Из цикла Марина

В глазах у моря – глубина, и соль в глазах у моря,
Не осушить сей взгляд до дна, услышать сонм историй,
Переиначить в них сюжет, чтоб все вели на сушу,
Где горя нет и боли нет – отдать за это душу…

В глазах у моря корабли, и облака над ними
Слепыми птицами легли, что судьбы в Третьем Риме,
И на базальт и на песок уже ложатся тени,
Пока тонки, что волосок, что капли на арене…

Волна легка, издалека покачивает пену,
Судьба любого моряка вне суши – неизменна. –
Крещенный пеною морской, он сушу ищет всюду,
Когда пригрезится покой – и происходит чудо. –

Не мать-и-мачеха волна, не барыня-крестьянка,
Она до капелек верна, что путь в ночи подранка,
И возвращает на круги любую вереницу,
И облака плывут, долги, что на чужбину птицы…

*   *   *

Вы говорите на арго? – а я не говорю.
Вы поплывете на Арго? – увидите зарю,
За ней зеленые холмы и белые снега,
И звуки всяческой халвы услышат берега,
Там ароматом напоен и greco и levante,
Ушел из музыки пэон, уснет в Равенне Дант,
Прибой, раскачивая дюн уснувший караван,
Бессмертней, чем Арго, и юн, как бог, но есть изъян
В неповторимости волны, которой несть числа,
Неотвратимости войны – Евтерпа не спасла.
К чему смешенье языков? – мы вновь разделены,
Моря – прообразы оков, и слову нет цены.

*   *   *

А хоть в Гренландию – киты, треска на шельфе,
След Ахиллесовой пяты – что виги, гвельфы
Европе, викинги – Туле, хоть что-то в прошлом,
Охота северной земле считать хорошим
Всё то, что можно показать, продать туристам,
Носки моржовые связать, манок со свистом
Для лесотундровых пушных и прочих птичьих,
Рогатых, мускусных, блажных. Так, дум девичьих
Перебирая коленкор – бедна палитра! –
Ведешь на север разговор, так режет бритва,
Пока не истечет ихор, металл не бьется,
И ледники не выше гор, слепит на солнце.

*   *   *

Ни нотной грамоты, ни слов дельфиньей музыки не помню,
Сапсанов, коршунов, орлов случайной пищей оскоромлю,
Подземных сфер глубокий гул приникнув, выучу всем телом,
Как будто взрыв перешагнул и вижу белое на белом,
Игру воронок вихревых, чернильных пятен благодати,
Воздушно-влажно-пылевых перемежаемых заклятий,
Слияний шума облаков и грохотания прибоя,
Исчезновение веков вслед за минутою любою.
Расчислен берег, смыт песок, окатыш бьется ноздреватый,
На утонувшем – образок, богобоязненны пираты.
Как не заслушаться сирен, их звук – единственна отрада,
Всё остальное – прах и тлен, и возвращения не надо.

МЫС ГОРН

Серым утром незаметным, словно зайца куцый хвост,
Перегаром сигаретным, доносившимся со звезд,
Рыжей беличьей дорожкой вкруг ствола за цокоток,
Шел по волнам косиножкой Магеллановый листок.

На него цепляли плети все Саргассовы моря,
У него остались дети, словно в бухте якоря,
И бегучим такелажем плыли Эльмовы огни,
Путь-дорога всем пропажам перепуганной родни.

А вдали, за мысом горным, где холодный океан
Не склоняется покорным, волны гроздьями лиан
Останавливали воздух, сотворив водоворот,
Нынче рано, завтра поздно, этой ночью будет плот!

Высока звезда морская, широка морская гладь,
Что берет, не отпуская, только что с полета взять?
Тверд кораблик, ловит тучи, да над ним небесный флот,
Цокотания певучи, возвращение вперед.

*   *   *

Это не лодка, тебе кивая,
Дергает за канат,
Шумом прибоя перебивая
Боль и тоску монад,
Помнящих берег, другие скалы,
Падающий прибой –
Львиное зеркало расплескало
То, что звалось тобой.

Вот отражение в капле слева
Вычернило причал,
Вот отразилась нагая Ева
Из не твоих начал,
Вот паруса, что клочки тумана,
Каменные бока –
Это цунами, морская рана,
Рвется под облака.

Воды хранят, но дробят на части,
Зеркало не родник –
Нет у монад над минувшим власти,
Летописей и книг.

*   *   *

Плот развалится на пути, обладающие чутьем
Поспешат в никуда уйти, остающиеся вдвоем
Не заметят, вздохнут, уснут. – Оборви тетиву, стрела.
Из пучины вознесся спрут, волны судорога свела.
Закачается листопад, по кораблику на корму,
Осы падают невпопад, распускаются в бахрому,
До рассвета вулканы спят, над кувшинками хоровод
Из совят, бесенят, мышат, но украдкою кукловод
Вспоминает эльфийский луг, улетает картина ввысь.
Не любовь на плоту – недуг, для чего выбирали жизнь?
На волнах ни цветка, легка у чудовища полутьма,
На плоту протекли века, прижилась на земле зима.

*   *   *

Греки. Эгейское море. Много греков, осколков, конек-тритон,
Это как в уксусе – то минога, то ли улитка, не то планктон.
Это как Миносу – терракота, полая телка, стена, клубок,
Или не цадику – мне – суббота, в полном расцвете, да фрекен Бок.
Трафики бреющего полета цедят волны травяную сыть,
Эта регата не для Фагота, Миносу бычьего не избыть.
Строгие формы младых, курчавых, подвиги, лысины, телеса –
Амфоры скромно молчат о нравах, преображаемых в чудеса.
Как им не быть? – Голубое море, зелень воды у скалы, в тени. –
Сгинули боги, от всех историй греки остались. – Они одни.

*   *   *

Куда-куда, кораблик мой бумажный? –
Всё вниз да вниз потоками влеком,
На треть пути еще бравурно-бражный,
Чарованный хрустальным языком,
Устанешь ли, пристанешь топкой глиной,
Вниманию создателя пристыв,
Заявишься в рай ангелов с повинной,
Причуд моих случайный негатив,
И тщетно мне мечтать у поворота
Опять твои увидеть паруса,
На небесах облезла позолота,
Устали отражаться небеса.

Куда-куда, кораблик мой бумажный…

То вниз, то вверх несет тебя порыв,
И парусник, сияющий и влажный,
Когда-нибудь проследует в пролив.

Куда-куда, журавлик мой бумажный…

*   *   *

Плывут небесные галеры,
Им не под силу сесть на мель,
Они вольны в пределах сферы
Свободным выбором земель,
Они вольны в своих размерах
И в форме гибели вольны,
Державно-грозовых химерах
Неназываемой страны.
А я смотрю на эти бури,
Чей страшен бег и грозен лик,
Улиссом сна о Диоскуре,
Поскольку к буре не привык…
Беги! – Владей моим простором,
Не покидай моих морей,
И пусть послужат эти горы
Живой системой якорей.
В нас часто полнятся побеги,
Но завершается эон
Рассветом на пустынном бреге
И флотом туч со всех сторон.