Иванченко А. Путями великого россиянина с 118-135

Александр Иванченко Путями великого россиянина с 118-135

В конце марта 1888 года в Санкт-Петербург прибыл английс­
кий журналист Бенджамин Моррисон, бывший репортёр «Одесско­
го вестника» Беня Мирский, перекочевавший более десяти лет на­
зад из солнечной Одессы в туманный Лондон, где переиначил свои
118 имя и фамилию на английский лад и на газетно-журнальном попри­
ще весьма преуспел, удостоился даже специальной премии Ротшиль­
да, полученной от могущественного банкира за нашумевшие в Ев­
ропе очерки из жизни двух недавно умерших великих авантюристов.'
Карле Нессельроде - сына беспутной еврейки из Франктфурта-на-
Майне, ставшего всесильным канцлером Российской империи, и
графом при царе-юдофобе Николае I, и Бенджамина Дизраэли -
внука мелкого еврейского спекулянта из Венеции, взлетевшего до
высот премьер-министра Великобритании и получившего также ти­
тул графа от королевы-англоманки Виктории.
Биографические очерки, интервью и рассказы о разных вы­
дающихся личностях для Бени Мирского, то есть теперь уже Бенд­
жамина Моррисона, сделались основной его журналистской специ­
альностью. Замечательный мастер излюбленного жанра, постоян­
но в Англии он нигде не работал, предпочитая заключать отдельные
контракты на вольно предложенные темы. На сей раз с ним вошли в
соглашение крупная лондонская газета «Дейли ньюс» и еженедель­
ник «Санди тайме», которым он обязался привезти из России серию
автобиографических интервью знаменитого учёного-путешествен­
ника Николая Николаевича Миклухо-Маклая, чья личная жизнь, нео­
быкновенные приключения и труды вызывали в Великобритании
острый интерес как среди обывателей, так и в учёных, и в государ­
ственных кругах. Немалый интерес к нему проявляла и верхушка
еврейской общины - раввинат.
Легче всего, конечно, понять любопытство обывателя. Что в
Англии, что в России, да и в любой иной стране овеянные экзоти­
ческой романтикой люди везде привлекают тех, кого мы называем
публикой, одинаково. Другое дело учёные и государственные мужи,
тем более раввины. Их интересами руководили мотивы, естествен­
но, достаточно серьёзные.
Как мы помним, ещё в 1873 году в Батавии первым верно
осмыслил и оценил значение работ Маклая о папуасах Новой Гви­
неи голландец ван Реннефт. В последующие девять лет свои ново­
гвинейские изыскания учёный значительно обогатил исследования­
ми и наблюдениями в других частях Океании и Австралии, по суще­
ству завершив создание целой науки о человеке, неопровержимо
доказывающей биологическое равенство людей всех наций и рас.
Но никакого обобщающего труда на эту тему к тому времени он из­
дать не успел, как не сумел сделать этого и до конца своей жизни.
Почти все его научные публикации носили преимущественно харак­
тер предварительных сообщений. Однако тем, кто в учёном мире за
ним внимательно следил, они в совокупности давали возможность
составить для себя ясную и в общем-то цельную картину из того
119 важнейшего, что он открыл. В Англии одним из таких учёных был
ближайший сподвижник и неутомимый популяризатор трудов Чарл­
за Дарвина Томас Гексли, находившийся также в близких отношени­
ях с профессором Иенского университета Эрнстом Геккелем, у ко­
торого учился Маклай и который имел огромное влияние на своего
сначала студента, а потом ассистента. Геккель же познакомил Мак­
лая с Гексли, и тот затем в 1870 году вместе с президентом Лондон­
ского географического общества Родериком Мурчинсоном1 оказали
ему большую помощь в его подготовке к путешествию на Новую
Гвинею.
Этот некогда широко известный, а ныне полузабытый у нас крупный анг­
лийский! учёный все же заслуживает нашей доброй памяти. В 1840-43 годах он со
своим другом палеонтологом Вернейлем исколесил на лошадях и пешком всю ев­
ропейскую часть России, Урал, Кавказ и Арало-Каспийскую низменность, в резуль­
тате чего, два года спустя, при участии русского учёного графа Александра Андрее­
вича Кейзерлинга издали в Лондоне, но для России капитальный труд по геологии
этих районов нашей страны, с приложением созданных Мурчинсоном подробней­
ших геологических карт, которые и поныне являются основополагающими. Но не
только этим ограничивались его связи с Россией. В то или иное время для многих
учёных Европы она служила полем их научной деятельности, но далеко не все они
проникались таким уважением и любовью к её народу, как Родерик Мурчи неон.
Пользуясь своей популярностью и влиянием в обществе, в 1853 году он организо­
вал в Англии мощное движение против вступления Великобритании в так называе­
мую Восточную (Крымскую) войну, что задержало формирование антироссийской
англо-французской коалиции с Турцией почти на год. В шестидесятых же годах ему
удалось вообще не допустить военного вмешательства Англии в Средней Азии.
Объясняя своё отношение к России, на многолюдном митинге в лондонском Гайд-
парке он тогда сказал:
«Даже если Россия расширяет свои владения за счёт сопредельных коло­
ний, в отличие от остальных колониальных держав она отдаёт этим своим новопри-
обретенртям больше, чем берёт от них. И не потому, что ею движет некая филантро­
пия или что-то в этом роде. Изначальные устремления всех империй мало разнят­
ся, нотам, где появляется русский человек, всё чудесным образом получает совсем
иное направление. Выработанные у восточных славян ещё с дохристианских вре­
мён нравственные нормы не позволяют русскому человеку насиловать чужую со­
весть и Посягать на имущество, ему по праву не принадлежащее. Чаще из кореня­
щегося в нём неистребимого чувства сострадания он готов отдать с себя после­
днюю рубашку, чем у кого-то её отнять. Поэтому, каким бы ни было победоносным
русское,оружие, в чисто меркантильном плане Россия всегда остаётся в проигры­
ше. Побеждённые же ею или взятые под защиту в конечном итоге обычно выигры­
вают, сохраняя в неприкосновенности свой образ жизни и духовные институты, воп-
120 реки их явной недостаточности для прогресса, в чём легко убеждаешься, познако­
мившись с ними более-менее основательно, приумножая своё материальное дос­
тояние и существенно продвигаясь по пути цивилизации. Показательны примеры
тому хотя бы Эстландия и Кавказ, в продолжение веков презираемые и насилуемые
своими соседями, но занявшие почётное место среди народов и достигших несрав­
нимого с прежним благосостояния под покровительством России, между тем как от
приобретения Эстландии и Кавказа положение русского народа, то есть коренного
населения метрополии, не улучшилось нисколько. Последнее нам кажется пара­
доксом, но такова реальность, первопричины которой кроются, несомненно, в осо­
бенностях русской морали».
