Игра

Взаимоотношения его родителей были достаточно забавны. Родился он в обычной совковой семье и успел ещё попасть в число счастливчиков, «рождённых в СССР», так мило воспетых Юрием Шевчуком. Двушка в типовой многоэтажке нового района, застроенного по поводу Олимпиады-80, старшая сестра, комната на двоих, и элементарная схема внутри-семейных отношений: папа любит сына, работает на заводе, выпивает, чуть-чуть укрывает доходы от мамы и мечтает купить «Запорожец». На хрупкие плечи матери ложилась менее лёгкая участь: любить одновременно обоих детей, нести на себе бремя ведения домашнего хозяйства и, на переломе времён, совмещать полномочия УБХСС, налоговых служб и казначейства. Результат – взаимолжение (от «взаимность» и «лгать»), где дети – лишь связующее звено. Родители учили их врать-недоговаривать-лгать-прикрывать с самого детства. В чём потом их же и обвиняли. Причём, буквально, словами: «Где же это вы такому научились?!», с искренним негодованием. Абсурдно? Согласен. Но это была сложная игра с запутанными правилами, понять которые мог только тот, чьё рождение – лишь одно из них.

В детском саду не может быть ничего хорошего. Добрые и заботливые родители пытаются как можно дольше укрывать младшего сына от злого и нехорошего общества. Но дальше – школа. И от неё никуда не уйти. Даже если провожать дотуда и оттуда забирать, в урочное время ребёнок будет находиться среди своих сверстников. Которые, между прочим, в большинстве своём уже получили достаточный опыт общения друг с другом. Несмотря на всё то, что называют достижениями цивилизации, они (достижения), всё больше напоминают деградацию. Жизнь слишком похожа на дикую природу. Естественный отбор. Если волчицу убить или забрать у неё волчат до того, как она научит их драться, то на воле они никогда не станут волками. Чудеса современного общества сделали всё, чтобы многие родители забыли об этом. Ребёнка холят и лелеют, показывают ему хорошие мультики и читают сказки, где всё всегда заканчивается хорошо, где добрый и слабый всегда побеждает злого и сильного. Кто же упомянет своему маленькому, любимому детёнышу, что в жизни всё в точности до наоборот?! Умные люди придумали детсады. Любящие родители уберегают своих чад и от них. Подвергая тем самым в последствии унижениям, непризнанию, избиениям и, как результату, смерти. Зачем физической? Моральной. Интересно, что ещё хуже…
- Кто тебя ударил, Витенька?
- Такой-то, такой-то…
- Моего сына ударил Ваш! Какое он имел право? Да Вы вообще умеете воспитывать детей?! У таких надо отбирать родительские права!!!
Приятно чувствовать себя за широкими спинами родителей. Первый шаг от самостоятельности. В отсутствии которой мама его же потом и обвинит. Заставив сказать сына, кто его обидел, они считают выполненным свой родительский долг. Первый шаг к беспринципности и стукачеству. Узнав о которых потом отец на него же посмотрит с презрением.
Несмотря на все предостережения родителей от неправильного образа жизни, стремление сделать дауна-ботаника, завершив тем самым образ благополучной советской семьи, уже в младшей школе он начал прогуливать уроки. Но не для того, чтобы погулять. Говоря, что у него болит голова, он официально оставался дома. Ещё более удаляясь от сверстников. Которые и без того не принимали его в свои компании. В начальных классах, в редкое их посещение между больницами, поликлиниками, обследованиями, которые примерно и добросовестно искали причину несуществующей болезни, он общался только с девочками. Они все были его подружками. Что, в последствии, сыграет свою немаловажную роль. Он так никогда и не научится общаться по-нормальному как парень с девушкой. И, несмотря на то, что будет у него их много, очень много, они так и будут оставаться для него в первую очередь друзьями. Что станет, конечно, причиной и не сложившейся супружеской жизни, и отсутствия хоть сколько-нибудь продолжительных, серьёзных отношений вообще. Но всё это будет гораздо позже. А тогда… Тогда за это его ещё больше ненавидели одноклассники.
