Кушнир- Из интернета

Из интернета
"Вестник"
Шуламит Шалит

Кушнер Борис Абрамович

Дата рождения : 1941

 

К твоим камням, Сион (О Борисе Кушнере, поэте и человеке)
 



Я видел сон,
что больше нет тебя...
Сырой туман окутал плечи,
Вдали дрожали чьи-то речи, -
Я видел сон, что больше нет
Тебя...

В полях ржавели снега клочья.
И опускался траур ночи,
Все подминая и губя, -
Я видел сон, что больше нет
Тебя...

Пятно луны угасло в туче,
Из окон рвался свет колючий,
И не хватало слез и дня -
Я видел сон, что больше нет
Тебя...

В этой строчке-рефрене "Я видел сон, что больше нет тебя" почудился знакомый и забытый голос. Моя соседка по литературному семинару в Иерусалиме, бывшая сокурсница Машенька листала книжечку неизвестного мне автора Бориса Кушнера. Нет, у того, что позвал меня из юности, было другое имя. Но та же фраза, как тот же голос... Какая странность! Сборник "Стихи и переводы" был очень маленького формата, он вышел в Москве в 1993 году. Читаю:

"Борис Абрамович Кушнер родился в 1941 году в Красноуральске. Окончил механико-математический факультет Московского университета и аспирантуру у члена-корреспондента Академии Наук А.А.Маркова. Работал в Вычислительном Центре Академии Наук СССР. В настоящее время живет в Соединенных Штатах, преподает математику в Питтсбургском университете в Джонстауне. Это первый сборник его стихов."

Любопытно: математик! Заглянула в оглавление. Названия стихотворений явно располагали к неведомому автору: "Беатриче", "Гамлет", "Памяти Марины Цветаевой", "Борису Пастернаку", мелькают имена Канта, Платона, Иегуды Галеви, Шагала, вот в заголовках мелькают еврейские даты - 14 Адара 5747 года; 26 Кислева 5749 года = 4 декабря 1988, Ханука; большой лирический цикл о любви по одному адресу - Польша, Варшава... Математики не было в помине, разве что в знаке равенства... А в конце - переводы сонетов Шекспира.

Я вернулась к началу. "Книга стихов посвящается автором светлой памяти Марии Самуиловны Кизильштейн". Составители: И.И.Воробьева и В.В.Малиновский. Рисунок художницы Ю.Кушнер.

- Где можно достать эту книжку?

Машенька улыбнулась: "Наверное, у автора, вон он стоит".

Так мы познакомились, вышли из зала и долго говорили. Свою книжку он прислал мне уже из Питтсбурга. А потом и другую, "Причина печали", изданную в Балтиморе. А потом еще одну. И еще... Мы переписываемся несколько лет. Он присылает стихи, публицистику. Много пишет, много печатается. Не перестает поражать разными гранями и таланта и личности. Разными сферами интересов.

Известность его началась не со стихов, а с блестящего, аналитического и аргументированного, гневного "Открытого письма" коллеге по профессии, тоже математику, Игорю Шафаревичу по поводу его скандального опуса "Русофобия". Это письмо ходило сначала в самиздате, передавалось из рук в руки, а затем было опубликовано в прессе разных стран. В свое время я читала его и гордилась умным евреем, сумевшим дать достойный и блестящий отпор антисемиту. Фамилия автора забылась. Так это Борис, пишущий такие завораживающие обнаженностью чувств стихи?

Но я спешу,
Лечу в твои объятья, -
Над здравым смыслом -
Страсти перевес. -
Я - Твой,
Я Твой! -
С Тобой готов сбежать я
Куда угодно -
Только б дальше в лес!

Из Вариации-171(Осень)

Или изящные, почти кружевные стихи, восходящие к тем временам Данте и Петрарки, когда слово Дама писалось с большой буквы:

Соединенье
разных дней
Из всех эпох,
где был я
с ней, -
Прекрасной,
гордой
и упрямой
Моею Дамой.
В квадратах
бледного окна,
Едва отмеченных Луною,
Как будто
призрачна Она
И всё ж
со мною...
И радость птицею
из рук,
И ночь бредет
под сердца стук,
Под звон секунд
Вселенской гаммы -
Для Дамы.
И утра первый
аромат
Её присутствие стократ
Усилит наводненьем
света
И музыкой Её шагов
Со всех морей
и берегов
И здесь и
где-то...

