2000-2001. Работа с цветами

*

Радость рождается из слёз, а цветы рождаются из желаний.
Если ты не знаешь, как проделать этот путь, — просто сделай ещё один шаг.

*

Не было сил у меня
           слово в сердце нести
И не было сил у меня
           любовь Твою петь,
Молился я ночи и дни
           в земле и в пылании неба,
И молча смотрел Ты мне в сердце
           и слушал биенье его.

Просил я: "Дай сил мне, о Боже,
Из снов приподнять человека,
Пустыни наполнить водами
И камни заставить цвести",
Просил я: "Дай сил мне, о Боже!
           Дай сил мне, о Боже Всевышний!" —
Просил я, пока было сил,
Молился я ночи и дни
           в земле и в пылании неба,
И не было сил у меня
           слово в сердце нести.

И в мае, когда расцветали восточные красные маки,
Когда закипали, о Боже, в крови моей красные маки,
Когда отовсюду вонзались в глаза мне восточные маки, —
Я принял молчанье Твоё.

И сердце раскрыл я, о Боже,
           мирам, городам и созданьям,
Чтоб в сердце из сердца звучала
           любовь Твоя, Господи сил.

*

ПЕСНЯ

В ночи не ходит день,
        и день не ходит ночью,
А друг за другом ходят
        красиво очень.

И не цветёт цветок
        ни днём, ни тёмной ночью,
А так цветёт,
        как только хочет.
 
*

        Сколько неисчислимых веков бьются спирали галактик, рождается и умирает сияние в недоступно далёких рубежах твоих, мир!
        Что это вновь поёт листопад в диких рощах? Неужели снова ветер будет нестись, как вздох то ли бесцельности, то ли странной такой свободы твоей?
        Какое изнеможение!
        Пропасть прошедшего твоего ужасает. Помнишь ли ты сам число своих лет и тот миг, когда ты явился вдруг из ничего в первозданном изумлении и неудержимом порыве быть?
        Что же заставляет тебя сейчас ещё раз пролить ярчайший свет нового солнца на все дороги, ведущие от моего дома, когда я допиваю во сне моём издревле неслабеющее невыразимое всепроникающее твоё страдание?
        Куда же зовёшь ты меня, в какое ещё ни тебе, ни мне не ведомое грядущее?
 
*

ДИАЛОГ В ТВЁРДОЙ ФОРМЕ

— Всё в мире призрачно и тленно:
Хотя бы эти вот цветы —
Кому они так дерзновенно
Сияют в царство пустоты?

Всё в мире временно и бренно,
И скоро убедишься ты,
Как пылью станут непременно
Сегодня свежие цветы.

По мне уж лучше сумрак тесный,
Не так страшит здесь жизни суть:
Всё смертно, даже свет небесный,

Хоть солнце делает свой путь,
Но и его ждёт рок известный —
Сгореть дотла когда-нибудь.

— Мы смысла в этой жизни ищем,
В заботах дня и сне ночей,
А кто-то навсегда похищен
Туда, где пиршество лучей…

Клонится солнце величаво,
Уходит солнце на закат,
Но ведь зачем-то всё сначала
Начнёт — не для тебя ли, брат?

О чём ты говоришь со мною?
Смотреть на праздник красоты
Я не могу с такой тоскою.

Приходит день, и видишь ты,
Как всё же радуют собою
Иные солнца и цветы!

— И я, как ты, весной желаний
Был цветовод и звездочёт,
Но рок не знает колебаний —
На камень рухнул я с высот,

Переломав крыла мечтаний.
Таков один любви исход:
В чём счастья вздох — в том вздох страданий.
Не для меня теперь полёт.

Холодный гений одиноко
На суету земных племён
Едва ли взглянет издалёка.

Отмерянный песок времён
Не приумножить. Воля рока
Диктует всюду свой закон.

— Поэты силой песнопений
Душе приоткрывают свет,
И для грядущих поколений
Пускай потрудится поэт!

Цвета и голоса видений
Не уничтожит ход планет,
И для случайных чьих-то чтений
Запечатлеет твой сонет.

Мы в этом мире только гости,
Но в этом замысел и был,
Чтоб с башни из слоновьей кости

Ты в этот самый мир ходил;
А ты, как маг с обломком трости,
Над чертежом своим застыл.

— Да, брат, наверно, ты не знаешь,
Как дар твой люди втопчут в прах;
Кому ты сердце расточаешь
В своих непрошеных стихах? —

Слепым дорогу освещаешь,
Как будто факел на ветрах.
Ты их к свободе призываешь? —
Они ж избрали цепь и страх.

Нет, не вверяй святыни страстно
Толпе бездумной и глухой,
Она пусть будет тьме подвластна,

Мы ж не преклонимся с тобой!
Оставь свой труд, игра напрасна.
Цени единственно покой.

— Не искушай меня сомненьем,
Душа не верит пустоте,
Объята вся одним стремленьем,
Верна одной лишь Красоте.