Интересно отметить, что, публикуя эту речь Мурчисона, ни одна из англий­
ских газет не упрекнула его в необоснованном русофильстве. И никому не пришло в
голову заподозрить его а англ о- или еврофобии.
Думаю, нелишне в этой связи сказать ещё об одном факте, на который,
сколько мне известно, тоже пока никто не обратил внимания. 3 марта 1871 года с
борта корвета «Витязь», стоявшего на рейде Рио-де-Жанайро, Маклай написал в
Санкт-Петербург академику K.C. Веселовскому: «Я успел, благодаря аппаратам и
нескольким часам штиля, сделать интересное наблюдение температуры моря на
глубине 6000 футов». То есть он измерил температуру воды на глубине почти в две
тысячи метров. Такие глубоководные новейшие приборы, изготовленные в Гринви­
че и для того времени самые точные, тогда имел только океанологический отдел
английского Адмиралтейства. В ноябре 1870 года, когда Маклай последний раз встре­
чался в Лондоне с Мурчинсоном, их вообще существовало в природе всего два
экземпляра, и стоили они очень дорого. Тем не менее, Мурчинсон умудрился как-
то один из них откупить у Адмиралтейства и преподнести в подарок Маклаю вместе
с четырьмя тысячами метров необходимого к нему особо прочного тонкого сизале-
вого линя. Надо полагать, то и другое, кроме солидных денежных затрат, доставило
Мурчинсону и немало хлопот. Ему же перевалило уже на восьмой десяток, и он
недавно похоронил свою жену Шарлоту Гюгонин, смерть которой его так потрясла,
что он никого не хотел ни видеть, ни слышать. Для Маклая, однако, как молодого
собрата из России, пусть ещё и никакую не знаменитость, сделал исключение.
Через год сэр Родерик умер.
Словом, Гексли и Маклай были давними знакомцами и, можно
сказать, несмотря на порядочную разницу в возрасте, даже друзья­
ми, хотя Гексли, которого в Лондоне не без основания называли со­
вестью английской науки, долгое время искренне придерживался
взглядов прямо противоположных взглядам Маклая, то есть был
убеждённым полигенистом. Но в том-то и заключается подлинное
величие настоящего учёного, чтобы уметь беспристрастно проана­
лизировать чужое мнение и, если того требует истина, признать его,
хотя оно и противоречит твоим собственным теоретическим пост­
роениям, может быть, и выстраданным в муках. Ас Гексли в данном
121 случае так и произошло.
Будучи горячим патриотом своего Отечества, гордясь и ра­
дуясь процветанием и могуществом Британской империи, он в то же
время прекрасно сознавал, что это процветание и могущество вла­
дычицы морей обусловлено прежде всего её необъятными колони­
ями. А там, естественно, рабство со всеми его, мягко говоря, не­
приглядными атрибутами, смириться с чем человеколюбивая, гото­
вая на любые жертвы во имя справедливости натура Гексли просто
так не могла. В молодости он яростно клеймил плантаторов Южной
Америки за их бесчеловечное обращение с чернокожими рабами и
всю жизнь не переставал громить христианскую церковь за её кро­
вавые крестовые походы и смрадные костры инквизиции, выступая
на диспутах с папистами и протестантами с одинаково гневными
речами:
- Крестовые походы - для освобождения гроба господня!
Но позвольте, ваши преосвященства, святейшества и блаженства,
господь-то Йешуа из Назарета, именуемый вами Иисусом Христом,
согласно всем вашим каноническим евангелиям, из могилы своей
на небо вознёсся! О каком же гробе вы говорите, если по вашей же
версии он пуст? Вы оправдываете конкистадоров, называете свя­
той инквизицию, толкуя о спасении душ заблудших и еретиков. Но
если допустить, что еретик враг Христа, то как же быть с евангельс­
ким «И возлюби врага своего»? А заблудший тёмный язычник, он-
то и не враг вовсе Христу, да и церквям вашим. До появления Ко­
лумба американские индейцы ведь о каком-то Иисусе Христе поня­
тия не имели. Однако ж конкистадоры поступали с ними нисколько
не лучше, чем инквизиция - с еретиками. Вы отвергаете всякий здра­
вый рассудок, требуя одного - веруй: сие есть благо, и руки свои,
обагрённые невинной кровью, узришь дланями с дарами целитель­
ными. Требуете слепой, бездумной веры, поскольку отлично знаете:
никто из вашей рати быть извергом не желает, по крайней мере при­
знавать себя таковым... Проповедуя добро, даёте ли себе труд спро­
сить сначала кого-нибудь, что для него есть добро?..
Для такого человека, как Гексли, нужны были очень веские
доводы, чтобы безоговорочно согласиться с главным теоретичес­
ким постулатом полигенизма, разделяющим человеческие расы на
высшие и низшие и утверждающим якобы естественную необходи­
мость подчинения низших рас высшим, и в первую очередь, конеч­
но, поверить в полигенизм как науку. Он поверил, вопреки своему
сердцу, ибо так же, как Эрнест Геккель, увидел в нём необходимое
условие эволюции видов, будто бы само собой вытекающее из тео­
рии естественного отбора Дарвина. А Дарвин для него, воинствую­
щего атеиста, был Богом.