Или такие стихи, и их много, в которых при обычном, не актерском чтении, чудится, будто сама музыка записана не нотами, а буквами, словами...

Я снова в бешенстве октав
И снова, кажется, не прав,
Но как сбиваются в оравы -
Октавы!

И тишину разносит вдрызг
Их натиск,
их безумный риск,
Их жажда виртуозной славы -
Октавы!

И налетает острый миг,
Когда бледнеет
Клара Вик
И шепчет: "Дело здесь нечисто..." -
Но в клавишах уже пожар,
А правила прилежных Клар -
Ничто для Листа.

Нет, не для нас
Экклезиаст, -
Кто Душу Дьяволу продаст -
Тому все ново -
Под Солнцем или под Луной, -
И рядом Моисей и Ной -
И Слово.

Так смолкни,
Горестный Поэт! -
Во многом знанье Счастья нет -
Грозит безумьем.
Но Дух перешагнет запрет
И вспыхнет суета сует
Огнем везувьим.

Вариация-170 (Лист)

А вот музыка другого рода, искрящаяся и озорная - "Севильский Цирюльник":

По россыпи
синей
Маэстро
Россини. -
Рулады
кларнета -
ушедшее лето...
...бессмертная
слава
Властителя
tutti
веселого нрава. -
Брависсимо,
браво! -
И независимо -
браво,
брависсимо -
Авантюристу,
артисту
в душе:
Бомарше. -
Маршальский жезл
у него
В атташе.
Не по-гусиному
вертко перо... -
Фигаро,
Фигаро,
Фи-га-ро!..

Из Вариации 39 (Октябрь)

Пишущий такие стихи и острый публицист, автор знаменитого "Открытого письма" Шафаревичу - один и тот же человек?

Я нашла это письмо и поразилась его актуальности, хотя писалось оно в 1988 году! "Вы считаете, что мы были упрямы и высокомерны, поддерживая в течение 2 тысяч лет свое национальное существование в неимоверных, нечеловеческих условиях. А я вижу в этом прекрасную, гордую верность своим отцам, своей вере, своему собственному (самобытному) пути. Не этого ли вы хотите для своего народа?! ...Еще один пример нашего национального подвига, которым я горжусь, и буду гордиться: мы возродили наш древний язык, молчавший почти два тысячелетия. Сейчас на этом языке пишут научные работы, объясняются в любви, ссорятся, негодуют. Вся гамма человеческих чувств вернулась в иссохшее лоно иврита (подчеркнуто мною - Ш.Ш.). Скажите, кто еще сделал такое?" Удивляясь не столько даже ненависти Шафаревича к евреям, сколько его страху перед ними, перед нами, Кушнер с грустным юмором замечает: "Создается ощущение, что читаешь сочинение представителя маленького народа... Какой комплекс неполноценности надо лелеять в себе, каким неверием в собственный народ надо обладать..."

Он не вступал в беспредметный спор с антисемитом, не оправдывался, а, как пишет в газете "Новое русское слово" Семен Резник: "спокойно и уверенно отвергал само его право что-то истолковывать в чуждой, непонятной и ненавистной ему культуре".

