В газете Слово вышла статья об убийстве С. Есенина

Первая версия меня жутко развеселила даже, а вторая заставила призадуматься:

1) "...Оставшись один, Есенин, будучи абсолютно трезвым, внезапно впадает в безумие и принимает твёрдое решение покончить жизнь самоубийством. Для осуществления своего намерения он переворачивает всё в номере вверх дном. Твердым и тяжелым предметом с неровными краями наносит себе удар по лицу такой силы, что ломает кости черепа на лбу, переносицу и травмирует оба глаза. Не ограничиваясь этим, зачем-то берет в рот жгут и стягивает его сзади так, что он врезается ему в кожу, оставляя глубокие шрамы, как бы очерчивающие подбородок слева и справа. При этом он чем-то обжигает себе правую руку ниже локтя и перерезает сухожилие. Однако и это не кажется Есенину достаточным. Он берет гипсовую тумбу, ставит ее на письменный стол. Учитывая диаметр и высоту тумбы, то, что произошло дальше, уже настоящий акробатический трюк. Отсюда и далее — тревожная барабанная дробь: человек с проломленным лбом, выбитым глазом и перерезанным сухожилием правой руки двумя ногами становится на узкую высоченную тумбу. Взбираться для самоубийства на столь неустойчивую конструкцию Есенин вынужден в связи с необходимостью повеситься «под самым потолком», как следует из материалов дела. А потолки в «Англетере», по разным сведениям, то ли 3,2 м, то ли 3,5 м, то ли 3,7 м. Затем, стоя на тумбе, он закрепляет на вертикальной трубе парового отопления верёвку от чемодана, делает петлю и вешается, схватившись правой рукой за раскаленную трубу.

Вот, собственно, и всё. Остаётся только обратить внимание на неоспоримое достоинство изложенной версии, заключающееся в том, что она — единственная, полностью соответствует и фотоматериалам, и письменным доказательствам по делу. Проще говоря, совмещает несовместимое.

Ну, конечно, некоторые вопросы возникают. Однако они скорее относятся к незначительным деталям. Вот, в частности: как сумел Есенин повеситься на абсолютно гладкой вертикальной трубе? При этом тумба, которую он поставил на стол, чтобы повеситься, после его смерти оказалась, как и положено, стоящей на полу, — аттракцион, достойный Копперфильда. На самом деле противоречия здесь только кажущиеся. То, что верёвка неминуемо бы сползла вниз под тяжестью тела, конечно, ничего не меняет, это ни в коей мере не могло помешать Есенину. А тумбу после того, как повесился, он просто поставил на место. Вот канделябр поднять забыл.

Вызывает искреннее удивление тот факт, что отдельные исследователи находят описанный способ самоубийства превосходящим физические возможности человека, и потому – невыполнимым. Они искусственно стараются его упростить. По их версии, Есенин просто повесился, а имеющиеся у него травмы и телесные повреждения получил уже после смерти. Так, в частности, они ссылаются на то, что ночью в гостинице включили отопление, и проломленный лоб, сломанная переносица и повреждение обоих глаз – это результат необъяснимо плотного соприкосновения лица Есенина с трубой парового отопления. Я не буду говорить о том, что вечером Есенин сидел в номере, накинув полупальто, а утром надзиратель Горбов, составлявший протокол, тоже не снял шинели. Не буду говорить о том, что из протокола того же Горбова следует, что в момент обнаружения тела правой рукой Есенин держался за трубу парового отопления. Однако не только вопреки всякой логике ладонь не расплавилась, как следовало бы ожидать, глядя на страшные травмы лица, но и в нарушении всех законов физиологии необъяснимым образом почему-то в момент смерти не разжалась.
Ведь если даже предположить, что перед смертью Есенин, пытаясь спастись, схватился за трубу рукой, то, как только наступила смерть, рука, ослабев, неизбежно бы разжалась и опустилась вниз, безжизненно повиснув вдоль тела. Промолчу и о том, что ожог и сломанные кости — это «две большие разницы», — как говорят в Одессе. Я только напомню, что лоб и переносица Есенина были сломаны твердым предметом с неровной поверхностью, — это безоговорочный вывод, исходя из характера травмы, и труба парового отопления мало подходит под это описание. А если учесть, что в номере не одна, а две расположенные параллельно в предельной близости друг от друга трубы, то и вовсе сложно понять, отчего вдруг следы на лице Есенина оставила только одна из них. Но главное — я предложу представить себе, в каком положении находится голова повесившегося человека. Правильно, это зависит от петли. Голова может быть или запрокинута назад, если петля стянулась непосредственно под подбородком. Или опущена вниз, если петля стянулась ниже. Возможно ли при каком-либо из этих положений головы соприкосновение с параллельным вертикальным предметом нижней частью лба? Как надо для этого извернуться?.."