И вот теперь Миклухо-Маклай всё это опроверг, разрушил
122 до основания.
Гексли, по его собственному признанию, плакал от радости
великого просветления и в то же время переживал опустошающую
душу нравственную трагедию. Он осознал всю меру злодеяний, ка­
кие из одного лишь своекорыстия совершила и продолжала совер­
шать его страна. И для него это была трагедия личная, так как вдруг
разлюбить свою Отчизну, а тем более отрешиться от неё или хотя
бы от грехов её не принудила бы его никакая сила. То было бы пре­
дательство матери, а мать сыновнему суду не подлежит. Она дала
ему высшую из земных ценностей - жизнь.
Объективно в ту эпоху созданная Маклаем наука о человеке
не могла принести Великобритании ничего, кроме политического
вреда. Она вкладывала в руки подневольных народов самое мощ­
ное оружие, направленное против всей колониальной системы. Но
это была действительно наука, непреложность которой сокрушала
всех столпов полигенизма. А уж здесь-то Томас Гексли внушаемым
кумирами эмоциям не поддавался, частичку за частичкой восприни­
мал доказательства Маклая с величайшим сопротивлением всего
своего могучего и трезвого ума, стократно всё взвешивал, сопостав­
ляя все «против» и «за».
Истина всё же оказалась не в его пользу. И он перед ней
склонился.
Как учёный он понимал, что однажды сделанное в науке боль­
шое открытие уже «закрыть» невозможно, ибо оно подготовлено всем
предшествующим ходом прогресса, всей суммой накопленных к оп­
ределённому этапу человеческих знаний. Отсюда и выражение
«Идея носилась в воздухе». Если бы Дарвин замешкался с публика­
цией своей теории естественного отбора, его опередил бы Альф­
ред Уоллес, сделавший то же самое одновременно с Дарвиным, но
абсолютно независимо от него.
Подобных совпадений можно назвать сколько угодно. Но
никого из первооткрывателей это не умаляет, а лишь свидетельству­
ет: всему своя пора.
Поэтому философов, говорящих о конечности познания и
чего-то вообще непознаваемого, не кто иной, а как раз Гексли, свя­
то веривший в бесконечность эволюции и прогресса, с иронией ок­
рестил метким латинским словом «агностики», из которого потом
возник широко распространённый в науке термин «агностицизм».
Пытаться приостановить или изменить по-своему развитие
цивилизации всё равно, что вздумать подменить существующие за­
коны мироздания своими собственными. Однако от людей зависит,
как скоро и насколько верно они поймут сущность того или иного
научного открытия и сумеют ли вовремя предвидеть, к чему оно при­
ведёт.
123 Надо отдать должное образованным британцам за их уме­
ние прислушиваться к мнению и советам своих авторитетов, таких,
в частности, как Томас Гексли, который после смерти Дарвина
пользовался у своих соотечественников не меньшим уважением, чем
его великий покойный друг, причем не только как учёный, но и как
прозорливый политик.
«В государственной политике, - говорил он, - нет ничего
более пагубного, чем жить соображениями и выгодами настоящего
момента, не имея в запасе козырной карты для парирования пусть
и весьма отдалённого, но возможного на каком-то ходу преимуще­
ства противника. Очень часто то, что сегодня нам неприемлемо, а
может, представляется во всех отношениях невыгодным, завтра
обернётся во благо и сыграет роль той козырной карты, какую я имею
в виду. Поэтому всегда нужно держать её в кармане».
В интересах будущего престижа Великобритании было куда
важнее громко содействовать Маклаю, чем не замечать его или, что
хуже всего, в чём-то чинить ему препятствия. Вот почему Гексли
считал необходимым опубликовать труды Маклая сначала в Лондо­
не и обратился с этим предложением не в научное Королевское об­
щество, а к английскому правительству, чтобы оно выделило столько
денег, сколько потребуется. Потом, хотя в июле 1882 года Египет
был охвачен антибританским вооружённым восстанием, отправил­
ся в Александрию, где из-за египетско-английской освободитель­
ной войны застрял русский крейсер «Азия», на котором, как сооб­
щали газеты, после двенадцатилетних путешествий по Океании и
Австралии возвращался в Россию Миклухо-Маклай.
Тут всё понятно. Гексли сам поехал в Александрию, конечно,
потому, что с Маклаем их связывала давняя дружба. С другой сто­
роны, кроме своего дружеского расположения, он вёз с собой кучу
денег и наверняка был уверен, что Маклай перед ним не устоит.
Иначе говоря, с какой бы симпатией мы ни относились к сэру
Томасу, действовал он сейчас, прямо скажем, не совсем по-джен-
тельменски. Ну, разумеется, как говорят у нас, своя рубашки ближе к
телу, никто не спорит. Но зачем же, будучи патриотом своего Отече­
ства, ставить под сомнение патриотизм, а значит, и наиболее чув­
ствительную сторону нравственности другого человека, тем более
друга? Есть вещи, за которые предлагать деньги просто неприлич­
но. Напрасно сэр Томас полагал, что Маклай, заботясь о благе все­
го человечества, мог при этом не принимать во внимание приорите­
ты Родины.
И всё же, разочаровавшись в Александрии, что, казалось бы,
должно было дать ему хороший урок, Томас Гексли не успокоился.
В марте 1888 года Бенджамин Моррисон прибыл в Санкт-Петер­
бург не только с документами корреспондента «Дейли ньюс» и «Сан-
124 ди тайме», но и с рекомендательным письмом Гексли.
