто же воровать идёт в костюмах? Они там долго были…

      Я цепенею от неожиданности, не в силах оценить сказанное и сообразить, что это? Кто-то подослал? Обман? Проверка моей реакции? Женщина плачет и повторяет одно и то же:
 
      - Жалко несчастную… Не самоубивица она, нет… Уби-и-ли человека, - тихо причитает испуганным шёпотом, оглядываясь по сторонам. И – плачет…
Для окружающих ничего подозрительного не происходит – людей много, и многие из них во время чтения Марининых Стихов плакали. Я  всё же пытаюсь бессвязно задать какие-то вопросы, но она машет головой:
 
     -  Ничего не спрашивайте, я Вам всё сказала. Да, чуть не забыла! Бродельщиковы из дома никогда вдвоём не уходили, потому что с ними внучек маленький жил, Павлик. А в тот день никого в доме не было…
 
     И снова – слёзы.  В нашу сторону уже идёт Биктимир, интуиция сработала. Громко говорю одеревеневшим голосом:

       -  Я тоже плачу, когда её стихи читаю. Ну, успокойтесь, пожалуйста. Успокойтесь. Спасибо Вам за память о Марине!

       Женщина отходит, не прощаясь и не глядя на Биктимира. Товарищ Мурясов просит меня в понедельник утром быть у него в горисполкоме.
 
     - Что-нибудь опять случилось, Биктимир Гизатуллович?
     -  Ничего особенного, нам надо кое-что решить. Вы всё близко к сердцу принимаете –  вон бледная какая! Идите уже, отдыхайте. Вас подвезти до гостиницы? 
Отказываюсь, поблагодарив.

    Направляюсь к Изилю, он давно меня ждёт. Ноги ватные, слушаются плохо. В руках у Изиля томик стихов Марины - небольшой сборник,  изданный в Казани. От взгляда на фото Марины у меня озноб. Сбивчиво рассказываю о том, что произошло. Изиль не удивляется:

     - Ты теперь понимаешь, почему люди уходят от этих разговоров?  Особенно с приезжими. Я эту женщину знаю, она  уважаемый человек. Слышал и я об этом, но молчал, твою реакцию предвидел…

     - Как?! - у меня истерика. Как - слышал? И - молчал? Почему?! Кто ещё знал? Кто-о-о???

     - Тише. Нельзя так. Возьми себя в руки, на нас смотрят… успокойся. Или я больше ничего не скажу!  Этого не докажешь, пойми!  Это было и останется версией!

     - Но почему?  За что? Ты - знаешь?

     - Лет пять назад приезжал ко мне знакомый со своей женой  из Казани. Он в органах работает, жена – учительница. Ну, выпили… Зашёл разговор… Вроде всё из-за Эфрона, мужа Марины. Его расстреляли тоже в августе, только раньше. Марина об этом не знала. Ну, и…  Короче, это у них называется чисткой…

     -  Изиль, но это же… убийство!!!
 
     -  Нет, Татьяна. Это всего лишь предположение. Запомни. Никто никогда ничего не докажет. И никто не знает, как на самом деле было.

     Молчу. Теперь понятно, почему никому не нужен поиск  настоящей могилы… В себя прихожу с трудом. Хорошо, что завтра воскресенье. Не хочу никого видеть, ни с кем говорить, дико болит голова.

      -  Изиль, не обижайся, хочу побыть одна. Сейчас позвоню Андрею. Так надо.
      -  Одну я тебя не оставлю. Сейчас мы  вместе позвоним Андрею, я сам буду с ним говорить.

      (Мудрый Изиль! Как я благодарна тебе за всё, что ты для Марины сделал!) Разговор с Андреем Изиль передаёт коротко:
 
     -  Есть новости, тема не телефонная. Андрей просит срочно вернуться в Москву. Я дал ему слово проводить тебя в аэропорт.
      