В школе был достаточно интересный строй. Маленький макет тогдашнего уже перестроенного, но как всегда недоделанного государства. Та же коррупция, те же олигархия и иерархия, а главное – то же отношение к народу, то есть к ученикам, которые играли в школьной жизни какую-то второстепенную, если не эпизодическую, роль. Многие из которых (точнее, конечно же, их родители) платили баснословные деньги, дабы их чадо училось именно в этом престижном, разрекламированном или, как сейчас модно говорить, распиаренном (тогда в русском языке такого слова ещё не было) учебном заведении. На деньги эти руководство школьное ездило на шикарных иномарках, 600-х мерседесах, под стать новым русским бандитам и прочим сильным мира того. Образование отчего лучше не становилось. А простые школьные обыватели всё это чуткими очами ребёнка видели, как видели и часто пьяных учителей, не всегда, впрочем, сами бывая на уроках трезвыми. А чтобы хоть как-то оправдать запрашиваемые за обучение бешеные деньги (ну или евро-ремонт сортиров, или полное оборудование компьютерных классов по последнему слову техники etc) администрация придумывала всякие всячины, повышающие вроде уровень образования. И основной такой «всячиной» было создание специализированных классов, в которых делался якобы упор на изучение 1-2 предметов из программы, и с последующим поступлением в соответствующий упору институт, без экзаменов, что позволяло ещё больше повышать проходную плату в школу, чем ближе было к классам выпускным. Для школьников же, переходящих из начальной в старшую школу, это было только тем, что взяли их да и перемешали, как хороший крупье карточную колоду. И у кого к чему какие были способности, того в соответствующий класс и засовывали. Результат – в классах оказывались едва знакомые друг другу люди. А, поскольку учителям и класрукам было, в общем-то, плевать на своих подопечных, тут начиналась большая игра, правила которой знали отнюдь не все, но узнавали, придумывали и дополняли уже на ходу. Он, практически не общавшийся со сверстниками ребёнок, их, конечно, не знал. Но суть уловил быстро – на словах создать из себя гораздо большее, чем представляешь на самом деле. Но и одним из первых он понял также, что победители в этой игре отсутствуют.
Он попал в класс «экспериментальный». Сборище раздолбаев, не попавших в классы «специализированные», но наделённые какими-то знаниями либо талантами, чтобы не попасть в классы «педагогической поддержки». И этому эксперименту над детьми, хотя в чём именно он заключался никто и не понимал, вместо привычных слуху «А» или «Б», была присвоена буковка «Ж». По 2-3 знакомых человека у каждого. «Тусовка», исключительно мужская, собралась довольно быстро. Почему именно «мужская»? Всё донельзя просто: на словах мальчишки ставили себя выше девочек, те им, якобы, были неинтересны, хотя на деле они просто стеснялись, боялись их.
Коллективчик подобрался под стать. Под стать эксперименту и букве его обозначения. О, школьная администрация не раз потом пожалела о содеянном необдуманном! В одном классе немыслимым образом были собраны собраны представители всех, абсолютно всех социальных, материальных, идеологически настроенных групп тогдашнего населения столицы. Одного, упитанного, высокого парня со смешной арабской фамилией и абсолютно славянской физиономией возил в школу и увозил обратно личный шофёр на 600-ом мерседесе. Наряду с этим родители другого выпрашивали у администрации талончики на бесплатные школьные обеды для ребёнка, так как не были уверены, будет ли дома что поесть. Один был человеком насколько исключительной наглости и коварства, настолько и громадного, проницательного ума и интеллекта, способный в любой момент подставить того, кого минуту назад называл лучшим другом, да и обернуть всё дело так, что последний сочтёт виновным себя и будет извиняться. Другой, тихий, замкнутый и наивный, с изрядной долей фантазии и воображения, воспитанный на идеалах чести и совести, в лучших, безупречных манерах. В общем, это было абсолютно нормальное общество для случайно подобранного, с абсолютно разными, противоположными в интересах и характерах людьми. Была ли это та самая суть эксперимента, быть может дабы закалить сердца этих детей, посмотреть, что же выйдет из столь взрывоопасной смеси? Или это была просто недодумка, глупая ошибка, оплошность учителей, думающих лишь о своих деньгах? Вряд ли кому-нибудь предстоит узнать точный и достоверный ответ на эти вопросы.