Надёжным будет сердце это,
Им столько боли снесено,
Оно предать не может света —
Не искушается оно,

И не сгорит, и не обманет,
Храня единственный завет:
Хоть всё, что дышит, в пропасть канет,

И все миры воскликнут: "Нет!" —
Оно любить не перестанет,
И только "Да!" — его ответ.

— Твой выбор ясен. Что ж, попробуй…
Иди и будь благословен!
Но только сладости особой
Ты не ищи и перемен;

Всё будет так, как есть, и только
Одно изменится в тебе:
Ты станешь мной — немного толка
В гуманистической борьбе.

А Красота живёт и дышит
И не нуждается в скотах,
Её никто не перепишет

На поэтических листах,
Она всё знает и всё слышит
И молча ждёт нас во вратах.

*

Я один на высоком утёсе,
Солнце мира стремится к закату,
Облачившись в свой царский порфир,

Огнезарная роза сникает,
Лепестки её падают в вечность —
Скоро, скоро холодная ночь.

Под ногами великие воды,
Бездна бездн, многозвучная тайна,
Воет невыносимый борей,

Вал за валом о скалы дробится,
В миллиарды огней рассыпаясь,
Точно космос мерцающих звёзд.

Восхищённый бореньем титанов,
Захлебнувшись ветрами, внимаю —
Говори, ледяной океан!

В этом ужасе, в этом восторге
Прогремел мне ответ океана:
"Слушай песни мои, человек!"

*

У вешних вод росло одно
Большое древо вековое,
В последний раз цвело оно,
Едва окутавшись листвою;

Сто лепестков подувший ветер
Сорвал за каждый год его,
И те помчались, словно дети,
От дома — древа своего;

Седой пастух стерёг овец,
К прохладной заводи приставших,
И так задумался мудрец,
Цветов не видя опадавших:

«Свой век хожу я по земле
В трудах по самую кончину.
Я завещаю мир тебе», —
Он в мыслях обращался к сыну:

«Вся жизнь прошла, как миг один,
Но всё ж была она прекрасна;
И остаётся жить мой сын,
Я лишь о нём прошу всечасно».

Мольба скатилась по щеке
И в струи вод слезой упала,
С ней сотня лепестков, к реке
Не прикасаясь, уплывала.

*

Оркестры рек — в объятья юга
С вершин сверкающих летят,
Недометелевшая вьюга
Тревожит неповинный сад.

Весна беснуется громами.
Какое счастье — кошелёк,
Набитый свежими деньгами,
Маммона больше не порок,
Цвети, цвети, пока врагами
Твой не изъеден стебелёк,
Весна беснуется громами.

Леса влезают в одеянья,
Пора освободиться сна.
Всему ты будешь оправданье,
Моя двадцатая весна!

*

Моя молодость станет жертвой
Ему.
Моё тело станет ступенью в пьедестале
Его.
И я без колебания
Расстанусь со всем, что было, и что будет, ради
Него —
Белого вздымающегося моря.
Ступени,
            ступени,
                ступени…

*

Мне пустынно в чумной суете
Муравьино-пчелиного стада.
Упиваться тоской листопада
Не хочу. Не хочу в тишине
Исторгать из себя пониманье,
Сожаленье, призыв, оправданье.
Я пожалуй уйду к вышине
По ступеням созвездий зовущих.
Не взыщи. Средь селений поющих
Я побуду хоть день и к тебе
Возвращусь, обновлённый душою,
А теперь отпусти, не с тобою
Быть мне ныне, не в здешней стране.

*

Тишина над миром
            распростёрла былые крылья.
Тишина раскрыла миру
            белые объятья свои.
И все линии жизни
            ведут в точку недостижимого,
И воины дремлют в лугах,

Но там, в невозможных мирах,
            сердце в траве по колено,
            солнце без штор,
            духов и духов неумолкающий хор
            близок и ясен.

Ждёт там Грядущего Утра
            Зелёная Красная Хризантема,
            чтобы расцвесть,

Там человек совершен,
            вечно юный, не знающий смерти.

*

Холод серебра коснуться головы твоей
Не посмеет, не овеет их и суховей,
Этих губ. Бунтаркой вечной в памяти моей
Ты пребудешь. Разорви же темноту ночей,

Выпей чашу без остатка — трав июльских сок —
Мёда жидкого искрящий солнцами глоток.
Отдохни, испив до капли всё, что от судьбы,
Отдохни — ты так устала от своей борьбы.

Купол мира отворяет царский вход тебе,
Видно, даже он страдает по твоей мольбе.
Царствуй, царствуй, обретая власти новой дар,
Царствуй, в души изливая царственный нектар.

Если спросят: «Ты не видел нашу госпожу?» —
Утешительно и тихо я им так скажу:
«Её сердце в океанах, в битве роковой,
Лик её в огне рассветном, в арке заревой».

*

Странно, — она мне сказала,
Будто и вихрь этот снежный —
Столп белых звёзд в чёрном небе,
В пляске, к земле нисходящей…
Будто и волны сугробов,
Неосязаемо сущих
В этом покое и искрах…
Будто и вся эта тайна
Долгой зимы ей угодны,
Нужны, — она мне сказала.
Странно… А прежде я думал,
Всё это только виденье,
Сон для усталого мира.