Интересы 'научных и государственных кругов Великобрита­
нии и раввината Англии, а скорее всего и раввината мирового, похо­
же, странным образом совпадали. Такое подозрение возникло по­
тому, что Ротшильд вряд ли наградил бы Бенджамина Моррисона
своей банкирской'премией, не посоветовавшись с раввинами Ста­
рого и Нового свеГа, а Моррисон, в свою, очередь, судя по тематике
его творчества и многим нюансам в его газетно-журналистских пуб­
ликациях, был не | из тех, кто заранее не учитывал бы того, что его
будущий санкт-петербургский материал из «Дейли ньюс» и «Санди
тайме» перепечатают, как обычно, непрестанно спорившие между
собой по поводу реформаторства иудейства, но одинаково охотно
предоставлявшиесвои страницы интервью, очеркам и статьям Мор­
рисона, английские «Jewish Ghronicle» и «Jewish Tribune», а также
орган «веротерпимых ортодоксов» Европы «Jewish Wo red» и газета
«еретиков» Нового света «American Hebrew».
Дело, однако, здесь посложнее, чем в случае с Томасом Гек­
сли. Я думаю, давая рекомендательное письмо Бенджамину Мор-
рисону, он просто Не догадывался, с какой в действительности мис­
сией он направляется в Санкт-Петербург. Письмо адресовалось
лично Маклаю, значит, сэр Томас не знал, что в России его друг на­
ходится при смерти. Моррисону же это наверняка было известно.
Нет, начинать детективный сюжет я не собираюсь. Но чтобы
читатель смог разобраться в дальнейших хитросплетениях, мне при­
дётся немного коснуться истории вечного, как Рим, огромного, как
мир, и болезненного, как осколок под коленной чашечкой у воина,
который нельзя удалить, не лишив раненную ногу возможности сги­
баться, «еврейского вопроса».
Первым в нашей стране взял в кавычки эти два слова, навер­
ное, Фёдор Достоевский, вынеся их в заголовок статьи в мартовс­
ком выпуске своего «Дневника писателя» в 1877 году. Закавычил не
случайно, он хорошо понимал, что ответить на него по всем пунктам
не в состоянии и целая Академия наук, а может, и добрый десяток
академий. Поэтому и начинал статью так:
«О, не думайте, что я действительно затеваю поднять «ев­
рейский вопрос»! Я написал это заглавие в шутку. Поднять такой
величины вопрос, как положение евреев в России, и положение Рос­
сии, имеющей в числе своих сынов три миллиона евреев, - я не в
силах. Вопрос это не в моих размерах. Но некоторое суждение своё
я всё же могу иметь...»
Так полагал высокий душой свою и мудростью сердца Фё­
дор Михайлович. Вершина такая, как Достоевский, для меня, благо-
125 говейно молвлю, - Эверест, только видно сверкание вершины в сол­
нечных лучах, а об основании корней, прочно удерживающих Эве­
рест этот над океаном людским, можно лишь размышлять. Поэтому,
ни в коей мере не претендуя на соревнование с ним, я выскажу даже
не малую толику суждений своих, а только дам читателю некоторую
информацию, поскольку того требует тема моей книги, и то мне ка­
жется не лишним будет упредительно сказать о мере своих позна­
ний, дабы не вызвать той самой критики, от которой на поверку одно
расстройство нервной системы. Правда, я крепко помню и крыла­
тые изречения Орла синагоги Маймонида, объявленного ныне не­
ким Моисеем Соломоновичем Беленьким едва ли не предтечей мар­
ксизма-ленинизма, слышу его, Маймонида, голосом вот это, напри­
мер: «Когда видишь, что акум или гой прав и может выиграть спор с
тобою, спеши облить его помоями, если нет под рукой смолы, чтобы
отмывался подольше и мычал невразумительно». Знаю я точный
смысл древнееврейских слов, кои ныне снова пошли в ход, «авде
кохавим у мазолот», сокращённо - «акум», и развёрнутое содержа­
ние арамейской аббревиатуры «гои», но не стану переводить и рас­
шифровывать, чтобы не возбуждать в человеческих душах смуту.
Один мой друг еврей, который видел в еврейском журнале «Сове-
тиш Гемланд» мой рассказ и знает, что я украинец, на вопрос, изве­
стны ли ему эти определения и какая между ними разница, заклю­
чив, очевидно, что я, надо полагать, принадлежу к потаённым русо­
фобам, но явно не зная правильного ответа сказал: «Да разницы
никакой, акумы и гои - все русские». Печально, но и то, вздохнул бы
христианин, слава Богу, пусть пребывает в своём заблуждении. Не­
разумного не научишь.
Добавлю ещё, что мне постранично, в четвёртую и восьмую
долю листа, ведомы Тора (библейское Пятикнижие Моисея: Бытие,
Исход, Левит, Числа, Второзаконие и книги, дополняющие их), все
63 трактата Мишны и вся Гемара с её аггадами и Галахами, о кото­
рых Талмуд учит: «Тора подобна воде: Мишна - вину, Гемара - вину,
заправленному пряностями. Свет не может обойтись без воды, вина
и вина, заправленного пряностями. Так же не может обойтись он
без Торы, Мишны и Гемары... Читающие Тору совершают что-то,
похожее на благо; читающие Мишну совершают подлинно благое
дело и за это будут вознаграждены; те же, кто читает Гемару, совер­
шают высшую благодать...» (Soph. 13,2; Babam. 33,1).
Кроме написанного в Каире «Путеводителя заблудших»
(«Могеп Nebochim») Орла синагоги Маймонида, мне не особенно
трудно, закрыв глаза и сосредоточившись в стороне от земных за­
бот, цитировать по памяти, как и любую книгу, которую я когда-либо
держал в руках, сочинения иудейских учёных Шеломо Ицхака Раши,
Исаака Бен Иегуды дон Абравеналя, именуемого чаще Абарбане-
126 лем или Арбабанелем, Иегуды Бен Гершона, очень почитаемого иуде­
ями Менахема, а также не менее почитаемого Иосифа Флавия и
ряда других и многое рассказать об их житейских судьбах, образе
мыслей, чувствах, подробно описать их портреты, если их никто
никогда и не рисовал. Всех, кто приходит ко мне в часы моего уеди­
нения из своих великих далей, я вижу и слышу, как и путаницу их
мыслей, когда в муках они отбирали из них слова для своих книг и
речей.