А класс тем временем жил своей жизнью. Жизнью под грифом огромной буквы «Ж». Срывая уроки, не делая принципиально домашние задания, прогуливая, причём порой и вместе, всем классом, до единого, несмотря на то, что по-настоящему дружным он никогда не станет. Хоть и прослывёт самым безобразным в школе. Абсолютно, в достаточно короткий срок, отделившись ото всех школьных регалий, распорядков, правил, и других классов тоже. И, поскольку жизнь у него протекала своя, независимая практически от каких-либо внешних факторов-раздражителей вроде учителей и прочих школьников, вырабатывались постепенно и внутри-классные отношения. Они, впрочем, большинству и не нужны были, да и не все отнюдь обращали на них внимание, но ведь кучка детей-подростков, несмотря на всю вопиющую разношёрстность, варились в одной каше, каждый день они виделись и находились бок о бок, общались, и с этим нужно было как-то считаться. Посему, появлялись в том самом обществе и лидеры, обладавшие абсолютной властью, под стать великим религиозным, революционным, фашистским вождям. Полностью заполняя умы своих безликих однокашников, в большинстве – слепой серой толпы, они вели их на завоевания просторов веяний великой моды. И ходила эта толпа, меняясь вместе с лидерами, которые были в основном уж очень временными, то реперами, то металлистами, то фанатами Спартака, то панками. И даже Виктор, который в младшей школе был эдаким «отбросом», общался с «крутыми» лишь от случая к случаю, тут уже тоже попал в компанию. И натягивал балахоны. И всякие фенечки. И банданы. Надписи на которых менялись не реже лидеров. А лидеры менялись едва ли не каждые пару месяцев. Но он попал в компанию. И однокашники к нему совсем неплохо относились. Хоть он и считал себя там одним из «последних». Конечно, зря. Но таковым себя ощущал, и, по большому счёту, ставил.
- Витёк, угадай, кто из наших девочек мне нравится? – спросил его как-то на уроке тогдашний «лидер», и самый долго державшийся из них по времени, по кличке Хрю. Они единственные из парней, вдвоём, перешли из одного класса в другой, после великого эксперимента.
- Да я не знаю… - Витьку были непонятны и смущали даже как-то обе составляющие этого вопроса. Во-первых, не привычен был ещё сам факт, что к нему обращались вообще, что его замечали и с ним разговаривали. А во-вторых, с каких это пор одноклассники стали обращать внимание на своих девочек? Да ещё и этот Хрю, неприятный в общем-то человек, с вечным диатезом на лице, огромными ушами, но умный, начитанный и хитрый, умеющий заболтать кого угодно и повести куда захочет массы, и строящий к тому же из себя на словах донжуана-первопроходчика, покорителя и разбивателя сердец 10-11-классниц.
- Ну угадай! – не отставал он.
- А это из нашего старого, или из этого, «Ж»?
- Из нашего, старого… - чуть даже смутившись ответил Хрю, и едва ли не единственный раз в жизни не соврав.
- Катя? – недолго думая сказал Витёк. Они перешли вчетвером из класса в класс. Витя, Хрю, Катя и Людмилка. А Людмилка Витьку безумно нравилась, уже совсем не как подружка, годы делали своё дело, взросление организма требовало чего-то большего, чем дружеское общение. И как же замерло его сердце, когда он произносил имя другой. И как же долго тянулась та доля секунды до ответа Хрю. Ведь ни о какой конкуренции ему Витёк тогда даже думать не посмел бы.
- Угадал, - у Витька отлегло от сердца. – Слушай, а может ей записочку написать?
- Ну напиши.
- С признанием в любви.
- Да я понял. – Витёк всё больше ему поражался. «Донжуан» в своих собственных рассказах, за пределами школы, и записочку? Ну-ну. И тогда уже он начал многое понимать. Но больше его поражало, что Хрю советовался с ним. Небольшая честь, но ослеплённый идеалами лидеров и толпы, ещё ярчайший представитель последней, он никак не мог принять всего этого на себе. Ликуя внутренне от столь многого внимания к своей скромной персоне.
