Миледи-14. Акт отчаянья с покушением. Фраг. романа

   (Предыдущий тринадцатый фрагмент из главы "Миледи и Бекингем":
       http://www.stihi.ru/2010/05/22/7409)

 ...Насильнику опять был дан отпор.
 Преодолев в отчаянии вялость,
 я, как могла, ему сопротивлялась
 и сбила праздный весь его задор.

 Недолго он сиял, как луидор,
 сошли с лица  слащавости  останки,
 и гневом загорелся его взор:
 «Проклятые  несносны  пуританки!

 Я знаю, что над ними на измор
 уж очень долго бьются  палачИ их,
 однако не встречал я до сих пор
 таких неукротимых и драчливых

  перед лицом  любОвников  своих»!
  Меня он на взаимность не подвиг…
  Мой обморок, хоть я и билась яро,
   был  нА руку ему – я проиграла.

Как будто бы расплавленный металл
ловил своей незащищённой плотью,
как будто душу рвали на лохмотья,
Джон Фельтон аж  зубАми  скрежетал.

Уже Джон сожалел с неврозом вровень,
что в душу бедной девушки полез:
– На этом свете жить он не достоин!
   Да кто же этот редкостный подлец!?

– Он, как паук, меня подкараулил
   и, словно мухе, крылья обломал, –
всё безнадёжней делалась понурой
от уз «воспоминания» сама

миледи, но ей нравилось смотреть
на дурня (всё ж коварство не в накладе). –
   Коли придёт и мой час умереть,
   я недостойна Божьей благодати.

  Простить мерзавца – выше моих сил.
  Мне душу отравили планы мести.
  Мечта о мести – дьявольский посыл.
  Но мой насильник – это  гАд  без чести!

  Представить лишь, как мог торжествовать
  победно он, и то мне крайне больно,
  ведь своего добился он опять,
   используя меня бесперебойно.

Миледи наложила драматизм
на исповедь избытком интонаций,
описывая подлость и цинизм
насильника: – …Не в силах приподняться,

   когда подлец, насытившись сбежал,
  нащупала я  нОж  свой под подушкой.
  Мой оскорблённый дух не возражал,
  что я воспряну мстительною мушкой.

За слушателем бдительно следя,
миледи наслаждалась впечатленьем,
ведь из актёрских уст галиматья
звучала рвущим душу откровеньем.

Джон воплощеньем молчаливых мук
ей отозвался глуховатым стоном,
и гнев свой выдавал движеньем рук,
а пот был на лице, как есть, студёным:

– Вас мстительницей сделала не блажь! –
как будто бы сообщник, а не страж,
готов был лейтенант лобзать ей руки.
Он о баронской  позабЫл  науке.

– Мне стыдно сознаваться в том, что я
  жестокостью восстала на жестокость.
  но пролегла меж ним и мною пропасть –
  я мост над ней решила сжечь дотла…

– Решили покарать его вы смертью!? –
воскликнул Джон. Ответом был кивок:
– Ужель мне было ждать ещё и третью
  расправу над собой в ближайший срок!?

– Ваш гнев был в вашем деле вам опорой?
  Чем кончилась борьба со посланцем зла?
– От завтрака себе я припасла
  и спрятала стакан воды, которой

  логично не боялась я ничуть.
  Снотворного я не когда-нибудь
  с опаскою ждала, а лишь под вечер.
– Ваш недруг был убит, иль изувечен?

– Свой замысел от глаз чужих тая,
  за ужином я воду из графина
  искусно подменила той, что я
  оставила от завтрака. Все вИна

  не трогала я вовсе – береглась.
  А кушала я днём. Впрок и нимало.
  Свою сонливость для сторонних глаз
  на сей раз я притворно разыграла.

  Шатаясь, до кровати доплелась,
  безудержно зевая непрестанно,
  и, снявши платье, вяло улеглась.
  Потом, во тьме, мне было очень странно

  невольную  боЯзнь  осознавать,
  что враг мой не придёт. Я наготове
  в руке сжимала нож. Моя кровать,
  став местом для засады, жажду крови

  мистически со мною разделив,
  стонала, как душевный мой нарыв.
  На третий час отчаянья и муки
  в кромешной тьме услышала я звуки.

  Моё терпенье Рок вознаградил –
  паук в мою ловушку угодил.
  Меня рукой нащупал он во мраке.
  Он думал, что я сплю, а я в атаке

  ножом пырнула гада прямо в грудь.
  Хотя я и ударила невяло,
  но рано в этот миг торжествовала.
  Уж лучше б было в  пАх  его лягнуть.

  Нож соскользнул. Я, все свои надежды
  разбив о панцирь под его одеждой,
  осталась в результате вновь ни с чем.
  Я думала, он – просто подлый червь.

  Но оказался он вдвойне хитрее.
  «Ах, так! – воскликнул граф и выбил нож. –
  я думал, вы – цветок оранжереи,
  а я – и впрямь счастливец средь вельмож.

  На жизнь мою вы дерзко покушались
  и это далеко уже не шалость,
  а нож не безобидный антураж.
  Всё это – непростительный демарш!

  Вы успокойтесь, пыл свой пуританский
  оставьте в назидание другим.
  Моим расположеньем дорогим
  пренебрегли совсем вы не по-дамски».

  Он вызвал свет, представ моим глазам:
  «Дитя моё, да вы неблагодарны!
  Держать вас не намерен тут я сам.
  Само собой, что тешить вас приданным

  я также не намерен. Вы вольны
  остаться независимой и бедной.
  А для меня, нашедши вас столь вредной,
  мир с вами предпочтительней войны.

  Я, к сожаленью, был самонадеян,
  надеясь, что  полЮбите  меня.
  Жаль, не наступят эти времена –
  рост вашей неприязни запределен.

  Привязывать вас  сИлою  к себе
  не входит в мои правила нисколько.
  Пусть расставаться с вами мне и горько,
  но жаль мне дней, сгораемых в борьбе.

  Вы оценить нисколько неспособны
  ни мой размах, ни ждавший вас уют»…
  Я думала, меня сейчас убьют,
  а он сказал: «Вы будете свободны».

– Не думайте, – вскипела я в ответ,
  что стану я молчать о преступленьях,
  о коих до сих пор не слышал Свет.
  Быть может, речь пойдёт о поколеньях

  насилуемых вами тут девиц.
  Вы высоко стоИте от рожденья,
  но не поможет вам происхожденье,
  когда пред  королЁм  паду я ниц!

   Всё зло, что вы несли невинным девам,
   и женщинам, вернётся к вам же вспять.
   Вам Божьих кар черпать – не исчерпать.
    Тут мой мучитель разразился гневом:

 – Тогда пеняйте только на себя
   за то, что вы не  вЫйдете  отсюда.
 – Ну, значит, Смерть придёт за мной сюда.
 – А чтоб вы над собою самосуда

    не совершили, нож вам не дадут, –
 решил гад доконать меня издёвкой.
 – А нож мне и не нужен, ибо тут
    сама себя убью я голодовкой.

    Вам мало не  покажется  тогда.
    Преследовать вас примется мой призрак.
    Всего один. Не десять. Не орда.
    Час вашего безумства будет близок...

       (продолжение следует)