Сгусток боли переносится в меня из Души Уриэля Акосты,
именовавшегося до своего переезда из Португалии в Голландию Габ­
риэлем да Костой, когда я вижу на площади перед большой хораль­
ной синагогой Амстердама костёр из его книги «Ехатеп traditionum
Pharisalicarum collatarum cum lege Scripta, ets.» («Сравнительное
исследование традиций фарисеев и писаного закона и т.д.»).
На таком же костре, но из поленьев и хвороста, и тоже за
ересь сгорел, привязанный к столбу, в чёрно-белом полосатом кол­
паке с острым конусом, кто-то из его недальних родственников. Но
мысли у того при жизни были другие и ересь другая, не против иудей­
ства, а - за. О том говорит и его синагогальных цветов колпак, хотя
он был, пожалуй, саддукеем - вижу в нём неверие в загробный мир,
и двоедушие. Стало быть, молился по-саддукейски сразу двум бо­
гам, небесному Неизреченному (Иегове) и земному - своему перво­
священнику. Но страдал от натуги, принужденный молиться и тре­
тьему богу, которого считал псом.
С точки зрения всякого иудея, сравнимого с эпикурейцем сад­
дукея, стоика фарисея и даже безропотного, пифагорейски фило­
софствующего ессея, третьим мог быть только Иисус Христос - че­
ловек из Назарета, наделённый, вероятно, редкостно большой, а
может, даже исключительной по своей силе биоэнергией и потому
принятый людьми за сына божьего. Они не знали, что это такое,
биоэнергия, и он сам, судя по всему, не знал, но чувствовал и ведал
то, что не дано чувствовать и ведать другим.
Многозначна по своим свойствам биоэнергия, о которой и в
наши дни мы мало что знаем. Поэтому тот, кто носит её в себе и
осознал, какая она в нём хоть в одном из своих качеств, в мыслях и
поступках должен быть осторожным. Она способна исцелять ближ­
них и даровать владеющему ею прозрение, но может также прино­
сить вред другим и внутреннее опустошение тому, кто ею злоупот­
ребляет или берёт мзду за использование Природой ему дарован­
ного. Я имел возможность удостовериться в этом, и потому, перечи­
тывая Тору, мне кажется, отчасти сумел разглядеть некоторые зёр­
на, утонувшие в плевелах, рассыпанных щедро вокруг библейского
Моисея. Ему, несомненно, были известны многие таинства египет-
127 ских жрецов и он умел читать опять-таки некоторые скрижали При­
роды. О том говорит его жезл, пробивающий в скале выток роднику.
Кроме жезла в мощной деснице, в левой руке у него непременно
был прутик лозы. Удивительное, наверное, для непосвящённых свой­
ство ивовой лозы «чувствовать» воду было известно и нашим да­
лёким пращурам...
Я не хулю его, Моисея, он желал своему народу добра, но не
соизмерил, не мог, должно быть, соизмерить, сколько семян его доб­
ра прорастут злом.
Родственник Уриэля, сгоревший на костре, был, что тоже не­
сомненно, испанским марраном, крестившимся из страха перед ка­
толической инквизицией, но оставшимся верным иудейству, хотя
раввином и богопротивным саддукеем.
Но напрасно страдал он сердцем, если и был саддукеем, ибо
сказано: «...разрешается, чтобы человек (еврей) играл роль вежли­
вого по отношению к неверному (гою) и уверял, что любит его; такое
допускается, когда человек (еврей) в этом нуждается и боится гоя
(нечеловека), иначе он согрешит», поскольку «обманывать невер­
ных (акумов и гоев) дозволяется» (Kad. hak. f. 30,1; Tr. Lotu, f. 41,2).
Сказано о евреях, но никакого исключения не сделано для саддуке­
ев.
Уриэль выступил в своей книге и против фарисейства равви­
нов и не миловал саддукеев, потому его, как Спинозу, и объявили
«отпавшим евреем», что, согласно Талмуду, - тот же смертный при­
говор, ибо сказано: «Тот, кто пренебрегает словами раввинов, пови­
нен смерти» (Tr. Erublu, 21,2). Поэтому, спасая свою жизнь, они и
были вынуждены постоянно скитаться и всюду жить затворниками.
От Уриэля отвернулась вся его ближайшая родня. Он не мог,
как и Спиноза, жениться, не мог во всём мире найти пристанище,
чтобы обрести хлеб насущный и покой. И, спустя пятнадцать лет,
воля, которая казалась ему такой непреклонной, ему изменила. Рас­
сеялась тень человека, носившего в себе гордость. Гордость - гор­
дыню за душой он не держал.
Уриэль решился на страшное, сопряжённое с немыслимым
для людей любой иной расы и национальности испытанием: покая­
ние в синагоге. Пришёл сам, без принуждения. Произнёс во весь
голос, как положено по ритуалу, составленные в чёткие фразы сло­
ва покаяния. Составил он его тоже сам. Добровольно принял все
муки и позор.
Ошибка Уриэля в этом была велика. Должен был предви­
деть, поскольку знал, но, вероятно, недоучёл.
Родня по-прежнему его не признавала и не возвращала ему
его имущество, на улице ни один соплеменник с ним не здоровался,
128 натравленные отцами еврейские мальчишки его везде преследова­
ли и оплёвывали.
Так продолжалось семь лет - о, эта способность сынов Изра­
иля придавать заимствованным у кого-то определениям и даже циф­
рам, полученным при здравом размышлении ума, смысл и значение
совершенно иные, нередко мистические1!