Затем была новая статья Шафаревича "Русофобия: десять лет спустя" и был новый ответ Кушнера. Хорошо бы его прочитать, ну, хотя бы тем гастролирующим у нас без конца мастерам сцены и экрана, евреям по происхождению, которые в своих интервью произносят заявления примерно такого содержания (цитирую Кушнера): "И что же во мне еврейского, и какой же, скажите на милость, я еврей? И говорю-то я по-русски, и друзья-то у меня русские". В другом месте Кушнер расскажет, как один еврей в Польше 80-х годов, увлекавшийся польскими делами, "Солидарностью", спросил его: "А что это значит - чувствовать себя евреем? Научите меня..." - "Если Вы не умеете любить свою Мать, вряд ли я смогу научить Вас этому". Впрочем, Борис слышал, что этот бывший революционер будто бы стал раввином. Формула "Да что же во мне еврейского, - заключает Кушнер, - не выдумка пропагандистов, это симптом весьма специфической, веками угнетения выработанной еврейской национальной болезни". Я привожу этот пассаж из очень личного, точного и тонкого эссе "Памяти друзей" - о русских интеллигентах Ирине Ивановне Воробьевой и Василии Васильевиче Малиновском. Это они, уже после отъезда Бориса из России, издали в Москве его первый сборник стихов, посвященный, как оказывается, памяти матери Ирины - Марии Самуиловне Кизильштейн, женщины удивительной, прошедшей все круги большевистского ада. Кушнер пишет: "Захватывала даже сама внешность Мирры Самуиловны - седые волосы, огромные горящие глаза, библейские глаза Деборы, ее человеческая открытость и жгучий интерес к жизни, которую у нее так долго и подло отнимали". Жена Кушнера, Марина, приходилась ей внучатой племянницей. Так Борис был введен в эту семью, ставшую ему родной. Замечу, что блестящее эссе "Памяти друзей" вместило и многих других людей, в том числе и чудесную бабушку автора, Софью Моисеевну, происходившую из богатой витебской ортодоксальной еврейской семьи. Она училась в Женеве, владела тремя иностранными языками. В стихах он называет ее "счастьем детства": "Сквозь чавканье галошных жиж / Сквозь нищету сиротства / Ты говорила про Париж, / Про честь, про донкихотство". Ее нет на свете 30 лет, но для него она жива: "В Москве - могильная плита,/ В Москве - Твои клавиры. / Вернулась Ты. В венце седин / Ко мне склонилась ивой". Попутно скажу, что и другие его воспоминания - об учителе, выдающемся ученом Андрее Андреевиче Маркове, и других математиках - А.Н.Колмогорове, П.С.Александрове, В.А.Успенском, вместившие не только их живые образы, но и само время, - это хорошая проза, умная, точная по наблюдениям, полная юмора.

Джонстаун, где он работает, находится в 130 км от Питтсбурга, где живет его семья. Кстати, жена, Марина - один из крупнейших в мире специалистов по механике крови, ее лаборатория в Питтсбургском университете работает над кровезаменителями и другими проблемами, связанными с кровью. Сын Александр - специалист по компьютерам, дочь Юля - талантливый художник, ее иллюстрации к книгам отца заслуживают отдельного разговора.

Живя подолгу вдали от дома, Борис, кроме основного занятия математикой, делит свое уединение с Природой, Словом, Музыкой. У него есть своя просека в лесу за кампусом, за ней холм Рахили и необыкновенный вид на долины и горы - оттуда, как грибник, он почти никогда не возвращается с пустым лукошком, а думы, бывает, уводят далеко-далеко. Вот привиделась Армения ("Сколько спутано карт... - / По дороге в Гехарт / Тонет в маках отчаянье/ Наше... / Сколько встретилось вер / В сводах этих пещер / Под молитвы и запах лаваша. / ...Ереван, Ереван...Королевство нирван. - / Запах камня начален и вечен... /"

Вот душу снова увело, пронзила тоска, накатила нежность:

К Тебе примчаться
Налегке -
Так просто,
На мгновенье...
Моя рука
В Твоей руке -
Уже стихотворенье...
Примчаться будто
В первый раз
Неведомо откуда -
Простая встреча наших
Глаз
Уже огонь и чудо...
Примчаться,
Крылья не беречь...
Отчаянье и мука...
Ведь в каждом миге
Наших встреч
Уже болит
Разлука...

Музыка наполняет его жизнь. Он и сам импровизирует на фортепиано или клавесине, и часто при этом слетаются слова, складываются в стихотворные размеры.

Проходит некоторое время, и Борис снова удивляет.