Солнце я в сердце берёг.

*

Неисчислимых мириад
                не видно мне из-за картинок,
Впечатанных в сетчатки глаз
                шипами солнечных ботинок.
Затмило мелочь дальних звёзд
                раззолочённое кадило,
Огня шипящий океан,
                неосвящённое светило.

Устал тебя я воспевать, пустынь творец,
                прошу покоя,
Даруй мне ночь, пустую всю,
                без сил, без гения, без зноя.

*

Ещё один погашен день.
Светильники, что заменяют солнце,
          звезду, влюблённую в меня,
          погасли тоже.
Только мозг мой, сознание,
          всё бродит по проулкам покинутого дня
          и всё вином и хмелем бродит,
И предвкушая сон, так сладостно,
          калачиком свернётся…
То был последний день зимы, почтенной дамы,
          которую мы выпроводив, вскоре
Ждём появления невесты молодой румяной,
          с букетами подснежников, шафрана,
                тюльпанов, ландышей,
                нарциссов и воды,
                обозначающей, что
Жизнь не умирает.

*

        Сладость ушедших лет, когда молодое существо моё не вмещало очарования окружающего и пило, и пило его с лиц, с рук, с трав.
        Я стремился всё дальше и дальше, но всюду и всегда открывал одно — труд во имя неизвестного будущего: оно никогда не наступит, оно только впереди.
        Труд шмеля, едва притронувшегося к источению цветка и уже уносящегося к новому, — как труд света, обращающего цветок в нереальной сочности яблоко, — как труд червя, возвращающего плод той, которая кормит все плоды и цветки.
        И тогда, отягчённый непосильным знанием, я просил о ещё большем: "Слишком мало красоты: призывающей, требующей, влекущей. Слишком мало красоты!"
        Облачные стаи изливались на мою землю ледяным благословением — как ветви деревьев сплетались надо мной в дружную сень — как линии тел читались в моём сознании, как чеканные символы.
        И казалось мне, так будет вечно.
        Но время вошло в полноту, и теперь голос мой поёт, что это ещё не вся красота, ещё не вся красота…

*

ЗНАКОМОЙ

О ты, кто так умела жить,
О ты, которая играла
С мечом, подвешенным за нить, —
Кого теперь к себе призвала,
Чтоб новой маской обольстить,
Чтоб новых чувств ещё разведать,
И всё лишь с тем, чтоб позабыть
Меня, — могла ли ты не ведать,
Что память вечна, боль сильна,
Любовь единственна, а тело,
Едва насытившись до дна,
Захочет вновь, до беспредела?

О ты, прошедшая сквозь мрак,
Где некий дух тебе являлся,
Где из-за зеркала твой враг
На цвет вселенной покушался,
Где сотни тысяч разных лиц —
Смотревших, слушавших и певших —
Все были чужды, где с ресниц
Слетали капли надоевших
Ненужных сумеречных слёз,
Где яд был слаще всех амброзий,
Где в джунглях опиумных грёз
И металлических коррозий
Драконов, в лотосе души,
Кишмя кишела осьмерица,
И из зияющей тиши
Катилась мёртвая глазница, —
Остановись!

*

        Разве ты не можешь вместить восторга всепреодоления и каждый раз, достигнув высоты, тысячами потаённых глубинных связей будешь цепляться за прах и страх убиться, грянув с высоты? Разве ты никогда не осилишь того, что не стоит и мига жизни — такой дорогой тебе несвободы? Мы продаём свою свободу за звенья золотой цепи, ошибочно считая свободным обладателя самой длинной цепи. Но не думай, будто гроб обыденности это дом, предназначенный тебе.
        В тот день, когда ты отдашь всё и утратишь себя саму, ты обретёшь себя подлинную и станешь самой Свободой, пылающей со дней творенья.

*

        Там, где рождается свет, —
                Имя твоё,
          В цвете течения лет,

        Точкой последней в речах,
          В неугасимых свечах,

        Правдой в собраньях и вне,
          Хронострелой в вышине.

        Сфинкс Трёх Миров не познал
                Имя твоё,
          Солнцем налитый бокал,

           Нерасточимый покой,
           Алый от юности зной.

Слово твоё дороже камней огранённых,
Не молчи, полускрытая белым крылом!

        Просьба о жизни живым —
                Имя твоё,
           Неосужденье иным,

          Малых детей молоко,
          В эхе звенит далеко.

         Слёзы о наших венцах —
                Имя твоё,
        В чистых повсюду сердцах,

        Клевер в дорожной пыли,
         Радость поэтов земли!

*

В начале стаи журавлиной
Вожак проверенный летит,
Семью свою ведёт он клином
За край земной. Младенец спит.

Юпитер светит над долиной,
Поднявшись в правящий зенит,
Внизу, сорвавшись со стремнины,
Поток клокочет и гремит.