1
 - Первая библейская книга Бытие скомбинирована авторами Библии из от­
рывочных сведений, взятых из древнейшего восточного эпоса, как это видно теперь
из глиняных «таблиц», на которых на четырёх древневосточных языках - шумерс­
ком, аккадском, хурритскои и хеттском - записана клинописью «Песнь о Гильгаме-
ше» - «Песнь о Всевидавшем», примерно на 1000 лет старше «Илиады», только
имена в Библии заменены на израильские. Число дней, в течение которых бог яко­
бы создал мир и лёг почивать, у шумеров не названо, нет их и в дошедших до нас
наиболее древних отрывках Библии. Но когда иудеи переводили его на греческий
язык и узнали от греков, какое большое значение те придают цифре семь (речь о
семи цветах радуги, обозначающих семь существующих в Природе творческих прин­
ципов), они поделили деяния бога на семь дней. Так возникла будто бы библейская
неделя. Смысл же этого слова греки, в свою очередь, заимствовали у скифов (со­
временное украинское «недтя» - «воскресенье» от нашего дохристианского
«нщтасмоа'а» «не делаем», то есть отдыхаем, а украинский «тыждэнь» - «неде­
ля» от «тужднемосуа» - «дни, когда тужимся», то есть работаем). У древних изра­
ильтян цифр вообще не было никаких, они обозначались буквами. Поэтому каждая
буква у них имеет числовое значение, и потому четвёртая библейская книга Торы
носит странное для нас название - «Числа», как непонятна непосвящённому и со­
ставленная из отдельных слов частей фраз Торы средневековая еврейская книга
«Симфония», для прочтения которой нужно сначала обозначить все буквы их чис­
ловым значением, тогда по сумме чисел в как будто бы бессмысленно составлен­
ных фразах откроется определённая логика, и мы получим то или иное понятие.
Собственно, мы имеем тут дело с одним из элементов так называемой каббалы,
само название которой, если перевести буквально, означает «полученное», но во­
обще это такая мудреность, которую нужно изучать специально. Не случайно это
слово употребляется у нас в значении «поневолить - закабалить». Создателям каб­
балы, вероятно, казалось, что постигнуть их способ выражать свои мысли никто из
простых смертных не сможет. Самомнение всегда ложно.
Через семь лет, день в день, совет раввинов Амстердама
вынес приговор: Уриэля Акосту необходимо подвергнуть новому
раскаянию, ибо сказано: «Грешить дозволено, если грех соверша-
129 ется тайно» (Kiddusch, 40,1). Следовательно, никакой нормальный
человек (еврей) сам признаваться о тайных грехах своих не станет.
Уриэль же при первом своем покаянии говорил о многом, о чем в его
мерзкой книге нет ни слова. Но умом он не поврежден, иначе прочи­
тать весь Талмуд и написать о нём свою поганую книгу не смог бы.
Отсюда ясно, что он не каялся, а злостно лгал, издевался над все­
ми, ктр его слушал. Поэтому раскаянию он подлежит вновь, прину­
дительному.
В переполненном народом огромном зале Большой синаго­
ги Уриэля взвели на хоральный помост, словно на эшафот, раздели
до пояса, затем два служки синагоги начали медленно разворачи­
вать перед его глазами исписанный крупным каллиграфическим по­
черком свиток, приказав читать написанное чётко и громко. То была
речь о всех его прегрешениях, о многих из которых он для себя
узнавал впервые, но читал, как велели...
Когда нижний конец свитка опустился до пола, Уриэль про­
читал последнюю строку. Ему пришлось читать снизу вверх.
Служки не торопясь опять свернули длинный лист бумаги в
трубку,1 отдали свиток стоявшему в ожидании третьему служке, вздох­
нули, расслабляя руки, как после тяжёлой работы или перед схват­
кой на, ринге. Тот, третий, взявший у них свиток, поднёс ближе к ним
стоявшее поодаль ведро с намокавшими в нём с вечера в солёной
воде двумя сыромятными ремнями.
Рдруг весь зал грохнул:
f- Мал кус!
В едином порыве вскрик из сотен глоток и... тишина.
Заломав Уриэлю руки, служки низринули его ниц.
'Размеренные, под единое многосотенное «х-га-ах!» всего
зала 39 протяжных ударов по голой спине низринутого. Эти два служ­
ки синагоги умеют бить так, чтобы от каждого удара кожа на спине
наказуемого треснула, но кровь цепочкой фонтанчиков, как при этом,
казалось бы, должно быть, не брызнула, а сначала впитала соль их
хорошо намокшего в рассоле сыромятного ремня и прожгла не только
мышцы под кожей спины, но и чтобы соль вошла в кровеносные
сосуды этих мышц и разнеслась с таким же жжением по всему теле­
сному организму малкусуемого. Поэтому нужно, чтобы ремень при
ударе в кожу как бы влип, а затем его по образовавшейся под ним
трещине в коже надо точно рассчитанным движением, не отрывая
от кожи, неспешно протянуть.