2) Ни в какие противоречия с посмертными фотографиями  Сергея  Александровича не вступает другая версия произошедшего в «Англетере». Однако у этой версии – целый ряд существенных разногласий с письменными материалами по делу. А это лишнее. Эти самые материалы и между собой не слишком-то согласованы. Впрочем, авторы этой версии и не пытаются что-то с чем-то согласовывать. Они безответственно игнорируют иезуитски сложные объяснения своих оппонентов, повествующие о том, каким непостижимым образом Есенин самоубился. Эти начисто лишенные воображения люди настаивают на том, что всё значительно проще. Проще и страшнее. По их утверждению, вечером 27 декабря 1925 года, ориентировочно в период времени от 18 до 20 часов в гостинице «Англетер»  Сергей Есенин  был  убит . Да, действительно, если  Есенина  убили, всё становится значительно проще. Ему уже не нужно устраивать беспорядок в номере, разбрасывать свои вещи, проламывать себе лоб, перерезать вены и сухожилие. Не нужно вешаться, причинив себе такие страшные травмы. Ему нужно только бороться с нападавшими, до последней минуты оказывая сопротивление.
 
Однако согласиться с такой версией невозможно. В противном случае пришлось бы, мягко говоря, подвергнуть сомнению воспоминания и свидетельства многочисленных друзей Есенина, начиная с Эрлиха и Устиновых. Друзей, плотным кольцом окружавших Есенина при жизни и не нашедших в себе сил отпустить его после смерти. Недостойно при этом манкировать тем фактом, что это все очень уважаемые, кристально честные люди, многие из которых служили в ГПУ в чине не ниже капитана. И именно они дали исчерпывающие и внятные объяснения произошедшему в «Англетере»: «Случилась трагедия… всё к этому шло… мы не были достаточно внимательны… мы не уберегли… мы все виноваты». Могут ли быть еще какие-то вопросы?
 
Воспоминания этих людей, старательно в унисон рассказывающих, что они все видели  Сергея Есенина  незадолго до трагедии, и он был пьян и подавлен, неопровержимо убеждают в том, что самоубийство было неизбежно. И то сказать, оставался ли у Есенина выбор? Ему было 30 лет, он был в зените славы, готовилось к печати собрание его сочинений, гонорар за которое обеспечивал ему безбедное существование по крайней мере на ближайшие полтора года. Молодой, красивый, полный сил и замыслов, он приехал в Ленинград, чтобы издавать свой журнал, чтобы работать. Всегда элегантный, он привез с собой два чемодана обуви. Что могло удержать его от самоубийства?