Младенец спит. Лететь нетрудно
Тем, кто летает непробудно.

Семнадцать в стройном караване
Плывут в щемящей вышине,
Поют в мерцающем тумане

О безрубежной глубине,
Небес бездонном океане
И вечной звёздной тишине.

Младенец спит. К исходу лета
Погаснет царская планета.

*

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, сынок. Под сводом неба
Птаха добрая летает,
Поклюёт немного хлеба
Да росою запивает.

Из лучей дневного солнца
Птаха лёгкий шёлк сплетает,
Из лучей ночного солнца
В шёлке волны вышивает:

Водопады о пороги
Белым жемчугом дробятся,
Ни заботы, ни тревоги,
Только радуги искрятся;

Долго-долго по равнинам
Реки русла пролагали,
Быстро-быстро по стремнинам
Водопадами спадали;

Волны мчатся и грохочут
И сливаются в потоки,
Мерным током камни точат,
И свободны, и глубоки.

А в Британии открыли,
Будто б вовсе не бывает,
Чтобы птицы что-то шили,
Только птаха лучше знает.

Спи, сынок. Под сводом неба
Птаха добрая летает,
Поклюёт немного хлеба
Да росою запивает.

*

        Армия светов, наполняющих чёрные бездны, армия созданий с зажжённым трепещущим сердцем, армия оправданных душ в конечном единстве разбужены всплеском воды. — Женщина выходит из волн океанских.
        Пророк в парчовых рубищах, воин воинств в латах из железа и солнца, моё дитя возлюбленное в моих мольбах разбужены всплеском воды. — Женщина выходит из волн океанских.

*

        Пусть сон поглотит этот день с его необозримыми скорбью и радостью и отрешит меня от реальности и даст мне несравненно более великое спокойствие почти небытия, отстоящего равно от смерти и жизни, не могущими быть примирёнными никак и никогда.
        Широкая торопливая река, омывшая слёзы и пыль десятков городов с миллионами жителей на своём пути от истока, сверкающая чистая река, вобравшая в себя великолепие заливных лугов и раскрытых небу равнин, умудрённая любящая река, напитавшая собой цветы и деревья без счёта, — пусть она забудется вместе с моим надорвавшимся духом в несравненно более великом океане…
        Могучие тёмные волны его несутся ниоткуда никуда, не прося ни о чём.

*

        Жизнь не живёт в прямой, но только в волнах: взлётах и падениях, идеях и воплощениях, вторжениях и успокоениях, явлениях и бегствах.
        Ты сплёл необычайный венок из воплощений невозможного, из снов и пробуждений, из белых и цветных стихов и воскрешений только казавшегося погибшим.
        Этим кружением питаются наши желания, и какая дерзость думать, что это навсегда!

*

О небо, разразись грозой,
Пролей врачующие струи,
Слезами проводи немой
Покой сияющей лазури.

Лазури купола Земли
Внемли со страхом и мольбою
В час исчезающих вдали
Безмолвных звёзд. Бери с собою

Последний луч, последний миг,
Когда раздастся над планетой
Израненный последний крик
Дракона — огненной кометы.

Сквозь грохотанье камнепада
Мильярдогласый вопль проникнет,
Ведь разорвать пространство надо,
Но силы нет, и он утихнет.

*

        Да прервётся гроза в небесах моих.
        Ветер подхватил огнёвок и уносит в океан. Хватайтесь, хватайтесь за летящие развевающиеся нити рыжих волос моих — я спасу вас. Смейтесь, смейтесь, бабочки, — как прекрасно играть с ветром!
        Солёный песок в ногах моих. Вода ласково греет меня. Из рук моих сыпятся струи чистой соли в эти воды.
        Прервите в небе грозу, дайте вглядеться в его безмерность. Ликуй, ликуй, душа моя, — ты рождена, чтоб ликовать.
        Сорви, ветер, веки мои, чтоб мне вечно видеть свет.
        Смейтесь, смейтесь, бабочки! Жизнь!

*

Я посадил в саду моём много цветов многолетних,
                Летних цветов…
В дальнем углу жива ещё старая груша,
                Которую нужно спилить,
Тоже цветёт высоко в облаках, как Поэма.
                Бабочек спутать легко с её лепестками под ветром,
Вечно взывающим к жизни
                Голосом ветра, без слов.

*

Колыхайся в дремоте, мотылёк неуловимый,
Колыхайся, мотылёк, солнца баловень любимый.

Поцелуями тепла лето кокон твой сломало
И два крылышка тебе лёгкой кистью даровало,

И одно из них — свобода — счастье жизни дорогое,
И незнание о смерти предназначенной — другое.

Нежный воздух в тишине нитью белою играет
И тебя, мой мотылёк, дуновением ласкает.

Колыхайся, мотылёк, солнца баловень любимый,
Колыхайся в дремоте, мотылёк неуловимый.