     Утром иду в горисполком – обещала. Встреча с Биктимиром окончательно выбивает почву из-под ног. Оказывается, Анастасия Ивановна Цветаева запретила искать место захоронения своей сестры, разослав об этом официальные письма во все инстанции.

      - Дело закрыто, –  театрально произносит Биктимир Гизатуллович и довольно улыбается.

      - Баба с возу - кобыле легче, - натянуто отвечаю. - Кстати, Биктимир Гизатуллович, Вы помните имя  Бродельщиковой, хозяйки дома, где жила Цветаева?
 
      Биктимир  хмурится, барабанит пальцами по столу, вздыхает... Качает головой и задумчиво произносит:

     -  Помню, конечно, Бродельщикова… Анастасия Ивановна. И... что?

     -  Какое совпадение! Сестра родная… Знак? Может быть, аллах  по-своему распорядился? Как думаете, Биктимир Гизатуллович?
     (Раньше я не обращала на это внимания. Сейчас – как током ударило.)

     -  Никак не думаю. Говорил я Вам, не стоит этим вопросом заниматься. Предупреждал! Не услышали… А знаете что? – продолжает уже утешительно, -  приезжайте-ка к нам в гости просто так. Мы всегда будем Вам рады!

     -  Ну, разве что за стихами, Биктимир Гизатуллович! Вот Вам на память елабужские стихи. И… вот ещё что… Тогда, в августе сорок первого, Марина  на работу устроиться не могла, помните? Хлебной карточки её лишили, помните? А ведь придёт время, и оно не за горами, когда Марина будет кормить Ваш город. Вот увидите, пророчу. Верьте мне!
     Биктимир растерянно молчит, опустив голову.
         
     За день до отъеда еду на кладбище. Таксист торопит - спешит. И надо же, - не обходится без приключений. Встречаю двух штатских - тех, что пепельный визит мне в гостиницу нанесли. Улыбаются, как ни в чём не бывало, оба навеселе. На новой могиле ждут. На газете закуска и недопитая бутылка водки. Вежливо предлагают присоединиться. Молодой пытается рассказать анекдот про покойника. Дарю в ответ красноречивое молчание. Оставляю цветы, хочу уйти. «Памятник»  загораживает дорогу:

          -  Стоять, - сказал, - глухая, что ли? 
          Свирепая морда цепного Цербера багровеет от злости. Хватает меня за руку.
Я вырываюсь:

          -  Ах ты, тварь! А на тот свет не хочешь пробежаться, покойничек? Помочь?
 
          И со всего размаха отвешиваю красавцу пощёчину. От неожиданности «мой» штатский, схватившись за щёку, делает шаг в сторону и, зацепившись за что-то, падает. Раздаётся тупой смех второго. Он, стоя в стороне, рычит:
         - Оставь её! Пусть идёт, не трогай!
 
         Ухожу, не оборачиваясь. Потом мне будет не по себе, но это - потом… Изиль будет смеяться:
 
         - Опять скомпрометировать себя не дала! Пожалела бы ребят!

          Сейчас, когда прошло столько лет, когда я пишу эти строки, меня не покидает  мысль - они когда-нибудь кончатся, эти печальные российские «традиции» - преследовать Поэта  при жизни и после смерти его? Старый вывод утешает – нас боится  власть. Приведу  блестящее высказывание Поэта Иосифа Александровича Бродского, высоко ценившего Цветаеву:

          "Не читая и не слушая поэтов, общество приговаривает себя к низшим видам артикуляции, таким, как у политика, торговца или шарлатана... Другими словами, оно лишается своего собственного эволюционного потенциала. Ибо то, что отличает нас от остального животного мира, это именно дар речи... Поэзия – не форма развлечения и, в определенном смысле, даже не вид искусства, а наша антропологическая, генетическая цепь, наш эволюционный лингвистический маяк"

***
(Продолжение см. здесь:http://www.stihi.ru/2010/06/13/20)
К.Т.