Мало того, согласившись с версией убийства, нам пришлось бы признать, что расследование по делу не проводилось. Не были выполнены даже элементарные следственные действия. А безграмотная бумага, составленная участковым надзирателем Горбовым и подписанная понятыми, пришедшими, когда тело Есенина уже лежало на полу гостиничного номера, ничего не доказывает кроме того, что её составитель заходил в «Англетер». Нам пришлось бы признать, что акт вскрытия, якобы подписанный Гиляревским, тоже доверия не вызывает. Не только потому, что не является экспертизой, но и потому, что вообще берут сомнения, составлен ли он Гиляревским, — слишком пустая, непрофессиональная бумага. А, глядя на фотографии и посмертную маску Есенина, как отнестись к явно неадекватному заявлению, содержащемуся в этом акте Гиляревского: «…зрачки в норме»? Но это еще полбеды. Хуже то, что и по этой очень сдержанной на изложение фактов бумаге современные эксперты делают вывод о том, что тело Есенина находилось в висячем положении около 10—12 часов, и, соответственно, смерть наступила вечером 27 декабря. Но, и это еще не всё: изучив акт вскрытия, эксперты дают однозначный вывод – смерть наступила не позднее двух часов после приема пищи. В совокупности эти данные выводят на время от 18 до 20 часов вечера. Но опять же, как быть с воспоминаниями Эрлиха? Как быть с воспоминаниями Устинова, очень своевременно, в 18 часов, покинувшего номер Есенина? И куда деться от воспоминаний Назаровой – жены коменданта «Англетера», рассказавшей о том, что 27 декабря муж вечером пришёл домой, и тут же по телефону был снова вызван на работу. Вернулся он поздно ночью и сообщил, что в номере повесился жилец – поэт Есенин. А утром 28 декабря Назаров, вызванный Устиновой и Эрлихом, открыл дверь в номер Есенина отмычкой и, даже не заглянув, ушёл. Необъяснимая незаинтересованность коменданта гостиницы, пустившего в номер постояльца посторонних людей. А как быть с пятнами крови в номере «Англетера»? Как быть с валяющимся на полу канделябром, столь навязчиво маячащим на переднем плане фотографии? Как быть с его нахально демонстрируемой дугообразной подставкой, когда на посмертной маске Есенина «в лобной области видна выступающая площадка с дугообразным контуром»? Как отделаться от мысли, что именно этой подставкой нанесен удар по голове  Сергею Есенину ? Что одна из ножек этой подставки оставила рану под его правой бровью? Как? Как быть с бесконечными ни о чем не свидетельствующими бумагами без подписей, бумагами, написанными непонятно кем и незнамо о чём? Как быть с тем очевидным, но упрямо не замечаемым фактом, что на посмертных фотографиях Сергей Александрович до неприличного не похож на повесившегося и даже на повешенного. В самом по себе этом факте ничего страшного, ясное дело, нет. Простая формальность. Казалось бы, ну не похож и не похож. Так нет же! Оказывается, такая мелочь – повод решить, что причиной его смерти не могло быть повешение. Да, действительно, у тех, кто вешается сам или с посторонней помощью, вываливается язык изо рта, лицо становится сине-красного цвета, на шее остается ярко-фиолетовая полоса от петли. Ну, допустим, на англетеровских фотографиях шея Есенина закрыта воротником рубашки, и что там с полосой – непонятно. Но вот, что странно: на фотографиях, сделанных в морге, на Есенине, понятно, никакой рубашки нет. Однако на одной фотографии полоса на шее видна отчетливо, так отчетливо, что кажется, — на шее верёвка, а не след от неё, и проходит она посередине шеи, но, к сожалению, на этой фотографии почти не видно лица. На других – лицо Есенина видно хорошо, но вот незадача — никакой полосы на шее нет. Принять же за странгуляционную борозду обычные кожные складки, которые появляются при наклоне головы у любого человека, нет никакой невозможности. А на всех посмертных фотографиях шея Сергея Александровича приподнята, за счет чего наклонена голова. С вывалившимся языком и цветом лица – и вовсе накладка. А тут еще час от часу не легче: поэт Василий Князев, который провел ночь в морге у тела Есенина, констатировал: «Полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе». Да и без того с посмертными фотографиями – беда. Как быть с проломленным лбом, со следами удавки на лице, с согнутой рукой? Почему рука не разогнулась в момент смерти? Что помешало? Та самая удавка, следы которой остались на лице? И к чему отнести слова Эрлиха, обращенные к Есенину уже после его смерти: «… и, наконец, пусть он простит мне наибольшую мою вину перед ним, ту, которую он не знал, а я — знаю»? Какая неизвестная Есенину вина мучила Эрлиха? Как быть с воспоминаниями Николая Клюева, который пришел к ожидавшему его «Сереженьке» 27 декабря около 20 часов, а его не пустили в гостиницу? Как быть с отчаянным криком Зинаиды Райх над раскрытой могилой Есенина: «Сережа! Ведь никто ничего не знает… Сережа…» Как быть с рисунками художника Сварога, который, узнав о трагедии, одним из первых прибежал в «Англетер» и с натуры, с болезненной документальной точностью нарисовал лежащего на полу Есенина. Как быть с этими жуткими рисунками? И хуже того — как быть с пояснениями Сварога к этим рисункам? Как быть с твёрдой убежденностью профессионального художника, человека превосходно знающего анатомию, в том, что Есенина убили?