*

Оставь несбыточность несбыточного.
Почувствуй этот миг,
Как далёк он от усилий
И как чужд он смерти,
Переполнившей ночи и дни, —
Снег, мельче зёрен горчицы,
Тает на стёртых ладонях.
Отпускаю тебя, Невозможное, о тебе
Желанья устали желать.
Свет непричастного неба канет на дно белизны.
Есть только белое утро,
Смерть победившее утро,
Первого снега утро,
Дремлет под снегом земля.

*

        Земля…
        Это то, что было вчера бабочками, листьями и птицами. Это то, что было вчера человеком, и при том это то, что человек зовёт матерью, той, что кормит и поит и носит из края в край неохватности своей.
        Я беру её в руки. В руках она ласкова, как сама любовь.
        Я попираю её ногами, но она только благодарит меня ни за что даром безбрежных цветов.
        Сама она, чёрная, родит разноцветных детей, которые станут сражаться и убивать за право обладать ею — своею матерью.
        Безропотна, безразлична к нашим зовам — так как знает, что все мы вернёмся в лоно матери, каждый в свой час, и тем всё искупим, и так с ней сольёмся в час обладанья, последний дар жизни ей принося, — не нам, но иному призыву внимает она от рожденья; откуда-то слышит она призывную песнь мирозданья, откуда-то, из детства своего, где в ожиданьи начальном таинство жизни зажглось.
        И тогда одевается в платье прохладного зелёного цвета, в косы вплетая бессчётные тени и светы.
        Но так ли, и есть ли душа у неё? Быть может она — пыли кусок, летающий в бездне беззвучных пространств? Быть может, ей всё равно — жизнь или смерть, пустота или всё, что живёт? Или и рёв её лав так же, как шёпот песков, — чудовищный бред, обман человека, маски игра, а за маской нет ничего! Или когда льётся кровь на неё, не содрогнётся сердце её погребённое — чрево, жующее трупы бабочек, листьев и птиц!
        Да нет же…
        Как она ласкова, когда беру её в руки.
        Как величественна, как вселенски свята.

*

Мы долго шли, мы долго ели землю, мешая землю с землёй.
Мы пресытились отрицанием всего через все пределы
И больше не выдержим этой свободы.
На тысяче языков в душу души
Слово врывается Твоё:

«Земля это сон,
Земля это звон,
Земля это только земля.
Земля это сон,
Земля это стон —
Возьми Мою Кровь!»

*

        На этой земле живых я с вами, кто дышат, я с вами, кто празднуют, я с вами, кто слышат, я с вами, кто молят, я с вами, кто верят, я с вами, кто искренни, я с вами, кто мудры, я с вами, кто отчаялись, я с вами, кто есть, и я с вами, кто родятся на этой Земле Живых, усеянной моими поцелуями.

*

Не смею говорить — боюсь неверным словом
Обидеть красоту и тайну оскорбить,

Всё вижу, а глава под тягостным покровом
Невыстраданных фраз, — не смею говорить.

Безмолвие ума — апофеоз искусства,
Из сердца лейся, свет мерцающих зерцал,

Безмолвие ума — кристаллизуйся, чувство,
Играй, ручей души, прозрачный свой хорал.

Да, много правоты в суровом приговоре:
«Стань зеркалом прямым, поставь в ничто себя»,

Но мир изогнут так в моём неровном взоре,
Как в капельке росы высоты и земля.

*

        Как хотел бы я восславить жизнь в прекраснейшем из стихов, но разве достанет мне мудрости, хотя бы собрать для этого слова? Может быть, они должны быть огненно-ликующими, как краски восхода и на восходе африканских орхидей? Может быть, они должны быть простыми — насколько мыслимо, простыми, как зелёное, поднимающееся из земли, и синее, несущееся над нею?
        Быть может — разнообразными, пёстрыми, как радуги и крылья насекомых? Быть может — это одно только слово, вобравшее в себя свет и тьму, краткость и неограниченность, сокровенность и раскрытость, но разве в силах человеческих — изречь это всем известное, для всех единое слово?
        … О добрая и любящая! А может быть, ты не ждёшь от меня никаких слов, и только сама что-то тихо-тихо поёшь мне в каждом сне, как сыну мать?

*

Полночь споёт песню,
      Песню любви, люди,
      Песню сейчас полночь
Так пропоёт нежно.
Травы в росе светлой
      Песню любви знают,
      Знают стрижи эту
Песню любви, люди.
Спросишь ли ключ чистый,
      Летний ли гром спросишь —
      Ключ прожурчит тихо,
Гром лишь сильней будет.
И тишина песню
      Петь без конца будет,
      В ней перезвон сердца —
Песня любви, люди.

*

        Я люблю тебя самой невыразимой, самой невысказанной любовью.
        Я не могу предложить тебе ничего кроме этих объятий без слов, без единого слова. Даже венчая тебя гирляндой поцелуев и цветов, я не знаю, достоин ли этот дар твоего великолепия, и становлюсь сокровеннее и тише.
        Тебе так трудно понять моё молчание, а я всё смотрю, смотрю на тебя, и сам не знаю, в чём разгадка этой естественной и всеобщей привязанности, и могу ли я как-то иначе выразить своё чувство к тебе, кроме этих объятий без слов, без единого слова?