, Конечно, правильно производить малкус - вот этот обряд
земного наказания грешника, посмевшего было возвысить свой го­
лос против раввинов, - всякий не сможет. Этому необходимо долго
и прилежно учиться, совмещая учёбу с постоянной практикой. Ина­
че всю, мудрость «Малкуса» не постигнешь. Над этой наукой, кроме
130 Орла синагоги Маймонида и великого Менахема, трудились многие
Господом Богом одаренные умы раввинов и до Маймонида и Мена­
хема, и после них: рабби Бен Сыра, Абарбанель или Арбабенель,
он же Абравенель, Раши, Бэхаи, Самуил, Мозэ, Исмаил, Елизааф,
Бехаил, Ялькут... Всех не перечтёшь. Может, самому Иосифу, перед
которым пал в прах гордый Египет, когда его земля перестала ро­
дить, а амбары Иосифа, сына Иакова, при безмозглом фараоне ока­
зались полным-полны, первому открылась мудрость малкусования,
чтобы так наказывать не провинившихся сынов Адама, Авели и Ав­
раама, а нохримов (чужаков) египетских, ставших по слову Господа
Бога и вразумлённого Господом Богом рабами евреев, что то же
самое, как гои, ибо нохримы и вдобавок акумы, Хамово порождение
от первочресл Ноевых. От них же, порождениях Хама и Иафета, да
и большинства порождениях Сима, которые не от колена Фары, ро­
дившего Авраама, что означает «отец народов», равно как и жена
его по первому имени Сара, ставшая по слову Господа Бога Сарой -
матерью народов, сказано: «Если вол еврея пробил [рогами брюхо]
вола нохрима, то еврей должен быть свободен от наказания и воз­
награждения [нохриму]; если же вол нохрима пробьёт [рогами брю­
хо] вола еврея, то нохрим должен вознаградить [еврея за понесён­
ный им] убыток, ибо Святое писание говорит: «Восстал Господь Бог
и мерил землю, и отдал сынам Израиля всех гоев; увидел, что 7
своих повелений детям Ноя, те не исполнили, и восстал, и отдал всё
их имущество сынам Израиля» (Tr. Baba, 2), что рабби Альбо вмес­
те с другими раввинами поясняют: «Бог даровал евреям власть над
кровью и имуществом всех [иных] народов мира» (Tr. Megilla, f. 13;
Schek, f. 7.1; Sotu, f. 36,2; Kad. Hak. 56,4 и т.д.). А почему? Об этом
ясно говорится в Наике (Талмуде): «Евреи приятнее Богу, нежели
ангелы... Иудей одно существо с Богом, подобно тому, как сын од­
ного существа с отцом... Не будь евреев1, не было бы ни блага на
земле, ни солнца, ни дождя... и народы бы не населяли мир, ибо
всё сущее на земле создано Господом Богом для евреев и отдано
Им, евреям, на вечные времена, потому каждый еврей, по слову
Господа Бога, должен иметь 2800 рабов... Насколько человек стоит
выше животного, настолько евреи стоят выше всех остальных на­
родов мира... Семя рогатого скота и семя нохрима - одно и то же...»
(Tr. Ghollinn. f. 91,2; Tr. Sanh. 58,2; Tr. Sanh. Ibid; Tr. Jebam.f.63,1 и
1
. Слово «еврей» произошло от древнеарамейского «гебер» - «по ту сторо­
ну», отсюда «хебраил» - «человек с той стороны [Ефрата]», принятого израильтя­
нами в библейские времена не как своё второе племенное самоназвание, а чтобы
среди других народов подчёркивать свою обособленность от них. (Е. Renan. Histoire
generall des langues semitigues. Paris, 1855. «История семитских языков»).
131 т.д., и т. п.). Поэтому Орёл синагоги Маймонд учит: «Жалеть [по-
человечески] гоя запрещено и сожалеть о нём запрещено, хотя бы
[ты] видел его погибающим - утопающим в реке или близким к [дру­
гой] сМерти» (Liad. chas. 1,10, 1, f. 40,1). Абарбанель же уточняет:
«Кто не признаёт хотя бы одного изречения веры евреев, тот есть
минаенин (отступник) и эпикуриеец, которого ты должен ненавидеть
и истреблять» (Abarb. Zosch. am., f. 9,1). Здесь Абарбанель разли­
чия между гоями и минаенинами из евреев не делает, ибо сказано:
«Праведно убивать минаенина своими руками» (Tr. Aboda, f. 4,2, Tos.).
И тут ясно имеются в виду минаенины из евреев.
Тот, низринутый на хоральном помосте Большой синагоги
Амстердама, минаенинин как будто из евреев, но его пощадили, дали
возможность раскаяться, потому что из Португалии, вроде земляк
Абарбанеля и бывший ДА Коста, ЕГО МИЛОСТЬ ГИДАЛЬГО. Абар­
банель завещал сафардимов (испано-португальских евреев), хотя
бы и минаенинов, смертью не карать. Абарбанель знал, что заве­
щать, ибо он такой же великий, как Менахем, а оба они образами
своими приближаются к образу Орла синагоги Маймонида.
Но дружно подбадривавший служков своими «х-га-ах!» зал
Большой синагоги Амстердама бурно вознегодовал. Под ударами
хорошо намокших в рассоле сыромятных ремней малкусуемый, за­
кусив нижнюю губу, не издавал ни звука и даже не вздрагивал, хотя
было видно: служки работали правильно и старались, после «про­
тяжки» кровь из трещин на спине низринутого начинала сочиться.
Но пока его готовили к прочтению покаянной речи, у всех в зале
было достаточно времени, чтобы при множестве почти не коптящих
толстых восковых свечей рассмотреть его внешность. Костлявый,
невысокого роста. Понятно, без ермолки, простоволосый, ибо ми­
наенин, пока не раскаялся и не прошёл через обряд малкуса. Лох­
мы чёрные, как шерсть на овце, ибо волнами, глаза выпуклые, ка­
рие, нос с горбинкой, как у сефарда, но рот слишком большой, губы,
словно вздутые, слишком алые и зубы слишком белые. Кожа тоже
слишком смуглая. Рот типичного мавра либо фалаша (эфиопского
еврея). Последние, фалаши, если и воспитываются в иудействе, все
равно остаются акумами и, собственно, теми же неграми. Рабби же
Елизаафом сказано: «Так как негр отличается между всеми тваря­
ми...» (Pirke ер., 53), но не сказано «между людьми». Однако, когда
фалаш подвергается малкусу, он вопит и трясётся, а этот - нет. Его
отец, Педро да Коста, - известный многим евреям Европы порту­
гальский маран, принявший для виду католичество, чтобы заслу­
жить у короля гоев титул его милости гидальго, а дядя, пронырли­
вый Бальтасар, стал даже приором иезуитского ордена на Балаба-
ре. Но Педро определённо преступил закон Наики, бросив семя в
132 утробу мавританской нохримки и взяв потом её порождение себе в
сыновья. Не внял словам Орла синагоги Маймонида, который гово­
рит: «Можно женщину во время её неверия посрамить через соеди­
нение» (Lod. Chos. 2,2, num. 2,3). Сказано, конечно, деликатно, но
рабби Абарбанель пояснил, что имел в виду Орёл синагоги Маймо-
нид: «Женщина, не принадлежащая к дочерям Израиля, суть скоти­
на» (Malk. h. p. tawo). Она не может родить человека хотя бы и от
семени человека, ибо «суть скотина». Следовательно, этот на хо­
ральном помосте молчит под ударами хорошо намокших в рассоле
сыромятных ремней и даже не вздрагивает потому, что он гой, а гои
боли не чувствуют, ибо «суть скоты», если же и визжат под ударами
плети, то лишь для того, чтобы показать, будто у них тоже есть ка­
кие-то качества человека. А этот меньше сообразительный, нежели
вол. Но, будучи гоем, он не только читал Наику, а посмел даже осуж­
дать раввинов. В Наике же прямо сказано: «Если иноверец (акум
или гой) читает Талмуд, он достоин смерти» (Tr. Sanh. f. 39,1). С
этим же цацкаются, над говорящей скотиной, которая ничего не чув­
ствует, устроили обряд малкуса. Срам! Убить его надо, четверто­
вать по-гойски здесь же, на хоральном помосте, а лучше всего мед­
ленно выпустить из него кровь, чтобы впиталась в доски помоста:
гойская кровь - единственное у них, что сравнимо с благодатной
росой. Как бы там ни было, но не может же гой выйти из синагоги,
коль сюда его ввели!