Но нуждались ли те, кто совершил убийство  Сергея Есенина , в каких бы то ни было инсценировках? Неужели те, кто без суда и следствия расстреливал людей тысячами, смутились, убив одного человека, и стали заметать следы? И как заметать! Невиданная по размаху, десятилетиями длившаяся кампания по вытравливанию из памяти людей самого имени Есенина, даже произносить которое было небезопасно. И введение вместо имени поэта понятия «есенинщина», сложно сказать, что означающего. Усердие, проявленное вождями великой державы, в шельмовании одного из своих граждан, беспримерно. Мировая история не знает аналогов такого усердия. И страх, который вызывал Есенин у вождей великой державы — у людей, заставивших содрогнуться пол мира, не менее уникален и беспрецедентен. Уникален еще и тем, что Есенин мёртвый оказался даже страшнее и опаснее Есенина живого.

Что заставляет мучительно вчитываться в поток мерзких, доходящих до откровенного маразма воспоминаний-сплетен, ища в этом хаосе искренние, случайно сохранившиеся слова о  Сергее  Александровиче? Что заставляет мучительно всматриваться в посмертные фотографии поэта? Лицо мёртвого  Есенина  цепляет и долго не отпускает от себя взгляд. Дело не в том, что оно изуродовано страшными травмами, — от таких лиц хочется поскорее отвести глаза. Дело в том, что на нем нет застывшего выражения смерти, оно — живое. Живое — не всё можно объяснить словами. Отчаяние и нестерпимая боль Есенина ощущаются физически, всеми нервами. И слышен когда-то оборванный крик. Слышен так, что хочется закричать. Может, расслышала его и мать Софьи Толстой — Ольга Константиновна Дитерихс, не любившая Есенина при жизни: «…Но когда я подошла к гробу и взглянула на него, то сердце мое совершенно смягчилось, и я не могла удержать слез. У него было чудное лицо (несмотря на то, что какие-то мокрые и прилизанные волосы очень меняли сходство), такое грустное и скорбное, и милое, что я вдруг увидела его душу и поняла, что, несмотря на всё, в нём была хорошая, живая душа». В этих словах — не только боль, но и нечто большее – сострадание боли Есенина.

И пускай почтенные специалисты проводят серьезную работу по выстраиванию ассоциативного ряда, в котором при имени Есенина будут сами собой возникать понятия «пьяница» и «самоубийца». Пускай этот титанический труд они скромно именуют «расследованием обстоятельств гибели  Сергея Есенина ». Пускай ведут праведный бой с сомнениями, бережно сохраняя пунктуацию 1925 года, по правилам которой поставлена запятая в дилеме «самоубийство, невозможно убийство». Пускай — плевать! У Времени свои ассоциации и свои правила пунктуации. Ему одинаково нет дела ни до тех, кто поставил точку вечером 27 декабря 1925 года, ни до тех, кто заботливо подмалёвывает запятую. И не надо унижать память Сергея Александровича, опускаясь до бессмысленных споров с теми, кому «это в общем ясно». Имеющий глаза – видит, имеющий уши – слышит, имеющий разум – мыслит. Время пишет историю и ставит свои знаки препинания. В храмах и церквах ставят свечи и молятся об убиенном Сергии.