*

Хоть море выпей, та же жажда
Воспламенит поверхность рта,
Что было прожито однажды,
Не повторится никогда,

В другой строке споёт иначе
Созвучье — оборот листка,
Само растёт оно, тем паче
Такая клумба для цветка,

Такая во поле кобыла,
Такая арфа, и без струн,
Такая Хавай Крокодила,
Такой мистический ноктюрн.

И тишина неуловима,
И снова в бездны устремлён,
Сорвался пламенным порывом,
И снова тот же слышишь звон,

И только ярче и быстрее
Звучит мотив в бегу миров,
Пределов нет, и ты сильнее
Желаешь сладостных даров.

Безумная душа поэта,
Знать, не суждён тебе покой,
Отдохновенья нет. — На это
Ты не ропщи, ты только пой!

*

ПАМЯТНИК

             ... отчего их весна мудрей твоего сентября.
                Б. Б. Гребенщиков

Ты обнаружен светом фонарей
В пространстве-времени, обросший, всенародный,
И золотом фарсисских кораблей
Задавленный, а всё-таки свободный.

Увы-увы, мечта твоя сбылась,
Окончен Monumentum драгоценный.
В октябрьском пруду седой карась
О лете молится, коленопреклоненный,

Горят листы свершившихся надежд
Как совершенный гимн волюнтаризму,
И ты в глазах полуночных невежд
Непроизвольно веришь оптимизму.

Октябрь, октябрь! — Унылая пора
И чьих-то там очей очарованье —
Теперь ты будешь ровно до утра
Пить свой настой в смоляном ожиданье.

*

Подняться, встать для новых песнопений,
Из клочьев сумерек, из стали паутин,
Из пыли снов, из ужаса молений
О приближении креста в конце пути.

Поэт есть крик непознанной свободы
В келейный вакуум набитых площадей;
Вот святотатство — радовать народы
Зеркальным отблеском от жертвенных огней.

О сущность сущего, прими моё сожженье,
Расторгни грудь мне новой тишиной.
Блажен, кто жив. Придёт и обновленье
За дымом стоп моих своею чередой.

*

Вечерних улиц людный хлам
Издох, витринами сверкая,
Надразвалился пополам
Пупок небес — Луна срамная,
        Из чрева черви уползли, спасаясь суши,
        Вода небес и плоть земли питали души.
В моей душе горел пожар
Проникновения в живое,
Ссыпалась роза-огнезар,
То было время молодое.

*

        Представляешь ли ты себе меру моей благодарности? Конечно, память не сохранит её навсегда, но ныне, сегодня, моё понимание о людях обновилось до младенческой степени; потом всё будет забыто в песке времён, но сейчас! Ничто не отменит её — она была — твоя всего лишь улыбка, женщины прошлого, настоящего и будущего, утвердившей небессмысленность существования всего и вся.

*

СУББОТНИЙ СТИХ

Не для трудов суббота,
Пойдём-ка лучше в рощи
От тягостной зевоты
Архитектурной мощи,
Возьмём с собой беспечность
Сегодня в проводницы,
Уловим быстротечность
Седьмого дня седмицы.

*

        У супруги моей есть тайный лес неродившихся желаний её. Зверей, скрывающихся в тени того леса, никто никогда не встретил, никто никогда не сплёл в нём венка, ни алого, ни лазурного. Никем не пригублена вода из источника, бьющего в середине того леса жены моей. Внимательное око садовника не видело, как свились в нём кроны и корни, опытная рука садовника не срезала в нём излишне свободного побега.
        И только лучам первозданного первобытного дикого солнца моего дано прорываться сквозь плотную листву и падать, дрожа и разделяясь на краски, в источник, бьющий в самой середине тайного леса неродившихся желаний предизбранной моей.

*

        Счастливы будьте, неодинокие путники, идущие по этой самой долгой дороге из дорог, не разнимайте рук. Позади лишь ваши следы, впереди только ваше стремление. Вашим движением движим мир, вы — его душа; выньте из мира душу — зачем ему быть!
        Три дыхания длится счастье… Долгая, долгая жизнь…
       
*

        Нетерпеливые белые птицы на моих плечах подсказывают мне, что ты из последних сил ждёшь меня за пределом предсказуемого.
        Да, лишь за мечтаемым, ожидаемым и возможным находится наше истинное, питающее все другие потребности сверхжелание. И я ободряю нетерпеливых белых птиц:
        — Я приду к ней, но только в последний день всех отпущенных сроков. И тогда, начавшая отчаливать в безбрежность, когда не останется и надежды, но будет только последний миг, в который неизбежно, и значит безошибочно, должно будет решиться всё: всякое сомнение — стать стремлением, всякое незнание — знанием, только в этот испепеляющий всякое безволие и разрывающий всякую цепь миг, — она возродится во мне, а я — в ней, не раньше и не поздней — только тогда.
        И ещё не растаяло в наступившей тишине это слово, как они благословили мой путь своими маленькими, но не менее живыми сердцами:
        — Пусть будет так.