- А может, ты тоже кому-нибудь напишешь?
- Зачем? – а, ему просто скучно одному, думал тогда Витёк. Хотя совсем скоро он поймёт, что Хрю просто ужасно стеснялся, боялся, ему нужна была реальная помощь и поддержка Витька, ведь у того был такой огромный опыт общения с девочками, какого не было ни у кого больше в классе! Он единственный постоянно с ними контактировал, болтал, гулял. То, от чего в младшей школе он страдал, из-за чего его не принимали и издевались, теперь играло ему на руку, и будет играть ещё долго. И он будет этим пользоваться, в полную меру, взяв от этого своего «преимущества» всё, что можно взять, в общении как с ребятами, так и с девчонками. Он – способный ученик – быстро усвоил, как играть в эту игру, и будет играть жёстко, ни за кого, только для себя, врать безапелляционно и недоказуемо, как научили родители, и изымать выгоду из всего, особенно человеческих чувств и эмоций: любви ли, страдания, радости или горя. В чём его, тихого скромного мальчика, никто ни разу не обвинит, не уличит, не заподозрит. Его научили быть тёмной лошадкой. Он будет не лаять, но покусывать из-за угла втихаря…
А незатейливую записку «я тебя люблю» на обрывке бумажки Хрю тогда же на уроке сотворил и, через Витька естественно, Катерине передал. Трудно передать словами её смущение и даже возмущение. Она, очень красивая, высокая, статная, грациозная, с правильными чертами лица и уже тогда почти взрослыми формами, совсем не подходила ему, ко всему он ей не нравился совершенно. В любом случае, долгое время необщения и неприближения близко к ней Хрю было гарантированно. К тому же он, видимо, и не собирался предпринимать каких-либо дальнейших действий. На том вся «кампания» и заглохла, не успев начаться. А написать записку того же содержания Людмилке Хрю Витька всё же уговорил. И тот написал. И сам же передал. И влюбился. Всегда, от природы очень влюбчивого, а от преобладающей восточной крови абсолютно не моногамного, его это будет преследовать всю жизнь – если девушка нравится, если это твоя девушка, значит её нужно полюбить, до умопомрачения, до боли в сердце, даже когда заведомо понятно, что это всего лишь приключение на одну ночь.
А тогда… тогда это была первая, огромная, настоящая, кристальной чистоты, светлая любовь. Людмилка, девочка с большими красивыми глазами, открытой лучезарной улыбкой, ещё не сильно развитая физически, но с непередаваемым обаянием, всегда весёлая и жизнерадостная, не вызывала тогда особых симпатий у мальчишек, смотрящих в первую очередь на грудь и филейную часть. А Витёк ей нравился тоже. И это была очень красивая пара, нежная любовь, идеальные отношения двух человечков, ещё только начинающих вступать в переходный возраст. И это были провожания до дома после школы, робкие вечерние звонки и разговоры шёпотом по телефону. И это были несводимые друг с друга глаза во время уроков, длившиеся вечность выходные и единственное желание – поскорей прийти в школу, чтобы вновь увидеть друг друга. И это были бесконечные стояния под окном, в надежде вдруг случайно увидеть её. И это были первые стихи и бессонные ночи. И это были редкие прогулки по лесу, подальше от людских глаз, и первые робкие прикосновения друг к другу, и первые застенчивые поцелуи в щёчку. А дальше они и не зашли. Маленькие, абсолютно неопытные, стесняющиеся всех и вся, они просто не знали, что делать друг с другом. И всё само собой сошло на нет. Они ни разу не поссорились, они просто перегорели, сгорев дотла, выпили до дна чашу своей любви, с дрожью в коленях, маленькими, самыми сладкими и страстными глоточками, научившись любить и делать это красиво, и оставив друг о друге навсегда лишь самые светлые и нежные воспоминания.