"...Спившийся, внутренне опустошенный, потерявший себя как человек и исписавшийся как поэт, он стремительно опускался на самое дно. В его жизни осталось место только для бесконечных пьяных дебошей, скандалов и драк, прерываемых лишь пребыванием в психиатрических лечебницах. Не понимающий, что его время прошло, что он никому не интересен, а его поэзия никому не нужна, ограниченный узким мировоззрением кулацкого внука, он все цеплялся за давно ушедшую в прошлое лапотную Русь.
Промотавший в кабаках на «московских изогнутых улицах» и заграничных борделях свою молодость, оставивший там же небесно-васильковую синеву глаз, рано постаревший, он был обречён. Не просыхая от вина, словно боясь похмелья, которое было бы страшным, он сам себя загнал в угол. И однажды, на излете слишком затянувшейся ленинградской ночи, он разорвал порочный круг, затянув петлю себе на шее...",- такова летопись гибели  Сергея Есенина  со слов его современников.
Их воспоминания о Сергее Александровиче похожи на старый анекдот:

«Возвращается Чапаев в отряд. Без оружия, без коня, без бурки, рубаха грязная, папаха порвана.
Сам пьяный, орёт, матом ругается, постового избил.
Навстречу выбегает Петька:
— Василь Иваныч, ты откуда такой?!
— Да из анекдотов, Петька, из анекдотов…»

Посмотрите на посмертные фотографии  Сергея Есенина . Кто его так самоубил? Наверное мы никогда этого не узнаем. Да и так ли важны имена исполнителей — история никогда не утруждала себя не только помнить, но и выяснять их. Знаем ли мы имена тех, кто забивал гвозди в ладони Спасителя? «Нетопыри» и «дегенераты», казнившие  Сергея Есенина , не стоят того, чтобы их имена помнили.

Сегодняшним «нетопырям» запомниться ещё проще. К их услугам пресса, телевидение, радиовещание, Интернет. Их обязательно будут помнить: «А-а, это тот, который снял отвратительный фильм про Есенина?», или «Что-то помню… он про Есенина какую-то чушь собачью написал, собрал всю грязь».
 
Они исказили и изуродовали образ  Сергея  Александровича «по образу и подобию своему», чтобы он стал им ближе и понятней. Это они заставляют  Есенина  вешаться даже после того, как были опубликованы его посмертные фотографии и рисунки Сварога. Это они, истощив фантазию, беззастенчиво выдают обычные кожные складки на шее мёртвого Сергея Александровича за странгуляционную борозду. Не важно, что у каждого из них при наклоне головы на шее появляется точно такая же «странгуляционая борозда». А на всех посмертных фотографиях голова Есенина с таинственной целью наклонена. В гроб положили так, что подбородком он уперся в грудь! Что могли увидеть на шее  Сергея Есенина ? Или не увидеть... Впрочем, нынешние «нетопыри» не подкачали своих предусмотрительных предшественников. Они всё «увидели» и «не увидели» правильно.

Но виноваты в этом мы. Это с нашего молчаливого согласия «продолжается казнь над  Сергеем Есениным ».

Это мы, помнящие наизусть «Пугачёва» и «Чёрного человека», позволяем называть стихи Сергея Александровича «лирикой взбесившихся кобелей».

Это мы, знающие, насколько мудрым, тонким, глубоко интеллигентным человеком был  Сергей Есенин , проглатываем, когда о нем говорят как о полуграмотном, наивном Леле, как о пьянице и душевнобольном.

Это мы, приходящие к его могиле помолчать и покурить, ответственны за каждый камень, брошенный в Есенина.

Мы.

«Красные нити» и бесконечные «Неизвестные дневники Есенина» — это наше с вами попустительство. Наша с вами непростительная вина перед Сергеем Александровичем.
И числа нам нет. 