*

На свете два животных есть,
Чьи судьбы — слепота и зренье:
Крот чёрный, любящий поесть,
Орёл — голодное творенье.

Их счастье разное питает:
Крот роет землю, ход копает,
Лучей светила он не знает
И тем покоен, что съедает;

Другое же — орёл степной —
Друг солнца и небес широких,
Он спорит с ветром, он герой,
Парящий между струй высоких,

Свобода дорога ему,
Как свет, как воздух, как дыханье, —
И рад я подлинно тому,
Что он — голодное созданье.

*

        … И вновь неподвижно сижу я прямо на берегу некоего океана. Не важно, как называют это место, — имеет значение одно моё ощущение. Три неограниченных полотна, соединенные как бы в одной точке: камни, вода, небо — и я — человек на обрыве неба, воды и камней, который сейчас — не более, чем их отражение; более, чем лаконично, более, чем совершенно.
        Зрелище неизменно-постоянно, и хотя текут ночи и дни, зрелище неизменно-постоянно в том, что единственно принуждает всё пристальней и пристальней всматриваться и всматриваться до изнеможения в прямую линию горизонта: будто я жажду проникнуть за видимое, будто я всегда только этого и вожделею.
        Пронизывающий зов существующего доносится-струится отовсюду:
        — Новое пусть придёт. Новое!
          Лучшее пусть придёт. Лучшее!

*

ВОСКРЕСЕНИЕ

Звенит восход: "Родился новый день!",
Армада птиц срывается в полёт,
Звенит восход: "Ночная в тартар тень!",
Воскресший свет гимн радости поёт.

Смотрите — солнце в зареве небес
Сияет миллионами лучей,
И со светилом целый мир воскрес —
Какой восторг для жаждущих очей!

Мой звонкий клич несётся впереди,
Мой ясный взгляд объемлет всё кругом,
Я счастлив, я — дитя, в моей груди
Очнулся дух алкающим огнём.

*

Люблю встречать восход сквозь розовую штору
И ждать тебя — вот-вот, полмига — и придёшь,
Внимаю в забытьи пустому разговору
Безумолчных цикад сквозь розовую рожь,

На западе луну свергаю в царство мёртвых,
Перед лицом своим зову Звезду Живых,
Ловлю твои черты в воспоминаньях, стёртых
В привычках суеты, занятиях дурных.

Когда ж твоей души мой алчный дух дождётся,
Оставь слова свои, но сердце приготовь —
Из глаз моих волна в глаза твои вольётся,
Омоет долгий путь из нелюбви в любовь.

Приветствую тебя, рождённого из света,
Приветствую тебя, кто в темноте возрос,
Приветствую тебя, поющего поэта,
Приветствую тебя гирляндой ранних роз,

Ладонями с картин с вонзёнными шипами,
Устами в лепестках небесного огня,
Сквозь жизнь и через смерть летящими крылами
Приветствую тебя!

*

        Ты призываешь меня на своё празднество, именуемое Жизнь, — вновь я иду. Зёрна роняю и думаю, их потерял — вновь в плодах возвращаются многократно. Тот, Кого Больше Нет, в один из дней вновь, навсегда говорит: "Я — жив".
        Только рождение, вечно рождение!
        Из неясного томления земных глубин — столетиями вздымаются великие горы. Из притязаний на большее и дерзновений духа — строится здание человечества. Тот, Кто Стремится Вперёд, в один из дней чувствует — путь не имеет конца.
        Только движение, вечно движение!
        Птица ищет воды — птица воду находит. Когда я отдаю свою волю в руки Твои — все мои желания уже исполнены. Тот, Кто Просит о Невозможном, в один из дней постигает — всё уже содеяно.
        Только свершение, вечно свершение!
 
*

        Одетые в девяносто девять одежд бегут налево и направо, толкают друг друга, разрывают в клочки каждый на себя самые модные и ходовые материи; спящие на груде богатств просыпаются и пересчитывают их и затем поднимаются с ложа своего, чтобы преумножить богатства свои на земле; женщина великих лет красит брови и губы перед облупившимся зеркалом — а ты всё смотришь на меня своими зелёными глазами.
        Человек убивает человека, стремятся исчезнуть в море реки, время утекает из песочных часов, в которых песка больше, чем во всех пустынях Африки, — а ты всё смотришь на меня своими зелёными глазами.
        Мать гладит рукой разметавшиеся волосы своего спящего ребёнка; двое любящих и любимых разъединяют объятья, устав от ласк, — а ты всё смотришь на меня своими зелёными глазами.

*

      Хорошо ли ты знаешь свою душу?
      Попробуй видеть свою душу.
      В альфе начал и последнем миге бытия, в младенце, прижимающемся к груди своей матери, в пчеле, пытающейся добраться до самой сердцевины бутона, в звезде, заходящей и снова восстающей, в щемящей вселенской тоске о некогда утраченном и теперь всеми искомом, в пламени, не имеющем жалости ни к чему, в величайшей книге стихов, страницы которой разлистаны по всему миру, — попробуй встретить свою душу.