Помните картину Врубеля к опере Римского-Корсакова "Моцарт и Сальери" на текст Пушкина? Темный венский трактир. Оба сидят за столом. Моцарт отвернулся и правой рукой касается клавиш фортепиано, а левой тянется к бокалу, в который его сотрапезник и друг Сальери подливает яд. До Пушкина о коварстве Сальери ходили только слухи и сплетни. Пушкин создал и увековечил легенду об отравлении Моцарта. Зачем он это сделал? По радио "Свобода" на эту тему прошла серия передач автора и ведущего Марио Корти. При чем тут Борис Кушнер? А при том, что он, поэт и профессор математики, провел и опубликовал свое историко-публицистическое исследование под названием "В защиту Антонио Сальери", которое и пришло с очередной его бандеролью. Глубочайшая, на мой взгляд, работа, в которой научная строгость сочетается с увлекательностью сюжета, и в результате убедительно развенчивается "клевета длиной в 200 лет". Борис Кушнер с радостью убеждается и убеждает читателя, что несправедливо оболганный Антонио Сальери, тонкий музыкант, композитор и великий учитель был "прекрасной и светлой артистической личностью".

Вы обратили, наверное, внимание, что его первую книгу заключают переводы сонетов Шекспира. Какая дерзость! После Маршака, после Пастернака? Внутренняя творческая необходимость его обращения к сонетам поэта просвечивает в его опять же блистательной теоретической работе о проблемах перевода Шекспира на русский язык: "... и я люблю маршаковские переводы, и долгие годы они приносили мне радость". Эта радость "стала уменьшаться", когда он обратился к оригиналам. "Неистовый, страдающий, раздираемый противоречиями творец английских сонетов превращается в мудрого, печального, элегичного (а порою и просто сентиментального) поэта". Он приводит текст, подстрочник, перевод, анализирует их. Сначала для себя. Тогда и родилась, наверное, эта дерзновенная мысль (все прочитав, уже не скажу "дерзкая") попробовать самому. И он перевел 12 сонетов. Здесь не место ни читать их, ни сравнивать качество переводов. Скажу только, что новое прочтение сонетов, когда оно умно и талантливо, - заслуживает внимания и уважения. Борис Кушнер испытал сильнейшие чувства, когда глубоко окунулся в потрясшую его, и ум, и душу, стихию первоисточника, так глубоко, что с легкостью переместил ся во времени. Я вижу их сидящими за одним столом. Наш современник говорит Шекспиру: "Сэр, я переведу Ваш 22-й сонет на русский язык, дайте мне на это 4 дня, я постараюсь не исказить ни формы, ни смысла, но позвольте прежде прочесть Вам мою версию, вдохновленную Вами". Стихотворение "В подражание Шекспиру" написано 23 мая, под переводом стоит дата: 27 мая. 4 дня. Вы помните, у Маршака: "Лгут зеркала, - какой же я старик!.." Последние две строки: "Одна судьба у наших двух сердец / Замрет мое - и твоему конец! /" Из Кушнера прочту 6 строк: "Тебя прошу я сердце сохранять, / Чтоб и мое звучало так же звонко, / А я готов Твоё беречь, как мать, / Что над больным склоняется ребенком. / Но сердце, что люблю, - мой драгоценный клад. / Когда умру, не возвращу назад. /" В переводе он точен. В своем же "подражании" он свободен, волен следовать своему моральному кредо:

Пусть зеркало кричит, что стар я - это ложь! -
Чужой старик бредет по зазеркалью...
Я - юный бог, покуда ты цветешь,
Покуда ты смеешься над печалью.
Твоя краса мне молодость хранит,
С твоей душой я жив одной судьбою.
Погубит время море и гранит,
Но пусть оно отступит пред тобою.
Тебе я сердце дал, приняв твое в ответ,
Теперь у них и боль одна, и песни.
И буду я беречь тебя от бед,
Как мать дитя спасает от болезни.

Молиться буду сердцу дорогому,
Но лишь умру, - отдай его другому.

Как честный переводчик, Кушнер вслед за Маршаком, да и любым другим, кто возьмется за перевод, не может менять смысла шекспировской концовки, но как поэт... Шекспир, возможно, был бы рад узнать, что спустя 400 лет на земле еще живы и рыцарство, и благородство: "Но сердце, что люблю, ... не возвращу назад". Кушнер - возвращает! Зачем желать любимому сердцу печали одиночества?! А ведь это восходит к еврейской традиции: грех человеку быть одному...

