24 мая

Как я шмыгаю носом,
потираю чело ладонью,
плечом – подбородок,
как покачивается луковица восточной пепельницы
на консервной банке с окурками –
пепельница мала,
я ленив…
 
Вам интересно?

А какие облака
лицедействуют над моим балконом?

Какого уровня языка,
с которым связан тесно,
коснулась
моя пишущая рука?

Над проолифенным бруском:
говорящими группами, окончания кроны –
в зелёном ажуре –
собрание всех скульптур в миниатюре,
с которыми я,
худо-бедно, знаком…

Умозрительным поклоном
приветствую Заилийские склоны,
кажущие мне звериные бока
в чёрно-белой шкуре,
трущейся о берега мысли,
меняющей очертания,
тем самым, меняя
абрис
озера выси…

Лишь застывшего нет –
в повсеместно-доступном,
небесном Лувре…

С днём рожденья,
Иосиф!

Как там,
в небе?
 
Вчера читал собрание твоих интервью.

Сегодня –
двадцать четвёртое мая…

Свет проливается на воды –
после бури,
из которой мы, каждый своё,
выносим,
разделяясь на думающих, о насущном
и лебедином хлебе –
сладость последнего:

взгляд воронежского чернозёма,
тюремного двора…

Благодарю!

Зная о твоём отношении к «морю бед»,
сосредотачиваюсь на созерцании
данного мне
водоёма,

в котором тонет память,
непонятого топора.

Прекрасный «тет-а-тет» –

ведь ты говоришь,
когда в небо смотрю.

Привет!

Небо хмурится –
угомониться пора…

Благодарю!

Я продолжаю курить «Приму» –
меня не предупреждали доктора,
нет необходимости зубами вытаскивать фильтр из сигареты –
необходимая мера для поэта,
нуждающегося в постоянном напоминании
о горечи,
крепости,
о смолах, обступающих сознание,
ставшее пуленепробиваемой,
непрозрачной крепостью
в лапах любопытствующего
существования.

Нет необходимости «заныривать» в кофе,
предложенный даме,
в силу отсутствия общественного ко мне интереса,
но запечатлённые в книгах твои движения –
вдохновенные порывы –
мне знакомы
изнутри.

Есть язык,
в котором мы в гостях или дома.

Бытом обусловленные надрывы
не помеха
для размышления о великом.

Прости,
если что не так,

но это –
веха.

Им интересно видеть то,
что у нас в горсти,

и они не обнаруживают света,
вглядываясь в прощённый мрак,
который только так

и поглощает
Лета.