*

Прости меня за эту слабость,
За малодушие прости,
Моя печаль — такая малость,
А я кричал, что не снести;
Подай мне силы быть достойным
Благого дара Твоего
И усмири созвучьем стройным
Больное смертью естество;
Но знаю — сколько сердцу биться —
Не утолить искусный слух,
Так вознеси в Свои зарницы
Пастись мой ненасытный дух,
Чтоб в боли почерпать мне силы
Ещё немалое прожить,
Чтоб не сойти во мглу могилы,
Но быть, но верить, но любить.

*

        Огромные пролетающие в выси облака, и те, должны когда-то излиться. Величайшие и самые прекрасные из светил, и те, должны когда-то погаснуть.
        Всё — предельно, океан бьётся в берега, и даже сама вселенная имеет конечный объём. Всякая сущность, которая стремится к продолжению, неминуемо ограничится оболочкой своего имени, всякому духу и любой плоти назначено имя своё.
        Кто же одной тебе, любовь, дал это право — быть беспредельной и неподвластной никакому знанию?
        И даже если я принесу к светящимся стопам твоим всю свою жизнь без остатка, то и в пронзительности этой жертвы я не присвою того, чем нельзя обладать.
        В чём ты, любовь? В том самом повторении, когда останки одного становятся будущей пищей новому или в острейшем миге нашей с ней юности и взаимопроникновения, который не повторится уже никогда?
        Где ты, любовь? В кристальном мировом порядке странствующих звёздных стай или в ничтожнейшем насекомом, барахтающемся в луже и едва ли разумеющем то, что оно есть?
        Я неистово искал тебя во всех мирах дольше, чем длится вечность, но не смог разгадать тебя. И только встречая день изо дня следы светящихся стоп твоих, я понимал — с единым поцелуем склонились к ним Небытие и Существование.

*

        Они пришли ко мне, потому что умели ходить.
        Они хотели, чтобы я предсказал им будущее — я уверил их, что наделённый волей сам творит любое своё будущее.
        Они расспрашивали меня о нетленной жизни — я напомнил им о существовании надежды.
        Они умоляли меня открыть им высшую тайну из тайн — я подарил им несколько белых и несколько чёрных цветов из моего сада.
        Наконец они попросили у меня на прощанье прочитать небывалый стих, который поразил и возродил бы их души, — я спел им песню об утре, настающем после ночи, о перелётных стаях, взыскующих счастья, и о человеке, вечно ищущем человека.

*

НА КРЫШЕ

        Глядя туда, в великую синюю бездну, где даже чёрные птицы становятся белыми от близости к лучам, я уже не боюсь пасть в неё, потеряв остатки координации; страха перед высотой больше нет, и я снова, как в начале всего, не заключён ни в какие границы.
        Животное во мне делает последнюю отчаянную попытку уцепиться за что-нибудь. На помощь ему спешит колоссальное облако — воплощение момента, когда хаос уже умер, а космоса ещё не было. Как бы имея форму, оно не обладает таковой, постоянно расплываясь, искривляясь и вытягиваясь самым непостижимым образом. Являясь единым целым, оно представляется беспорядочным нагромождением несвязанных частиц, царственное и живое, как сон ребёнка.
        Ничто не расточит тебя, сакральность сущего, подхваченная двумя переплетающимися в танце огнёвками! Вот они поднимаются к облаку, выше, выше, чтобы развеять его своим трепетом. Вот они исчезли где-то там, в ликовании.
        Рождается просветлённая тишина, нет уже ни размышлений, ни тела. Я сливаюсь с тем, непостижимым, я — оно.
        Не изнеможение и не победа, но одно высшее невыражаемое озарение, не могущее быть измеренным посредством сенсорного и рационального, одно оно, обрывает нить невозможности, как пуповину, соединявшую моё существо со всем, чем оно дышало. Я пал, я восстал.
        Нет ни меня, ни находящегося вне меня, нет времени, само движение упразднено, но нет также и неподвижности; всё сливается в несказанное единство, в котором потеряно всё, которое является всем. Знание утрачено.
        Ослепляющий свет, свет, свет.

*

Я так решил — не для меня
Раздался звук свирели дальный,
И этот сонм певцов печальный —
Я так решил — не для меня.

Один, внимая тишине,
Я ею стал. Идущим с краю
Я тишину одну читаю,
Один, внимая тишине.

Кристальный шар сапфиро-чёрный
Упал на улицы Земли,
И в руки отдан был мои
Кристальный шар сапфиро-чёрный.

Один без права я стою,
Без права двинуться рукою,
В толпе, клокочущей рекою,
Один без права я стою.

Придёт рассвет иного дня,
И солнце вскинут эти руки,
И запоют иные звуки.
Придёт рассвет иного дня.

*

Радость рождается из слёз, а цветы рождаются из желаний.
Прекрасен цветок, но прекрасен и плод, венчающий лето.



2000-2001