Негодующий зал ревел.
Но служкам что? Так решил совет раввинов Амстердама. Тот
же, кто пренебрегает словами раввинов...
Только это и могло образумить заполнившую все проходы
между скамейками, плотную, разъярённую толпу в синагоге. Оно,
видать, хлестнуло по неё, словно многохвостным бичём, ибо она
также, как выдохнула разом: «Малкус!», разом вдруг и утихла, зата­
илась...
39 положенных по ритуалу ударов хорошо намокшими в рас­
соле сыромятными ремнями служки отсчитали.
Вытирают тыльными сторонами ладоней взмокшие лбы с
низко надвинутыми ермолками из чёрного бархата. Узкие лица отто­
го особенно белокожие - настоящие Ашкенази (евреи - преимуще­
ственно выходцы изХазарии, говорящие на идиш), а закатанные до
локтей руки нежно розовые, в редких сивых волосинках. Туго обтя­
нувшие икры ног голенища сапог отливают хромовым глянцем.
Бросив в ведро ремни, отдыхают, запрокинув кверху подбо­
родки. Они знают, когда на спине этого, колодой лежащего, немного
ещё проступающая из богрово-синих, но уже темнеющих полос,
кровь сочиться перестанет, тогда сволокут его с помоста, протянут
ногами вперёд, как мертвяка, по расступившемуся людскому кори-
133 дору через весь зал и бросят на парадный порог синагоги, чтобы
каждый, кто из неё будет выходить, не мог через него переступить; и
служки проследят, чтобы каждый не забыл на него плюнуть.
... После всего, что с ним произошло, у него ещё хватило сил
написать книгу «Exemplor humanae vital» («Пример одной челове­
ческой жизни»). Держать её в руках мне не довелось, но сквозь ве­
ликую даль времени я вижу склонившегося над рукописью Уриэля,
и душа моя прочитала каждую строку этой второй его книги. И уви­
дела, какая строка как легла на ворсистую нелинованную желтова­
тую бумагу, со всеми её неровностями и поскребными в лете завит­
ками букв. Едва поспевал за мыслью, потому гусиное перо редко
подтачивал... Последняя строка выделена отдельным абзацем:
«Нельзя соткать жизнь из гордыни, ненависти и зла».
Потом было ясное весеннее утро. Над Амстердамом между
переустроенной человеком грешной Землёй и непорочно голубым
Небом несли Добро людям кроткие в белизне своей облака.
Биографы Акосты дату не сообщают, но я точно знаю: это
было 8 (21) марта, когда над Азиатско-Европейским материком
Солнце входит в срединную полосу знаков Зодиака.
К Уриэлю в его убогое, в сыром подвале, убежище изгоя за­
шёл живший в Амстердаме итальянец Лоренцо Сельвиати - един­
ственный человек, который, казалось, вопреки здравому рассудку
всё же изредка продолжал его навещать. Он отдал ему рукопись,
попросил устроить её к какому-нибудь их типографов, лучше всего
в Риме. Но денег с типографа не брать, гонорар не нужен.
Посидели у сколоченного из грубых досок стола на табуре­
тах их таких же досок. Уриэль с признательностью и любовью смот­
рел на Лоренцо, молча улыбался. В важном они научились пони­
мать друг друга без слов. Так молча и беседовали, ибо что из сокро­
венного откроешь, если и желаешь, словами?
Вот Уриэль, пригасив улыбку мавра, хлопнул ладонями по
коленям. Рывком встал. На минутку задумался.
Будто всем своим просветлённым лицом, а не только языком
и губами, сказал:
- Можно было бы назвать эту книгу, - кивком указал на свёр­
ток рукописи в руках Лоренцо, - «Моё «Я» - микрокосмос в макро­
космосе», но люди и так поймут...
Жестом велел Лоренцо остаться пока в его жилище. Сам ус­
тремился на скорый шаг к выходу. В дверях на полушаге приостано­
вился, подмигнул Лоренцо, сверкнул глазами и улыбкой:
- Будь здоров!
... В тот же день ближе к вечеру его сняли с дерева в загород-
134 ной липовой роще. Кто-то случайно набрёл, гулял, наверное, по
весенней роще.
До отпущенного ему часа он не дожил один год. Мог прожить
четыре с половиной года по юпитерному календарю - 54 земных,
было же ему - 53, как мне теперь.
Я слышу твой голос, Уриэль:
- Моё «Я» - микрокосмос в макрокосмосе...
И хор:
- Если иноверец, акум или гой, читает Наику, он достоин смер­
ти.
Ничего, Уриэль, свою смерть я вижу - в распрю с ней мы не
войдём. А мысли, высказанные в конце твоей второй книги, и вот
это, что слышу, сознаю и принимаю.