Рано вспыхнувшие в нем сильные национальные чувства для многих в его интеллигентном окружении были неожиданными и невероятными. Придя в конце 70-х годов в гости, раздеваясь в передней, он услышал конец чьей-то реплики: "...да и кто же ответит за евреев?" - "Я отвечу!" - сказал, входя в гостиную. Потом поздоровался. И отвечает. Поведением, всей сутью своего "я", стихами и прозой, публицистикой. Библейские имена, страницы еврейской истории, мысли об Израиле пронизывают все его творчество.

Почему он не в Израиле, а в Соединенных Штатах? Мы так болезненно относимся к вопросу патриотизма. И я - тоже. Сколько нужно математиков Израилю? У него очень редкая специализация. Впрочем, и в Америке найти работу было нелегко. Он считает Израиль - "Сердцем, Душой и Надеждой нашего Народа". Диаспора - его периферические органы. Нельзя не согласиться с ним, что сильная американская еврейская община критически важна для Израиля. А Россия? "Вы назвали меня "русским поэтом, - пишет он. - Не знаю, поэт ли я, такое самоназвание меня всегда смущало, но уж "русским" я себя никак назвать не могу. Я использую русский язык как единственный доставшийся мне в силу случайности рождения: "Да, черт угораздил родиться / На ласковой вашей земле, / Где птица и та матерится, / А место поэта - в петле... /" Не могу и сказать, как повлияло на меня избавление от России. Свою же связь с моим народом ощущаю духовно и с огромной силой: я еврей - везде, всегда, каждый миг. Моя внучка Шошанна учится в еврейской школе. В возвращении к самим себе, к своим корням - черта нашего народа, которой можно восхищаться. Это утешает меня, когда я вижу паяцев, надрывающихся (иногда с таким местечковым акцентом) в вопле: "Я - ррруский!" Стыдно!""

* * *

У нас оказались общие друзья - Юдит Ратнер, например, дочь ныне покойной, последней из сестер Марголиных - Кции. Рахель Марголина переписывалась с К.Чуковским, Ципора приезжала к нему в гости, Мириам писала детские книжки. В очень преклонном возрасте и Кция пришла в литературу. Издала несколько сборников стихов на идиш. Она позвала меня на вечер в свой идишский клуб, и, приехав к ней домой в Реховот, я не поверила, что она сможет пройти несколько шагов по тротуару. Передо мной была старушка, сложенная пополам. Я поняла смысл слова "согбенная". Но мы дошли и доехали, а в клубе и потом, когда ей торжественно отмечали 90-летие, я дважды устыдилась своего определения. Кция распрямилась, она забыла о возрасте и вдохновенно говорила на красивом идиш и вдохновенно читала стихи. И все мы любовались ею. А рассказываю я про нее, потому что Борис Кушнер, будучи в Израиле, побывал у нее в Реховоте, а сейчас прислал мне нежные строки, посвященные ее памяти.

ПАМЯТИ КЦИИ РАТНЕР-МАРГОЛИНОЙ

Наш разговор пришел к стихам,
А за окном шумел Реховот.
И я искал предлог и повод,
Чтоб молча поклониться Вам.
И вот обложку нежно глажу -
В ней океаны синевы.
И мой поклон за Душу Вашу,
За Идиш, что спасали Вы.
Цветут под небесами дали, -
Заботы, радости, дела... -
Ты снова опустел, Израиль,
Какая Дочь Твоя ушла...

Через века и океаны поэт Борис Кушнер обращается к памяти и великого еврейского поэта эпохи Средневековья Иегуды Галеви. Вспоминая его знаменитые, посвященные Сиону строки "Моё сердце на востоке, / А я - на крайнем западе... /", он говорит:

Мы вместе все и одиноки,
Когда зовем звезду твою...
И наше сердце - на востоке
В любых веках, в любом краю....

Как труден твой далекий слог!
Но с мощью божьего закона
Он нас уводит на восток
К твоим камням - камням Сиона.

Вот то немногое, что мне хотелось сказать о поэте, публицисте, переводчике, профессоре математики Борисе Кушнере.

Шуламит Шалит, "Вестник"