Сергей Есенин  – по-настоящему всенародно любимый поэт. И нашу с вами любовь, нашу боль за Сергея Александровича хамы и рвачи, которые срама не имут, утилизируют в своих интересах. «Кровью его живут»: публикуют мемуары за мемуарами, проводят исследования за исследованиями, снимают передачу за передачей… Кто ещё пошлее, кто ещё грязнее? Переходящее знамя соцсоревнования, объявленного в 1926 году, удержать, ой, как непросто, — из рук рвут! Совсем недавно на одном из центральных телеканалов показали передачу, в которой специалисты всех мастей, проявляя чудеса изобретательности, искали новые объяснения тому, как удалось повеситься  Сергею Есенину . И один уважаемый эксперт, между прочим, судебно-медицинский, господин Никитин, не мудрствуя лукаво, предложил решение простое, как всё гениальное. Он взял широкую пеньковую верёвку, завязал один её конец вокруг какой-то трубы, за другой конец ухватился руками и, приподняв согнутые в коленях ноги, на несколько секунд оторвался от пола. После чего радостно сообщил, что он по весу тяжелее  Сергея Есенина , а веревка его, как все имели возможность убедиться, выдержала и не съехала по трубе вниз. Для пущей наглядности, войдя в азарт, он повторил свой смелый эксперимент, и — снова удача! Смущает только, что для чистоты эксперимента Никитин не удосужился проломить себе голову, травмировав оба глаза, серьезно поранить обе руки и отчего-то постеснялся закрепить верёвку повыше и, чтобы повеситься, встать на узкую гипсовую тумбу. Терзают смутные сомнения, — выдержала ли бы тумба? Но это мелочи, к которым придираться в связи с непереоценимой значимостью полученного результата недопустимо. Конечно, не известно, на какой верёвке было обнаружено тело Сергея Александровича, есть упоминания о верёвке от чемодана, впрочем, как и все остальное в этом деле, ничем не подтвержденные, есть мнение, что верёвки не было вовсе, — не суть важно. Пусть там была идеально такая же верёвка, какой воспользовался господин Никитин. Позабавило другое: судебно-медицинский эксперт сделал вывод о том, что  Есенин  совершил самоубийство на основании того, что верёвка целые несколько секунд выдерживает человека, превосходящего  Сергея  Александровича по весу. Нет, это, безусловно, здорово, и нельзя не разделить гордость Никитина, обнаружившего у себя такое преимущество в сравнении с поэтом. Хотя справедливости для, надо отметить, что, имея атлетическое телосложение, Сергей Александрович избыточным весом никогда не отличался, и оказаться тяжелее него – дело нехитрое. Однако, если этот факт тешит самолюбие господина Никитина и находятся люди, готовые предоставить ему эфирное время, дабы он поведал о своей радости, — это их дело, не будем портить им праздник. Но каким образом прочность верёвки доказывает, что Сергей Александрович – самоубийца, вероятно, без специальных знаний судебно-медицинского эксперта не понять. Как не понять очень многого. Ясно одно, — прав, провидчески прав был Борис Лавренев — Есенина казнили дегенераты!

Да, а вот рассказ Матвея Ройзмана о пьяном скандале  Есенина : «Мы стали подыматься по лестнице. Вдруг  Сергей  наклонился ко мне и сказал, что хочет напугать буфетчицу. Он растрепал свои волосы, «сделался пьяным», и мы, поддерживая его под руки, повели наверх. Увидав буфетчицу за прилавком, он рванулся от нас и «страшным» голосом сказал ей, что сейчас перебьёт все бутылки. Буфетчица ахнула и нырнула за прилавок. Мы засмеялись. Тогда он спокойно подошел к зеркалу, поправил волосы, надел шляпу и, увидав, что буфетчица испуганно смотрит на него, приподымая шляпу, сказал по-английски: «Good bye!» Буфетчица только руками развела».
 
Ну что тут скажешь? Остается только последовать примеру буфетчицы и развести руками. Good bye!