В последствии, уже взрослыми, общаясь часто и долго, они не будут поднимать в разговорах этой темы, не вернутся к ней никогда, дабы не испортить оставшийся в сердцах самый сладкий осадок этой любви…
А в классе тем временем начался целый бум записок и признаний. И Витёк занял в этом буйстве чувств и страстей свою особую, никому более не доступную ступеньку. Он стал кем-то вроде парламентёра. Но ему не говорили, не приказывали, не заставляли что-то сделать. Его просили, его умоляли. И он передавал бумажки, или просто слова о любви, или о назначении встреч, или мольбы о прощении. И он был единственным мостиком в общении парней и девушек, единственной связью двух сторон, беспрепятственно входивший в оба лагеря на этой войне, в этой великой и самой главной на земле игре чувств и отношений. Впрочем, тогда войной и игрой это было только для него. Остальные же наслаждались, уповая, первыми чувствами, первой страстью, первой любовью, первыми свиданиями. А он… он отрывался бессовестно, используя своё положение. И делал всё, передавал, как захочется ему, с чётким и тонким расчётом, что на него никто не подумает, в случае разлада или несостыковки обвинив лишь партнёра. А Виктор, он всего лишь где-то чего-то не договорит, где-то поменяет местами слова или интонацию, где-то совсем чуть-чуть приврёт, или не донесёт, потеряет, забудет передать. Впрочем, конечно, не всегда, лишь в исключительных случаях, когда это действительно было очень надо ему. Много нормальных, сложившихся, счастливых пар было на его счету. А сам, сам он часто менял девушек, как в школе, так и вне её, влюбляясь в каждую, ревнуя, сходя с ума, будь то отношения на месяц, неделю ли, или пару дней. Он научился делать с ними то, чего не умел ещё с Людмилкой, и девушки были без ума от него. А парни боготворили за оказанные содействия и услуги. И тут он пользовался всеми благами. Каждый почитал за честь угостить его пивом, и водкой, и сигаретами. Он был первым приглашённым на всех домашних вечеринках, школьных огоньках, районных дискотеках. Его приходу искренне радовались в любой компании, в любом дворе, во всех близлежащих кабаках. Он пил, курил, кутил, отрывался с любой понравившейся девчонкой, а когда та ему надоедала, делал так, что она уходила к другому. Сама, будто по собственной инициативе. И всё происходило как бы само собой, случайно, вроде просто вот так получалось. И никто его ни в чём не подозревал. И никто не был в обиде. И все были счастливы. А он был королём этого счастья и веселья. Он был королём, его им сделали, и он сделал себя сам. Он был королём, но никогда не был лидером. Он был душой любой компании, но никогда не был членом ни одной из них. Он в них себя не чувствовал, не ощущал. Ни в школе, ни вне её, ни после её окончания. И компании он эти менял едва ли реже девушек. Он участвовал во всех мыслимых пьянках и гулянках, но они проходили мимо. Он был всегда, и везде, и со всеми, но был всегда один и одинок. Мимо проходила жизнь, и ничего уже было не вернуть и не исправить. А душа требовала чего-то большего, красивого и чистого. Но школьная, студенческая и начало взрослой жизни прошли в любовных утехах и пьяных угарах. Он не задерживался надолго нигде, и никто не задерживался надолго рядом с ним. С ним, маленьким, застенчивым, мнительным мальчиком. С ним, парламентёром всех школьных отношений. С ним, беспечным студентом, королем всех вечеров, богом танцплощадок. С ним, беспутным взрослым донжуаном. С ним, так и оставшимся навсегда просто бестолковым, влюбчивым романтиком. Для которого девушки так и оставались в первую очередь подружками. У которого так и не было ни разу, ни с одной из них, настоящих, серьёзных отношений. О которых он всю жизнь так мечтал…
Обо всём этом думал он, взрослый и красивый мужчина, сидя на перилах своего балкона с последней бутылкой пива в руках и сигаретой в зубах. Думал обо всех, кого соблазнил и бросил, кого обманул и предал. И просил мысленно у всех прощения. И вспоминал первую любовь. И смотрел, без страха, но с озорной ребяческой весёлостью в глаза смерти.
- Что ж, тебя я ещё не соблазнял! – сказал он в темноту, глубоко затянулся, улыбнулся, и прыгнул.
(с)
2003-2007